Встреча [= Свидание]

Глава восьмая

Приехав в прошлом году во Францию, я случайно познакомилась с юношей моего возраста по имени Симон Лекёр, называвшим себя Борисом, так и не знаю, почему.

Он сразу мне понравился. Красивый, выше обычного француза, с богатым воображением, ежесекундно превращающим самые банальные события повседневной жизни в необычные романтические приключения, как в фантастических повестях.

Но я тут же поняла, что мне, скорее всего, понадобится много терпения, чтобы спокойно мириться с его экстравагантными выдумками, а если точнее выразиться, сумасбродством. «Видимо, я к нему неравнодушна, — сказала я себе в первый же день, — иначе мы моментально возненавидели бы друг друга».

Мы встретились при странных и в то же время обыденных обстоятельствах благодаря коротенькому объявлению в ежедневной газете. Оба искали какую-нибудь непостоянную не слишком обременительную работу, позволившую бы заработать если и не необходимые, то, уж во всяком случае, не лишние деньги. Он утверждал, что тоже студент.

Итак, в коротеньком объявлении, состав ленном в телеграфном стиле, с более или менее разборчивыми сокращениями, было написано, что «требовались юн. или дев. для присмотра за двумя детьми, мальчиком и девочкой». Наверное, нужно было сидеть с ними по вечерам, отвозить в школу, водить в зоопарк и тому подобное. На встречу мы пришли вдвоем, но больше никто не явился.

Тот, кто дал объявление, за это время, вероятно, отказался от своей затеи, либо другими способами добился желаемого. Во всяком случае, столкнувшись нос к носу, мы оба — и я, и Симон — решили, что перед каждым из нас — потенциальный работодатель.

Когда мы обнаружили, что в действительности все не так и настоящий работодатель подложил нам свинью (или, как говорят во Франции, «кролика»), я не очень расстроилась. Симон же, ни на секунду не растерявшись, сознательно и с видимым удовольствием продолжил это недоразумение, начав со мной разговаривать так, будто отныне я — его патрон.

— Вы не станете возражать, — спросила я в том же тоне, — если придется работать под началом у девушки? — Он ответил, что, напротив, очень рад.

Он произнес «рад», а не «был бы рад», что означало продолжение игры. В свою очередь, я прикинулась такой, какой он меня представил; я находила это занятным, и он сам казался мне забавным и очаровательным.

Я даже добавила, что дети, за которыми с этого момента он будет следить по моему поручению, не заслуживали ни малейшего доверия: они состояли в террористической организации, взрывающей атомные электростанции. Идиотская небылица, которая, непонятно почему, пришла мне в голову.

Потом мы пошли в пивную на ближайшем бульваре, и он угостил меня кофе со сливками и бутербродом. Я захотела заказать пиццу, но он тут же бросился рассказывать новые байки про эту забегаловку, где, чтобы избавиться от вражеских лазутчиков, им якобы подают отравленную еду.

Поскольку официант оказался неразговорчив, с угрюмым зловещим лицом, Симон предположил, что он — советский шпион, на которого как раз и работают оба ребенка.

Мы оба веселились от души, шептались, как заговорщики или влюбленные, чтобы официант нас не услышал. Все подряд вызывало у нас смех. Создавалось впечатление чего-то необычного, особенного, чуть ли не сверхъестественного.

Кофе со сливками оказался отвратительным, но мой приятель со всей серьезностью объяснил мне, что если я не откажусь от чересчур крепкого кофе, то ослепну, как это случается со всеми зеленоглазыми людьми вроде меня. И, конечно, воспользовался случаем, чтобы отпустить традиционные комплименты наподобие «таинственного взгляда» и «инопланетного блеска глаз»!

Мне нужно было отправиться на Северный вокзал и встретить там мою подругу Каролину, которая должна была приехать амстердамским поездом. От того места, где мы находились, это в двух шагах. Разумеется, Симон захотел меня проводить и предложил пойти пешком. Хотя точнее было бы сказать «Симон решил, что мы пойдем пешком», поскольку его постоянно бьющая ключом фантазия парадоксально сочеталась с проявлениями властности.

Мы весело пустились в путь. Симон мастерски придумывал разные фантастические истории про места, мимо которых мы проходили, и про людей, встречавшихся нам по дороге. Но, по его милости, мы выбрали какой-то странный неудобный маршрут, в правильности которого он не был полностью уверен, но полагал, что по все более безлюдным улочкам можно добраться быстрее.

В итоге мы окончательно заблудились. Я боялась опоздать, да и Симон мне изрядно поднадоел. Я несказанно обрадовалась, когда мне удалось поймать такси, как знак судьбы появившееся в этом заброшенном краю.

Прежде чем распрощаться с горе-проводником, который по неким из ряда вон выходящим причинам наотрез отказался поехать со мной в машине, я все-таки назначила ему свидание на следующий день под предлогом, причем совершенно бессмысленным (преднамеренно бессмысленным), вновь посетить этот унылый квартал, лишенный всякой туристической привлекательности, начав осмотр с того же самого места, где мы расстались, то есть с середины длинной прямой улочки, зажатой между ветхими изгородями и облупленными стенами домов, а разрушенная беседка послужит нам ориентиром.

Я боялась, что сама не узнаю этого места, и мы решили до начала экскурсии встретиться в том же бистро, где сидели сегодня. Возможно, пиво там окажется менее противным, чем черный кофе.

Таксист нервничал, утверждая, что его автомобиль затрудняет движение, что было полной глупостью, поскольку никакого движения здесь не было. Однако скоро должен был прийти поезд, и мы с Симоном поспешно сказали друг другу «до свидания». В последний момент он выкрикнул номер телефона, по которому можно было ему позвонить: семьсот шестьдесят пять, сорок три, двадцать один.

Усевшись в такси, еще более допотопное и раздолбанное, чем те, что курсируют по Нью-Йорку, я подумала, что ярко-желтый цвет, к которому мы привыкли, во Франции бросается в глаза, хотя у Симона он не вызвал, впрочем, ни малейшего удивления.

Подробнее анализируя ситуацию, я стала размышлять над тем, как все же машина оказалась именно там, где мы шли: обычно таксисты не ищут клиентов в пустынных, фактически нежилых кварталах. Совершенно непостижимо…

Я совсем растерялась, когда заметила, что водитель поправил отражатель заднего вида внутри салона над лобовым стеклом так, чтобы удобнее было видеть не дорогу сзади, а меня. Встретившись со мной взглядом в маленьком прямоугольном зеркальце, он не смутился и не отвел глаз. Неправильные черты его волевого лица казались асимметричными. И выглядел он как-то зловеще.

Темные зрачки в глубоких впадинах неотрывно следили за мной в зеркале (неужели он настолько хорошо знал лабиринт здешних улиц, что мог ехать на большой скорости, не разбирая дороги?), и я, сконфузившись, спросила, далеко ли еще до Северного вокзала. Мужчина жутко скривился, изобразив подобие улыбки, и, растягивая слова, проговорил:

— Не волнуйтесь, сейчас приедем.

От этих невинных слов, произнесенных мрачным (боязливый человек сказал бы — угрожающим) тоном, я еще пуще перепугалась. Позже я раскаялась в чрезмерной трусости, но подумала, что безудержный полет фантазии Симона, наверное, заразителен.

Я полагала, что в тот момент, когда мы с Симоном разошлись в разные стороны, до вокзала было рукой подать. Однако такси ехало уже очень долго по совершенно неизвестным кварталам, скорее напоминающим дальние окраины.

Повернув за угол, мы внезапно очутились прямо перед знакомым фасадом Северного вокзала. На краю тротуара, там, где таксисты, лихо притормозив, высаживают клиентов, меня ждал Симон.

Он галантно распахнул дверцу и, вероятно, расплатился за проезд; я видела, как он быстро наклонился к опущенному стеклу, и водитель, не дожидаясь ничего другого, рванул с места. Обмен репликами (содержания было не разобрать) состоялся в одно мгновение, но не берусь утверждать, что, кроме этого, произошло что-то еще, хотя бы отдаленно напоминающее передачу денег.

Неожиданное появление Симона абсолютно выбило меня из колеи. Он мило улыбался со счастливым видом ребенка после удавшейся проделки. Я спросила, как он сюда добрался.

— Я пошел кратчайшим путем.

— Пешком?

— Естественно. И жду вас уже десять минут.

— Но это невероятно!

— Может, и невероятно, но так оно и есть. Вы потратили кучу времени на совсем небольшое расстояние. Теперь поезд ушел, а подружку вы упустили.

К сожалению, он был прав. Я опоздала на десять минут, и будет весьма непросто отыскать Каролину в толпе. Мне надо было ждать ее около поезда у входа на перрон.

— Если позволите мне высказать свое мнение, — заметил Симон, — шофер нарочно повез вас окольным путем, чтобы получилось длиннее. Вас все не было, и я в какой-то момент решил, что вы больше не вернетесь: похищения совершаются всегда в желтых такси. Так у нас водится. Вам нужно остерегаться: каждый день в Париже подобным образом пропадает добрая дюжина хорошеньких девушек. Не долгий остаток своих дней они проводят в роскошных домах свиданий Бейрута, Макао и Буэнос-Айреса. Не далее как в прошлом месяце обнаружили…

Потом, будто внезапно вспомнив о срочном деле, Симон прервал свои нелепые россказни и поспешил заявить:

— Извините, мне нужно идти. Я и так сильно задержался… До завтра, как условились.

Напоминая о предстоящей встрече, он заговорил тихо и таинственно, словно опасаясь вездесущих подслушивающих шпионов. Я ответила: «До завтра», — и увидела, как он побежал и сразу потерялся в толпе.

Тогда я повернулась к главному входу вокзала и обнаружила Каролину, которая с улыбкой до ушей шла мне навстречу. К моему великому удивлению, она вела за руку маленькую светловолосую хорошенькую девочку лет семи-восьми. Правая рука Каролины была занята чемоданом, а левой, отпустив девочку, она радостно меня поприветствовала и завопила, не обращая внимания на снующих между нами прохожих:

— Так-то ты меня встречаешь на перроне! Треплешься с молодыми людьми, а до моего поезда тебе и дела нет!

Она подскочила ко мне и расцеловала со свойственной ей восторженностью. Девочка смотрела куда-то в сторону со скромным видом юной вышколенной барышни, которую еще не представили. Я заговорила:

— Знаю, я чуточку опоздала. Прости. Я тебе все объясню…

— Не стоит оправдываться: я своими глазами видела, что ты была с интересным молодым человеком! Ну ладно, это — Мари, дочка Жанны и моего брата Жозефа. В Амстердаме меня попросили ее забрать и отвести обратно к родителям.

При этих словах девочка старательно и серьезно мне поклонилась, присев в замысловатом церемонном реверансе, какому учили девиц пятьдесят или сто лет назад. Я ответила ей: «Здравствуй, Мари!» — и Каролина с жаром продолжила свой рассказ:

— Она провела каникулы у тети, ты, конечно, помнишь, сестра Жанны вышла замуж за офицера русского флота. Я уже рассказывала тебе историю про Бориса, попросившего политическое убежище во время стоянки его судна в Гааге.

Рассудительным тоном взрослого человека, выражаясь слишком вычурным для малолетнего ребенка языком, малышка Мари прокомментировала:

— Дядя Боря не был настоящим политическим беженцем. Он — советский разведчик, замаскировавшийся под диссидента, которому было поручено посеять разброд и шатание в рядах работников атомной промышленности.

— Ты сама до этого додумалась? — спросила я лукаво.

— Сама, — ответила она, не дрогнув. — Я заметила, что у него на левом запястье — синяя татуировка, это его шпионский номер. Он пытался закрыть его кожаным браслетом, который носил якобы для укрепления сустава при нагрузке. Но это неправда, потому что он никогда не таскал тяжестей.

— Не слушай Мари, — сказала Каролина. — Она постоянно выдумывает всякую фантастическую небывальщину, шпионские страсти или истории про духов. Дети читают слишком много сказок.

В эту минуту я обнаружила, что за нами наблюдает какой-то человек. Он стоял за углом чуть поодаль, в нескольких шагах от нас, и чересчур пристально рассматривал нашу немногочисленную группу. Сначала я подумала, что его внимание было особенно сосредоточено на Мари.

Он выглядел лет на сорок или чуть постарше, на нем был серый английский двубортный костюм-тройка (пиджак, брюки и жилет), правда, поношенный, потертый и потерявший вид; такими же несвежими были рубашка и галстук, будто он спал одетым, пока ехал в поезде дальнего следования. В руке он держал черный кожаный чемоданчик, напомнивший мне, точно не знаю почему, саквояж хирурга.

Пронизывающий взгляд темных, глубоко посаженных глаз, асимметричные, тяжелые, неприятно грубые черты лица, большой рот, скривившийся в усмешке, — все это внезапно показалось мне знакомым, тем, что я видела совсем недавно, но забыла, где именно.

Вспомнила: он — шофер такси, доставивший меня на вокзал. Мне стало до того не по себе, что я почувствовала, как покраснела. Я отвернулась от мерзкого типа, но через несколько секунд уставилась на него.

Он, не шевелясь, смотрел в ту же сторону, что и раньше, но на самом деле, наверное, подстерегал Каролину. Я уже говорила, что Каролина очень привлекательная? Высокая, ладная, стройная, с коротко стриженными светлыми волосами, нежным, почти юношеским лицом, она — вылитая Джейн Франк, и мужчины любого возраста всегда оказывают ей более или менее явные знаки внимания.

Мне следует еще кое в чем признаться: уверяют, что мы похожи как две капли воды. Обычно нас принимают за сестер, а еще чаще — за близнецов. Нередко бывало, что друзья обращались ко мне, полагая, что говорят с ней, из-за чего и случились некие странные события.

Тут Каролина прервала ход моих мыслей:

— Что с тобой стряслось? — спросила она, с беспокойством разглядывая меня. — На тебе лица нет. Будто померещилось что-то ужасное.

Догадавшись о причине моего волнения, Мари принялась спокойно во всеуслышание разъяснять:

— Вон там — тот тип, что привязался к нам еще тогда, когда мы вышли из поезда. У него в чемоданчике полно ножей. Разумеется, он — развратник, я сразу это поняла.

— Потише, — прошептала Каролина, наклонившись к девочке под предлогом расправить складки на платьице, — он нас услышит.

— А он и так нас слышит, — громогласно заявила Мари. — Он за этим и явился.

И, обернувшись к незнакомцу, она ангельски улыбнулась ему, а потом вдруг ни с того ни с сего показала язык. Каролина беззаботно расхохоталась и для порядка, но неубедительно отчитала Мари, добавив:

— Я думаю, малышка действительно права. Очень может быть, что этот тип ехал в поезде вместе с нами. Кажется, я видела, как он разгуливал по вагону и торчал на перроне в Амстердаме, когда мы уезжали.

Очередной раз взглянув на подозрительного человека с черным чемоданчиком, я неожиданно оказалась свидетелем картины, которая лишь усугубила мою тревогу. Теперь мужчина смотрел не в нашу сторону, а на приближающегося к нему слепого, который ощупывал землю перед собой железным концом трости.

Это был высокий светловолосый юноша двадцати — двадцати пяти лет, облаченный в элегантную кремовую куртку из тончайшей кожи, распахнутую на груди, под ней был надет ярко-синий свитер. Глаза скрыты за темными очками с толстыми стеклами. В правой ладони — белая трость с изогнутой ручкой. Мальчик лет двенадцати держал его за левую руку.

На мгновенье мне почудилось, вопреки очевидности, что, переодевшись в слепого, вернулся Симон Лекёр. Само собой, я сразу поняла свою ошибку: при более внимательном рассмотрении сходство походок, костюмов и причесок молодых людей оказалось совсем незначительным.

Когда молодой человек с белой тростью и его поводырь приблизились к человеку в помятом костюме с врачебным саквояжем и остановились, то никто из них не обратил друга на друга внимания. Никаких приветственных слов или жестов, которые можно было бы ожидать в подобных обстоятельствах. Юноша с мальчиком не пошли дальше, и все трое замерли, стоя лицом к лицу.

А потом медленным и точным размеренным движением, будто подчиненные единому механизму, они одновременно повернули свои головы к нам. И так и остались стоять, окаменевшие, как три неподвижные статуи, изображающие юношу с бескровным лицом, наполовину закрытым очками с толстыми стеклами, мальчика слева от него, и мужчину в помятой серой тройке — справа.

Все трое пристально смотрели на меня, причем я готова была поклясться, что, несмотря на огромные черные очки, слепой тоже не спускал с меня глаз. Чрезмерно бледное, осунувшееся лицо подростка поражало своей неестественностью и призрачностью. Неприятные черты маленького взрослого отпечатались на нем отвратительной гримасой. Вся компания показалась мне вдруг настолько жуткой, что захотелось выть, чтобы прекратился этот кошмар.

Но, как и положено в страшном сне, я не могла выдавить из себя ни звука. Но почему Каролина ничего не говорит? И что же Мари — ребенок «без страха и почтенья» — стоит с нами, но не разрушает эти чары своей непосредственностью? Почему она даже не шевелится, неужели кто-то ее заколдовал, и она утратила дар речи?

Волна ужаса накатывала на меня так неумолимо, что я едва не потеряла сознание. Чтобы справиться с невыносимой дрожью, так не свойственной моей натуре, я попробовала переключиться на другую тему. В качестве зацепки на ум пришла только одна из нелепых речей Симона, которую он произнес час или два назад:

— Раньше я был не настоящей женщиной, — разглагольствовал он, — а всего-навсего усовершенствованной электронной машиной, сконструированной доктором Морганом. Потом он выбрал меня как подопытного кролика для различных опытов и проверки моих возможностей. Он проделал надо мной ряд экспериментов, а чтобы следить за моими действиями, нанял шпионов, не выпускавших меня из виду, причем некоторые из них сами были роботами.

Например, движения притворного слепого, якобы нечаянно оказавшегося рядом, показались мне механическими и прерывистыми. А под странными очками, которые словно увеличивались до громадных размеров, наверняка скрывались не настоящие глаза, а хитроумное записывающее устройство, может быть, даже излучатель, незаметно воздействующий на мои тело и мозг. А хирург-таксист — не кто иной, как Морган собственной персоной.

То ли случайно, то ли чудом пространство между мной и этими людьми расчистилось. Только что сновавшие здесь в большом количестве пассажиры моментально испарились. Невероятным усилием мне удалось отвернуться от гипнотизирующей меня троицы, ища поддержки у Мари и Каролины…

Они пристально смотрели на меня таким же застывшим нечеловеческим взглядом. Они — не союзницы, они — заодно с ними, против меня… Ноги подкосились, рассудок помутился, и я стала падать в пустоту с головокружительной высоты.

В то утро я проснулась с чугунной головой, во рту было противно, как будто накануне я переусердствовала в поглощении алкогольных напитков или приняла какое-то сильнодействующее снотворное. Хотя ничего подобного не было…

Так что все-таки я делала вчера вечером? Никак не могу вспомнить… Надо было встретить Каролину на вокзале, но что-то мне помешало… Не знаю что.

В памяти возникла, впрочем, некая картинка, но я не могла ее ни с чем связать. Просторная комната, захламленная разрозненной ветхой мебелью: стульями с продавленными сиденьями и остовами железных кроватей, которые обычно закидывают на чердак старых домов.

Помимо прочего, там была куча старых чемоданов самых разных размеров и форм. Один их них я открыла. Он был набит женской вышедшей из моды одеждой: корсетами, нижними юбками и красивыми старинными платьями. Рассмотреть изысканные украшения и вышивку было сложно, поскольку свет падал только от двух канделябров с остатками свечей, догорающих желтым дрожащим пламенем…

Потом я подумала о тексте того коротенького объявления, которое Каролина прочла мне по телефону, когда звонила, чтобы сообщить час прибытия своего поезда. Поскольку я искала приработок к стипендии, то решила сходить по адресу, указанному в этом странном предложении, которое моя приятельница нашла в экологическом еженедельном журнале. Но я так долго сегодня спала, что если желала явиться туда в назначенное время, то следовало бы уже собираться.

Я пришла ровно в половину седьмого. Было уже почти совсем темно. Ангар не заперт. Я толкнула дверь, на которой не было замка, и вошла.

Внутри было тихо. В слабом свете, проникавшем сквозь мутные стекла трудно было различить окружавшие меня предметы, наваленные повсюду как попало и, видимо, уже никому не нужные.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я наконец заметила мужчину, стоявшего прямо передо мной. Не вынимая рук из карманов плаща, он неподвижно смотрел на меня, не говоря ни слова, не выказывая ни малейшего желания со мной поздороваться.

Я решительно к нему направилась…