Время «Ч»

1

С океанской стороны шла высокая, пенистая волна, и, спасаясь от ее могучей силы, липло почти к самому берегу рыболовецкое суденышко.

Оно изрядно надоело пограничникам островной заставы. Капитан Новиков в который раз поднялся на наблюдательную вышку.

— Признаков нарушения государственной границы не обнаружено, — с подчеркнутой лихостью доложил ему ефрейтор Мухин и, понимая интерес командира, уже доверительно добавил: — «Рыбачок» этот… все тут… бултыхается.

— Да-а-а… — медленно протянул начальник заставы так, что сразу и не поймешь: соглашается он или задает вопрос.

Новиков прильнул к окулярам оптического прибора. Резиновая бленда была теплой — видимо, Мухин только что оторвался от нее. Шхуна, окруженная перламутровым сиянием, проявилась в кружочке объектива четко, словно на переводной картинке. Судно стояло на якоре, волны бросали его, как поплавок, на палубе никого не было.

— Что? Так и не выходят? — краешком рта спросил капитан.

— Изредка вылезают, — отозвался ефрейтор. — Посмотрят, понюхают… — Он немного помолчал, потом игриво добавил: — Турнуть бы их отсюда!

Мухин был веселым парнем, на заставе его любили — и солдаты, и офицеры, поэтому иногда ефрейтор позволял себе говорить с командиром в таком фамильярном тоне.

Но сейчас Новиков строго глянул на него и сухо произнес:

— Вы же знаете, иностранным судам разрешается в непогоду укрываться у наших островов.

— Знать-то знаю, а на нервы действует, — выдержав взгляд командира, в том же духе заявил ефрейтор.

На этот раз капитан усмехнулся.

— Продолжайте наблюдение. — Он кивнул и пошел к люку.

Ветер свистел, ударяясь о прутья вышки, тонкими, острыми струйками прорывался в рукава и за воротник куртки. Вступив на землю, Новиков еще раз глянул в даль океана и по узкой тропинке, петляющей между острыми гранитными глыбами, неторопливо пошел к заставе. По дороге он все время думал об этой шхуне. Действительно, в ее поведении было что-то необычное, настораживающее. Хотя с другой стороны, если посмотреть объективно: что тут особенного? Налетел шторм, прижал судно к берегу. Куда же ему деваться?

С трудом открыв дверь, Новиков нырнул в парное тепло. Тугая пружина, скрипнув, почти герметично закрыла помещение. Это «чудо техники» как-то привез с материка старшина.

Новиков прошел в канцелярию. Здесь за своим персональным столом, покрытым листом голубоватого плексигласа, сидел прапорщик Воропаев. Перед ним лежали толстые «амбарные книги», обернутые в яркие журнальные обложки. В них рачительный старшина вел учет хозяйству заставы. Каждый такой «гроссбух» отражал соответствующее направление: продовольственно-фуражное, вещевое, банно-прачечное, горюче-смазочное и т. д.

Воропаев, прикусив кончик языка, аккуратно переносил сведения из «оперативной бумажки» — так он называл замусоленный листок, на котором были сделаны одному ему понятные записи, — в «кондуит». Увидев Новикова, прапорщик отложил ручку, с хрустом потянулся и лукаво спросил:

— Что-то часто, Михал Петрович, до ветру бегаешь?

— Шхуна… — коротко ответил Новиков и подошел к висевшей на стене карте острова. — Какого черта она здесь на якорь стала? Шла бы в бухту, там спокойнее…

— Далась она тебе, — лениво отозвался Воропаев. — Ну, стала и стала… Их дело. Вот придавит ее валом к скале — сразу поумнеют. Небось забились в кубрики и дуют свою «сакэ»…

Воропаев сощурился, как кот на завалинке, снова потянулся и мечтательно сказал:

— А Васильчиков сейчас на берегу Черного моря живот греет. Везет человеку!

Новиков глянул через плечо на прапорщика, улыбнулся:

— Не кощунствуй, Сергей Иванович! Тебе же, как ветерану островной службы, предлагали эту путевку. А ты отказался, сказал: «Нехай замполит едет. Ему невесту на материке выбирать нужно». Теперь что? Жалеешь?

— Ясно дело. Жалею!.. — Воропаев, довольный сам собой, дробно захохотал.

А Новиков снова уставился на карту и задумчиво произнес:

— Может, у них двигун сломался?

Прапорщик шумно отодвинул свое опять-таки персональное кресло, подошел к начальнику заставы.

— Михал Петрович, — уже нормальным тоном сказал он. — Чего ты нервничаешь? На нашем острове окромя заставы и маяка никаких «стратегических» объектов нет. Шпионить здесь нечего. До материка отсюда никакой пловец не дойдет — утопнет. Логично?

— Так-то оно так. Но душа не спокойна. Понимаешь?

— Понимаю… — Воропаев сделал круглые глаза. — Сходи в баньку, попарься — все как рукой снимет.

Новиков почти осуждающе покачал головой.

— Тебе бы, Сергей Иванович, попом быть, а не старшиной.

— Нет, — брезгливо поджав губы, ответил Воропаев. — На той службе поститься нужно. А потом — уж больно у них хворма одежды несуразная…

Новиков зашел домой, чтобы взять белье и полотенце. Жена и дочка, чистенькие, румяные, в одинаковых пестрых косыночках, сидели за столом и пили чай с вареньем из жимолости. (По сложившейся на всей границе традиции первыми в банный день моются женщины и дети.)

— С легким паром, лапушки, — ласково сказал Новиков.

Одна «лапушка» улыбнулась, а вторая, облизав ложку, залепетала:

— Папа, там дед Макалыч с маяка плишел. Сказал, чтобы ты толопился. А то ему одному скусно купаться.

Новиков рассмеялся, взял заранее приготовленный сверток, сказал жене:

— Нина, ты накрой. Мы с Макарычем после баньки здесь пообедаем.

Жена понимающе кивнула и снова улыбнулась.

Когда Новиков вошел в предбанник, дед Макарыч химичил над тазиком, замешивая особое сусло для пара. Было в нем несколько компонентов: и квас, и какие-то травы, и даже медицинские препараты. Пар Макарыч создавал действительно бесподобный — легкий, ароматный.

— Что смурной? — спросил дед, взбивая сусло деревянной ложкой.

Новиков сел на скамейку, стянул сапоги, расстегнул ворот тужурки.

— Макарыч, видел… шхуна у скалы кувыркается?

— Ну?.. — дед пронзительно глянул на Новикова из-под косматых бровей.

— Как думаешь, чего она в бухту не идет? Там же спокойнее…

— Заметил… — довольно хмыкнул дед. — А я как раз хотел тебе эту вводную подбросить.

Макарыч отодвинул тазик, подтянул подштанники и тоже сел на скамейку.

— Пусть настоится, — кивнул он на свой «раствор». Потом почесал клочковатую бороду и заявил: — Расскажу одну байку… Мы этот остров в сорок пятом штурмом брали. Я в осветительных войсках служил…

— Были такие? — усмехнулся Новиков.

— Не шуткуй, — обиделся дед. — От нас многое зависело… Туман курился жуткий. С одной стороны хорошо — корабли незаметно подошли к острову. Но для успешной высадки нужно было установить на берегу световые ориентиры. Сам знаешь, какое здесь дно… Вот первый катер и выбросил — группу автоматчиков, корректировщиков с радиостанциями и нас с ацетиленовыми фонарями. Помню, бултыхнулся за борт, а глубина — метра два. Фонарь поднял над головой и топаю под водой. Воздух кончается, в ушах звенит. Так хочется оттолкнуться от грунта и всплыть. Нельзя!.. Подмочишь технику — и хана! Всю операцию сорвать можно. Выбрались, значит, на урез. Установили свои лампады, бойцы вокруг нас круговую оборону заняли. Как врубили полный свет — тут все и началось! Сначала корабли артиллерийской поддержки огонь открыли, потом десантные суда пошли… Японцы опешили. Не ожидали они, что мы из такого мрака навалимся. А потом ощерились…

Дед поднял заскорузлый палец, сделал многозначительную паузу и затем сказал:

— Брали несколько рубежей обороны. Весь остров подземными галереями изрыт. В прошлом году, между прочим, я у самого маяка ржавый люк обнаружил… Наши саперы тогда их взрывчаткой рвали… Только к исходу дня гарнизон подавили. Мы, конечно, всю ночь светили — боялись, что японцы с соседнего острова свой контрдесант бросят. А когда луна выкатилась, аккурат из-под этой самой скалы, напротив которой сейчас шхуна торчит, выскочил торпедный катер. И ушел… Наша батарея даже огонь открыть не успела. Откуда он взялся — не ясно! Ведь там сплошная гранитная стена…

Новиков помрачнел, на его щеках вспыхнули два маленьких красных пятнышка.

— Что же ты раньше об этом молчал? — резко спросил он.

— Ну, знаешь!.. У меня этих баек столько! Если все рассказывать, под завязку до самой выслуги лет слушать будешь.

— Все, дед, баня наша отменяется.

— Да ты что, Миша? Бальзам уже созрел… Давай окунемся, а потом уж командуй.

— Нет, собирайся. Покажешь этот люк.

— Язви тебя в душу! Рассказал на свою голову, — пробурчал Макарыч, но спорить не стал.

Макарыч шел впереди, раздвигая кустарник широким движением рук. Казалось, он плыл в море зеленых зарослей. За ним двигался небольшой отряд пограничников — в маскхалатах, касках, с полной боевой выкладкой.

Впереди маячил высокий красно-бурый обрыв. Подойдя к нему, Макарыч огляделся. В воздухе носились длинные, цепкие паутинки, они задевали лицо, щекотали щеки и шею.

— Кажись, здесь, — сказал дед и оглушительно чихнул.

— Где? — нетерпеливо спросил Новиков.

Макарыч отогнул ветви кедрового стланика, и все увидели металлическую дверцу, наподобие тех, которыми на кораблях задраивают переборки.

Новиков подошел к люку, внимательно осмотрел. На краю дверцы была рычажная ручка. Капитан немного помедлил, потом надавил на нее. Ручка плавно опустилась вниз.

— Эхма! — удовлетворенно крякнул Макарыч. — Видал, как делают! Смазка — на века.

— Так… — глухо ответил начальник заставы и осторожно, не поворачиваясь, отошел от двери на три шага. Словно боялся, что из нее кто-то выскочит, а он не заметит этого. Наконец капитан оглянулся…

Солдаты удивленно смотрели на своего командира: они еще не понимали ситуацию, они еще не предвидели его решение.

Новиков исподлобья глянул на Макарыча, медленно спросил:

— Значит, говоришь, японцы вас не ожидали?

— Ясное дело, — отозвался дед.

— Значит, надо полагать, контактные мины установить не успели?

— Похоже, так… — после некоторого раздумья ответил Макарыч. — Не помню, чтобы кто-то подрывался.

— Тогда будем открывать, — твердо сказал капитан. — Сержант Самохин…

— Я! — невысокий, коренастый пограничник сделал шаг вперед.

— Доставайте веревку.

Сержант развязал вещмешок, вынул моток тонкого пенькового каната.

Новиков решительно подошел к люку, привязал конец к ручке и, разматывая канат, протянул его за каменистый бугор.

— Всем сюда. Укрыться, — приказал он.

Пограничники и Макарыч залегли.

— Береженого бог бережет, — сказал капитан и резко дернул за веревку.

Было тихо. Новиков приподнял голову и увидел, что дверь открыта.

Прапорщик Воропаев остался на заставе за старшего. Сидеть в канцелярии было скучно, и он решил обойти «свои владения». Сначала Сергей Иванович заглянул в теплицу, работающую по его проекту от горячего источника. Здесь стоял особый, огородный дух. Радовали глаз алые помидоры, длинные голубоватые огурцы. Два солдата-первогодка в свободное от службы время с удовольствием копались в грядках. Заметив Воропаева, они засмущались, вытянули по швам испачканные землей руки.

— Вольно, — сказал Сергей Иванович, одобрительно кивнул и спросил: — Ну, как? Нравится наше хозяйство?

— Так точно, — радостно ответил один из солдат — видимо, он был старшим в их маленькой бригаде. — У нас в колхозе тоже был парник, но ваш аккуратнее.

— То-то… В армии все должно быть аккуратнее.

Воропаев проверил показания приборов, дал указания. Солдаты были смекалистые, понимали с полуслова, и Сергей Иванович еще раз убедился, что не ошибся, выбирая их из числа новобранцев.

Потом Воропаев пошел в баню. Как раз закончила мыться очередная смена. Солдаты растирали полотенцами розовые тела, ухали от удовольствия, оживленно переговаривались. Сергей Иванович усмехнулся, заметив у каждого из них на правом боку тонюсенький шрам. Это было нововведение медицинской службы — во избежание непредвиденных случаев на островные заставы преимущественно направлялся «контингент с вырезанным аппендиксом».

— Как пар? — поинтересовался Воропаев.

— Отличный, товарищ старшина!

— После доброго парка — надо кружечку пивка! — Последняя фраза принадлежала конечно же неутомимому Мухину, который уже сменился с поста наблюдения.

— Не положено, — под дружный хохот заявил Воропаев. — Хотя мысль мне понятна и… близка.

В это время дверь в предбанник распахнулась — на пороге стоял дежурный.

— Товарищ прапорщик, сержант Самохин прибыл со срочным поручением от начальника заставы.

— Иду…

Придерживая на бедре элегантную флотскую кобуру с пистолетом, Воропаев побежал к заставе.

Самохин ждал его в канцелярии. По лицу сержанта Сергей Иванович понял: Новиков затеял что-то необычное.

— Докладывайте.

— Начальник заставы приказал скрытно доставить к маяку три катушки телефонного провода, запасные аккумуляторы к фонарям.

— Что там происходит?

— Мы обнаружили ход под скалу. Капитан Новиков решил его обследовать.

— А что, по рации нельзя связь держать?

Сержант замялся, потупился, потом пробормотал:

— Я тоже задал этот вопрос, а начальник заставы сказал, что у меня, наверно, по физике тройка была.

Воропаев хмыкнул, нажал кнопку селектора.

— А тебя зачем послали? — спросил он, отдав соответствующие распоряжения. — Или у вас и на поверхности радиостанция не работает?

— Никак нет, — глядя в сторону, ответил сержант. — Начальник заставы приказал прекратить радиосвязь. Он считает, что на шхуне могут перехватить наши разговоры.

«Ох, чудит Новиков, — раздраженно подумал Сергей Иванович. — Засиделся на острове. Побегал бы с мое на материке — сразу бы образумился. А тут, видишь ли, оперативного простора ему не хватает. Решил под землю залезть. Ладно, пусть резвится…»

2

Сначала они пробирались по узкому тоннелю, который полого уходил вниз. Пятна света от электрических фонарей скользили по влажным блестящим стенам. Пахло сыростью и гнилью.

Впереди шел капитан Новиков, за ним увязавшийся, несмотря на все уговоры, дед Макарыч, потом сержант Самохин. Замыкал цепочку связист Голованов. Он нес на плече телефонный аппарат и по ходу разматывал катушку с проводом — это, по мнению начальника заставы, обеспечивало не только связь, но и давало возможность быстро выйти на поверхность.

Своды прохода были низкими, приходилось все время нагибаться. Новиков не торопился, внимательно осматривал пространство, лежащее перед ним, и только убедившись, что ничего подозрительного нет, делал очередной шаг.

Неожиданно кружок света уперся в каменный излом. Начальник заставы пошарил лучом и увидел под ногами черную дыру, к краям которой прилипала металлическая лестница, штопором уходящая в недра земли.

Новиков отстегнул клапан подсумка, вынул из запасного магазина патрон и бросил его в центр провала. Напрягая слух, он старался уловить звук падения. Патрон летел вниз, изредка позвякивал, ударяясь о перила. Звон становился все слабее и слабее…

— Что скажешь, Макарыч? — спросил капитан.

— Надо спускаться, — хрипло ответил дед. — Я так полагаю, прямо под скалу попадем.

…Ступени гулко гудели под сапогами. Сколько их было — кто знает? От долгого винтообразного спуска кружилась голова. Один раз они остановились — связист наращивал провод. И тогда в наступившей тишине впервые услышали странный рокот, похожий на глухое рычание.

— Елки-палки, откуда это? — сдавленно прошептал Самохин.

— Скоро выясним, — спокойно ответил Новиков. — Голованов, как у вас дела?

— Все в порядке, товарищ капитан.

И снова начался спуск, томительный до одури. Руки и ноги налились тяжестью. Кроме того, таинственный рокот становился все громче. Эта жуткая неизвестность сковывала движения. Но воля людей подавляла естественный страх.

Когда Новиков в очередной раз опустил ступню и почувствовал под ней твердую почву, то сначала даже удивился, но потом понял: это дно колодца.

Начальник заставы дождался, когда спустится вся его команда, глянул на Макарыча. Дед выглядел молодцом — ведь каждый день поднимался на маяк.

От подножия лестницы отходила вбок маленькая штольня. Когда пограничники прошли ее, то очутились в каком-то огромном темном зале. Новиков водил лучом фонаря в разные стороны, но нигде не было видно никаких признаков свода. Только завеса плотного мрака клубилась там, где иссякал свет. Веяло влажной прохладой, чувствовалась близость воды.

Рокот звучал совсем рядом. Пограничники по гладкой каменной поверхности пошли на этот звук. Вскоре впереди действительно блеснула вода. Они вышли на небольшую площадку, выбитую в скале. Это было некое подобие пирса.

Новиков приказал направить лучи всех фонарей в одну сторону. И в этом усиленном потоке света он разглядел круглое озерцо, колыхающееся возле стены, из-под которой бурлила волна, вырывались пузырьки воздуха, сопровождавшиеся характерным ревом.

— Лихо, — сказал Макарыч. — Там подводный грот. Во время отлива он открывается, и в пещеру со стороны скалы может войти небольшое судно. Теперь понятно, откуда тот торпедный катер выскочил.

Время тянулось мучительно долго. Они сидели в кромешной темноте. Пульсирующий рык волны усыплял, а когда становилось тихо, то отчетливо, до звона в ушах, слышалось, как откуда-то сверху капает вода.

«Хуже нет, чем ждать и догонять», — почему-то вспомнил Новиков народную поговорку и неожиданно поразился: если вдуматься, то эта формула — «ждать и догонять» — отражает основную суть деятельности пограничника.

«Будем ждать, — усмехнулся Новиков. — Будем терпеливо ждать. А догонять не придется. Возьмем его тепленького или… мокренького. Пусть только пожалует. Пусть…»

Начальник заставы по телефону приказал Воропаеву передать шифровку в штаб морской бригады. И теперь пограничный сторожевой корабль, несмотря на шторм, шел в указанный квадрат, чтобы перехватить шхуну, не дать ей уйти в нейтральные воды, если с нее высадится нарушитель.

Деда Макарыча Новиков отправил наверх: как обычно, в назначенный час он должен был зажечь маяк.

Рядом, почти под самым ухом, захрустел сухарем Самохин. И хотя Новиков понимал, что этот звук не может выдать их «секрет», все равно не выдержал — дернул за рукав сержанта, и тот притих.

Начальник заставы не знал: какую тактику выберет нарушитель? Он может пойти на шлюпке, а может — под водой, и тогда ему незачем ждать отлива. Эта неопределенность больше всего раздражала Новикова…

Там, на остров и океан, неумолимо наползала ночь. Отлив делал свое дело: синий полумесяц арки грота стал светиться во мраке пещеры. Он становился все больше и больше. И наконец в центре его показалась округлая тень. Она тут же исчезла, но через мгновение на краю озерца вспыхнул тонкий клинок света. Новиков услышал, как шумно засопели рядом Самохин и Голованов. Они ждали его команду…

Луч света поплыл к пирсу. Раздался всплеск — из воды вылез человек. Он положил фонарик на камни, завозился, отстегивая акваланг.

И тут Новиков понял: нельзя… нельзя задерживать. Ведь нарушитель зачем-то шел, что-то ему здесь, на острове, надо. А если они сейчас его возьмут, то, может быть, никогда не узнают истинную цель лазутчика. Он будет выдавать себя за кого угодно: искателя приключений, любителя-спелеолога, туриста…

Нарушитель снял акваланг, снова взял в руки фонарик. Ослепительное пятно света сделало полукруг. Лазутчик в нерешительности постоял несколько минут, потом, неуклюже переваливаясь, пошел прямо на пограничников.

Новиков уловил легкое прикосновение. Пальцы Самохина мелко тряслись. Сержант не понимал, почему начальник заставы не дает команды. Новиков осторожно погладил Самохина по руке. Пальцы сержанта дрогнули… и успокоились. Он понял…

Нарушитель медленно прошел мимо пограничников и скрылся в темноте.

— Товарищ капитан… Товарищ капитан… — еле слышно прошептал Самохин, когда шаги лазутчика затихли в толще скалы. — Что же вы?

— Так надо. Задержим, когда он будет возвращаться, — ответил Новиков, а сам с волнением подумал: «А если не будет?»

Капитан приказал Голованову связаться с заставой. Воропаев сообщил, что шхуна стоит на месте. Это немного успокоило Новикова.

— Будем ждать, — сказал начальник заставы. — Догонять не будем. Сам явится.

Новиков глянул на светящийся циферблат. Прошло два с половиной часа. Он разрешил Самохину и Голованову немного поспать. И теперь слышал рядом с собой их ровное дыхание.

Сам начальник заставы боялся даже задремать. Правда, иногда ему казалось, что он тоже впал в забытье. Густая темнота, окружавшая его, как-то влияла на психику: иногда он ловил себя на том, что не понимает — открыты у него глаза или закрыты. Новиков судорожно дергал рукав маскхалата и успокаивался только тогда, когда перед ним возникала маленькая окружность ярких точек, по которой игриво прыгала зеленая ниточка секундной стрелки.

Новиков решил, что пора будить ребят. Он стал тормошить их за плечи. Самохин проснулся легко, а Голованов неожиданно громко воскликнул:

— А! Что? Где я?..

И тут же Новиков рывком закрыл ладонью ему рот, потому что увидел вдалеке мерцающее сияние — лазутчик возвращался.

— Тихо, Володя, тихо, — прошептал он связисту в самое ухо. — Мы в пещере. Помнишь? Нарушитель назад идет…

Начальник заставы почувствовал, как напрягшееся тело солдата обмякло в его руках.

Полоска света тем временем приближалась. Уже были слышны шаги нарушителя — медленные, тяжелые. Когда он поравнялся с камнем, за которым укрывались пограничники, Новиков вскочил и нажал кнопку фонаря.

— Стой! Руки вверх!

В потоке разящего луча стояла сгорбленная фигурка человека. От неожиданности и страха нарушитель съежился. На его спине, как рюкзак, висел плоский прямоугольный контейнер.

3

Лазутчика скрытно доставили на заставу. В канцелярии при нормальном освещении Новиков наконец рассмотрел его. Это был пожилой — лет шестидесяти — японец, с изможденным, нервным лицом. Он сидел на стуле — измотанный, опустошенный — и равнодушно глядел прямо перед собой, влажные седые волосы падали на высокий лоб.

— С какой целью вы высадились на советский остров? — спросил Новиков.

Японец вскинул брови, залепетал по-своему.

Новиков и Воропаев переглянулись.

— Не, — сказал прапорщик, — мы с ним все равно не разберемся. Пусть из штаба отряда прилетают отцы-командиры с переводчиком. Мы свою задачу выполнили…

— Что это? — указал Новиков на металлический чемоданчик с наборным устройством вместо ключа. Было видно, что он закрывался герметично, вода в него не попадала.

Японец опять пролепетал какую-то фразу.

— Ладно, — обреченно махнул рукой начальник заставы и, обращаясь к Воропаеву, приказал: — Отведите его в комнату для приезжих. Охранять!.. Этот сундук — в погреб. Еще неизвестно, что в нем… Доложите на материк. Правда, при такой погоде они скоро не прилетят.

Новиков встал, его качнуло. Начальник заставы понял, что до дома не дойдет. Он вышел в коридор и, придерживаясь за стену, пошел в спальное помещение. Солдаты сочувственно глядели на командира, расступались. Новиков заметил свободную койку и плашмя упал на нее. Провалившись в сон, он не почувствовал, как с него осторожно стянули сапоги и укрыли двумя одеялами.

Алёхина привели в комнату, в которой стояла широкая деревянная кровать. Солдат снял с нее белое покрывало и жестом показал, что он может на нее лечь.

— Отдыхай, дед, — улыбнувшись, сказал солдат. — Тоже вон — желтый, как лимон. Зачем таких старых посылают? Что у вас, молодых шпионов нет?

Алёхин поймал себя на том, что с удовольствием слушает русскую речь. И еще он подумал, что этот балагуристый парнишка мог бы быть его внуком.

Солдат пристально глянул на Алёхина, осуждающе покачал головой и вышел. В замочной скважине два раза повернулся ключ.

Алёхин подошел к окну. Выл ветер. Над океаном клубились черные, лохматые тучи. Другой пограничник с автоматом на плече, подняв капюшон теплой куртки, мерно ходил вдоль стены.

Там, в галереях, когда Алёхин собирался в обратный путь, ему очень хотелось спать. Но он тогда, чтобы поддержать свои силы, наглотался возбуждающих таблеток, и теперь внутри все тряслось, дергалось и казалось, даже волосы шевелятся.

Алёхин подошел к зеркалу, висящему над раковиной умывальника. Из коричневой рамки на него глянула чужая косоглазая физиономия.

«Ничего нет своего, — горько подумал Алёхин. — Ни родины, ни семьи… Теперь вот и лицо отняли».

Он вспомнил ехидную рожу Коки Асидо, когда тот увидел его в белой куртке официанта в маленьком гонконгском ресторанчике.

…Алёхин нес блюдо с омаром, а Коки стоял в проеме дверей и, наблюдая за ним, злорадно улыбался, скаля свои желтые, прокуренные зубы.

Алёхин сразу узнал его, хотя они не виделись тридцать с лишним лет.

— Видишь, Арёса-сан, я нашел тебя. Ты снова понадобился великой Нипон.

— Провалитесь вы со своей Нипон, — огрызнулся Алёхин.

— Плохо отвечаешь. — Улыбка исчезла. Губы вытянулись в узенький розовый жгутик. — Ты забыл «Буси-до» — нравственный кодекс самурая.

— Это ваши законы. Меня они не касаются.

— Да? А когда-то ты считал за честь носить звание самурая. — Коки нетерпеливо топнул ножкой и, тоном не терпящим возражения, сказал: — Где твой хозяин? Рассчитывайся. Через час отлетит на Хоккайдо наш самолет.

— Я не хочу никуда улетать.

Коки ощерился, сложил на животе свои маленькие пухлые ручки.

— Эх, Арёса-сан, Арёса-сан, — чувственно проворковал он. — А ведь когда-то мы были друзьями. И вместе распевали наш гимн: «Как вишня — царица среди цветов, так самурай — повелитель среди людей».

Алёхин понял: они заставят его сделать то, что задумали.

— Оставьте меня в покое, — жалобно взмолился он. — Я старик. Мне недолго осталось жить.

Коки фамильярно похлопал его по плечу.

— Не прикидывайся, Арёса-сан. Мы справлялись у твоего врача. Ты еще крепкий мужик. Лет двадцать протянешь. Если, конечно, внезапно не умрешь. И никто!.. Слышишь — никто в этом вонючем городе не поинтересуется, почему ты покинул подлунный мир.

…Самолет приземлился в Немуро. Оттуда на мыс Носапу они ехали в колонне черных, похожих на броневики фургонов. Через установленные на них усилители коротко стриженные молодчики в полувоенной форме до хрипоты призывали прохожих вступать в борьбу за «новый порядок».

— Сегодня мы отмечаем «день северных территорий», — пояснил Коки. — Хочу, чтобы ты посмотрел, какие силы нас поддерживают, и понял, что игра стоит свеч.

Берег пролива украшали черные стяги и яркие оранжевые полотнища, на которых были изображены череп и кости. Машины подъехали к высокой коричневой арке. На ее сгибе зиял рваный излом, словно чья-то гигантская рука грубо разорвала бетонную подкову.

— Это символ, — благоговейно сказал Коки. — Так «северные территории» оторваны от родной Нипон.

Здесь, у арки, состоялся митинг.

И снова были яростные крики:

— Отменить послевоенную конституцию!

— Укреплять мощь армии и флота!

— Разогнать левые партии и профсоюзы!

— Расторгнуть дипломатические отношения с Советским Союзом!

— Сахалин и Курильские острова — японские территории!

И каждый раз, как когда-то в далекие времена, сотни раскаленных злобой глоток в один голос орали:

— Хай! Хай! Хай!

После митинга был шумный, хмельной банкет в баре, из окон которого виднелся в тумане ближайший к Хоккайдо русский островок.

— Вспоминаешь Тисима-Реттоо?[7] — многозначительно спросил Коки, кивнув головой в сторону пролива.

— Нет, — ответил Алёхин. — Забыл, как страшный сон.

— А зря, — тихо сказал Коки. — Тебе придется туда вернуться…

Новиков с трудом осознал: кто-то трясет его за плечо.

— Товарищ капитан, товарищ капитан!.. — голос доносился глухо, издалека, будто из-за стены.

Начальник заставы открыл тяжелые веки. Перед ним, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу, стоял ефрейтор Мухин.

— Товарищ капитан, нарушитель к вам просится. Хочу, говорит, с офицером объясниться.

— Как? — не понял Новиков. — По-русски?

— Так точно… Сначала в дверь постучался. Я открыл… А он говорит: «Парень, позови офицера. Я ему все расскажу».

Новиков встал, пошел в умывальник, плеснул в лицо несколько горстей холодной воды.

«Значит, заговорил, — думал он, вытираясь шершавым вафельным полотенцем, — вот оно как получается».

В канцелярии сидел встревоженный Воропаев.

— Елки-палки, видать, серьезную птицу взяли, — виновато глядя начальнику в глаза сказал он. — А я, по-честному, думал — так, реваншист. Решил забраться на сопку — и флаг свой установить. Были такие случаи…

— Мухин, ведите его сюда, — приказал Новиков и, пока ефрейтор топал по коридору, обращаясь к Воропаеву, спросил: — Ты связался со штабом отряда?

— Да. Сказали, как только будет погода — сразу прилетит вертолет.

Мухин ввел нарушителя. Японец внимательно посмотрел на Новикова, видимо, понял, что его только что разбудили.

— Извините, я заставил вас потревожить, господин капитан, — вкрадчиво произнес он.

— Ничего… Служба… — Начальник заставы указал на стул. — Садитесь.

Японец сел, тяжело вздохнул.

Новиков достал из сейфа типовой бланк протокола задержания.

— Ваша фамилия? — спросил начальник заставы.

— Алёхин Алексей Петрович.

— Вы русский?

— Да… — Нарушитель перехватил пронзительный взгляд офицера и тихо добавил: — Если вас удивляет мое лицо, то это — пластическая операция.

— Для чего?

— На случай, если до подхода к острову мы будем остановлены сторожевым кораблем и на борт высадится осмотровая группа. Я был внесен в судовую роль под японским именем.

— С какой целью вы проникли на советский остров?

— Я должен был взять карты, которые остались в вашем бункере еще с 1945 года. Они там — в «боксе». Принесите, я открою…

Новиков кивнул Мухину. Ефрейтор понял и тут же скрылся за дверью.

— Кроме вас кто-нибудь еще должен высадиться?

— Нет. Я один знал, где находятся эти документы. Я был на острове во время войны…

Мухин внес в канцелярию контейнер, положил его на стул. Нарушитель подошел к нему, поколдовал над цифрами — металлический чемоданчик, звякнув, открылся.

В нем действительно лежала стопка пожелтевших от времени карт. Развернув одну из них, Новиков сразу понял, что это участок нашего восточного побережья. На карте были нанесены какие-то символы.

— Что означают эти знаки? — спросил начальник заставы.

Алёхин сморщился, с шумом втянул в себя воздух.

— Это длинная история, — печально сказал он.

— Вот и рассказывайте по порядку. Нам спешить некуда.

— Хорошо… — Нарушитель шмыгнул носом и начал говорить тусклым, скучным голосом: — Я родился в 1923 году. В Харбине. В семье русского офицера, дворянина. Мой отец ненавидел Советскую власть. После революции он сразу установил контакт с японской разведкой. По ее заданию он с группой единомышленников в апреле 1918 года совершил нападение на японскую контору «Исидо» во Владивостоке. Вы, наверно, знаете, что адмирал Като использовал этот инцидент для высадки десанта. Потом отец командовал карательным отрядом. Был ранен под Волочаевкой, бежал за границу… Здесь его прибрал к рукам генерал Доихара, который возглавлял центр японской разведки в Маньчжурии. Со временем и я попал в его школу. Правда, не оправдал надежды отца — был слишком чувствителен, видимо, в мать… В 1943 году меня направили в отряд 731…

— Это который бактериев разводил?! — не удержавшись, воскликнул Воропаев.

— Да… — подтвердил нарушитель. — Только я сначала сам не знал этого. Когда впервые увидел заключенных, на которых проводили эксперименты, меня тошнило двое суток. Командир отряда генерал-лейтенант медицинской службы Сиро Исии называл их «бревнами»…

— Вы тоже принимали участие в преступных опытах?

— Нет, нет! Что вы? — пронзительно выкрикнул Алёхин. — Мы занимались только сбором информации, предназначенной для ведения бактериологической войны. Выяснялись тактические объекты заражения бактериями: источники питьевой воды, реки, колодцы. Изучалась система ветров, течений… В начале 1944 года мне и еще одному молодому офицеру Коки Асидо было поручено создать филиал нашего отдела на Курилах. Мы исследовали дальневосточное побережье противника. Результаты работы — на этих картах… Ваши войска так стремительно атаковали остров, что мы, спасаясь, бросили все бумаги. Кто знал, что они кому-то понадобятся?..

— Кому же они теперь нужны? — строго спросил Новиков.

— Точно не знаю. Но мне кажется, это интересует американскую разведку… Сразу после капитуляции Японии я встретил в Токио Коки Асидо. Он сообщил, что генерал Исии находится в руках американцев, они обращаются с ним весьма почтительно. «Не пропадай, — сказал мне тогда Асидо, — мы еще будем на коне». Но я не хотел больше иметь с ними ничего общего.

— И все же пришлось?..

— Да!.. — Алёхин впился пальцами в переносицу. — Поймите!.. Они заставили меня! Коки Асидо сейчас руководит какой-то неофашистской организацией. Это страшные люди! Они готовы на все! Я спасал свою жизнь…

— В этой ситуации вы могли явиться с повинной. А вы сделали все… — Новиков рубанул ладонью воздух. — Все, чтобы доставить иностранной разведке сведения, наносящие ущерб безопасности нашего государства! Осознаете это?

Алёхин затравленно посмотрел на капитана, тоненькая голубая жилка на его виске набухла, затрепетала.

— Прошу учесть, что я во всем добровольно сознался.

— Я не представляю органы правосудия. Но когда на остров прибудет следователь, я сообщу ему об этом.

Начальник заставы по узкой, отполированной дождями и солдатскими сапогами тропинке шел к наблюдательной вышке. Сизые облака тяжелым сплошным пластом легли на небо. Где-то там, за горизонтом, бесшумно полыхали молнии.

Новиков шел и думал о нарушителе — об этом странном человеке, с которым его столкнула судьба.

Под конец Алёхин не выдержал. Сухое рыдание забулькало в горле.

— Будь проклят этот мир! — истерично крикнул он. — Разве я виноват, что русский по крови и обличию родился среди отщепенцев, с детства внушавших мне свой образ мышления?.. Младенец, попавший в волчью стаю, никогда не станет человеком. Но разве он виноват?

Размазывая по колючим щекам потоки слез, Алёхин еще что-то бормотал, всхлипывал. Но потом внезапно утих, словно у него кончился завод, голова безвольно упала на грудь.

Это был какой-то короткий обморок, после которого Алёхин встрепенулся и уже нормальным, но ужасно уставшим голосом произнес:

— Простите, господин капитан, я смертельно хочу спать.

…Начальник заставы поднялся на смотровую площадку.

— Признаков нарушения государственной границы не обнаружено! — доложил молодой пограничник.

Шхуна, прикованная к якорю, по-прежнему качалась у скалы. Там еще не знали, что их акция провалилась. Алёхин сказал, что согласно плану она будет ждать его двое суток. Если кончится шторм, синдо[8] должен имитировать поломку двигателя…

Новиков облокотился о перила. Неожиданно он вспомнил, как когда-то давно, еще в училище, их курс встречался с ветераном-пограничником.

Тогда кто-то спросил:

— Какое качество для пограничника самое главное?

Ветеран усмехнулся и сказал:

— Ну, как обычно отвечают на этот вопрос? Сила воли, мужество… Правильно? Только я хотел бы выделить вот что — добросовестность.

Курсанты зашумели, недоуменно переглядывались.

— Не понятно? — ветеран снова усмехнулся. — Сейчас поясню… Представьте, приходит на службу молодой офицер. Подавай ему сразу схватки с «матерым шпионом»! День идет, другой — ничего такого не происходит. И человек может сникнуть, расслабиться… Тут-то это самое — «долгожданное» — и нагрянет… Умение постоянно находиться в боевой готовности, годами поддерживать в себе чувство бдительности ради одной неожиданной секунды схватки — вот что главное для пограничника. — Ветеран немного помолчал и потом тихо добавил: — А для того чтобы быть добросовестным в этом смысле, нужны и сила воли и мужество…

Новиков улыбнулся, посмотрел в сторону океана. Далекие всполохи освещали его лицо…