Встречи в Колымской тайге

27 сентября

Через пару часов «Дриада» оставила за собою развилку, плес у скалы и, сдерживаемая одним якорем, не спеша покатила по Лакланде.

А в тайге перенова. Снег припудрил стволы лиственниц, пригнул кусты, выгладил косы и отмели. Все живое залегло. Страшно ходить, когда каждый твой шаг на снегу отпечатывается.

К обеду проплываем мимо той скалы, где спали на костре-вулкане.

— Приветствую тебя, родимый уголок! — кричит Лёня.

Причаливаем к левому берегу и отправляемся на разведку. Где-то здесь в Лакланду впадает ручей Тайный. Свое название он заслужил тем, что, не дотянув с километр до Лакланды, уходит под землю весь, до последней капельки, и подземными родниками вливается в Лакланду. Паничев предупреждал, что это место легче всего можно найти в декабре или январе — там, где выходят родники, Лакланда никогда не замерзает.

Лёня ворчит, что Тайный нужно было искать до снега. Теперь все закрыто. И правда, угадать трудно. Сухие протоки, небольшие лощинки, русла мелких ключиков засыпал рыхлый снег, сделав их похожими друг на друга.

Солнце уже коснулось верхушек лиственниц, как бы предупреждая, что пора думать о ночлеге, а Тайный все не открывался.

Возвратились к плоту, попили остывшего чая и решили проплыть еще километра два. На этот раз пристали к небольшому, но очень высокому завалу. Прямо пирамида, сплетенная из обкоренных лиственниц. На середине завала стоит небольшая чозения. На ее ветках кое-где трепыхаются острые листочки.

Бумка забралась на вершину завала, стоит, слушает. Прислушались и мы. Сначала тихо было, потом вдруг: гел-гел-гел…

Гуси!

Гусиный гомон доносится откуда-то из тайги. А вдруг там озеро? Закрепляем плот, привязываем к нему Бумку. Бежать по тайге трудно и опасно. Снег прикрыл и ямки и кочки. Чуть не угадал — упал, того и гляди, ногу поломаешь.

Прибрежная тайга узкая, метров двадцать пять–тридцать, а дальше бескрайнее болото. Гусиный разговор доносится из-за высокой морены, подступающей к болоту с левой стороны. Нас с криком сопровождает дятел желна. Крупный, черный, с красным хохолком на макушке. В его пронзительном «клеть-клеть-клеть» чувствуется и разбойная удаль и возмущение. Он уже раз пять обогнал нас, присаживался на деревья и делал вид, что выколачивает короедов. Останавливаемся, ждем, пока он уберется подальше. Тот и правда постучал, повертелся, кивикнул и улетел. Поднимаемся на морену и попадаем в молодой лиственничник, среди которого то здесь, то там белеют остовы сухих деревьев. Когда-то здесь прошумел верховой пожар, и теперь поднялась частая молодь.

С морены открывается широкий плес, у кромки которого расположился табун гусей. Темные птицы почти незаметны на фоне воды, и только снег предательски оттеняет их крупные силуэты. Табун большой, штук двадцать. Один гусь плавает посередине плеса, часто поворачивает голову и кричит: гел-гел-гел-га-гаг-га… Табун дружно ему отвечает.

Пригибаемся, спускаемся к плесу, попадаем на русло сухого ручейка, по нему пробираемся почти к воде.

Гуси совсем рядом. Слышно, как плещутся, видны волны. Вдруг прямо на нас выплыло три крупные птицы. Два гуся, вытянув длинные шеи, полощут клювы в воде, что-то там выискивают, а третий просто плывет и посматривает по сторонам. Поворачиваюсь к Лёне, тот прицелился, ждет команды.

— Готовсь! Три-четыре! — скомандовал я и выстрелил в ближнюю птицу. Лёня запоздал с выстрелом и ударил, когда гуси разгонялись для взлета. Табун зашумел крыльями, загелгекал и, прижимаясь к воде, подался в верховья ручья. Мы бросились к добыче. Еще пару таких красавцев, и мы имеем новую подушку. Сегодня на обед, вернее, на ужин гусь в собственном соку.

Плес оказался устьем ручья Тайного. Громадные каменные глыбы обсели плес, забрели в студеную воду. Все они обкатанные, лоснящиеся, так называемые бараньи лбы. Глядя на них, можно зримо представить мощную и неукротимую поступь ледника, вспахавшего эту долину.