Что за чушь мне в голову лезет?
«Нет, Эгла! Не вздумай его жалеть!» — стиснула я зубы. «Если человек сам не хочет, никто его не заставит! Перед тобой не маленький мальчик, которому нужна защита! Перед тобой взрослый мужчина! И пока он не научится защищать себя сам, никто его этому не научит!»
— Мне… нужно лекарство. Для отца. Сердечные капли, — произнес Йенсен.
Я рассмеялась. Коротко. Горько.
— Твой отец — симулянт! Он притворился, чтобы сломать меня! Ему не нужны капли — ему нужен страх! — почти выкрикнула я.
— Нет! — Йенсен сжал зубы. — На этот раз правда! У него приступы! Я видел! Своими глазами!
— Послушай, Йенс, — усмехнулась я, глядя на его светлые волосы. — Ты первый, кто должен желать ему смерти. Не надо на меня так смотреть. Мы — взрослые люди. После того, что он сделал с твоим конём, я бы не бегала ему за каплями.
Йенсен посмотрел на меня. И я поняла. Связь между жертвой и палачом куда глубже. Он не может без отца. Он не представляет жизни без стука трости, ледяного взгляда.
Я уже открыла рот, чтобы сказать «нет», но из-за прилавка раздался хриплый голос:
— Есть у нас капли. «Слёзы совы». Редкое средство. Сорок пять лорноров! — тут же усмехнулась Марта, а я сама обалдела от стоимости.
Марта вышла вперёд, держа в руке пузырёк с мутной жидкостью цвета тумана.
Йенсен заплатил, не торгуясь. Потом снова посмотрел на меня:
— Подумай, Эгла. Пожалуйста. Я так рад, что случайно нашёл тебя. Я просто объехал все аптеки в поисках лекарства, но они уже закрыты, а тут увидел, что есть еще одна, решил заглянуть и… встретил тебя. Неожиданно, правда? Но я рад… Очень рад…
Он сжал кулаки.
Слова застряли в горле. Он не договорил.
— Я искал тебя по ночлежкам, спрашивал у людей… Отец не знает. Он думает, что я езжу к Джиневре Коул. Я ему так сказал. Честно? Я не верил, что найду тебя, — сказал он тихо. — Отец говорит, что ты мертва. Что сбежала и замёрзла в канаве…
Он сжал кулаки.
Йенсен положил на прилавок кольцо с жемчужиной — то самое, что надел мне на палец у алтаря.
— Это… твое обручальное кольцо… Оно фамильное, — прошептал он, не глядя на меня. — Передавалось от матери к невестке… Сто лет. Его всегда отдавали той, кому принадлежит сердце.
Он сглотнул. И нервно осмотрелся по сторонам, словно его кто-то может подслушивать.
— Но я… я не могу оставить его у отца. Не после того, как он…
Йенсен не договорил, глядя на меня так, словно я должна была прочитать в его взгляде: «Я тебя люблю!».
— Я… взял его ночью. Пока отец спал. Это мой бунт. Жалкий, но мой.
Голос дрожал больше, чем руки.
— Не для того, чтобы ты вернулась. А чтобы ты знала: я помню, что клялся. Даже если не смог сдержать своей клятвы.
Он повернулся и вышел, не дожидаясь ответа.
Я смотрела на кольцо.
На жемчужину, что когда-то казалась мне символом новой жизни.
Теперь она выглядела как слеза.
Если он украл его у отца — его ждёт больше, чем гнев. Его могут вычеркнуть из рода. Лишить имени.
— Он… не расскажет отцу, — прошептала я сама себе. — Он вернул кольцо. Значит ли это, что он изменился?
Я не надела его.
Но и не бросила в ящик с просроченными зельями.
Просто завернула в чистый лоскут пергамента — и спрятала в карман фартука.
Пусть лежит там. Как напоминание: даже сломленные клятвы — всё равно клятвы. А я больше не верю в обещания, которые не подкреплены поступками.
Когда дверь закрылась, я обернулась к Марте, которая стояла у окна.
— Гляди-ка! А твой еще стоит! Смотрит на аптеку… Вон дождь уже пошел, а он все еще стоит…
Я стиснула зубы, понимая, что не хочу это слышать. Мне и так больно!
— Что ты ему продала?
Старуха усмехнулась, потирая ладони, как муха.