Все случилось летом

ВЕЛОСИПЕД

Отец шел впереди, подняв воротник пальто, низко надвинув на лоб шляпу, засунув руки в карманы. Шел он большими шагами, и Артуру приходилось бежать, чтобы поспеть за ним. Мальчик то и дело перекладывал портфель из руки в руку и думал о том, как было бы хорошо идти вровень с отцом. Но тротуар из цементных плит был слишком узок.

Это была небольшая улочка, на окраине города, с обеих сторон окаймленная садами. Снег стаял, оставив на проезжей части и за оградами груды мусора. Возле домов, шалея от весны, на цепях скулили овчарки. Отец и сын в эту минуту были единственными прохожими, и потому пара иссиня-черных скворцов, только что прибывшая из теплых краев, с интересом разглядывала их с оголенной ветки могучего клена.

— Папа! — крикнул Артур. — Обожди!

Когда отец обернулся, он обогнал его и зашагал перед ним — задом наперед. Отец шел следом.

— Почему ты не дома? — удивился он.

— Я провожу тебя до трамвайной остановки, — сказал сын.

Это был худенький мальчик в ученической фуражке, в потертом пальто, из которого успел вырасти. Но лицо у мальчика было серьезное-серьезное. Видно, для своих лет он знал гораздо больше, чем следует. Огромные серые глаза его глядели пристально и без улыбки.

— Не балуйся, иди как следует, — сказал отец. — А то упадешь.

— Не упаду, — отозвался мальчик. — А если пойду как следует, тогда не буду тебя видеть. Я должен сказать тебе что-то важное… — Он взглянул на отца, словно собираясь с силами. — Учительница записала в дневник замечание, — наконец произнес Артур. — И сказала, чтобы ты расписался.

Отец и сын, как по команде, остановились. Мальчик потупил глаза, разглядывая отцовские ботинки. Давно не чищены… Где-то в саду горел костер из прелых листьев, едкий дым щекотал ноздри. Отец взял сына за подбородок, поднял его личико кверху.

— Что ж ты там набедокурил? — спросил он ровным голосом, в котором не было даже досады, одно любопытство. Но ему не удавалось заглянуть в глаза сыну, тот все время отворачивался. — И почему обязательно я должен расписаться? Почему не мать?

По щеке мальчугана скатилась крупная слеза, оставив влажный след. Он достал из кармана платок, звучно высморкался.

— Учительница сказала, чтобы ты расписался.

Отец в раздумье погладил небритые щеки, взглянул на часы и, вздохнув, произнес:

— Ладно, давай посмотрим, что там у тебя.

Замечание было написано красным карандашом. Ученик Артур Линарт на уроке плохо себя вел, своему товарищу Модрису Озолу испачкал чернилами нос, другому ученику положил на сиденье кнопку…

— Ну и ну! Да как ты мог такое сделать?

Линарт-старший принялся ощупывать карманы, безуспешно пытаясь найти что-либо пишущее. Артур протянул свою самописку. Приложив тетрадку к забору, отец нетвердой рукой вывел свою фамилию. Потом принялся дуть на страницу, чтобы скорей просохли чернила.

— Я бы все-таки хотел узнать, почему ты это сделал? Имею же я право знать, за что расписываюсь. Как по-твоему?

Мальчик медленно поднял голову, исподлобья взглянул на отца.

— Они на переменке дразнили тебя. Модрис говорил, что ты пьяница. Он сказал: пьянчуга. И что ты позавчера так напился, что не мог калитку отворить… На уроке он оборачивался и показывал, на кого ты был похож. Вот я и обмакнул в чернильнице бумажку и… и когда он снова обернулся… Бабушка говорит то же самое. И дедушка. Все говорят.

Мальчику показалось, что отец, не выдержав его взгляда, отвернулся и стал рассматривать разложенный в саду костер, желтоватый дым, плывущий над заборами, потом оседающий, подобно туману, на улице.

— Так вот оно что… — Голос у отца был такой странный, хриплый. Он с шумом захлопнул дневник. — Ты не слушай их. Мелкие людишки, обыватели. Подумать только — я не смог отворить калитку! Да от них самих за версту несет всякой мерзостью, а никто этого не замечает, потому что они всегда аккуратно открывают калитку. Аккуратно! — это они умеют. С фасоном! Но ты, Артур, должен понимать, пьяного каждый заметит, а пройдет мимо жулик, никто не скажет, что он жулик. Пройдет разодетый, раздушенный, чего доброго, еще решишь — вот с кого надо брать пример, вот кому завидовать.

Мальчик стоял не шелохнувшись. На лице его было страдание, он силился, но не мог понять всего сказанного. Однако он чувствовал, что это должно быть что-то очень важное, большое, и потому задрожал от страха, любопытства, будто под ним раскрывалась бездонная пропасть.

— Да, так что я хотел сказать… — Отец глянул на него сверху вниз. — Ты не слушай их. Пускай себе болтают. Слушать их — только себя унижать. Вот посмотри… Видишь двухэтажный дом?

Артур обернулся: ничего особенного, дом как дом, на крыше телевизионная антенна, за оградой ни пяди свободной земли — все под теплицами.

— Так вот, — продолжал отец, — в один прекрасный день встречаю хозяина этого дома. Такой гадкий старикашка, ты его знаешь. Жалуется, что опять ушел с работы, наверное, в сотый раз. Ушел, потому как на старом месте красть нечего. Так он и строил эти хоромы… Правда, после первого этажа был двухлетний перерыв — в тюрьме отсиживал. Теперь он каждый божий день отправляет на рынок овощи, обратно привозит мешок с деньгами. Мы-то с тобой обойдемся и кислой капустой, а помидоры ранней весной обязательно купит больному ребенку его мать. Отдаст рвачу последнюю копейку, но купит… Так он калитку свою всегда открывает аккуратнейшим образом, даже на ключ запирает ее. И никому в голову не придет над ним посмеяться. В воскресенье надевает праздничный костюм, ведет семью с собакой на прогулку. Возьмет билеты в цирк или оперетту. К водке и не прикасается. Ничего не скажешь — пример, достойный подражания. И я ведь знаю, он потешается надо мной: забулдыга, жить не умеет, не может устроиться… Скоро, завидев меня на улице, станет перебегать на другую сторону — не дело порядочным людям якшаться со всякими… И все равно я буду его презирать, потому что он мизинца моего не стоит. И ты презирай. Но пачкать людям нос чернилами не надо. Не по дороге нам с этой сворой обывателей. Ты меня понял?

Сын кивнул, но по лицу его было видно, что понял он не много. Отец, усмехнувшись, взял его за плечо и легонько встряхнул.

— Продолжаем жить, сынок! — сказал Линарт и снова засунул руки в карманы. — Если хочешь, проводи меня. Только теперь иди как следует, я ведь расписался в твоем дневнике.

Они почти добрались до трамвайной остановки, когда мальчик нарушил запрет. Повернувшись и опять шагая задом наперед, он с запинкой спросил:

— А как же тогда наш директор? Он тоже обыватель?

— С чего ты взял? Что за чушь!

— Наш директор тоже не пьет. Его никто не видел пьяным. И он тоже аккуратно открывает калитку… Значит, он обыватель?

— Не смей так говорить о своем директоре! Конечно, нет.

— А папа Модриса? Он тоже не пьет.

— И папа Модриса — не обыватель. И вообще перестань ломать голову над такой чепухой. В твоем возрасте надо больше мячи гонять, играть в прятки. А рассуждать — дело взрослых.

— Почему пьяниц рисуют с красными носами?

— Нос существует для того, чтобы сморкаться. Никакого другого назначения у него нет, и потому он может быть любого цвета, в том числе и красным. Теперь тебе ясно?

Такой ответ как будто бы устраивал Артура, во всяком случае, он больше не задавал вопросов и опять пошел как следует. Вскоре цементная дорожка вывела их на широкий тротуар, где можно было шагать рядом. Вдруг мальчик, ни с того ни с сего, будто говоря сам с собой, сказал:

— Модрису папа подарил велосипед. Полувзрослый. Знаешь, есть такие: полувзрослые велосипеды. У Модриса был день рождения.

— Велосипед? — растерянно переспросил отец, просто так, чтобы что-то сказать.

А сын продолжал рассуждать вслух:

— Илмар болтал, будто ты пропил, по крайней мере, десять таких велосипедов. За это я и подложил ему на сиденье кнопку. На переменке я ему сказал, что ты мог бы мне купить самолет, если бы только захотел. Ты можешь купить самолет? Хотя бы одноместный. Тогда б ребята сразу язык прикусили. Он ведь не дороже «москвича» обойдется. Может, где-нибудь продаются подержанные самолеты? Нам не обязательно новый…

У Линарта-старшего как-то странно дернулась щека, и он, непонятно зачем, глянул поверх оголенных деревьев, где высоко в поднебесье, в голубом просвете облаков, бесшумно двигалась яркая точка, оставляя позади белую дорожку, похожую на подвенечный шлейф. Отец обнял сына за плечи, притянул к себе.

— Дурачок ты мой, дурачок… Зачем тебе самолет? Чтоб ребятам рты заткнуть? Но мы ведь с тобой условились: ты не будешь обращать внимания на их болтовню. Улыбнись, и только. Договорились!

Казалось, Артуру стоит большого труда проглотить подступивший к горлу ком.

— Договорились, — едва слышно ответил он.

— Я вижу, тебе не очень-то весело, — усмехнувшись, протянул отец. — А по правде сказать, не ты, а я должен был бы расстроиться. Ну, выше голову! Мы с тобой мужчины. А велосипед… Постой, постой, дружище, у тебя ведь тоже скоро день рождения?

Артур молча кивнул.

— Послезавтра, — произнес он, помолчав. — Послезавтра.

— Скажите пожалуйста! — Отец отступил на шаг, чтобы лучше разглядеть сына. — И тебе исполнится десять лет! Верно? Десять лет… Как летит время. Почти взрослый человек. Знаешь что: я подарю тебе велосипед. Послезавтра утром отправишься в школу на своем собственном велосипеде. А после уроков сможешь покататься вместе с Модрисом, если он тебя простит. Ну, по рукам! И была не была!

Мальчик сначала побледнел, потом покраснел и наконец потупился: он не поверил, он решил, что ослышался. Отец громко рассмеялся и протянул ему руку.

— По рукам, говорю!

Теперь он поверил. С размаху ударил своей маленькой ладошкой в ладонь отца. В порыве благодарности мальчик прижался щекой к отцовской руке.

— Ты что! — смущенно произнес Линарт-старший, легонько отталкивая сына. — Ладно, ладно… Теперь марш домой и за уроки. Ясно?

Как раз подошел трамвай. Артур смотрел, как отец садился в него с какой-то потешной торопливостью. У него были узкие плечи, голова втянута в воротник, и, глядя со стороны, можно было подумать, что он от кого-то убегает.

Мальчик подождал, пока трамвай не скрылся за поворотом, и тогда, не торопясь, направился к дому. Его сердечко было переполнено противоречивыми чувствами: в нем была радость предстоящего обладания велосипедом и была в нем жалость к отцу, такая острая, что хотелось плакать. Он не понимал, за что он должен его жалеть, это чувство возникало само по себе где-то в глубинах души, и время от времени Артур втягивал в себя побольше воздуха, чтобы не заплакать. Добрый, хороший отец!

Подойдя к своей калитке, он остановился, прижался лицом к забору и смотрел туда, внутрь, на тот мир, будто видел его впервые.

И у них был двухэтажный дом. С телевизионной антенной на крыше. И у них каждый клочок земли был занят теплицами — там за стеклами круглый год зеленели овощи. И у них сидел на цепи породистый пес, а на калитке была прибита дощечка: «Осторожно, злая собака!»

Отворив калитку, Артур вошел в это царство, охраняемое злой собакой. Дорожка, что вела к дому, была обсажена кустами сирени с едва припухшими бледно-зелеными почками. Посреди коричневой двери, словно волчий глаз, зияло застекленное отверстие — в него можно было разглядеть посетителя, прежде чем впустить его в дом. Под «волчьим глазом» медная дощечка: «Я. Упенек». Та же фамилия красовалась на стене вместе с улицей и номером дома.

Они — Артур, папа и мама — носили фамилию Линартов, а бабушка с дедушкой — Упенеки. Это потому, что папа женился на дочери Упенеков и перешел к ним жить.

Мальчик в раздумье стоял перед дверью, положив портфель на цементные ступеньки. Эта дверь, почти всегда закрытая, предназначалась для почетных гостей. Сами же домашние или гости не особенно важные пользовались черным ходом, проходя мимо собачьей конуры и теплиц. Артур ходил тем же путем, но сегодня почему-то забрел сюда. Сегодня ему захотелось войти в дом иначе, не так, как всегда. Именно сегодня…

Стоя у парадной двери, он видел, как в теплицу, где находился котел, обогревавший весь этот «комбинат», вошла Мелания с ведром угля. Мелания, дальняя бабушкина родственница, была придурковатая, но сильная, крепкая и работала за двоих. Испугавшись, что она заметит и прогонит его, Артур торопливо нажал кнопку звонка. И тут же, испугавшись еще больше, собирался броситься наутек, как это делают озорники мальчишки у чужих дверей, но, пересилив страх, остался: за дверью послышались степенные шаги. Он узнал их — это шел дедушка. И Артур стал быстро придумывать, чем бы отвлечь внимание старика.

— Ах ты, пострел этакий! Не знаешь, где положено тебе входить? А ну, сейчас же пошел в обход!

В приоткрытой двери стоял худой, сутулый человек с редкими седыми волосами и длинным тонким носом. Когда он говорил, его большой кадык двигался вверх и вниз — вот-вот выскочит. На старике был черный жилет, полосатая рубашка, в руке развернутая газета.

Артур все же ухитрился прошмыгнуть в переднюю.

— Дедушка, — спросил он, подняв кверху голову, — ты сидел в тюрьме?

Старик от удивления даже выронил газету, потом недоуменно развел длинными руками, а внук, не дожидаясь ответа, помчался дальше в комнату. Там он чуть не споткнулся о бабушкины ноги, закутанные в плед. Сидя в качалке, она, видно, задремала и долго не могла прийти в себя от неожиданности. Это была женщина преогромных размеров, с трудом носившая расплывшиеся телеса — ими было целиком заполнено кресло-качалка, как квашня опарой.

— Ты только послушай, что выдумал этот мальчишка… Спрашивает, не сидел ли я в тюрьме?

Упенек все еще не мог успокоиться и возбужденно размахивал руками. Он не мог понять, откуда подобные мысли у внука. Он не желал ничего слышать о тюрьме.

— Неужели так и сказал?

Бабушка смеялась. Смеха ее не было слышно, но его можно было видеть — расплывшаяся масса в кресле слегка колыхалась. Потом бабушка смахнула с левого глаза слезу.

— Ай да молодчина! Артур, детка, подойди ко мне!

Артур всегда чувствовал себя неловко в присутствии бабушки. Особенно когда госпожа Упенек, прижав его к бесформенной груди, начинала гладить по головке. Но делать было нечего, ослушаться он не мог.

— Вот возьми. Это тебе.

Бабушка нащупала на столе большой красный помидор и повертела его перед глазами мальчика.

— Твоя мамочка только что принесла из теплицы. Ну, бери же, бери!

Мальчик потупил глаза и, заложив руки за спину, отступил на шаг.

Бабушка с дедушкой переглянулись.

— Да здоров ли он? — озабоченно произнес старик.

В комнату вошла мать Артура, молодая женщина в рабочей одежде, с печальными глазами. Услыхав последние слова, она-приложила ладонь к его лбу. Температура как будто нормальная…

— Ну, бери же, бери помидорку!

Артур упрямо молчал. Опять, словно сильные руки, его душу сжали неведомые чувства, и он никак не мог от них отделаться. Отец говорил… Как он сказал? Да, про эти помидоры… И маленький Линарт, не поднимая глаз, краснея, проговорил:

— Я не хочу… — Видя, что никто не понимает причины его отказа, мальчик, мучительно подыскивая слова, словно сам себе объясняя, добавил: — Может быть, он нужен матери, у которой заболел ребенок… Может, она сейчас повсюду ищет помидоры…

Взрослые переглянулись. Бабушка смахнула слезу с правого глаза.

— Какой славный мальчик… Очень хорошо, дитя, что ты помнишь о других, это очень хорошо. У тебя доброе сердце. А завтра утром твоя мамочка с дедушкой повезут помидоры на базар, и там их сможет купить всякий, кто захочет, — и больной и здоровый… Ну, бери, сынок.

Так и не взяв помидора, Артур вышел на кухню. Всем своим существом он чувствовал, что разговор получился не таким, как следовало, но тут уж ничего нельзя было поделать. Положив портфель на табуретку, он прислушался. В комнате, которую он только что покинул, стояла гробовая тишина. И вдруг там все ожило: дедушка, шаркая ногами, забегал из угла в угол, заскрипела бабушкина качалка, мать что-то переставляла на столе.

Первой заговорила бабушка. Но теперь ее голос звучал повелительно, резко. Можно было подумать, что в качалке сидит совсем другой человек. Артур представил себе ее лицо: водянисто-голубые, неподвижные глаза, которые целый час могут глядеть в одну точку; тройной подбородок…

— Это он совращает ребенка, только он. Откуда ж еще набраться ему таких вещей? Откуда, хотела бы я знать?

— Придется выгнать его! — Теперь заговорил и дедушка. — Зачем он нам такой нужен? По хозяйству не помогает, в дом ничего не несет. Ну, что он из крупных вещей приобрел? Ничего. Только шляется всюду, пьянствует. Сидит у нас на шее. Пора с этим кончать. Хватит. Хорошо, что я не дал ему ключ от парадной двери. Пока еще тут, пускай черным ходом ходит.

Послышались тихие всхлипыванья: плакала мама. У мальчика сжалось сердце, перед глазами пошли темные круги.

— Что ж, он с сыном не имеет права поговорить? — произнесла она жалостно. — Все рушится, все распадается… Будь проклято ваше добро! Ведь он сначала не пил, а теперь… совсем стал чужим. И вы виноваты в этом! Вы!..

— Побойся бога! — воскликнул старый Упенек. — Сама не знаешь, что говоришь!

— Хватит! — словно топором обрубила бабушка. — Перестань хныкать, этим делу не поможешь. Тебе что, не нравится здесь? Может, хочешь потаскаться по общежитиям, откуда пришел твой любезный супруг? Оттого-то у него и замашки такие. Только ты сначала подумай — кто тебя с ребенком возьмет? Ну, ладно, ладно, все рассудим не спеша, не торопясь. А ты, старик, помолчи. Никуда он не уйдет. Здесь останется. Хоть один в доме должен на службе числиться, иначе нельзя. Потребуют справку — кто тебе даст? И ты, дочь, будь с ним поласковей, он нам еще нужен. А мальчика от него держать подальше — не то совратит.

«Он», «этот»… Артур отлично знал, кого они имели в виду. Они ругали отца, ругали за глаза, когда он не мог защищаться. А может, и не стал бы защищаться? Усмехнулся бы, пожал плечами и ушел? Для них он был чем-то страшным, нехорошим, чего следует избегать и сторониться. И мама плакала… Но все они были неправы, просто они по-настоящему не знали его папу.

Мальчик распахнул дверь и вбежал в комнату.

— Неправда! Неправда! — кричал он. — Послезавтра папа мне подарит велосипед. Он хороший! Хороший! Вот увидите!

— Успокойте ребенка, — сказала бабушка. — Надо мальчика покормить… Дочь, отведи его на кухню. Велосипед… Подарит… — Строгими глазами она смотрела на Артура, а сама смеялась. Смех булькал где-то внутри, не в силах пробиться наружу, и опять заколыхалось тело. — Велосипед…

Прошел вечер, прошла ночь. Артур плохо спал, не раз вскакивал с постели — ему все казалось, что у отца нет ключа и он стучится, стучится, а никто не открывает. Отец с матерью спали на втором этаже, а он на первом, где Мелания и старики. Здесь у Артура была своя комнатка рядом с кухней. Оттуда хорошо было слышно, когда кто-то приходил или, наоборот, уходил, но в эту ночь Артур не дождался отца. А утром, когда ом собирался в школу, отец еще спал.

Днем тоже было неспокойно. Артур томился в ожидании. С трепетом высчитывал он часы, оставшиеся до момента, когда надо будет вставать. Нет, на этот раз он встанет немного раньше — надо же попробовать новый велосипед. И тогда-то все поймут, какой у него хороший папа, и бабушка с дедушкой не будут больше шептаться в своей комнате: «этот», «он», «такой-сякой»… И в классе мальчишки будут совсем по-другому к нему относиться: только у двоих есть велосипеды, он будет третьим. Илмар, конечно, станет мириться. Да и Модрис тоже… Интересно, какою он цвета — велосипед. Может, зеленый? Или фиолетовый? Пускай лучше фиолетовый, потому что у Модриса зеленый…

Вскоре весь класс узнал, что Артуру Линарту на день рождения подарят велосипед. Он ловил на себе взгляды товарищей — одни смотрели с любопытством, другие с завистью. На переменке к нему подошел Илмар и предложил свою коллекцию перьев — только бы дал разок-другой прокатиться. Артур великодушно отказался от подарка — он и так даст, ему не жалко… Пусть ребята завтра утром, по дороге в школу, подождут его у калитки. Тогда…

Вечером Артур ждал возвращения отца, ждал долго-долго, пока мать силком не уложила его спать. Ворочаясь с боку на бок, он слышал, как затихает дом и все вокруг погружается в сон. Потом дверь тихонько отворилась, на цыпочках в комнату вошла мама. Мальчик закрыл глаза, сделав вид, что спит. Положив что-то на стол, она тихо вышла. Он знал, это подарки ко дню рождения — так у них было принято. Когда шаги затихли, Артур поднялся с кровати, подошел к столу. Там лежали кеды — как раз такие, какие ему хотелось иметь, и еще сверток в коричневой бумаге, наверное, новый костюм или пальто. И помидор, большой помидор… Видно, тот самый, вчерашний, бабушкин подарок.

Вдалеке прогромыхал последний трамвай. Потом все стихло. Комната наполнилась удивительным сиянием, вмиг преобразившим все предметы. Они сделались таинственными, неузнаваемыми. В рубашонке, ступая босыми ногами, он подошел к окну и осторожно раздвинул занавеску: на темном небе сиял полный, круглый месяц, а рядом, как будто провожая его, плыло черное облако с серебристой каемкой. Чуть подальше мерцала одинокая звезда ярким синеватым блеском. Прижавшись лицом к холодному стеклу, Артур зачарованно смотрел на дальние миры, манившие его и пугавшие. Улететь бы туда, в бесконечную даль, где вечерами загораются звезды, а по утрам, словно чудо, восходит солнце… Тут, на земле, стояли черные деревья, их немые остроконечные верхушки отбрасывали мрачные тени.

Артур вздрогнул: ему показалось, что во дворе зашелестел гравий и кто-то там разговаривает. Отступив от окна и прижав к груди руки, он прислушался. Да, кто-то разговаривал с собакой. Джек радостно повизгивал, звенел цепью.

— Джек, хороший ты мой Джек. Плевал ты на них, правда, Джек? Плевал…

Это был голос отца. Дрожа от холода, мальчик вслушивался в грузные шаги. Отец долго возился с замком, наконец пробрался на кухню. Со страшным шумом что-то грохнуло на пол, наверное, кастрюля. Весь дом затаил дыхание, выжидая, что будет дальше. Потом отец пил, было слышно, как из крана хлещет вода. Вскоре шаги донеслись уже с лестницы, ступеньки скрипели, как живые. На полпути, тяжело дыша, отец остановился отдохнуть.

Из крана все еще текла вода, звучно плескаясь в раковине. Наверху хлопнула дверь, и все смолкло. Шумела только вода.

Сердито ворча, из спальни вышел дедушка, привернул в кухне кран. И снова в доме воцарилась тишина.

С высоты небес смотрела на землю луна, и казалось, у нее человечье лицо.

Бесшумно отворив дверь, Артур пробрался на кухню. Велосипеда там не было. Не было велосипеда и в большой комнате, не было в передней. Нигде не было. Он прокрался обратно, залез под одеяло и, свернувшись в комочек, пытался согреться. Сон бежал от него, хотя мальчик чувствовал усталость. Лунный свет проникал даже сквозь закрытые веки. Если бы можно было заснуть, если бы можно было ни о чем не думать! Но от мыслей некуда деться, некуда спрятаться. Он понял, что велосипеда, нет и не будет. Когда прошла первая горечь, мрачные мысли, будто холодные руки, сдавили грудь.

Значит, бабушка с дедушкой правы?

Значит, тот мерзкий старикашка, который сидел в тюрьме, тоже прав?

Значит, правы мальчишки, когда дразнят отца?

Нет, нет, нет!

Маленький Линарт, ворочаясь с боку на бок, тихо стонал. Если бы только отец понял, что велосипед этот больше всего нужен ему самому, а не Артуру! Что теперь он скажет в школе ребятам? И как оправдает отца в глазах домашних?

Незаметно месяц ушел куда-то своими небесными дорогами. Маленький Линарт спал. Он разговаривал во сне, кого-то упрашивал, кому-то угрожал. Одинокая, звезда глядела в темное окно, постепенно бледнея и отдаляясь.

Утром дедушка распахнул парадную дверь.

— Сегодня ты у нас юбиляр. Иди здесь! — сказал он внуку, когда тот собрался в школу.

Но Артур, не говоря ни слова, пошел черным ходом мимо собачьей конуры, и старый Упенек только руками развел, в сердцах помянув «этого» да проворчав, что яблоко недалеко от яблони падает…

На дорожке, окаймленной голыми ветвями сирени, Артур остановился: четверо или пятеро ребят поджидали его у калитки. Артур вспомнил, что сам пригласил их вчера испробовать велосипед.

Сделав глубокий вдох, мальчик оглянулся: небо было затянуто хмурыми тучами.

И он пошел. Был он серьезен, как никогда, а его большие серые глаза горели решимостью и отвагой.

1962