Вверх тормашками

Глава 10

Прячась в тени, Куп прокрался к дому Эдди, будучи не лучшего мнения о вторжении со взломом, но в подходящем настроении, несомненно. Его ум, подобно наркоману, тайком возвращался обратно в бар, к Веронике, полураздетой, с ее гладкой белой кожей, жаждущим ртом и податливой маленькой грудью. О Боже, она была такая нежная и вкусная! И ее желание было столь же сильное, как у него. Никто не смог бы убедить его в обратном.

«Даже сама Ронни», — свирепо подумал Куп, вспоминая ее слова. У нее было такое холодное выражение, когда она сказала: «Это была ошибка». Он так стиснул зубы, что заныла челюсть.

Черт побери, можно подумать, будто он этого не знал наперед. И все же воспоминание о том, что она подытожила случившееся между ними как некую ничего не значащую ошибку, заставляло его снова взъяриться. Потому что, видит Бог, в этом она была абсолютно права. Ему не было никакой надобности разжигать эту горячку, если единственной причиной его пребывания в Фоссиле был Эдди. И уж совершенно точно у него не было ничего общего с сестрой Кристл. Ничего, кроме сходства эмоционального склада, что каким-то необъяснимым образом поддерживает искру между ними. Все это о чем-то говорит.

Но поди объясни это своей эрекции! Эту чертову штуку можно было бы использовать, чтобы вышибить дверь в доме Эдди, мрачно подумал Куп. И если бы он не владел в совершенстве тайной техникой разведчика, возможно, он сделал бы это прямо сейчас.

Он обследовал все окна и двери, отыскивая слабые места и попутно делая все возможное, чтобы привести себя в порядок. В то бесстрастное, целеустремленное состояние, благодаря которому в своей армейской группе он снискал прозвище Айсберг. Вытеснив из головы мысли о Веронике, он сконцентрировал все внимание на том, что ему нужно сделать, чтобы войти и выйти незамеченным.

В конце концов он обнаружил в цокольном этаже запасный выход, где не было таких современных замков, как на главной двери. Он открыл замок на второй секунде при помощи кредитной карточки. Оставалось только надеяться, что Эдди не поставил свою квартиру на сигнализацию. Иначе копы тут же прибегут по тревоге. Вообще, не считая потребности сжечь энергию, закачанную в вены после провала с Вероникой, Куп не вполне представлял себе, что он собирается здесь делать. Несомненно, судьи выписали ордер на обыск, и полиция наверняка все основательно переворошила. Причем куда более опытно, чем мог он сам. Конечно, он был натренирован, как входить и выходить. Он умел оценивать рельеф местности, захватывать заложников и убегать, но не искать ту вошедшую в поговорку иголку в стоге сена. Поэтому вероятность найти что-то, что могли пропустить при обыске до него, была невелика.

Но сегодня Куп должен был возобновить контакт с Эдди, пусть даже только через вещи, которые трогал его брат. Кто знает, может, это что-то подскажет ему? Какие-то предметы, которым не придали значения копы, возможно, выведут его на нужную дорогу и помогут реабилитировать брата.

Как только глаза приспособились к темноте подвала, Куп пробрался через груду отбросов к деревянной лестнице и поднялся на первый этаж. Дверь на лестничной клетке была заперта. Но замок здесь был такой же хлипкий, как внизу, и Куп так же легко справился с ним при помощи той же кредитной карты. Он затворил за собой дверь и собрался поздравить себя с успехом, когда раздался низкий жужжащий звук. На контрольной панели рядом с дверью замигала светящаяся красная точка. Куп достиг ее двумя широкими шагами.

— Черт!

У него, вероятно, было максимум тридцать секунд. Он oолжен был успеть набрать код, чтобы отключить сигнал тревоги. Зная, что для кода выбирают легко запоминающееся число, Куп набрал на клавиатуре дату рождения Эдди. Зуммер продолжал жужжать. Понятно. Данный номер был слишком очевиден.

Других номеров Куп не знал. Ни страхового полиса, ни пин-кода банковского счета Эдди. Тогда, может быть, какая-то важная дата? Какая самая важная дата в его жизни? Впопыхах Куп перепробовал все другие комбинации включая собственный день рождения и день рождения матери. Нужно было бы сразу шмякнуть себя по лбу. Ну, конечно! День рождения Лиззи. Ура, Эйнштейн!

Но в мозгах обнаружился провал. Когда у Лиззи день рождения? Четырнадцатого марта? Нет. Тринадцатого. Правильно?

Куп набрал тройку, единицу и еще тройку. Зуммер не переставал жужжать. «Нет, погоди. Она родилась не в марте». Лиззи родилась в апреле. Он отправил ей тогда ту дурацкую куклу, купленную в Венеции. Он еще подумал о первом апреле — дне дураков, который служил ему напоминанием о приближении ее дня рождения. Куп нажал на четверку, единицу и тройку. Жужжание продолжалось. Он взял себя в руки. Дыхание его было ровным, нервы тверды, как камень. Он снова стал самим собой, впервые с тех пор как Вероника Дэвис плавной походкой вошла в «Тонк» в своей шикарной одежде. Еще одна попытка — и придется сматываться отсюда до следующего раза. Куп набрал ноль, четверку, единицу и тройку. Он заулыбался, когда жужжание прекратилось и красный свет перестал мигать. Да!

Он вспомнил, что адреналин толкает на путь, проходящий по острию лезвия. Странно, что он забыл об этом, учитывая, что когда-то подвергался каждодневной опасности. Удивительно, как быстро человек привыкает к другой жизни.

Куп направился в рабочий кабинет Эдди, воображая, что здесь или в спальне, вероятнее всего, можно будет выудить разрозненные доказательства… если таковые существуют.

Однако через час он готов был признать то, что знал всегда. Здесь не было ничего, что было бы еще не известно полиции. Чуда не произошло. Никаких свидетельств, которые можно было бы использовать для защиты Эдди, он не обнаружил.

Но он не считал, что зря потратил время, так как на всем, что было вокруг него, Эдди оставил свой отпечаток. След тепла и радости. В отличие от дома Кристл, где обстановка напоминала фантазию наркомана, обкурившегося опием, это было земное жилище. Спокойные тона, мягкая, удобная мебель и отдельные вещи — все это, вместе взятое, создавало атмосферу гостеприимства и уюта. Везде были расставлены фотографии Лиззи, а также дочери с отцом. И у обоих на лицах — такие огромные улыбки, что, казалось, если притронуться к ним, то можно почувствовать излучаемую ими любовь. В каждой комнате что-то да напоминало о Лиззи. В кабинете Эдди на стенах висели ее детские рисунки в рамках. Рядом с его кроватью на туалетном столике лежал глиняный круге оттиском крошечной руки. Куп смотрел на все это и качал головой. Какая несправедливость! Человек всегда желал своей дочери только добра, но в конечном счете был обвинен в злодеянии, которого не совершал. Это было чудовищно, просто абсурд.

Куп отбросил горькие мысли, грозившие отвлечь его внимание, которое он так рьяно сохранял. Он покинул спальню брата и открыл соседнюю дверь.

Это была детская комната. Первое, что он увидел там, была та дурацкая кукла, которую он посылал Лиззи к ее последнему дню рождения. Рядом, на бело-розовом покрывале, находились еще одна кукла и несколько мягких игрушек. На шее у них висело что-то на ленточках. Куп подошел ближе и узнал открытку, которую он запечатывал вместе с подарками. Он поддел кончиком пальца сложенную вдвое бумагу и при свете луны прочитал поздравление. Под печатными итальянскими буквами на открытке его собственным размашистым почерком было написано: «Лиззи. Счастливого дня рождения. Дядя Джеймс. Венеция». Не «с любовью и добрыми пожеланиями», а просто «дядя Джеймс». Видя, какое почетное место Лиззи отвела его подарку и открытке, он почувствовал себя величайшим обманщиком в мире. Какой уж там дядя! Его обуял стыд от сознания, что это был как раз один из тех нескольких дней, ождения, которые он только что силился вспомнить.

Куп снова развернул открытку и взглянул на свою подпись. Джеймс. Вид собственного имени на личной корреспондепции всегда заставал Купа врасплох. Он пользовался этим именем последние два года, когда подписывал свои книги. Но прежде чем его стали публиковать, для всех он оставался Купером или Купом. Для всех, за исключением его матери. В действительности данный вопрос не возникал до тех пор, пока она не ушла от них с отцом к Чапмену. Но даже после этого до военного конфликта дело не доходило. Так продолжалось еще несколько лет. Потом умер отец, и Купу пришлось переехать жить к матери с отчимом.

Сначала Куп отказывался отзываться на это имя, пытаясь добиться, чтобы мать называла его просто Купер. Но она знать не хотела никакого имени, которое пристало носить рабочему. Возможно, это было связано с ее собственными, далеко не престижными корнями. Но она доказала, что может быть еще упрямее, чем он. Имя Джеймс так и осталось в ее обиходе, и пока Куп еще находился под ее опекой, и позже, когда он жил самостоятельно и просто приезжал на уик-энд.

Таким образом, для Эдди он всегда был Джеймсом. Но для Купа Эдди всегда оставался Эдди, поэтому он не возражал, когда брат называл его Джеймсом. Он произносил это имя с любовью и восхищением, тогда как мать называла Купа так просто потому, что, как ей казалось, это делает его представительнее.

Куп встряхнулся, чтобы освободиться от грез. Он старался не замечать подтачивающего чувства под ложечкой. С тех пор столько воды утекло, его мать давно ушла из жизни. Но теперь это уже не имело значения. Сейчас он должен был как-то помочь своему оставшемуся родственнику. Но в данный момент, похоже, шанс сделать что-либо был ничтожно мал. Нужно забрать домой папку Эдди с финансовыми документами.

Напоследок он обвел взглядом комнату Лиззи, размышляя, что бы ему взять. По крайней мере он мог вернуть своей племяннице что-то из принадлежащих ей вещей. Может, это даст ей какое-то утешение, пока она не воссоединится со своим папой. Что касается реабилитации Эдди, то Куп чувствовал, что в нем начинает укрепляться пренеприятное убеждение в своих скудных возможностях. Все, что он мог сейчас реально сделать, — это оставаться в городе и быть готовым воспользоваться случаем, если таковой вообще когда-нибудь представится.

Коди медленно выходил из сна. Когда он пробудился достаточно, чтобы отдавать себе в этом отчет, то ощутил себя чрезвычайно расслабленным и свободным от стресса. По венам растекалась истинно Божья благодать. Но не это, ощущение физического тепла на груди и под ложечкой возбудило в нем любопытство, которое было украдено сном. Живое телесное тепло согревало всю правую сторону. В сонном хмелю он поморгал и приподнял голову с подушки, чтобы установить источник тепла.

Рядом лежала женщина, прижимаясь к нему, пристроив голову в ямке под его ключицей, где брали начало сухожилия мышц. Лицо женщины было скрыто за ее светло-каштановыми волосами, разметавшимися у него на груди, а также на ее руке, наброшенной поперек его живота. Коди окончательно проснулся. Сейчас он совершенно точно знал, кому принадлежит эта длинная, с округлыми формами фигура, спасение его жизни. Удовлетворенная улыбка тронула кончики его губ.

Вчера вечером, увидев Мариссу, стоявшую рядом с Вероникой, он, вероятно, подвергся облучению, сопоставимому во взрывом ядерной бомбы в тысячу мегатонн. Именно такой силы воздействие он ощутил в тот момент. Одна только мысль об этом вынудила его тряхнуть головой. О Боже! Они с Мариссой, два компонента взрывоопасного вещества, хранящиеся в раздельных емкостях, по стечению обстоятельств оказались на свободе. Достаточно было взглянуть на обоих, чтобы понять, чем это кончится. Марисса и Коди. Обе части смешались. Бам! И произошло возгорание. Он в жизни не испытывал ничего похожего. Коди, однако, хотел бы это продлить.Он осторожно высвободил руку из-под обильного водопада волос, убрал их с лица Мариссы. Отодвинулся, чтобы посмотреть на нее, мимоходом окинув два портрета на дальней стене. Потом вернулся назад и задержался на них.

У него упало сердце. На одной фотографии широко улыбалась маленькая кудрявая девочка, обнаруживая отсутствие двух передних зубов. С другой на него смотрел мальчик постарше, худощавый и длинноногий. У него были глаза Мариссы и ее улыбка тоже, только без ямочек.

Коди попытался внушить себе, что это, вероятно, ее племянница и племянник. Но данное объяснение не убеждало. И не только потому, что мальчик являл собой точную копию Мариссы, с той лишь разницей, что это был мужской вариант. На фотографии девочки детским почерком было написано: «Мамочке».

Вот незадача!

Не то чтобы Коди не любил детей — как раз наоборот. Но этот пункт был для него в некотором роде камнем преткновения. Какой мужчина мог бы спокойно смотреть, как его родная сестра то и дело меняет любовников и как от этого страдает его племянник? Ребенок только-только начинает привязываться к мужчине, а у мамы уже появляется новый друг. Именно так обстояло дело с Джейкобом, который в его юном возрасте постоянно наблюдал, как из дома исчезает очередной мамин мужчина. Но поскольку Коди не мог изменить поведение сестры, он поклялся себе никогда не создавать ситуаций, причиняющих боль чужим детям. Он слишком часто видел взгляд Джейкоба, чтобы наблюдать подобное выражение на лице любого другого ребенка. Поэтому, за редким исключением, он старался встречаться с женщинами, не обремененными семейным багажом. Если у женщины были дети, он устраивал свидания наедине, полагая — и совершенно правильно, как подтверждалось, — что привязанность может быть недолговечной. Во всяком случае, сведение до минимума общения с потомством избавляло от чувства вины за ложные надежды, которые могли возникнуть в детском уме. Проходной эпизод может создать иллюзию чего-то более постоянного. Выходя из двери, никогда нельзя уносить в своих руках сердце ребенка.

Отведя волосы от Мариссы, Коди заправил их себе под подбородок и заглянул ей в лицо. Поглаживая пальцем ей нос, он всматривался в ее веки с бледными синими жилками, в ее щеку с маленьким углублением. Даже сейчас, в покое, любой глупец наперед мог видеть, как через минуту от улыбки оно превратится в одну из тех умопомрачительных ямочек, что способны убить наповал.

Проклятие! Коди не желал уходить от нее. Он хотел сполна познать это удивительное эмоциональное родство, общее для них обоих. Горючая смесь так или иначе обречена выгореть. Но ему была глубоко ненавистна мысль уйти раньше, чем это произойдет. Хотя именно это ему следовало сделать.

Как бы ни было уникально влечение, испытываемое ими друг к другу, он не должен был изменять той единственно правильной и твердо отстаиваемой им позиции. Он и так уже поступился одним из ее принципов — не ложиться в постель к женщине, когда в доме находятся дети. Этой ночью он пошел на поводу своей похоти. К тому же он знал, что дети Мариссы, оба эти живчика, могут примчаться в холл прямо сейчас.

Осторожно отодвинув ее, Коди быстро встал с кровати.

Он влез в свои джинсы, но еще не успел застегнуться, как за спиной у него послышался шорох.

— Который час? — хриплым голосом спросила Марисса.

Коди волей-неволей повернулся к ней. О Боже! Это была его большая ошибка.

Марисса, раскрасневшаяся со сна, привстала на локте. Верхний край простыни, заткнутый под мышками, плотно обтягивал прекрасную полную грудь. Глаза ее были заспаны. Взъерошенные волосы в беспорядке лежали на ее пухлых плечах и падали вдоль спины, за исключением одной длинной змейки, покачивающейся над левым глазом. Коди не мог против этого устоять. Он снова подошел к постели, чтобы расправить и водворить на место отбившуюся прядку.

— Десятый час, — сказал он. — Я должен идти.

— Уже? — Марисса протянула руку к его джинсам и провела кончиком пальца вдоль расстегнутой молнии. — Ты не мог бы уделить мне еще, ну… скажем, двадцать минут? — Она посмотрела на Коди страстным взглядом. — Райли и Десса не должны вернуться раньше полудня.

Тогда он сбросил свои только что надетые джинсы и полез обратно в постель. Но, притянув Мариссу в объятия и перекатившись вместе с ней, он дал себе твердое обещание. Как бы ни был хорош секс и как бы ни велика была их потребность сказать друг другу столько прекрасных слов, он будет вести себя осмотрительно. А это означало, что он станет встречаться с ней только там, где позволено взрослым людям. И в такое время, когда дети уже будут спать.