Всемирная история. Российская империя

Монументальная пропаганда Российской империи[53]

Привет, боец исторического фронта! Пока на политическом фронте, как всегда, нет стабильности, а история, как всегда, втихую переписывается, у нас опять есть возможность изучить «историческую матчасть». Причем в совершенно буквальном смысле. Конечно, имеется в виду не археология (с вещами), а история, воплощенная в бронзу (иногда чугун), – монументальная пропаганда. Пока кто-то устраивал «Ленинопад», не вспоминали, как возникали эти монументы, которые уже стали предметами антиквариата. Ведь не советская же власть придумала памятники вождям ставить. Тут целое явление историческое – эти монументы.

При советской власти произошла инфляция качества монументов, оно заменилось количеством. Сотни и тысячи попсовых Лениных позволили относиться к ним снисходительно даже в советское время. А ведь раньше все было по-другому. В XVIII в. на всю Российскую империю был всего один памятник. А потом какое-то время памятники появлялись не чаще, чем раз в десятилетие. Так что каждый был эксклюзивен.

Но, прежде чем развить эту тему, уточним понятия. Под словом «памятник» подразумевается не просто статуя определенного исторического персонажа или там бюстик. Нет, это не скульптура античного Геракла или Лаокоона, установленная в публичном месте, и не статуя императора, стоящая в частном парке. Речь идет о «публичных» памятниках, или «гражданских», скульптурах или скульптурных композициях, посвященных выдающимся историческим событиям или героям. Такой монумент созидался именно как публичный ради воплощения некой историко-идеологической концепции, причем для широкой публики. Для общественности. И воплощает такой памятник явно и очевидно некую идеологию. Во времена отсутствия интернета и телевидения один памятник выполнял функцию всех СМИ и системы образования. Благодаря своей наглядности. Поэтому памятник в свое время был вещью, концепцию которой должен был одобрить лично государь-император. И делался памятник не тяп-ляп, а порой не одно десятилетие, как средневековый собор.

Желание проследить историю «монументализации вождей» возникло в связи с тем, что в 2018 г. исполнилось 200 лет памятнику Минину и Пожарскому – первому памятнику Москвы. И 130 лет памятнику Богдану Хмельницкому в Киеве. Монумент гетману, конечно, не был первым памятником в Киеве – таковым был памятник Святому Владимиру, поставленный в 1853 г. Но оба они, как и несколько их монументальных современников в тогдашней Российской империи, стали целым событием в жизни общества и мощным воплощением политической концепции. Ведь не зря нынешним российским вождям пришла идея воздвигнуть в Москве своего Владимира. Хотя понимать этот шаг можно по-разному.

Как всегда, идеологические новации российских вождей направлены на то, чтобы лишний раз убедить россиян и украинцев в том, что они – один народ. И, как всегда, это наглядно убеждает украинскую сторону в обратном. Владимира над Днепром в Киеве тоже ставила Россия. И создавался этот монумент явно в духе православия, самодержавия и народности – ну, как и нынешний московский. Но в Киеве, тогда один на всю Россию, Владимир был «на месте». А вот когда его стали в России дублировать «для себя», ввиду того, что киевский Владимир вместе со всеми хохлами взял и отделился, – ну это уже «атака клонов». Эпигонство. Почему цари не ставили больше памятников Святому Владимиру – по всей империи? Потому что в империи всё было на своих местах. Возможны, конечно, дискуссии: ставить Минина и Пожарского в Москве или в Нижнем Новгороде, откуда они начали свой боевой путь? Но, пока спорили, случилась русско-французская война 1812 г., опять пострадала Москва (правда, сожгли ее свои – но кто ж об этом будет упоминать?), и вопрос снялся. Ясно, что в Москве, причем на Красной площади. Поскольку империя владела Киевом, то нужды в новых Владимирах до поры до времени не было. Позднее, уже к концу XIX в., с ростом городов и появлением новых ресурсов и инициатив, земств, которые тоже начнут продвигать «культурку» и историю, памятники размножатся. Но поначалу каждый был как венец созидания пятилеток.

Уточним: до XVIII в. в Московии и России памятников не воздвигали. Там вообще не любили скульптуру, почему – неизвестно. Да и в Украине, несмотря на богатое и во многом утраченное скульптурное наследие (одни средневековые надгробия Успенского собора в Киево-Печерской лавре чего стоили, а про западноукраинскую скульптуру можно тома писать), возведение «общественных монументов» не практиковалось. Ну разве что фонтан «Самсон» на Подоле под первый водопровод. Но это скорее памятник, как говорили, «мальчику, который мучает котенка». Политикой и не пахнет.

Традиция «общественных монументов» процветала в Древнем Риме и потом, с эпохи Возрождения, в державах, где находились лишние деньги на пропаганду: во Флоренции времен Медичи, во Франции при Людовике XIV. И эпоха Просвещения должна была повлиять на Россию – это вполне логично.

Итак, первым публичным памятником в России считается всем известный Медный всадник. Был он, конечно, не медным, а бронзовым, но эта «техническая ошибка» простительна. Открыт он был в 1782 г.

Энциклопедическая справка: модель конной статуи Петра выполнена скульптором Этьеном Фальконе в 1768–1770 гг. Голову статуи лепила ученица этого скульптора Мари Анн Колло. Змею по замыслу Фальконе вылепил Федор Гордеев. Отливка статуи была закончена в 1778 г.

Но это мелочи. Концепция памятника, сама его необходимость были продуманы Екатериной II совместно с Вольтером и Дидро. Скульптора порекомендовал Дидро. Фальконе прибыл в Петербург в 1766 г. Мастерскую устроили в бывшем Тронном зале деревянного Зимнего дворца Елизаветы Петровны. Каменное здание бывшей конюшни при дворце приспособили для проживания Фальконе.

Но мы помним, что скульптура царя на коне еще и поставлена на каменный монолит.

Гром-камень был найден в окрестностях деревни Конная Лахта, в близлежащей финской волости. Его надо было доставить в Петербург. Первую, «сухопутную» часть пути камень весом 1500 тонн транспортировали зимой, когда морозы сковывали и укрепляли грунт, по специально прорубленному и подготовленному полотну дороги с использованием параллельных рельсовых брусьев с врезанными в них литыми бронзовыми желобами, по которым на бронзовых шарах скользила грузовая площадка с Камнем, приводящаяся в движение кабестанами или вóротами. Таким образом, Гром-камень преодолел по суше до пристани 7855 метров за неполные пять месяцев. Далее мегалит загрузили на специально построенное для его перевозки судно, которое транспортировали два парусника, поддерживающие по бокам судно с Камнем до конечной точки выгрузки. Таким способом было пройдено еще двенадцать верст пути.

Гигантский Гром-камень при огромном стечении народа прибыл в Петербург, на Сенатскую площадь, 26 сентября 1770 г. Для его выгрузки на берег Невы был использован известный прием: судно притопили, и оно село на предварительно вбитые в дно реки сваи, после чего Камень переместили на берег.

Работы по обтеске пьедестала проводились во время движения Камня до тех пор, пока посетившая Лахту Екатерина, желавшая посмотреть на перемещение Камня, не запретила его дальнейшую обработку, желая, чтобы Камень прибыл в Петербург в «диком» виде, без утраты объема. Окончательный вид Камень приобрел уже на Сенатской площади, значительно утратив в результате обработки свои первоначальные размеры.

И хотя в 1769 г. уже была готова гипсовая модель памятника, отливать его в бронзе не могли до приезда французского мастера, который прибыл в Петербург в 1772 г. и, увы, не оправдал надежд. Все связанное с «производством» памятника согласовывалось с императрицей. Монумент отливали по частям в течение примерно двух лет. В 1778 г. Фальконе покинул Россию, не доведя проект до конца. Памятник был открыт еще через четыре года. Фальконе на открытие не пригласили.

Концепция? Первым элементом был сам герой: Петр, создавший империю. Европеизатор. Величайший из предшественников нынешней императрицы. В условном одеянии, на вздыбленной лошади, Петр изображен Фальконе как законодатель и цивилизатор. Вот что писал по этому поводу сам скульптор: «Монумент мой будет прост… Я ограничусь только статуей этого героя, которого я не трактую ни как великого полководца, ни как победителя, хотя он, конечно, был и тем, и другим. Гораздо выше личность созидателя-законодателя…» Фальконе изобразил Петра в подчеркнуто динамическом состоянии, одел его в простую и легкую одежду, которая, по словам скульптора, «принадлежит всем нациям, всем мужам и всем векам; одним словом, это героическое одеяние». Богатое седло он заменил медвежьей шкурой, которая символизирует нацию, цивилизованную государем. Постамент в виде громадной скалы – символ преодоленных Петром I трудностей, а введенная в композицию змея представляет собой остроумную находку в решении задачи по обеспечению статической устойчивости монумента. Ее появление под ногами вздыбленного коня объясняется тем, что она изображает «враждебные силы». И только венок из лавра, венчающий голову Петра, да меч, висящий у пояса, указывают на роль царя как полководца-победителя.

По изначальному замыслу памятник должен был символизировать победу цивилизации, разума, человеческой воли над дикой природой. Постамент памятника призван был олицетворять природу, варварство, и тот факт, что Фальконе обтесал грандиозный Гром-камень и отполировал его, возмутил современников и вызвал шквал критики.

Поскольку проект реализовывался годами, он стал для современников чем-то вроде реалити-шоу.

Теперь об автографах и подписях на памятнике. На одной из складок плаща Петра I скульптор оставил надпись «Лепил и отливал Этьен Фальконе, парижанин, 1778 года». Надпись на постаменте гласит: «ПЕТРУ перьвому ЕКАТЕРИНА вторая лѣта 1782» с одной стороны и «PETRO primo CATHARINA secunda MDCCLXXXII» – с другой. И это, по замыслу императрицы, не просто подчеркивало преемственность, но и уравнивало ее с Петром I.

«Первому – вторая» – это для нас важно, поскольку уже существовал конный монумент Петру. Делал его Растрелли, но пока тот находился в «запасниках». Когда его воздвигнут, там надпись будет ответом на «Первому – вторая». Но это будет позднее.

А по истории Медного всадника мы уже можем оценить, что такое памятник для Российской империи. Это – статусная вещь, которая делается не один десяток лет, и государь лично контролирует весь процесс. В той России монументальная пропаганда была поставлена не хуже, чем при советских вождях. Разве что техника исполнения была на более низком уровне…

Значение памятников нельзя недооценивать. Это сейчас в том же Киеве инфляция данного жанра. Даже несмотря на геростратовские усилия тех, кто пытался ликвидировать коммунистическое наследие, в столице Украины осталась прорва разного рода публичных монументов. Коммунисты заняли не весь «монументальный ландшафт» города. Хотя надо признать, что проявили они себя бездарно как никто. Без огонька.

В Киеве, куда ни ткнись, всюду какие-то монументы. Тут вам и Жирный Волосатый Кот возле Золотых ворот, и Ежик в тумане неподалеку, и клоны основателей Киева в новых, загадочных и противоречивых позах, и Казак-Мамай с конем и бандурой. Концепция, возможно, блестящая, но непостижимая. Еще есть монументализированные грузовики, паровозы, танки, обелиски, целые монументальные комплексы типа Родины-Матери, нашпигованные эпическими барельефами, вечными огнями, пафосом и прочим привлекающим паломников. То, что на голову Родины-Матери производства 1982 г. теперь надели украинский венок, – ценное ноу-хау, но ее щит и так расположен со стороны России. Так что неясно, она продукт советского тоталитаризма или украинского диссидентства. В разные эпохи все это воспринимается по-разному.

Но вернемся к памятнику Петру. Надо признать, что он впечатляет. Первый светский публичный монумент России. «Публичный» – в смысле не статуя в частном парке, а именно для народа, на публику. Чтобы прочувствовали. И народ прочувствовал.

Как уже говорилось выше, Медный всадник отнюдь не был первым памятником императору. Просто его первым «выставили» на публику. Следует отметить, что в Российской империи воздвигнуть памятник – процесс длительный. Это и концепция, и творческие искания, и иностранные специалисты, и производство, и коррупция… Стройка века. «Медный» – итог почти четырех пятилеток. И это был проект самой Екатерины. Поэтому, если что и было до нее – про это быстро забыли. При ней.

До нее (если не считать ее покойного супруга Петра III) была дочь Петра Елизавета. Кроме украинских хористов вроде Разумовского, она также чтила своего папу. При ней был придворный архитектор и скульптор Растрелли, который тоже должен был сваять Петра. Тем более что начал он его ваять еще при жизни царя. Но царь умер в 1725 г., а скульптура была завершена лишь в 1747 г. Мы помним: памятник – это серьезно! Но ко всякому наследию Елизаветы Екатерина относилась пренебрежительно. Поэтому она начала выдумывать своего Петра, а вот Елизаветин «завис». Было неясно, куда его спровадить: в Полтаву или Кронштадт. Поэтому бронзовый конный Петр мирно покрывался окислами и/или патиной под деревянным Троицким мостом. Постепенно от памятника отпадали части, ибо металл подвергался коррозии и в XVIII в.

Но матушка Екатерина почила, и пришел к власти ее нелюбимый сын Павел (их нелюбовь была взаимной). Мотивация Павла по отношению к Екатерине была такой же, как у Екатерины по отношению к Елизавете. Поэтому забытого Петра на коне реанимировали, сделали постамент из олонецкого мрамора. Постамент с двух сторон украсили барельефами, посвященными главным сухопутной и морской победам Петра: Полтава и Гангут. По приказу императора Павла I на пьедестале была сделана надпись «Прадеду – правнук», очевидно, в противовес посвящению на Медном всаднике «Петру Первому Екатерина Вторая». Памятник был воздвигнут возле Михайловского замка.

Тут мы должны ощутить, как монархи влияют на строительство. К моменту, когда матушка Екатерина упокоилась, Павлу было сорок с небольшим. И все, что при маменьке было нельзя, теперь стало можно. Поэтому возведение дворца, сочиняемого великим князем в ожидании матушкиной кончины, превратилось в «ведущую стройку пятилетки». Для его сооружения свезли стройматериалы со всех строек предыдущей, екатерининской «пятилетки»: Царского Села, Исаакиевского собора, Таврического дворца, все красивое из Академии художеств и даже разобрали часть построенного. Что-то из антуража было нарисовано лично царевичем (теперь самодержцем). Желание ускорить строительство и увеличить его бюджет было настолько сильным, что даже случилось явление архангела Михаила караульному солдату, ввиду чего новый дворец стал называться Михайловским. Против архангела не попрешь…

Мобилизованы были все оказавшиеся под рукой архитекторы: Бренна, Росси, Кваренги, Камерон (из творчества последнего – Батуринский дворец гетмана Кирилла Разумовского). Строительство велось днем и ночью, одновременно трудились до 6 тысяч рабочих.

Но поскольку император Павел был убит, то Михайловский замок через сорок дней после его открытия был оставлен Романовыми. Пришел в запустение. И позднее, согласно обычаю, там стали брать недостающие стройматериалы для новых «строек пятилеток». По приказу сына Павла, Александра, переплавляли взятое оттуда серебро (до 1825 г.), а брат Александра Николай потом (после 1825 г.) повелел изымать оттуда мрамор на свои стройки. И поэтому конный монумент Петра авторства Растрелли оказался забыт. Он там и продолжал стоять, только популярным памятником не стал.

А вот под Медным всадником даже декабристы восстали в 1825 г. Так что месседж «Первому – вторая» известен всем, а вот «Правнук – прадеду» мало кому. Надо ставить памятники не в замках, а в публичных местах. Памятники – прекрасная натура для съемок и наблюдений драматических исторических моментов. Поэтому возводить их надо на большой площади и ближе к органам власти.

Продолжим начатую ранее тему: как Российская империя утверждала себя посредством публичных монументов, какую идеологическую нагрузку они несли и как благодаря этому независимая Украина сэкономила на созидании в своей столице монументов как минимум двум выдающимся национальным историческим деятелям – Владимиру Крестителю и Богдану Хмельницкому и еще одному, весьма нестандартному для России деятелю – герцогу де Ришелье в Одессе. Все упомянутые памятники были символами империи, «русского мира», творились долго, со страстями – ну настоящее тогдашнее реалити-шоу. Каждый памятник – это многолетняя драма. Чем-то это напоминает возведение египетских пирамид. Но здешние памятники вполне пригодны и для независимой Украины. Парадокс? Да. И тем интереснее в этом разобраться.

Мы идем по цепочке: памятники Петру І (Медный всадник и второй, хотя на самом деле по времени создания первый, авторства Растрелли) сотворили, однако пора бы уже было и в первопрестольной Москве что-нибудь воздвигнуть.

Новый этап монументализма отражает новые настроения элиты российского общества. Потому что первые два памятника были одному и тому же царю, а вот третий – не монарху, а «представителям общественности», патриотам – Минину и Пожарскому, героям борьбы русского народа с польскими и шведскими оккупантами в 1612 г. Этот монумент до сих пор стоит на Красной площади в Москве. По скорости изготовления на тот момент он был рекордсменом: если Петра Растрелли делали более двадцати лет, Медного всадника – восемнадцать, то воплощение в бронзе этих двух героев заняло «всего лишь» двенадцать лет. Чуть больше двух монархических «пятилеток».

И есть все основания полагать, что если бы проект возник после 1825 г., после неудачного переворота декабристов, то был бы похоронен навеки. Ибо в надписи на памятнике «ГРАЖДАНИНУ МИНИНУ И КНЯЗЮ ПОЖАРСКОМУ БЛАГОДАРНАЯ РОССІЯ. ЛѢТА 1818» присутствовало слово «гражданин». Оно появилось явно под влиянием только что побежденных французов с их идеалами гражданского патриотизма. «Князь», конечно, выручал с точки зрения классовых стандартов, но явно ощущался подъем ненормативного и неофициального патриотизма. «Гражданский патриотизм» после 1825 г. был запрещен. Возможен был только истинно православный и монархический. Имеющий отношение не столько к судьбам России, сколько к особе его императорского величества.

Но начиналось все тихо и мирно. В 1802 г. Петербургская академия художеств предложила на конкурс студенческих работ тему героев ополчения 1612 г., изгнавших поляков из Москвы, – нижегородского старосты Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского. Потом возникла идея увековечить их в бронзе. Император Александр І эту идею не поддержал – мол, денег не хватит на реализацию. И это отнюдь не отговорки, принимая во внимание сроки изготовления двух Петров – в среднем 20 лет. Да, тогдашним технологиям было далеко до современных.

Несмотря на более прогрессивные западные технологии, там тоже случались казусы: когда воздвигали в Париже конный памятник одному из Людовиков, из-за огрехов в отливке пришлось опереть живот коня на металлический штырь. Выглядит, как бабочка, наколотая на булавку. Пушку отлить проще, из мрамора вытесать – быстрее, но почему-то считалось, что «публичный памятник» должен быть именно из металлического сплава, следовательно, пустотелым, и было сложно изготовить отливочную форму для всей композиции. Так что это напоминало наши детские мальчишеские варианты: вырежи фигурку рыцаря, потом щит, потом копье, потом коня и попробуй все это соединить.

Но вернемся к Минину и Пожарскому. Сначала краткая историческая справка. Чтобы излишне не углубляться: пресеклась династия Рюриковичей, и наступило в Московском государстве Смутное время, появлялись всякие Лжедмитрии, началось брожение, беспредел, властной вертикали не было. Пришли иноземные интервенты – поляки и засели в Москве. Народ страдал. Надо было что-то решать. И нижегородский (Нижний Новгород) староста Кузьма Минин созвал ополчение, а его командующим был избран князь Дмитрий Пожарский. И в начале ноября 1612 г. ополченцы изгнали поляков из Москвы. Потом был созван Земский собор и был возведен на престол седьмая вода на киселе Рюриковичам Михаил Романов. Начался отсчет их трехсотлетней династии. А Минин и Пожарский, представители народа и знати, в едином порыве выгнали захватчиков и тем самым поспособствовали установлению правящей монаршей династии Русского царства и Российской империи.

По мнению современного казанского муфтия Равиля Гайнутдина, предыдущего патриарха Алексия II и нынешнего президента Путина, Минин был из рода крещеных татар, что способствовало участию татар в русском ополчении. Историки, как всегда, спорят по этому поводу. Но сама идея, как татары защищали свою родную Россию, явно приглянулась официальным конфессиям и Кремлю. Тандем татарин Минин (как некоторые утверждают, из кыпчацко-ордынского рода Мин) и кондовый русский князь Пожарский – удобный, политкорректный вариант соучастия народов России в ее сохранении.

Главный компромат на Минина с сегодняшней (да и царской) точки зрения – то, что он был «выборный всей земли», то есть избран из народа на политическое руководство без всяких династических оснований и при свободном волеизъявлении. Но Минин был догадлив и властью долго не злоупотреблял, однако не исключал и избрания на московский престол польского королевича Владислава (воюя за которого потом, в 1618 г., казаки гетмана Сагайдачного сожгут околицы Москвы). Это тоже компромат.

Еще одной интересной составляющей «русского ополчения», кроме татар, были «литовские люди». Это неудивительно, так как предыдущие московские власти расселяли наемных татар на литовской границе, а наемных белорусов и украинцев из Речи Посполитой – в Поволжье. «Литовским» уже давно не платили жалованье, и они решили поучаствовать в окончательном решении вопроса.

А теперь заглянем на 200 лет вперед.

К концу XVIII в. в России в просвещенных слоях общества вызревают настроения патриотизма и гражданственности. Это не означает, что в Российской империи не было ничего подобного ранее. Но разделение понятий «верность родине» и «верность монарху» было новым моментом. То, что уже было в представлениях Ивана Мазепы, до просвещенных слоев Санкт-Петербурга и Москвы дошло в последней трети XVIII в., и это были веяния Просвещения и Французской революции. До того времени понятие «гражданин» («ситуайён») не фигурировало в публичной риторике. Чрезмерные проявления «гражданственности» при Екатерине быстро пресекались, но оставались некоторые невинные формы: обращение к истокам и духовному единству. И если люди интересуются не Пугачевщиной, а изгнанием в 1612 г. только что разделенных при участии России, Пруссии и Австрии поляков, истоками нынешней монархии, то какие проблемы? Ищите деньги.

Кто мог сделать такой памятник? Ясно, что XVIІI в. был преимущественно веком итальянцев и французов в российской скульптуре, но уже была подготовлена неплохая смена. Например, малороссы. Иван Мартос, родившийся в 1754 г. в Ичне Полтавской губернии (теперь Черниговская область), в семь лет стал воспитанником Петербургской академии художеств, окончил ее с малой золотой медалью и был отправлен на стажировку в Италию. Дядька его был сотником Ичнянской казацкой сотни и хорошим резчиком. Так что приобщился к творчеству Иван еще в детстве. Если ребенка сразу отправили не куда-нибудь, а в сам Петербург, в воспитанники Академии художеств, то его родители и родственники явно имели четкое представление о том, кем должен стать мальчик.

Род Мартосов – старшинский, а потом дворянский. Дал род и деятелей Гетманщины, и российских генералов, и активных участников Белого движения, и главу Совета министров Украинской Народной Республики.

Впоследствии Иван Мартос станет ректором Академии. Ему поручалось исполнение скульптурных проектов Павла I, Александра I и Николая I. К его другим свершениям мы еще обратимся, но пока нас интересуют Минин и Пожарский.

В 1804 г. Мартос создает проект (модель) памятника героям ополчения. Он нравится публике, но у государства нет средств на его воплощение. Но в 1808 г. идея овладевает жителями Нижнего Новгорода, и они собирают средства на памятник – 18 тысяч рублей. Имея такой неплохой задел, император Александр с легким сердцем объявляет конкурс, на котором побеждает Мартос. Но потом оказывается, что денег все равно недостаточно на созидание памятника. И снова на него собирают средства. Для этого с модели памятника делают гравюру и рассылают ее по стране. К 1811 г. было собрано 136 тысяч рублей, и Кабинет министров разрешает Мартосу ставить монумент в Москве, хотя инициатива исходила из Нижнего Новгорода.

Разочарованный Нижний получает назад свои деньги и воздвигает на них обелиск на ту же тему. Но в каком, как вы думаете, году? В 1828-м. Оказалось, что поставить обелиск, как и памятник, – дело долгое. Очевидно, стандарт в 20 лет действовал стабильно.

После утверждения проекта стали делать малую и большую модели монумента, а сделали только в 1815 г. Позировали Мартосу, изображая Минина и Пожарского, его сыновья. Потом начались наполеоновские войны, Мартос потерял одного сына, который, закончив Академию художеств, в качестве стипендиата обучался в Италии, – его убили французские солдаты. Другой его сын воевал. Все эти трагические события оживили для скульптора события 1612 г. и вдохновили на творчество.

Как и Медный всадник, памятник Минину и Пожарскому стал неким реалити-шоу на годы. В то время печаталось множество заметок и статей в газетах и журналах о сооружении этого памятника, что было связано с огромным интересом к нему после изгнания из Москвы наполеоновских войск. Так, в журнале «Вестник Европы» была напечатана статья, посвященная отливке монумента. В ней было подчеркнуто, что литейщик Василий Екимов одним из первых стал отливать фигуры полностью, а не частями. Сначала восковые фигуры 45 раз обмазывали жидкой смесью из толченого кирпича и пива, постоянно просушивая их опахалами из перьев, а затем внутренность фигур заполнялась составом из алебастра и толченого кирпича. В течение месяца 16 заранее установленных печей вытапливали воск, одновременно 1100 пудов меди с 10 пудами олова и 60 пудами цинка плавились в нескольких печах на протяжении десяти часов. Наконец 5 августа 1816 г. произошла отливка, занявшая всего девять минут. Впервые в России сложная композиция, состоящая из двух фигур, была отлита за один раз, кроме меча, щита и шлема (шишака).

Читая этот рассказ, уж и не знаешь, чему верить. «Опахала из перьев» – это как? Но уж точно веришь тексту из книги, специально изданной после установки памятника.[54]

Как в наши времена написано… Инфляция и падение курса. Поэтому Кабмин по соизволению императора добавил еще 20 000.

При отливке медь пробила форму и стену, но была остановлена. Хроника в книге читается, как сводки с фронта. Как вскрывали форму после остывания в течение пяти дней… «Провидению было угодно», чтобы вскрытие формы совпало с первым приездом государя в Москву после того, как ее оставил Наполеон.

Но если вы думаете, что все на этом закончилось, то ошибаетесь. А постамент? Вспомним наш рассказ о Медном всаднике: два корабля везли Гром-камень. Тут уже было поскромнее, предполагался сибирский мрамор, но интрига сохранялась:

Далее в книге сообщается, что опять (как и в случае с Гром-камнем) помогла Финляндия. А иначе вопрос «склейки» постамента стал бы еще одной проблемой. Отливка барельефов – тоже отдельная история, но она меркнет на фоне сложностей производства основных элементов монумента.

После этого озаботились отправкой монумента из Петербурга в Москву. Сушей доставить его было невозможно из-за веса. Везли реками. Министерство внутренних дел поручило это Управлению путей сообщения. Отпущено было еще 35 000 рублей. Маршрут был таким: из Петербурга по Мариинскому каналу до Волги, потом до Нижнего Новгорода, потом вверх по Оке до Коломны и далее по Москве-реке. 2783 версты за 50 суток. А еще на Онежском озере три дня противостояли встречному ветру. Весь маршрут контролировал полицмейстер Мариинского канала. Были использованы специальные лодки. Везти в вертикальном положении композицию было нельзя, так как ветер мог перевернуть лодки, в горизонтальном – тоже нельзя из-за слабости плавки ног Минина… И все же ее как-то исхитрились разместить.

Во сколько все это обошлось? Если по курсу рубля 1913 года – приблизительно 6 млн современных долларов. Ясно, что в 1818 г. сумма в эквиваленте существенно больше. Государство взяло на себя приблизительно треть суммы, остальное – пожертвования.

Мартос сам выбрал место для памятника. После московского пожара 1812 г. при перепланировке самой большой стала Красная площадь, на которой скульптор и остановил свой выбор. Но и установить монумент – дело нелегкое. Пришлось вбивать сваи. Поставили посередине площади, «ближе к лавкам» (на их месте теперь ГУМ).

Но не будем забывать про идеологию. Через двести лет после 1612 г. история повторилась. В 1815 г. была аннексирована большая часть этнической Польши. Справедливость восторжествовала!

Империя наконец-то отомстила за 1612-й в полной мере. Поэтому на открытие памятника Минину и Пожарскому прибыли Александр I, императорская семья и четыре сводных гвардейских полка из Петербурга. Император принимал парад. После открытия памятника он отправился не куда-нибудь, а в Варшаву. «С ответным визитом».

Тогда уточнялось, что высота монумента 6 аршин, то есть больше, чем конный памятник Петру I в Петербурге и статуя Геркулеса Фарнезского греческого скульптора Лисиппа, каковая и ныне находится в Национальном археологическом музее Неаполя.

Итак, это была очередная «стройка века». Инициировалась гражданами, но стала символом единения народа, преданного монархии Романовых. На долгие годы стала единственным публичным памятником Москвы и третьим публичным монументом имперской России, а в итоге – освящением «свершений освободителя Европы» государя Александра и исторического поражения Польши. Когда начинали, и не догадывались о последствиях, но в результате вышло хорошо. Емко.

А теперь обратим свой взор на украинские земли и начнем с одесского Дюка. Истории создания его и предшественников весьма отличаются. И мы опять столкнемся с полтавчанином Иваном Мартосом.

Созданный им монумент Минину и Пожарскому получился хорошо, император его одобрил и открыл, история его создания была у всех нас слуху, и мысль, что неплохо бы воздвигнуть кому-то памятник, стала все чаще посещать жителей разных городов огромной империи. Но, как вы понимаете, воплощение такой идеи – процесс весьма затратный и длительный. Поэтому правители, при всем желании увековечить империю и императоров во всех видах, с этим не спешили и полагались на местные инициативы и рассчитывали на пожертвования. Тем более что этот процесс уже был отработан на монументе Минина/Пожарского. Общественность инициирует, собирает деньги, император высочайше соизволяет – и все счастливы.

Пришло понимание, что наличие монумента придает городу престижности и значимости. Ввиду малого количества памятников их дизайн, а особенно надписи на них не могли остаться без внимания монарха: мало ли что кому в голову взбредет? Вдруг идеологическая диверсия? Ведь впоследствии сомнительной показалась надпись на монументе героям ополчения – «Гражданину Минину и князю Пожарскому». Выходит, князь – не гражданин? А потом и слово «гражданин» стало вызывать подозрение как изобретение бунтовщиков и республиканцев. Ведь Минин был, по сути, примерно год «президентом» Московского государства. Но тогда, в XIX в., такие нюансы поначалу подмечали лишь чрезмерно бдительные. Народ был верен монархии и православию.

И тем не менее четвертый публичный памятник был поставлен в честь иностранца, да к тому же еще и католика. Чудеса! Казалось бы, нонсенс, но тут сыграло свою роль то, что данный персонаж – Арман Эммануэль дю Плесси, герцог (дюк по-французски) де Ришелье – был лично знаком с Екатериной ІІ, Александром І и Николаем І. Поэтому получить высочайшее соизволение не составляло проблемы. Плюс деньги, опять же, были общественные.

Молодой французский аристократ, изгнанный революцией. Таких было много, и кое-кто из них добрался до Петербурга. Дальнейшая их судьба – служба в армии или на флоте, пока фортуна не переменится. Наемников в офицерском корпусе российской армии было немало еще с XVII в.: от генерала Патрика (Петра Ивановича) Гордона до барона Мюнхгаузена. Но громкое имя в списках кандидатов обратило на себя внимание Екатерины ІІ. Де Ришелье принимают при дворе и всячески поощряют в деле «спасения Франции». Однако военная его экспедиция успехом не увенчалась, и когда началась русско-турецкая война, он активно в ней участвует. Отличается при штурме Измаила, который брала русская пехота и украинская казацкая флотилия. Тогда он, видимо, впервые посещает «взятую под топот запорожского гопака» крепость Хаджибей.

В 1793 г. для защиты побережья на берегу Хаджибейского залива соорудили новую крепость. Она имела пять бастионов со 120 орудиями, была обнесена рвами и валами. Гарнизон ее насчитывал 2000 человек. Через год правительство утвердило «План пристани и города Хаджибей», предусматривавший создание нового портового города на Черном море. Рескрипт[55] Екатерины ІІ гласил: «Уважая выгодное положение Хаджибея при Черном море и сопряженные с оным пользы, признали мы нужным устроить тамо военную гавань купно с купеческой пристанью… Работы же производить под надзиранием генерала графа Суворова-Рымницкого, коему поручены от нас строения укреплений и военных заведений в той стороне».

Екатерина тогда уделяла большое внимание своему «Греческому проекту», предполагавшему сокрушение Османской империи и раздел ее территории между Россией, Австрией и Венецианской республикой, а также возрождению Византийской империи, поэтому все в Причерноморье переименовывала на греческий лад. В связи с этим вспомнилась древнегреческая колония Одессос, которая когда-то была на месте болгарской Варны. Теперь Одессой стал далекий от Варны древний Хаджибей с четырехсотлетней историей. Начиналось тут все еще во времена борьбы Великого княжества Литовского с Золотой Ордой. Поэтому те, кто считает, что Одессе всего лишь 200 лет, должны понимать, что это только в рамках имперской истории России. Город средневековый, но об этом российские патриоты стараются не вспоминать.

Возможно, эти места с бескрайними таврическими степями приглянулись французу де Ришелье, и в 1803 г. уже Александр I назначает его градоначальником Одессы, а в 1805-м – генерал-губернатором Новороссийского края[56], где француз проявляет себя как выдающийся управленец. Здесь его история будет изложена вкратце.

Край был диким, потому что его кочевое население было депортировано, турок выбили из крепостей, встречались поселения молдаван, гагаузов, украинских казаков, в самом Хаджибее жили греки и евреи. И этот край надо было оживить, заставить работать экономику. Для этого губернатору была предоставлена полная свобода действий.

На момент приезда де Ришелье в Хаджибее-Одессе было четыре сотни мазанок, несколько двухэтажных домов. Самым крупным производством в городе была фабрика… пудры отставного капитана французской службы мосье Пишона. На ней трудились пять человек. Имелись также две фабрики макарон, по одному рабочему на каждой, три винных, два водочных и три кирпичных заводика и два – сальных свечей, да еще один, производящий известь. Все они обеспечивали работой сто сорок одесситов. Остальные граждане, не состоявшие на государственной службе, перебивались летними заработками в порту, мелкой торговлей и воровством. Большинство первых жителей Одессы были люди с неустроенной судьбой: беглые крестьяне, бродячий люд, укрывавшийся от закона, небогатые купцы, мечтавшие разбогатеть на новом месте, иностранцы, ищущие счастья на чужбине, – народ вольный и неуправляемый.

Министр финансов граф Румянцев писал де Ришелье:

Позднее город нашел свою стезю в международной торговле.

Сам герцог в мемуарах, изданных в 1813 г., писал: «Одесса и Новороссия сделали такие успехи в кратчайший срок, как ни одно государство мира». Обратимся к статистике. Коммерческие обороты всех портов Черноморского и Азовского морей в 1796 г. составляли полтора миллиона рублей, а в 1813-м – сорок пять миллионов. И это не считая банковских операций, которыми занималась исключительно Одесса и объем которых достигал двадцати пяти миллионов рублей. Таможенные доходы, ранее выражавшиеся пятизначными цифрами, давали около двух миллионов ассигнациями. Соляные прииски на Пересыпи, отданные некогда в аренду за двести тысяч рублей, принесли в том же 1813 г. два миллиона четыреста тысяч рублей.

«Когда я в 1803 году прибыл в Одессу, – писал де Ришелье, – то насилу смог в течение шести недель достать для себя дюжину самых простых стульев, да и те мне пришлось выписать из Херсона[57]. В 1813 году из Одессы в Константинополь отправлено мебели на 60000 рублей, причем не хуже той, что делают в Москве или в Петербурге. Какая страна может похвастать подобными результатами?»

Александр I, посетивший Одессу в 1818 г., через три года после отъезда де Ришелье на родину, был настолько поражен представшей его взору картиной цивилизованного города, что немедля пожаловал герцогу, в то время премьер-министру Франции, высшую награду Российской империи – орден Андрея Первозванного.

Идеологией де Ришелье была экономическая свобода в духе идей Адама Смита[58]. Свобода предпринимательства, ничем не ограничиваемая международная торговля. Самоокупаемость города и зависимость его благоустройства от дохода жителей. За десять лет Дюк совершил экономическое чудо, которое невозможно было повторить ни в каком другом месте Российской империи. Отсталая крепостническая монархия, для которой модернизация промышленности во второй половине XIX в. требовала исключительно государственных инвестиций. Южная же Украина («Новороссия») в те времена стала «территорией свободы», если не политической, то экономической, и первым «заповедником капитализма».

Однако, несмотря на успешную карьеру в России, после реставрации Бурбонов де Ришелье возвращается во Францию, где становится премьер-министром при Людовике XVIII (пришедшем к власти в 1815 г.). Умер де Ришелье в 1822 г.

За одиннадцать с половиной лет пребывания де Ришелье на посту градоначальника и генерал-губернатора население Одессы выросло в четыре раза и составило в 1813 г. 35 тысяч человек. Вместо четырех сотен невзрачных домиков на улицах красовалось две тысячи зданий. Первый Одесский театр и первая типография, коммерческое училище и институт благородных девиц – все это было достижением де Ришелье.

Поэтому, когда в начале лета 1822 г. в Одессу пришло известие о смерти герцога де Ришелье, скорбь горожан была непоказной. Соратник де Ришелье граф Ланжерон призвал начать сбор средств на сооружение памятника бывшему одесскому градоначальнику. Граждане откликнулись с воодушевлением. И средства, судя по всему, были собраны немалые: уже в следующем, 1823 г., новый генерал-губернатор Михаил Воронцов привлек Ивана Мартоса к реализации проекта. После воздвижения памятника Минину и Пожарскому авторитет Мартоса как скульптора был высок. Проект всем известного памятника Дюку де Ришелье появился в начале 1824 г.

Но, как мы помним, проект – это одно дело, а вот производство… Оно займет еще три года, отливать статую будет все тот же Екимов в Петербурге. Не возникло особой проблемы с перевозкой, поскольку бронзовый Дюк лишь немногим больше человеческого роста. Постамент проектировали выдающийся петербургский архитектор Авраам Мельников и итальянский архитектор Франческо Боффо. Надпись на пьедестале гласит:

Открытие бронзового памятника Дюку состоялось 22 апреля 1828 года.

Вокруг пьедестала была сделана специальная решетка, на углах которой развевались четыре флага: российский, английский, французский и австрийский – как дань международного признания деятельности де Ришелье по строительству Одесского порта.

И если бы империя воспользовалась опытом этого выдающегося управленца, ее история была бы иной. Ну а мы, живущие в независимой Украине, не можем предъявить Дюку никаких претензий ни в связи с продвижением «русского мира» (он мог бы так же плодотворно трудиться в любом другом месте), ни в связи с преследованиями по национальному или религиозному признаку.

Неудивительно, что памятник Дюку, как и другие монументы, стал персонажем городского фольклора. Если посмотреть на памятник под определенным ракурсом, стоя на одном из канализационных люков площади, то свиток в его руке на уровне бедер выглядит двусмысленно. «Погляди на Дюка со второго люка», – часто можно услышать от одесситов. А еще, по слухам, когда чумаки спросили у местного жителя, что за бумаги в руке у Дюка и куда он показывает, то ответ тоже был интересным: «Як маєш там судитися, то краще в морі утопитися». Дело в том, что рука со свитком указывала на здание суда, а свободная рука – на море. Что касается суда, забавным является то, что Фемида на горельефе постамента, вопреки обычаю, – без повязки на глазах.

На этом можно было бы и закончить рассказ о «монументализации Причерноморья». Но скульптор Мартос был взят в оборот. Другие приморские города тоже захотели иметь памятник, тем более что благодаря деятельности де Ришелье деньги водились не только в Одессе. Какой город мог тогда позволить себе памятник? Херсон и Таганрог, два других основных порта Южной Украины[59]. Чем они хуже Одессы?

У богатеющего Таганрога появился повод получить памятник в 1825 г., когда в этом городе умер император Александр I. Кто мог создать скульптуру? Ясное дело, Мартос. А общий проект – Авраам Мельников. Процесс, понятное дело, занял годы, и монумент императору был воздвигнут в 1831 г. Отливал его все тот же Екимов. Интересен факт, весьма роднящий Мартоса и Екимова. Екимова в двенадцатилетнем возрасте взяли в плен в Турции, привезли в Россию и отдали на обучение в Академию художеств. Иногда к пленным судьба становится весьма благосклонной. А Мартос, как вы помните, стал воспитанником этой же академии в 7 лет.

Вернемся в Таганрог. Памятник изображал Александра в генеральском мундире и ниспадающем плаще, со свитком законов в руке и попирающим змею, что символизировало его победу над Наполеоном. Ангелы у его ног символизировали ангельский характер императора. Советская власть отправит царя на переплавку. Но в 1998 г., к 300-летию Таганрога, памятник восстановили, правда, с некоторыми изменениями, ибо новая Россия могла не понять сложную символику XIX в.: «В новом скульптурном решении с постамента исчезла змея, поскольку организаторы проекта посчитали, что Наполеоновское нашествие слишком далекое для нас событие, чтобы напоминание о нем могло органично вписаться в художественный образ. Также из скульптурной композиции исчезли купидоны».

Хочется спросить: а купидоны-то чем провинились? Но в то время, в отличие от 2000-х, православие в России еще не имело сильного влияния на умы, а борьба с враждебным Западом не обрела давнего накала. Теперь, возможно, вернут ангелов. И змею.

Князь Потемкин-Таврический на месте турецко-татарских поселений начал строить город Херсон. В 1791 г. Потемкин умер и был похоронен в том же Херсоне. Еще при жизни Потемкина у Екатерины II возникла идея о воздвижении ему памятника, и после его смерти императрица повелела воздвигнуть памятник в Херсоне. Но денег не дала.

Вновь вопрос о возведении памятника Потемкину был поднят только при внуке Екатерины II Александре I. В 1825 г., через год после создания проекта памятника Дюку, незаменимый Мартос выполнил первый эскиз скульптуры Потемкина, и только в 1831 г. все тот же литейщик Екимов отлил статую, а еще через пять лет, в 1836 г. памятник был установлен. Пьедестал для него был выполнен все тем же Франческо Боффо.

В 1917 г. памятник «любимчику Екатерины» был на три года накрыт брезентом и превратился в «херсонское привидение». Начиная с 1921 г. памятник стоял во дворе историко-археологического музея, а во время Второй мировой войны бесследно исчез. Свято место пусто не бывает, и в 1922 г. пьедестал памятника Потемкину был занят бюстом Карла Маркса, а позже и скульптурой автора «Капитала». В 2003 г. памятник Потемкину был восстановлен.

Неплохо было бы, чтобы в будущем увековечили еще и Джона Пола Джонса, контр-адмирала российского флота, а также национального героя и основателя флота США. Из рук Екатерины II он получил патент на чин контр-адмирала, правда, на имя Павла Джонеса. На флагманском линейном корабле «Святой Владимир» Джон воевал на Днепро-Бугском лимане против турок вместе с начальником Днепровской гребной флотилии принцем Карлом Генрихом Нассау-Зигеном. Вместе они разбили турецкий флот под Очаковом. Джон Пол Джонс – интереснейшая личность с бурной биографией, он стал прототипом героев произведений Фенимора Купера, Александра Дюма и Германа Мелвилла.

История с монументом Минину и Пожарскому вдохновляла многих, и в «гонку памятников» включается уже северный порт – Архангельск. Тут изыскалось место для памятника Михайлу Ломоносову. Инициатива была императора Николая I, пожертвования делали многие, значительную сумму внесла Академия наук, а больше всех (5 000 рублей) – сам царь. Правда, неизвестно, были это его личные или бюджетные средства. Процесс изготовления памятника занял семь лет. Отливку делал незаменимый Екимов. Чиновники прикинули, что перевозка лошадьми такого груза (500 верст) обойдется в 6–7 тысяч рублей. Дорого. И решили ждать оказии, чтобы перевезти отлитые части памятника на казенном военном корабле. Это произошло через год. Открыли памятник Ломоносову в 1832 г. Интересно, что впоследствии переносом памятника будет заниматься чиновник Павло Чубинский (автор украинского национального гимна «Ще не вмерла Україна»), которого сошлют на несколько лет в Архангельск за грех украинофильства.

В 1836 г., как сказано выше, «монументализировали» Херсон, установив там памятник Потемкину.

В 1837 г. появятся еще два памятника – Кутузову и Барклаю-де-Толли, возле Исаакиевского собора в Петербурге. Процесс их изготовления занял восемь лет. Теперь Петербург увеличил свой отрыв от Москвы, Одессы, Архангельска, Херсона и Таганрога: в столице было уже четыре публичных монумента.

Поскольку проект утверждался лично монархом, то от него зависела и его реализация. Так как у каждого правителя были свои сверхценные идеи и любимые или нелюбимые исторические персонажи, проект старались реализовать еще при жизни его утвердившего. Екатерина остановила все проекты Елизаветы, Павел – проекты Екатерины, а Александр – проекты Павла. Естественно, у Николая, брата усопшего Александра, тоже были свои мечты и проекты, не совпадавшие с чаяниями предшественника. Поэтому монументы созидались в жанре «монархических пятилеток»: по возможности ударными темпами.

И теперь пришло время поговорить о «днепровской купели». Следующей нашей остановкой будет Киев.

Почему вдруг имперская монументализация коснулась этого тихого губернского, но провинциального городка, за последние сто лет не отмеченного памятными событиями? Об изменниках гетманах давно позабыто, военных событий в Киеве уже больше ста лет не было, Наполеон обошел его стороной.

Потихоньку застраивался Верхний город. В марте 1830 г. началось строительство в будущем самой большой в Европе Новой Печерской крепости. Строить ее будут еще лет тридцать, и эта крепость как военный объект устареет уже в процессе постройки. В дальнейшем она использовалась как казармы, арсенал и тюрьма.

В 1830–1831 гг. происходит польское Ноябрьское восстание. Полтавчанин граф Паскевич-Задунайский-Эриванский[60] героически взял Варшаву и усмирил бунтовщиков (он мог усмирить хоть кого – от поляков и венгров до французов), но… Что-то надо было делать с Юго-Западным краем: его центр, Киев, – православный городок, но три привязанные к нему губернии (Киевская, Волынская и Подольская) «бывшей Польши» возглавляются польской шляхтой и могли быть источником сепаратизма. (О «малороссийском сепаратизме» до появления Кирилло-Мефодиевского братства в 1845 г. никто даже помыслить не мог.) Надо было что-то решать не только военными методами, но и идеологическими.

Идеология начинается с очевидного: образование, религия и монументальная пропаганда.

В 1832 г. от киевского губернатора Левашова летит в Петербург государю предложение установить в Киеве памятник Владимиру Крестителю. Возможно, время пришло?

В то же время в Киев перевозятся библиотека и оранжерея – имущество закрытого властями польского волынского Кременецкого лицея (рассадника сепаратизма). А 8 ноября 1833 г. было высочайше поддержано представление министра народного просвещения графа Уварова об учреждении на этой базе в Киеве Императорского университета Святого Владимира. Ибо Киев для империи и русского монархического православного мира был прежде всего Местом Крещения Руси князем Владимиром. Истоки. Скрепы. Как выразился бы сегодня Владимир Владимирович Путин или патриарх Кирилл, «днепровская купель».

Университет Святого Владимира был построен в 1838–1842 гг. Понятно, что императорский университет – это тоже часть монументальной пропаганды. Тогда не было в Киеве большего здания. Это как Софийский собор в XI веке. Он строился на фоне одноэтажных мазанок.

Шаблон в XIX в. был все тот же, поскольку для иного причин не возникало… Университет делался с незамысловатой целью обрусения края, направленного в первую очередь против поляков. Польские учебные заведения закрывались, так что, если богатый горожанин не мог отправить свое чадо учиться в Европу, то выбор был небольшой: или русская императорская гимназия, или русский императорский университет. Государственная система образования во всех странах служила и служит инструментом формирования лояльности к государству.

И тут уместен вопрос: а что, в Киеве уже ничего тогда не осталось от «образования»? А как же Киево-Могилянская академия? Да, были тогда у малороссов проблемы с образованием. В середине XVIII в., во времена Гетманщины, из «украинских» учебных заведений имелись: Киевская академия, Черниговский, Харьковский и Переяславский коллегиумы. Могилянка у нас на слуху, но в Черниговском коллегиуме, например, в 1716 г. впервые на славянский язык перевели «Римскую историю» Тита Ливия. Это уровень.

Однако матушка Екатерина и ее сын Александр І, чтобы малороссы не стали «как волки в лес смотреть», либо закрыли наши коллегиумы, либо преобразовали их в духовные семинарии. Могилянку закрыли в 1817 г. и сделали через два года Киевской духовной академией. Церковные учебные заведения находились под полным контролем имперского Сената как школы производства церковных чиновников, не местной светской элиты.

Но это не означает, что российские монархи были против образования малороссов вообще. Не нужно преувеличивать «оккупацию» и отказывать империи в логике. Логика была, и очень постижимая.

Вопрос: зачем же лишать плодов просвещения одно из трех племен российского народа? Часть, как сегодня бы сказали, «титульной нации». Русские и православные. Нет исторических фактов, говорящих о том, что конкретные малороссы как-то по-особенному дискриминировались в Российской империи XVIII–XIX вв. Они становились дворянами, министрами и фельдмаршалами. Но «малороссы во множественном числе» считались этакими «экзотами», «степными дикарями». Ну, вроде как сейчас для кого-то гуцулы – «горцы». Самобытность субэтноса украинцев с забавным для приезжих говором, экзотическими костюмами и обычаями. Туристический объект. Поэтому быть «малороссийским племенем» – это нормально, а вот быть «малороссийским народом» – совсем другое дело. Ибо когда речь в этом ключе идет о народах – это уже самый настоящий сепаратизм.

Поэтому образованию малороссов «способствовали» в том же режиме, что и в обычных русских губерниях. И напоминало это продвижение памятников. Но сначала – про образование. Оно ведь должно распространяться из центра на периферию.

Есть столицы – Санкт-Петербург и Москва. Там должны быть европейские университеты. В Москве новый образовательный стандарт заменил устаревшую Славяно-греко-латинскую академию, основанную в 1687 г. выпускником Могилянки Симеоном Полоцким. С основанием Московского университета она превратилась во что-то вроде бурсы и была закрыта не намного раньше, чем киевская Могилянка, – в 1814 г. Империи нужны были другие университеты, созданные по общеевропейскому стандарту, и гимназии – по немецкому.

Россия получила в результате разделов Польши Вильнюсский университет, существовавший с 1579 г. Был достигнут консенсус с польской шляхтой. Но тут случилось восстание 1830–1831 гг., и в 1832 г. университет был упразднен Николаем І как рассадник польского сепаратизма. А медицинский факультет был перемещен в Киевский университет Святого Владимира. Действовали по такому принципу: если университет лояльный, там можно и на родном языке преподавать. Но если он «проштрафился», то на его месте делается РУССКИЙ университет. Или имущество его переезжает в другой город. Памятники публичные в ненадежном городе поначалу не ставились. Но есть у России еще один способ продвижения «монументализма»: возведение ритуальных православных храмов Святого Александра Невского на землях иноверцев, и таких храмов немало.

В Дерпт-Юрьев-Тарту (Эстония) в 1632 г. прославленным шведским королем Густавом ІІ Адольфом был основан второй после Уппсальского шведский университет в Ливонии (нынешняя Эстония и часть Латвии). Когда Петр І присоединил Ливонию к России, его сразу же закрыли.

Но в XVII в. и во время русско-французской войны 1812–1814 гг. остзейские (немецкие) бароны так послужили России – от путешественника Крузенштерна до полководца Барклай-де-Толли и начальников жандармского ведомства, – что их лояльность империи вообще долго не вызывала никаких вопросов. И благоволящий к остзейскому рыцарству и его крестоносным корням фанатик Мальтийского ордена Павел І решил дать краю университет. Выбирали место. Дерпт (эстонское Тарту) или Митава (латышское Елгава)?

В докладе дворянской комиссии отмечалось: Дерпт находится «в середине трех губерний – Лифляндской, Курляндской и Эстляндской; положение свое имеет на сухом месте, между тем как Митава окружена болотами; употребляет российскую монету и ассигнации и сверх того превосходит дешевизной съестных припасов». Геополитика и экономика. Редкий случай: сын Павла Александр этот проект убитого своими друзьями отца не отменил, а поддержал. Но у него самого было много друзей из остзейских баронов.

Надо учитывать, что до 1890-х гг. в Прибалтике существовал особый «балтийский порядок»: привилегии и интересы немецких баронов власти не беспокоили. Они составляли значительный процент дворянской, бюрократической и военной элиты Российской империи. Перед их феодальным статусом как потомков крестоносцев в позднефеодальной России благоговели. Латыши и эстонцы, подчиненные гордых остзейцев, для Петербурга не существовали. Ну, была там какая-то «чухонь»… Так что в 1802 г. появился Дерптский университет.

Спроектированное остзейскими баронами учебное заведение надолго стало «особенным» в российской университетской системе. Дерптский университет был преимущественно немецким по составу преподавателей и учащихся, преподавание велось на немецком языке. Но империя имеет свою логику. Подъем русского национализма во времена Александра ІІІ принес ожидаемый результат: в 1892 г. произошла русификация Дерптского университета, который был переименован в Юрьевский университет по древнерусскому названию Дерпта – Юрьеву. Понятно, что об эстонском названии города – Тарту – тогда никто не вспомнил, ни немцы, ни русские. Он стал РУССКИМ университетом.

Но вернемся к памятникам. Итак, что такое Дерпт в начале и середине XIX в.? Территория лояльная. Памятник? Пожалуйста! Персонаж: Михаэль Андреас (Михаил Богданович) Барклай-де-Толли, выдающийся полководец, проявивший себя в войне против Наполеона. Но давайте вспомним памятник французу де Ришелье в Одессе. Есть аналогии в части мотивации и исторических обстоятельств. Два этнических иностранца на службе в России. Правда, де Ришелье был иностранцем, а Барклай – подданным Российской империи. Михаэль-Андреас происходил из ганзейского рода, изгнанного из Британии еще при Кромвеле. Предок его был бургомистром Риги. Отец Андреаса стал Богданом, потому что в процессе «формального обрусения» так перевел свое немецкое имя Gottard. Стал дворянином.

Монументализация Барклая прошла идеологическую проверку в процессе установки памятников Кутузову и Барклаю возле Казанского собора в Петербурге в 1836 г. Начал дело еще Александр І после смерти Михаила Богдановича в 1818 г. Николай после смерти брата проект поддержал. Но скульптура Кутузова, вписанного в ту же композицию, была установлена еще в 1832 г. Итак, от начала реализации проекта «Барклай» до установки памятника прошло четырнадцать лет. Дело в том, что первая отливка не удалась. Пришлось повторить (а это деньги и годы). В конце концов памятник Барклаю поставили. Но была и «монументальная предыстория»…

Барклай-де-Толли умер в 1818 г. в дороге, когда ехал на целебные воды через Восточную Пруссию. Он умер на мызе Штилитцен (Жиляйтшен; ныне поселок Нагорное Черняховского района Калининградской области России), в шести верстах от восточнопрусского города Инстербург (ныне город Черняховск). Тоже исторически парадоксальное место, поскольку Черняховский – выдающийся украинский советский полководец… Хотя Барклаю и литовское название было неизвестно, равно как и слово «украинец»…

Сочетание имперских историй Пруссии и России породило траурный прецедент монументализации Барклая сначала вне России.

В 1821 г. на месте смерти Барклая прусский король Фридрих Вильгельм III (соратник Барклая по антинаполеоновской коалиции) велел поставить обелиск, над которым работал берлинский архитектор и художник К. Ф. Шинкель. Надписи на обелиске (на русском и немецком языках) гласят: «Достойному полководцу, проложившему себе стезю славы мужеством и храбростью во многих боях и ознаменовавшемуся победами, предводительствуя союзными войсками в войне, освободившей народы в 1813, 1814, 1815 годах, соорудил сей памятник Король Фридрих Вильгельм III» (это на немецком); на русском: «Князь Михаил Богданович Барклай-де-Толли, Российской Империи фельдмаршал, Главнокомандующий 1-ою армией, член Государственного совета и кавалер орденов Российской империи: Святого Апостола Андрея Первозванного, Святого Александра Невского, Святого Георгия 1-го класса, Святого равноапостольного князя Владимира 1-й степени, Святой Анны 1-го класса и жалованный шпагою, алмазами изукрашенною, орденами королей прусских Черного и Красного орла, императрицы Австрии Марии Терезии командор, короля французского Святого Людовика Почетного легиона 1-й степени, шведским орденом Меча 1-й степени, короля Великобритании орденом Бани 1-й степени, нидерландским Военным орденом 1-й степени и короля Саксонии орденом Святого Генриха. Родился в 1760 г.; скончался 25 мая 1818 г.».

Из Шотландии, где с XI в. жили представители рода Барклаев, были привезены 24 липы, образовавшие ведущую к обелиску аллею. Памятник почитало немецкое население и содержало его в надлежащем порядке.

Понятно, что после Второй мировой войны состав населения там стал другим: русские люди вернулись на исконно русские земли Восточной Пруссии. Но, что характерно, памятник до сих пор содержится в надлежащем порядке, в отличие от другого наследия Восточной Пруссии. Фельдмаршал же – русский!

Спустя пять лет после смерти мужа, в 1823 г., вдова Барклая-де-Толли построила в Йыгевесте (тогда Бекхоф) по проекту петербургского архитектора Аполлона Щедрина мавзолей в строгом классическом стиле, который сохранился до наших дней. По своей форме фасад мавзолея символизирует триумфальную арку. На фронтоне портика помещен герб Барклая-де-Толли и его девиз: «Верность и терпение». Над фронтоном расположено полукруглое окно с цветными стеклами, долженствующее символизировать солнце, постоянно освещающее могилу генерала-фельдмаршала. Автор надгробного монумента внутри мавзолея – еще один малоросс, скульптор из школы полтавчанина Мартоса Василий Демут-Малиновский.

Так что Дерпт мог получить памятник. Но откуда взять деньги? Средства собрали офицеры, которые воевали в полку Барклая.

В 1849 г. в Дерпте таки установили бронзовый бюст Барклая с бронзовыми трофеями и на редкость лаконичной, но идеологически безукоризненной надписью «Генералу-фельдмаршалу князю Барклаю-де-Толли». В нынешней Эстонии сей памятник российской имперской истории считается памятником культуры.

Автором бюста де Толли в Дерпте, как и надгробия в мавзолее в Йыгевасте, был Василий Демут-Малиновский. Отец его был «всякого рода мастер» и резчик по дереву при питерском Адмиралтействе. Как и племянник резчика из Ични Мартоса, Демут-Малиновский из Питера попал в Академию художеств в раннем возрасте – ему было тогда шесть лет. А там – образование, стипендии, поездки, медали и карьера. Он создал много монументов, в частности Владимиру Крестителю в Киеве (1853 г). Что интересно, скульптор умер в 1846 г., а бюст Барклая в Дерпте появился через три года после его кончины, памятник Владимиру в Киеве – через восемь. Но это ведь особенность тогдашнего монументализма. Дело это – долгое. Люди приходят и уходят, а памятнику все равно быть…

Продолжим наш разговор о монументальной пропаганде в Российской империи.

Обратимся к уже упомянутому Владимиру Крестителю. Вообще память о Крестителе Руси проявлялась в Киеве по-разному. На берегу Днепра, где по легенде Владимир крестил своих сыновей, с 1802 г. над источником стояла колонна авторства архитектора Андрея Меленского, сохранившаяся до сих пор.

Но этот монумент оказался «неполиткорректным». Поводом для его сооружения был не Владимир сам по себе, а дарование городу Александром І самоуправления – магдебургского права. Правом этим Киев пользовался с XV в., но его вскоре отобрали российские монархи. В честь дарования самоуправления три дня город был украшен иллюминацией, устраивались балы и народные гуляния. 40 000 рублей на памятник были быстро собраны киевлянами, но… о памятнике не сообщили императору!

Из вышеизложенного читателю известно, что проект каждого памятника в России утверждался монархом, и тут такой прокол! Губернатор, позволивший себе такое своеволие, был снят с должности, а преемник Александра Николай самоуправление в Киеве упразднил. Недолго наслаждались городской демократией горожане.

Есть еще археологическая конкретика. В Успенском соборе Киево-Печерской лавры находился памятник, по поводу которого современник писал: «В конце правой стороны большого иконостаса в южной стене глава св. благоверного и равноапостольного князя Владимира в сребнокованной гробнице. Она взята со гроба св. Владимира, находящегося в Киевской Десятинной церкви и положена здесь митрополитом Петром Могилой 1631 г.».

Митрополит Евгений (Болховитинов) также описывает эту серебряную раку: «Для главы св. равноапостольного князя Владимира Святославича, на кой верхняя доска с чеканным изображением во весь рост сего князя, сделана в 1825 г.». Надгробие не сохранилось (Успенский собор был разрушен во время Второй мировой войны советскими диверсантами). Могила действительно занимался археологическими раскопками на руинах Десятинной церкви. Но доказать, что это была именно голова Владимира Святославича, невозможно. Советский археолог и реконструктор обликов деятелей прошлого Герасимов добрался до Ярослава, Андрея Боголюбского и Тамерлана, но, к сожалению, до Владимира его руки не дотянулись.

Уничтожение Успенского собора на самом деле действительно является исторической катастрофой, поскольку надгробия и захоронения в соборе представляли элиту Украины Позднего Средневековья. Сейчас они были бы наглядным уроком тем, кто твердит про «Третий Рим».

Теперь о памятнике Владимиру Крестителю. История сооружения киевского памятника князю Владимиру ведет свой отсчет от 5 апреля 1833 г., когда императору Николаю I поступило письмо от киевского генерал-губернатора В. Левашова (он учел горький урок предшественника) с просьбой о привлечении к созданию монумента ведущих скульпторов. Также его просьба поступила президенту Императорской академии художеств Оленину, и уже 20 мая 1833 г. состоялось слушание вопроса на заседании совета Академии художеств в Санкт-Петербурге. Первый «Проект на сооружение в городе Киеве на высшей крутости угла Александровской горы (теперь Владимирская горка), над Самым тем местом, где Совершилось крещение русского народа, – памятника Св. Равноапостольному Князю Владимиру» подал на «высочайшее рассмотрение» известный скульптор Василий Демут-Малиновский. По его замыслу в руках Владимира должен быть крест, а пьедестал, вдоль которого планировались фонтанчики, выглядел бы как скала.

В 1835 г. император Николай I, недовольный таким вариантом, отправил проект на доработку. В 1843 г. новое решение предложил тот же Демут-Малиновский, после смерти которого в 1846 г. работу продолжил другой выдающийся скульптор – Петр Клодт. Он выполнил статую князя в стиле пластического реализма, где Креститель Руси держит большой крест в правой руке, а великокняжескую шапку – в левой; постамент имеет форму восьмигранной часовни в псевдовизантийском стиле на квадратном основании.

Архитектором постамента становится профессор Александр Тон. Как утверждает исследователь «истории памятника Владимира» Иван Зоценко, существует версия, что архитектором постамента памятника якобы был ведущий зодчий того времени Константин Тон – автор проектов Большого Кремлевского дворца и храма Христа Спасителя в Москве. Но на самом деле на чертежах киевского монумента стоит четкая подпись его старшего брата Александра Тона. Семья немцев Тонов дала не одного архитектора.

Особенное значение имела форма креста. Вопрос идеологический. Относительно того, какой крест должен держать князь, велась переписка между Академией художеств, Святейшим Синодом и Министерством императорского двора. Однако император Николай I распорядился, чтобы крест стоял вертикально, а специальное заседание Святейшего Синода постановило, что Владимир должен держать латинский крест. Возможно, причиной такого решения был раскол церкви. Император оставил Крестителю классический вариант креста. Это еще раз говорит о том, какое значение для России имели памятники.

Памятник князю Владимиру был установлен в 1853 г. на нижней (искусственной) террасе горки, получившей вскоре название Владимирской. На пьедестале в виде восьмиугольной часовни византийского стиля возвышается статуя князя Владимира в полный рост, изображенного в парадном княжеском плаще, с крестом в правой руке и с отороченной мехом шапкой – в левой. Общая высота памятника – 20,4 м, высота бронзовой статуи – 4,4 м, высота постамента – 16 м.

Статую князя Владимира отлил сам Петр в своей мастерской в Санкт-Петербурге, а чугунный постамент был отлит на средства купца Новикова на Лугненском заводе, находящемся недалеко от Калуги. На одном из барельефов – звезда ордена Святого Владимира; буквы «СРКВ» (Святой Равноапостольный Князь Владимир) перевернуты, что является, по мнению исследователей, просто ошибкой литейщиков. Скульптурное оформление постамента составляют: горельеф «Крещение Руси»; барельеф с гербом Киева (архистратиг Михаил в полный рост); звезда ордена Святого Владимира. Постамент и стилобат (основание) облицованы чугунными плитами. Спереди постамент украшает бронзовый барельеф с изображением сцен крещения.

Интересно, что сюжет горельефа совпадает с масляной росписью XVIII в. («Крещение Руси») в капелле Ивана Мазепы в Софийском соборе в Киеве, откуда, скорее всего, он и был скопирован. Из Санкт-Петербурга в Москву статую отправили по железной дороге, но до Киева железнодорожное полотно еще не было проложено, поэтому дальше детали памятника везли на повозках, запряженных лошадьми. Петр Клодт сам за всем этим следил. Вместе со статуей в Киев перевезли и 15-метровый чугунный постамент с художественным литьем.

Итак, 28 сентября (10 октября по н. ст.) 1853 г. памятник был торжественно открыт. Церковные иерархи памятник не признали. Особенно жесткую позицию занял владыка Филарет (Амфитеатров), прослуживший на киевской митрополичьей кафедре с 1837 г. до своей смерти в 1857 г. По информации Ивана Зоценко, отношение митрополита Филарета к новому памятнику описал архимандрит Сергей Василевский: «Святой Равноапостольный князь Владимир разрушал идолов и воздвигал святые храмы, а в честь его хотят воздвигнуть статую, почти что-то идолообразное. Кто же будет освящать такое сооружение?! По крайней мере, я не соглашусь совсем».

Вот вам и разница между киевским православием и московским. Скульптуры (идолы) не шокировали украинское духовенство даже в Киево-Печерской лавре. Про «идола “Самсона ”» на Подоле мы уже упоминали. Никаких возражений тогда не прозвучало. Но времена изменились, и московские ортодоксы стали пропагандировать верность вероучению. После польского восстания случайного человека не могли назначить митрополитом Киевским и Галицким. Это уже был «боец идеологического фронта».

Этот же самый Филарет ранее пламенно выступал против перевода Священного Писания на современный русский язык (мы этот перевод знаем как «Синодальный перевод»), требуя оставить церковно-славянский. К Филарету не прислушались. Но характерно, что он получил тогда орден Святого Андрея Первозванного. А намного позже Определением Архиерейского собора Российской Православной Церкви от 3 февраля 2016 года установлено общецерковное почитание святителя Филарета, а это прямая дорога к канонизации.

Но идеи Филарета почему-то далеко не полностью реализуются нынешней РПЦ. С ее благословения (главой комиссии по выбору проекта был епископ Тихон (Зайцев), а сам патриарх Кирилл освятил закладной камень) в Москве был воздвигнут новый «идол» – памятник Владимиру Крестителю, причем в том же году, когда и происходило «общецерковное почитание». Инициатором воздвижения выступило Российское военно-историческое общество, учрежденное В. Путиным в 2012 г. Его председатель – министр культуры Владимир Мединский, глава попечительского совета – Дмитрий Рогозин. Делалось это в обход всех законных норм. В проекте это был 24-хметровый монумент (чтобы был выше, чем киевский), а место ему определили на Воробьевых горах (чтобы был еще выше). Но после протестов москвичей выбрали место возле Кремля и вынуждены были ограничить высоту памятника до 17 метров. Киевский Креститель так и остался непобежденным Москвой.

Его победил Белгород (Российская Федерация). Высота тамошнего памятника от поверхности земли составляет 22,5 метра, из них 15 метров – постамент и 7,5 метров – скульптура князя Владимира. На сооружение памятника было использовано более 1,5 тонн меди – истинно русский размах (хотя Белгород еще сто лет назад считал себя частью Украины).

Коснемся предыстории. Белгородцы считают, что их город основал князь Владимир, хотя этому нет никаких подтверждений. Но что для Кремля белгородский Владимир? Надо воздвигнуть ему монумент в Москве, которая не претендует на то, что Владимир ее основал. У нее другая задача.

Российская империя не видела причины воздвигать монумент Владимиру Крестителю где-то помимо Киева. Но нынешние претензии на «днепровскую купель» привели к тиражированию Владимира и к другим претензиям на киевское наследство. А что же получил противник воздвижения, упомянутый выше митрополит Филарет? Ему сказали, что он получит за «непротивление идолу» большую «конфетку» – Владимирский собор. Владыка умилостивился. Ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться.

Примечательно, что в столице Украины есть еще один монумент той эпохи, и тоже символ города. Это памятник Богдану Хмельницкому на Софиевской площади. «Наградила» им Украину Российская империя, но этот памятник, так же как и памятник Владимиру, прекрасно здесь прижился. И оба они сейчас могут сослужить службу пропаганде украинского национализма. Так что спасибо империи.

Но, так же как и история памятника Владимира, история памятника Хмельницкому началась не в Киеве. Не здесь он был впервые увековечен в бронзе (или в другом подходящем сплаве) как персонаж публичного монумента. Чтобы узреть первого скульптурного Хмельницкого, надо ехать не в Киев, а в Новгород, и рассмотреть памятник «Тысячелетие России».

Художник и архитектор Михаил Микешин едва не увековечил в бронзе Тараса Шевченко, уже через год после его смерти, в памятнике «Тысячелетие России». Николай Костомаров, тогда профессор русской истории Петербургского университета, консультировал его по персонажам памятника и тихонько вписал в список скульптур своего старого товарища Шевченко. Тогда в империи была «оттепель», могло и получиться. Но царь оставил в списке Гоголя и вычеркнул Шевченко.

В «Тысячелетие России» гетман Хмельницкий попал вполне легитимно. Согласно тогдашнему видению национальной и государственной природы России, он был одним из деятелей, способствовавших объединению русских земель династией Романовых (куда он потом послал Романовых, не упоминали).

Русские делились на племена (сейчас сказали бы «субэтносы»), из которых великороссы были самые чистые и проверенные, малороссы и белорусы – немного испорченные поляками, но тоже православные русские, и еще, на всякий случай, были «червонороссы» – жители Червоной Руси, Галичины. Они были униатами, а значит, вызывали подозрение, но все же это было свое племя – одним словом, русские люди. Однако проживали они за границей – в Австрии. Историю всегда трактуют как кому угодно, и можно допустить, что червонороссы тоже окажутся в России, если отношения с Австрией испортятся. Червонороссы здесь упоминаются не зря: они попадут в проект памятника Хмельницкому в Киеве.

Николаю І не составило труда перевести униатов в православные на территориях Волыни и западной Белоруссии, он это сделал в 1839 г. Прихожан в российской православной церкви стало на 1 600 000 больше, и это еще надо было переварить. Поэтому вспомним митрополита Киевского и Галицкого Филарета (Амфитеатрова), который возражал против воздвижения «идола» – Владимира Крестителя – в Киеве. Он занимался этим «перевариванием» униатов от лица Синода 20 лет, за что и получил орден Андрея Первозванного. Зачистка православия – нелегкое дело.

А со времен Крымской войны, когда неблагодарная Австрия, имевшая претензии к Николаю І из-за подавления российскими войсками Венгерского восстания 1848–1849 гг., не поддержала его в борьбе против Англии и Франции, варианты могли быть разными, ибо отношения уже были испорчены. Поэтому о «червонороссах» не забывают, и москвофильское движение в Галичине неформально, но финансово поддерживается Петербургом.

Но вернемся к памятникам. Четкой кристаллизации героев истории России поспособствовал, как это нередко бывает, юбилей – круглая дата. Кто-то вдруг вспомнил, что в 1862 г. исполнится тысяча лет с момента призвания Рюрика на правление и, соответственно, тысяча лет российской самодержавной монархии. А тысяча лет – это эпохальная дата. Поэтому темпы производства монумента увеличились при тех же технологиях. Правда, не так, как хотелось бы. Весь процесс занял четыре с половиной года, причем на собственно изготовление ушел год. Абсолютный рекорд.

В 1857 г. постановлением Кабинета министров был объявлен конкурс на лучший проект памятника, который планировалось установить в Новгороде, куда, согласно летописи, Рюрик и был призван.

Государство объявило о начале повсеместного сбора средств на сооружение этого памятника от всех сословий. Стоимость памятника оценивалась в 500 тыс. руб., пожертвования по подписке составили около 150 тыс. руб. Недостающая сумма, как практиковалось и ранее, была выделена из государственной казны.

В апреле 1859 г. был объявлен конкурс, а также определены исторические события, которые должны были найти свое отражение в проекте памятника, а именно:

Призвание варягов на Русь (862 г.);

Крещение Руси (988–989 гг.);

Начало изгнания татар (Куликовская битва, 1380 г.);

Основание самодержавного царства Русского (1491 г.);

Избрание на царство (1613 г.);

Основание Российской империи (1721 г.).

Для воспитанных на советской периодизации это несколько непривычно, но поскольку в России тоже отменили марксистско-ленинскую теорию с этапами по формациям, придется привыкать. Правда, не мешало бы добавить пару этапов.

Характерно, что расположение сюжетов должно было стать своеобразным «навигатором»: планировалось, что определенные сюжеты будут «смотреть» в определенных направлениях. Первые два – на юг, в сторону Киева. «Основание Российской империи» – на север, в сторону Санкт-Петербурга. Остальные теоретически должны были бы смотреть в сторону Москвы, но, видимо, следовало задействовать и западное направление.

На создание проектов отводилось полгода (до 1 ноября 1859 г.). Шесть периодов должны были быть отображены в скульптурных группах, высота памятника должна была составлять не больше 18 метров.

На конкурс было подано 52 проекта (анонимно). Конкурсный совет тайным голосованием на заседании 25 ноября 1859 г. признал соответствующим условиям конкурса три проекта, из которых был выбран проект отнюдь не скульптора, а никому не известного двадцатитрехлетнего художника Михаила Микешина. Он привлек себе в помощь молодого скульптора Ивана Шредера.

В июне 1860 г. император Александр II ознакомился с моделью памятника и повелел заменить отдельные барельефы на пьедестале сплошным скульптурным поясом с изображением знаменитых людей России. 1 сентября 1860 г. Микешин представил новый вариант проекта. Немало времени заняло также утверждение списка этих знаменитых людей, а было их 109. Из него были исключены поэты Кольцов и Кантемир и флотоводец Ушаков. В списке не было и знаменитых русских зодчих Воронихина, Захарова, Баженова, Казакова. Без особых возражений убрали из списка и поэта Тараса Шевченко. Что касается государственных деятелей, то в списке не оказалось Ивана Грозного, хотя присутствовали его первая жена Анастасия Романова и его приближенные А. Ф. Адашев и протопоп Сильвестр. Николай I был добавлен в последний момент. («Что ж вы папеньку-то позабыли?» – наверное, спросили у Александра ІІ.) Модель скульптурного пояса была изготовлена Микешиным и Шредером.

Изображение Ивана Грозного не поместили на скульптурный пояс из-за жестокого погрома Новгорода, которым царь руководил лично. Чтили, оказывается, политкорректность при Александре ІІ. А вдруг Новгород обидится?

Что касается Тараса Шевченко, то, как уже упоминалось выше, Микешин общался в Петербурге с профессором Николаем Костомаровым, старым другом Тараса, и тот вписал поэта в список. Понятно, что это было авантюрой. Совсем недавно Шевченко освободили от военной службы по соизволению нового императора. Но это же не означало, что его ранее сослали по ошибке. Указание гласило, что «государь повелел изображение Гоголя, находящееся на Высочайше одобренном рисунке барельефа, сохранить, а Шевченки, допущенное произвольно, исключить».

Отметим, что теперь Шевченко – один из лидеров всемирного «увековечения». Памятники ему стоят на всех континентах, разве что кроме Антарктиды. Отстает он в этом только от Христа, некоторых иных вероучителей и Ленина.

Хмельницкий оказался на скульптурном поясе среди «военных людей и героев». Он кладет булаву на стол подле шапки Мономаха, передавая таким образом власть над Украиной законному владельцу – российской монархии.

Что характерно, среди персонажей монумента есть даже литовские князья Гедимин, Ольгерд и Витовт, Довмонт и Кейстут, это должно было показать, что Литва – исконная часть России.

Украинцев на памятнике много: и киевские князья, и Даниил Галицкий, Петр Могила, и Гоголь. А еще дипломаты Виктор Кочубей и Александр Безбородько, полководец Иван Паскевич, переводчик «Илиады» Николай Гнедич, композитор Дмитрий Бортнянский, просветитель Константин Острожский, печерские святые, Феофан Прокопович и др. Короче говоря, около трети персонажей – это политические или культурные деятели Украины или украинцы, работавшие на империю.

Но что касается Шевченко – это явная недоработка… Если бы тогда поэта по повелению императора не убрали из списка, его изображение на российские купюры попало бы (на них есть памятник «1000-летие России»).

Памятник «1000-летие России» был торжественно открыт в 1862 г. в присутствии Александра II и всего августейшего семейства. В Новгород прибыли также приближенные императора из его свиты, а еще было привезено около 12 тысяч солдат и офицеров. Присутствовало на открытии памятника и множество простых зрителей. Численность населения Новгорода на несколько дней практически удвоилась. Церемония включала крестный ход к Софийскому собору после литургии во всех храмах Новгородского кремля и в Знаменской церкви, а также переложение святых мощей строителя Софийского собора князя Владимира Ярославича из обветшавшей деревянной раки в новую серебряную. Император принял депутацию от местных дворян, затем объехал войска, построенные для парада, после чего вместе с императрицей и свитой под колокольный звон направился в Софийский собор, где отстоял литургию. Затем крестный ход двинулся от собора к памятнику, вокруг которого были построены войска и разместилась на специально сооруженных помостах публика. После того как с памятника было снято покрывало, был совершен салют из 62 пушек, затем прошел военный парад, а после него был устроен торжественный обед. Третий день празднования совпал с днем рождения великого князя Константина Николаевича. После молебна в соборе император принял хлеб-соль, преподнесенные ему крестьянской депутацией на деревянном блюде. Затем он посетил гимназию и приют, за этим последовал обед, а вечером – снова бал.

И вроде как все удалось. Монумент глубоко символичен, поражает его масштабность, впечатляет список персонажей. Но нелишним будет отметить, что часть исконно российских персонажей неизвестна российским школьникам – они не упоминаются в учебниках по истории.

Ну и после того как Хмельницкий сподобился попасть на этот монумент, патриотическая российская общественность Киева возжелала поставить ему памятник. Кому ваять? Микешину! Он уже проявил себя. И это будет проект самого шовинистического памятника в России.

За включение в список выдающихся людей Шевченко авантюристу Микешину ничего не было, ведь памятник получился очень удачным. Да и обаятельный Микешин учил рисованию не кого-нибудь, а царевен, и наверняка получил «индульгенцию».

Так что, если нужен идеологически безупречный проект монумента, который наверняка будет утвержден монархом, понятно к кому обращаться. Когда было решено возвести в Киеве монумент Владимиру Крестителю, подумали: а зачем на этом останавливаться? Раз такое дело, то неплохо бы и Хмельницкого увековечить.

Кому первому пришла такая идея – Максимовичу или Костомарову, неизвестно. И если Максимович был аполитичен, то украинофил Костомаров был наказан за участие в Кирилло-Мефодиевском братстве. Как бы то ни было, но воплощению этой идеи мог поспособствовать именно Михаил Юзефович.

И если Костомаров стыдливо умалчивал, какое значение он придает Хмельницкому как исторической фигуре, то Юзефович прямо заявлял: Хмельницкий – герой российской истории, воссоединивший малороссов и великороссов под скипетром монархии Романовых. Поэтому поставят памятник в Киеве, но будет он от всей России.

Юзефович возглавлял киевскую комиссию по изучению древних актов, руководил народным просвещением в Юго-Западном крае и яростно боролся против всех и всяческих сепаратистов. Он принимал участие в разработке и Валуевского циркуляра 1863 г., и Эмского указа 1876 г. о борьбе с «малороссийским наречием». Поддерживал москвофилов в Галичине, используя средства, поступающие из Петербурга. Инициировал разгон «крыши» украинофилов – Юго-западного отделения Русского географического общества и газеты «Киевский телеграф». Поэтому высокое начальство считало, что вредной идея Юзефовича быть не может. К тому же в крае было неспокойно. Только-только подавили очередное польское восстание, так что нелишним будет показать, кто тут главный.

Микешин с энтузиазмом взялся за работу и создал проект самого шовинистического памятника из всех, ранее установленных в России. На гранитном постаменте, по форме похожем на курган, на гарцующей лошади сидел гетман. Под копытами коня были изображены распластанное тело ксендза-иезуита, покрытое разорванным польским флагом, а рядом – звенья разорванных цепей. Сбитые скачущим конем, летели со скалы фигуры польского шляхтича и еврейского арендатора. Внизу, перед скалой, располагались еще четыре фигуры: слепой кобзарь и его слушатели – белорус, малоросс, великоросс и червоноросс. На барельефах изображались эпизоды битвы под Збаражем и въезд войска Хмельницкого в Киев.

Возможно, что унижение поляков и евреев не особо расстраивало украинофилов. Надо понимать, что на территории современной Украины польское и украинское движения были конкурентами, и возможное возрождение Речи Посполитой не вызывало у украинцев энтузиазма. Поэтому не стоит говорить о «солидарности угнетенных наций». Юзефович же как представитель русского национализма и монархизма считал инородцев опасной социальной категорией. Надо было показать, как гетман побеждает поляков, поэтому на проекте барельефа постамента была отнюдь не Переяславская рада, а битва под Збаражем. Лишний камень в «польский огород».

Средства на памятник предполагалось собрать по благотворительной подписке, но пожертвования поступали плохо. Верные патриоты не торопились трясти мошной, а генерал-губернатор Дондуков-Корсаков полагал, что так изобразить евреев и поляков – это все-таки перебор. На подвластных ему территориях было неспокойно, так что привлекать лишнее внимание к межнациональным отношениям крайне нежелательно. Политические мотивы и недостаток средств привели к тому, что утвержденный проект памятника пришлось изменить. Исчезли с монумента попираемый польский флаг и антисемитская тематика, фигуры кобзаря и его вполне «русских», частично православных слушателей, а также барельефы.

Время шло. Морское ведомство пожертвовало на строительство памятника 1600 пудов (25,6 т.) старой корабельной меди. В 1877 г. наконец была изготовлена гипсовая модель памятника, а в 1879-м в Санкт-Петербурге, на литейно-механическом заводе Берда, при участии скульпторов Пия Велионского и Артемия Обера, композицию отлили из металла.

Встал вопрос о месте установки. После долгих споров было решено, что это будет Софийская площадь. Но неожиданно Петербург отверг этот вариант. Дело в том, что памятник, если бы его установили на Софийской площади, располагался бы между алтарными стенами Софийского собора и Михайловского Златоверхого собора.

Предполагалось, что статуя будет ориентирована так, чтобы гетманская булава была угрожающе направлена в сторону Польши. Но в таком случае конь Богдана Хмельницкого был бы обращен хвостом к шествиям многочисленных православных паломников. Это возмутило киевское духовенство, и оно написало жалобу в Синод.

И ситуация зависла, но не из-за споров о хвосте – не хватало денег на постамент. Казна выделять средства не торопилась, и скульптура гетмана несколько лет простояла во дворе присутственных мест (полицейского участка и пожарной части), став персонажем городских анекдотов. Остроумцы говорили, что гетмана арестовали, потому что «у него пашпорта нет».

В 1886 г. наконец из городской казны было выделено 12000 рублей на установку памятника, а Киевская городская управа отдала для постамента 30 кубических саженей гранита, которые остались от строительства опор Цепного моста. После этого киевский архитектор Владимир Николаев спроектировал и построил постамент. Архитектор работал бесплатно, а те деньги, которые удалось сэкономить, потратил на установку вокруг памятника ограждения с фонарями.

Чтобы не оскорблять чувств верующих, скульптурную композицию развернули, после чего булава стала грозить скорее Швеции, чем Польше. Впрочем, непонятно, грозит она или ориентирует. Историки задаются вопросом, а не была ли ранее в проекте булава направлена в сторону Москвы?

О том, что монумент имеет отношение к России, говорили лишь надписи на постаменте: «Хотим под царя восточного, православного» и «Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия». 11 июля 1888 г., во время празднования в Киеве 900-летия крещения Руси, памятник Богдану Хмельницкому был окончательно установлен и освящен. Православные иерархи «подобрели» и наконец-то принялись освящать памятники.

В период Директории и в первые годы советской власти надпись сделали нейтральной: «Богдан Хмельницький. 1888», и она сохранилась до наших дней. В результате Хмельницкий, как и Владимир Креститель, стал одним из символов Киева и вполне удовлетворяет национально-патриотическому духу мазепинцев, петлюровцев и бандеровцев.

Таковы парадоксы, которые и не снились Михаилу Юзефовичу, дожившему до открытия этого памятника. Он не знал, что в результате увековечил не инициатора воссоединения Малороссии и Великороссии, а «выдающегося украинского государственника». История наполнена иронией.