Выжженная Земля

1. Гитлер ставит все на одну карту

Миссия в Бухаресте — Совещание в чайной комнате «Вольфшанце» — Дубовая роща возле Обояни — 5 июля, 3.30 утра: начало операции «Цитадель» - «Фердинанд»-гигант — Дуэль у школы в Понырях.

Жаркое марево румынского лета окутало Бухарест. Полуденный воздух Валахии был душен и горяч, как в городе. Он тяжело накрыл массивный замок, белые церкви и пустые отели. Страда¹ Виктора Эммануэля была пустынна. Первое здание на ней, № 1, занимало посольство Германии.

«И как одеваться в этакую жару!» — ворчал господин фон Киллингер. Он стоял у стола своего кабинета в официальном костюме. Жалюзи опущены. Большая комната в полумраке. Электрический вентилятор мягко жужжит, распространяя вокруг прохладный затхлый воздух.

Три часа назад из Берлина поступила телеграмма: «Послу, лично в руки». Он расшифровал ее и тут же запросил аудиенции у маршала Антонеску. Теперь его ждали на маленькой вилле в пригороде ровно в 16.00. Настало время отправляться.

Ровно в четыре Киллингер въехал во двор хорошо охраняемой резиденции главы Румынского государства.

Антонеску встретил германского посла в приемной на втором этаже. Невысокий жилистый генерал как всегда был в военной форме.

«Итак, господин посол, фюрер дает генерал-фельдмаршалу фон Манштейну увольнительную, чтобы навестить нас?» — спросил он с улыбкой.

Киллингер вынул из кармана телеграмму. Подчеркнуто торжественным голосом он прочел: «Фюрер предписывает вам немедленно связаться с главой государства и сообщить ему, что завтра в полдень в Бухарест прибудет генерал-фельдмаршал фон Манштейн, чтобы вручить ему от имени фюрера золотой «Крымский Щит» в ознаменование годовщины взятия Севастополя».

Антонеску улыбнулся и вежливо выразил благодарность. Но улыбка исчезла, когда он произнес: «“Крымский Щит” — большая честь, господин посол, однако гораздо важнее для меня возможность обсудить с генерал-фельдмаршалом фон Манштейном сложную военную обстановку. Все вооруженные силы Румынии находятся на фронте, и ответственность за них лежит на мне. В Сталинграде я потерял восемнадцать румынских дивизий и не могу позволить себе повторения подобной трагедии. Я должен знать, что будет дальше. Nous sommes allies² господин посол, но в Растенбурге есть тенденция забывать об этом снова и снова. Я сам высказывал это наблюдение фюреру в замке Клесхайм три месяца назад».

Угрожающий тон невозможно было не заметить. «Хорошо, что Манштейн будет лично», — подумал Киллингер. Но виду он не подал и выслушал откровенные высказывания румынского лидера абсолютно невозмутимо: бывшего морского офицера из Саксонии, впоследствии командира фрейкора ³ и в свое время внушавшей страх секретной организации «Консул», не так-то легко было вывести из равновесия. Они еще немного поговорили о пунктах протокола в связи с визитом Манштейна, затем посол отбыл.

Прошло только два часа, а сороки уже разнесли по всему городу, что Манштейн, командующий германской группой армий «Юг», 1 июля 1943 года на несколько дней прибывает в Бухарест.

Собиратели слухов из секретных служб Запада и Востока, агенты мелкого и крупного масштаба — все заторопились сообщить интересную новость своему руководству.

И в Москве заработал радиоприемник Четвертого управления Генерального штаба Красной Армии: Манштейн завтра будет в Бухаресте! Штабные офицеры Ставки, высшее советское командование, закачали головами: если главнокомандующий группы «Юг» едет в румынскую столицу опрокинуть пару коктейлей вместо того, чтобы находиться на своем командном пункте в Запорожье, на Восточном фронте точно не может быть никаких важных военных операций. Вот что должны были думать Советы. Вот что хотели, чтобы они думали.

Двадцать четыре часа спустя Манштейн был готов вылететь в Бухарест. Но в этот момент порученец доставил указание из Ставки Гитлера: отправляться не в Бухарест, а в Растенбург.

«Фюрер ждет вас на секретное совещание в «Вольфшанце». В Бухарест сообщат, что ваш вылет откладывается из-за плохой погоды».

Так, вместо полета к Антонеску, Манштейн вылетел к Гитлеру. Это не было следствием плохой организации дела, это было частью хорошо продуманной мистификации.

В Ставке фюрера Манштейн с удивлением обнаружил представительное собрание генералов: генерал-фельдмаршал фон Клюге, командующий группой армий «Центр»; генерал-полковник Гот, командующий 4-й танковой армией; генерал-полковник Модель, командующий 9-й армией; Кемпф, командующий оперативной группой; генерал Неринг, командующий 24-м танковым корпусом; генерал-полковник фон Грейм, командующий 6-м воздушным флотом; генерал Деслох, представляющий 4-й воздушный флот.

Восточная Пруссия тоже находилась в области повышенного давления, обеспечивающего прекрасную летнюю погоду. Бетонные строения Ставки фюрера выглядели загадочными и почти нереальными под покрывавшей их крыши камуфляжной сетью листвы и травы.

Гитлер пригласил генералов в чайный домик. Он сердечно поприветствовал всех и предложил садиться. Затем открыл совещание.

Уже в самом первом предложении его речи был раскрыт большой секрет: «Я решил начать операцию «Цитадель» 5 июля».

Это означало — через четыре дня. Генералы переглянулись, одни с облегчением, другие с досадой. Модель смотрел серьезно. Манштейн был непроницаем. Лицо Гота выражало все, что угодно, только не удовлетворение.

Такая противоречивая реакция была обусловлена вовсе не тем, что до назначенного срока оставалось мало времени. Срочность операции не вызывала смятения ни в одном из них. Войска уже давно готовили наступление: в ящиках с песком и на местности они изучали особенности курского выступа; упражнялись во взрывах бетонных бункеров с боеприпасами, в преодолении проволочных заграждений, обезвреживании мин, установке противотанковых ловушек. Никогда раньше к операциям не готовились так тщательно.

Беспокоило генералов то изрядное промедление, которое допустил Гитлер, прежде чем сейчас принять решение об ударе. Поначалу Манштейн, Гудериан, Клюге, Модель и многие другие встретили в штыки план Гитлера возобновить наступление на Восточном фронте вскоре после Сталинграда. Они не хотели раньше времени растратить резервы, и, главное, танковые части, заново создаваемые Гудерианом из новых боевых машин «Тигр» и «Пантера», без которых любое наступление могло стать весьма рискованным.

Штаб оперативного руководства Вермахта добавил к этому и свои опасения. Штабисты указывали на угрожающее развитие событий в Средиземноморье, где Эйзенхауэр подготовился к высадке в Италии.

Но Гитлер привлек внимание к серьезности ситуации на курском выступе. На этой удобной исходной позиции русские сосредоточили огромные ударные силы. Там было выявлено несколько танковых армий. По сути, Советы перебросили туда 40 процентов своих вооруженных сил, включая практически все танковые войска.

Это было опасным сосредоточением ударных войск, но также и соблазнительной добычей. Если такое скопление уничтожить, Красная Армия получит смертельный удар.

Вот какая мысль завораживала Гитлера. И, по правде говоря, генералы не могли сбросить со счетов его аргумент. Прежде всего им импонировала возможность сократить линию фронта за счет ликвидации курского выступа. Это освободило бы силы и резервы для других фронтов, например в Италии.

Но они увязывали свое одобрение наступления с требованием наносить удар как можно скорее, до того как русские, известные мастера обороны, прикроют свои изготовившиеся для наступления войска слишком хорошо, и до того, как будет упущен фактор внезапности.

Манштейн требовал начинать наступление не позже первых чисел мая. Однако Гитлер медлил. Он снова продемонстрировал неспособность принимать решения. Теперь было начало июля — не слишком ли поздно? Не упущен ли элемент внезапности? Этот вопрос был ключевым.

Значительную часть речи Гитлера в чайной комнате поэтому опять составило перечисление причин отсрочки наступления. «На этот раз мы должны победить! Вот почему мы были вынуждены дожидаться новейших тяжелых и сверхтяжелых танков. Нам необходимо использовать каждую возможность встретить противника, который становится все сильнее, с превосходством в вооружении и живой силе».

Карта 1. Исходная позиция великого летнего сражения 1943 года. 4-я танковая армия и оперативная группа «Кемпф» должны были срезать курский выступ с юга, а 9-я армия — с севера.

С изумлением выслушивали генералы усердные и многословные оправдания фюрера. Может быть, он допускал, что проволочка приведет к беде? И что он один будет в этом виноват, потому что постоянно откладывал начало наступления?

Гитлер, казалось, не был уверен в себе. Генерал-полковник Гот сообщает, что, наблюдая за Гитлером во время его речи, он не раз замечал, что фюрер думает о чем-то другом.

Однако, когда Гитлер начал обсуждать детали операции, к нему снова вернулся дар великолепного оратора.

План фюрера был достаточно простым — прекрасно отработанна операция на окружение. Вот краткий вариант его формулировки из боевого приказа: «Цель наступления — окружить силы противника в районе Курска посредством хорошо согласованного стремительного удара двух армий со стороны Белгорода и с юга от Орла, а затем уничтожить врага в ходе общего наступления». Другими словами, прием, испытанный в Минске, Умани, Киеве и Вязьме.

На северный фланг генерал-фельдмаршал фон Клюге поставил 9-ю армию под командованием генерал-полковника Моделя.

Его задача — ударить на Курск в юго-восточном направлении из района южнее Орла тремя танковыми корпусами. На возвышенности восточнее Курска они должны соединиться с частями группы армий «Юг».

Для этого соединения генерал-фельдмаршал фон Манштейн выбрал 4-ю танковую армию под командованием генерал-полковника Гота. Нанося главный удар двумя танковыми корпусами, он должен был выступить на Курск из района севернее Харькова, армадой в 700 танков прорвать линию обороны Воронежского фронта, прежде всего позиции 6-й гвардейской армии, а затем, соединившись с 9-й армией, уничтожить окруженные советские войска.

Восточный фланг 4-й танковой армии должна была прикрывать оперативная группа Кемпфа. Его задача состояла в нанесении удара и вклинении в левый фланг советского Воронежского фронта.

Главные силы генерал-полковника Гота должны были овладеть командной высотой, находящейся перед их фронтом, еще 3 — 4 июля, чтобы иметь удобный наблюдательный пункт для корректировки огня.

Все было расписано в мельчайших деталях. На довольно ограниченной территории сосредоточились колоссальные силы, в полосе шириной в 50 километров 9-я армия имела в своем распоряжении 13 дивизий; группа армий «Юг» — 15 дивизий на 80 километров, еще 16 дивизий должны были присоединиться к ней 9 июля.

Ни одно из предыдущих сражений на Востоке не знало такой концентрации военной мощи и столь тщательной подготовки. В группе армий «Юг» Манштейна было более 1000 танков и около 400 штурмовых орудий, в группе армий «Центр» Клюге почти столько же, так что всего к наступлению было готово около 3000 танков и штурмовых орудий.

Тысяча восемьсот самолетов выстроились на аэродромах вокруг Харькова и Орла, чтобы контролировать небо во время операции «Цитадель» и обеспечивать танкам прикрытие с воздуха.

Чтобы представить себе масштаб этой подготовки, достаточно вспомнить, что Гитлер начал свою кампанию против России 22 июня 1941 года, имея 3580 танков и 1830 самолетов.

Гитлер все поставил на эту карту. Почему?

«Операция имеет решающее значение. Мы должны добиться успеха, причем стремительно и энергично. Это обеспечит нам инициативу на весну и лето. Победа в Курске станет сигналом фанфары для всего мира».

Вот что говорил Гитлер в боевом приказе от 15 апреля. Именно это он подчеркивал в «Вольфшанце» 1 июля. Другой момент, на котором он настаивал в своей речи, состоял в следующем: «Важно обеспечить внезапность. До самой последней минуты враг должен оставаться в неведении о времени начала наступления».

Затем Гитлер сделал такое предупреждение: «На этот раз мы должны быть абсолютно уверены, что ни одна деталь нашего замысла не выйдет за эти стены ни по небрежности, ни по неосторожности».

Если бы он только знал! Этому желанию не суждено было исполниться. Шпион уже стоял за дверью.

Но не будем предвосхищать события.

Генерал-фельдмаршал фон Манштейн, группа армий которого должна была нанести главный удар, после совещания в чайной комнате вылетел в Бухарест и вручил Антонеску золотой «Крымский Щит»⁴.

И когда в падкой до слухов румынской столице журналисты, дипломаты и агенты еще радировали сведения о визите Манштейна в самые разные столицы мира, сам он давно уже возвратился на Восточный фронт.

Генерал-фельдмаршал разместил свой командный пункт в обозе, который теперь стоял в небольшом лесу непосредственно за передовыми частями немецких войск.

Лишь в сорока километрах севернее, в дубовой роще, в маленькой лощине между Обоянью и Прохоровкой, недалеко от деревни Зоринские Дворы, стоял другой генерал. Здесь в нескольких хатках находился командный пункт командующего советской 1-й танковой армией генерал-лейтенанта Михаила Ефремовича Катукова. Стадо в полдюжины коров бродило на летнем солнышке по склонам лощины. Их пасла старушка. Коровы были частью маскировки — мирная картина предназначалась камерам разведывательных самолетов, которые то и дело совершали круги в голубом небе над холмами между Обоянью и Прохоровкой.

По правде говоря, начальник штаба 1-й танковой армии генерал Шалин будет чертыхаться, когда в три часа утра его разбудят крики почти глухой старухи, измучившейся в поисках заблудившейся коровы: «Дочка милая, золотко, куда ты подевалась?» Да что поделаешь. На войне маскировка — жизненная необходимость.

2 июля, спустя лишь двадцать четыре часа после того, как в «Вольфшанце» Адольф Гитлер посвятил своих генералов в главный секрет года, в хате Катукова зазвонил телефон. Николай Кириллович Попель, член Военного совета 1-й танковой армии, был в комнате и поднял трубку: «Генерал-лейтенант Попель у телефона. — Он долго слушал, потом кивнул головой: — Да, да. Конечно, Никита Сергеевич, понятно». Попель положил трубку и быстро зашагал через маленькую веранду к помещению начальника штаба, где в это время находился генерал Катуков.

Еще в дверях он сказал: «Михаил Ефремович, только что звонил Никита Сергеевич Хрущев. Через час прибудет генерал Ватутин с экстренной информацией».

Катуков, танковый командир, закаленный в тяжелых боях 1942 года у Демянска, тут же поднялся: «Карты разных участков фронта — быстро, быстро!»

Катуков знал, что генерал армии Ватутин и член Военного совета Хрущев — люди дела. Если они лично прибывают на его командный пункт, жди перемен. Только две недели назад в такой же поросшей дубняком балке Хрущев обращался к собранию старших офицеров по поводу подготовки новобранцев 1925 года рождения. Его слова произвели настоящую сенсацию.

«Надо обратить на молодняк самое серьезное внимание, — рычал он на командиров, — агитировать не вообще, а с учетом возраста. Пусть каждый, как когда-то «Отче наш», запомнит уязвимые места «Тигра». Расскажите о новых калибрах отечественных орудий, о подкалиберном снаряде». Фразу про «Отче наш» чаще других повторяли потом все инструкторы.

Около 16.00 часов Хрущев и Ватутин прибыли в лощину. Они сразу направились в хату начальника штаба, где по стенам были развешаны карты.

Здесь, точно так же, как в «Вольфшанце» в Восточной Пруссии, секрет причины визита был раскрыт в первом же предложении. «Фашисты атакуют между третьим и пятым июля, — сказал Хрущев и добавил многозначительно: — Это не предположение, а факт. Нам точно известно об этом».

Генерал армии Ватутин кивнул. «Сегодня утром мы получили инструкции из Генерального штаба», — проговорил он с особенным ударением и подошел к большой карте. Его тяжелая рука указала на район Орла: «Девятая армия Моделя атакует наш Центральный фронт с севера. Воронежский фронт — цель двух германских армий. Они нанесут основные удары в центре и по левому крылу. Первый удар примет наша Шестая гвардейская армия». Генерал-лейтенант Попель, начальник политотдела, на чьих воспоминаниях основан наш рассказ, не пишет, какие чувства отражались на лице Ватутина. Однако вряд ли можно сомневаться, что в том спокойном голосе, которым он излагал своим армейским командирам, может быть, самые драматичные и сенсационные сведения всей войны, звучали нотки удовлетворения и абсолютной уверенности. У слушателей — Катукова, Попеля и генерала Шалина, начальника штаба армии, — не возникло ни малейшего сомнения, что его информация была надежной.

Естественно, советские Центральный и Воронежский фронты в общем уже несколько недель готовились к наступлению немцев: отрабатывали контрудары, укрепляли оборонительные сооружения, передвинули основную линию обороны на более удобные рубежи, — однако существует огромная разница между предположениями о намерениях противника и конкретным их знанием.

Хрущев закончил совещание скупыми словами: «А теперь за работу! Приготовьтесь встретить фашистов!»

Самый большой секрет Гитлера, операция «Цитадель», больше не являлся секретом. Сражение, от которого германский фюрер ожидал решительного поворота в течении войны, было предано. Советские документы, официальная история войны и полуофициальные воспоминания советских военачальников — все подтверждает это с поразительной откровенностью. Предателем был человек из самого близкого окружения Гитлера. В советских разведывательных донесениях он фигурирует под именем «Вертер».

Несколько часов спустя над немецкими позициями забрезжил рассвет 3 июля. Унтер-офицер Фурман и его связной Габриэль лежали за кустом в небольшой низине возле деревни Локня, рассматривая высоту за железнодорожной веткой Белгород — Сумы.

Всю ночь мотопехотная дивизия «Великая Германия» выдвигалась на боевые позиции по реке Ворскла, к северо-востоку от Томаровки, в хорошо укрепленное и замаскированное расположение немецкой 332-й пехотной дивизии.

— Русские вон на той высоте. Они могут видеть каждое наше чертово движение, а мы даже не имеем представления, что творится за теми холмами. Мы не знаем, что задумал Иван и где его батареи, — заметил Фурман.

— А что это перед нами? Вон там, в этих полях подсолнечника, и на тех лугах, и в тех перелесках? — спросил Габриэль.

— Ничего, как думают в Триста тридцать второй, — ответил Фурман. «Ничего, кроме хорошо спланированных больших минных полей. За ними советские сторожевые заставы, но обычно там кто-то есть только ночью».

Фурман, которому нравилось, когда его называли «начальник штаба 3-й роты», продолжил свое объяснение:

— В начале июня Советы отодвинули свои главные позиции на восемь—десять километров назад от линии фронта, за ту гряду холмов, так что мы не можем видеть их оборонительные сооружения и не достаем их даже нашей артиллерией. Все, кто хочет атаковать их, сначала должны перейти эту чертову нейтральную полосу, а, уж само собой, советские пушки хорошо пристреляны на главные точки и могут обеспечить действенное заграждение. На высотах у них наблюдательные пункты, с которых можно направлять огонь против любого нашего движения.

— Так мы в дерьме, господин унтер-офицер, — лаконично заключил Габриэль.

— Точно так, — отозвался Фурман.

Унтер-офицер Фурман и ефрейтор Габриэль верно оценивали ситуацию. Именно эту проблему генерал-полковник Гот снова и снова обсуждал со своим начальником штаба и его первым заместителем в течение нескольких недель подготовки к наступлению: чтобы наступление не провалилось в самом начале, орудия врага нужно постоянно подавлять германской артиллерией, и если не уничтожить полностью, то, по крайней мере, заставить замолчать на время атаки.

В равной степени необходимо было сразу же уничтожить интенсивными бомбардировками основные линии обороны на направлении главного удара.

С исходной позиции 4-й танковой армии невозможно было увидеть ни расположения советской артиллерии, ни русскую систему обороны. Фотографии воздушной разведки представляли сомнительную ценность, потому что на них нельзя было отличить настоящие укрепления отложных. Выход был один — устранить эту проклятую преграду в виде холмов за нейтральной полосой. Гряда делала русских невидимыми, а германская атака могла увенчаться успехом только в том случае, если советские укрепления будут в пределах видимости. Таким образом, наблюдательные пункты и артиллерийские позиции следовало установить на первой линии высот незадолго до главного удара «Цитадели».

Ночь на 4 июля в районе между Донцом и Доном стояла душная и грозовая. В 21.50 советские сигнальные ракеты разорвали небо над нейтральной полосой. Застучали пулеметы. Хорошо подготовленные немецкие бойцы уже были в мертвой зоне. 2-я инженерная рота дивизии «Великая Германия» выслала группу из десяти сапёров. Им нужно было расчистить и пометить проходы в минном поле. Опасная работа. Миноискатели не помогали, потому что в земле было полно железа с предыдущих боев и приборы реагировали беспрестанно. Поэтому врытые смертельные ловушки приходилось искать при помощи проволочного щупа, потом выкапывать руками, вынимать детонатор и откладывать мину в сторону. И так же со следующей.

Дождь и темнота. Любой неверный шаг нес смерть или увечье. Каждое движение —прикосновение к вечности.

Эти саперы служили в войсках, которые редко оказываются в центре внимания: немногословные герои, для которых война означает главным образом пот и слишком часто — кровь.

В ночь с 3 на 4 июля группа из десяти человек перед холмами у Бутова обезвредила 2700 мин. Две тысячи семьсот мин за пять часов в полной темноте. По мине в минуту каждый. И ни один не погиб.

Смертельно усталые, они вернулись в свое расположение и заснули еще до того, как их головы опустились на землю.

Лейтенант Балетшофер тем временем отметил проходы на карте. Нарочный спешно повез ее в батальон.

За холмами между Белгородом и Ракитным рассвет 4 июля встречали русские. Они ждали наступления немцев уже со вчерашнего дня. Все находилось в полной боевой готовности. В опорных пунктах и траншеях стояла пехота. За «Максимами» припали к земле гвардейские пулеметчики. Ручные гранаты положены рядом. Минометы нацелены, пушки и противотанковые орудия готовы открыть огонь. Многозарядные реактивные установки, которые русские называли «Катюши», а немцы — «сталинские органы», ждут приказа. Стволы тяжелых зениток слегка проступают сквозь камуфляж. На аэродромах подготовлены к взлету истребители.

Командование армии, начиная с батальонного уровня, находилось на командных пунктах. Радисты превратились в слух.

Генерал-лейтенант Попель описывает, что в эти часы происходило в 1-й танковой армии: «Загудели ночные дороги. Седые от пыли танки и пушки потянулись в район вероятного вражеского натиска. Когда немецкие офицеры зачитывали приказ фюрера, у нас в обороне шли последние приготовления к встрече врага: уплотнялся передний край, устанавливались новые орудия, еще раз увязывались и уточнялись таблицы огня, графики взаимодействия. Два артиллерийских полка нашей армии были выдвинуты вперед, в полосу Шестой. Одна танковая бригада усилила боевые порядки нашей пехоты».

Фантастическая ситуация, уникальная в военной истории: своего рода замороженное состояние боевой готовности, полной до последней детали.

3 июля ничего не произошло. И когда стрелки часов дошли до полудня 4 июля, советские офицеры вздохнули с облегчением: сегодня ничего не будет. Если немцы атакуют, то с первыми лучами солнца. Завтра, может быть. Может быть! С готовым к бою оружием русские ждали сорок восемь часов. Сорок восемь часов — немалый срок.

Полковые командиры телефонировали в штабы дивизий: «Сохранять боевую готовность или можно немного передохнуть? Войска стали обнаруживать признаки усталости».

«Никакого отдыха, — был ответ. — Полная боевая готовность. Постоянная бдительность!»

Карта 2. 4-я танковая армия начала наступление раньше, чем остальные, — в полдень 4 июля 1943 года, — чтобы овладеть грядой холмов перед германскими позициями.

Между 12.25 и 13.25 полевые кухни выехали на передовую, чтобы раздать обед. Грозовой ливень бил опаленную землю, солдаты попрятались под плащ-палатки.

К 14.45 гроза прекратилась. Между Белгородом, Томаровкой и Фастовом воцарилась тишина. Русские ждали. А по другую сторону нейтральной полосы так же ждали немцы. Батальоны 48-го танкового корпуса и танковый корпус СС стояли в передних траншеях. Послышался гул самолетов. Он нарастал.

Люди подняли головы. Капитан Лейк, командир 3-го батальона гренадерского полка моторизованной дивизии «Великая Германия», посмотрел вверх на машины, потом на свои часы. «Минута в минуту», — сказал он.

Стрелка подвинулась на 14.50. И в этот момент эскадрильи бомбардировщиков «Штука» с ревом пронеслись над траншеями в сторону врага. Высоко над ними, осуществляя прикрытие, шли истребители. «Штуки» заложили вираж и с воем спикировали.

По другую сторону, на склонах Герцовки и Бутова, поднялись фонтаны земли и дыма. Именно там располагались наблюдательные пункты советской артиллерии. Сразу за ними — передовое охранение.

Следующая эскадрилья пролетела над германскими позициями. И третья, четвертая, пятая.

Больше 2500 бомб рухнуло на советскую полоску земли в 3 километра длиной и 500 метров шириной.

В 15 часов взорвалась последняя бомба. Тогда вступила артиллерия. Ревущий, воющий ад.

Передняя линия батальона Лейка находилась на железнодорожной насыпи. Командир 15-й роты, лейтенант доктор Мецнер, склонился у своего тяжелого пулемета. Он взглянул на ручные часы, потом на укрытие, где стоял командир батальона, не спускавший глаз с циферблата.

Десять секунд прошло. Пять. Пора! И в грохоте артиллерийского огня раздался пронзительный крик Лейка: «Вперед!»

Доктор Мецнер увидел, как капитан Лейк первым выскочил из траншеи и побежал через открытый участок. Все знали, что это пространство, на котором абсолютно негде было укрыться, просматривалось русскими. Именно поэтому Лейк сам бросился вперед с командного пункта, чтобы повести за собой батальон на такое трудное дело.

Доктор Мецнер пишет, что никогда не забудет этой минуты.

Образцовым клином, как стая перелетных птиц, роты и взводы последовали за командиром батальона. Пример батальонного командира, казалось, подействовал как магнит и на Мецнера. Он выпрыгнул из своего окопа для тяжелого пулемета, хотя, строго говоря, должен был оставаться там, и ринулся за капитаном Лейком, в нескольких метрах позади, слева.

Под прикрытием артиллерийского огня взводы бежали по проходам в минных полях, люди сгибались вдвое. За ними по пятам двигались штурмовые орудия. Позади шли артиллерийские орудия на самодвижущихся лафетах. Между ними бежали отряды саперов, готовые устранить любое неожиданное препятствие.

Несмотря на боевую готовность, передовое охранение советской 6-й гвардейской армии было застигнуто врасплох стремительной немецкой атакой, и прежде всего интенсивной бомбардировкой. Германские батальоны неслись через нейтральную полосу. За ними шли подвижные бронированные НП и машины связи артиллерии, стремящиеся как можно скорее захватить новые наблюдательные пункты на господствующих высотах.

Вскоре, однако, гарнизоны еще уцелевших опорных пунктов русских оправились от неожиданности и открыли огонь из всех видов оружия, которым располагали. Советские артиллерийские разведчики, ослепленные на время, теперь начали передавать данные своим батареям.

И советская артиллерия вмешалась в дело, установив смертоносный заслон. Залп за залпом обрушивался на район атаки. Заметавшиеся германские штурмовые орудия стали нарываться на советские мины. Раздался грохот противотанковых ружей и вой минометов. Красные бойцы, издавая пронзительные крики, по-ястребиному налетали на склоны и уже доставали немецкие штурмовые отряды пулеметами и пушками.

3-му батальону гренадерского полка мотопехотной дивизии «Великая Германия» перед Бутовом повезло. Растерянность в передовых частях советского 199-го гвардейского стрелкового полка продолжалась слишком долго. Русский командир батальона явно просчитался с намерениями немцев и подготовился к обороне на главных позициях, которые в этот раз не атаковали.

До того как советский полковой командир в Бутово понял, что происходит, немцы уже укрепились на гребне холма западнее деревни. Советское охранение было выбито с позиций, пункты корректировки огня взяты штурмом. В это же время высоту восточнее деревни захватили бойцы 11-й танковой дивизии.

Пробило 16 часов. К 16.45 на холме уже оказались немецкие артиллеристы. Обзор на север для них был теперь открыт. Впервые они могли воочию видеть советскую линию обороны.

На правом фланге армии батальонам моторизованного корпуса СС тоже удалось отбить у русской 52-й гвардейской стрелковой дивизии высоту у деревень Яхонтово и Стрелецкое. Около Герцовки, на левом крыле, события развивались не так хорошо. В этом районе, где с 3-м батальоном дивизии «Великая Германия» наступал 1-й батальон 394-го гренадерского полка 3-й танковой дивизии, передовые части русской 71-й гвардейской стрелковой дивизии оценили ситуацию быстрее, чем соседняя дивизия. Их отпор был незамедлительным и эффективным.

Роты капитана Лейка отбили примерно пять сотен метров. Семь сотен метров. Затем на порядки батальона обрушился минометный огонь. Лейк погиб. Доктор Мецнер упал, получив серьезное ранение. Треть бойцов 15-й роты были убиты или ранены. Другие части тоже страшно пострадали. Теперь они продвигались очень медленно. Все меньше и меньше людей поднималось для следующего успешного броска. Многие командиры рот и взводов пали. Новому командиру 3-го батальона, капитану Волку, миной оторвало ногу.

К вечеру гренадеры «Великой Германии» и пехотинцы 3-й танковой дивизии наконец отбили склоны холма, но только ночью им удалось подняться на вершину юго-восточнее Герцовки и захватить саму деревню.

По одной подтянулись и заняли позиции артиллерийские части дивизии. Лихорадочно заработали связисты, устанавливая сообщение между подразделениями, батареями и наблюдательными пунктами, чтобы обеспечить управление огнем.

Было 1.00 5 июля — день «Д». Через два часа должна была начаться бомбардировка, открывающая операцию «Цитадель».

— Все еще нет связи с артиллерией армии? — спрашивал генерал-лейтенант Альбрехт офицера связи своего полка капитана Майвальда.

— Еще нет, господин обер-лейтенант.

Через полчаса.

— Есть связь, Майвальд?

— Еще нет.

Только пятнадцать минут остается до времени, назначенного для артиллерийской подготовки. Десять минут. Если не открыть огонь из расположения «Великой Германии», на направлении главного удара, под угрозой окажется успех всей операции. Тяжелый груз наконец свалился с их душ, когда Майвальд доложил: «Связь установлена». Теперь закрутилось как на заезженной кинопленке:

Приказы. Доклады.

Готовы открыть огонь. Готовы открыть огонь. Готовы открыть огонь.

Альбрехт скомандовал всем орудийным позициям: «Открыть огонь через минуту. Я считаю».

Генерал-лейтенант Альбрехт считал. И 230000 бойцов группы армий «Юг» ждали взрыва огня и грома, который будет сигналом к началу операции «Цитадель».

В 200 километрах севернее группа армий «Центр», 9-я армия Моделя, тоже ждала начала наступления. Там, на линии фронта южнее Орла, между Малоархангельском и Тросной, 4 июля не прозвучало ни единого выстрела.

Стоял знойный день. И такой спокойный, как воскресенье в деревне. Однако генерал-лейтенант Модель на небольшом пространстве сосредоточил три танковых корпуса и один армейский. Более 200 000 человек в 15 дивизиях. Подготовленные к наступлению соединения вышли на подготовленные исходные позиции за последние две ночи.

Генерал армии Рокоссовский, командующий советским Центральным фронтом, стоящим против 9-й армии Моделя, тоже держал свои войска в полной боевой готовности с 3 июля. Генштаб сообщил ему о дате немецкого наступления — как и Воронежскому фронту — еще 2 июля и проинформировал, что главный удар немцев следует ожидать по правому флангу его фронта против 13 и 17-й армий.

Рокоссовский отдал приказ пристально следить за минными полями перед главной полосой обороны. Его бдительность была вознаграждена захватом интересного источника информации.

Около 22 часов южнее Тагино был замечен немецкий отряд саперов. Русские взяли в плен одного из них — обер-ефрейтора Бруно Фермелло, согласно русским сообщениям. В соответствии с этими советскими источниками он служил в инженерно-саперном батальоне 6-й пехотной дивизии «Рейн—Вестфалия». Правда, эта часть совсем необязательно входила в состав 6-й пехотной дивизии, потому что к этой дивизии для курского наступления дополнительно присоединили инженерно-саперный батальон 47-й баварской дивизии — часть резерва главного командования.

Фермелло дал русским очень подробную информацию о подготовке немцев к операции и заверил, что после короткой артиллерийской подготовки в 3.30 немецкие части пойдут в атаку по подготовленным проходам в минных полях. Эти сведения показались столь надежными, что они немедленно были переданы Рокоссовскому. Командующий Центральным фронтом быстро отреагировал, подготовив для немцев весьма неприятный сюрприз.

Стояла ясная, звездная ночь. И на замаскированные укрепления и орудия опустилась томительная духота.

Немецкие артиллеристы уже стояли у своих пушек. Моторизованные части выдвинулись на исходные позиции. Пехотинцы и танкисты курили последние сигареты перед атакой.

В этот момент Рокоссовский преподнес свой сюрприз. Именно он начал сражение.

В 1.10 совершенно неожиданно с советской стороны раздался адский грохот. Артиллерия всех видов, тяжелые минометы и другие орудия крупного калибра изрыгнули свои снаряды на районы сосредоточения немцев, их тыловые части и подъездные пути.

Внезапно страшное подозрение возникло в умах штабистов 9-й армии: русские опередили их с важным наступлением и сейчас пойдут на немецкие позиции. Обстрел продолжался более часа и причинил серьезный ущерб. Но русские не появились. Немецкие командиры вздохнули с облегчением.

И точно по плану, в 3.30, немецкие орудия разорвали серое утро 5 июля. Ничего подобного еще не происходило на Восточном фронте.

Унтер-офицер медицинских войск Герман Пингель двигался с 9-м взводом. Все санитары и врачи находились на передовой с наступающими частями. Было ясно, что раненым придется оказывать помощь на месте, потому что отправлять их в тыловые госпитали не удастся из-за огня противника.

9-й взвод выпрыгнул из своей траншеи, словно один человек. Перед ними простиралось 200 метров плоской, как стол, земли; дальше сулила укрытие Беличья лощина. Это означало: нужно бежать. Правда, в лощине были мины, но что такое мины в сравнении с яростным заградительным огнем русской артиллерии, реактивных установок и вызывающих ужас пушек с низкой траекторией полета снарядов, которую немцы называли «бах-бух».

Часто дыша, Пингель бросился в низкий кустарник на краю лощины. За ним ползли саперы. Они расчищали проход в минном поле. Вперед!

В дальнем конце лощины находились первые русские траншеи: укрытые в склоне, они не слишком пострадали от огня немцев. Теперь русские простреливали лощину из пулеметов.

«Носилки, носилки!» — послышалось из кустов. Пингель бросился на стон. Обер-ефрейтор медицинских войск Оссеровски уже накладывал там повязки унтер-офицеру и двум стрелкам.

За колючим прикрытием организовали первую перевязочную. «Будь здесь, Осси», — сказал Пингель. Сам он пошел с наступающим отрядом. Впереди раздавались звуки тяжелого боя.

Обер-ефрейтор 258-й пехотной дивизии Карл Руденберг, кавалер Рыцарского Креста, первым достиг со своим пулеметом позиций русских. Руденберг из Столпа в Померании страдал заиканием и никогда ни одной команды не произнес правильно, но по выдержке и отваге ему не было равных в 3-м батальоне 478-го гренадерского полка.

Когда Пингель добрался до траншеи, ничего еще не определилось. Руденберг с пулеметом перекатился через бруствер. Первый взвод последовал за ним. В рукопашном бою они взяли укрытия первой оборонительной линии русских.

Пингель спешил. Повсюду — убитые и раненые. Траншеи были глубокими. На третьем повороте он отпрянул. У стены траншеи скрючился Карл Руденберг. Рядом находился его пулемет. У его ног лежал русский, руки, грудь и голова которого были разорваны в клочья. Весь правый бок Карла — открытая рана.

Пингель осторожно положил его на дно траншеи. Вдруг Карл показал головой на русского, и в первый раз в жизни Пингель услышал, как он легко и свободно, без тени заикания, произнес: «Он прыгнул с гранатой прямо на меня». В голосе Карла звучало восхищение мужеством русского.

«Выгляжу неважно?» — сказал он затем. Пингель разрезал форму Карла. Рыцарский Крест покатился на землю. Пингель закладывал в зияющую рану тампон за тампоном.

«Я схожу за носилками», — сказал он.

Но Карл покачал головой и схватил Пингеля за плечо. «Не уходи, Герман, — выдохнул он, — не уходи. Это не продлится долго».

Это не продлилось долго, но десять минут показались унтер-офицеру медицинских войск Герману Пингелю вечностью.

«Третий батальон не может взять вторую траншею на правом склоне, господин полковник. Первый батальон застрял на минах. Им еще пятьсот метровое до позиций противника на левом фланге лощины в Беличьем лесу. Некоторые роты потеряли почти всех своих офицеров и примерно половину рядового состава. Мотопехотная рота понесла чрезвычайно серьезные потери. Заградительный огонь русских просто неописуем». Делавший этот доклад полковой адъютант, тяжело дыша, упал к ногам командира в маленьком блиндаже. Его форма была порвана, он только что вернулся с передовой, и на всем пути его преследовали минометы и «бах-бух».

Полковник Асман, командир 478-го гренадерского полка, нервно теребил пальцами бороду. Офицеры его полка лежали в густом кустарнике у входа в Беличью лощину, защищенные от обзора с воздуха.

Новые орудия «Шмель» и «Шершень», установленные на бронированные шасси и впервые используемые здесь в широком масштабе, выстроились у лощины и метали свои тяжелые снаряды в советские опорные пункты. Три часа спустя, ближе к вечеру,

1-й батальон преодолел остававшиеся 500 метров и лежал теперь перед первой линией обороны советской 280-й стрелковой дивизии. Штурмовым отрядам удалось ворваться в советские траншеи. Но все попытки дальше вклиниться в глубокую оборонительную систему заканчивались ничем перед лицом неистового сопротивления русских.

В таком же положении находился и 479-й гренадерский полк. Вся 258-я пехотная дивизия, которая как правофланговая ударная группа 46-го танкового корпуса должна была первым ударом преодолеть советские заслоны по дороге Троена — Курск, замерла после кровопролитной атаки на отдаленные позиции русских.

В это время на левом крыле 46-го танкового корпуса генерала Зорна 7-я баварская и 31-я брунсвикская пехотные дивизии вместе с 20-й танковой дивизией Хессиана через поля ржи и густого клевера начали наступление на позиции двух советских стрелковых дивизий.

Баварцы последовательно продвигались, но скоро тоже были остановлены интенсивным огнем обороняющихся. Во ржи, где бойцы надеялись укрыться, с грохотом взвивались фонтаны огня — мины. Хлебные поля оказались полями смерти.

У 81-й пехотной дивизии генерала Хосбака, чей боевой знак был Брунсвикский лев, дела шли успешнее. Инженерно-саперный батальон из Хокстера, работавший на абсолютно открытом участке лишь в нескольких сотнях метров от советской передовой линии, расчищал в минном поле широкие проходы для построенных к атаке тяжелых «Тигров».

Из своих 88-мм орудий «Тигры» давали по русским позициям залп за залпом, чтобы подавить сопротивление врага. Но и в этих условиях задача саперов оставалась адской.

Русские обстреливали их из тяжелых минометов, установленных в глубоких траншеях, неуязвимых для низкотраекторных танковых орудий. Это был неравный поединок. И именно саперы платили по счетам. Командир 2-й роты и два командира взводов погибли в первые несколько минут. Но саперы продолжали готовить дорогу для «Тигров».

Работа требовала твердой руки и стальных нервов. Каждую противотанковую мину после расчистки нужно было сначала слегка приподнять, потому что многие из них дополнительно крепились небольшой проволочкой к колышку. Метр за метром команды ползли вперед — прощупывали землю, руками выкапывали мины, осторожно их поднимали, удаляли взрыватель и откладывали смертоносные капканы в сторону. На земле между саперами с грохотом рвались советские минометные снаряды. Над головами саперов оглушающе свистели 88-мм снаряды их собственных «Тигров».

Наконец через два часа они прошли поле. Огромные танки с моторами в 700 лошадиных сил и практически непробиваемой 102-мм лобовой броней загромыхали за ними. Фельдфебель Виллее махнул своей команде саперов: «Саперам сомкнуться за нами до первой русской траншеи».

Саперы Виллера присоединились к взводам гренадеров, которые, согнувшись, бежали сквозь вражеский огонь позади и рядом с «Тиграми». Это были штурмовые отряды 3-го батальона 17-го гренадерского полка — госларовские горные стрелки.

Несколько отрядов стрелков вбежали в высокие колосья рядом с подготовленным проходом. Виллер закричал, чтобы они вернулись. Эти поля тоже были полны противопехотных мин — осколочных и фугасных.

Русские заложили их весной. Теперь над ними поднялась рожь, и стало не видно ни мин, ни проволочных растяжек.

Даже в клеверах, через которые наступали другие группы пехотинцев, взрывались предательские фугасы в деревянных ящиках. Густой клевер приподнял маленькие ящички над землей. И только небо могло спасти солдата, натолкнувшегося на одну из этих смертоносных «сигаретниц» и сдвинувшего взрыватель под ее крышкой.

Под прикрытием огня «Тигров» гренадеры достигли первой траншеи. Она была пуста. В начале немецкой артподготовки Советы отвели гарнизон, оставив только наблюдателей и гранатометчиков.

Траншея была глубокой и узкой с небольшими, в три-четыре ступеньки, лестницами по стейкам к каждому пулеметному гнезду.

«Задержимся здесь на минуту», — сказал обер-ефрейтор Эвальд Бисман. «Тигры» перевалили через траншеи. Госларовские горные стрелки неслись за стальными колоссами. Бронированный клин продолжал наступление на деревню Гнилец.

Было 9 часов. Поле боя между селениями Гнилец и Бобрик содрогалось от грохота. Солнце жарко палило над клубами пыли. Начальник разведывательного отдела 20-й танковой дивизии доставил пленного в штаб на передовой.

— Какой части? — спросил генерал-майор фон Кессель.

— Второго батальона Сорок седьмого стрелкового полка Пятнадцатой стрелковой дивизии, господин генерал, — ответил переводчик. — Пленный говорит, что советские войска понесли тяжелые потери в результате нашего артобстрела.

Генерал какое-то время размышлял, потом обратился к начальнику оперативного отдела: «Может быть, здесь их слабое место?»

Командующему артиллерией он приказал: «Ударьте еще раз из всех орудий по району Бобрика».

Затем отдал приказ начальнику оперативного отдела: «Обеспечьте полёт в тот же сектор пикирующих бомбардировщиков 1-й авиационной эскадры» — и командиру усиленного моторизованного разведывательного батальона 20-й дивизии: «Переведите свой батальон на правый фланг 1-го батальона для совместного прорыва позиций противника».

Приступили к реализации плана. Загрохотали орудия 103-го моторизованного артиллерийского полка. Эскадрильи бомбардировщиков сбрасывали бомбы в расположение врага. Потом танки, истребители танков и пехотинцы 20-й моторизованной дивизии двинулись на штурм русских линий обороны. 20-й батальон советского 47-го стрелкового полка не удержал позиций.

Наступление продолжалось. Оно подошло ко второй линии обороны. Ее держал советский 321-й стрелковый полк. Немцы разбили несколько батальонов, часть подразделений отступила. Полковой фронт был смят. Немецкие танки и 1-й батальон 112-го мотопехотного полка ворвались в деревню Бобрик.

Карта 3. На севере курского выступа 9-я армия Модели натолкнулась на прекрасно организованную оборону. Германский 23-й армейский корпус, чьей задачей было прикрыть левый фланг наступления, был остановлен недалеко от Малоархангельска. Танковый корпус овладел плацдармом ни холме около Ольховатки.

Впервые за эту ожесточенную битву в шуме сражения раздался древний немецкий боевой клич «Ура, ура!». Оборонительные позиции советской 15-й стрелковой дивизии пали.

Успешное развитие событий у 20-й танковой дивизии в свою очередь помогло сопредельной 6-й пехотной дивизии из земли Рейн-Вестфалия. Она начала наступление в 6 часов 20 минут после артиллерийской подготовки, поддержанной бомбардировщиками «Штука» и гранатометчиками.

Возле овощехранилища колхоза Верхнее Тагино стоял генерал-лейтенант Хорст Гроссман со своим начальником оперативного отдела и с холма следил за событиями в долине реки Ока. «Тигры», вперед!» — скомандовал он.

В небе в сторону врага с ревом летели боевые порядки 6-го воздушного флота, атакуя позиции с обеих сторон Ясной Поляны. Раздавался свист снарядов реактивных минометов «Небельверфер» и вой артиллерийских. Штурмовые отряды стрелковых полков шли вперед, грохотали штурмовые орудия, противотанковые и пехотные орудия покатились к Оке.

«Пятьдесят восьмая форсирует реку! — закричал адъютант, не отнимая бинокля от глаз. — Восемнадцатая уже возле Ясной Поляны».

У Ясной Поляны хладнокровно вел свои батальоны на позиции русских подполковник Ноке.

«Противотанковый огонь справа. Гренадеры Пятьдесят восьмого пехотного полка обнаружены, — докладывал адъютант у хранилища. — Атакуют русские самолеты».

Было 8.00. Гроссман выслал свои «Тигры».

Стальные крепости 505-го танкового батальона майора Сованта загрохотали через Оку. Они достигли Ясной Поляны и ударили по открытому флангу советского 676-го стрелкового полка. Эта атака вызвала у русских цепную реакцию: дрогнул фланговый полк стоящей рядом советской 81-й стрелковой дивизии.

Теперь «Тигров» никто не сдерживал. Около 12.20 они вошли в деревню Бутырки, намного опередив пехоту.

Советское донесение о положении в северном секторе фронта в середине первого дня сражения отличают мрачные ноты. Провал 15-й стрелковой дивизии нес угрозу всему правому флангу советской 17-й армии. Не был ли определен исход битвы?

Наступление 41-го танкового корпуса генерала Харпе тоже развивалось успешно. В состав корпуса входили 86-я пехотная дивизия из земли Рейн — Вестфалия, испытанная 292-я пехотная дивизия из Мекленбурга и Померании и саксонский 101-й моторизованный полк 18-й танковой дивизии.

Советская 81-я стрелковая дивизия, стоявшая на главной линии обороны, оказала упорное сопротивление. Здесь русские в утро наступления вырыли траншею, так что немецкий заградительный огонь не дал заметного эффекта.

Однако дивизии Харпе имели козырь, на который возлагали большие надежды, — девяносто тяжелых штурмовых орудий «Фердинанд», входивших в состав 653 и 654-го дивизионов, поступили под командование подполковника фон Юнгенфельдта в качестве таранов для пехоты.

«Фердинанд» был огромным чудовищем весом в 72 тонны, вооруженный испытанной 88-мм пушкой со стволом длиной 6,5 метра. Толщина брони доходила до 200 мм. Два двигателя «Майбах» давали ток двум электрическим моторам, каждый из которых автономно приводил в движение одну из двух гусениц. Несмотря на вес, «Фердинанд» развивал скорость до 30 километров в час. Чудо инженерного искусства. Эти мобильные стальные крепости производили на заводах Нибелунгов в Сент-Валентине в Австрии.

Свое мирное имя гигант «Фердинанд» получил от создателя, Фердинанда Порше. Гитлер надеялся, что это штурмовое орудие решительно изменит ход войны, сделает каждую атаку неотразимой. Кто может устоять против такого монстра? Какое оружие противопоставить ему? Там, где упадет его снаряд, долго не будет расти никакой травы. Любой Т-34, попавший в поле действия «Фердинанда», можно считать уничтоженным.

Однако «Фердинанд» имел ахиллесову пяту — слабую передачу и слишком уязвимые гусеницы, вследствие чего многие из этих гигантов скоро оказались на приколе с поврежденной ходовой частью. К тому же «Фердинанд» был абсолютно беспомощен в ближнем бою с пехотой противника. Кроме жестко закрепленной огромной пушки, он не нес никакого вооружения, даже пулемета, и не мог бороться с противотанковыми отрядами.

Мало что меняла даже находчивость экипажей 654-го дивизиона майора Ноака, которые брали с собой МГ-42 и, когда дела шли совсем плохо, вели непрерывный огонь через пушечный ствол. В конце концов, 88-мм не предназначалось для использования в качестве пулеметной амбразуры. Поэтому «Фердинанды» проходили через вражеские линии как стальные монстры, а сопровождающих их пехотинцев убивала или, как минимум, вынуждала отходить под прикрытие советская пехота, находившаяся в хорошо замаскированных окопах. Сил пяти-шести пехотинцев, ехавших на доске, грубо прикрученной проволокой к задней стенке каждого «Фердинанда», было недостаточно, чтобы очистить местность от врага. Поэтому бронированные крепости очень скоро оказались таранными клиньями, за которыми никто не шел.

Гудериан предвидел реальные последствия недостаточной вооруженности и чрезмерно усложненной конструкции «Фердинанда», однако Гитлер не прислушался к нему. В результате Курская битва оказалась первым и последним сражением, в котором танки с уютным названием выступили в качестве значимой силы.

К концу дня 5 июля общее положение наступающих сил в секторе 41-го танкового корпуса оставалось благоприятным. Полки 86-й пехотной дивизии уже находились в третьей линии советских траншей. Полковник Бибер со своим 184-м гренадерским полком вел боевые действия уже на северной окраине Понырей.

Штурмовые орудия и полдюжины «Фердинандов» 653-го дивизиона майора Штейнваха, действовавшего на участке фронта 292-й пехотной дивизии, с первой попытки продвинулись на 5 километров в глубь обороны противника, к Александровке. Огневые позиции русских были раздавлены. Штурмовые отряды соединились с боевыми порядками 6-й пехотной дивизии, захватившей Бутырки.

Однако советская пехота не запаниковала от рева «Тигров» и «Фердинандов». Все последнее время партийные руководители и опытные офицеры-танкисты отрабатывали с личным составом тактику поведения при танковых атаках. Было сделано все возможное, чтобы предупредить распространение пресловутой «танковой боязни». Это принесло несомненные результаты.

Русские пехотинцы пропускали танки через свои хорошо замаскированные окопы, а затем вступали в бой с немецкой пехотой. Таким образом, сражение продолжало бушевать на тех участках, которые командиры передовых танков считали уже завоеванными.

Штурмовым орудиям и танкам приходилось возвращаться, чтобы помочь своим. Затем они снова шли вперед и снова возвращались. К вечеру пехота осталась без сил, а танки и штурмовые орудия — без топлива. Тем не менее наступающие глубоко вклинились в оборону противника.

Батальоны и полки докладывали: «Мы продвигаемся! С трудом, дорогой ценой. Но

мы продвигаемся!»

И еще один факт постоянно повторяли в своих донесениях все командиры: «Нигде противник не был застигнут врасплох. Нигде он не был неподготовленным. Совершенно очевидно, что нашей атаки ждали, это подтверждают и военнопленные».

Очень неприятный сюрприз. И все же по всему фронту 41-го танкового корпуса твердо верили: «Мы выбьем Ивана с позиций».

На левом крыле Моделя, у 23-го армейского корпуса под командованием генерала Фресснера, в течение первых суток наступление развивалось также успешно. В этом секторе, где действовали опытные и бесстрашные полки 78-й пехотной дивизии, которая за последнее время завоевала себе звание штурмовой, характерные особенности боя проступали с почти школьной очевидностью.

Здесь тоже были задействованы «Фердинанды», входившие в состав 654-го дивизиона майора Ноака, усиленные карликовыми танками, парадоксально названными «Голиаф»: чуть больше 60 сантиметров в высоту, 67 сантиметров в ширину и 120 сантиметров в длину. Эти «беспилотные» карликовые танки управлялись либо дистанционно по радио, либо с помощью кабеля, разматывавшегося с кормы машины до 1000 метров. Они несли заряд в 90 килограммов взрывчатого вещества. Со скоростью 20 километров в час эти карлики катились непосредственно на позиции противника: противотанковые опорные пункты, пулеметные установки. В действие они приводились нажатием кнопки. Когда «Голиаф» достигал цели, эффект был сильный. В большинстве случаев, однако, он до своих целей не добирался.

Опытные вюртембергские полки 78 и 216-й дивизий, усиленные егерскими батальонами, противотанковыми орудиями на самоходных лафетах, штурмовыми частями инженерно-саперных войск с минометами и огнеметами, а также дивизионами штурмовых орудий, наступали на хорошо укрепленный район вокруг развязки дорог у Малоархангельска.

Чтобы проделать для «Фердинандов» широкий проход в плотном советском минном поле, Модель применил еще одно «фантастическое оружие» — приземистые, гусеничные машины, напоминающие британские транспортеры для боеприпасов, тяжелобронированные, весом 4 тонны, с шестицилиндровым мотором «Борхард», известные как В-IV. Они несли фугасный подрывной заряд в 1000 килограммов, который можно было сбросить с помощью дистанционного управления. У Малоархангельска 300-й дивизион штурмовых орудий устроил этим «покорителям мин» генеральную репетицию: водители привели их к кромке минного поля и там поставили на радиоуправление. Заряд подрывал все мины в радиусе свыше сорока — пятидесяти метров. Естественно, транспортер тоже взлетал на воздух. Включив устройство дистанционного управления, водитель выпрыгивал и пытался достичь своих позиций. У Малоархангельска восемь B-IV действительно проделали широкий проход в 400-метровом минном поле. Четырем водителям удалось спастись, четверо погибли. «Фердинанды» загромыхали вперед на советские боевые порядки.

Здесь, на господствующей высоте левого крыла, две пехотные дивизии Советского

18-го гвардейского стрелкового корпуса защищали важную угловую точку русских позиций. Однако немцам удалось вклиниться в оборону противника. К 18 часам 410-й стрелковый полк 81-й пехотной дивизии был выбит с позиций.

В контратаку пошли советские танки 129-й танковой бригады.

К вечеру 5 июля немецкие артиллеристы и танкисты, водители штурмовых орудий и саперы — все знали, что, несмотря на сосредоточение всех наличных средств, несмотря на успешный штурм отчаянно защищаемых и хорошо укрепленных высот, несмотря на изрядное количество военнопленных, которые теперь тащатся позади, — несмотря на все это, вместе взятое, не может быть и речи о сколько-нибудь существенном прорыве в невообразимо мощную и глубокую советскую полосу обороны.

— Насколько глубоко Фреснер вклинился в оборону противника?—спросил Модель своего начальника штаба, полковника фон Эльверфельдта, незадолго до полуночи 5 июля.

— Километров на пять, не больше, господин генерал-полковник; Семьдесят восьмая дивизия — на железнодорожной станции Малоархангельск.

— Что сообщает воздушная разведка о передвижениях резервов противника? — обратился Модель к офицеру разведки.

— Основные соединения, включая танковые, движутся с востока, из района Дивны, на Малоархангельск, Поныри и Ольховатку.

Модель склонился над картой. Он понимал, о чем уже догадывались командиры дивизии Фреснера: план прикрыть фланг двух танковых корпусов Моделя, несущих основную тяжесть главного удара в центре, глубоким прорывом 23-го корпуса не проходит. Не удастся перехватить движущиеся с востока русские резервы и не позволить им включиться в сражение.

Лемельсен, Харпе и Фреснер, командующие корпусами 9-й армии Моделя, глубокой ночью тоже изучали карты со своими штабными офицерами. Объекты дня, собственные потери, донесения о боевом составе противника — все с безусловной очевидностью показывало, что продвижение развивается медленно. Приходится буквально прогрызать оборону. Это было неприятным открытием, однако не ошеломляющим. Генерал-полковник Модель рассматривал подобную возможность. Не один раз он напоминал Гитлеру о глубине советской оборонительной системы, которая была обнаружена германской воздушной разведкой.

Вот почему Модель с самого начала строил свое наступление в расчете на исключительно упорное сопротивление, именно поэтому он разработал план, который был весьма в его характере: он не собирался бросать в атаку сразу всю свою бронетехнику, он решил пробивать брешь в обороне методично и последовательно.

В результате его глубоко эшелонированная 9-я армия начала наступление девятью пехотными дивизиями, усиленными танками и штурмовыми орудиями.

В первой волне Модель задействовал только одну танковую дивизию, 20-ю. Основную часть своих танковых соединений (шесть танковых дивизий, дивизии моторизованной пехоты, а также несколько дивизионов штурмовых орудий) он держал в резерве. «Сначала пробей брешь, а затем вводи в бой свежие силы! Когда создан прорыв, тогда танки могут в него входить и свободно действовать врагу во фланг и с тыла, пока он не будет окружен». Таков был рецепт Моделя. На рассвете 6 июля перед ним стояла сложная дилемма. Использовать танковые резервы немедленно или следует повременить? Он решил вводить их в дело, конкретно в секторе 48-го танкового корпуса под командованием генерала Лемельсена, в районе Бутырок и Бобрика. В этом месте фронт советской 15-й стрелковой дивизии был прорван, и Модель надеялся окончательно раздавить оборону противника. Поэтому он передвинул три из своих пяти танковых дивизий — 2, 9 и 18-ю — из районов их сосредоточения в район прорыва, и 6 июля они вступили в бой. 4 и 12-ю танковые дивизии, а также 10-ю мотопехотную дивизию он решил держать в резерве.

Столь сокрушительная вторая волна обычно обеспечивала окончательную победу. В конце концов фронт противника между шоссе и железнодорожной веткой Орел — Курск был прорван на 32 километра в ширину и от 6 до 10 километров в глубину. А опыт показывал, что, когда в такую брешь бросаешь мощные моторизованные формирования, это практически неизбежно ведет к прорыву.

Однако сложившаяся ситуация отнюдь не являлась обычной. Ничто в этом сражении нельзя было мерить обычными мерками. И советская оборонительная система к вечеру 5 июля вовсе не была прорвана окончательно. Она оставалась неповрежденной еще на десять — шестнадцать километров. Никогда в истории войн не создавалось оборонительных систем, эшелонированных на такую глубину.

На фронте шириной более двадцати четырех километров по краю курского выступа — в том самом месте, где атаковали немцы, — за много месяцев работы русские перелопатили всю землю, создав лабиринты ходов сообщения, минных полей и подземных бункеров. Каждый перелесок, каждый холм, каждый колхоз был превращен в опорный пункт. И все эти опорные пункты соединялись системой глубоких, хорошо замаскированных траншей. Между ними — целая сеть окопов для противотанковых пушек, вкопанные танки, эшелонированные в глубину орудийные позиции, реактивные минометы, огнеметы и бесчисленные пулеметные гнезда.

И не только оборона была мощной. Не менее, если не более, значимо было то обстоятельство, что советское Верховное Главнокомандование располагало исключительно мощными оперативными резервами. Генерал армии Рокоссовский расположил их блистательно.

Как пишет полковник Маркин, советский хроникер Курской битвы, оперативные резервы Центрального фронта «получили приказ еще в середине дня 5 июля выдвигаться, согласно подготовленному плану, на исходные позиции для контратак».

Согласно подготовленному плану! Настолько точно русские были осведомлены о целях и месте главного удара Моделя в операции по прорыву обороны противника!

Утром 6 июля венецианская 2-я танковая дивизия вышла на поле сражения 140 танками и 50 штурмовыми орудиями. Около 9 часов 96 танков T-IV 2-го батальона 3-го танкового полка майора фон Боксберга начали наступление на высоту к северу от местечка Кашара.

«Тигры» 505-го дивизиона под командованием майора Сованта, входящие в состав дивизии, уже взяли Соборовку.

Боксберг пересек плацдарм южнее Соборовки. Широким клином танки шли через поля высокой пшеницы. Люки открыты. Солнце палит нещадно.

Систему траншей противника на холме смяли атакой во фланг. Но Кашару взять не удалось. Советские линии противотанковых орудий были слишком основательными и слишком коварно расположенными. Как только танки разделывались с одним орудием, перед ними вырастало другое.

Более того, русские бросили в бой крупные танковые соединения. Между Понырями и Соборовкой, на участке фронта в четырнадцать километров, началось танковое сражение, по масштабам беспрецедентное в истории военных действий. Оно продолжалось четыре дня.

В кульминационный момент сражения с каждой стороны в нем участвовали от 1000 до 1200 танков и штурмовых орудий. Многочисленные части военно-воздушных сил и 3000 орудий всех калибров дополняли этот жуткий поединок. Наградой являлся холм у Ольховатки с его ключевой позицией — высотой 274.

Холмы были ближайшей целью Моделя. Они являлись главным препятствием к осуществлению его плана наступления, они являлись ключом от двери в Курск. В чем же заключалось их особое значение?

Гряда холмов у Ольховатки, составляла со стратегической точки зрения, центральную часть Среднерусской возвышенности между Орлом и Белгородом. На их восточных склонах — исток Оки, а также множества других менее значительных рек и речушек. С этих холмов открывается вид на Курск, находящийся примерно на 120 метров ниже Ольховатки. Кто владеет этими высотами, будет владеть пространством между Окой и Сеймом.

Модель планировал захватить этот плацдарм вокруг Ольховатки. Он хотел ввести туда свои резервы, вытеснить советские войска, прежде всего танковый корпус Рокоссовского, в неудобное для них расположение, разбить их, а затем совершить бросок на Курск для соединения с частями Гота.

Однако Рокоссовский раскусил план Моделя и сосредоточил значительные резервы для защиты этой ахиллесовой пяты советской оборонительной системы.

«Тигры» Сованта поползли в лес противотанковых орудий, в лабиринт противотанковых ловушек, сквозь стены артиллерийского огня. Пехотинцы 2-й танковой дивизии оказались перед чередой траншей. Первая волна захлебнулась. Вторая волна прокатилась вперед на несколько сотен метров и также остановилась. Когда танки майора фон Боксберга пошли третьей волной, их бросок тоже был остановлен заградительным огнем русских. Австрийской 9-й танковой дивизии под командованием генерал-лейтенанта Шеллера удалось не больше. Пехотинцы 20-й танковой дивизии так же яростно сражались под обжигающим солнцем 8 июля около деревни Самодуровка. В течение часа были убиты или ранены все офицеры 5-й роты 112-го мотопехотного полка. Тем не менее пехота ползла по полям, захватывая траншеи и напарываясь на новые. Батальоны таяли. Роты становились взводами.

Лейтенант Хёнш собрал немногочисленных оставшихся в живых людей: «Вперед, бойцы, еще один окоп!» Строчил пулемет. Огнемет изрыгал струи пламени. Их прикрывали огнем два штурмовых орудия. У них получилось. Только лейтенант лежал мертвый в двадцати шагах от цели, а вокруг него половина роты, убитые и раненые.

Это был беспощадный бой. Обе стороны, казалось, догадывались о месте, которое история впоследствии отведет этому сражению, — решающее сражение Второй мировой войны.

Сопоставить его можно лишь со знаменитой битвой у Эль-Аламейна, где Монтгомери задействовал 1000 орудий и решительно повернул ход войны. Даже Сталинград, несмотря на его более апокалиптическую и трагическую ауру, не выдерживает сравнения с грандиозным сражением у Курска по количеству участвовавших в нем сил.

8-го июля Модель пустил в ход основную часть своей 4-й танковой дивизии под командованием генерал-лейтенанта фон Саукена. С позиций, завоеванных 20-й танковой дивизией, они выступили на деревню Теплое.

«Штуки» проносились над наступающими полками. Бронированные самолеты сопровождения пикировали на позиции противника. Танки 20,4 и 2-й танковых дивизий двигались среди пехотинцев. Массивные «Тигры», T-IV и штурмовые орудия. Их пушки грохотали, закрывая все вокруг дымом и огнем.

Однако Рокоссовский предпринял заблаговременные меры. Накануне он выдвинул вперед две пехотные дивизии, одну артиллерийскую дивизию, две танковые бригады и одну механизированную бригаду.

2-й батальон 33-го мотопехотного полка пробился через весь этот ад к деревне Теплое и занял ее. Русские отошли к последней линии холмов.

Батальон к этому времени потерял уже 100 человек. Но командир дивизии не хотел давать противнику время собраться с силами. 3 и 35-й танковые полки выстроились на окраине деревни. К ним присоединились бронетранспортеры. Пикирующие бомбардировщики с воем понеслись в направлении главных позиций русских.

«Вперед!»

На противоположном склоне находились хорошо замаскированные орудийные окопы советской 3-й противотанковой артиллерийской бригады. Кроме того, были вкопаны танки Т-34. Их фланг прикрывал советский стрелковый батальон с противотанковыми ружьями — простым, но высоко эффективным оружием против танков в ближнем бою. Их применение, равно как и применение немецких фаустпатронов, требовало смелости и хладнокровия.

Штурм высоты начался. Русские опустили завесу заградительного огня.

Через несколько сотен метров немецкая пехота уже не могла оторваться от земли. Было невозможно преодолеть огонь множества орудий, сосредоточенных в очень узком секторе. Только танки пошли вперед на стену огня.

Советские артиллеристы подпустили их на пятьсот метров, потом на четыреста. На этом расстоянии русские противотанковые орудия поджигали даже «Тигры».

Но затем три танка T-IV раздавили первую линию советских орудийных позиций. Пехотинцы шли следом. Они захватили высоту. Немедленной контратакой русские сбросили их оттуда.

Три дня бушевал бой перед деревней Теплое. 33-й мотопехотный полк завоевал плацдарм. И снова их выбили с позиций.

Капитан Дизенер, последний оставшийся в живых офицер, собрал остатки 2-го батальона и снова повел их в атаку. Он взял высоту. И снова был вынужден отступить.

Сопредельная 6-я пехотная дивизия тоже овладела лишь склоном ожесточенно обороняемой высоты 274 у Ольховатки.

В левом секторе района прорыва главной точкой сражения являлась деревня Поныри. «Мы никогда не забудем эту деревню», — даже сейчас говорят воевавшие у Понырей бойцы 292-й померанской пехотной дивизии.

Растянутая деревня Поныри и высота 253,5 стали Сталинградом Курской дуги. Пунктами наиболее ожесточенных боев были машинно-тракторная станция, вокзал, школа и водонапорная башня. Железнодорожную насыпь и северную окраину селения захватили в первый день наступления. Но затем началась ожесточенная борьба, в которой участвовали 18 и 9-я танковые дивизии, а также 86-я пехотная дивизия.

9 июля 508-й стрелковый полк взял штурмом высоту 239,8. Теперь нужно было развить успех и овладеть решающей высотой 253,5. «“Фердинанды”, вперед!» Шесть из этих чудовищ загрохотали наверх и открыли свой уничтожающий огонь.

«Штурмовые орудия — на Поныри!» Орудия взревели. Теперь, вне всякого сомнения, атака должна закончиться успешно. Владея Понырями, германские войска смогут зайти на Ольховатку с фланга.

508-й гренадерский полк прорвался еще на пятьсот метров южнее. Тогда русские немедленно предприняли контратаку.

Советский командир 1-го батальона 1032-го стрелкового полка ехал на джипе впереди своего подразделения. У школы он выскочил из машины и лично повел в атаку первую линию стрелков.

Германские передовые части начали отступать. Капитан Мундсток, командир 3-го батальона 508-го гренадерского полка, заметил это и помчался к школе на автомобиле. Там он тоже выпрыгнул из машины. Его автомат простреливал перекресток. Советская атака захлебнулась.

Русский комбат наткнулся на пулю. В следующий момент, однако, Мундсток тоже упал, смертельно раненный. Трагическая дуэль двух мужественных офицеров.

Русские удерживали перекресток, немцы — школу. В ночь с 10 на 11 июля генерал-полковник Модель использовал свой последний резерв — бросил в этот ад 10-ю мотопехотную дивизию. Дивизия выдвинулась в сектор 292-й пехотной дивизии, которая была совершенно обескровлена. На грузовиках «Рено» рота за ротой прибывала на исходные позиции.

Эта баварская дивизия, чьим боевым знаком был ключ, имела немалые огневые возможности — семь артиллерийских дивизионов, один полк реактивных минометов «Небельверфер», дивизион тяжелых минометов и батальон штурмовых орудий.

Перед такой огневой мощью вражеская танковая атака на железнодорожную станцию в Понырях провалилась в первый же день.

12 июля хорошо организованный артиллерийский огонь опять остановил три дневные атаки русских. Ганс Ницше из 10-й роты 20-го мотопехотного полка наблюдал, как лес на холме перед их позицией медленно исчезал из виду в ослепительном огне орудий и пикирующих бомбардировщиков. Он видел, как русские колонны поднимались, шли вперед, падали. Впервые в жизни он увидел ревущие реактивные снаряды «сталинских органов», советских реактивных минометов. Сначала он подумал, что восходит солнце. Но с этого «солнца» с ужасным воем посыпались огненные стрелы и разнесли все вокруг.

В последующие несколько дней русские снова и снова пытались отбить Поныри у баварцев. Безрезультатно. Генерал-лейтенант Август Шмидт и начальник его оперативного отдела хладнокровно разыгрывали свои козыри в стратегически важных пунктах.

Унтер-офицер Шуллер стоял у своего противотанкового орудия, выпуская снаряд за снарядом. В конце концов перед его позицией оказалось семь горящих советских танков.

На линию 110-го танкового разведывательного батальона русские предприняли кавалерийскую атаку тремя эскадронами со сверкающими на солнце шашками.

«Дистанция — семьсот метров. Непрерывный огонь из всех орудий!»

О, Господи, бедные лошади!

2. Большие клещи

Генерал Кривошеин ждет — Гот дает волю своим тапкам — «Господин генерал, где "Пантеры"?» — Капеллан Руцек проходит через ад — На нравом крыле все прекрасно — Завтрак с генералом Чистиковым.

А как в это время складывалась ситуация на Южном фронте?

Июльские ночи коротки. В Центральной России темнота отступает уже в третьем часу.

Генерал Кривошеин, командующий 3-м механизированным корпусом, стоял па опушке леса недалеко от Яковлева. Ночь была жаркой, и в воздухе разливался запах сосновой смолы.

На небе в стороне Белгорода были видны вспышки артиллерийского огня. Фронт находился примерно в тридцати километрах, и грохот орудий доносился весьма отчетливо: русская артиллерия обстреливала немецкие позиции.

Всю ночь с 4 на 5 июля генерал Кривошеин и его штаб, как штабы всех советских соединений на курском выступе, ждали полномасштабного германского наступления.

Карта 4. 5 июля генерал-полковник Гот начал полномасштабное наступление, операцию «Цитадель», всеми своими танковыми дивизиями. Оперативная группа «Кемпф» форсировала Донец южнее Белгорода.

3-й механизированный корпус входил в состав 1-й советской танковой армии и стоял непосредственно за 6-й гвардейской армией, чьи стрелковые дивизии держали южный фас курского выступа — полосу между городами Белгород и Сумы.

«Где же Гот нанесет главный удар?» — спросил Кривошеин скорее себя, чем своих офицеров.

Начальник штаба уверенно ответил: «По шоссе на Обоянь, конечно, товарищ генерал. Это самая короткая дорога на Курск. Прямо перед нами он попытается прорвать позиции Шестой и Пятьдесят второй гвардейских дивизий и двинуться на север. Поэтому мы в самом нужном месте, сразу за гвардейскими стрелками».

«Да», — произнес Кривошеин. Однако в его голосе чувствовалось сомнение. Кривошеин знал, что его начальник штаба высказывал мнение, на котором строились оборонительные планы высшего командования советского Воронежского фронта.

Они имели информацию о дате наступления противника и их группировке для боя. И они полагали, что разгадали замысел Манштейна: его наступательную тактику и принципы сосредоточения сил и средств. Поэтому генерал армии Ватутин передвинул отменно вооруженный корпус Кривошеина в район Алексеевка — Яковлево для прикрытия шоссе Харьков — Обоянь — Курск и подъездного пути из Бутова. Здесь, по мнению Ватутина, должен был ударить Гот, чтобы у Обояни форсировать Псел и рвануться на север.

Но так ли несомненно, что генерал-фельдмаршал фон Манштейн нанесет главный удар Именно в этом месте? Южный фронт, где изготовились к атаке две немецкие армии с пятнадцатью дивизиями, имеет протяженность восемьдесят километров. Для первого вклинивания в советскую оборону Манштейн может избрать любой участок. И, даже если верить донесениям, что 4-я танковая армия Гота является ударной, а оперативная группа «Кемпф» имеет задачу просто прикрывать ее фланг, все равно нельзя быть уверенным, что Гот предпримет наступление именно так, как предполагает высшее советское командование.

Генерал Кривошеин потянулся за папиросой. «То, что предполагает Ставка, и то, что предполагаем мы, конечно, самое очевидное решение. Так поступили бы мы на их месте. Но Гот — хитрый, коварный лис. Пойдет ли он очевидным путем? К тому же он очень обстоятельный человек: сначала тщательно изучает зону боевых действий, выясняет особенности местности, естественные преграды, течения рек, холмы и долины, выгодные и невыгодные плацдармы».

Начальник штаба слушал внимательно. Он имел представление, что Кривошеин хорошо знал немецких танковых командиров, многих — лично. В сентябре 1939 года, после германской кампании против Польши, он вел продолжительные переговоры с Гудерианом. Кривошеин тогда командовал советской танковой бригадой, которая соединилась с танковым корпусом Гудериана в Брест-Литовске.

На небольшом приеме после совместного парада он сильно насмешил немецких офицеров, когда, произнося тост за германо-русскую дружбу, оговорился и вместо того, чтобы выпить за «вечную дружбу», выпил за «вечную вражду»⁵. Возможно, генерал сейчас вспоминал этот случай почти четырехлетней давности. А может быть, у него были какие-то другие мысли. Он повернулся к своему начальнику штаба: «Пошли в укрытие».

В этот момент в двадцати километрах от них, на Бутовском холме, подполковник Альбрехт, командир артиллерии моторизованной дивизии «Великая Германия», по телефону вел обратный отсчет всем огневым позициям: «...Два, один — огонь!»

И, как он, все артиллерийские командиры немецких дивизий 4-й танковой армии между Герцовкой и Белгородом закричали: «Огонь!»

Страшный артиллерийский залп раздался над холмами и долинами со Средне-Русской возвышенности с таким раскатом грома и молнией, как будто все грозы за последние сто лет сейчас слились в одну.

Подобной концентрации огня артиллерии и тяжелого оружия на столь узком участке фронта в этой войне еще не достигали. Между Белгородом и Герцовкой за пятьдесят минут было выпущено больше снарядов, чем за кампании против Польши и Франции, вместе взятые.

Генерал Кривошеин взглянул на свои часы: 03 часа 30 минут. Душная ночь ожидания подходила к концу. На небе вспыхивали отблески далеких выстрелов. Битва начиналась.

Генерал-фельдмаршал фон Манштейн для Южного фронта на курском выступе избрал не такую наступательную тактику, как Модель на севере. У него не пехотные, а танковые соединения должны были совершить быстрый прорыв.

Основанием его решения являлось то обстоятельство, что, принимая во внимание значительную ширину фронта, количество пехотных дивизий, находящихся в его распоряжении, было недостаточным для традиционной тактики пробивания в обороне бреши, в которую устремляются танковые соединения. Учитывая, что советская оборона эшелонирована на большую глубину, Манштейн счел традиционный метод слишком затратным по времени и силам, а при недостатке пехотных дивизий еще и ненадежным. Гот надеялся, что мощный удар его 600 — 700 танков, сосредоточенных в двух местах, так быстро подавит сопротивление противника, что все последующие бои с крупными танковыми резервами русских будут происходить уже за пределами советских оборонительных укреплений, и с этой целью он пустил в первой волне все танковые силы своей армии. Тот же путь избрала оперативная группа «Кемпф». Это была школа Манштейна. Это была его интерпретация боевого приказа Главного командования сухопутных сил Германии: посредством подавляющего превосходства во всех наступательных средствах на местах вклиниваться в оборону противника до соединения двух атакующих армий, затем ловушку захлопнуть.

Более 1000 танков и 300 штурмовых орудий двинулись на русские оборонительные рубежи, чтобы осуществить прорыв, не задерживаясь, выйти на оперативный простор и соединиться с 9-й армией Моделя.

Русские поняли намерение противника: в самом деле, они расположили свои резервы за 6-й гвардейской армией генерал-лейтенанта Чистякова.

Однако генерал-полковник Гот тоже располагал информацией немецкой воздушной разведки о районах сосредоточения советских резервов, особенно об их танковых резервах. Он рассчитал, что, если следовать указанию Главного командования сухопутных сил Германии — «достичь соединения с 9-й армией прямым прорывом через Обоянь», он, скорее всего, окажется перед переправами через Псел в Обояни, когда советские танковые войска выйдут на поле сражения из района восточнее Курска. Они, конечно, пройдут через перешеек у Прохоровки и ударят в глубокий фланг немецкого наступательного клина в самый неподходящий момент.

Гот поэтому решил изменить свой график. Вот как он сформулировал это своему штабу: «Будет разумнее сначала отразить атаку противника у Прохоровки, а затем продолжить наше продвижение на север в направлении Курска». Это означало, что после прорыва все наступающие дивизии Гота повернут на северо-восток, а не ударят на Обоянь, как ожидали русские.

Это было исключительно важное решение.

Расчеты Гота оказались правильными. Его план наступления сорвал план советского Верховного главнокомандования по обороне Южного фронта курского выступа и мог обеспечить поворот в развитии сражения, если бы... Но не будем предвосхищать события.

На бутовском холме подполковник Альбрехт не отрывал глаз от траншейного перископа, наблюдая за результатами артиллерийского обстрела. Снаряды теперь взрывались за траншеями противника, и стена огня и дыма сползала вперед в тыл врага. В этом дыму германские пехотинцы могут наступать как тени.

Дежурный офицер шепнул командиру артиллерии: «Идет генерал Хёрнлайн».

Через минуту командир дивизии «Великая Германия» стоял у траншейного перископа рядом с подполковником.

— Доброе утро, Альбрехт, как развиваются события?

— Все в соответствии с графиком, господин генерал.

— Не было донесений от пехоты?

— Пока нет.

В этот момент прибыл полковник Касснитц, командир мотопехотного полка. Он вздернул руку к своему стальному шлему. Полковник совсем не выглядел довольным.

— Что, Касснитц?—спросил с подозрением Хёрнлайн.

— Черт знает что, господин генерал. Мой Третий батальон до сих пор не вступил в бой.

— В чем дело?

— Они ждали подхода танков, те не появились, и они не двинулись с места.

Хёрнлайн и Альбрехт оцепенели. Танки не подошли? Целая армада бригады «Пантер» Лаухерта и 1-й дивизион танкового полка «Великой Германии» под командованием майора Пёссела не вступили в бой? Но это невозможно!

Это известие откровенно сбило Хёрнлайна с толку. Здесь, на центральном участке наступления, все зависело от силы удара танковой группы графа Страхвитца. Верховное главнокомандование возлагало большие надежды на 200 новых чудо-танков «Пантера» с их 75-мм длинноствольной пушкой, которые именно здесь должны были пройти боевое крещение. Куда, черт возьми, они подевались?

В то время как гренадеры дивизии «Великая Германия» с трудом выбирались из своих траншей, бригада «Пантер» Лаухерта тоже двигалась вперед на всех 200 новых машинах. Они являли собой стальных хищников — элегантной конструкции, весом 45,5 тонны, длиной 9 метров, с лобовой броней от 80 до 110 мм и скоростью до 55 километров в час.

Эксперты сходились во мнениях, что это был танк, которого давно ждали в действующей армии, танк, который на долгое время обеспечит реальное превосходство германского оружия на Восточном фронте.

Только один вопрос беспокоил специалистов и инспекторов танковых частей: была ли «Пантера» действительно готова к использованию в боевой обстановке? При испытаниях на полигоне в Графенворе обнаружились серьезные недоделки. И вместо учений в составе соединения офицеры и экипажи бились над решением технических проблем. Даже когда танки уже везли на железнодорожных платформах на Восточный фронт, им еще заменяли главную передачу. Соответственно, никакой индивидуальной подготовки, не говоря уж об учениях в составе соединения, не было проведено. Назвать часть готовой к боевым действиям было бы большим преувеличением.

Другой важный момент: батальоны, по 96 «Пантер» каждый, были непомерно большими для оперативного управления одним батальонным командиром. Тем не менее все попытки подполковника Вернера Мильдебрата добиться продления срока боевой подготовки в Графенворе окончились ничем. Формированию было предписано участвовать в наступлении под Курском.

Войска первого эшелона, наслышанные о новом чудо-оружии, испытали настоящий шок, увидев, как, уже выдвигаясь на свои исходные позиции, их стальные герои изрыгали из выхлопных труб языки пламени, а некоторые, как ни странно, загорались.

Однако провал первой атаки в Бутове 5 июля обусловили вовсе не эти «болезни роста». Причина была куда более банальной: бригада «Пантер» Лаухерта попала на не обнаруженное минное поле перед советскими позициями. Если танк продолжал двигаться, то подрывался на мине и повреждал гусеницы. Если он останавливался, то превращался в огромную мишень для советских противотанковых орудий, противотанковых ружей и артиллерии.

Попытка мотопехотного полка «Великой Германии» наступать без танковой поддержки окончилась тяжелыми потерями. По этой причине снова раздался привычный приказ: «Саперы, вперед!»

В аду советского заградительного огня 2-я рота штурмового инженерно-саперного танкового батальона «Великой Германии» расчистила в минном поле проход для «Пантер». Но это потребовало нескольких часов, жизненно важных часов, которыми русские не преминули воспользоваться.

«Только перед деревней Черкасское на минном поле осталось 36 танков», — отмечает в своем описании Курской битвы полковник Маркин. И добавляет: «Танки, натолкнувшиеся на минное поле, отступали в беспорядке под целенаправленным огнем советской артиллерии и противотанковых стрелков. Первая чрезвычайно опасная атака врага была отбита. Его попытка наступать одновременно по всему участку прорыва потерпела крах». Это было абсолютно верно.

После донесения полковника Касснитца генерал Хёрнлайн понял, что из-за неудачи бригады «Пантер» прорыв на левом крыле его дивизии потерпел фиаско.

На правом же крыле дивизии события развивались как нельзя лучше. «Как дела у гранатометчиков Лоренца?» — спросил Хёрнлайн. Как будто он только и ждал своей реплики, связной вырос перед генералом: «Донесение от подполковника Лоренца!»

Хёрнлайн прочел: «Встретив упорное сопротивление, полк проник в траншеи противника, очистил их и теперь быстро наступает в направлении высоты у деревни Черкасское».

На правом крыле, таким образом, все шло по плану. Батальоны гренадеров «Великой Германии» вместе со штурмовыми орудиями и танками 2-го батальона танкового полка и ротой «Тигров» капитана Вальрота вышли к Черкасскому ровно в 05.00. В 09.15 они были уже на высотах за деревней, глубоко вклинившись в первую полосу советской обороны.

Граф Саурма, командир батальона «Пантер» «Великой Германии», руководил своими танками умело и отважно. Его машина внезапно появлялась именно там, где ситуация становилась опасной или сложной. Ледяной ужас поэтому сковал командиров роты когда ближе к полудню они услышали в наушниках слова радиста Саурмы: « “Пантера”

11-01 подбита. Командир батальона серьезно ранен».

Но шок длился лишь несколько секунд. Затем прозвучал спокойный голос: «Готберг — всем. Батальон, слушай мою команду». Капитан фон Готберг принял командование на себя. Несколько часов спустя граф Саурма скончался.

Как только генералу Хёрнлайну стало известно об успехе гренадеров, он немедленно изменил свой план и перенес основной удар прорыва с левого крыла на правое. Мотопехотный полк и бригада «Пантер» переместились вправо.

Но на всем, казалось, лежала печать проклятья. Грозовые дожди последних дней превратили Березовую лощину в настоящее болото. Одна «Пантера» за другой застревали в трясине, увязая выше гусениц. Еще несколько часов отсрочки нанесения решающего удара бронированного кулака, завершающего прорыв дивизии «Великая Германия» в первый день наступления! Когда на поле сражения опустилась ночь, деревню Черкасское все же захватили, несмотря на все препятствия, и опорный пункт первого рубежа советской обороны перед «Великой Германией», таким образом, ликвидировали.

Цена оказалась высокой. В число убитых и тяжелораненых вошел полковник Касснитц, командир мотопехотного полка.

Важную роль в сражении за Черкасское сыграла также 11-я танковая дивизия, действовавшая на правом фланге дивизии «Великая Германия». Боевая группа графа Шиммельмана вклинилась в советские позиции с танками, гренадерами на борту десантных бронемашин, противотанковыми орудиями, саперами и штурмовыми орудиями, а часть ее затем зашла флангом в направлении Черкасского. Огнеметные танки, эти огнедышащие монстры, подавили советские опорные пункты в бункерах и укрепленных зданиях.

Огнеметные танки являлись самым подходящим оружием для такого рода сражений. Два огнемета, установленные на башне машины Т-III, могли направлять огненные копья прямо в амбразуры, окна и двери на расстоянии шестидесяти четырех метров. Шипящая 3 — 4-секундная струя огня убивала и обугливала все при температуре 1000 градусов по Цельсию.

Черкасское пало. «Великая Германия» и 11-я танковая дивизия продвинулись на восемь километров в глубь главной оборонительной зоны противника.

Восемь километров — это много. Однако советские оборонительные рубежи, будучи эшелонированными в глубину, ни в коем случае не были прорваны. А именно полного прорыва должны были достичь наступающие в первый день. На следующий день, 6 июля, генерал-майор Микль, командир 11-й танковой дивизии, задачей дня имел мост через Псел, южнее Обояни, в пятидесяти километрах от исходной позиции.

Накануне сражения генерал-полковник Готхад посетил Микля в первом эшелоне его штаба и подтвердил задачу для ударной группы Шиммельмана на 6 июля — мост в Обояни.

Это был график образца танковых рейдов 1941 года. Так Манштейн стремительно наступал своим 56-м танковым корпусом на Двинск⁶.

Приказы Гота Миклю основывались на предположении, что бригада «Пантер» Лаухерта как торнадо пронесется через оборонительную зону противника, за ней последуют «Тигры», другие танки, бронетранспортеры с десантом и штурмовые орудия танковых и мотопехотных полков.

Одна только дивизия «Великая Германия» имела в своем составе более 300 средних и тяжелых танков — концентрация беспрецедентная в русской кампании для участка единственной дивизии. Возможно, немецкие намерения и удалось бы воплотить в жизнь, если бы в первый день наступления бригаду «Пантер» не преследовали несчастья, если бы она не понесла невосполнимые потери. Возможно!

Между тем прошел только один день сражения на Южном фронте курского выступа. Правда, этот первый день показал, что и здесь фактор внезапности, на который делалась стратегическая ставка, был упущен.

Самые первые подробные донесения, полученные генерал-полковником Готом от начальника разведывательного отдела армии примерно в середине дня, содержали интересный и многозначительный факт. Во время всех предыдущих немецких наступлений радисты в танках и первых эшелонах штабов неизменно перехватывали растерянные вопросы советских командиров к вышестоящим начальникам: «На меня наступают. Что предпринимать?» 5 июля этот обычный характерный признак замешательства и удивления не был отмечен ни разу.

Советские войска не были захвачены врасплох — они ждали противника и подготовились к любым неожиданностям. В тактическом же смысле, с другой стороны, внезапность — в том, что касается времени, места, использования видов вооружений и главного удара наступления,—была полностью достигнута.

В секторе 48-го танкового корпуса, таким образом, в оборонительной зоне противника была пробита широкая и глубокая брешь. Левое крыло «Великой Германии», на участке фронта 3-й танковой дивизии, первый день сражения завершило успешным ударом по передовой советской линии обороны.

В 15 часов 4 июля берлинский и бранденбургский полки, вместе с ударной группой Паппе, с опорных пунктов 332-й пехотной дивизии начали наступление на железнодорожную линию Белгород — Готня и деревню Герцовка, с тем чтобы захватить подходящий плацдарм для бронетехники. Под командованием унтер-офицера Штайнфюрера бойцы 2-й роты 394-го мотопехотного полка выполнили задачу дня еще до наступления темноты. Дивизия получила возможность двинуть вперед 2-й дивизион 6-го танкового полка.

3-я танковая дивизия действовала практически с таким же успехом 5 июля. Точно в 05.00, после короткой артиллерийской подготовки и нескольких налетов бомбардировщиков 8-го воздушного корпуса, части генерал-лейтенанта Вестховена атаковали позиции 71-й советской гвардейской стрелковой дивизии. 332-я пехотная дивизия прикрывала левый фланг.

Здесь хорошо замаскированные противотанковые позиции и изобретательно вкопанные танки точно так же замедлили продвижение гренадеров. Приходилось отвоевывать метр за метром. Боеприпасы закапчивались. Силы бойцов рот 3-го мотопехотного полка истощались. Палящее солнце стояло высоко. Подполковник Вельман, командир полка, продолжал подбадривать батальонных командиров. «Еще одна последняя высота», — настаивал он. Это была высота 220, южнее Коровина.

Им удалось. Немного подождали. Потом зачистили территорию и обезвредили нескольких русских снайперов, которые еще находились в своих окопах, расстреливая патроны.

Обер-ефрейтор 2-й роты Могель быстро вел свою группу по лабиринту траншей. «Подождите, — вдруг сказал он, останавливаясь. — Слышите?»

Они прислушались. Да — какие-то голоса. Показалось, что говорят по-немецки. Они бросились вперед. Теперь осторожнее, траншея раздваивается. Быстрый взгляд за угол.

Перед ними съежилась дюжина немецких солдат без оружия. Уловка русских? Ловушка? Через несколько секунд им открылось решение загадки. Это были немецкие военнопленные. Русские использовали их на строительстве укреплений. Когда началось наступление, они «потерялись» и укрылись в брошенном блиндаже.

И поскольку лучшие сюжеты создает сама жизнь, стоит рассказать о том, что произошло на высоте 220 возле Коровина посреди грохота сражения. Пожилой унтер-офицер из группы пленных оказался перед обер-ефрейтором Могелем: тот взглянул на него, и оба, как по команде, протянули друг другу руки. Племянник нашел своего дядю.

Небольшой, но трогательный эпизод беспощадного сражения на Курской дуге. Момент, когда человеческое пробивается сквозь дым и ужас боя. Такой же, как тот, когда в предыдущий день капеллан Руцек из Вены, католический священник дивизии, вышел к умирающим на минное поле.

Капеллан не дожидался группы разминирования. «Я не могу заставлять Господа ждать», — сказал он и пошел. Среди умирающих было трое серьезно раненных, чью жизнь могла спасти срочная медицинская помощь.

Одного за другим капеллан вынес их из ада минного поля на собственной спине. Шесть раз он преодолевал страшную дистанцию — три раза туда и три раза обратно. Многие вспомнили тогда Иисуса Христа, шествовавшего по водам моря. Шаг за шагом совершал капеллан по смертельным капканам, неся свою тяжелую ношу. И все раненые остались живы.

В опускающихся сумерках 5 июля 394-й моторизованный полк штурмом взял деревню Коровино. Деревня была превращена в противотанковую крепость, поскольку являлась западным форпостом первой советской оборонительной полосы.

Полковник Паппе, командир полка, как всегда впереди всех, мастерски организовал наступление и мощно повел его. Совсем рядом с Коровино его ранили. Майор Пешке принял командование полком на себя и завершил успех дня. Русские отступили.

Лейтенант фон Вельтхайм, командир легкого взвода 2-го дивизиона 6-го танкового полка, тоже не упустил своего шанса. Он преследовал отступающего противника и в зареве горящей мельницы ворвался в последний бастион советской оборонительной полосы перед рекой Пена — деревню Красный Починок.

Вельтхайм первым вышел к Пене. Таким образом, 3-я танковая дивизия достигла назначенной цели дня. Она прорвала первую советскую полосу обороны и на 10 километров вклинилась теперь в курский выступ.

Ночью 255-я пехотная дивизия из Центральной Германии тоже выдвинулась на передовую слева от 3-й танковой дивизии и встала рядом с 332-й силезской пехотной дивизией. Они должны были расширить зону прорыва, обеспеченного танковыми дивизиями 48-го танкового корпуса на левом крыле, и удерживать ее.

Забрезжил рассвет 6 июля. В утренней дымке над низиной полетели снаряды реактивных минометов «Небельверфер». Их вой возвестил о начале второго дня наступления на левом крыле Южного фронта; поднимающиеся в позициях противника серые столбы дыма обозначили цели батальонов из Силезии и Центральной Германии.

А что происходило на правом крыле, у танкового корпуса СС ? Генерал-лейтенант Чистяков, командующий советской 6-й гвардейской армией, вечером 4 июля напоминал своим командирам дивизий о необходимости быть предельно внимательными. «Перед вами стоит гитлеровская гвардия, — говорил Чистяков. — В этом секторе нам следует ожидать главный удар германского наступления».

Несложно было прийти к подобному заключению. Танковый корпус СС под командованием генерала Хауссера, с тремя танковыми дивизиями войск СС, представлял собой грозную силу — 300 танков, в том числе много «Тигров», примерно 120 штурмовых орудий, а также целая бригада реактивных минометов «Небельверфер». Беспрецедентная концентрация огневой силы. Даже если русским и не были известны все эти детали, они знали достаточно о мощи корпуса Хауссера, который четыре месяца назад снова отбил у них Харьков.

Советские полевые позиции перед Хауссером были превращены в совершенную, глубоко эшелонированную и сильно разветвленную фортификационную систему. 52-я гвардейская и 375-я стрелковая дивизии, обе — первоклассные соединения, занимали траншеи и земляные бункеры. Их усилили артиллерийскими полками, противотанковой артиллерией, истребительно-противотанковыми батальонами, танковыми рогами, минометными полками и другими формированиями. За дивизиями развернутым строем ждал корпус 1-й танковой армии генерала Катукова.

Хауссер наблюдал за наступлением с командного пункта мотопехотного полка «Германия».

«Все вдет по плану, господин генерал», — доложил командир полка Ганс Гармель.

Первым выступил 3-й батальон. Командир батальона Гюнтер Эберхард Визлисени доложил, что, несмотря на то что бои вдут с переменным успехом, его роты неуклонно продвигаются вперед. 10-я рота под командованием капитана СС Хельмута Шрайдера наконец добралась до первого противотанкового рва, окопалась там и не уступила ни пяди, несмотря на ожесточенные советские контратаки.

В пробитую ею брешь ринулся мотопехотный полк «Фюрер». Слева и справа от него сражались батальоны «Мертвой головы», «Штандарта Адольф Гитлер» и 167-й пехотной дивизии.

Русские оказывали ожесточенное сопротивление. Более того, на участке наступления «Штандарта» советский гвардейский стрелковый полк вообще не сдвинулся с места. Георг Карк, командир 9-й роты 2-го мотопехотного полка «Штандарта», в конце концов нашел решение. С горсткой бойцов он подрывными зарядами подавил пять бункеров противника. Затем его рота пробилась по лабиринту траншей на высоту и разорвала вражеские позиции. Дело сделано! Однако нет, совсем нет! Потому что сразу за холмом начиналась новая советская полоса обороны.

Скрежетали «Тигры». Громыхали противотанковые ружья. Гренадеры прыгали в окопы. Стрекотали пулеметы. Снаряды разносили крытые траншеи и блиндажи. Самые первые часы сражения показали, что дивизии Хауссера тоже столкнулись с хорошо подготовленной и очень эффективной обороной.

Как уничтожить укрепления быстро и действенно?

В это время справа от танкового корпуса СС, на юго-востоке от Белгорода, оперативная группа «Кемпф» двумя корпусами форсировала Дон и создала небольшие плацдармы. В наступление перешли три пехотные и три танковые дивизии—среди последних такие отборные соединения, как 7, 19 и 6-я танковые дивизии. Они должны были обеспечить прикрытие всей операции с восточного фланга и, кроме того, продвинуться вдоль Донца через Корочу, чтобы перехватить быстро приближающиеся силы противника, не дав им возможности вмешаться в операцию по прорыву обороны.

Плацдармы были сложными, а сопротивление противника исключительно упорным. Дивизии «Кемпф» практически не продвигались. Это создавало серьезную угрозу плану Манштейна.

В этот момент в секторе танкового корпуса СС произошла решительная перемена. Здесь разыграли козырную карту, которую русские при подготовке к наступлению явно не учли. Во всяком случае, генерал-лейтенант Чистяков по прошествии первых нескольких часов сражения был уверен, что дела пойдут совсем иначе.

Через три часа после начала немецкого наступления Чистяков все еще сидел в саду своего командного пункта, завтракая под яблоней. Он любил хорошо поесть. Когда генерал Катуков прибыл в штаб с членом своего Военного совета Попелем, чтобы быть немного ближе к центру событий, Чистяков радостно пригласил их к столу.

В своих воспоминаниях Попель свидетельствует с некоторым раздражением: «На столе была холодная говядина, яичница, графин с холодной, судя по запотевшему стеклу, водкой и, наконец, тонко нарезанный белый хлеб — командарм не изменил своему обыкновению».

Однако говядина и яичница остались нетронутыми. Поскольку неожиданно вокруг стали рваться снаряды. Над яблонями расползалось пристрелочное облако шрапнели. Артиллерия! Вбежал помощник начальника штаба и доложил, — как пишет Попель, — «торопливо и неуверенно», что прорвались крупные силы противника.

Катуков и Попель рванулись к машинам, чтобы поднять тревогу на командном пункте своей 1-й танковой армии. Самое время. Немецкие танки уже можно было видеть невооруженным глазом. Они приближались широкой прерывистой линией. Левое крыло колонны давило гусеницами невысокий густой орешник. Дьявол — откуда взялись эти немцы?! Как они прорвались через километровые оборонительные полосы?

Чистяков вбежал в дом и схватился за телефон. Ему и его начальнику штаба мало что удалось выяснить, а то, что они узнали, совсем не радовало. По передовой 6-й гвардейской армии наносились сильнейшие удары с воздуха. «Штуки» и бомбардировщики немцев утюжили советские инженерные сооружения. Но, что еще хуже, новый вид небольших осколочных бомб наносил огромный урон, особенно среди орудийных расчетов.

Однако самым угрожающим было то, что самолеты поддержки наземных войск с неподвижными 20-мм пулеметом и противотанковой пушкой под фюзеляжем подавляли советские танковые контратаки и очищали путь для наступательных войск СС.

Таким образом, уже через несколько часов боя передовым частям Хауссера удалось пробить весь первый рубеж обороны советской 6-й гвардейской армии в полосе 52-й гвардейской стрелковой дивизии. Теперь они находились перед командным пунктом армии.

Раненый командир артиллерии нетвердой походкой вошел в помещение генерала Чистякова и доложил: «Мой полк сражается только час, товарищ генерал, но треть наших орудий уже выведены из строя. Немецкие самолеты сбрасывают огромное количество мелких осколочных бомб с колоссальной поражающей способностью. «Штуки» господствуют в воздухе. Они просто делают, что хотят. Мы бессильны».

«А где же наши самолеты? — взревел Чистяков. — Где три воздушные армии и дивизии бомбардировщиков дальнего действия в две с половиной тысячи машин, которые командование передвинуло на курский выступ? Почему люфтваффе не уничтожены на своих аэродромах, как это было запланировано?»

И действительно, почему? Чистяков в тот момент не знал, что произошло в небе над Курском; он не знал, что советские воздушные силы пали жертвой роковой ошибки.

Однако русские совсем немного опоздали с нанесением внезапного удара по немецким аэродромам за Курским фронтом.

3. Танковое сражение у Прохоровки

Русский план — Козырной туз немцев — Воздушное сражение на рассвете — Хрущев предупреждает: «Следующие три дня будут самыми страшными» — Почему не подходит «Кемпф»? — Час Ватерлоо — Донесение генерала Ротмистрова.

Ранним утром 5 июля 1943 года генерал-майор Зайдеман почувствовал неотвратимое приближение беды. Он как раз закончил одеваться, когда в комнату влетел дежурный офицер: «Телефонограмма из службы оповещения воздушных сил, господин генерал».

Зайдеман поднял глаза. «Крупные воздушные соединения противника движутся в направлении на Харьков».

Зайдеман взглянул на свои ручные часы, быстро произвел вычисления, потом схватил головной убор и кобуру с оружием. «Это может грозить бедой», — пробормотал он и устремился к бункеру связистов.

Было еще темно. Но через 10-15 минут начнет светать. И ровно через 10 минут машины 8-го воздушного корпуса взлетят с 16 аэродромов вокруг Харькова. Невыносимо было думать об этом.

Штабные офицеры уже работали у телефонов в бункере связистов. Когда генерал входил, в деревне Микояновка, где находился первый эшелон штаба 8-го воздушного корпуса, раздались первые залпы зенитных орудий.

Минутой позже генерал и его офицеры услышали гул пролетающей над ними бесконечной вереницы советских самолетов. Они направлялись к Харькову, к переполненным немецким аэродромам.

На этих аэродромах германские «Штуки», бомбардировщики, самолеты поддержки наземных сил и противотанковые воздушные части — примерно 800 машин — в это время выруливали на взлетные полосы, чтобы открыть наступление на Южном фронте сокрушительными ударами с воздуха и обеспечить постоянную воздушную поддержку

4-й танковой армии Гота при прорыве мощной советской обороны.

План был следующий: германские бомбардировщики и самолеты поддержки наземных сил поднимаются первыми, эскадрилья за эскадрильей, и только затем взлетают 270 истребителей для прикрытия удара воздушных сил.

Именно это стало ахиллесовой пятой 8-го воздушного корпуса утром 5 июля. Именно в эти минуты огромный флот Зайдемана оказался беззащитным—бомбардировщики на взлетных полосах и те, что уже в воздухе, остались без прикрытия истребителей. Советское Верховное Главнокомандование мастерски выбрало самый выгодный момент для нанесения уничтожающего удара по германским воздушным силам на Южном фронте «Цитадели». Умно задумано и точно рассчитано. Вот когда бесценная информация Вертера должна была принести свои лучшие плоды.

Зайдеман и его офицеры осознали весь ужас ситуации, когда тучи русских бомбардировщиков и истребителей проносились над Микояновкой. Генерал понимал так же хорошо, как и каждый из офицеров его штаба, что вмешиваться в ситуацию на аэродромах было слишком поздно. Немецкие соединения будут уничтожены либо на земле советскими бомбами, либо в воздухе советскими истребителями.

С низким гулом беда приближалась на высоте 3000 метров. В эскадрильях советских истребителей, кроме Мигов и Яков, были также американские «Аэрокобры».

Советские пилоты взлетели в темноте с полей 2 и 17-й воздушных армий в районах Курска и Обояни и даже с аэродромов в районе южнее Москвы. Они летели в полной уверенности, что их расчеты правильны. На этот раз они отомстят ненавистным германским люфтваффе за все их удары последних лет. Несколько минут, несколько точно выбранных минут обеспечат победу в небе над Курской дугой.

И эта тщательно рассчитанная победа, решили русские, лишит армии Манштейна прикрытия с воздуха; она украдет у них третье измерение, и таким образом их наступление на Южном фронте курского выступа будет обречено еще до того, как первый немецкий гренадер выпрыгнет из своего блиндажа.

Как русские смогли так точно рассчитать? Вот вопрос, мучивший Зайдемана и его офицеров. С германской стороны были предприняты все меры предосторожности и использованы все известные приемы, чтобы сохранить информацию в секрете. Естественно, невозможно было провести подготовку абсолютно скрытно от советской воздушной разведки или от советских агентов в окружении Гитлера. Аэродромы, особенно если они сосредоточены на ограниченной территории, нереально замаскировать полностью. Тем не менее Главное командование военно-воздушных сил Германии сделало все возможное, чтобы скрыть сосредоточение 1800 самолетов, примерно 19 000 тяжелых и легких зенитных орудий и 300 прожекторов непосредственно у линии фронта.

Это потребовало серьезных усилий. В конце концов нужно было выдвинуть на позиции в северный сектор, в район Орла, 1-ю авиаэскадру, а на юге, в район Харькова, 8-й воздушный корпус с 1185 самолетами и 1-й зенитный корпус, усиленный бригадой зенитной артиллерии.

Только 1200 самолетам, приданным Манштейну, потребовалось под Харьковом 16 аэродромов. А это уже опасная концентрация.

Самолеты упаковывали в ящики как можно дальше от места назначения и накрывали импровизированными противоосколочными чехлами. Бомбы и топливо складировали в траншеях. Маскировка сетями и ветками, ежедневно проверяемая с воздуха, должна была затруднить воздушную разведку.

Затруднить обнаружение — одно дело, но полностью спрятать подобное количество воздушных сил все равно было невозможно. Даже тот факт, что основная часть машин должна была прибыть на передовые аэродромы лишь в ночь перед наступлением, вряд ли мог ввести в заблуждение любую достаточно квалифицированную воздушную разведку. Кроме того, какой прок от всех этих мер, если противник узнавал о планах фронта через хорошо организованный шпионаж в Ставке фюрера?

Русские имели информацию о дате и общем плане немецкого наступления. И они прекрасно понимали, что наземные операции будут поддерживаться массированными ударами с воздуха. Знание главных направлений наступления вместе с результатами воздушной разведки дало им хорошее представление о подготовке немцев к воздушному удару.

При первых лучах солнца 5 июля, когда формирования бомбардировщиков 17-й советской воздушной армии ревели над командным пунктом генерала Зайдемана, все говорило за успешность советского плана. Однако их расчеты не оправдались. Еще раз было продемонстрировано, что самые верные военные выкладки не могут учесть всего. Над Курском на сцену вышло нордическое божество.

Радарным установкам люфтваффе, которые носили имя богини Фрейи, удалось засечь приближение соединений противника на расстоянии более ста километров и определить направление их движения и высоту.

Эти военные радары «Фрейи» сообщили о советских самолетах в самое время. Их донесения немедленно передали частям ПВО и командным пунктам соединений истребительной авиации. На аэродромах вокруг Харькова и временных воздушных базах вокруг Белгорода они произвели эффект удара молнии. И старшие, и младшие офицеры понимали, что происходит. Вопросов не возникло.

Обратиться к командованию корпуса? Исключено, установлен запрет на переговоры в эфире. Да и какой смысл? Наступил один из тех моментов, когда нужно принимать ответственность на себя, не задавая вопросов.

То, что затем произошло на всех этих аэродромах, является образцом воинской выучки. Телефонный обмен краткими репликами между командирами соединений истребительной авиации и офицерами аэродромного обслуживания.

— Атака противника?

— Отставить график. Взлет по тревоге!

А пилоты уже бежали к своим машинам. Минутой позже истребители задвигались, подпрыгивая на временных взлетных полосах. Взревели моторы. И машины — в воздухе.

Эти несколько минут определили исход сражения. Из предрассветной дымки перед эскадрильями советских бомбардировщиков, летящих на высоте 3000 метров, внезапно выросли немецкие истребители.

В лучах восходящего солнца зрелище грандиозной воздушной битвы можно было видеть с земли. Для советских истребителей высота 2 — 3 тысячи метров была особенно невыгодной. На этой высоте немецкие истребители «Мессершмит» несомненно превосходили их. В пламени, дымя и взрываясь, советские самолеты падали на землю. Лишь несколько бомбардировщиков долетели до немецких аэродромов, да и те сбросили бомбы мимо цели, нанеся не слишком заметный ущерб.

Уже в самом начале воздушного сражения русские потеряли 120 машин. К концу дня их количество составило 432, а через сутки возросло еще на 205. Таким образом, 8-й воздушный корпус Зайдемана не только успешно отразил опасную воздушную атаку противника, но и обеспечил себе превосходство в небе над южным сектором Курской дуги.

Карта 5. Дивизии 4-й танковой армии подошли к Обояни и Прохоровне, однако оперативная группа «Кемпф» отставала. Правый фланг Гота оказался под угрозой.

Не встречая какого-либо противодействия, его бомбардировщики и самолеты поддержки наземных сил начали свой массированный налет на советские оборонительные линии. Волна за волной они прокладывали дорогу для немецкого наступления на земле.

Среди бомбивших советские отсечные траншеи на дороге Белгород — Обоянь перед машинами танкового корпуса СС был пилот, чье имя хорошо знали по обе стороны линии фронта, — Ганс Ульрих Рудель. Он на своей «Штуке» всегда оказывался в центре событий.

Передовые роты танкового корпуса СС находились в населенном пункте перед хорошо замаскированными противотанковыми и артиллерийскими позициями 52-й советской гвардейской стрелковой дивизии. Рудель видел вкопанные Т-34, он видел 76-мм противотанковые орудия, минометные батареи и тяжелые бронированные 152-мм самоходные орудия — гигантские пушки, впервые примененные русскими под Курском. Эту преграду, этот решающий «узел обороны» нужно было уничтожить.

«Штуки» спикировали. Их бомбы рухнули на цели. Рудель, заметив приближающуюся танковую колонну противника, когда у него уже не осталось бомб, припомнил свои прежние упражнения на «Штуке» с противотанковой пушкой. И ему в голову пришла идея, впоследствии доставившая русским сильную головную боль.

В это время на высоте 760 метров зашла первая волна самолетов поддержки наземных сил. В район цели они сбросили новые бомбы SD-1 и SD-2—большие и маленькие контейнеры в форме бомб, содержащие 180 двухкилограммовых или 360 одно килограммовых бомб. Эти контейнеры раскрывались непосредственно над землей, разбрасывая осколочные мини-бомбы по позициям противника, как дождь смерти.

Эффект был чудовищный. Орудийные расчеты на советских противотанковых позициях были уничтожены почти полностью. Холмы и долины, обороняемые усиленными 151 и 155-м гвардейскими стрелковыми полками, являли собой огромное море пламени.

В 11.00 пятьдесят немецких танков прорвали боевые порядки 155-го гвардейского стрелкового полка, повернули на запад и смяли фронт 151-го гвардейского стрелкового полка. Советский узел обороны, прикрывающий шоссе Белгород — Курск, был ликвидирован. Наступление продолжалось полным ходом.

К середине дня 6 июля полк «Фюрер» овладел деревней Лучки I, и, таким образом, танковый корпус СС генерала Хауссера на тридцать километров вклинился в полосу обороны противника. Солидная брешь на участке 6-й гвардейской армии генерала Чистякова открылась, как широкие амбарные ворота. В них Хауссер теперь бросал все, что имел. Наступление развивалось так же стремительно, как в лучшие дни блицкрига.

7 июля танки и штурмовые орудия перешли дорогу Лучки II — Тетеревино. В открывшемся пространстве батальоны рассыпались на восток и на запад. Части полков «Штандарта» и «Мертвой головы», теперь нацелившиеся на излучину реки Псел и селение Грезное, атаковали последнюю советскую оборонительную полосу перед рекой.

Среди их передовых танков была 6-я рота 1-гo танкового полка СС. Ею командовал Рудольф фон Риббентроп, сын немецкого министра иностранных дел. Танк Риббентропа шел впереди роты, расчищая путь сквозь советский район в направлении на Грезное. Ударные части полка «Германия» и роты полка «Фюрер» теперь повернули на восток и атаковали Прохоровку. Артиллерия и минометы поддерживали прорыв ключевой позиции на широком перешейке между реками Псел и Донец.

Командование Воронежского фронта не ожидало такого развития событий. По-другому не скажешь — фронт 6-й гвардейской армии больше не существовал. Лишь отдельные центры сопротивления еще держались.

Командующий издал один из тех известных генералам всех армий категоричных приказов, который выявляет высшую степень обеспокоенности. Его подписали генерал Ватутин и член Военного совета фронта Никита Хрущев. Он звучал так: «Ни при каких обстоятельствах не допустить прорыва противника на Обоянь».

Приказ был доставлен и в 1-ю танковую армию генерала Катукова. Его зачел начальник штаба генерал-майор Шалин. И Катуков немедленно перебросил в район прорыва в полосе 6-й гвардейской армии два истребительно-противотанковых полка. «Через два часа от них остались только номера», — свидетельствует генерал-лейтенант Попель, член Военного совета 1-й танковой армии.

Вечером Хрущев лично прибыл в штаб 1-й танковой армии. «Ближайшие сутки, двое, трое — самые страшные, — говорил он. — Либо пан, либо... немцы в Курске. Они на карту все ставят, для них это вопрос жизни или смерти. Надо сделать так, чтобы был вопрос только смерти, чтобы они свернули себе шею, а мы вперед пошли!»

Обсуждая ситуацию, генерал-майор Шалин заметил серьезно: «Невиданная доселе концентрация фашистских танков. Тактика танковых клиньев прежняя. Но в острие клина теперь «Тигры», «Пантеры» и мощные самоходки. Пушки «тридцать четверок» не берут лобовую броню стального гитлеровского зверья». И другой момент, на который постоянно обращал внимание Шалин в письменных докладах, — немецкие люфтваффе применяют новые самолеты штурмовой авиации, оснащенные противотанковой пушкой. Они использовались как своего рода летающая противотанковая артиллерия: пикировали с неба на танки, как ястребы — на птичий двор. Танковые контратаки, таким образом, захлебывались из-за внезапного вмешательства этих машин. Больше всего пострадало советское танковое соединение Гетмана. Двенадцать из его Т-34 были выведены из строя за очень короткое время всего одним из этих летающих противотанковых самолетов.

Отчет русского артиллерийского наблюдателя звучит почти невероятно. Атакующий самолет пикирует примерно с высоты 800 метров на ничего не подозревающую танковую колонну. Приблизительно в пятнадцати метрах от последнего танка пилот выходит из пике. Выстрел пушки, вспышка, грохот, и сквозь столб дыма от пораженного Т-34 немецкий пилот взмывает вверх. Через мгновение он пикирует снова. Всегда сзади, его пушка поражает танк за танком, неизменно избирая наиболее уязвимое место — отсек двигателя, каждое попадание в который вызывает немедленный взрыв.

Генерал Шалин еще не знал имени человека, разработавшего эту тактику. Это был Ганс Ульрих Рудель. Он быстро осуществил идею, которая пришла ему в голову 5 июля при возвращении с первого задания. Он пробовал делать это раньше, в Крыму, и его старая машина, опытный образец, все еще существовала, и он затребовал доставить ему ту «Штуку» с противотанковым пулеметом.

Именно здесь, на курском выступе, родилась противотанковая эскадра Руделя — «Штуки», вооруженные 37-мм противотанковой пушкой. Вместе с новыми бронированными самолетами поддержки наземных сил Hs-129 с двумя двигателями они вмешивались в танковые сражения с поразительным успехом.

Слева от войск СС Хауссера, у 48-го танкового корпуса, наступление успешно продолжалось и 7 июля, на четвертый день великой битвы. С рассветом пехота «Великой Германии» взяла Дуброву.

Однако неудачи, преследовавшие «Пантеры» дивизии «Великая Германия» с самого первого дня наступления, еще не закончились. Бригада «Пантер» Лаухерта опять попала на минное поле и понесла очень тяжелые потери.

Спас положение 2-й батальон танкового полка «Великой Германии» под командованием капитана фон Готберга, он вывез на своих машинах пехоту батальона Ремера. Наступление продолжилось. Из оврагов на левом крыле дивизии бросился вперед батальон мотопехотного полка. Смелыми согласованными действиями главная оборонительная линия механизированного корпуса генерала Кривошеина была прорвана. Разрозненные остатки 6-й гвардейской армии, действовавшей на участке фронта Кривошеина, беспорядочно отступая, попали под огонь немецкой артиллерии и понесли чрезвычайно тяжелые потери. Бригада Кривошеина и соседний 6-й танковый корпус не смогли справиться с паникой. Они отступили к Сырцево на реке Пена — последнему опорному пункту последней советской линии обороны перед Обоянью. Остановит ли водная преграда с укреплениями по берегам продвижение немцев на западном фланге сражения? Генерал Кривошеин не питал по этому поводу больших надежд, особенно потому, что 11-я танковая дивизия уже пробилась за шоссе Белгород — Курск и теперь боролась за перелески на востоке от этой важной дороги.

В маленькой лощине непосредственно за линией фронта генерал Кривошеин принимал донесения прибывающих связных: «3-я рота батальона Кунина потеряла всех офицеров. Командование принял сержант Ногаев»; или: «Прямое попадание в штаб 30-й бригады. Большинство офицеров погибли. Командир бригады серьезно ранен».

Такие донесения были не единичны. На других участках, например в секторе 45-го механизированного батальона, ситуация была еще хуже. То и дело приходили сообщения: убиты, ранены, взяты в плен, сдали позиции.

Генерал Кривошеин попытался остановить наступление немцев стремительной мощной танковой контратакой из укрепленного района Сырцево. Это было в четверг, 8 июля, в знойный летний день. Сорок Т-34 вылетели из маленького городка. Однако они попали в поле зрения танковой группы графа Страхвитца и роты «Тигров». Завязалась жестокая дуэль. «Тигры» подбили десять Т-34.

Отступление основной части советской бригады подействовало на немцев как призывный сигнал трубы. Полки «Великой Германии» двинулись на соединение с частями 3-й танковой дивизии и к полудню взяли хорошо укрепленный городок Сырцево. Русские отступили за реку.

В это время танковый разведывательный батальон «Великой Германии» под командованием майора Ватьена прорвался дальше на север. С северо-востока на него двигались крупные группы машин советского 6-го танкового корпуса, в десять, двадцать и даже сорок стальных монстров. Поскольку разведывательный батальон не мог достаточно быстро форсировать реку по ненадежному мосту, командир вместо этого построил его полукругом, чтобы прикрыть свой правый фланг перед Верхопеньем. Там Ватьен ожидал ударов танков противника. К счастью, с ним был дивизион штурмовых орудий.

Майор Франц, очень опытный командир, выступил с дивизионом штурмовых орудий навстречу быстро наступающим советским танкам. Последовал бой, в котором его тактическое мастерство обеспечило превосходство над количеством и огневой мощью. Франц вывел свои штурмовые орудия на выгодные позиции и заманил русских в коварно расставленные ловушки.

Радистом и заряжающим в самоходке командира дивизиона был обер-ефрейтор Эберхард, совсем мальчик. Сегодня он профессор, хотя это его первый бой. Двадцать четыре часа назад он записал в своем дневнике: «Нас расположили в густом лесу. Читаю Холлина». Сейчас уже не говорили на языке поэзии. «Задраить люки!» В самоходке царил полумрак. Обер-ефрейтор поднес радиокод к самым глазам.

— Гвоздь вызывает Гвоздь-один.

— Гвоздь-один слушает.

И тогда обер-ефрейтор Эберхард продиктовал: «четыре — восемнадцать — семь — двадцать один — четыре — восемнадцать — три — девять — один...». Его левая нога находилась между двумя бронебойными снарядами, а правая — на взрывателях ударного действия. Как обычно, командир орудия загрузил семь или восемь дополнительных снарядов.

Переход на другую позицию на противоположном склоне дал им возможность на минуту высунуть головы в люк и глотнуть свежего воздуха. Глазам предстал пологий заросший травой склон, поле подсолнухов и небольшой отрезок дороги. Но тут же перед ними поднялось облако пыли. Командир крикнул: «Закрыть крышку люка! Передать по дивизиону. Приближаются передовые Т-34. Главный удар —прямо на нас, западнее шоссе».

Эберхард радировал. И майор Франц расставил свои капканы. «Гвоздь-один, приготовиться. Гвоздь-три, ответьте Гвоздю».

Быстрые приказы плели сеть, в которую должна была попасть атака русских. Для молодого обер-ефрейтора, конечно, все это выглядело скорее как оперный спектакль с опущенным занавесом. Ему нужно было переводить краткие быстрые слова и приказы майора в числа от одного до двадцати шести. И он почти вслух смеялся от той легкости, с которой ему удавалось справляться с задачей. Как вызубренные неправильные глаголы накануне экзамена, числа проносились в его голове.

Он вызывал Гвоздь-2 и Гвоздь-3. Он использовал цифры, чтобы управлять ими. Он использовал цифры, чтобы предупреждать их. Из цепочек чисел в его наушниках и коротких замечаний, которыми обменивались командир орудия, унтер-офицер наводчик и водитель, он пытался составить себе картину сражения.

Кроме Т-34 у русских было несколько американских Т-III. Вторая рота уже доложила, что подбито шесть танков. Больше всего, четыре, было на счету звена Сенкбил. Перед орудием командира никто не появлялся. Война шла где-то в километре от них. Вдруг она снова приблизилась. В виде титанов Т-34.

Группа Т-34 и один Т-III быстро двигались к склону. Водитель унтер-офицер Шеф-лер не отрывал взгляда от своего смотрового прибора. Наводчик был само хладнокровие. «Огонь!»

Танк за танком поражала 75-мм пушка штурмового орудия. Но советские командиры атаковали снова и снова. По их радиопереговорам было понятно, что они получили приказ прорвать немецкие линии любой ценой. Они наступали семь раз. Семь раз они упрямо загоняли себя в капканы майора Франца.

Через три часа тридцать пять разбитых танков тлели на поле битвы. Только пять Т-34, все серьезно поврежденные, смогли уйти с дымящейся арены, ища укрытия в небольшом лесу.

С гордостью майор доложил командиру батальона: «Подбито тридцать пять танков противника. С нашей стороны потерь нет».

Дорога к Верхопенью на реке Пена была расчищена.

Верхопенье тянулось на несколько километров по обеим сторонам реки Пена. Подступы к городку были сильно укреплены, поскольку там находился мост.

Генерал Хёрнлайн развернул свою дивизию на запад. Вечером пехотинцы под прикрытием последних «Пантер» атаковали со стороны церкви. Они захватили восточную часть города и вышли к реке.

9 июля западная часть маленького городка с мостом через Пену тоже оказалась в руках немцев. 6-й танковый полк и мотострелки 3-й танковой дивизии наступали с окраин. Главные схватки происходили между противотанковыми орудиями и танками T-IV, между «Пантерами» и Т-34.

Мост через Пену был поврежден, но 2-я рота и мостостроительная колонна 39-го инженерно-саперного батальона ночью за рекордное время произвели ремонт, а к середине утра следующего дня навели еще один 16-тонный мост. Теперь гусеничные машины могли форсировать реку.

Наступил решающий момент.

Утром 10 июля полковник Шмидт Отт ударил на юг с высоты 258,5 6-м танковым полком. Одновременно генерал-лейтенант Вестхофен двинул по мосту свою пехоту, мотопехоту, артиллерию, штурмовые орудия, саперов и противотанковые орудия под командованием подполковника Вельмана. Ударная группа вышла противнику в тыл и овладела господствующими высотами у Березовки.

Много позже колонны советских военнопленных снова потянулись в тыл немцев. В секторе 3-й танковой дивизии их было около 2000.

Восточнее дороги на Обоянь бои вела танковая ударная группа графа Шиммельмана, входившая в состав 11-й танковой дивизии. После налета «Штук» высота 260,8 пала. Мотопехотный полк «Великой Германии» действовал непосредственно вдоль дороги и взял высоту 244,8.

Таким образом, была захвачена наивысшая точка на подходах к Обояни и в то же время совершено самое глубокое вклинивание в оборону русских. С холма открывался вид на долину реки Псел, последнюю естественную преграду с этой стороны Курска. В полевой бинокль сквозь легкую дымку различались башни Обояни. Целью стала Обоянь.

До нее, казалось, можно было достать рукой. Чуть больше тридцати километров. Не расстояние при обычных обстоятельствах для наступающих соединений. Совершит ли 48-й танковый корпус этот последний рывок?

Согласно тщательно разработанному плану Гота теперь должно было произойти следующее: 48-й танковый корпус наносит удар в направлении на Обоянь и захватывает переправы через Псел. Его основная часть движется на восток и — до наступления на Курск — разбивает совместно с танковым корпусом СС Хауссера резервные танковые силы, приближающиеся со стороны Прохоровки.

Таков был план Гота.

Чтобы прикрыть восточный фланг своей операции и предотвратить вступление в бой других советских танковых армий с востока, с советского Степного фронта, он намеревался в самом начале операции передвинуть оперативную группу «Кемпф» на полосу восточнее Прохоровки, откуда берут начало реки Сейм и Донец.

Но здесь Гот просчитался. Где «Кемпф»? Где 3-й танковый корпус, корпус Брайта, который должен был после форсирования Донца быстро двинуться на север и добраться до перешейка? Где опытные танковые дивизии — 6-я вестфальская, 7-я тюрингская и 19-я нижнесаксонская?

Где бы они ни находились, их не было там, где по плану Гота они должны были оказаться 9 июля.

Но почему они не вышли на свои позиции? Боевые журналы этих отборных частей, ведомых выдающимися командирами, содержат драматичный ответ на сей ключевой вопрос. Продвижение дивизий остановило упорное сопротивление противника. Русские вырыли узкие траншеи, значительно больше человеческого роста, и против них немецкая артиллерия оказалась бессильна. А вся земля, кроме того, была нашпигована минами.

Как только полки форсировали Донец южнее Разумного, им пришлось вести тяжелые бои с советскими танковыми силами. Гренадеры 7-й танковой дивизии вздохнули с облегчением, когда наконец подошел 25-й танковый полк из Эрлангена. На командирском танке вел длинную колонну танков подполковник Адальберт Шульц.

Подполковник Адальберт Шульц, широко известный как «непробиваемый Шульц», распространял вокруг себя уверенность, куда бы он ни отправлялся. Гренадеры знали: где «непробиваемый» — там все будет в порядке. Теперь они наблюдали, как он готовится к бою. «Развернуться! Закрыть люки. Вперед широким клином!» И первые танковые орудия уже заговорили.

Шульц попал прямо по советским танкам, стоящим на исходной позиции для наступления. Командиру противника явно не хватало боевого опыта. Он руководил своей частью нервно, теряя из виду общую картину. В наступившей темноте на поле сражения горели или дымили вокруг Разумного тридцать четыре Т-34 — занятная игра чисел.

Однако сильный противник прекрасно укрепился и блестяще замаскировался в густом лесу на вершине холма. Дивизия попала под продольный артиллерийский огонь. Танковый полк не мог помочь.

Тем не менее корпус должен был двигаться, двигаться вперед, иначе провалится весь план. Мантойфель перегруппировался. 8 июля общими силами ему удалось преодолеть русскую преграду на вершине холма за Донцом.

Генерал Брайт немедленно развил этот успех. Поскольку 6-я танковая дивизия явно столкнулась с трудностями при форсировании Донца у Белгорода и не укладывалась в график, он не стал долго колебаться. «Главный удар нужно наносить там, где наступление продвинулось дальше», — сказал он полковнику Мерку, своему начальнику штаба. Поэтому и 6-ю танковую дивизию он направил в зону наступления 7-й танковой дивизии.

Две дивизии теперь двинулись на северо-восток. Слева от них наступала 19-я танковая дивизия. Вдоль Донца впереди всех пробивалась 168-я пехотная дивизия; ее задачей было обеспечить прикрытие открытому флангу берлинского танкового корпуса.

Широким фронтом танковые полки расчищали дорогу пехоте. «Непробиваемый Шульц» — справа, полковник фон Оппельн-Брониковский со своим 11-м падерборнским танковым полком — слева. Между ними — 503-й батальон «Тигров» графа фон Кагенека. Армада в 240 танков ползла на позиции противника.

Но и восточнее Донца русские стояли на сильно укрепленных оборонительных линиях, эшелонированных в глубину. Повсюду были окопы с противотанковыми пушками, минные поля, противотанковые рвы. Кроме того, были и коварные болота.

Брайт, опытный и прозорливый командир танковых войск, понимал, что в этих обстоятельствах он никогда не сможет продвинуться на восток достаточно быстро или достаточно далеко, чтобы уложиться в график. Поэтому он принял единственно правильное решение и 8 июля повернул на север.

В небольшой лощине недалеко от Ястребова Брайт встретился с командиром 6-й танковой дивизии. Два командирских танка остановились рядом.

На броне этих мобильных узлов связи расстелили карты. Рука командира корпуса коснулась верхней части карты: «Хюнерсдорф, вы двинетесь на север и осуществите прорыв. Вы разрушите главную оборонительную линию противника!»

И Вальтер фон Хюнерсдорф, один из самых отважных и самых опытных танковых командиров Вермахта, выступил. Он раздавил советские оборонительные позиции. Он отразил атаку советских танков у Мелехова. Совместно с 19-й танковой дивизией он окружил две советские стрелковые дивизии.

Вперед! Не останавливаясь, 6-я танковая дивизия мчалась к верховьям Донца. Успеет ли она к Прохоровке вовремя?

Советское Верховное Главнокомандование осознавало, какую угрозу представляет этот крупный прорыв по флангу операции. Сталин приказал форсированными маршами бросить к Прохоровке стратегические резервы с отдаленного Степного фронта. Прибудут ли они вовремя?

Лейтенант Подгорбунский отскочил с дороги, отдал честь и удивленно посмотрел вслед генералу.

Никто и никогда не видел начальника штаба в таком состоянии. Обычно он был уравновешенным, выдержанным человеком, которого ничто не могло вывести из себя. А сейчас он мчался по маленькой лощине, где располагался передовой командный пункт

1-й танковой армии, тяжело дыша, с побагровевшим лицом и без фуражки. Он вбежал по склону в небольшую рощицу и скрылся в густом подлеске.

Наверху находился артиллерийский наблюдательный пункт. Генерал Катуков и Никита Сергеевич Хрущев ушли туда час назад. Но когда генерал-майор Шалин влетел в замаскированный ветками и листьями командно-наблюдательный пункт, там находился только Хрущев. Катуков отправился в штаб 6-го танкового корпуса.

«Что случилось?» — подозрительно спросил Никита Сергеевич, увидев Шалина в состоянии крайнего возбуждения.

Начальник штаба, все еще стараясь восстановить дыхание, молча протянул ему листок бумаги — донесение на бланке. Оно пришло от 31-го танкового корпуса генерала Черниенкова.

Хрущев прочел: «Оборона прорвана. Войска отступают, и остановить отступление невозможно. Юсычов». Беда! Беда, запечатленная в девяти словах.

— Кто это?—спросил Хрущев, взволнованно постукивая пальцем по подписи.

— Подполковник Юсычов — начальник связи 31-го танкового корпуса, — ответил Шалин.

— Если его донесение — правда, тогда ничто не помешает немцам ударить через Псел в тыл Первой танковой армии, — тихо произнес Хрущев. А подумал, хотя и не произнес вслух, что если немцы сделают это, то русские оборонительные рубежи падут по всему Южному фронту курского выступа. И это будет означать конец сражению у Курска. Это будет означать победу немцев.

Хрущев отослал генерала Попеля, члена Военного совета 1-й танковой армии, найти генерала Черниенкова. А сам в это время побежал с Шалиным вниз, в лощину, в штаб армии, чтобы отправить грозные приказы корпусам и бригадам 1-й танковой армии, запрещающие любые отступления, малодушие и пораженчество.

Затем он поднял по тревоге генерала Ватутина, командующего Воронежским фронтом. Ватутин пообещал незамедлительно принять меры против главной опасности, исходящей от танкового корпуса СС Хауссера. И он сдержал слово.

Ударная группа 2-го советского гвардейского танкового корпуса была развернута у Гостищева, на том участке северо-восточнее Белгорода, куда дивизии Кемпфа еще не дошли. Его разместили там, чтобы остановить прорыв Кемпфа. Но сейчас, в крайней ситуации, Ватутин двинул ее на запад.

В небольшом лесочке восточнее деревни сосредоточились шестьдесят Т-34 и несколько стрелковых батальонов. Около полудня эта армада выступила. Она выступила в глубокий фланг корпуса Хауссера, на шоссе Белгород — Обоянь, на путь снабжения танкового корпуса СС.

Лишь одна пара немецких глаз заметила надвигающуюся опасность. Капитан Бруно Майер вел формирование из трех противотанковых самолетов, выполняющих разведывательный полет над лесным участком в районе Гостищева утром 8 июля. Он знал, что в этой сложной местности необходимо с воздуха патрулировать фланг танкового корпуса СС, чтобы наземные силы не натолкнулись на неприятные сюрпризы.

Глаза Майера скользили по полянам и небольшим лощинам. Вон там! Похоже, это...Майер заложил глубокий вираж, почти коснулся верхушек деревьев. Не осталось никаких сомнений: сквозь деревья просматривались пехотные колонны. За ними громыхали танки. Десять танков. Двадцать. Тридцать. Все больше и больше танков выползали из леса, образуя широкий клин и двигаясь в западном направлении.

На совещании в штабе 8-го воздушного корпуса капитан Майер слышал о сложившейся ситуации. Он сразу понял, что означает советское продвижение в глубокий фланг танкового корпуса СС. И Майер также понял, что пробил его час.

Он командовал 4-й группой (противотанковых самолетов) 9-й авиаэскадры штурмовой авиации, базирующейся в окрестностях Микояновки. На ее полях стояло 68 новых машин Hs-129 — бронированных самолетов поддержки наземных сил. Каждая из этих машин была оснащена в добавление к пулемету 30-мм пушкой. Они, таким образом, представляли собой летающие противотанковые орудия операции «Цитадель».

Теперь появилась возможность испытать новое оружие. Майер по радио объявил тревогу наземным службам своей группы и приказал поднять несколько эскадрилий (по девяти машин в каждой).

Когда первая эскадрилья начала набирать высоту, Майер по радиотелефону проинструктировал пилотов. Началось поистине историческое сражение — впервые в военной истории с крупным танковым соединением сражались только воздушные силы.

Самолеты атаковали с малой высоты. Как ястребы, они набрасывались на русские танки сзади и сбоку. Рявкали пушки. Один раз, два, три. Прямое попадание. Взрыв. Пламя.

Между налетами противотанковых самолетов «Хеншель» звенья самолетов огневой поддержки «Фокке-Вульф» майора Друшеля сбрасывали фугасные бомбы на колонны русской пехоты и наскоро развернутые зенитные орудия.

Это была битва машин. Русские танки не могли совладать с непривычным противником. Они мешали другу другу, сталкивались и становились легкой добычей для противотанковых самолетов Майера.

Через час советская бригада была разбита. Пятьдесят танков остались на поле боя, горящие или серьезно поврежденные. Смертельная угроза глубокому флангу Хауссера была отражена еще до того, как танковый корпус СС и 4-я танковая армия о ней узнали.

Однако Хрущев тоже одержал победу — победу над паникой в 31-м танковом корпусе. Генерал Попель, которого он с двумя политработниками поспешно направил в зону боевых действий корпуса Черниенкова, очень скоро натолкнулись на отступающую танковую бригаду подполковника Коновалова. Попель сумел остановить часть, развернул ее обратно и приказал снова наступать.

Командира корпуса Попель нашел на передовом командном пункте. Тот уже восстановил присутствие духа в нескольких полках.

Хотя корпус еще пребывал в некотором замешательстве и действительно отступал на многих участках, паника прекратилась. 29-я бригада противотанковых орудий прикрыла отступление и не позволила противнику создать временные оборонительные позиции. Худшее было предотвращено. Тем не менее дела были достаточно скверные: танковые соединения Хауссера активно преследовали отступающих русских.

Капитан Леке со своей 3-й ротой мотопехотного полка СС «Адольф Гитлер» бросился в участок прорыва фронта. Неожиданно он оказался перед хорошо отстроенным командным пунктом советской стрелковой бригады и захватил большую часть чрезвычайно удивленных офицеров — генерала, его штаб и штабную роту.

Дивизию «Мертвая голова», которая несколько дней была связана на правом крыле корпуса, отражая советские контратаки, освободили быстро переброшенные части 167-й пехотной дивизии.

Полки 167-й баварской пехотной дивизии под командованием генерал-лейтенанта Триренберга маршем прошли на восток прямо сквозь автоколонны с военными грузами и заняли оборонительные позиции вдоль железнодорожной линии Белгород — Курск. На важной высоте севернее Лучки 1 находились наблюдатели шести легких и тяжелых батарей 238-го артиллерийского полка, руководившие массированным огнем своих орудий по советским пехотным бригадам, которые беспрестанно атаковали; они пытались совершить прорыв на очень узком, чуть ли не в 300 метров, участке фронта.

Но 167-я пехотная дивизия держалась — в значительной степени благодаря своей артиллерии. Капитан Виде направлял сильный и результативный огонь роты 105-мм гаубиц на лошадиной тяге точно перед немецкими окопами и прямо в ряды наступающих русских. Наводчики работали как на учебном полигоне. Артиллерия действовала блистательно.

Благодаря этой защите генерал Хауссер смог двинуть свои моторизованные батальоны на север через Псел вдоль линии стыка между дивизиями «Штандарт» и «Рейх». Переправу в этом важном секторе под смертоносным огнем советской артиллерии и минометов с более высокого противоположного берега осуществил подполковник Карк Ульрих с 3-м батальоном 6-го мотопехотного полка дивизии СС «Мертвая голова». Когда продвижение, казалось, было остановлено мощным огнем, Ульрих лично повел своих людей в атаку и ночью 10 июля 1943 года штурмом взял деревню Красный Октябрь, создал за рекой небольшой плацдарм и оборонял его от исключительно интенсивных атак советской пехоты и бронетехники.

В результате дивизия «Мертвая голова» 11 июля получила за рекой плацдарм между Богородицким и Веселым. Случилось именно то, что согласно строгому приказу советского Верховного Главнокомандования не должно было произойти ни при каких обстоятельствах, — последняя естественная преграда перед Курском пала.

Карта 6. Главные силы немцев и русских, примерно равные по количеству, столкнулись у Прохоровки. Решить исход сражения должна была атака во фланг генерала Кемпфа.

«Лейбштандарт» и «Рейх» одновременно двинулись вперед между железной дорогой и рекой Псел в направлении на Прохоровку.

Генерал Катуков, командующий усиленной танковой армией, оказался в чрезвычайно сложном положении. После поражения советской 6-й гвардейской армии он должен был нанести контрудар всеми имеющимися силами, но в то же время от него ждали, что он остановит продвижение немцев к Обояни. А теперь, в довершение ко всему, его самого теснят.

Ему ничего не оставалось, как вводить в бой свои стратегические резервы, которые предназначались для планировавшегося контрудара 1-й танковой армии. Одно соединение за другим, по мере их прибытия.

Результат был трагичный. 11 июля не только 6-я гвардейская армия была разбита, но и 1-я танковая армия понесла тяжелые потери, и от быстро переброшенной 5-й гвардейской армии остались лишь разрозненные соединения.

В штабе армии генерал-лейтенант Никита Хрущев сидел напротив Катукова, как милиционер, и приказывал: «Не отступать, не отступать, не отступать!»

Каждый час он звонил в штаб фронта с нетерпеливыми вопросами: «Когда прибывают резервы Степного фронта? Где танковый корпус Пятой гвардейской танковой армии?»

«Они на марше», — уверял его генерал Ватутин. И действительно, они быстрым маршем двигались в направлении на перешеек и Прохоровку.

Неумолимо приближался решающий момент всей операции «Цитадель».

На северном фронте, в районе боевых действий 9-й немецкой армии, 11 июля Модель также находился на пороге прорыва последней линии советской обороны у Теплого. Для этого он перегруппировал свои силы, двинул все резервы в зону прорыва 46-го танкового корпуса и назначил решающее наступление на 12 июля.

Командиры ждали часа «Ч». Общими танковыми силами они должны были совершить прорыв между Теплым и Курским шоссе и двигаться дальше на соединение с дивизиями Гота, подходящими с юга.

Операция была хорошо продумана и точно скоординирована. Гот тоже планировал 12 июля дать решающий бой и уничтожить танковые силы генерала Катукова на перешейке у Прохоровки до того, как советские армии Степного фронта смогут перебросить свежие резервы и вмешаться в сражение.

Удастся ли осуществить этот план?

Ответ зависел от 3-го танкового корпуса оперативной группы «Кемпф». Он сражался восточнее реки Донец. Его задачей, как определил Манштейн в начале операции, было следующее: «Быстро продвинуться в главном направлении на Корочу, атаковать и уничтожить силы противника, ожидаемые с востока и севера». Другими словами, три танковые дивизии Кемпфа должны были перехватить советскую 5-ю гвардейскую танковую армию, не дать ей соединиться с армией Катукова и, таким образом, прикрыть свободный фланг Гота.

Такова была танковая стратегия в манере Манштейна. Снова, как часто случалось в истории войн, судьбоносное событие, определяющее дальнейший ход всей кампании, зависело от удачности момента, просто от дня или даже часа. «Историческая минута Ватерлоо» повторилась у Прохоровки.

В битве при Ватерлоо, 18 июня 1815 года, фланговая атака маршала Груши, которая должна была предотвратить соединение прусской и британской армий, скорее всего, повернула бы сражение в пользу Наполеона — если бы только Груши оказался на поле битвы в нужное время.

У Прохоровки сложилась очень похожая оперативная ситуация. В сражении, в котором столкнулись примерно равные силы, запланированная фланговая атака 6, 7 и

19-й танковых дивизий Кемпфа, усиленных бригадами штурмовых орудий и 503-м батальоном тяжелых танков, должна была склонить чашу весов на сторону немцев.

11 июля передовые формирования Кемпфа находились на берегах Северного Донца, в двадцати километрах от рокового местечка Прохоровка. Сложные боевые условия на невыгодном плацдарме у реки и упорное сопротивление противника выбили их из графика, но в конце концов ситуация, казалось, стала изменяться к лучшему. Передовой отряд 6-й танковой дивизии под командованием полковника Бёка готовился форсировать верховья Донца. Подходили также 7 и 19-я танковые дивизии. Вместе они имели более 300 танков и штурмовых орудий — значительная сила. Если они вовремя вступят в предстоящую танковую битву, это, несомненно, обеспечит Готу победу.

Гонки начались. Вечером 11 июля на перешеек вышла советская 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова с 17 и 29-м танковыми корпусами, а также 5-м механизированным гвардейским корпусом. Ротмистров имел в своем распоряжении 850 танков — почти все из них Т-34 — и тяжелые САУ, эти самоходные 122 и 152-мм пушки, используемые как штурмовые орудия.

В этот момент Гот, чтобы противостоять советской бронетехнике, располагал лишь примерно 600 танками танкового корпуса Хауссера, хотя некоторые роты корпуса имели в своем составе тяжелые танки «Тигр», но вместе с танковыми силами генерала Кемпфа он бы превосходил русских численно.

В штабе Воронежского фронта генерал Ватутин, Хрущев и штабные офицеры стояли перед своей картой обстановки. Каждый из присутствующих понимал, что приближается решающий момент сражения.

«Мы должны ударить по Хауссеру Пятой гвардейской танковой армией независимо от положения дел у других наших армий», — сказал генерал Ватутин. Он был одним из самых блестящих военачальников среди высшего советского командного состава. Он прекрасно понимал, что сейчас время работает на Гота.

Но в Военном совете существовало также и другое мнение: подождать, пока

1-я танковая армия и 5-я гвардейская армия восстановятся после тяжелых потерь последних нескольких дней, а затем нанести ими контрудар по мощным соединениям Хауссера.

Однако превалировала точка зрения Ватутина и Хрущева. Они аргументировали так: если мы еще подождем, «Кемпф» будет здесь. А сражаться против Хауссера и Кемпфа одновременно, другими словами — и с фронта и с тыла, будет рискованно.

Сложилась ситуация Ватерлоо. Тогда, в полдень 18 июня 1815 года, французские полки снова и снова атаковали британские позиции у Бель-Альянса. Влажные склоны холмов покрывали десятки тысяч мертвых. Обе стороны были измучены. Армии падали от усталости. И Наполеон, и Веллингтон пребывали в состоянии сильного беспокойства. Оба знали, что победа придет к тому, кто первым получит подкрепление — Веллингтон от Блюхера, Наполеон от Груши. Опять и опять Наполеон нервно смотрел в подзорную трубу, опять и опять он отправлял посыльных. Если его маршал появится вовремя, над Францией снова просияет солнце Аустерлица; если опоздает — все пропало.

Ситуация Ватерлоо повторилась у Прохоровки. Утром 12 июля 1943 года танки Ротмистрова двигались длинным эшелоном против танковых полков Хауссера, которые в это время выдвигались на перешеек. Две танковые лавины в тучах пыли и дыма грохотали навстречу друг другу на ограниченном пространстве. Там сейчас начиналось открытое встречное танковое сражение, какого никогда прежде не случалось в военной истории. Не случалось и после.

Примерно 1500 танков и штурмовых орудий неслись, стреляли, взрывались, горели, грохотали и дымились в эту минуту в море холмов и долин вокруг Прохоровки.

Впечатляющее и яркое описание первых часов сражения оставил генерал-лейтенант Ротмистров. Это одно из лучших описаний сражения в современной советской военно-исторической литературе.

Ротмистров наблюдал сражение с холма недалеко от Прохоровки. «Танки двигались по степи небольшими группами, скрываясь в перелесках. Залпы пушек слились в один продолжительный мощный рев. Советские танки на полной скорости ударили по немецким передовым формированиям и прорвали танковый заслон. Т-34 расстреливали «Тигров» на очень близком расстоянии, так как немецкие мощные орудия и крепкая броня не давали им преимущества в ближнем бою. Не было ни места, ни времени, чтобы выйти из соприкосновения с противником, перегруппироваться в боевые порядки или действовать в составе частей. Снаряды, выпущенные с очень близкого расстояния, пробивали не только бортовую броню, но и лобовую. На такой дистанции броня не давала защиты, и длина пушечных стволов не имела никакого значения. Часто, когда танк был подбит, взрывались его боекомплект и топливо, и оторванные башни отлетали на десятки метров. В небе над полем битвы тоже шли ожесточенные бои. И советские, и немецкие летчики пытались помочь своим наземным силам выиграть сражение. Бомбардировщики, штурмовики и истребители, казалось, закрывали небо над Прохоровкой. Один воздушный бой сменялся другим. Вскоре все небо было затянуто густым дымом от подбитых машин. На черной, выжженной земле искореженные танки горели как факелы. Трудно было понять, кто нападает, а кто защищается. 2-й батальон 181-й танковой бригады 17-го танкового корпуса, наступавший по левому берегу, столкнулся с группой «Тигров», которые открыли огонь с места. Мощные дальнобойные пушки «Тигров» очень опасны, и советским танкам пришлось попытаться сблизиться с ними как можно быстрее, чтобы лишить врага его превосходства. Капитан П.П. Скрипкин, командир батальона, приказал: «Вперед, за мной!» Первый снаряд командирского танка пробил «Тигру» борт. В это же время другой «Тигр» открыл огонь по Т-34 Скрипкина. Первый снаряд пробил борт танка, а второй ранил командира батальона. Водитель и радист вытащили командира из танка и оттащили его в воронку. Поскольку «Тигр» ехал прямо на них, водитель Александр Николаев бросился обратно к поврежденной и уже горевшей «тридцать четверке», завел двигатель и понесся навстречу врагу. Т-34 двигался по земле, как пылающий шар. «Тигр» остановился, но было уже слишком поздно. Горящий Т-34 протаранил немецкий танк на полной скорости. Взрыв сотряс землю».

В полдень 12 июля противник Ротмистрова, генерал-полковник Гот, тоже был на передовой. Он наблюдал за сражением из штаба полка «Фюрер». В траншейный перископ он изучал поле битвы, усеянное дымящимися обломками.

Полки Хауссера были вынуждены перейти к обороне, однако стойко удерживали свои позиции. Снова и снова советские танковые бригады наступали на главную оборонительную линию немцев. Но каждый раз их отбрасывали, несмотря на то что пехотинцы уже приходили в отчаяние от беспрерывных бешеных атак множества танков противника.

Тяжелый бой завязался на правом фланге дивизии «Рейх». Там советский 2-й гвардейский танковый корпус настойчиво наступал в брешь между корпусом Хауссера и дивизиями Брайта, которые еще не подошли. Эта чертова брешь!

— Атаки русских по нашему флангу сковывают половину наших сил и лишают операцию на Прохоровку необходимой скорости, — зло проворчал командир полка Сильвестр Штадлер.

Гот кивнул. Он попросил соединить его со штабом армии. Ответил генерал-майор Фангор, начальник штаба 4-й танковой армии.

— Фангор, какие известия от Кемпфа? Где его Третий танковый корпус?

Фангор располагал самыми точными сведениями, поскольку лишь минуту назад разговаривал с генералом Буссе, начальником штаба Манштейна, и выяснил, что передовые части 3-го танкового корпуса находились у Ржавца на Северном Донце.

Хорошие вести. Однако Фангор имел и плохие. Буссе сказал, что Модель не предпринял запланированного наступления по прорыву обороны противника на северном фронте Курской дуги.

Почему? Потому что русские наступают в тыл 9-й армии на орловском выступе и практически сразу добились глубокого вклинения на участке 2-й танковой армии.

Под угрозой Орел, в опасности база снабжения всей группы армий «Центр», тыл 9-й армии подвергается смертельному риску. Модель был вынужден снять несколько частей с передовой, чтобы бросить их против наступающих русских.

Гот молча выслушал, поблагодарил Буссе и положил трубку.

Все оказалось вдвое серьезнее. Теперь совершенно необходимо обеспечить решение здесь, на южном фасе курского выступа. Сможет ли он? Он должен.

На Брайта можно положиться. Он один из самых опытных и самых удачливых танковых командиров в армии. Кроме того, у Манштейна в резерве еще оставался 24-й танковый корпус генерала Неринга с двумя отборными дивизиями — испытанной 17-й танковой дивизией и 5-й моторизованной дивизией СС «Викинг».

Важнейшая проблема, однако, состояла в том, что 3-й танковый корпус генерала Брайта должен был форсировать Донец.

Ржавец находился в 20 километрах от поля главного сражения. Туда даже доносился грохот орудий, стрелявших у Прохоровки. Командиры и старшие офицеры 11-го усиленного танкового полка сидели у танка командира боевой группы.

Полковник фон Оппельн-Брониковский выслушивал предложения майора доктора Франца Бёка. Казачье, задача наступления дня в тринадцати километрах от реки, пало в результате дерзкого рейда и тяжелого боя. Бёк теперь предлагал взять сильно укрепленный городок Ржавец внезапным ударом ночью 11 — 12 июля, форсировать Донец и создать плацдарм.

Оппельн имел опасения. У него был приказ форсировать реку на следующий день, после артиллерийской подготовки.

Бёк говорил, что русские сильны и наступление днем неизбежно будет стоить больших потерь, а внезапный удар под покровом темноты должен быть легче.

Должен! Но полной уверенности нет. Однако Оппельн был опытным танковым командиром и принял аргументы Бёка. Он согласился.

Бёк организовал внезапный удар традиционным образом. Как только стемнело, он выступил к реке со своим 2-м батальоном 11-го танкового полка и 2-м батальоном 114-го мотопехотного полка на бронетранспортерах под командованием лейтенанта Рёмбке.

Чтобы ввести противника в заблуждение, в голову колонны поставили захваченный Т-34. Правда, на нем был нарисован крест — но не слишком большой. А ночью все кошки серы. Значение имели только внешние очертания.

Молчание в эфире. Огонь не открывать. Никаких разговоров. Хотя курить можно. По сути, люди должны были ехать на броне танков, расслабившись и покуривая, как будто происходило нормальное передвижение части. «Ни слова по-немецки», — внушал солдатам командир роты.

Колонна-призрак продвигалась. Во главе — сам Бёк, за ним — рота танков и несколько бронетранспортеров со стрелками и саперами, потом — командирские танки. Раздавался только гул моторов и лязг гусениц. Колонны противника проходили совсем рядом. Силуэт Т-34 во главе немецкой части обманул русских.

Они шли мимо хорошо оборудованных окопов противотанковых орудий и реактивных минометов, в которых находились люди. Мягко светила луна. Сонные русские не обращали на них никакого внимания. Они привыкли к подобным колоннам. Весь день мимо них громыхали советские соединения. Бёк нагнал колонну пехоты противника. К счастью, никому из советских солдат не пришло в голову подъехать на танке.

«Примерно через десять километров, — отмечает доктор, — наш Т-34 заглох. Движимый, несомненно, патриотическими чувствами, он преградил нам путь. Поэтому нашим солдатам пришлось вылезать из своих танков и, не обращая внимания на стоящих вокруг русских, с любопытством наблюдающих за ними, оттаскивать Т-34 с дороги и спихивать его в кювет, чтобы освободить дорогу для остальных машин. Несмотря на приказ не говорить по-немецки, раздалось несколько немецких ругательств. Никогда раньше я так не вздрагивал от ругательства, как у Ржавца. Но русские все еще ничего не замечали. Экипаж нашего Т-34 подобрали, и мы продолжили движение».

Перед ними замаячили первые дома городка Ржавец. И первые советские танки. Это были Т-34, стоявшие вдоль дороги. Их люки были открыты. Экипажи лежали на траве. Однако худшее надвигалось: лейтенант Гухтман, ехавший в ведущем танке, возбужденно доложил по радио: «Русские танки идут нам навстречу. Что мне делать?» Бёк ответил: «Сделайте глубокий вдох, чтобы я мог слышать его в наушники, и начинайте их считать».

Гухтман начал счет в микрофон: «Один, два, три, четыре... пять... десять... пятнадцать... двадцать, двадцать один, двадцать два».

Двадцать два вражеских танка. Они прошли совсем рядом с немецкой колонной.

Все издали вздох облегчения. Но вдруг советская колонна стала выказывать беспокойство. Полдюжины Т-34 выехали из строя и повернули обратно. Не заметили ли они что-нибудь?

Бёк приказал своей ударной группе продолжать движение в направлении на Ржавец, а сам на своем командирском Т-III, который нес лишь деревянное ложное орудие, остановился поперек дороги. Семь Т-34 подошли и полукругом встали на расстоянии примерно двадцати метров от танка Бёка. Навели орудия. Но было очевидно, что не знали точно, что им делать. Темнота сбивала их с толку. Для Бёка все складывалось не слишком хорошо. От деревянного орудия проку мало. Но нужно было сделать что-нибудь, чтобы не подвергать риску всю операцию в самый последний момент. Возвращать ударную группу — поздно. Бёк поэтому положился на удачу. Вместе со своим дежурным офицером, лейтенантом Цумпелем, он выпрыгнул из командирского танка. В каждой руке у них было по фугасному заряду, по «прилипающей противотанковой ручной гранате». Они промчались мимо бронетранспортера фельдфебеля Деяна, который уже изготовился, ожидая лишь команды открыть огонь.

Пять прыжков. Фугасный заряд прилеплен к первому танку противника. Несколько сидевших на нем советских пехотинцев в тревоге повернули головы. Один из них поднял свою винтовку, но Бёк выхватил ее и прыгнул в канаву, чтобы укрыться. Он оказался по грудь в воде. Прозвучало два глухих взрыва. Лейтенант Цумпель в свою очередь прикрепил заряд к другому танку.

Снова выпрыгнули. Следующие два. Снова в укрытие. Но на этот раз раздался только один взрыв. Второй заряд не сработал.

Один из Т-34 угрожающе повернул свою пушку.

Бёк запрыгнул на один из подошедших немецких танков, укрылся за башней и завопил: «Огонь!»

Немецкий наводчик оказался проворней русского. Один выстрел, и советский танк подбит.

Но теперь джинн был выпущен из бутылки. Конспиративный поход закончился. Русские выпустили сигнальные ракеты. Со всех сторон бешено застучали пулеметы.

Танки и бронетранспортеры Бёка ворвались в деревню, заняли позиции противотанковых орудий. Саперы захватили подразделение реактивных минометов.

Со стороны реки послышалось несколько глухих разрывов. «Мост!» — с ужасом подумал Бёк.

Минуту спустя его танк стоял у моста через Донец. Мост был взорван. Ударная группа упустила возможность попасть в деревню за рекой.

Однако саперы и пехотинцы смогли добраться до противоположного берега по пешеходному мосту. Русские были застигнуты врасплох, и немцам удалось создать плацдарм. К рассвету головной отряд Бёка 6-й танковой дивизии хорошо закрепился на северном берегу Донца. Генерал фон Хюнерсдорф немедленно выслал туда 1-й батальон 114-го мотопехотного полка под командованием капитана Эккеля. К середине дня 12 июля подтянулась и ударная группа Хорста из 19-й танковой дивизии. Танковая дивизия корпуса Брайта получила возможность форсировать реку по быстро отремонтированному мосту и расширила узкий плацдарм. Остатки разбитых советских соединений, которые пытались отступить на север, были перехвачены.

Русские настолько не ожидали обнаружить немцев в Ржавце, что совсем не оказывали сопротивления. Когда мотоциклист связи по имени Гердсман, из 1-го батальона 114-го мотопехотного полка, неожиданно столкнулся с русским орудием на конной тяге и поднял свой карабин, весь орудийный расчет изумленно поднял руки.

Однако в этом рейде на долю 6-й танковой дивизии все-таки выпал один удар. И этот удар, что самое трагичное, нанес не противник, а люфтваффе. Пилоты одной эскадрильи Не-111, которым еще не сообщили об успешной ночной операции, приняли формирования на северном берегу Донца за вражеские и атаковали.

В это время возле командирского танка генерал фон Хюнерсдорф проводил совещание с командирами своих частей. Несколько бомб упало в непосредственной близости и ранило 14 офицеров и много солдат. Сам Хюнерсдорф тоже был ранен, но остался при дивизии. Майор Биберштайн, командир 114-го мотопехотного полка, и капитан Эккель от ран умерли.

Это была высокая цена за открытие пути на Прохоровку. Однако, если дальнейшее наступление будет развиваться быстро, эта цена вполне может стать и ценой победы.

Но Бёк не смог развить свой успех. Пока он совершал рейд на Ржавец, основная часть 6-й танковой дивизии атаковала важную высоту у Александровки, в десяти километрах к востоку. Однако русские отчаянно защищали этот ключевой пункт своих позиций, находящийся у Донца во фланге немецкого наступления. Массированный огонь противника сковал за Александровкой батальоны усиленного 4-го мотопехотного полка.

Хюнерсдорф не медлил ни минуты. С танками майора Бёка он вернулся на южный берег Донца. Полудюжиной «Пантер» он прорвался в упорно обороняемую деревню, овладел командными высотами и, таким образом, открыл пехоте путь в деревню.

Полоса обороны противника между Донцом и Королей была окончательно прорвана 13 июля. 6-я танковая дивизия могла продолжать наступление на север. Танки 7 и 19-й танковых дивизий поползли через Ржавец к полю битвы у Прохоровки.

Но Хюнерсдорфа с ними больше не было. Когда 14 июля он возвращался из подразделения Бёка на свой передовой командный пункт, его сразила пуля замаскированного вражеского снайпера. Пуля попала в голову, и обломки стальной каски повредили мозг. Генерала в бессознательном состоянии на самолете «Физелер Шторх» доставили в Харьков, где полковник доктор Тёньес, специально прилетевший нейрохирург, его прооперировал. Тем не менее три дня спустя Вальтер фон Хюнерсдорф, которому было 45 лет, умер в армейском госпитале. День и ночь, до самого конца за ним ухаживала няня — фрау фон Хюнерсдорф, руководившая фронтовым госпиталем немецкого Красного Креста.

Отважный молодой танковый генерал, который всего шесть месяцев назад, в попытке отвоевать Сталинград, оказался с передовым отрядом армии Гота в пятидесяти километрах от передовых позиций 6-й армии, был мертв. Он умер в тот момент, когда великая битва достигла своего апогея и до победы, казалось, было подать рукой.

4. Сражение отменяется

Высадка союзников в Сицилии — Советский прорыв у Орла — «Мне нужны дивизии, господин генерал-фельдмаршал» — Операция «Цитадель» сокращается наполовину — Победа упущена — Поворотный момент войны,

С быстротой молнии вся ситуация изменилась. Очень далеко от Прохоровки принимались решения, сводившие на нет все успехи на курском выступе. Два самых важных человека в немецких армиях на Востоке, генерал-фельдмаршалы фон Манштейн и фон Клюге, 13 июля получили из Ставки фюрера приказы явиться в «Вольфшанце» в Восточной Пруссии.

Маршалы сели на свои самолеты и полетели над бесконечными полями Украины и Белоруссии в направлении Растенбурга в Восточной Пруссии. Маленькая рощица опять стала местом судьбоносного решения.

Гитлер встретил своих маршалов раздраженно. «Придворные» из спартанской Ставки Гитлера бегали вокруг с вытянутыми лицами. Босс находился в дурном расположении духа.

Всего двенадцать дней прошло с того момента, как Гитлер объявил свой приказ по операции «Цитадель» — и какая перемена! От оптимизма не осталось и следа. Не слышно высоких слов. Надежды на блистательную победу немецкого оружия рассеялись.

Предметом разговора, который Гитлер начал без всяких вступлений, была Италия.

Гитлер проинформировал Манштейна и Клюге о том, что в общих чертах они уже и так знали. 10 июля 1943 года британские, американские и канадские войска десантировались в Сицилию из Северной Африки. Сопротивление итальянцев на острове было быстро подавлено. Армия в 300 000 солдат, за исключением нескольких частей, просто разбежалась. Союзники продвигались по дорогам вдоль берега. Сопротивление оказывали лишь немецкие парашютные части, мотопехота и противотанковые ударные группы.

Гитлер не выбирал выражений, характеризуя своих итальянских союзников. Он не только был в ярости, но и фактически паниковал по поводу будущего развития ситуации в Южной Европе.

— Принимая во внимание, как отвратительно итальянцы ведут войну, потеря Сицилии неизбежна. Насколько я знаю, Эйзенхауэр завтра может высадиться в континентальной Италии или на Балканах. Это будет прямой угрозой всему нашему южному флангу в Европе. Вот что я должен предотвратить. И вот почему мне нужны дивизии для Италии и Балкан. Теперь, когда я уже перебросил Первую танковую дивизию из Франции на Пелопоннес, брать их больше негде, и, следовательно, придется снять дивизии с Курского фронта. Я вынужден приостановить «Цитадель».

Гитлер замолчал.

Оба маршала потеряли дар речи. Опять они видели, как в кризисной ситуации Гитлер теряется, паникует и делает поспешные выводы. Неожиданные или неприятные события всегда лишали его присутствия духа. Он обычно выходил из себя и совершенно неадекватно воспринимал ситуацию. Именно это происходило сейчас на их глазах. Хотя, как правило, Гитлер невысоко оценивал возможности союзников, теперь он неожиданно приписал им дерзкие планы и отважные операции.

На самом деле, как показали следующие несколько недель, оставалось еще почти два месяца до наступления Эйзенхауэра на континентальную Италию.

Но даже если бы он и намеревался высадиться в Центральной Италии или на Балканах сразу после своего вторжения на Сицилию, немецкие дивизии, действующие сейчас на Курской дуге, за 3000 километров от Италии, вряд ли предотвратили бы нежелательное развитие событий. Переброска их из России займет много недель. Они прибудут в Италию слишком поздно, а победа под Курском, сейчас такая достижимая, будет упущена.

Но Гитлер казался загипнотизированным высадкой в Сицилии. Он говорил быстро и громко. Всем было очевидно, что его мучило и выводило из себя: он прекрасно понимал, что это по его вине, только по его вине они оказались в сложной ситуации.

Штаб оперативного управления Вермахтом, занимавшийся операциями на всех театрах военных действий, кроме Восточного фронта, еще в мае предупреждал Гитлера о назревающей в Средиземноморье угрозе и потом неоднократно напоминал о ней. Генерал-фельдмаршал фон Манштейн и генерал Цейтцлер убеждали его не затягивать начало операции «Цитадель». Гудериан тоже выступал против переноса сроков наступления. Модель постоянно протестовал. Клюге высказывал опасения.

Но Гитлер медлил, колебался и проявлял нерешительность. Снять части с Восточного фронта, послать их в Италию и, следовательно, отменить «Цитадель»? Перебросить мобильные формирования из Франции в Италию?

А в результате Гитлер как обычно желал многого: он хотел осуществить «Цитадель» и сразу же после победы перебросить освободившиеся силы в страны, которым угрожает вторжение, — Францию, Италию и Балканы.

Вот так закрутился этот порочный круг, эта рискованная игра со временем. Неделю за неделей русские укреплялись на курском выступе, их инженерные сооружения становились все мощнее.

Гитлер поэтому тоже был вынужден наращивать наступательную мощь немецких соединений. Это, в свою очередь, требовало времени. Соответственно, раз за разом дата начала наступления назначалась, а затем откладывалась. Гитлер ждал новые тяжелые танки и сверхтяжелые штурмовые орудия, чтобы обеспечить свое безусловное превосходство, но те (особенно «Пантера» и «Фердинанд») еще находились на стадии испытаний. Он приказал военной промышленности завершить создание нового вооружения в максимально короткие сроки.

Но производство и транспортировка этих гигантов тоже отняли много бесценного времени. И таким образом, прошли недели.

Гудериан, генерал-инспектор танковых войск, был одним из тех, кто понимал опасность этого рокового графика. 4 мая он заклинал Гитлера отказаться от «Цитадели». Во время беседы в Мюнхене он в присутствии множества свидетелей совершенно ясно дал понять, что не разделяет чрезмерных надежд, возлагаемых на новые танки: «Я не считаю новые «Пантеры» или «Фердинанды» готовыми к активным боевым действиям. Они еще страдают многочисленными «детскими болезнями», что совершенно естественно при разработке подобных новых моделей, — и мы не в состоянии справиться с этим за пять или шесть недель».

Даже Шпеер, министр обороны, согласился с ним.

На встрече в Мюнхене разыгралась мрачная сцена, которая сегодня кажется сошедшей со страниц старинного романа. Единственный оставшийся в живых свидетель, генерал-лейтенант (в отставке) Вольфганг Тхомале, описывает ее так: Гудериан и Клюге в Мюнхене впервые встретились после того, как зимой 1941 года Клюге убедил Гитлера сместить Гудериана. Генерал-фельдмаршал хотел восстановить отношения и протянул Гудериану руку, но тот демонстративно не заметил дружественного жеста. Побагровевший Клюге повернулся к начальнику штаба Гудериана, тогда полковнику Тхомале, с такими словами: «Соблаговолите передать генерал-полковнику Гудериану, что я прошу его проследовать за мной в другую комнату».

Там он гневно спросил Гудериана: «Каковы причины вашего столь оскорбительного поведения?» Гудериан, тоже кипя от ярости, с трудом сдерживался: «Господин генерал-фельдмаршал, причины очевидны. Два года назад вы оболгали меня перед фюрером. Вы отняли у меня мою армию и разрушили мое здоровье. Полагаю, этого достаточно. У вас нет оснований ожидать от меня расположения». Клюге резко развернулся и молча вышел из комнаты. Несколько дней спустя главный адъютант Гитлера генерал

Шмундт доставил Гудериану письменный вызов Клюге на дуэль на пистолетах. Из всех людей генерал-фельдмаршал выбрал своим секундантом Гитлера. Однако поскольку Гитлер в принципе был против дуэли, он передал вызов Клюге Гудериану через Шмундта, одновременно запретив дуэль и приказав Шмундту соответственно проинформировать главных действующих лиц.

В результате история Второй мировой войны лишилась возможности увидеть, как разрешают дело чести два старших генерала, оба выдающиеся боевые командиры, хотя и очень разные по характеру.

Через шесть дней после этого совещания в Мюнхене в мае Гудериан уже в Берлине еще раз попытался убедить Гитлера отказаться от «Цитадели». Генерал-инспектор заклинал его: «Мой фюрер, почему на Восточном фронте вы хотите быть наступающим? Почему бы не позволить наступать русским и разбить их, когда они разыграют все свои козыри?»

«Бить, когда русские разыграют свои козыри» — это был рецепт Манштейна, рецепт, который генерал-фельдмаршал предлагал уже с тех самых пор, когда катастрофа под Сталинградом разрушила все надежды на быструю победу над русскими.

Бить врага, когда он раскроет козыри, означало — самим не предпринимать дорогостоящих наступательных операций, а предоставить противнику добиваться успеха и наносить ему сокрушительные контрудары при каждой удобной возможности. Это стратегия изнурения. И Манштейн надеялся, что при ее применении на всем Восточном фронте русские вооруженные силы истекут кровью и Сталин, возможно, в один прекрасный момент пойдет на переговоры о мире.

Один из значительных и драматичных моментов всей войны пришелся на 10 мая 1943 года. В этот день Гудериан схватил Гитлера за руку и спросил: «Мой фюрер, зачем вы хотите пойти на риск наступления?»

Гитлер, уважавший мнение Гудериана, ответил: «Может быть, вы правы. Когда я думаю о наступлении, меня бросает то в жар, то в холод». Тем не менее он все-таки приказал начать «Цитадель».

И вот теперь, 13 июля, Гитлер опять смотрел в лицо своим маршалам. История доказала, что он был не прав, а его генералы и генерал-фельдмаршалы — правы. Однако он опять избирал неверный путь. На этот раз он нарушал основное правило ведения войны, сформулированное Клаузевицем: однажды приняв решение, ты не должен позволять никакой угрозе или искушению отвлечь тебя от поставленной цели, ты должен твердо держаться общего плана операции.

Манштейн поразился, видя, что Гитлер из-за высадки союзников в Сицилии готов полностью отказаться от операции «Цитадель» в тот момент, когда, по мнению Манштейна, победа была близка. Но действительно ли победа на курском выступе была столь возможна? Клюге охладил энтузиазм Манштейна. Он доложил о ситуации на северном фронте Моделя. Вместо того чтобы 12 июля начинать прорыв у Теплого, генерал-полковник был вынужден приостановить наступление и снять с фронта мобильные формирования. Почему? Потому что в тылу Моделя, на северном фронте орловского выступа, русские именно 12 июля глубоко вклинились в полосу 2-й танковой армии и теперь угрожают Орлу.

Поэтому Клюге пришел к заключению, что 9-я армия Моделя не сможет возобновить наступление. Ни сейчас, ни позже. Потеря 20 000 человек и отвод мобильных войск для блокирования глубоких советских вклинений севернее Орла сделали, с его точки зрения, прекращение «Цитадели» в целом неизбежным.

Карта 7. Как только немецкий прорыв на Обоянь и Ольховатку принял реальные очертания, русские перешли к контрнаступлению на севере и юге курского выступа. 9-я армия Моделя была вынуждена снять крупные силы с фронта «Цитадели», чтобы бросить их против вклинения русских у Орла. 4-я танковая армия Гота тоже оказалась перед необходимостью перебросить несколько дивизий на угрожающие направления, Донец и Миус. Многообещающую операцию на Курской дуге пришлось прекратить.

Манштейн не согласился: «До победы на южном фасе курского выступа один шаг. Враг ввел в действие практически все свои стратегические резервы и понес огромные потери. Прекратить боевые действия сейчас означает вышвырнуть победу!»

То, что Манштейн правильно оценивал ситуацию на Южном фронте Курской дуги, подтверждают мемуары генерал-лейтенанта Ротмистрова, теперь маршала танковых войск, который тогда командовал 5-й гвардейской танковой армией. Он пишет, что в следствии

подхода танковых дивизий Брайта положение советских войск на Верхнем Донце «стало исключительно сложным».

Предложение Манштейна, таким образом, было здравым: армия Моделя держит на северном фронте крупные силы, чтобы сковать войска противника; Гот и Кемпф, напротив, продолжают наступление и уничтожают врага с юга. Так будет выполнена половина операции «Цитадель».

Но Клюге отверг и эту идею. Он не видел возможности оставить 9-ю армию на завоеванных позициях и поэтому считал необходимым прекратить операцию и отвести все соединения на их исходные позиции.

Гитлер согласился с ним. Однако он разрешил Манштейну продолжать сражение на Южном фронте своими силами. Но этому лучику надежды не суждено было светить достаточно долго.

Гот продолжил наступление. Совместно с оперативной группой «Кемпф» он под проливным дождем нанес несколько успешных ударов. Очень скоро 69-я советская армия и два советских танковых корпуса оказались в ловушке между Ржавцом, Беленихином и Гостищевом.

Но затем звонок прозвенел и на Южном фронте. 17 июля Гитлер приказал немедленно снять с фронта танковый корпус СС, поскольку он намеревался отправить его в Италию. (В действительности основная его часть оставалась на Восточном фронте еще несколько месяцев.)

Он также приказал, в силу критической ситуации у Орла, еще две танковые дивизии передать армиям группы «Центр».

Этот приказ означал конец операциям Манштейна под Курском. С оставленными ему силами он не мог надеяться удержать завоеванные позиции. В начале августа он вынужденно отошел на свои первоначальные исходные позиции. Этот отход сопровождался тяжелыми потерями, преимущественно в технике и боеприпасах. Советские войска, до недавнего времени подавляемые, получили свободу действий. Они активно начали преследовать отступающие немецкие дивизии. Угроза поражения русских превратилась в победу Красной Армии.

Правда, Манштейн взял в плен 34 000 человек, и потери русских в целом составили 85 000 только на Южном фронте Курского выступа. Это ровно столько, сколько 6-я немецкая армия потеряла под Сталинградом шесть месяцев назад, в показателях реальных потерь в бою. Однако русские быстро вернули оставленную территорию.

Последнее великое наступление немцев в России закончилось; оно было проиграно. Самое ужасное, что стратегические резервы, создававшиеся много месяцев тяжким и самоотверженным трудом, в частности мобильные дивизии, сгорали в жаркой топке Курска, не добившись назначенной цели. Наступательная мощь немцев была сломлена необратимо. С этого времени формирование стратегических резервов стало невозможным.

Точно так же, как Ватерлоо в 1815 решило судьбу Наполеона, положив конец его правлению и изменив лицо Европы, так и победа русских под Курском явилась поворотным пунктом всей войны и через два года привела к смерти Гитлера, поражению Германии и полностью изменила мировой порядок.

С этой точки зрения операция «Цитадель» явилась решающим сражением Второй мировой войны. Официальная советская военная история совершенно справедливо называет его «битвой мирового исторического значения».

Однако, как ни странно, «Цитадель», Курская битва, не заняла соответствующего места в сознании немцев. Они знают о Сталинграде, но чаще всего не знают о Курске. Однако не Сталинградская, а именно Курская битва была во всех отношениях судьбоносным сражением, определившим исход войны на Востоке.

Советская армия выдержала бедствия 1941 — 1942 годов; она преодолела кризис, захватила инициативу и теперь диктовала ход событий. Впервые мы встречаем в официальных советских докладах уверенные формулировки: «В операции под Курском советские войска превосходили противника по количеству личного состава и боевой техники в пропорции два к трем».

Несомненно, лицо Красной Армии кардинально изменилось. Ее танковые войска были реорганизованы и теперь могли рассчитывать на огромное производство бронетехники — производство более значительное, чем в Германии. Более того, в Курской битве впервые были применены советские самоходные артиллерийские установки, новый вид тяжелой артиллерии на самоходных шасси.

А самое главное, заметно повысилось качество стратегического и тактического руководства, особенно мобильными формированиями. Об этом свидетельствовала не только гибкость в контроле за сражением, но и быстрота, с которой резервы перебрасывались на угрожаемые направления.

В этом, безусловно, русским помогли крупные поставки американских армейских грузовиков. С лета 1942 года США поставили Советскому Союзу 434 000 этих тяжелых машин. В этом смысле США внесли заметный вклад в победу Сталина под Курском.

Но все это материальное превосходство оказалось бы бесполезным, если бы советская армия не была также вдохновлена новым боевым духом. Призыв сражаться за Отечество был более убедительным для русских солдат, чем прежний, избитый лозунг защищать мировую революцию.

Однако немецкое Верховное главнокомандование не заметило перемен. Насколько оно цеплялось за свое ошибочное представление о солдате-красноармейце, показывала недооценка и клевета на политработников советской армии. Хотя в начале войны роль комиссара, возможно, и была неопределенной, со времени Курской битвы он все больше и больше воспринимался бойцами и командирами как опора в борьбе с недальновидными начальниками, бестолковыми бюрократами и духом трусливого пораженчества.

В Германии же комиссаров рассматривали как надсмотрщиков и жестоких фанатиков. Пагубный приказ Верховного главнокомандования от 6 июня 1941 года, по которому взятые в плен комиссары не считались военнослужащими и расстреливались, — одно из следствий этой серьезной ошибки. Правда, большая часть командующих немецкими армиями и командиров корпусов не исполняла этот приказ и даже обращалась с просьбой отозвать его, тем не менее последствия действия приказа были достаточно плачевны.

В действительности комиссары были политически активные и надежные солдаты, чей общий уровень образования был выше, чем у большинства советских офицеров. Чтобы получить достоверное представление об их роли, необходимо заглянуть в историю института политических комиссаров в Красной Армии. Первоначально советский офицерский корпус в значительной степени состоял из бывших царских офицеров, которые в глазах большевистского режима оставались ненадежными. Были также пролетарские офицеры времен Гражданской войны, солдаты без должной военной подготовки и часто без общего образования. В этой ситуации введение института комиссаров являлось логичным шагом: кроме политического руководства он решал те задачи, которые в западных армиях входят в компетенцию командира части, — политическое просвещение, обучение, интеллектуальные и бытовые потребности личного состава. В течение первых послереволюционных лет комиссары во многих случаях были вынуждены учить своих солдат читать и писать. Понятно, что за годы они неизбежно должны были подняться до уровня офицерского корпуса. История Красной Армии и последней войны делает это очевидным.

Теперь комиссар стал объектом постоянной всесторонней заботы и обучения. Кроме политических знаний он получает весьма интенсивный курс военной подготовки. Он должен быть в состоянии самостоятельно решать чисто боевые задачи, поскольку в случае гибели командира части он должен быть в состоянии заступить на его место, политрук роты стать командиром роты, комиссар дивизии — командиром дивизии. Чтобы соответствовать такому уровню требований, корпус политработников, естественно, должен состоять из жестких людей, преданных власти, и в первой половине войны эти люди, как правило, составляли главную движущую силу советского сопротивления и твердо следили за тем, чтобы войска сражались до последней капли крови. Они могли быть безжалостными, но в большинстве случаев они не жалели и себя.

5. Измена в Ставке фюрера

В Верховном главнокомандовании Вермахта невозможно сохранить тайну — Донесение «Вертера» «Начальнику» — Рудольф Рёсслер предупреждает Москву — Красный разведывательный центр в Швейцарии — Кто такой «Вертер»?

Но вернемся к Курской битве. В наши дни часто высказывается мнение, что победа русских под Курском была логичной и неизбежной. Однако этот тезис базируется на идеологии или пропаганде.

Не существует побед логичных или рассчитанных, заслуженных или неизбежных.

Официальная советская «История Великой Отечественной войны» сама предоставляет этому исчерпывающие доказательства. В III томе мы находим исключительно интересное донесение, которое командование Воронежского фронта, другими словами — Хрущев и Ватутин, отправили в Ставку после сражения. 7 июля, говорится в нем, успех зависел от одного-единственного обстоятельства—прорвутся дивизии Гота к Обояни или не прорвутся. Фронт 6-й гвардейской армии был смят. За ним стояли только части двух советских танковых корпусов. Приказывать им идти в безнадежную контратаку или оставаться в обороне? Вот что, согласно донесению, составляло главный вопрос. Какой курс был разумнее в этот кризисный момент? Именно с этого вопроса началась смертельная вражда между Хрущевым и маршалом Жуковым.

Чтобы остановить немецкий танковый удар, генерал Ватутин, по согласованию с Хрущевым, приказал 1-й танковой армии зарыть свои машины в землю и таким образом сформировать мощный рубеж противотанковой обороны.

Маршал Жуков, представлявший Сталина в южном секторе советского фронта, напротив, неистово протестовал против такого «неестественного использования и требовал танковой контратаки. Когда Хрущев и Ватутин отказались, Жуков обратился к Сталину и склонил его на свою сторону. Из Ставки поэтому поступил приказ: контрудар!

Авторы «Истории Великой Отечественной войны» по этому поводу замечают: «Не зная конкретной ситуации, Сталин согласился с позицией маршала Жукова и решил, что невозможно остановить атаки немецких танков огнем с места».

Однако Хрущев и Ватутин не сдались. Они подключили маршала Василевского и с его помощью смогли убедить Сталина отменить приказ. Танковые корпуса 1-й танковой армии превратились в бронированные доты.

С военной точки зрения, Жуков, конечно, был совершенно прав. Танки строят не для того, чтобы закапывать их в землю. Но в данном конкретном случае преграда из танков и противотанковых орудий на самом деле остановила продвижение немцев.

«История Великой Отечественной войны» цитирует донесение Воронежского фронта в Ставку с полной ссылкой на источник, таким образом фиксируя его для потомства: «Если бы было принято решение наносить контрудар танковыми соединениями, то уже при отсутствии прочного фронта стрелковых войск в полосе шоссе мы быстрее израсходовали бы свои силы, а противник наверняка прорвался на Обоянь, а далее начал бы развивать успех на Курск».

«Наверняка прорвался на Обоянь» — это означало бы победу Гота.

С точки зрения немцев, Курская битва легко могла бы принять совершенно другой оборот. Манштейн, например, в разговоре с командирами соединений и частей в Харькове за четыре недели до наступления обсуждал вопрос, не лучше ли, принимая во внимание известные приготовления русских к наступлению немцев с севера и юга, отказаться от старой тактики на окружение и вместо этого ударить по курскому выступу в его самой слабой точке — то есть фронтально — и, осуществив вклинение, затем развернуться вправо и влево.

Старшие командиры Манштейна с энтузиазмом встретили предложение. Но очевидно, его отверг Генеральный штаб сухопутных войск. Сам Гитлер, который еще со времен кампании во Франции проникся огромным уважением к стратегическому таланту Манштейна, по-видимому, благосклонно относился к идее генерал-фельдмаршала. Об этом свидетельствует сердитое замечание, сделанное генералу Шмундту после сражения: «В последний раз я пошел на поводу у Генерального штаба». Шмундт тут же передал эти слова генерал-лейтенанту Бальку. Интересное заявление. Но оно ни в коем случае не меняет того факта, что только Гитлер несет ответственность за поражение под Курском. Именно он постоянно откладывал дату наступления.

Становится совершенно очевидной та степень, в которой исход любого сражения (не важно, насколько тщательно оно было спланировано) все-таки зависит от непредсказуемых вещей — интуиции командующего, его готовности принимать нетрадиционные решения, его выдержки в решающий момент, отваги солдат и, наконец, смелости командиров не подчиняться приказам.

И на первом месте стоит фактор, оказавшийся решающим для операции «Цитадель» с самого ее начала, — измена. В Курской битве она сыграла исключительную и драматичную роль. Тайна, которая и сейчас окружает предательство этого жизненно важного секрета, остается одной из самых волнующих загадок, все еще ожидающих своего решения.

У же с весны 1942 года немецкая контрразведка обнаруживала множество свидетельств, что советское Верховное Главнокомандование постоянно получает точную информацию о наиболее тщательно охраняемых секретах относительно ведения войны Германией.

Советам становятся известны объем производства военной промышленности, количество и состав армий на Восточном фронте, новые виды вооружений и, главное, планы и намерения немецкого Верховного главнокомандования. Часть данных, разумеется, добывали партизаны и агенты в тыловых районах за немецкой линией фронта. Кроме них, вольно или невольно источниками информации для советской разведки становились дезертиры, противники нацистского режима, взятые в плен офицеры и другие чины. К этому нужно добавить умелую воздушную разведку. Важную и быструю информацию в тактической сфере давало также прослушивание немецких телефонных переговоров во время боевых действий и перехват радиограмм, передаваемых штабами и боевыми частями открытым текстом либо из-за нехватки времени, либо по неосмотрительности. Но всего этого было недостаточно, чтобы объяснить информированность советских лидеров о стратегических намерениях, планах и предпринимаемых в связи с ними шагах немецкого Верховного главнокомандования — информированность, которую генерал-полковник Франц Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных сил до осени 1942 года, в следующих словах описывал в 1955 году, давая показания в качестве свидетеля на судебном процессе: «Почти все наступательные немецкие операции становились известны противнику, как только Главное командование Вермахта заканчивало их разработку, даже до того, как планы ложились на мой стол; все это вследствие измены одного из сотрудников Генерального штаба сухопутных войск. Всю войну мы не могли пресечь утечку информации».

Объем информации, которую могла собрать даже небольшая агентурная сеть, прекрасно показывает следующий пример.

Летом 1942 года в Отвоке, пригороде Варшавы, в результате продолжительной работы засекли и захватили передатчик вражеских агентов. Были арестованы два бывших польских офицера, капитан Арзижевский и лейтенант Мейер, и несколько их основных помощников. Оба польских офицера десантировались с советского самолета летом 1941 года с передатчиком и 2500 долларами. Их задачей было создать агентурную сеть для сбора и передачи военной информации в Москву.

Капитан постоянно путешествовал по стране, собирая сведения, а лейтенант работал на ключе. Немецкая контрразведка обнаружила код и почти пять сотен переданных в Москву радиограмм. Когда их расшифровали, руководители немецкой службы безопасности потеряли дар речи. Объем секретной военной информации, которую эти два агента собрали в немецком тылу в течение года, потрясал. Донесения содержали полную картину боевого расписания летнего наступления 1942 года. И не только боевое расписание: назначенные цели, задействованные соединения, переброска корпусов и дивизий — все было указано абсолютно точно. Советскому Генеральному штабу не составляло трудностей определить направления главных ударов немецкого наступления только по донесениям этих двух польских агентов. Выгодная покупка за 2500 долларов.

Какие шаги предприняло немецкое Верховное главнокомандование после столь тревожного открытия? Наверное, инцидент в Отвоке должен был открыть глаза военным немецким руководителям на ту опасность, которую представляли агенты с передатчиками — этот новый класс шпионов, появившихся во Вторую мировую войну? Наверное, они понимали, что варшавская шпионская организация не была единственной в своем роде? Сообщили ли специалисты о своих открытиях непосредственно в Ставку фюрера с тем, чтобы доложить о них Гитлеру и Верховному главнокомандованию? Нет.

Сам Адольф Гитлер никогда не видел полного доклада немецкой службы радиобезопасности о раскрытии варшавской шпионской организации. Генерал Эрих Фельгибель, начальник управления радиосвязи Вермахта в Ставке фюрера, возвратил доклад в службу безопасности на том основании, что он слишком длинный, чтобы показывать его фюреру. Когда представили сокращенный вариант, его назвали «слишком пугающим»: фюрер, сказали, только расстроится, если его увидит.

Многочисленные агенты, которых Москва задолго до начала войны забросила и в Германию, и почти во все страны Европы, продолжали работать усердно, искусно и с поразительной дерзостью. Сети агентов с передатчиками, поддерживающие прямую связь с Москвой, Генеральным штабом Красной Армии, были повсюду: в Париже, Марселе, Бордо, Брюсселе, Гааге, Берлине, Берне, Женеве, Лозанне, Копенгагене, Осло, Бухаресте, Белграде, Софии, Афинах, Стамбуле и Каире.

В Брюсселе несколько таких передатчиков засекли зимой 1941 года, в Берлине и Париже — летом 1942-го. Расшифровка переданных донесений дала впечатляющую картину — Советы знали практические все государственные тайны и все военные планы всех кампаний.

В последующие годы немецкой радиоразведке удалось запеленговать и перехватить радиообмен между советскими агентами в Швейцарии и Москвой. Но сообщения были закодированы столь изобретательно, что многие из них оставались непрочитанными до 1944 года.

Даже поверхностный анализ данных радиоперехвата показывает, что на всех фазах войны в России агенты советского Генерального штаба работали первоклассно. Часть переданной ими информации могла быть получена только из высших немецких военных кругов — такое впечатление, что советским агентам в Женеве и Лозанне диктовали на ключ прямо из Ставки фюрера.

9 ноября 1942 года, когда дивизии 6-й немецкой армии удерживали девять десятых Сталинграда, советское Верховное Главнокомандование готовило на Дону свой контрудар, немецкая радиоразведка перехватила шифровку, в которой, как узнали после раскодирования, говорилось следующее: «Доре. Где расположены немецкие тыловые оборонительные позиции на линии к юго-западу от Сталинграда и вдоль Дона? Начальник».

Несколько часов спустя поступил дополнительный вопрос: «Доре. Где сейчас находятся 11 и 18-я танковые дивизии и 25-я моторизованная дивизия, которые раньше действовали в районе Брянска? Начальник».

Отправитель этих запросов, «Начальник», был руководителем военной разведки в Москве. Получатель — шеф советской агентурной сети в Швейцарии, известный под кодовым именем «Дора».

26 ноября, когда советские танковые корпуса уже замкнули железное кольцо вокруг Сталинграда и 6-й армии, «Начальник» сигнализировал «Доре»: «Сообщите о конкретных шагах, планируемых Генеральным штабом сухопутных войск в связи с наступлением Красной Армии у Сталинграда».

Эта радиограмма особенно интересна. Советское командование, по всей видимости, не было абсолютно уверено в своем фантастическом успехе по окружению целой немецкой армии. Не опасались ли они, случаем, что попали в немецкую ловушку? Нуждались в подтверждениях?

2 декабря «Начальник» из Москвы инструктировал свое отделение в Швейцарии: «Важнейшая задача на ближайшее будущее — как можно точнее установить все немецкие резервы в тылу Восточного фронта».

В Рождество 1942 года он затребовал: «Вертер должен конкретно выяснить, сколько в целом дивизий подготовки пополнений будет сформировано из новобранцев к 1 января. Ответить срочно».

В этом сообщении впервые появляется самое загадочное имя советской разведки в Германии — «Вертер». 16 января 1943 года «Вертер» снова упоминается в радиограмме: «Доре. Безотлагательно и в первую очередь отсылайте информацию Люси и Вертера о Кавказском фронте, Восточном фронте, а также об отправке новых дивизий на Восточный фронт. Последние сведения Вертера были исключительно ценными. Начальник».

Когда немецкие специалисты расшифровывали эти радиограммы, об именах, в них фигурирующих, было мало что известно. Сегодня мы знаем почти все.

«Дора» — кодовое имя руководителя советской разведывательной сети в Швейцарии Александра Радо, советского агента венгерского происхождения. В его группу входили преданные коммунисты, отменно подготовленные профессиональные разведчики. Среди них эмигрировавший из Германии Рудольф Рёсслер, чье кодовое имя было «Люси». Рёсслер являлся настоящим асом советской военной разведки против Германии, сопоставимым советской звездой шпионажа доктором Зорге, работавшим в посольстве Германии в Токио до зимы 1941 года и постоянно снабжавшим Сталина ценнейшей информацией. Рёсслер родился в Кауфбойрене в 1897 году. С 1930 года он работал в Берлине управляющим издательства и сотрудничал с религиозными, либеральными и коммунистическими организациями. Имел тесные контакты с интеллектуальными кругами левого толка, включая Шульце-Бойзена, в то время лидера прокоммунистически настроенных студентов и впоследствии руководителя центра «Красная капелла» в Берлине. Рёсслер также поддерживал дружеские отношения с национал-большевистскими группами, и члены кружка Эрнста Никиша входили в список его авторов.

Один из друзей Рёсслера, студент из Швейцарии, как выяснилось позже, уже тогда работал на швейцарскую разведку. Его звали Ксавер Шнипер — с этим именем мы еще встретимся.

В 1934 году Рёсслер эмигрировал в Швейцарию. В Люцерне он основал издательство «Вита Нова», выпускающее книги по теологии, философии и гуманитарным наукам. До начала войны Рёсслер не проявлял активности в качестве разведчика. Совершенно очевидно, что он намеренно держался в тени. Его час пробил, когда война разразилась. Теперь он запустил тщательно подготовленную машину в действие. В Германии он открыл источники, на подготовку которых он потратил столько времени. Лучший источник Рёсслера был прямо в Генеральном штабе сухопутных войск. Его главного агента звали «Вертер».

Кем был этот человек, скрывавшийся под именем трагического персонажа Гёте, удостоенный отдельной похвалы в радиограмме из Москвы от 16 января 1943 года?

«Вертер» — самый таинственный человек советской военной разведки в руководстве Германии. Он поставлял сверхсекретную информацию, которая исходила непосредственно от Главного командования Вермахта и из Ставки фюрера — информацию, доступную только посвященным.

Когда Москве требовались сведения особой важности, какие-то конкретные секреты высшего руководства в радиограммах взывали к «Вертеру». «Вертер» должен сделать то, «Вертер» должен сделать это. Всегда «Вертер».

16 февраля 1943 года «Начальник» приказывал «Доре»: «Безотлагательно выясните у Вертера через Люси, эвакуируются ли Вязьма и Ржев». И 22 февраля: «Немедленно получите от Вертера планы Генерального штаба сухопутных войск относительно задач группы армий Клюге».

И каков был ответ? «Вертер» предоставил нужные сведения. Так кто же «Вертер»?

В начале марта армии группы «Центр» начали стратегическое сосредоточение для наступления на Курской дуге. Десять дивизий было переброшено в район Орла в расположение 2-й танковой армии. Эти перемещения, вместе с другими, необходимыми для наступления, поставили перед немецким Верховным главнокомандованием серьезные транспортные проблемы. В течение восемнадцати дней к местам назначения нужно было доставить в целом 320 железнодорожных составов. Весь план зависел от четкой работы транспорта. Это было ахиллесовой пятой операции «Цитадель». И русским сразу стали известны все детали.

Полковник Генерального штаба Герман Теске, впоследствии генерал транспортных войск, самый информированный в этой области человек, констатирует в своем эссе: «Русские, судя по всему, узнали о немецких планах стратегического сосредоточения на самой ранней стадии, потому что обе линии передислокации уже с середины марта подвергались постоянным значительным ударам. Поскольку для этих операций противник неизменно привлекал самые эффективные средства атаки, следует полагать, что их использование регулировалось высшим стратегическим командованием».

Другими словами, советское Верховное Главнокомандование располагало настолько точной, надежной и детальной информацией относительно передислокации немцев при подготовке к «Цитадели», что имело возможность направлять контршаги на стратегическом уровне. Лишь исключительный дар импровизации, продемонстрированный немецкими инженерами-железнодорожниками, не позволил опасно дезорганизовать передвижение воинских частей и техники. Но даже при этих условиях дела обстояли скверно.

15 апреля 1943 года Гитлер подписал боевой приказ № 6 для «Цитадели», и в нем начало наступления назначалось на 3 мая. Пять дней спустя, 20 апреля, «Дора» сообщила «Начальнику»: «Дата наступления под Курском, первоначально назначенная на первую неделю мая, отложена». И 29 апреля «Дора» добавила: «Новый день “Д” немецкого наступления — 12 июня».

Это сообщение было верным. Оно содержало одну из самых охраняемых тайн немецкого Вермахта, тайну, известную лишь десятку людей. 7 мая 1943 года «Начальник» проинструктировал «Дору»: «Узнайте у Вертера через Люси все детали планов и целей Генерального штаба сухопутных войск и срочно доложите». Ответ от «Доры» пришел уже 9 мая, длинное сообщение содержало более 120 кодированных групп: «Дора — Начальнику. От Вертера... Главное командование Вермахта уверено, что...».

И далее — масса информации о соображениях Главного командования сухопутных войск: их мысли по поводу Кубанского плацдарма, планы обороны Новороссийска и многие другие замыслы строжайшей секретности.

13 мая Москва получила следующее предупреждение: «Дора — Начальнику. От Вертера: немецкая разведка обнаружила сосредоточение советских войск в районах Курска, Вязьмы, Великие Луки».

30 мая Москва запросила точные данные о немецких наступательных планах: «Начальник — Доре. Срочно дайте задание Люси и Вертеру выяснить следующее: (1) Конкретно на каком участке южного сектора Восточного фронта немцы начнут наступление? (2) Каким силами и в каком направлении будет наноситься главный удар? (3) На каких других участках Восточного фронта немцы планируют наступательные операции?»

Пять дней спустя, 4 июня, за четыре недели до начала немецкого наступления на курском выступе, в радиограмме «Доре» давались распоряжения сосредоточить внимание всех агентов на своевременном информировании о дате, планах и целях наступления немцев под Курском.

10 июня молниеносный ответ от «Доры» содержал детальную информацию о приказах Манштейна от 28 мая моторизованным соединениям 4-й танковой армии.

12 июня, до того как первый немецкий солдат увидел новый сказочный танк, который, как надеялся Гитлер, определит исход «Цитадели», «Начальник» уже знал о существовании «Пантеры»: «Начальник — Доре. Дайте задание Люси и другим агентам собрать все данные о тяжелом танке “Пантера”. Важнейшие моменты: конструкция танка и технические характеристики, толщина брони. Оснащен ли огнеметами и установкой для дымовой завесы? Местоположение заводов, производящих этот танк. Объем производства в месяц?»

Ошарашивает уже дерзость вопросов. Они охватывают альфу и омегу военной тайны. Ответ «Доры» не был перехвачен, но нет сомнений, что он был полным и исчерпывающим.

Если сегодня просмотреть расшифрованные сообщения, переданные на частотах секретного швейцарского передатчика за недели, предшествующие «Цитадели», то уже почувствуешь значительность операции. А ведь немецкая служба безопасности перехватила лишь часть сообщений. Однако этого достаточно, чтобы понять, насколько превосходно работали агенты московского «Начальника».

Ему сообщили о составе немецких наступательных группировок в обоих пунктах прорыва фронта «Цитадели». Ему сообщили точное количество немецких танковых дивизий и их боевой состав. Ему сообщили план, участки главных ударов и первые боевые цели — Обоянь и Малоархангельск. Разумеется, нельзя считать совпадением, что именно эти два объекта оказались так мощно укреплены, что успешно противостояли атакам немецких войск.

«Начальник» в Москве знал содержание разговоров высших руководителей Главного командования Вермахта, ближайшего окружения Гитлера и Генерального штаба сухопутных войск.

Среди документов, попавших в распоряжение немцев, нет радиограммы с последней датой начала наступления «Цитадели». Сообщение о секретном совещании в Ставке фюрера 1 июля тоже отсутствует. Однако советские источники подтверждают, что эта информация тоже была получена Москвой.

Кто же тот человек, который ее предоставил? Больше двадцати лет продолжается охота на «Вертера». Но пока никому не удалось напасть на его след.

Сегодня известны все великие разведчики Второй мировой войны. Доктор Зорге, работавший на Сталина в Токио, 7 ноября 1964 года, в двадцатую годовщину его казни, посмертно удостоенный звания Героя Советского Союза. «Цицеро», человек Гиммлера в Анкаре, продававший полномочному представителю Гиммлера сфотографированные сверхсекретные документы, которые господин Хуге Кнатчбулл-Хугессен, посол Великобритании, хранил в своем сейфе. «Коро» — лейтенант Шульце-Бойзен, работавший на Москву в Берлине. Француженка — агент, скрывавшийся под именем «Кошка». «Кент» и «Жильбер» — главные агенты Москвы в Париже и Брюсселе. «Дора», «Сиси», «Люси», «Пакбо» и «Джим» — опора «Красной капеллы» в Швейцарии.

Только личность «Вертера» остается нераскрытой и по сей день. И тем не менее он, конечно, был одним из самых важных агентов, чьи сведения помогли решить исход войны.

Зорге выиграл битву за Москву, как теперь признают сами русские. «Вертер» существенно повлиял на то, как повернулась Курская битва, сражение, которое стало поворотным пунктом всей войны.

Каким был человек, который делал свое отчаянно рискованное дело прямо в логове льва, в Ставке фюрера, и для этого дела взял имя трагического героя немецкой литературы? Вертер как литературный герой символически воплощал пережитое самим Гёте в Ветцларе, его безнадежную любовь к Шарлотте Буфф, невесте Кристиана Кестнера. История его более современного тезки, который играл свою драматическую роль 150 лет спустя на сцене штаба фюрера, напротив, еще ждет своего автора.

Как и в случаях со многими другими разведчиками, начало деятельности «Вертера» нельзя определить с абсолютной точностью. Не известно даже, когда это имя впервые упоминается как источник в радиограммах, передаваемых из Швейцарии в Москву. Что известно наверняка, так это то, что он начал действовать летом 1942 года.

Примерно в то время, когда немецкая контрразведка в Берлине обложила советскую агентурную сеть «Красная капелла», «Коро», лейтенанта люфтваффе Харро Шульце-Бойзена, захватила служба радиобезопасности. Его великолепная организация с контактами в нескольких министерствах и военных ведомствах была уничтожена. Москва потеряла одного из своих лучших, самых надежных и самых фанатичных агентов.

Но уже через несколько недель брешь была закрыта. «Коро» заменил «Вертер». И «Вертер» информировал даже лучше и быстрее, чем «Коро». Александр Радо пересылал его сведения в первую очередь. На ключе в Женеве работала Рашель Дубендорфер, она же «Сиси». Связь между швейцарским центром и «Вертером» осуществлял, однако, Рудольф Рёсслер, он же «Люси», немецкий эмигрант и издатель гуманитарных брошюр в Люцерне.

Приглядимся к этому связному «Вертера». В октябре 1943 года швейцарская полиция захватила секретный передатчик Радо, после многих лет бесперебойной работы. Сам Радо исчез. Он укрылся среди швейцарских коммунистов, в месте, специально подготовленном для подобных обстоятельств.

Заместитель Радо, Александр Фут, подданный Британии, продолжил работу, но через несколько недель сам был схвачен на месте преступления у своего радиопередатчика. Вскоре Рашель Дубендорфер и, наконец, примерно в середине мая 1944 года Рудольф Рёсслер тоже попали в руки полиции.

Однако агенты Москвы недолго содержались под арестом. Одного за другим их освободили. И только когда война закончилась, швейцарский военный суд судил их за «шпионаж в пользу иностранного государства». Радо, его жену и Фута заочно приговорили к тюремному заключению на сроки от двенадцати месяцев до трех лет. Связные и радисты отделались короткими сроками лишения свободы и штрафами.

Но одно имя вообще не фигурировало в обвинительных заключениях — имя Рудольфа Рёсслера. Швейцарский Генеральный штаб письменно засвидетельствовал, что во время войны Рёсслер сотрудничал со швейцарской службой безопасности и оказал ценные услуги. Военный суд на этой основе объявил, что снимает с него обвинения.

Этот вердикт швейцарского дивизионного суда от 23 октября 1945 года, следовательно, устанавливает, что Рудольф Рёсслер был двойным агентом. Человек, руководивший «Вертером», одновременно работал и на швейцарскую, и на советскую разведки.

Этот факт подтверждается также еще в одном швейцарском документе — приговоре суда 1953 года, в котором шпион Рёсслер снова оказывается главным обвиняемым. Как леопард не может изменить своих пятен, так Рёсслер, очевидно, не мог перестать шпионить. После войны он опять работал на Восточный блок, на этот раз на разведку Чехословакии. Он поставлял отличную информацию о военных секретах Федеративной Республики Германии, предполагаемой структуре будущей немецкой армии, вооружении размещенных в Западной Германии формирований США, результатах маневров, моделях реактивных бомбардировщиков и военных базах на полуострове Ютландия. Короче, те самые военные секреты, которые он во время войны собирал в немецких военных источниках. За шесть лет, с 1947 по 1953 год, Рёсслер представил 160 донесений, примерно по 20 страниц каждое. За эту работу он получил гонорар в 48 000 швейцарских франков плюс издержки.

Он споткнулся в 1953 году, когда что-то пошло не так с его дюссельдорфским адресом прикрытия. Рёсслер обычно отправлял свои донесения «Джозефу Рудольфу, Линиенштрассе, 106». Но одна посылка, которую по какой-то причине не смогли доставить, была возвращена ее фиктивному отправителю «Джозефу Шварцу, Цюрих». Швейцарское почтовое ведомство не обнаружило Джозефа Шварца и вскрыло посылку. В банке меда они нашли микрофильмы с пугающей военной информацией.

На этот раз Рёсслеру не помогла работа на швейцарскую разведку во время войны. Его судили за шпионаж в пользу иностранного государства и приговорили к двенадцати месяцам лишения свободы. Он отбыл срок. Прожил еще несколько лет и умер в 1958 году. Его похоронили на деревенском кладбище Криенса в кантоне Люцерна.

Официальное обвинение, выдвинутое швейцарским прокурором против Рёсслера и его друга Ксавера Шнипера 14 июля 1953 года, содержит следующее краткое описание карьеры Рёсслера в качестве шпиона: «Весной 1939 года Шнипер познакомился с офицером швейцарской разведки, майором Хаусманом. Осенью того же года Шнипер склонил Рёсслера собирать для него информацию. Как посредник Рёсслер впоследствии, до 1944 года, снабжал майора Хаусмана информацией чрезвычайной ценности для швейцарской разведки. С осени 1942 года Рёсслер пересылал значительную часть своих сведений, представлявших особый интерес для союзников, другу в Женеве, который, в свою очередь, передавал ее Рашель Дубендорфер для русской разведки. Русская агентурная сеть, действовавшая тогда в Западной Европе и располагавшая большим количеством передатчиков, с тех пор стала известна под названием «Русская капелла». В этой организации Рёсслер носил кодовое имя «Люси». Зимой 1943 — 1944 годов полиция захватила русские передатчики, работавшие в Женеве и Лозанне. Против членов организации было возбуждено уголовное дело по обвинению в шпионаже, наносившем ущерб иностранным государствам. В число обвиняемых входил Рёсслер, который находился под стражей с 9 мая до 6 сентября 1944 года. 23 октября 1945 года дивизионный суд «2В» признал его виновным в систематической шпионской деятельности против иностранных государств, но на основании статьи 20 Уголовного кодекса объявил невиновным. Так и не установлено, от кого Рёсслер получал в то время информацию и каким образом она передавалась. Однако поставщиком информации он, безусловно, был выдающимся».

Такая оценка швейцарского прокурора, без сомнения, справедлива. Однако важность двух моментов он в своем докладе преуменьшил: Рёсслер приехал в Швейцарию не как безобидный эмигрант, а как хорошо подготовленный советский агент, создавший в Германии важную агентурную сеть для дня «Д», то есть на случай войны. Чтобы иметь как можно меньше проблем с организациями швейцарской контрразведки, он, когда война разразилась, вошел в контакт и с ними. Таким образом Рёсслер стал двойным агентом, однако его главной работой являлась служба советской разведке. Мастерство Рёсслера подтверждает тот факт, что он не только был информатором швейцарской разведки, но и имел также самый прямой выход на отделы по сбору информации швейцарской секретной службы, отделы, в которых для швейцарского Генерального штаба собиралась и анализировалась вся секретная информация о Германии.

Таким образом, Рёсслер не только располагал информацией, поступающей к нему от собственной сети в Германии, но и имел доступ к секретным материалам, которые шли из Германии по швейцарским тайным каналам в Бюро Ха Секции V швейцарского Генерального штаба. Русские в результате оказались в выигрыше. Советская агентурная сеть в Швейцарии стоила 30 000 долларов в месяц. Но за эти 30 000 долларов «Начальник» в Москве получал не только материалы, собранные его собственной коммунистической организацией. Благодаря Рёсслеру эта сумма включала своего рода подписку на всю важную информацию, которую швейцарская секретная служба получала о Германии за свой счет и от собственных отличных агентов. Поистине уникальное достижение в истории шпионажа.

Вот два документа, неоспоримо доказывающие, что Рёсслер действительно передавал Москве материалы из швейцарских источников. 17 апреля 1943 года Александр Радо отправил в Москву донесение с подробными данными о количественном составе немецких армий на Востоке. Наиболее важные фрагменты шифровки звучали так: «Дора — Начальнику. Результаты всеобщей мобилизации в ряды Вермахта с 1 января 1943 года: увеличение количества годных к строевой службе за счет нового призыва — 286 000. Плюс... (несколько слов искажены) 290 000. Плюс за счет перевода из других частей Вермахта и добровольцев — более 95 000 человек. Получивших отсрочку от призыва на данный момент — еще 57 000 молодых добровольцев. Из учебных соединений некоторые строительные батальоны и батальоны самообороны годных для гарнизонной службы или только к нестроевой переведены в люфтваффе и организацию Тодта. Среднее увеличение личного состава годных к действительной военной службе, военнослужащих, выписанных из госпиталей, и т.д. — только 190 000 человек».

Счастливое стечете обстоятельств позволяет нам доказать, что эти важные сведения Радо позаимствовал в швейцарской секретной службе. 14 апреля 1943 года, за три дня до того, как он отправил свою шифровку, майор Хаусман передал в швейцарский Генеральный штаб секретную докладную записку № 623 следующего содержания: «Результаты тотальной мобилизации в немецкий Вермахте 1 января 1943 года. (1) Армия: увеличение численности личного состава за счет годных к строевой новобранцев: 286 000 человек. Еще примерно 290 000 человек, подлежащих призыву с апреля по июнь, получили отсрочку. Увеличение численности годных к строевой за счет специального добровольного набора: 108 000. Увеличение личного состава годных к гарнизонной службе и только к нестроевой за счет специального добровольного набора: 62 000. Увеличение за счет перевода из других родов войск Вермахта и набора призывников военного времени и несовершеннолетних: более 95 000; еще 57 000 (призывники военного времени) получили отсрочку. Подразделения годных к гарнизонной службе или только к нестроевой переводились и переводятся в массовом масштабе из учебных соединений в формирования, непосредственно не участвующие в боевых действиях, такие, например, как местная оборона и строительные части люфтваффе и организацию Тодта. Среднее увеличение годных к действительной военной службе, военнослужащих, выписанных из госпиталей и т.д. — только 190 000 за первые три месяца текущего года...»

Это донесение лишь одно из примерно 25 000, которые Бюро Хаусмана (кодовое название «Бюро Ха») представило швейцарскому главнокомандованию в течение войны. С 1963 года оно хранится в немецком Военном архиве в Кобленце под грифом «секретно». Сборник шифров, который мог бы раскрыть агентов, недоступен.

Эти документы свидетельствуют о высокой степени насыщенности руководства Третьего рейха иностранными агентами. Немецкие военные структуры и министерства буквально кишели шпионами. Пока Гестапо и СД, Служба безопасности, следили за народом, выискивая политических оппозиционеров, недовольных и пораженцев, пока Народный суд Фрайслера в огромных количествах выносил смертные приговоры за второразрядные и третьеразрядные проступки, по-настоящему опасные и беспощадные собиратели информации на высоких военных и политических постах оставались незамеченными и нераскрытыми.

Кто они? Что заставляло их работать на швейцарскую разведку и на Москву?

Задолго до войны майор Хаусман создал в Германии секретную организацию для информирования швейцарского Генерального штаба о ходе военных событий, о замыслах и целях руководства национал-социалистов. За счет вербовки сотрудников в военном командовании была организована прекрасно замаскированная сеть информаторов.

Когда война началась, эта организация поставляла исключительно ценный материал. Информация доставлялась в Швейцарию частично курьерами из Берлина, Кельна и Мюнхена (в большинстве случаев эти люди пересекали границу нелегально), частично в дипломатическом багаже. Кроме того, зачастую путешествующие коммерсанты по разным причинам предоставляли себя в распоряжение агентов.

Благодаря поразительной сноровке особенно важные сведения шли в Швейцарию, в Бюро Хаусмана, прямо из Ставки фюрера или с его берлинского ретрансляционного передатчика. Таким образом, например, в последнюю неделю марта 1940 года швейцарскому высшему командованию стала известна дата нападения немцев на Норвегию и Данию, причем точный день и час.

Швейцарский Генеральный штаб и Федеральное собрание решили поделиться этой информацией с Уинстоном Черчиллем, тогда военно-морским министром. Он получил ее 30 марта и 3 апреля представил на рассмотрение Военного кабинета в Лондоне. Там сенсационное известие, как и другие донесения из Швейцарии, расценили как фантастическое. Премьер-министр Чемберлен отказался рассматривать его всерьез. Сотню часов спустя немецкие войска оккупировали Данию и Норвегию.

Это классический пример того, как прекрасная работа агентов оказывается бессмысленной, если их информация неправильно расценивается штабами. По этой причине получатель любого разведывательного донесения всегда желает знать источник, из которого оно исходит, чтобы оценить, надежна информация или нет.

Весь разведывательный материал Бюро Хаусмана теперь хранится засекреченным в Военном архиве Кобленца в форме 771 35-мм фильма по 36 кадров каждый. Господин Хаусман передал эти ценные материалы в архив для военных исследований, но оговорил в контракте, что ни один документ не может быть опубликован без его специального разрешения.

Документы представляют собой непрерывный ряд ежедневных докладов Хаусмана швейцарскому Генеральному штабу с 31 августа 1939 года по 30 апреля 1945 года. После просмотра фильмов не остается ни малейших сомнений, что информаторы майора Хаусмана работали в высших немецких военных структурах и что он имел сотрудников даже в ближайшем окружении Гитлера.

Особый интерес представляют донесения, которые Хаусман получал из отделов Генерального штаба вооруженных сил и командующего армией резерва. Это текущие отчеты о военных операциях во Франции и Италии, действиях люфтваффе и новости экономики. Передвижение войск, ситуация в немецких резервных частях, детали содержания специальных учебных курсов и районах учений — все это было его ежедневным хлебом. Списки убитых в боях и общие потери Хаусман передавал швейцарскому главнокомандованию практически каждый день и в мельчайших деталях.

Хаусман, кроме того, получал информацию из ближайшего окружения рейхсфюрера СС. Другой его информатор, судя по всему, занимал ключевую позицию в немецком Министерстве иностранных дел, поскольку фрагменты и даже фотографии подлинных секретных меморандумов, представленных Гитлеру для ознакомления или подписания Гевелом, чиновником по связям с Министерством иностранных дел в Ставке фюрера, тоже присутствуют в архивах Хаусмана.

Важные директивы немецкого Министерства иностранных дел доставлялись Хаусману из немецких посольств в Берне и Стокгольме.

Таким образом, швейцарский Генеральный штаб и Федеральное собрание были более чем хорошо информированы о сверхсекретных военных и экономических условиях в Германии. Учитывая нейтралитет Швейцарии, это не такая уж трагедия — если бы Рудольф Рёсслер не передавал эти разведывательные жемчужины «Начальнику» в Москве.

Понятно, что немецкая контрразведка делала все, что могла, чтобы выследить загадочных поставщиков сообщений с того момента, как расшифрованные радиограммы от Александра Радо, в которых в качестве источника упоминался «Вертер», впервые попали на стол немецких специалистов радиобезопасности.

Первый вопрос, который задавали себе немецкие охотники за шпионами: как сведения попадают в Швейцарию?

В конце марта 1942 года Отдел внешней контрразведки получил информацию, что швейцарский консул в Кельне часто выезжает в Швейцарию. И не только часто, но и очень неожиданно. Он нередко отменяет уже назначенные встречи и собрания, потому что через несколько часов должен попасть на поезд Кельн — Базель. Дипломат путешествовал в курьерском купе, и его багаж, как правило, состоял из черного портфеля.

29 марта была совершена попытка незаметно взглянуть на содержимое этого портфеля. Она, однако, окончилась ничем, поскольку путешественник был исключительно бдителен. Сотрудникам службы безопасности удалось лишь сфотографировать портфель снаружи.

По этой фотографии была изготовлена точная копия портфеля. Во время следующей поездки консула была совершена попытка поменять портфели. Когда консул проходил через контрольный барьер на платформе, его прижали пять очень торопливых «отъезжающих». Один из них так сильно толкнул его сзади, что заставил выронить портфель.

Другой «отъезжающий» уже был готов с вежливым поклоном подать ему замену. Но и этот план сорвался, потому что консул, в традициях британских дипломатов, для надежности тонкой цепью пристегнул портфель к запястью.

Возможно, это совпадение — но очень подозрительное совпадение, — что 31 марта 1942 года, то есть уже через два дня после первого выступления немецкой контрразведки против дипломатического портфеля, майор Хаусман представил своему генералу доклад о последних директивах Ставки фюрера по поводу планируемого летнего наступления 1942 года. Доклад начинается следующими словами: «Ставка Гитлера издала приказы...» Затем идет точное описание направлений передислокации немецких армейских резервов.

Хаусман продолжает: «Немецкое руководство приняло решение немедленно ввести в бой основную часть находящихся в Центральной России армейских соединений, не дожидаясь завершения стратегического сосредоточения на Украине. Существуют веские причины для подобного решения, и самая существенная—необходимость укрепить передовые позиции от Новгорода до Курска... до начала немецкого наступления под Харьковом и в излучине Донца. Одновременно с этой операцией, решение о которой уже окончательно принято немецким Генеральным штабом сухопутных войск, немецкое руководство намеревается... сковать как можно больше сухопутных и воздушных сил русских на большой дуге западнее Москвы (от Калинина до Калуги) — смотрите также другие доклады по этому вопросу».

Это квинтэссенция оперативного плана немецкого летнего наступления в 1942 году, плана, который еще находился в стадии разработки. Чтобы осознать значение этого доклада, необходимо помнить, что, согласно журналу Генерального штаба сухопутных войск, планы стратегического сосредоточения для летнего наступления впервые обсуждались всего за три дня до этого доклада, 28 марта 1942 года, на секретном совещании в Ставке фюрера. Насколько секретным было это совещание, явствует из доклада генерала Варлимонта, заместителя начальника Генерального штаба сухопутных войск по оперативным вопросам. Он пишет: «На специальном совещании в Ставке во второй половине дня 28 марта, на которое из соображений безопасности был вызван только узкий круг высших офицеров из Генеральных штабов Вермахта, сухопутных войск и Главного штаба люфтваффе, начальник Генерального штаба сухопутных войск сделал подробный доклад о планируемых стратегических сосредоточениях сил для летней кампании в соответствии с данными ему устными указаниями».

Варлимонт делает следующее заключение: «Москва на тот момент полностью исключалась из списка целей наступления — вопреки записи в дневнике Геббельса». Это ссылка на отдельную запись, сделанную Геббельсом в своем дневнике 20 марта. В ней Москва фигурирует как цель летнего наступления. Политический наперсник Гитлера, таким образом, был информирован много хуже, чем швейцарский Генеральный штаб и, благодаря Рёсслеру, советское Верховное Главнокомандование.

Сия история настолько ошеломительна, что в нее было бы невозможно поверить, если бы не свидетельства бесспорно подлинных документов. 28 марта, во второй половине дня, в Ставке фюрера состоялось секретное совещание. Через три дня резюме разговора ложится на стол генерала Гвисана в Берне. И еще через двадцать четыре часа, 1 апреля, Рашель Дубендорфер отстукивает на своем тайном передатчике в Женеве: «Дора — Начальнику: первые распоряжения на немецкое летнее наступление...»

Интересно, что в этой шифровке в качестве источника информации фигурирует не «Вертер», в ней указывается «от Тедди». И «Тедди» — имя прикрытия швейцарского информатора в немецком Главном командовании сухопутных войск. Это наводит на мысль, что доклады из швейцарского источника в Ставке фюрера не совпадали с информациями «Вертера». Другими словами, в интенсивно охраняемом «Вольфшанце» Гитлера был не один шпион.

Немецкие сотрудники радиобезопасности впервые заподозрили это еще в 1944 году. Было расшифровано более 1000 перехваченных сообщений, которыми обменивались «Начальник» и его агенты. Личность «Начальника» была известна. «Кента» и «Жильбера», руководителей разведки во Франции и Бельгии, окружили. Установили личности «Доры» и «Люси», а также имена их радистов и связных.

Но ничего не удавалось выяснить об информаторах, которые были внутри Ставки Гитлера, в Генеральном штабе Вермахта и Генеральном штабе сухопутных войск.

Отряды слежения ближнего радиуса из специальной радиочасти полиции Вермахта, которая обычно занималась мониторингом переговоров в эфире за линией фронта, в обстановке строжайшей секретности расположились в районе Ставки фюрера и Генерального штаба сухопутных войск в лесу Мауервальд около Растенбурга. Но не обнаружили даже следов нелегального радиосообщения.

Специальные отряды радиоперехвата на коротких волнах неделями непрерывно контролировали Ставку фюрера. Ничего. Никаких подозрительных радиопереговоров.

Однако перехваченные шифровки доказывали, что как минимум часть информации доходила из Восточной Пруссии до Женевы за считанные часы. Это было возможно только по радио, поскольку телефонные линии уже давно прослушивались самым тщательным образом.

Это просто должно было быть радио. Но никаких нелегальных выходов в эфир не отследили. Не кажется ли неизбежным вывод, что утечка происходила по легальным радиоканалам? Что, если информация шла с обычных передатчиков Ставки фюрера, передатчиков, которые передавали приказы армейским группам и армиям? Или непосредственно из Растенбурга или из Берлина с ретрансляционного передатчика.

Радисты там получали указания по поводу частоты и уже зашифрованные тексты. Что они отстукивали и куда это шло — им было не известно. Что, если кто-то поручал радисту отправить зашифрованное сообщение на частоте, которую Рёсслер или Хаусман прослушивали в Швейцарии? Однако это подозрение отвергли как абсурдное. Правда, оно было бы самым простым решением, однако казалось абсолютно невероятным. Оно предполагало, например, что этим занимался очень высокопоставленный офицер связи Генерального штаба вооруженных сил, что Рёсслер знал шифр и что в процесс был также вовлечен старший штабной офицер в штабе армии или группы армий. Дело в том, что отправленные шифровки все регистрировались и указывался получатель; в случае проверки старший офицер (либо начальник оперативного отдела, либо другой офицер подобного ранга) должен был бы подтвердить получение. Это казалось невозможным.

Так уж и невозможно? И другого объяснения нет.

Только таким способом, самым незамысловатым и в то же время самым хитроумным, мог Рёсслер, он же «Люси», получать срочную информацию из Ставки фюрера и Генерального штаба сухопутных войск.

Это было достаточно просто. Определенная частота прослушивалась в Швейцарии в определенные часы; те самые часы, в которые выходили на связь из Ставки или Берлина. Если сообщение содержало позывной WRTR, они знали, что оно предназначается для швейцарских ушей, и записывали его.

Но ведь время от времени код меняли? Конечно, но код можно передать через курьера. Все было возможно — если начальник Управления связи Вермахта в Генеральном штабе сухопутных войск или один из его высших офицеров входили в команду «Вертера».

А сам «Вертер»? Может быть, он вообще не человек? Может, это имя—лишь вывеска, за которой скрывался генеральский заговор в Ставке фюрера, тайная организация, которая из политической вражды поставляла военные секреты Гитлера швейцарскому агенту Рёсслеру ? В этом случае организация «Вертер» была бы совсем не советским агентом, а источником швейцарской разведки, который даже не знал, что его информация передавалась Сталину. Это теория часто муссируется в последние годы. Похоже, такое объяснение вполне устраивает немецкую публику.

Однако существует весьма показательный способ убедиться в обратном. Если информация «Вертера», переданная «Люси» «Начальнику», идентична швейцарским материалам, полученным от немецкого высшего командования, то майор Хаусман должен располагать столь же подробными и точными сведениями о Курской битве, как «Люси» и через него Кремль.

Так ли было на самом деле? 25 июня Хаусман в секретной записке № 1027 доложил о стратегическом сосредоточении 4-й танковой армии на Южном фронте курского выступа. Но его записка удивительно расплывчата. В ней нет ни даты наступления, ни его целей. Вместо этого подробно излагаются фиктивные приказы Гитлера, касающиеся генерала Йодля. Уже 8 июля в записке Хаусмана № 1105 все еще высказывается мнение, что сражение на курском выступе совсем не немецкое наступление, а результат советского наступления.

Шифровки Рёсслера «Начальнику», безусловно, не могли основываться на этой информации; его сведения были настолько точны, что Никита Хрущев, тогда член Военного совета в звании генерал-лейтенанта, вместе с генералом армии Ватутиным лично прибыли в штаб Воронежского фронта 2 июля 1943 года, чтобы проинформировать о дате немецкого наступления.

Вывод неизбежен — как минимум, это чрезвычайно важное послание от «Вертера» не являлось вторым экземпляром. Оно было оригиналом — только для Москвы!

Не будет ли резонным заключить, что «Вертер» был советским агентом, и исключительно советским? Настолько исключительно, что даже Рёсслер не осмеливался предоставлять его сведения швейцарцам. Это, кстати, был логичный шаг, поскольку советская разведка осмотрительно не делилась информацией от своих агентов даже с собственными союзниками.

Русский агент «Вертер», по всей вероятности, был человеком, пользующимся доверием Москвы. Может быть, подобным Сведе Веннерсторму, который, будучи майором шведских вооруженных сил, пятнадцать лет работал на советскую разведку и тайно имел чин русского генерала. Лишь по случайности его задержали 20 июня 1963 года, как раз тогда, когда он надеялся ускользнуть из страны.

«Вертер», напротив, до сих пор не разоблачен. Наслаждается ли он и сейчас плодами своей измены в каком-нибудь уголке земного шара? Ждет ли он новой работы? Или возможно, еще работает?

Кодовые имена агентов советской разведки никогда не бывают случайными или бессмысленными. Они всегда имеют какое-то отношение к самому агенту. «Дора» — измененное прочтение Радо. «Пакбо», имя прикрытия источника Радо по вопросам политической оппозиции Гитлеру и Муссолини, составлено из имен швейцарского журналиста Отто Пюндера и его итальянских сотрудников. «Тэйлор», фигурирующий в шифровках Радо в качестве источника экономических сведений, — английский перевод фамилии немецкого агента Шнайдера. «Люси», кодовое имя Рёсслера — производное от места его проживания, Люцерны. «Сиси» звали Рашель Дубендорфер, когда она была маленькой.

Как же тогда с «Вертером»? Может быть, имя указывает на его литературные интересы или какую-то его научную работу по творчеству Гёте? Или это своего рода фонетическая калька русского слова вертеп, которое значит — логово разбойников и, согласно одной теории, символизирует Ставку фюрера?

Или нужно согласиться с другой теорией, в наше время разделяемой большинством, по которой «Вертер» был собирательным именем многих информаторов, чьи отдельные донесения Рёсслер соединял и отправлял со ссылкой на «Вертера»? Такое объяснение заманчиво по разным соображениям. Форма и содержание многих депеш «Вертера», казалось бы, подтверждают его. Всесторонний охват большого количества разнообразных сфер, быстрое предоставление детальной информации — мог ли один человек справиться со всем этим? Один человек, который вдобавок к роли изменника должен был занимать важный пост и делать свою работу хорошо, дабы ее не потерять. К тому же есть несколько интересных ошибок и оплошностей того рода, какие могут возникать при коллективной деятельности.

С другой стороны, для советской разведки не характерно посылать инструкции фантому, руководить фантомом или представлял, фантом к специальным наградам. Когда русские доверяют сведениям агента, можно быть уверенным, что они его прекрасно знают. Как-никак знакомство с источником информации имеет решающее значение для ее правильной оценки.

В задачу этой книги не входит осуществлять расследование. Все, что мы хотели сделать, это определить истинное место этого таинственного шпиона и предоставленной им информации советской стороне в общей картине операции «Цитадель». В этой картине все еще не раскрытый «Вертер» стоит на полях главного сражения всей войны в России, а может, и всей военной истории.

Мы говорим: на полях — потому что объяснить течение и исход операции «Цитадель» только участием «Вертера» означало бы недооценить огромные воевавшие силы, принятые смелые решения, а также достижения и ошибки обоих противников. Гигантская Курская битва явилась кульминационным моментом войны на Востоке, поворотным пунктом кампании в России. И этот исторический поворот произошел конечно же не только вследствие деятельности одного агента.

На вопрос, почему столь успешно начавшаяся Курская битва в итоге была проиграна, почему последнее крупное немецкое наступление потерпело фиаско, несмотря на огромное количество живой силы и техники, можно ответить, лишь вернувшись назад, к последним неделям 1942 года и началу 1943-го.