Всадник без бороды

Глава четвертая ЗНАМЕНИТЫЙ ШИК-БЕРМЕС

Может, и нашлось бы еще в степи несколько стариков, которые помнили, что настоящее имя Шик-Бермеса — Шигайбай. Но спроси любого казаха, кто такой Шигайбай, — он только руками разведет в ответ. А спроси: «Знаешь Шик-Бермеса?» — любой расскажет, где и когда он ставит свои юрты.

Не было жаднее бая, чем Шигайбай. В конце концов его и прозвали Шик-Бермес — «не дающий капли воды». Даже близкие родичи и те иначе его в разговорах меж собой не называли: Шик-Бермес да Шик-Бермес.

— Точно побывал в гостях у Шик-Бермеса! — говорили казахи, когда чувствовали голод.

— Даже хитрец из хитрецов, сам Алдар-Косе и тот не заставит Шик-Бермеса быть гостеприимным! — шутили бедняки-жатаки.

Жадный бай так часто обижал своих жатаков, что они уже ничему не удивлялись.

Однажды бай до того обнаглел, что обобрал беззащитную вдову Одек, мать четырех детей, — отнял у нее последних овец.

— Проживут твои щенята и без мяса, — сказал Одек Шик-Бермес, когда она пришла просить свою отару назад. — Не ханов растишь, ничего с ними не случится. А у меня расходы. Жигиты часто заезжают ко мне, их угощать нужно. Вот твои овечки и пригодятся, хе-хе… Иди, иди отсюда и молись аллаху — он поможет, накормит!

Алдар-Косе считал, что в меру сил каждый казах должен придерживаться заветов богатыря Шойтаса: всегда помогать бедным и наказывать богатых за беззаконие.

— Прежде всего, мой Желмая, — сказал он верблюду, — мы должны помочь Одек-апа. Вернем ей баранов или заставим Шик-Бермеса заплатить сполна…

Желмая посмотрел на своего хозяина и одобрительно кивнул головой.

— Но, как ты думаешь, — продолжал Алдар-Косе, — стоит ли мне показываться в ауле этого скряги? Ведь тогда мы не сможем отдохнуть перед длинной дорогой…

Желмая отрицательно покачал головой: мол, нет, не стоит будоражить аул.

Тому, кто не знал Желмаи, могло, конечно, показаться, что верблюд просто поворачивает голову из стороны в сторону, но Алдар-Косе отлично понимал друга: когда тот был согласен с ним, когда нет; когда дело было ясным, а когда требовалось над ним еще подумать.

— Э-э, загадка получается! — сказал Алдар-Косе. — С одной стороны, мы с тобой должны денек пожить в ауле, с другой — никто не должен знать, что это мы… А?

Выбрав ложбинку поглубже, Алдар-Косе направил туда Желмаю.

— Теперь, друг, смотри на меня! Если увидишь, ошибку делаю, поправь! — весело молвил Алдар-Косе, достал из вьюка длинную седую бороду, приложил ее к подбородку и спросил: — Ну, Желмая-ага, как?

В глазах Желмаи играли насмешливые искры.

— Сам знаю, еще не совсем похож! — рассмеялся Алдар-Косе. — Морщин мало. Сейчас постареем…

Из мешка были извлечены какие-то корешки, и Алдар-Косе сделал седыми брови, аккуратно положил темные складки на лбу, провел «морщины» от носа к концам губ, нанес штрихи вокруг глаз.

— Что ты теперь думаешь, Желмая? Лучше немощный старик, чем молодой лентяй, а?

Верблюд пренебрежительно отвернулся.

— В чем дело? — удивился Алдар-Косе. — Одной бороды мало? Ведь еще и шапка есть, и кобыз…

Алдар-Косе достал из вьюка кобыз, потрогал струны, кажется, все в порядке. Долго шарил в мешке и наконец извлек оттуда смычок кобыза, похожий на небольшой лук. Только вместо тетивы у этого лука были струны из конского волоса.

— Чем теперь я не бахсы — знахарь? — спросил Желмаю Алдар-Косе, нахлобучивая на голову старую шапку из лисьих хвостов.

Желмая одобрительно закивал головой.

— Теперь твоя очередь! — сказал Алдар-Косе верблюду. Запустил руку в мешок, извлек оттуда кожаный узелок с краской. Потер ею в трех местах один бок Желмаи. Потом другой.

На верблюжьей шерсти появились черные пятна.

— Ой, смотреть на тебя страшно! — усмехнулся Алдар-Косе, отступая на шаг. — Не верблюд, а шакал!

Приведя в порядок вьюки, Алдар-Косе взобрался в седло, похлопал по мешку, в котором лежал волк:

— Терпи, овечий вор, терпи… Скоро и твоим зубам найдется работа!

Желмая выбрался из ложбинки и, как птица, которая, прежде чем взлететь, немного разбегается, сначала сделал несколько десятков быстрых шагов, а потом перешел на бег.

Алдар-Косе ехал молча, лишь изредка задумчиво произносил:

— Что же нам делать с баем-скрягой, а, Желмая?

Потом вдруг он заливался таким задорным смехом, что даже струны кобыза звенели, будто их щекотали, а Желмая оглядывался и смотрел на друга с недоумением.

— Чему ты удивляешься? — сквозь смех говорил Алдар-Косе. — Ты же знаешь, о Шик-Бермесе рассказывают сотни веселых историй. Я вспомнил одну. Ее любит рассказывать мой друг Жиренше-Острослов. О том, как Шик-Бермес гостил у своего бедного родственника. Гостит и гостит, гостит и гостит. На угощение скряги бедняк всю живность извел, последнего барашка зарезал… Шик-Бермес замечает: кормить стали плохо, нужно уезжать. «Утром, говорит, уеду…» Бедняк радуется, зари дождаться не может. Чуть свет разбудил скрягу: «Светает, дорогой, уже пора в путь!» — «Еще рано», — бормочет Шик-Бермес спросонок. «Как рано? — испугался хозяин. — Уже мой петух пропел!» С Шик-Бермеса сон ветром сдуло. «У тебя еще есть петух? — вскочил он. — Значит, сперва мы его зажарим, а уж потом я отправлюсь в дорогу!»

Желмая пробормотал нечто вроде «гм-гм», что по-верблюжьи означало: ничего себе история, но бывают лучше.

— А когда Шик-Бермес привез в свою юрту жену, — продолжал Алдар-Косе, — то приказал ей сварить несколько яиц вкрутую. Яйца бай съел сам, а жене дал выпить воду, в которой они варились. «Хороший суп?» — спросил Шик-Бермес. «Хороший», — робко ответила жена. «Ты у меня каждый день будешь такой есть! — гордо сказал бай. — Мы ведь не какие-нибудь нищие!»

Желмае, должно быть, этот рассказ понравился — он даже побежал резвее.

— А ты не слышал, как знахарь вылечил Шик-Бермеса от лихорадки? — снова засмеялся Алдар-Косе. — Ну, тогда, дружище, ты ничего еще не знаешь! Когда Шик-Бермес почувствовал себя лучше, он спросил знахаря: «Как я мог прожить десять дней без еды?» — «У тебя же была лихорадка, — ответил знахарь, — которая лишает человека аппетита». — «О любимец аллаха! — взмолился Шик-Бермес. — Нельзя ли сделать так, чтобы все сородичи, как только приезжают ко мне в гости, сразу же заболевали этой лихорадкой?»

Желмая от восторга даже взбрыкнул задними ногами.

— Э-э, друг, — сказал Алдар-Косе, — не сбрасывай меня, а то ты не узнаешь много интересного… Вот хотя бы про то, как эта жадина Шик-Бермес ел баурсак… Может, ты уже слыхал эту историю?.. Нет? Принесла жена ему целое блюдо баурсака, этих жаренных в масле шариков из теста, которые сами так и просятся в рот и благоухают медом… тьфу, даже есть захотелось!

Алдар-Косе вздохнул и облизнулся. И тотчас же испугался: как бы не слизнуть морщины вокруг губ?

— Да, что и говорить, прекрасную еду послал аллах в тот день этому гнусному скряге! Ты знаешь, мой Желмая, что он сказал жене? «Что-то нас сегодня многовато собралось за едой». — «Да разве может быть меньше? — удивилась жена. — Ведь нас всего двое — ты и я!» — «Если бы нас было двое, — вздохнул Шик-Бермес. — А то нас трое: ты, я и баурсаки… Уйди, сделай милость, оставь нас одних…» Э-э, жадный ест — не наестся, спит — не наспится. Вот, мой Желмая, к какому чудовищу мы едем!

Зашевелился волк в мешке, Алдар-Косе пристукнул его камчой:

— Лежи, степной бай, лежи! Твоя служба впереди… Но что с тобой делать? Подарить тебя Шик-Бермесу? Впустить тебя ночью в его юрту? Так он с тебя, пожалуй, еще шкуру на память снимет — он привык спускать шкуру даже со своих сородичей… Э-э, Желмая, ты слышишь? Я, кажется, придумал, как помочь Одек-апа! Мы заставим раскошелиться Шик-Бермеса! — И, щелкнув по мешку с волком, Алдар-Косе добавил: — Хоть раз в жизни ты, брат шакала, поможешь беднякам!

…В душный, знойный день, когда часть нижних войлоков юрты обычно поднимают, заворачивают, чтобы проветрить жилище, дать возможность случайному, чудом залетевшему ветерку погулять среди кошм и подстилок, пронзительный голос Шик-Бермеса звучал на весь аул.

— Э-э, плохо бедному человеку, — доносилось из байской юрты, — ни крошки сыра, ни капли кумыса… Э-э, вот пришел голод… совсем пропал Шигайбай, совсем…

Вслед за этими словами некоторое время слышалось пыхтенье и чавканье — бай ел. Потом все начиналось сначала: жалобы, чавканье, жалобы, чавканье.

Иногда причитали два голоса сразу — бай и его жена. По сравнению с сытым, гладким баем маленькая сухая жена действительно выглядела голодающей. С годами она стала во всем под стать Шик-Бермесу. Бедняки даже считали ее более прижимистой, чем бай.

— Э-э, скоро будем умирать! — пронзительно кричал бай. — Бараны погибают, табуны мои редеют, пастбища горят… Э-э, плохо Шигайбаю. Нет кошмы, чтобы сесть, нет войлока, чтобы положить на юрту… Нет лепешки, чтобы съесть… Пропали, совсем пропали…

Но все в ауле уже давно привыкли к причитаниям богатого скряги и только улыбались, когда слышали байские жалобы. Тем более, что бедняки знали истинную цену воплям Шик-Бермеса. Например, такая жалоба, как сегодня, означала, что бай зажарил себе по крайней мере целого барана и выпил уже порядочно кумыса или айрана — овечьей простокваши.

Вокруг юрты Шик-Бермеса был выложен большой круг из стеблей сухого камыша. Кто шел к баю, непременно должен был наступить на камыш, чтобы пройти к юрте. Сухой камыш громко шуршал и хрустел. Это было сигналом: кто-то идет! Бай успевал спрятать еду в тайник и принимался сетовать на судьбу и голод еще громче и жалостливее.

Именно в такой час, когда жалобы бая звенели над аулом, заглушая блеяние и мычание возвращающегося с пастбища стада, у дальних юрт появился лениво шагающий пятнистый верблюд, на котором восседал маленький длиннобородый старичок.

Аульные собаки, которые обычно горланили всем: «Вон! вон! вон! вон!» — на этот раз вели себя спокойно. Может быть, поэтому жители аула и заметили верблюда только тогда, когда он уже поравнялся с овечьим загоном.

— Это бахсы, знахарь! Редкий гость! — приветствуя всадника, говорили друг другу бедняки, жители старых, закопченных юрт. — Видишь, у него кобыз. Знахари всегда играют на кобызе!

— Видно, не из наших мест! — рассуждали другие.

— Уважаемый человек, большой человек, — подтверждали третьи. — Простой бахсы ездит на коне, а этот — на верблюде!

Возле камышового круга, опоясывающего юрту Шик-Бермеса, верблюд остановился.

Так как нижние войлоки были приподняты, то жена Шик-Бермеса увидела гостя и первой вышла из юрты ему навстречу. Затем появился и Шик-Бермес, уже успевший спрятать в тайник то, что он не сумел доесть.

Гладкие щеки Шик-Бермеса обрамляла смуглая, под цвет щек, небольшая полукруглая борода, которая делала лицо бая овальным, как яйцо.

— Какого гостя послал нам аллах! — почтительно склонился Шик-Бермес перед бахсы. — Он поможет нам изгнать из нашей юрты злых духов, которые совсем нас разорили, морят нас голодом!

— Я помогу, — слабым голосом проговорил бахсы, — помогу… Только сперва помогите мне сойти на землю…

— Снимите почтенного гостя, чего стоите, бездельники? — крикнул бай подошедшим мужчинам. — Несите его в юрту!

Старого бахсы, нежно прижимающего к груди кобыз, перенесли через камышовый шуршащий круг и внесли в юрту Шик-Бермеса.

— Мешок вон тот, со священным бараном, тоже несите, — устало сказал бахсы. — Я не могу с ним расставаться. Остальные вьюки положите в гостевую юрту. Мой верблюд любит кумыс, напоите его. Если обманете, я узнаю…

Байбише чуть не упала на землю при этих словах знахаря.

— Поить верблюда кумысом! Вай! Видно, в нем сидит какой-то дух! — пробормотала она.

Но побоялась перечить знахарю и почтительно пошла за мужчинами к юрте.

Шик-Бермес замахал руками, чтобы жигиты, которые внесли знахаря, ушли.

— Идите, идите! Аллах вас благословит! Потом, может, придете! Сейчас мне нужно поговорить с бахсы.

Мужчины ушли: они знали, чего бай боится — как бы всех не пришлось угощать!

— Я устал, — прошамкал бахсы, — я еду из калмыцких степей. Звезды на небе сейчас расположены по-злому… Если будет на то благословение аллаха, я изгоню злых духов из вашей юрты. Завтра.

Он расправил бороду и закрыл глаза.

— Завтра! — простонала байбише. — Завтра!

Шик-Бермес понял свою жену: значит, гостя придется кормить не только сегодня, но еще и завтра!

— Или послезавтра, если звезды не станут добрее! — не открывая глаз, сказал гость.

— О аллах! — молвил Шик-Бермес. — За что ты послал нам такое испытание?

Бахсы открыл глаза, взглянул пристально на Шик-Бермеса:

— Это ты про злых духов, почтенный бай?

— Да, да, — поспешно подтвердил Шик-Бермес. — А про что же еще?

— Я плохо слышу, — слабым голосом молвил бахсы. — Говори громче, добрый человек… А?

Шик-Бермес начал расспрашивать гостя, откуда он сам, из какого рода, кто его сородичи, где живут.

«Ох, и хитер же я! — с гордостью подумал Шик-Бермес. — Пока мы будем говорить, старик устанет, заснет… Тогда перенесем его в гостевую юрту, и до утра он проспит без еды. А сейчас обойдемся одним кумысом, тем, который прокис…» — И он многозначительно повел бровью.

Байбише поняла и вышла за кумысом.

Блеяние овец, рев верблюдов, ржание коней, мычание коров доносились в юрту: стада заворачивали в загоны. То о срубы колодцев, то о корыта для водопоя стучали кожаные ведра.

Кислый кумыс налили только гостю, а себе и мужу байбише наполнила чаши хорошим кумысом из другой миски.

Шик-Бермес, подавая гостю чашу, все продолжал расспрашивать его о сородичах и родственниках:

— Значит, вас было трое братьев? Ты и еще двое?

Гость в это время отхлебнул кумыс и чуть не выплюнул его обратно, такой он был горький.

— Э-э, добрый человек, нас было трое братьев, — сказал он, — но ты меня уже не считай. От этого кумыса я живым не останусь!

— Что ты, о бахсы, — молвил Шик-Бермес, делая несколько глотков из своей чаши. — Отличный кумыс!

Гость посмотрел на свою чашу и сказал:

— Да, я ошибся, кумыс прекрасен. Это злые духи хотят испугать меня… Так с нами, бахсы, часто бывает. Злые духи даже могут внушить вам, что я не голоден и что меня не надо кормить… А? Что ты сказал, добрый человек?

— О аллах, за что ты нас так наказываешь? — взмолилась байбише и сказала мужу: — Давай его уложим спать!

— Тш-ш, услышит! — испугался бай. — И наколдует нам болезнь за это!

— Он же глух, как войлок, — отмахнулась байбише. — Я вот что придумала. Разведем огонь, поставим казан с водой. Гость подождет, подождет и заснет. А мы потом скажем: не хотели будить, ведь гость так устал…

Шик-Бермес поглядел на безучастного бахсы, который, качая головой, что-то беззвучно бормотал, и сказал весело:

— Ставь казан!

Когда был разведен огонь и казан наполнили водой, жена бая громко сказала на ухо знахарю:

— Отдохните, дорогой гость, а то у нас овца варится в казане такая старая, что всю ночь вариться будет!

— Гость тоже не молодой, — ответил бахсы, приоткрывая веки, — и если уж сел, то будет до осени сидеть… Подождем. — И он снова закрыл глаза и забормотал свои заклинания.

Бай и жена переглянулись.

— Придется сварить кусок мяса, — жалобно сказала байбише.

— О-о-о… чем я прогневал аллаха! — застонал Шик-Бермес.

Но делать было нечего — пришлось варить мясо. Один кусочек маленький, а другой — большой.

Но после того как был съеден маленький кусок мяса, гость сказал:

— Сегодня мне нельзя уходить из той юрты, где живут злые духи! А то они могут подумать, что я их испугался!

Хозяева дружно вздохнули, мысленно прокляли еще раз незваного гостя. Делать нечего, пришлось и большой кусок съесть втроем.

Бахсы лег спать у самого входа — возле мешка, в котором что-то шевелилось.

Бай долго шептался с женой.

— Он даже во сне держится за священного барана! — возмущалась байбише. — Как будто мы его украдем или съедим.

— Священный баран, видно, дорого стоит, — предположил бай. — Узнать бы, какая от него польза!

Ночью бахсы все время бормотал во сне, разговаривал:

— У бая золото украли… у бая золото украли… волшебный баран… одна овца… две овцы… украли золото…

Байбише проснулась, прислушалась, растолкала мужа:

— Это не у тебя золото украли? Слышишь, бахсы-то что говорит…

Бай завозился, полез в тайник, потом сказал облегченно:

— Хоть он и бахсы, а ошибся! Все на месте!

— Значит, это он не про нас говорил! — сонно пробормотала байбише.

И в юрте снова стало тихо.

Утром бай с женой проснулись рано, а бахсы долго еще лежал — притворялся, что спит.

— Что это он говорил про волшебного барана? — спросила жена бая. — Одна овца, две овцы?

— Шайтан знает! — махнул рукой Шик-Бермес. — Колдовство кто разберет? Только бы на нашу юрту не наслал какой-нибудь хвори! Пока он спит, ты испеки мне лепешки. Поем хоть всласть без него…

Напекла байбише лепешек, принесла их в юрту.

— Как же я их тут есть буду, — сказал Шик-Бермес, — а вдруг бахсы проснется? Тогда придется делиться с ним. Пойду-ка я в гостевую юрту — там никого нет…

Шик-Бермес спрятал горячие лепешки за пазуху и пошел.

А бахсы лежал у самого выхода. Когда хозяину юрты до порога один шаг оставался, бахсы встал, потянулся, расправил бороду.

Шик-Бермес остановился.

— Я видел во сне, что тебя жжет огонь, — сказал бахсы. — Я так рад, что ты жив и здоров!

С этими словами бахсы быстрым движением, совершенно неожиданным для такого глубокого старика, как он, крепко обнял бая.

Горячие лепешки, как горящие угли, начали припекать живот и грудь Шик-Бермеса. А бахсы как обнял, так и не отпускал.

— Ой-ой-ой! — закричал наконец бай. — Горю! Живот жжет!

Шик-Бермес с трудом вырвался из рук маленького цепкого старикашки и начал выбрасывать из-за пазухи лепешки:

— Ой, проклятые, чуть насквозь не прожгли!

— Спас я бая от большой беды, — промолвил бахсы серьезно. — Если б не я, сгорел бы ты живьем! Возблагодарим аллаха за то, что он послал мне вещий сон!

Когда лепешки были съедены гостем, бай сказал:

— Аллах лишил меня своих милостей! Видно, потому, что злые духи сидят в юрте. Э-э, совсем плохо… Выгони шайтана, бахсы!

Старик уселся на почетное хозяйское место, взял в руки кобыз, провел смычком по струнам, словно пробуя их голоса. Затем заиграл что-то очень печальное. Постепенно мелодия менялась: сначала она была грустной, потом вдруг стала веселой.

Бахсы сначала раскачивался тихонько, в ритм музыке, потом стал подпевать, качаться все сильнее и сильнее.

Кобыз зазвучал отрывисто, звонко. Бахсы положил его, вскочил, закружился по юрте, выкрикивая непонятные слова:

— Абалдыр! Самаг! Ахашен!

Шик-Бермес и его жена, как очарованные, следили за метаниями бахсы. Хилый старичок крутился и вертелся, падал, вскакивал, снова падал.

Наконец, крикнув последний раз: «Абалдыр! Ахашен!» — он упал посреди юрты и затих.

Он полежал некоторое время, потом открыл глаза и обвел взглядом юрту, словно спрашивая: «Где я нахожусь?» Сел и, молитвенно сложа руки, долго бормотал что-то про себя.

«Молитву читает!» — решил Шик-Бермес.

— Спасти вас может только волшебный баран! — вдруг сказал бахсы. — Мне было видение: белый волшебный баран отпугнет от юрты злых духов и принесет вам счастье, богатство.

Бахсы встал, подошел к своему мешку и сел возле него. Лицо его стало грустным.

— О великий бахсы, — дрожащим голосом спросил Шик-Бермес, — но где же нам взять волшебного барана? Отдашь ли ты нам своего?

— Да, великий бахсы, — повторила за мужем байбише, — где нам взять барана?

— О, горе, горе мне! — всхлипнул бахсы. — Я берег этого барана для себя, я хотел стать богатейшим из богатых, а теперь духи хотят его отобрать у меня и передать доброму баю!

Бахсы горестно вздохнул и пнул ногой свой мешок. Мешок зашевелился.

— Я всюду возил его с собой. Хотел хоть последние свои годы прожить в довольстве и сытости. А теперь должен отдать! За что ты наказываешь меня, аллах?

— Скажи мне, о бахсы, — продолжал Шик-Бермес, — что ж это за баран?

— Волшебный священный баран — совсем-совсем белый. Он упал с неба. Мне его подарил один мулла за то, что я спас его дочь от страшного недуга.

— Почему же он волшебный? — сгорая от любопытства, спросила байбише.

— Белый баран — это богатство, — начал бахсы, нежно проводя смычком по струнам кобыза. — Если расколдовать его и пустить в овечий загон, то сразу начнут лаять собаки, кричать верблюды, блеять бараны, но к утру количество овец удвоится. Каждая овца, к которой лишь прикоснется белый баран, сразу же превращается в две, а то и в три.

— И я стану к осенней кочевке самым богатым человеком в степи! — закричал Шик-Бермес, ударяя в ладоши.

— Ты хочешь купить барана? — удивленно спросил бахсы и опустил смычок. — Он стоит очень много. Хватит ли у тебя денег?

— Э-э, бахсы, мы же бедные люди, ты должен нам уступить барана подешевле, — заскулил Шик-Бермес. — Это же несправедливо, когда богатеи, вроде Аблая и Сансызбая, могут звезду с неба купить. Как же нам стать богатыми?

— Уступи нам барана, мы бедные люди, — поддержала мужа байбише.

Шик-Бермес с женой начали так жалостливо расписывать свою бедность, что старый бахсы даже слезу вытер.

— Хорошо, жаксы, — сказал он наконец. — Вы добрые люди, и я желаю, чтобы вы получили свою долю счастья. Давайте двадцать золотых монет, и волшебный баран ваш.

Шик-Бермес вместе с женой, не сговариваясь, упали на пол юрты, словно в них ударила молния.

— Я и одну-то монету золотую видел только раз в жизни, — сказал, поднимая голову, Шик-Бермес.

— А я никогда не видела золота, — сквозь слезы молвила байбише.

Бахсы бесстрастно водил смычком по струнам кобыза, а бай и его жена торговались, сбивали цену, падали то и дело на кошмы, изображая полное бесчувствие, причитали, клялись, что они самые бедные из всех беднейших.

— Духи сказали мне, — наконец молвил бахсы, — что деньги у вас лежат вон в том углу, за занавеской.

Бай и жена его сперва окаменели, потом снова начали причитать и стонать.

В конце концов договорились на десяти золотых монетах.

Шик-Бермес доставал из-под кошмы в углу юрты деньги, а байбише закрывала его занавеской, чтобы — о, будь же милостив, аллах! — бахсы не увидел, сколько монет в тайнике.

Но старик и не думал подглядывать. Он давно выронил смычок и клевал носом, изредка задевая — словно невзначай — пальцем струны кобыза.

Когда монеты перекочевали к знахарю, Шик-Бермес бросился обнимать и тискать мешок, в котором лежал волшебный баран.

Бахсы улыбнулся, наблюдая за баем, который все крепче прижимал к себе большой кожаный мешок с волком.

— Не задави барана, — сказал бахсы. — А то богатым не станешь!

— А ты, о посланец аллаха, говорил, что перед тем как пускать этого барана к овцам, нужно его расколдовать. Как это сделать? — спросила байбише.

— Э-э, дело простое, — прошамкал бахсы, — когда будешь его пускать в загон, нельзя думать о белом баране. Думай о чем хочешь — о супе-сурпе, о вкусных баурсаках, о кислом или хорошем кумысе, — но только не о белом баране. Иначе быть беде. Какая беда может случиться, не знаю… Но она случится.

— Слышишь? — грозно спросил бай жену. — Посмей только думать о белом баране! Скажи, ходжа, а когда можно запускать в загон барана?

— Вот стемнеет, мы пойдем туда все вместе, я помогу, а то вы и не справитесь, — сказал бахсы. — А сейчас надо отдохнуть немного.

…Когда на степь спустились вечерние тени, Шик-Бермес вытащил из юрты тяжеленный мешок с волком, взвалил его, кряхтя и пыхтя, на спину и зашагал к овечьему загону.

Жена бая помогала идти старенькому знахарю. Бахсы, хотя был невелик ростом и худощав, но шел с трудом.

— Только не думай о белом баране, — шептал бахсы, — слышишь, женщина? Только не думай о белом баране…

— Я и не думаю, тьфу на него, — сплевывала байбише. — Чего о нем думать? Отдали десять золотых монет да еще думать… Десять золотых за какого-то белого ба…

— Тс-с! — зашипел бахсы. — Видишь, опять ты о баране… Ох, будет беда!

Несколько собак увязались за баем. Они лаяли на мешок, пытались допрыгнуть до него.

— Отгони их, отгони! — сказал бахсы байбише. — Собака неугодна аллаху, ее даже в мечеть не пускают!

Тем временем Шик-Бермес со своей ношей дошел до загона.

— Э-э, подожди, бай! — тоненьким дребезжащим голоском крикнул бахсы. — Я сам должен открыть мешок. И вы все должны отойти подальше, оставить меня одного. Самое главное, не накличь беду. Не думай о белом баране. Не думай… иначе…

Оставшись один, бахсы развязал мешок.

Волк сверкнул на него большими голодными глазищами.

Бахсы засунул руку с ножом в мешок, быстро разрезал ремни на задних ногах волка.

— Ничего, барашек, ничего, — приговаривал бахсы. — Сейчас ты будешь сыт, как бай-обжора.

Потом разрезал путы на передних ногах.

Расчет был правилен: ноги волка затекли и встать сразу на них он не мог. Бахсы быстрым движением ножа ловко разрезал кожаные шнуры, стягивающие челюсти зверя. И тотчас же завязал мешок. Теперь «волшебный баран» был свободен от пут. Только завязанная горловина мешка отделяла его от желанной свободы.

Волк лежал в мешке молча, только начал шевелиться сильнее. Через мгновение-другое он совсем придет в себя.

— Бай, иди сюда! — крикнул старичок бахсы. — Только не думай о баране!

Шик-Бермес вырос как из-под земли. Бахсы ослабил ремень, связывающий мешок, и сказал:

— Бросай, бай, мешок прямо в загон. Баран сам из мешка выйдет. Большой шум будет, не бойся!

Шик-Бермес поднатужился и перебросил мешок с волком в овечий загон.

В быстро сгущавшейся темноте все-таки можно было различить, как из мешка выскочило что-то четвероногое, постояло немного и исчезло в том направлении, где, сгрудившись, стояла отара байских овец.

Тотчас же раздались собачий истошный лай, испуганное овечье блеяние.

— Началось, слава аллаху! — вздохнул бахсы облегченно. — Ты станешь самым богатым баем в степи.

— Э-э, завтра увидим, — ответил довольно Шик-Бермес.

— Но, если ты или твоя жена хоть раз подумали в этот момент о белом баране, придет беда! — повторил бахсы.

— О чем же я должна была думать? — обиделась жена бая. — Десять золотых монет!

— Значит, ты будешь виновата, если что-нибудь случится, — сказал бай. — Ты все время думала о баране! Я о нем ни разу и не вспомнил!

А шум в загоне тем временем рос. Прибежали пастухи, табунщики, но Шик-Бермес остановил их, сказав гордо:

— Там белый баран! Он из одной овцы делает две! Придержите собак! Что вы понимаете в волшебных делах?

— Как же, удержишь их, — произнес один из пастухов. — Они рвутся так, словно волка почуяли!

— Разве собака, это животное, которое даже в мечеть не пускают, — затараторила жена бая, — понимает что-нибудь в волшебных делах?

— Бахсы, — спросил Шик-Бермес, — а если сейчас зажечь огонь? Мы увидим, как волшебный баран делает из одной овцы две.

— Утром, бай, только утром, — ответил бахсы. — Сейчас все должны идти спать. И пусть пастухи не мешают волшебному барану!..

…На этот раз бахсы, взяв кобыз, лег спать в гостевой юрте возле своих снятых с верблюда вьюков.

Ночью у юрты вдовы Одек послышался крик филина. Лениво затявкали собаки. Вдова Одек вышла из юрты, тихо спросила:

— Алдакен?

— Я, Одек-апа, я. Вот тебе немного денег… десять монет.

— Будь благословен, Алдакен! А то совсем пропадаем! Э-э, как тут много! О, золото!

— Как только удастся, уходи от Шик-Бермеса, иди в аул жатаков, тех, которые сажают хлеб. Они не кочуют, тебе и детям там будет легче. Деньги здесь не трать. Шик-Бермес каждую монету помнит…

— Ты, Алдакен, уже взрослый жигит, а ведешь себя как мальчишка. Зачем волка привез? Аул не спит, над баем смеется…

— Пусть всем будет стыдно, что их бай глупец. А волк порежет овец, вам бай мяса даст.

— Э-э, Шик-Бермес обозлится, тебе плохо может быть…

— Я его не боюсь, Одек-апа. Если баев бояться, нужно из степи удирать. Я не заяц, они не соколы.

— Ох, слишком ты храбрый, Алдакен! Среди твоих врагов тоже есть хитрецы, не забывай! Почему ночью без бороды ходишь по аулу?

— Надоела, жарко в ней… А с бородой еще хуже — увидят, скажут, бахсы бродит, беду на аул кличет.

— Уезжай, Алдакен, скорее!

— Да не бойся, апа! Я сейчас позову Желмаю, заберу мешки в юрте — и в степь!

— Рядом юрта родственника бая, еще услышит нас. Ведь сегодня все не спят. Уходи скорей. Вот и луна всходит.

— Тс-с, Одек-апа! Кажется, кто-то вышел из той юрты…

— Я же говорила, Алдакен. Ой, что делать?

— Дай мне аркан. Я днем шел — видел, он возле юрты лежал. Аркан меня выручит…

— Ребята играли, забыли… Сейчас, иди сюда. Тише! Вот, бери!

— Успею — отдам… Живи счастливо! Хош! Прощай!

— Береги себя, Алдакен! Будь осторожен ради нас всех…

Горб красной, как лисья шкура, луны встал над горизонтом.

Родственник бая бежал за Алдар-Косе. Его пыхтение Алдакен слышал почти за своей спиной. Родственник был толст и неуклюж, поэтому он мог делать что-нибудь одно: или бежать, или кричать. Иногда он останавливался и, не успев перевести дух, громким шепотом произносил:

— Стой, стой! Я узнал тебя…

Затем снова молча пускался в погоню.

Алдар-Косе не спешил. Он нарочно бежал медленно, чтобы толстяк не слишком отстал. В овечьем загоне по-прежнему шумел скот, кричали пастухи и табунщики, дружным хором лаяли собаки со всего аула.

«Хорошо, что все псы нашли себе дело у овечьего загона, — подумал Алдар-Косе, — а то бы мне было труднее. Однако пора этого родственника проучить, чтобы не подслушивал, не подсматривал».

В неверном свете восходящей луны толстый родственник успел заметить, как перед входом в гостевую юрту убегающий от него человек выронил что-то. Пыхтя и сопя, толстяк подбежал к юрте, наклонился, протянул руку к лежащему на земле предмету, и в тот же миг кожаная петля аркана захлестнула его горло. Толстяк сразу же схватился обеими руками за петлю, чтобы не дать себя задушить. Этого-то и ждал Алдар-Косе: пока толстяк оттягивал петлю, его ноги уже были крепко обмотаны арканом.

— Резвого пса не любит лиса! — усмехнулся Алдар-Косе.

— А-а! — захрипел родственник бая, но Алдар-Косе всунул ему в рот клок верблюжьей шерсти, затем деловито связал руки и поволок в гостевую юрту.

— Ох и тяжелый же ты! — дыша с трудом, сказал Алдар-Косе. — Наверно, много съел вечером, а? Ну, теперь отдохни…

Алдар-Косе втянул тушу толстяка в юрту, закатил его в тот угол, где спал сам.

«Пожалуй, пора идти за Желмаей!» — подумал Алдар-Косе, взвалил на спину свои легкие вьюки, взял кобыз и вышел из юрты.

Луна уже светила ярко. Овцы блеяли так громко, словно решили раз и навсегда доказать, что они гораздо голосистее собак.

Алдар-Косе беспрепятственно добрался до верблюжьего загона, свистнул раз, другой. Желмая, блеснув круглой лысиной на лбу, легко перескочил через дувал и оказался перед хозяином.

А через несколько минут по дороге в степь мягкой рысью помчался верблюд с всадником.

…Шик-Бермес ворочался с боку на бок. Ему чудились голоса, крики, шорохи, шепот. Только заснул и увидел белоснежного барана во главе бесчисленной овечьей отары, как жена разбудила:

— Тебя зовут! Проснись, слышишь, кричат?

Она встала, открыла входной войлок. Камышовый круг шуршал под торопливыми шагами.

— Кто тут? — спросила байбише, высовывая голову из юрты. — A-а, что тебе нужно? Бай, это пастух пришел!

Шик-Бермес надел халат, ежась от прохлады, вышел в лунную ночь.

— Бай, там волк в загоне, а вы приказали его не трогать, как быть? — спросил пастух. — Он же всех овец порежет, такой голодный… Ягнят жалко, овец жалко. Что делать, скажи?

Шик-Бермес стоял как громом пораженный. Глаза выпучил по-лягушачьи, шея надулась — вот-вот лопнет.

Байбише и пастух со страхом глядели на него.

— Ты… ты… отродье шайтана! — наконец повернулся бай к жене и сжал кулаки. — Ты думала все время о белом баране… Из-за тебя беда пришла!

— Ой-ой-ой! — заголосила байбише, хотя Шик-Бермес не успел ее еще и пальцем тронуть. — Пропали наши десять монет! Ой-ой-ой!..

И она резво, как молодая девушка, юркнула во мрак юрты — подальше от гневных кулаков.

Рассчитала байбише правильно: Шик-Бермес не стал ее преследовать, а побежал к загону.

Предсказания бахсы сбылись — «волшебный баран» поработал на славу: он честно пытался разделить на две части каждую овцу, к которой прикасался зубами. Иногда это ему удавалось, иногда нет. Но загон был усеян телами байских овец, а вошедший в азарт волк продолжал резать их налево и направо.

Первая мысль, которая пришла в голову жадному баю, была не об убытках, нанесенных «волшебным бараном», а о том, что мясо овец придется отдать аульной бедноте. Куда ж его девать в такую жару? Самому все не съесть, если даже созвать всех сородичей на угощенье!

— Бейте его! — крикнул бай.

И пастухи, которые с трудом сдерживали овчарок, спустили их.

— Байское добро, — сказал пастух табунщикам, — а жалко! Ну, пошли и мы!

Перескочив через дувал, ограждающий загон, пастухи и табунщики, размахивая дубинками-шокпарами и камчами, побежали к волку.

Там уже метался клубок собачьих тел. Через несколько мгновений с волком было покончено. Собак отогнали.

Шик-Бермес, вслед за пастухами вбежавший в загон, выхватил у кого-то из рук камчу и начал хлестать мертвого волка. Потом замер, словно озаренный какой-то мыслью, и побежал к аулу.

Вертя в руке камчу и подобрав халат, Шик-Бермес мчался к гостевой юрте.

Откинув закрывавший вход войлок, он ворвался туда, ощупью отыскал в дальнем углу спящего и начал его хлестать камчой, приговаривая:

— Злой дух… баран… десять монет… шайтан тебе брат… вот тебе за овец… вот тебе за колдовство… отдай золото, шайтан… убью…

Выскочила из большой юрты байбише, подбежала к гостевой. Открыв входной войлок, она впустила в юрту свет луны. Лунная тропка пролегла от входа до места, на котором спал бахсы.

Камча в руке Шик-Бермеса замерла: на кошме лежал не маленький, сухонький старичок, а кто-то толстый, опоясанный арканом, с распухшим от ударов плетки лицом.

— Шайтан, шайтан, шайтан… — зашептал бай, делая шаг назад.

— Бу-бу-бу, — бормотал связанный толстяк, и из его рта лезла клочьями верблюжья шерсть.

Еще мгновение, и Шик-Бермес выскочил бы в испуге из юрты, но тут вошла байбише и узнала родственника.

Причитая и вопя от страха, как бы самой не попало от мужа, байбише начала развязывать толстяка, а Шик-Бермес вытащил у него изо рта клок шерсти.

Развязанный толстяк сперва только стонал и говорить не мог. Байбише развела огонь в очаге, принесла кумыс.

— Что с тобой? — устало спросил Шик-Бермес толстяка. — Такой ночи никогда не было в нашем роду. Бахсы, волк, деньги пропали… Овцы… Тебя выпорол… За что аллах покарал меня? Кажется, уж хуже и не бывает…

— Бывает, — заговорил наконец толстяк.

И он произнес три слова, которые сразу заставили покрыться холодным потом страха бая и его жену.

Он сказал:

— Бахсы — это Алдар-Косе!

Шея Шик-Бермеса стала раздуваться от гнева, как шея кобры, когда змея видит врага.

Жена бая завизжала, словно собака, укушенная скорпионом.

— Да, это был проклятый Алдар-Косе, я видел его без бороды, — продолжал родственник, заглатывая кумыс. — Он бродил ночью вокруг моей юрты… Не знаю, что ему там было нужно. Я вступил с ним в драку, но ему помогают злые духи — они все вместе связали меня и перенесли сюда… по небу…

— А почему у тебя был рот забит шерстью? — спросил Шик-Бермес.

— Я бился, как барс! Я кусал злых духов, — бойко ответил толстяк.

— А сам Алдар-Косе? — спросила байбише. — Куда он делся? Улетел?

— Нет, уехал на своем проклятом верблюде, — ответил родственник.

— Седлай коней, — приказал Шик-Бермес. — Ты поедешь вместе со мной к Аблаю.

Когда родственник ушел, Шик-Бермес сказал жене:

— Нужно предупредить Аблай-бая, что Алдар-Косе ездит по степи с бородой, что у него есть кобыз и он выдает себя за бахсы.

— Э-э, как кормят у Аблай-бая, — мечтательно произнесла байбише. — Можно есть целый день, если захочешь!.. О-о, где наши десять монет?

…Утром, когда жители аула разносили из овечьего загона по юртам мясо, они увидели всадников — Шик-Бермеса и его родственников, скачущих в степь.