Встречи в Колымской тайге

3 октября

Вчера, возвращаясь с рыбалки, видели росомаший и оленьи следы. Там, где олени копытили ягель, росомаха порыскала, обследовала несколько копанок и отправилась дальше, оставив горку помета. В нем полно оленьей шерсти.

С росомахой шутки плохи. Она может подгрызть столбы лабаза, забраться на самое крутое и неудобное дерево, справиться с любой загородкой. Проникнуть в нашу избу росомахе ничего не стоит.

Часть продуктов мы спрятали в железную бочку-печку, часть с помощью трехмиллиметровой проволоки повесили на сучья, остальные сложили под нары. Потом я натянул вокруг избушки корд и обвешал консервными банками. Одну нить протянул к стоящему на столе радиоприемнику. Получилась очень чувствительная система. Лёня перед сном вышел из избушки покурить, забыл об автостороже и врезался в корд. Поднялся страшный звон. Кузька, который выуживал из целлофанового мешка кусочки печенья, огнем метнулся в валенок. Бумка всполошилась и заскулила. В то же мгновение сработала вторая часть автосторожа: включилась на полную мощь «Спидола».

Утро. Солнце уже взошло, но его не видно за низкими тучами. Флаг на жерди полощется и хлопает под порывами ветра. Наш путь на север, за Лакланду. Нужно разведать распадок, примыкающий к реке с правой стороны. Там бежит небольшой ручеек Лира. Он и вправду красив и певуч. Быстрый, звонкий. Весь в тальниках и чозениях. Местами верхушки тальников обгрызены. Это следы лосиной трапезы. Широкие отпечатки копыт тянутся вдоль ручья. Снег уже успел припорошить их. На высокой чозении сидит куропач и наблюдает за нами. Рядом на ветке много вкусных ивовых почек. Он же не склюнул ни одной…

Этих куропаток у нас называют русловками. Другой вид, значительно меньших и более доверчивых, именуют горняжками. И то и другое неверно. Увиденные нами птицы — обыкновенная куропатка, а именуемые горняжками — тундряные куропатки. Птенцов белой куропатки выводят оба родителя, у тундряной — одна самка. У обыкновенной куропатки перья с розовым оттенком, у тундряной — с голубым.

В первый год моего приезда на Север меня пригласили порыбачить. Как раз весна была. Стланик только-только из-под снега поднялся, ручьи вовсю разгулялись, солнце палит, как на юге. Мы шли по широкому и длинному распадку. А вдоль всего распадка на голых лиственницах, на стланиковых ветках и просто на высоких кочках сидят куропачи и скрипят.

— Видишь, какие они чумные весной? — объясняет мой спутник. — Вырядился и бахвалится. Куропаток приманивает. Их в это время стрелять легче легкого. На пять метров подпускают. Моя воля — я б разрешил весной охоту на них. Зачем столько петухов? Одного на двадцать куропаток хватит.

Потом я узнал, что наряд куропача — это практически наряд смертника. Он сидит живой приманкой до тех пор, пока не выведутся цыплята-пуховички. Если удастся выжить, куропач станет заботливым отцом многочисленного выводка. Тогда он будет прятаться так же старательно, как и остальные птицы. Оперение сменит на более скромное. Самец куропатки — единственная у нас на Севере птица, линяющая четыре раза в год…

Вдоль ручья — лиственницы, между ними — заросли шиповника. Каждая из веток украшена крупными ягодами. Мы на ходу набиваем ими рты. Подмороженные ягоды необыкновенно вкусны. На месте глухарей, рябчиков и куропаток я бы питался только ими. Но сейчас глухари питаются подмороженной стланиковой хвоей. Летом глухарь никогда не ест хвои. Конечно, ему хватает насекомых, цветов, всевозможных ягод. Да и летняя хвоя слишком жесткая. Другое дело, когда хвою лиственниц и стланика обдадут первые заморозки. Это для глухаря как бы специальная обработка.

За четыре часа довольно-таки быстрого хода мы пересекли один соболиный след, пять горностаевых и два беличьих. Негусто. Встречается много заячьих троп и куропачьих набродов, но они нас интересуют значительно меньше.

Идти легко. Снег мелкий, поклажа состоит из палатки, печки, спальника и четырехдневного запаса еды. Ну еще топор, ружья, ложки и все такое. Мы решили пока что не носить капканов и приманки: вдруг места не понравятся.

Давно закончились скалы, ложе ручья здесь крутое. Он сузился, притих, и звенят только водопады. Здесь лиственницы тянутся узкой гривкой, все остальное покрыто зарослями стланика и ольховника. Мы уже трижды поднимали небольшие куропачьи стаи. Две белоснежные птицы стали нашей добычей. Сейчас же объявляем перекур. Отыскиваем упавшее сучковатое дерево, располагаемся табором, разводим костер.

Куропатки уже ощипаны. Многие животные во время опасности оставляют в зубах хищника пух или перо. Догонит лиса зайца, ухватит зубами за бок, а тот всю шерсть из бока ей в зубах оставит, сам — в кусты. Пока лиса от шерсти прокашляется, косого и след простыл. Через некоторое время шерсть на голом боку зайца вырастает так же густо и пышно.

Оперение только что убитой куропатки снимается легко и чисто. Но стоит тушке остыть, каждое перо придется выдирать буквально с кожей. Перья не выбрасываем, а собираем в целлофановый мешочек. Это чудесная маскировка для капканов и приманка к тому же.

— Чуф-чуф! Фу-фу-у, — раздалось за нашими спинами, — ч-ч-ч!

Седая чернохвостая белка змейкой взвилась на лиственницу, перепрыгнула на соседнее дерево и замелькала среди веток.

Бумка метнулась к лиственнице, зарычала и гавкнула на белку. Та, в свою очередь, фыркнула на Бумку и сердито шоркнула лапами по коре.

Белка уже выкуняла — пышная зимняя шуба отливает сталью. Хвост линяет раз в год и все время остается черен, кисточки на ушах зверька только что пробиваются. Значит, первое впечатление обманчиво. Пока кисточки не отрастут и не загнутся назад, белку трогать нельзя.

Давно отозванная Бумка поглядывала то на белку, то на нас. Ей не терпелось еще поохотиться, но она уже усвоила слова «лежать», «нельзя», «ко мне» и знала, что можно получить, если не послушаться.

Но вот белка начала спускаться. Пробежит метр-полтора по стволу, усядется на сучок. Потом тихо так: «круц-круц» — и еще немного спустится. Так она добралась почти до земли и уже настроилась было прыгнуть, но Лёня звякнул крышкой котелка, и зверек галопом вверх по лиственнице.

Мы уже допивали чай, когда белка наконец-то поняла, что мы ей ничем не угрожаем, спустилась к самым корням, спрыгнула на снег и черным кузнечиком поскакала между деревьями…

За куртинкой высоких лиственниц и могучим ольховником раскинулось небольшое озеро. Поднимаемся на крутой противоположный берег и попадаем на водораздел. Где-то под камнями вызванивает вода. Сейчас из-под наших ног вытекают два ручейка: один бежит на юг, к Лакланде; другой на север, в какую-то другую реку. Пробуем проследить путь ручейка-северянина.

Через сотню метров попадаем на баранью тропу. Спускаться здесь легко и быстро. Лес тянется узкой полосой и просматривается насквозь. Деревья высокие и тонкие. На некоторых темнеют гнезда. Все чаще встречаются беличьи следы. В некоторых местах натропили небольшие горностаи. Соболиных следов не видно.

Распадок неожиданно разделяется на два больших рукава. Правый как будто чуть пошире, и тайга в нем погуще. Поворачиваем направо, проходим километра полтора и упираемся в тупик. Здесь совсем недавно паслись бараны. Видим открытые кустики пушицы, россыпи бараньих катышков. В нескольких местах желтеют лежки. Это для меня новость. Я считал, что бараны отдыхают только у подножия скал.

Возвращаемся назад, выходим в левый рукав — и сейчас же открытие. В этом распадке лет 20–30 назад заготавливали лес. Остались только мелкие лиственнички. Крупные и средние деревья срублены. Из-под снега темнеют пни. Это нас расстроило: там, где лес выбран, хорошей охоты не жди.

Вечереет. Достаточно поисков, пора останавливаться.

Проходим еще несколько сотен метров и видим штабель метровки — коротких бревен — и почти рядом огромную красноватую цистерну. Одна боковина цистерны вырезана. Находим три разбитые кровати, остов полуприцепа, две ржавые бочки.

Решено: будем ночевать в цистерне. Она чиста, и нигде никаких запахов. Выстилаю дно метровкой, накрываю стлаником, готовлю постель. Лёня отгребает снег от задней стенки и разжигает костер. От стенки сразу дохнуло теплом.