Выжженная Земля

1. Четвёртая битва за Харьков

11-й корпус в безнадежном положении—Паника в 282-й пехотной дивизии — Советские танки входят в город — 6-я танковая дивизия спасает день — Т-34 Ротмистрова бегут в укрытие — Драма у моря подсолнухов — Гитлер: «Харьков сдавать нельзя» — Манштейн: «Лучше я потеряю город, чем армию» — «Мой фюрер, я прошу свободы действий».

Полковник Зёргель, командир 73-го мотопехотного полка, принял командование нижнесаксонско—вестфальской 19-й танковой дивизией после смерти генерала Шмидта. Русские энергично наступали, и основная часть дивизии в результате оказалась в мешке у Грайворона, где уже находились 255-я пехотная дивизия, части 57 и 332-й пехотных дивизий, а также силезская 11-я танковая дивизия. Командование этими силами взял на себя генерал Поппе.

Четыре советские армии атаковали окруженные ежами позиции ударных групп, но прорвать стены мешка не смогли. Напротив, 11 и 19-я танковые дивизии, сконцентрировав все свои штурмовые орудия и танки, пробили коридор, и в драматичной борьбе окруженные полки пехотной дивизии сумели прорваться в направлении Ахтырки, где передовые части дивизии «Великая Германия» уже приготовили для них позиции. Они развернулись и заняли новую линию.

Таким образом, 48-й танковый корпус генерала фон Кнобельсдорфа, совместно с другими быстрыми дивизиями танковой армии, опять остановили советское наступление на Днепр между Сумами и Ахтыркой. Однако недостаток мобильных резервов нс позволил перекрыть разорванный во многих местах фронт, и опасность советского прорыва сохранялась. Это опасение тяжелым бременем лежало на испытанной группе армий «Юг». Если противник предпримет атаку на прорыв северо-западнее Харькова или южнее, у Миуса, тогда ничто не помешает ему выйти к Днепру.

Эти «письмена на стене», или скорее на карте обстановки, очень беспокоили всех офицеров. Если русские сейчас смогут форсировать Днепр, группе армий конец. Чтобы предотвратить подобное развитие событий, нужен, по крайней мере, минимум резервов. Однако откуда они возьмутся при стратегии держаться за все и ничего не сдавать? Харьков был последним примером этой стратегии. Гитлер приказал защищать город. Но если выполнить его приказ, не будет ли его возможная потеря означать также и потерю всего 11-го корпуса с его шестью дивизиями? Целых шесть дивизий! Как раз те силы, которые, если оставить Харьков, могли бы предотвратить опасность на Миусе и северном крыле группы армий. Но Гитлер приказал: «Харьков удержать».

Обеспечить выполнение этого приказа должен был генерал танковых войск Эрхард Раус, австриец, опытный и имеющий множество наград танковый командир, о котором мы уже говорили на страницах этой книги — в ту ледяную новогоднюю ночь 1942 — 1943 годов, на поле битвы у Тацинской, когда судьба Сталинграда еще не была предрешена. Теперь на Донце он и его 11-й корпус снова получили задачу в решающий момент остановить главный советский удар.

Армии генерала Ватутина, прорвавшись через северное крыло 4-й танковой армии Гота, уже заливали Полтавский бассейн. Если теперь армии Степного фронта генерала Конева сумеют быстро пробиться через Харьков к Днепру, группе армий Манштейна придет конец, а группа армий фон Клейста в Крыму будет отрезана.

Именно эта забота не давала генерал-фельдмаршалам спать. Жизненно важно было, чтобы генерал Раус не позволил Коневу прорваться и сковывал бы его силы, пока генерал-полковник Г от не остановит танковые армии Ватутина.

Со своими собственными четырьмя дивизиями (168, 198, 106 и 320-й пехотными дивизиями), а также с двумя формированиями 4-й танковой армии, которые были приданы 11-му корпусу после русского прорыва (167-й пехотной дивизией и 6-й танковой дивизией) Раус медленно отступал к внешнему оборонительному поясу Харькова.

Стояли жаркие осенние дни. Над дорогами висели густые облака пыли.

«Харьков удержать!»

Шесть месяцев назад даже отборные полки мотопехотной дивизии «Великая Германия» и две танковые дивизии СС «Рейх» и «Лейбштандарт» оказались не способны отстоять город. А теперь его удержат шесть жестоко потрепанных дивизий? 11 августа Гитлер отправил в Харьков испытанную берлинскую 3-ю танковую дивизию прикрывать открытый левый фланг генерала Рауса.

Полки генерала Вестховена двинулись с Миуса, этой реки осетров, загрохотали мимо Сталина и через поле битвы, откуда в конце июля тяжелыми контратаками выбили с позиций батальоны советской 5-й ударной и 2-й гвардейской армий.

Сидя в бронетранспортере командира 2-й роты 3-го мотопехотного полка, обер-ефрейтор Отто Теннинг снова увидел страшное поле сражения, где несколько дней назад его дивизия уничтожила советский плацдарм.

Тысячи тел русских лежали на огромной выжженной солнцем равнине. Многие из них и сейчас крепко сжимали руками свои штыки или короткие рукоятки противотанковых ручных гранат.

Тошнотворный запах смерти разливался над полями. Солдаты в бронетранспортерах зажимали носы платками. Содрогнувшись, Теннинг сказал себе: «Вот наша работа».

Поднявшаяся пыль осаждалась на машинах 3-го мотопехотного полка и пеленой закрывала зрелище. Пыль садилась на руки, каски, лица и на зеленые помидоры, которые Теннинг положил на броневой лист над сиденьем водителя рядом с пулеметом, чтобы они быстрее дозрели на солнце. Люди ехали сражаться за Харьков. Они почти доехали до деревни, о которой никто из них до сих пор не слышал, до деревни, чье название навсегда врежется им в память как место кровавого побоища — Полевое.

3-я танковая дивизия действовала на левом открытом фланге 11 -го корпуса в окрестностях Харькова. Слева от нее не было ничего, только брешь в линии фронта, отделяющая 4-ю танковую армию Гота от оперативной группы Кемпфа, брешь, через которую входили армии генерала Ватутина. Некоторые из них уже окружали город.

Огромные склады, созданные в районе Харькова по приказу Гитлера и содержащие трехмесячный запас всего, что может понадобиться двум армиям, были обречены. Все, чего так не хватало в Германии, здесь в неимоверных количествах вот-вот попадет в руки противника.

Один из таких складов группы армий «Юг» находился в колхозе «Фески» примерно в двадцати пяти километрах северо-западнее Харькова. В огромных пакгаузах и подземных погребах, оборудованных подъездными путями, соединяющимися с основной линией, хранилась годовая продукция алкогольной промышленности Франции, а также миллионы сигарет, сигар и банок консервов. Достаточно для спокойной жизни среднего по величине города в течение шести месяцев.

У начальника снабжения 3-го танкового корпуса сердце обливалось кровью при мысли, что этот склад тоже скоро окажется в распоряжении врага. Поэтому он послал сообщения во все дивизии, с которыми мог связаться: высылайте весь свободный транспорт и забирайте, сколько сможете увезти.

Он не слишком обольщался. Уже давно все части жаловались на недостаток транспорта, когда вставала какая-либо транспортная задача. Но на любой войне, когда это вопрос еды или алкоголя, солдаты независимо от национальности неизменно преодолевают все затруднения. К своему удивлению, начальник снабжения обнаружил перед складом большое количество машин.

Это было новое подтверждение (если вообще нужны какие-либо подтверждения), как раздуты, несмотря на обратные утверждения, транспортные подразделения многих соединений. Они развозили значительную часть содержимого складов, чем, конечно, помогали службе снабжения, но часто во время отступлений перегружали главные дороги и мешали передвижению боевых сил.

Правда, сейчас в случае с «Фески» эта дурная практика сослужила хорошую службу. За два дня транспорт примерно дюжины дивизий взял на борт основную часть ценных товаров и доставил их войскам оперативной группы «Кемпф». Это соединение только что переименовали в 8-ю армию, и теперь ею командовал генерал Вёлер, бывший начальник штаба Манштейна. Единственное, что не вызвало интереса солдат, — большие оплетенные бутыли с водкой. Их оставили, в конце концов и так было трудно выбрать между французским коньяком, испанским портвейном и итальянским кьянти. Кому нужна водка?

Никто, разумеется, не подозревал, что проигнорированная русская водка превратится в эффективное секретное оружие. Но случилось именно так. Как только русские добрались до склада, боевой дух их полков на время испарился. Им потребовалось около трех дней, чтобы опустошить все оплетенные бутыли с водкой. Поразительное достижение.

Отто Теннинг записал в своем дневнике: «Пока «товарищи» на другой стороне, забыв об этой проклятой войне, отсыпались с похмелья, недавно переброшенная моторизованная дивизия СС «Викинг» спокойно окопалась на высоте за «Фески». Таким образом, прорыв во фланг группы Рауса с севера не состоялся. Харьков оказался в безопасности еще на сорок восемь часов. А это в сложных расчетах Манштейна значило немало.

Карта 35. Четвертое сражение за Харьков. Город держался. Тем не менее 22 августа 1943 года Манштейн приказал 11-му армейскому корпусу оставить Харьков. Корпус был ему нужен, чтобы предотвратить советский прорыв к Днепру.

Однако военная удача капризна. Очень редко она долго держит одну сторону. Война не математическая задача. Исход всех сражений в значительной степени зависит от непредсказуемых составляющих: силы духа солдата, решительности командира, а также и от робости командира, страха и, самое худшее, паники, которая может охватить часть.

Это снова проявилось в Харькове. Новая 282-я пехотная дивизия, сформированная во Франции в 1942 году, многие офицеры и солдаты которой не имели боевого опыта на Востоке, стояла на стыке 11 и 52-го корпусов. Она еще была оснащена конным транспортом, пулеметами «MG-34», а для противотанковой обороны имела только 37-мм орудия.

В ходе боя полкам дивизии пришлось отступить со своих хорошо укрепленных позиций на Донце. 10 августа 848-й гренадерский полк на левом крыле был неожиданно атакован крупным советским танковым соединением.

Оказаться в центре танковой атаки во время отступления—очень опасное дело даже для опытных и закаленных в боях частей. 848-му гренадерскому полку оно оказалось не по силам.Полк понес тяжелейшие потери, и распространилась паника. Полк разбежался, его остатки отступили в Харьков.

Инцидент вызвал цепную реакцию на слабом немецком фронте. Вся дивизия оказалась охваченной смятением, советские танковые части беспрепятственно прошли через отступающие немецкие войска. Подполковник фон Лоффельхольц, начальник оперативного отдела, отчаянно пытался остановить разбегающихся немцев, но не смог. В отчаянии по поводу трагедии, за которую он ни в коем случае не нес ответственности, но которая могла привести к потере Харькова, он встретил советские Т-34 один с пистолетом в руках. Русские танки, раздавив его, прогромыхали в направлении Харькова. Они вошли в восточную часть города, ударили по тракторному заводу. Они въехали в ворота цехов, где работали сталевары, где стучали пневматические кузнечные прессы, где десятки тысяч рук производили детали для немецких танков. Означало ли это конец немецкого сопротивления в Харькове? Ослабеет ли оборонительная мощь немецких дивизий в панике и хаосе?

С ужасом штаб группы армий наблюдал падение боевого духа. Впервые с начала войны возникла пугающая мысль, что могут понадобиться суровые военные трибуналы, чтобы остановить разложение. 12 августа состоялось серьезное обсуждение, не стоит ли применить последнее средство устрашения в любой армии — расстрелять каждого десятого солдата 282-й пехотной дивизии. Идею не воплотили в жизнь. Войска, несмотря на перенапряжение, собрались. Положение спасла испытанная рейн-вестфальская 6-я танковая дивизия под командованием полковника Кризоли. Она взяла штурмом тракторный завод, выбила русских из города и ликвидировала опасный прорыв в Харьков.

Русские затем попытали счастья на западе. Город теперь был окружен, остался лишь узкий коридор. В бой за столицу Донецкого бассейна вступила прославленная советская 5-я гвардейская танковая армия.

Полки 3-й танковой дивизии вели ожесточенные бои у деревни Полевое, на участке главного удара советского наступления. Орудия 75-го танкового артиллерийского полка стреляли, пока стволы не раскалялись докрасна. С советских самолетов сбрасывали листовки. «Бойцы 3-й танковой дивизии, — говорилось в них, — мы знаем, что вы отважные воины. Каждый второй в вашей дивизии имеет Железный крест. Но на нашей стороне каждый второй солдат имеет миномет. Сдавайтесь!» Рядовые 3 и 394-го мотопехотных полков были мрачными, однако они презрительно отшвыривали листовки ногами. Солдат с такими послужными списками невозможно склонить к капитуляции.

Под палящим солнцем лежали бесконечные поля подсолнухов. За полями генерал Раус в шахматном порядке расположил свои противотанковые и штурмовые орудия и расчеты 88-мм зениток. Восемьдесят артиллерийских батарей завершали прикрытие северной стороны коридора в Харьков. Подходила и танковая дивизия СС «Рейх»; ее «Пантеры», «Тигры» и штурмовые орудия затаились на исходных позициях, а два мотопехотных полка заняли хорошо замаскированные отсечные траншеи вдоль железнодорожной магистрали Харьков — Богодухов.

С русской стороны наступление вела 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова. Сталин приказал: «Город должен быть взят незамедлительно».

Его нетерпение объяснялось курьезным обстоятельством. Из-за ошибки в оперативной сводке он уже сообщил военным атташе союзников в Москве, что Харьков освобожден, и ему не хотелось давать опровержение. Его приказ мотивировался престижем, а престиж обычно неважный советчик. Немецкая воздушная разведка 4-го воздушного флота обнаружила подготовку к фронтальной атаке коридора. «Штуки» 8-го воздушного корпуса генерала Зайдемана спикировали на русские позиции. Формирование располагало только 1800-килограммовыми бомбами — гигантскими бомбами, предназначавшимися для бомбежки военных кораблей. Теперь эти тяжелые бомбы рушились на деревни и леса, где сконцентрировались танки Ротмистрова. Вздымались огромные фонтаны земли, а взрывы, подобные землетрясениям, ощущались далеко вокруг. Советскую атаку отложили на двадцать четыре часа, но Ротмистров был последователен.

К утру 19 августа, невзирая на заградительный огонь немецкой артиллерии, танки Ротмистрова двинулись тремя клиньями через воронки и поля подсолнухов прямо на главную дорогу из Ахтырки в Харьков. Они атаковали и оказались на шахматной доске противотанковых и зенитных орудий. То, что несколько недель назад случилось с немецкими танковыми полками и дивизионами штурмовых орудий в Курской битве, теперь переживали советские танковые батальоны на подходах к Харькову: хорошо спланированная противотанковая оборонительная система била их в огромных количествах. Последние прорвавшиеся группы были атакованы затаившимися «Пантерами», «Тиграми» и штурмовыми орудиями, уничтожены или обращены в бегство. На поле битвы осталось сто восемьдесят четыре подбитых Т-34. Но Сталин жаждал Харькова.

На следующий день генерал Ротмистров изменил свою тактику. Огромным танковым клином — двести Т-34 — он пошел в наступление вдоль железнодорожной линии. Бронированная армада исчезла на двухстах гектарах подсолнухов. Будто скошенные невидимым жнецом, подсолнухи выше человеческого роста падали под гусеницы танков. Стальной флот приближался. Однако на краю этого моря подсолнухов лежали в засаде охотники — фаланги «Пантер», «Тигров» и штурмовых орудий типа «Фердинанд». Между ними возвышались непреодолимые 88-мм пушки.

Из-под покрова подсолнухов стали показываться танки Ротмистрова. «Огонь!» Раскат грома, блеск молний и языки пламени. Звук, похожий на звон церковных колоколов. Сто пятьдесят русских танков были разбиты на краю поля подсолнухов.

Но Ротмистров имел в резерве еще сто шестьдесят танков. И Сталин жаждал Харькова.

Небо стало кроваво-красным от дыма, шум сражения стих, наступила темная и душная ночь. Незадолго до полуночи с поля подсолнухов снова донесся лязг гусениц и рев моторов. Было новолуние, и в темноте человек не мог видеть собственной руки. На этот раз генерал Ротмистров хотел взять в союзники темноту. Сигнальные ракеты прорезали ночь.

«Посты, к бою! Атакуют танки противника». Данные для стрельбы: «На час; бронебойные — сто — огонь!» Т-34 получил прямое попадание и быстро загорелся, как факел. В его свете бойцы увидели на дороге приземистые танки противника. Скоро в бой с противником вошли немецкие танки.

«Пантеры» и Т-34 таранили друг друга, стреляли в упор. Русские прорывались через немецкую противотанковую оборону смело и решительно, но тут в бой вступила основная часть немецких танков.

Место ночного боя освещалось заревом схватки, видимость составляла примерно сто метров. Это была гигантская ночная дуэль двух танковых армад. Горящие танки, подбитые штурмовыми и противотанковыми орудиями, служили ориентирами для Т-34 в их попытке прорыва.

Через три часа все стихло. Никто не знал исхода. Но на рассвете стало ясно: генерал Раус, опытный командир многих танковых баталий, выиграл эту дуэль. Более восьмидесяти развороченных Т-34 лежали на поле битвы. Из прорвавшихся на пятнадцать километров танков противника только три достигли западной окраины Харькова. Там они натолкнулись на штаб 106-й пехотной дивизии, чей противотанковый расчет подбил два из них и захватил третий.

Однако дивизии 11 -го корпуса тоже понесли тяжелые потери. 394-й мотопехотный полк 3-й танковой дивизии сократился до двух стрелковых рот. Многие офицеры всех частей погибли в бою. В разведывательном батальоне капитана Дайхена осталось всего восемьдесят человек, а в 331-м гренадерском полку 167-й пехотной дивизии —двести.

Сходным образом обстояли дела и в других частях 11 -го корпуса. В 6-й танковой дивизии осталось пятнадцать машин, в 503-м батальоне «Тигров» — девять, в трех дивизионах штурмовых орудий вместе — двадцать четыре. Но Харьков отстояли. И советская 5-я гвардейская танковая армия потерпела поражение.

В штабе группы армий «Юг» генерал Буссе фиксировал приходящие донесения. Харьков удержали. Однако генерал-фельдмаршал фон Манштейн был не в настроении стремиться к эффектным победам. Рано или поздно Харьков окружат. И это будет означать не только то, что полдюжины дивизий окажутся в ловушке, но и то, что русские получат возможность двигаться мимо города к Днепру, в тыл 8-й армии. Склоняясь над своей картой, Манштейн сказал Буссе: «Я лучше потеряю город, чем армию».

Манштейн не знал о приказах советского Верховного Главнокомандования, но он сделал прозорливое предположение, и история подтвердила его правоту. 10 августа советское Верховное Главнокомандование отдало приказ перерезать все основные дороги от Харькова к Днепру вместе со всеми тыловыми коммуникациями 8-й армии Манштейна и 1-й танковой армии. Такова была ставка. Не только Харьков.

Манштейн обратил внимание Гитлера на эту возможность, однако Гитлер категорически требовал оборонять Харьков. «Сдача этого города может иметь серьезные политические последствия, — заклинал он генерал-фельдмаршала. — От этого зависит позиция Турции. И позиция Болгарии. Если мы оставим Харьков, то потеряем лицо в Анкаре и Софии».

Но Манштейн остался тверд. «Я не готов пожертвовать шестью дивизиями из сомнительных политических соображений», — сказал он Буссе.

Манштейн помнил Сталинград. Поэтому 22 августа он приказал оставить Харьков. Жестокая битва за важный советский центр Донецкого региона, город, который за двадцать два месяца четыре раза переходил из рук в руки, завершилась.

Гитлер неохотно согласился. Он смирился с решением Манштейна, поскольку не был пока способен обходиться без его стратегического таланта на юге Восточного фронта. Но с этого момента яд подозрения по поводу его лучшего солдата начал разъедать сердце фюрера. Манштейн, лучший генерал на Восточном фронте, продолжал оттягивать катастрофу при помощи своей искусной системы останавливать прорывы. Это была рискованная игра резервами. Чтобы отвратить опасность прорыва противника на своем северном крыле в районе Харькова, Манштейн был вынужден снять силы с южного крыла и перебросить их на север. Но как только положение там взяли под контроль, возник кризис на юге, где русские теперь ударили по сильно ослабленному фронту.

Когда войска еще эвакуировали Харьков, армии советского Южного фронта под командованием генерал-полковника Толбухина форсировали Миус и прорвали порядки 6-й армии Холлидта. Менее трех недель назад танковому корпусу СС, дивизиям 29-го армейского корпуса (23 и 3-й танковым дивизиям и 16-й мотопехотной дивизии) удалось стабилизировать фронт Холлидта. Но теперь танковый корпус СС и 3-я танковая дивизии находились на северном крыле, и дорога Толбухину была открыта. Он мог ударить глубоко в сердце Донецкого бассейна, прежде всего по Запорожью на Днепре. Если у него получится, Крым и немецкая 17-я армия на Кубанском плацдарме будут отрезаны.

Но как этому помешать? Нет необходимости быть штабным офицером, чтобы понять, как нужно действовать. И Манштейн не подбирал слова, описывая ситуацию своему Верховному Главнокомандующему Адольфу Гитлеру: если Главное командование сухопутных войск Германии настаивает на своем приказе защищать Донецкий бассейн, тогда должны быть предоставлены как минимум шесть танковых дивизий! Если Главное командование сухопутных войск Германии не располагает такими силами, тогда уязвимый выступ на Миусе удержать нельзя, и фронт должен быть отведен настолько, чтобы можно было, в конце концов, остановить противника на сокращенной и более выгодной оборонительной линии. «В этом случае я прошу свободы действий», — написал Манштейн Гитлеру в Восточную Пруссию.

Никакие другие слова не вызывали у Гитлера большей тревоги, чем «свобода действий» . В его глазах генерал, требующий свободы действий, находился на грани мятежа. Гитлер по телефону из «Вольфшанце» дал ответ, отражающий панику, начавшуюся в Ставке фюрера после запроса Манштейна: «Ничего не предпринимайте. Я выезжаю».

2. Бои на Миусе

Совещание в Виннице — Решается судьба Донецкого бассейна — Советский прорыв у Куйбышево — 6-я армия Холлидта держаться больше не может — 29-й корпус окружен — «Примкнуть штыки!» — Спасение за линией «Черепаха» — Русские атакуют широким фронтом — Манштейн и Клюге требуют назначения главнокомандующего Восточным фронтом — Под угрозой все южное крыло — Срочная радиограмма Манштейну — Отступление за Днепр наконец, санкционировано.

В лесах вокруг Винницы летом жарко и душно, нет ни прохладной тени, ни освежающего ветерка... Зной украинского лета тяжело охватывает хвою сосен. Неподходящее место для людей, зависящих от погоды.

Ставка фюрера под названием «Вервольф», откуда Гитлер руководил летней кампанией 1942 года, была, таким образом, не лучшим выбором. Восприимчивый к погоде Гитлер плохо себя чувствовал в этом климате. Он почти постоянно находился в дурном расположении духа, был агрессивен и никому не доверял.

Он был счастлив снова покинуть свой передовой штаб в конце октября 1942 года, с тех пор бункеры стояли пустыми. Только арсеналы, центры связи и помещения охраны занимали тыловые службы группы армий «Юг». «Вервольф» служил командным пунктом Гитлера только на время его редких инспекций в центральный сектор Восточного фронта. Он очень неохотно отправлялся в душные леса за Днепром. Он не любил их. Он никогда не был там счастлив. В тяжелых испарениях соснового бора ему не везло, и мучили головные боли.

Поэтому он пребывал в раздражении, когда 27 августа ему пришлось отправиться из его любимого «Вольфшанце» в Восточной Пруссии на Украину . В огромном четырехмоторном «Кондоре» его сопровождали всего несколько человек. Передовой отряд вылетел на быстрых «Хейнкелях» коммодора Бауэра накануне, чтобы подготовить все в Виннице.

«Вервольф» выглядел таким же уединенным и спокойным, как и летом 1942 года. За исключением того, что тогда немецкие армии рвались к Сталинграду и на Кавказ, тогда как теперь, летом 1943 года, они отступали. Винница лежала на пути полномасштабного советского наступления.

Гитлер собрал Манштейна и командующих его армиями на совещание в Виннице. Генерал-фельдмаршал по собственной инициативе привез с собой также командира 11-го корпуса генерала Рауса, защитника Харькова, который прибыл прямо с основного сражения. С ним был командир 23-й танковой дивизии генерал фон Форман, чьи полки вместе с 16-й мотопехотной дивизией и ударными группами 17-й танковой дивизии в течение последних двух недель отражали атаки девяти советских дивизий и девяти танковых бригад в районе Изюма на Среднем Донце. Командующий группой армий «Юг» имел, таким образом, двух важных свидетелей, чья порядочность, принимая во внимание их собственные действия и образцовую службу войск под их командованием, не могла быть поставлена Гитлером под сомнение. Их свидетельства по поводу опасного перенапряжения фронта должны были быть услышаны.

Манштейн привел две цифры, доказывающие серьезность проблемы. Группа армий «Юг» в тяжелых боях последних нескольких месяцев потеряла в целом 133 000 человек; однако получила в пополнение только 33 000. Дефицит составил 100 000 человек. Генерал-фельдмаршал был готов дать и более детальную информацию. 6-я армия Холлидта за период с 17 июля по 21 августа 1943 года потеряла 23 830 человек; на их место поступило 3312 человек. Дефицит: 20 000 человек. 1 -я танковая армия генерал-полковника фон Макензена потеряла за тот же период 27 291 человека; пополнение составило 6174 человека. Дефицит: 21000 человек.

Цифры, которые Манштейн привел Гитлеру, говорили сами за себя. Манштейн продолжил: «Таково положение на нашей стороне, мой фюрер. А здесь, — он протянул донесение 6-й армии об обстановке за предыдущую ночь, — здесь информация о противнике, мой фюрер». И повернулся к командующему 6-й армией: «Генерал Холлидт, не могли бы вы представить фюреру сравнительную картину сил с нашей стороны и со стороны противника?»

Пехотному генералу Холлидту, опытному командующему армией в ключевых точках Восточного фронта уже с ноября 1942 года, не нужно было заглядывать в бумаги. Он держал в голове впечатляющие цифры своей 6-й армии: «В моем 29-м корпусе осталось 8706 человек. Перед ними стоят 69 000 русских. В моем 17-м корпусе 9284 человека; они противостоят 49 500 русских. Мой 4-й корпус относительно благополучен: он имеет 13 143 человека против 18 000 русских. В целом 31 133 немецких солдата против 136 500 русских.

Соотношение в танках примерно такое же: Толбухин вчера использовал в операции 165 танков — у нас было 7 танков и 38 штурмовых орудий».

Холлидт замолчал. Манштейн немедленно взял инициативу в свои руки и хладнокровно продолжил: «Противник усиливает натиск. Силами, которыми мы располагаем, удержать Донецкий бассейн невозможно, мой фюрер. В 1-й танковой армии дела не лучше. 8-я армия и 4-я танковая армия тоже не в состоянии сдержать прорыв русских к Днепру. Более того, как мы знаем, положение на южном крыле группы армий «Центр», у 2-й армии, также исключительно тревожное, Либо вы даете нам свежие силы, а это значит двенадцать дивизий, либо Донецкий бассейн нужно оставить, чтобы освободить необходимые силы внутри самой группы армий. Другого выхода я не вижу».

Гитлер попытался уйти от принятия решения. Он признал сложность положения. Ему известно о тяжелых потерях, особенно среди командного состава, и он благодарит всех командующих за действия их войск. Однако потом он резко потребовал защищать каждый сантиметр земли, пока противник не убедится в бессмысленности своих атак. Но и Манштейн не отступал. Подкрепление или отход, настаивал он. «Где я найду подкрепление?» — возразил Гитлер.

Манштейн ответил: «Передайте в резерв соединения, которые смогут высвободить группы армий «Центр» и «Север», чтобы мы могли использовать их здесь, в месте главного советского удара».

«Я должен обдумать это», — уклончиво сказал Гитлер. Но Манштейн не отставал. «Время принимать решение настало», — упорствовал он.

И Гитлер принял решение. Поскольку он считал добровольную эвакуацию жизненно важного в экономическом отношении Донецкого региона недопустимой, он пообещал Манштейну немедленное подкрепление несколькими дивизиями, которые он возьмет у группы армий «Центр». Более того, изнуренные боями соединения его группы армий будут заменены другими с более спокойных участков фронта.

Манштейн и его генералы с воодушевлением возвратились в свои штабы. Они начали разрабатывать планы на новую ситуацию. Но все напрасно.

На следующий день русские, как будто они присутствовали за столом переговоров в Виннице, атаковали два фланга группы армий «Центр» Клюге и осуществили местные прорывы во фронтах и 2-й, и 4-й армий. В создавшихся условиях не могло быть и речи об оговоренной (и на самом деле уже приказанной) переброске войск на помощь Манштейну. Генерал-фельдмаршал фон Клюге немедленно, 28 августа, лично встретился с Гитлером и объяснил ему, что не может передать ни одной дивизии. Группа армий «Север», которая пока успешно удерживала свой громадный фронт, отказалась предоставить свои соединения. Манштейн ничего не получил. И, как он и ожидал, положение становилось все более критическим, особенно на Миусе.

В ночь с 27 на 28 августа два мобильных советских корпуса прорвали слабые линии 6-й армии, повернули на юг к Мариуполю и по трем незащищенным лощинам Еланчика прошли в тыл 29-го корпуса. Любое промедление было бы исключительно опасным. Измотанные соединения 6-й армии Холлидта воевали на фронте в двести километров без каких-либо стратегических резервов. Последние десять дней дивизии 29, 4 и 17-го корпусов пытались сдерживать полномасштабное наступление всеми возможными мерами. Но Холлидт, очень осторожный командир, испытывал недостаток в людях даже больше, чем в оружии.

Карта 36. Оборона Донецкого региона группой армий «Юг». 14 сентября 1943 года советские дивизии прорвали северный фланг группы армий.

Личный состав штаба и войска танкового корпуса СС и «Лейбштандарт» Гитлер перебросил в Италию; дивизия «Мертвая голова» сражалась у Харькова; 16-я мотопехотная дивизия, 17 и 23-я танковые дивизии с начала августа действовали в качестве пожарных бригад 1-й танковой армии в районе Изюма. Таким образом, 6-я армия осталась с тремя ослабленными корпусами. На километре фронтовой линии стояли в среднем сто тридцать — сто шестьдесят человек. Как они могли остановить натиск советских масс?

Десять дней назад, 18 августа, в секторе 17-го корпуса между Калиновкой и Высотой 175,5 советская 2-я гвардейская и 5-я ударная армии прорвали фронт 294-й пехотной дивизии. Советское командование теперь бросало в узкую брешь у Куйбышево один корпус за другим. Ширина этой бреши первоначально составляла только три километра. Всего три километра. Какая возможность для Холлидта, если бы он имел самые скромные тактические резервы.

Однако русские были прекрасно информированы о положении на немецкой стороне. С абсолютной беззаботностью Толбухин вводил свои дивизии в опасно узкий канал. И у Холлидта не было сил перекусить его, когда он составлял всего три километра.

Напрасно ударная группа 3-й горной дивизии Пикера и передовые части 13-й танковой дивизии, переброшенные из Крыма, бросались на фланги коридора, который тем временем уже был расширен до тринадцати километров. Напрасно штурмовые орудия 259-й бригады вместе с танковой ударной группой 13-й танковой дивизии немедленно контратаковали с юго-запада в северном направлении. Они отвоевали полкилометра, потом еще полкилометра и, в конце концов, вошли в район прорыва на шесть километров. Однако на последний удар у них не хватило сил.

Все случилось так, как должно было случиться. 6-я армия больше не смогла сдерживать советский прорыв. 28 августа корпус противника двинулся на юг и 29 августа достиг берега у Таганрога.

29-й армейский корпус, стоявший вдоль Азовского моря, оказался в окружении.

111-я нижнесаксонская и 17-я франконская пехотные дивизии вместе с центрально-германской 13-й танковой дивизией отчаянно старались отвратить уничтожение. Остатки разбитых 15-й полевой дивизии люфтваффе и билефельдской 336-й пехотной дивизии вырвались из мешка через основную часть сил противника. 30 августа 1943 года, благодаря энергичной поддержке «Штук» авиаэскадры Руделя, 13-й танковой-дивизии и 259-й бригаде штурмовых орудий в конце концов удалось разорвать советское кольцо у Федоровки. В образованную брешь бросились пехотные дивизии, которым генерал Бранденбергер приказывал выходить 31 августа. В самом центре находилась 17-я пехотная дивизия генерала Циммера из Нюрнберга. 21-й гренадерский полк полковника Пройса прорвался из советского кольца через холмы у Торопиловской.

Южнее 111 и 336-я пехотные дивизии с боями выходили с северного берега Азовского моря в направлении Мариуполя и Мелитополя. Этой усиленной ударной группой командовал генерал-лейтенант Рекнагель. «Примкнуть штыки! Выступаем!» Каждый человек, включая последнего водителя, знал, чем он рискует. Как в давние дни больших немецких наступлений традиционный боевой клич «Ура!» снова разнесся над полем битвы между Миусом и Азовом. Острие клина составили зенитные и штурмовые орудия.

У них получилось. Ценой огромных жертв дивизии соединились с главными силами. Начальник оперативного отдела 111-й пехотной дивизии подполковник Франц нес в кармане перехваченную радиограмму от 30 августа командующего советской 51-й армией генералу, командиру его 19-го танкового корпуса. «К 12 часам дня немецкий генерал Рекнагель должен стоять передо мной на базарной площади Таганрога как пленный». Но 19-й танковый корпус не мог сослужить такой службы своему командующему армией.

Судьба 29-го корпуса показывает, какой безрассудной игрой стало сражение на Миусе. Генерал-фельдмаршал фон Манштейн не был склонен продолжать ее. В резком телефонном разговоре он потребовал разрешения Гитлера отвести 6-ю армию примерно на шестьдесят пять километров. Новая линия называлась «Черепаха». Армейские инженеры и срочнослужащие строительные рабочие из организации Тодта в лихорадочной спешке возвели ее в качестве преграды, защищающей важный индустриальный центр Сталино. Устоит ли она? Как долго она сможет продержаться? От этого зависела судьба всего Донецкого региона, обладание которым — как продолжал повторять своим генералам Гитлер — было обязательным условием продолжения войны.

Сталин понимал трудности Гитлера, и поэтому не дал никакой передышки его южному флангу группы армий Манштейна. В первые дни сентября в районе Изюма Малиновский нанес удар по 1-й танковой армии и северному флангу 6-й армии, одновременно генерал Ватутин приготовился к полномасштабному наступлению против 4-й танковой армии Гота в районе Ахтырки. Степной фронт генерала Конева двинулся на позиции 8-й армии, ударив из района Харькова с севера и востока и, в конце концов, вынудил генерала Вёлера в очередной раз отвести свою армию. Кризисы везде. Ничего, кроме кризисов.

Манштейн позвонил Клюге. Два маршала, командующие в ключевых точках Восточного фронта договорились вместе вылететь в Восточную Пруссию и заставить Гитлера принять конкретные фундаментальные решения. Он должен выслать им подкрепление. И, что не менее важно, они хотели убедить Гитлера отказаться от опасного и непродуктивного сосредоточения ответственности, налагаемой на него должностями главы государства, Верховного Главнокомандующего Вермахта и Главнокомандующего сухопутных войск.

Маршалы требовали сосредоточить командование всеми театрами военных действий в одних руках несущего полную ответственность начальника общего Генерального штаба. Гитлер, более того, должен был отказаться от личного руководства операциями на Востоке и назначить главнокомандующего всем Восточным фронтом, который будет осуществлять полное и независимое руководство операциями в России. Они хотели положить конец личному пагубному вмешательству Гитлера в ведение войны в России.

Этот шаг представляет собой легальное выступление самых старших боевых командиров против опасного сосредоточения власти в руках высшего руководства рейха —шаг исторического значения, но до сих пор недостаточно известный и по достоинству не оцененный.

Встреча в Ставке фюрера в Восточной Пруссии состоялась 3 сентября. Однако человек в «Вольфшанце» был не готов подчиниться своим маршалам. Правда, Клюге удалось исторгнуть из него согласие на отход южного крыла группы армий «Центр» за Десну; Гитлер также согласился оставить Кубанский плацдарм и перебросить 17-ю армию в Крым; он наконец разрешил Манштейну отвести 6-ю армию с Миуса на линию «Черепаха», если уж нет другого выхода. Но это все.

Гитлер снова не смог заставить себя принять серьезное решение. Он остался верным своим ужасным заблуждениям, отказывался признать силу противника и просто не желал видеть, что это вопрос уже не достижения победы, а избежания поражения. Поэтому он принимал полумеры, выбирал краткосрочные решения и прибегал к уловкам; Сдать Донецкий бассейн? Безусловно, нет. Снять силы с других театров военный действий и перебросить их на Восточный фронт? Безусловно, нет. Категоричнее всего он отверг идею о назначении главнокомандующего Восточным фронтом.

Ничего не достигнув, оба генерал-фельдмаршала возвратились к своим сдерживающим сильный натиск фронтам. В этот вечер союзники высадились в Италии.

Через три дня пришлось расплачиваться за безответственную беспечность Ставки фюрера. Мощным ударом 3-й гвардейской армии встык немецких 1-й танковой армии И 6-й армии Юго-Западный фронт генерал-полковника Малиновского прорвал новую оборонительную зону «Черепаха» с обеих сторон Константиновки. Два подвижных русских корпуса прошли мимо оставшихся опорных пунктов 62 и 33-й пехотных дивизий; через брешь примерно пятидесяти километров ширины, в направлении Павлограда. Так или иначе, генерал Фреттер-Пико с 23-й танковой дивизией и ударной группой 16-й мотопехотной дивизии сумел перехватить противника. Генералу фон Форману даже удалось 11 и 12 сентября совместно с 9-й танковой дивизией перекрыть брешь между 6-й армией и 1-й танковой армией. В стремительном броске усиленный батальон «Пантер» 23-й танковой дивизии под командованием капитана Фрица Фехнера перекрыл путь снабжения советского 29-го танкового корпуса. Но какой прок? Обессиленным пехотинцам пришел конец.

Советские танки снова совершили прорыв на запад. Их передовые соединения быстро двигались к переправам через Днепр у Днепропетровска. Одновременно армии советского Центрального фронта генерала Рокоссовского ударили встык групп армий «Центр» и «Юг» и крупными силами прорвались сквозь фронт 2-й армии.

Северному флангу 4-й танковой армии Манштейна пришлось отступить. Во фронте образовалась новая опасная брешь. У русских не осталось преград на пути к Среднему Днепру, и под угрозой оказался Киев. Манштейн не мог пустить дело на самотек.

7 сентября он отправил Гитлеру срочную радиограмму: «На сегодняшний момент группе армий противостоят пятьдесят пять советских дивизий и два танковых корпуса. Подтягиваются дополнительные силы с других советских фронтов. Здесь, на Южном фронте, русские сосредоточивают свой главный удар. Я нуждаюсь в подкреплении или свободе действий для дальнейшего отхода на более короткий и более выгодный рубеж».

Резкий и решительный тон радиограммы заставил Гитлера осознать, что Манштейн не шутит. Еще раз, 8 сентября, он сел в свой четырехмоторный «Кондор» и вылетел в Запорожье, в штаб Манштейна. Гитлер был мрачен. В Ставке фюрера с минуты на минуту ожидали безоговорочной капитуляции итальянских союзников Германии. Европейский южный фланг, соответственно, оказался без прикрытия, враг — в тылу Германии. Стоя перед своей огромной каргой обстановки в Запорожье, Манштейн, в присутствии генерал-фельдмаршала фон Клейста и недавно назначенного командующего 17-й армией генерала инженерных войск Енеке, представил фюреру детальную картину сражения последних нескольких дней. Он обратил особое внимание на опасность, угрожающую его северному крылу, где русские провели все приготовления для окружения группы армий. «Если это произойдет, две армии будут потеряны, мой фюрер, и ничто не вернет их обратно».

Рука Манштейна опустилась по карте к фронту 6-й армии. «И здесь дела не лучше. Мариуполь под угрозой. Ширина бреши тут пятьдесят километров. У меня не осталось сил перекрыть ее и удержать линию «Черепаха». Нравится это нам или нет, но придется отступить».

Гитлер слушал очень внимательно. «Что вы предлагаете?» — спросил он.

У Манштейна ответ был готов: «Прежде всего, я предлагаю немедленно отвести группу армий «Центр» обратно к Днепру. Это сократит ее фронт на треть. Освободившимися таким образом силами можно укрепить оборонительные порядки на Днепре, включая подходы к Крыму на Нижнем Днепре, и удержать линию фронта от Запорожья к Мелитополю, «линию Вотана».

Гитлер покачал головой. Нет. Отвести группу армий «Центр» к Днепру? Не может быть и речи. Это повлечет слишком большие потери материальной части. И займет слишком много времени.

Возражения Гитлера показывали, что он не имеет представления о том, какие быстрые полномасштабные передвижения постоянно совершал Манштейн в течение последних месяцев.

Только искусство Манштейна в этой области позволяло до сих пор предотвращать катастрофу, много месяцев угрожающую южному флангу. Однако Гитлер отказывался видеть это.

Но он хотя бы понял, что, для того чтобы удержаться, группа армий «Юг» нуждается в срочном подкреплении, и пообещал Манштейну корпус с четырьмя дивизиями из группы армий «Центр». Он должен был быть передан немедленно, на стыке двух групп армий, чтобы предотвратить окружение северного фланга Манштейна. Гитлер, кроме того, пообещал ему еще четыре дивизии, чтобы, в конце концов, можно было обезопасить наиболее важные переправы на Днепре. До сих пор не велось никакой подготовки к действительно эффективной обороне рек и мостов в случае советского прорыва.

Как известно, в начале августа 1943 года Главное командование сухопутных войск Германии завершило проект создания «Восточного вала» (укреплений на Днепре) и представило доклад Гитлеру. 12 августа он приказал незамедлительно начать работы. Однако ничего, кроме непосредственного охранения, сделано не было. Это упущение скоро приведет к беде.

И наконец, чтобы убедить Манштейна твердо держаться перед Днепром, Гитлер пообещал ему части 17-й армии, которые с 4 сентября выводились с теперь бессмысленного Кубанского плацдарма обратно в Крым.

Манштейн, которого раньше столько раз обманывали, предложил отдать все эти приказы прямо сейчас, из Запорожья. Но Гитлер сердито отверг это предложение. Тем не менее, поднимаясь на борт своего «Кондора», чтобы лететь обратно в Ставку, он еще раз повернулся к Манштейну и сказал ему успокаивающе: «Вы получите свои дивизии для днепровских мостов; приказ будет отдан сегодня вечером».

Приказ действительно был отдан. Группе армий «Центр» приказывалось передать 4 и 8-ю танковые, а также две пехотные дивизии. Однако его не выполнили. Генерал-фельдмаршал фон Клюге нашел для себя невозможным передать их. И все осталось, как было.

Двадцать четыре часа спустя Манштейн в ярости позвонил начальнику Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковнику Цейтцлеру. «Будьте добры проинформировать фюрера, — начал он, — что он может ожидать гибельного советского прорыва к Днепру в любую минуту». В рапорте, посланном по телетайпу, он добавил последнее предложение, которое зафиксировало для истории, кто, вследствие своих полумер, несет ответственность за мрачные события последних недель: «Если бы была проявлена предусмотрительность и подкрепление, жизненно необходимое теперь вследствие сложившейся ситуации, подошло заблаговременно, сегодняшний кризис, который может привести к окончательному провалу на Восточном фронте и, следовательно, к провалу войны в целом, был бы предотвращен».

До сих пор никто из генералов так решительно не складывал вину за катастрофу на Востоке на Адольфа Гитлера. И его реакция? Никакого ответа из Ставки фюрера. Однако Гитлер ошибался, если полагал, что может связать Манштейна своими приказами, просто храня молчание.

Советское Верховное Главнокомандование не принимало во внимание желания Гитлера. Сталин не ждал. Он не дал своим войскам времени на отдых, как надеялись в Ставке фюрера, а подстегивал усталые армии продолжать атаки на северный фланг Манштейна. «Разбейте группу армий «Юг» — это ключ к победе», — призывал Сталин.

Карта 37. В середине сентября 1943 года начался самый дерзкий отход в военной истории. Примерно миллионная немецкая армия была отведена с линии фронта в тысячу километров по шести днепровским мостам и на другом берегу снова развернулась па рубеже в шестьсот пятьдесят километров.

На освобожденных территориях, во всех городах и деревнях, он мобилизовал каждого, способного держать оружие. Подростки и старики записывались в батальоны обслуживания складов. Их одевали и обучали по дороге на фронт. Они получали винтовку, форму или форменные штаны, пару обуви и иногда стальную каску. Их учили заряжать и стрелять. Больше ничему. И они шли в атаку. Таким способом всего за три недели советский Южный фронт мобилизовал на побережье Азовского моря 80 000 человек. Это была всенародная война.

14 сентября произошло то, на что надеялся Сталин и что предвидел Манштейн, — советские дивизии Воронежского фронта разгромили северный фланг группы армий, прорвали немецкий фронт и двинулись на юго-запад, в направлении Днепра. Русские вышли к Окопу между реками Сула и Юдай и оказались всего в ста двадцати километрах от Черкасс. Севернее, в районе Нежин-Бобровица, передовые части Центрального фронта Рокоссовского были в семидесяти четырех километрах от Киева, столицы Украины. Создалась угроза, что русские могут захватить важнейшие переправы через Днепр в тылу немецкого фронта.

К этому моменту были упущены все возможности перебросить резервы, остановить противника перед Днепром. Они были упущены вследствие пагубной нерешительности Гитлера. Манштейн лаконично доложил в Ставку фюрера: «Противник прорвался к Кременчугу и Киеву. Завтра утром я приказываю 4-й танковой армии, обходя Киев, отступать к Днепру, чтобы предотвратить окружение и уничтожение армии малыми группами перед рекой». Однако Манштейн также объявил немедленное отступление к Днепру 8-й армии и 1-й танковой армии. И добавил такое предупреждение: «Остается сомнительным, удастся ли нам переправиться через реку без подхода прикрывающих сил».

В оперативном управлении Главного командования сухопутных войск Германии началось смятение: даже генерал-фельдмаршал фон Клюге, обычно поддерживавший стратегию Гитлера держаться за все, прислал в высшей степени тревожную радиограмму. «Отступление основной части моих сил к “Восточному валу” становится неизбежным», —докладывал он. Гитлер тем не менее срочно сообщил Манштейну: «Приказ не отдавать. Фюрер завтра ожидает вас с докладом в “Вольфшанце”».

Четвертое совещание Гитлера со своими маршалами открылось в атмосфере крайнего напряжения. «Сейчас решается судьба не днепровской линии или экономически важных регионов Донбасса, решается судьба всего Восточного фронта», — начал Манштейн.

Его мужественные слова и стоящие за ними упрямые факты заставили наконец Гитлера увидеть очевидное. Он согласился на отвод главных сил за Днепр и Десну. Только южный фланг 6-й армий должен был держать «линию Вотана» восточнее Днепра — от Мелитополя к излучине Днепра у Запорожья. 15 сентября Манштейн отдал соответствующие приказы. Важное решение было принято. Однако было ли оно принято вовремя? Или уже слишком поздно? Смогут ли войска добраться до переправ и форсировать реку до того, как их нагонят русские?

Начинался захватывающий период в истории войны.

3. «Восточный вал»

Величественная река Днепр — Стена, защищающая экономические богатства — Запорожская плотина — Приказ в девяносто строк — Эвакуация линии фронта в тысячу километров — Бесконечный переход — Выжженная земля.

Днепр — какая река! После Волги и Дуная третья по величине река в Европе, вторая — в Европейской России. Она берет начало на Валдайской возвышенности, течет на юг 2283 километра и впадает в Черное море. Это линия жизни изобильной Украины. На ее берегах стоит колыбель русской государственности. Могучая река: до сорока метров глубиной и до трех километров шириной. Как почти у всех русских рек, ее западный берег крут и обрывист, а потому представляет собой идеальную оборонительную позицию.

Легко понять, почему летом 1943 года эта река воплощала тайные надежды немецкого Генерального штаба и воюющих войск. Здесь, за естественной преградой, можно возвести мощную оборонительную зону — «Восточный вал», о которой Главное командование сухопутных войск Германии мечтало еще со времен поражения под Курском. Здесь можно ждать Красную Армию, здесь ее можно остановить.

Гитлер знал о позиции своих генералов вот уже несколько месяцев. Однако, поскольку его стратегическое кредо требовало «держаться любой ценой» и отступление, даже в качестве стратегического сдерживающего действия, в его глазах являлось смертным грехом, он долго запрещал создание укреплений, бункеров и траншей на западном берегу Днепра. «Простое знание, что позади них есть хорошо оборудованная линия, будет побуждать моих генералов и войска к отступлению», — полагал Гитлер. Только в середине августа, когда русские уже сносили все на пути к Днепру, он скрепя сердце санкционировал начало работ на «Восточном валу» вдоль Днепра и Десны. Он санкционировал — но не выделил на это рабочих рук.

Теперь, в середине сентября, ошибки многих месяцев требовалось возместить за несколько дней или часов.

Положение стало крайне опасным. Поскольку если наступающие русские не будут остановлены у днепровского барьера — что тогда? Крым будет потерян. Украина будет потеряна. В пределах досягаемости русских окажутся границы Румынии. Было совершенно очевидно: судьба войны на Востоке в самом деле решается на Днепре.

Для Сталина Днепр являлся самой заманчивой стратегической, экономической и политической наградой. Величественная река была не только военной линией, она была также последним серьезным препятствием на пути к жизненно важному сырью Украины и Румынии. Пока Вермахт контролирует житницу России, плодородные регионы западнее Днепра, будут хлеб и молоко, яйца и мясо. Но еще важнее, что за Днепром были не только плодородные поля—под черной землей этих полей лежали самые желанные сокровища индустриальной эры. В Кривом Роге добывали украинскую железную руду. В Запорожье и Никополе — ценные марганец и цветные металлы, медь и никель, которые так необходимы военной промышленности. Более 30 процентов потребностей Германии покрывались из этих источников.

И наконец, за этим трехкилометровым противотанковым рвом по имени Днепр находились нефтяные промыслы Румынии, в то время, в 1943 году, самые крупные в Европе после русских.

Скважины Румынии удовлетворяли половину общих потребностей Германии в нефтепродуктах. Без этой нефти крупномасштабные операции мобильных войск и значительных воздушных сил станут невозможны и война будет проиграна. Пока Германия контролирует румынскую нефть, ей не нужно беспокоиться о топливе для танков и самолетов. Днепр стал рекой, определяющей судьбу войны. В том случае если немецкие силы смогут удержать его, руководство рейха сохранит военную и экономическую дееспособность.

Это не просто предположение, базирующееся на немецком сверх оптимизме, но положение, полностью разделяемое официальной советской «Историей Великой Отечественной войны», том 3. Кажется неправдоподобным, «то даже летом 1943 года человек в «Вольфшанце» продолжал закрывать глаза на факты. 21 июня 1943 года когда Манштейн поставил перед Главным командованием сухопутных войск Германии вопрос: удерживать ли Донецкий регион или важнее дать русским этим летом самим истечь кровью на Днепре, Главное командование сухопутных войск Германии ответило: «Фюрер хочет и то и другое!»

Фюрер хочет и то и другое. Но получить и то и другое было не суждено.

Сталин давно понял важность днепровской преграды для будущего течения войны. И он полагал, что его оппонент в Восточной Пруссии так же трезво оценивает ситуацию и постарается вовремя отойти за этот оборонительный рубеж. Именно по поводу подобного отхода и беспокоился Сталин. Он считал своевременное отступление немцев за укрепленную днепровскую линию самой большой угрозой своим шансам на победу. Вот почему уже с весны 1943 года он подгонял своих маршалов: вы должны помешать немцам организовать оборону за Днепром, вы должны помешать им любой ценой. Нам нужно выйти к Днепру! Это было желанием, надеждой и основной идеей советского Генерального штаба.

Советский план на лето и осень 1943 года, естественно, строился на этой идее. Советское Верховное Главнокомандование в ходе летнего наступления планировало разбить южный фланг немецких армий на Востоке и, развив успех, форсировать Днепр. Для достижения этой цели Сталин привлек все наличные силы. Согласно «Военно-историческому журналу», советское Верховное Главнокомандование сосредоточило на своем южном крыле 40 процентов всех стрелковых соединений и 84 процента танковых соединений.

Сталин таким образом достиг гигантского сосредоточения сил. И в людях, и в технике он имел шестнадцатикратное превосходство над противником. То, что он готовил, было самой крупной советской операцией Второй мировой войны. Все было поставлено на эту карту — армии, оружие, партизаны, разведка и пропаганда. Боевой дух войск был поднят на необычайную высоту. Днепр объявили священной целью, завоевание которой будет означать зарю победы.

Сталин апеллировал не только к чести и патриотизму своих генералов, командиров и солдат, но и к их тщеславию. 9 сентября в директиве всем фронтам и армиям Сталин обещал офицерам, старшинам и рядовым самые высокие награды, в случае если они проявят себя в боях за Днепр и Десну.

Интересно, что при этом советское командование не применяло немецкий принцип, что каждый солдат — не важно рядовой или генерал — может получить за храбрость любую награду. Директива Сталина обнаруживает классовую структуру, отголосок старой имперской немецкой армии. За успешные действия на Днепре командующим армиями обещали орден Суворова I степени; командирам дивизий и бригад — орден Суворова II степени; командирам полков и батальонов — орден Суворова III степени. Другим чинам, проявившим выдающийся героизм в боях за великую реку, обещалось представление к званию Героя Советского Союза.

В среду 15 сентября в Запорожье, городе в излучине Днепра, стоял типичный день позднего русского лета. С реки дул прохладный ветерок. Массивная красивая плотина, в то время самая большая в Европе, предоставляла войскам идеальное место для купания. Плотина являла собой огромную впечатляющую конструкцию: 2500 метров длинной, с проходящими по ее верху железнодорожной линией и двухрядным шоссе. Турбины электростанции вырабатывали 550 000 киловатт и снабжали электроэнергией весь западноукраинский промышленный регион. Это сооружение было предметом гордости большевистского режима, символом реализации коммунистической задачи электрификации и индустриализации всего государства. По этой причине электростанция носила имя Ленина, человека, который в 1920 году отчеканил лозунг: «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны».

Во время отступления в 1941 году русские по специальному приказу Сталина разрушили свое техническое чудо на Днепре. Оно не должно было попасть в руки немцам. Плотину взорвали, судоходный шлюз затопили. Но либо им не хватило времени на дальнейшее разрушение, либо то, что было сделано, показалось достаточным, но электростанция осталась нетронутой. Однако попавший в нее случайный снаряд вызвал серьезный пожар, вода залила оборудование, и электростанция некоторое время не работала. Хотя после первого сложного ремонта плотины производство электроэнергии возобновилось, потребовалось еще три года усердной работы, чтобы в начале 1943 года оно возросло до прежних объемов.

С этого времени генерал-майор Киттель, военный комендант Запорожской плотины, заботливо охранял этот промышленный брильянт. Два зенитных полка прикрывали плотину и электростанцию от атак с воздуха; боны и торпедные сети военно-морских сил защищали их от дрейфующих мин, воздушных торпед и внезапных нападений советских десантников. Когда фронт приблизился, Киттель усилил охраняющие сооружения отряды посредством «личного набора». Кто бы из отставших солдат ни появился в Запорожье, он задерживал его и определял в ударную группу. В этой своеобразной разношерстной компании, сформированной генералом для защиты города и плотины, было представлено полдюжины различных дивизий.

Штаб группы армий «Юг» располагался в административном здании в западной части оживленного и чистого промышленного города. 15 сентября 1943 года ближайший соратник Манштейна генерал Буссе сидел в штабе. Он заканчивал приказ на отступление. Генерал-фельдмаршал появился поздно ночью, после возвращения из Ставки фюрера, вместе с начальником оперативного отдела полковником Шульце-Бютгером. Они еще раз просмотрели приказ. Он начинался так: «Группе армий отступать на «линию Вотана» на Днепре. Скорость отхода определяется исключительно поддержанием боеспособности войск».

Поддержание боеспособности. Это очень беспокоило Манштейна. Каждый офицер его штаба знал, насколько серьезной была его обеспокоенность. Буссе, который как начальник штаба отвечал за координацию всех стратегических мероприятий, сформулировал это так: «Все, что им теперь нужно, это один-два генерала, овладевшие нашими принципами ведения танковой войны, — и мы в беде. Они ударят в бреши, которые неизбежно появятся, когда наши силы начнут отходить к мостам, и выйдут к переправам на Днепре раньше нас. Им нужен один Гудериан — и Господи, помилуй нас!»

«Мы должны надеяться, что они еще не усвоили урока, — сказал Манштейн. — Последние недели склоняют меня к мысли, что нет».

Манштейн намекал на развитие критической ситуации в Ахтырке и Сталино. Там русские упустили уникальную возможность решительным танковым ударом с севера на юго-запад прорваться к Днепру, оттеснить группу армий «Юг» обратно к Азовскому морю и спокойно уничтожить ее восточнее немногочисленных переправ через Днепр.

Хотя советские генералы и осуществили глубокое вклинение в немецкий фронт, им не удалось развить свой успех. Они пока не взрастили Гудерианов, Роммелей, Готов и тем более Манштейнов. Пока нет.

Приказ Манштейна на отступление, от которого зависела жизнь и смерть четырех армий, состоял из девяноста отпечатанных на пишущей машинке строчек. Только девяносто строк. В них излагался план сражения исключительной важности. Последние два пункта, номера 7 и 8, проявляли стиль руководства Манштейна. В них говорилось: «(7) Все принимаемые решения и отдаваемые приказы, основанные на вышеизложенных директивах, должны строиться на понимании, что только полноценные силы преодолевают препятствия, поэтому никакая операция, тем более отступление, не может быть осуществлена войсками, утерявшими боеспособность или боевой дух. Армиям предстоит не просто передвигаться к целям, перечисленным в данной директиве, а ежедневно демонстрировать свое абсолютное превосходство. (8) Армиям безотлагательно докладывать о своих намерениях... на их основе группа армий будет координировать действия».

Для Манштейна эта операция была самой сложной и самой опасной за всю войну. Его силы вели тяжелые оборонительные бои с превосходящим по силам и уверенным в себе противником. 1000-километровый фронт был прорван на многих участках. В этих условиях силы четырех армий, состоящих из пятнадцати штабов корпусов, шестидесяти трех с половиной дивизий и всего, что сопровождает этого рода образования (примерно миллион военнослужащих и гражданских сотрудников Вермахта), нужно было с боями отвести назад на несколько сотен километров, не теряя сплоченности и без паники. Миллион бойцов нужно было снять с линии фронта протяженностью около 1000 километров; три из четырех армий, с их пятьюдесятью четырьмя с половиной дивизиями, нужно было оттянуть к шести мостам, чтобы форсировать, повзводно, одну из величайших рек Европы.

Но это только половина задачи. На другой стороне реки 1-я танковая армия, 8-я армия и 4-я танковая армия, а также их северные соседи группы армий «Центр» должны были снова как можно скорее развернуться на фронте в 720 километров, пока отчаянно преследующий противник сам не вышел на западный берег. На карте изображается этот самый дерзкий и самый рискованный отход в военной истории. Если он получится, серьезнейший кризис будет преодолен; если нет — немецкие армии на Востоке ждет поражение и возможная потеря миллиона человек.

Хотя собственно военный аспект отступления и не был особенно сложным, существовал целый ряд дополнительных задач, добавлявших проблем группе армий. Требовалось эвакуировать примерно 200 000 раненых вместе с госпиталями и персоналом немецкого, венгерского, румынского, словацкого и украинского отделений Красного Креста; а также огромное количество русского гражданского населения. Опыт недавних отступлений показал, что на всех отвоеванных территориях Красная Армия немедленно мобилизует всех здоровых мужчин от шестнадцати до шестидесяти лет и зачисляет их в боевые части. «История Великой Отечественной войны» сообщает, что одна-единственная 13-я армия в начале сентября в отвоеванных районах своего участка фронта зачислила в свои ряды 30 000 человек и таким образом пополнила соединения. Этим людям давали оружие по прибытии в подразделения, часто во время сражения — оружие убитых и раненых.

А на Южном фронте было двадцать пять советских армий, и все они именно так производили призыв. Генерал Неринг, тогда командовавший 24-м танковым корпусом, в комментариях по поводу этой практики заметил: «Эти люди не были 100-процентными солдатами, но они бежали вместе с другими, они бросались в бреши на линии фронта и затопляли нас». В этом и состоял смысл подобного массового набора. Чтобы не допустить такого опасного увеличения рядов Красной Армии, мужчины призывного возраста, рабочие основных промышленных предприятий и крестьянских хозяйств были эвакуированы с немецкими силами. В секторе группы армий «Юг» их насчитывалось примерно 200 000. Поскольку их семьям тоже было разрешено отправляться с ними, реальное количество людей, следовавших за отступающими немцами, было примерно вдвое больше.

В результате за немецкими полками, украинскими полицейскими и вспомогательными частями, эскадронами добровольцев из кавказских народов, туркменскими легионами и колоннами рабочих тащились огромные разношерстные толпы гражданских. Им разрешалось брать с собой имущество и домашних животных. По дорогам и проселкам к Днепру двигались бесконечные процессии. Все население сдвинулось с места. Лейтенант из Гамбурга писал своей матери: «Этот переход волнующий и нереальный, необычный и зловещий в одно и то же время. Поднялось и население, и армия; и все направляются к великой реке, которая, мы надеемся, снова даст нам надежную оборонительную линию».

Но Красную Армию нужно было лишить не только живой силы. Специальным приказом рейхс-маршала Геринга, отданным от имени Гитлера 7 сентября, командующим армиями предписывалось вывозить все запасы продовольствия и сырья, все поголовье скота колхозов и совхозов, станки и сельскохозяйственные машины. Зерно и масличные культуры, лошади, крупный рогатый скот, овцы и свиньи, молотилки и трактора, токарные станки и инструменты, а также все транспортные средства — все нужно было взять с собой за Днепр. И наконец, подвижной состав, при помощи которого осуществлялся этот великий исход. Ничего нельзя было оставить, только землю.

Но и это не все. С целью задержать русских на последней стадии их продвижения восточнее Днепра как можно дольше, так чтобы они не смогли немедленно подойти к реке, зону от девятнадцати до сорока километров приказывалось превратить в пустыню. То, что невозможно было вывезти, требовалось разрушить — взорвать, сжечь, разорить: каждый дом, каждый мост, каждую дорогу, каждую тропу, каждое дерево и каждый сарай. Враг должен был оказаться в пустыне, где он не найдет места, чтобы преклонить голову для отдыха, не найдет еды и питья. Выжженная земля. Впервые этот метод должен был быть включен в немецкий стратегический план в полном масштабе; впервые должен был быть применен ужасающий бич огня и разорения. Метод, который Сталин неоднократно использовал в 1941 и 1942 годах, хотя и с переменным успехом.

Итак, немецкие силы из Донецкого региона и Восточной Украины выступили на запад. С ними двинулись 200 000 голов скота и огромное количество лошадей — 153 000. Прижавшись друг к другу вспотевшими крупами, они пошли по черной земле Украины в тучах пыли, как огромные колонны пленных. Примерно 270 000 овец погнали на запад; примерно 40 000 крестьянских телег затряслись в направлении Днепра. И когда солнце исчезло в черных тучах пыли, поднятой этим бесконечным переселением, 3000 железнодорожных составов застучали по рельсам между Сталино и Киевом, увозя зерно, подсолнечник, людей, трактора, молотилки, станки и поврежденные танки.

Как бы ни были впечатляющи эти цифры, немецкое командование ошибалось, веря, что при поспешном отступлении можно землю разорить или ее широкий пояс превратить в непроходимую пустыню.

Несколько сотен тысяч голов скота, лошадей и овец не выигрывают войн. Разрушенные фабрики и шахты не парализуют промышленность стойкой нации навечно. Меры подобного рода не гарантируют победы, но могут надолго испортить репутацию народа.

Войска инстинктивно это понимали. Манштейн сам приказал ограничить эти меры совершенно необходимым, с военной точки зрения. Директива группы армии оговаривала, таким образом, что остающееся население должно быть обеспечено зерном и скотом в количестве, достаточном, чтобы дожить до следующего урожая.

В секторе 6-й армии оставили одну пятую всех запасов зерна. Боевой журнал армии, однако, сетует, что эта мера, продиктованная соображениями гуманности, привела к военному ущербу, поскольку Красная Армия по прибытии немедленно конфисковала эту малость. Сей факт действительно подтверждается в «Истории Великой Отечественной войны», хотя и интерпретируется иначе: люди, заявляется, спрятали зерно от немцев, чтобы передать его Красной Армии, когда их освободили.

Очень скоро стало ясно, что приказ оставить после себя только «выжженную землю» может быть выполнен лишь частично. В большинстве случаев военные операции и с опозданием начатое отступление не оставляли войскам времени произвести разрушения. Это подтверждают записи в боевых журналах многих дивизий. Типичен отчет 23-й танковой дивизии: «Операция «Выжженная земля» осуществлялась дивизией, как и ее соседями, лишь короткое время, поскольку оказалась невыполнимой». Сходные заявления можно обнаружить в служебных рапортах «Великой Германии» и многих других дивизий.

Генерал Неринг, чей танковый корпус сражался в ключевых точках группы армий Манштейна и в данное время воевал юго-восточнее Киева, докладывал: «В районе моего 24-го танкового корпуса «выжженная земля» не проводилась из-за недостатка времени. Оставлено большое количество скота и продовольствия. Несколько амбаров сожжено, но деревни нетронуты». Генерал Буссе, начальник штаба Манштейна, сообщает: «Выжженная земля» осуществлена лишь в узкой полосе земли на берегу противника. Большее было нереально. Однако мера, бесспорно, создала для противника трудности при подготовке к форсированию реки».

Тем не менее немецкий Вермахт до сего дня жестко клеймят за эвакуацию и разрушения в Донецком регионе. После войны генералы, офицеры и другие чины получили в Советском Союзе суровые приговоры, некоторые из них были приговорены к смертной казни. Даже генерал-фельдмаршал фон Манштейн в 1949 году в Гамбурге был приговорен Британским военным судом. Известно, что по семнадцати пунктам обвинения в «выжженной земле» Манштейн был оправдан, поскольку суд признал военную необходимость этих мер. Только в одном пункте Британский суд не усмотрел военной необходимости — насильственном вывозе части гражданского населения. На этом основании среди других, Манштейн был признан виновным. Приговор Британского военного суда впоследствии сократили, но он тем не менее способствовал укреплению точки зрения, в Германии и за рубежом, что «выжженная земля» — непростительное изобретение немцев. Это не так. Никто не хочет искать оправданий тому, что происходило в России, — однако историю нельзя смешивать с пропагандой.

«Выжженная земля» — мрачная картина пылающих деревень, горящих городов, черных грибов дыма, поднимающихся над взорванными промышленными предприятиями — не является принадлежностью исключительно кампании в России. «Выжженная земля» не была придумана между Донцом и Днепром. Стратегия опустошения стара, как сама война. И во Второй мировой войне не Гитлер, а Сталин первым объявил ее и сделал неотъемлемой частью своих операций.

3 июля 1941 года, через десять дней после нападения немцев, в своей первой переданной по радио речи он объявил населению, войскам и партизанам: «Нам предстоит организовать беспощадную борьбу. Враг не должен получить ни одной машины, ни одного литра бензина, ни единого куска хлеба. Колхозникам нужно уводить скот и увозить зерно. Что нельзя эвакуировать, следует уничтожить. Взорвать мосты и дороги. Сжечь леса и склады. Мы должны создать врагу невыносимые условия».

Не напоминает ли это слова, которые в драме Генриха фон Клейсга «Битва Германа» Герман, или Арминиус, предводитель германских племен в борьбе против римских легионов, произнес своим князьям в 9 году: «Если вы уведете своих жен и детей на правый берег Везера... если вы разорите свои поля и убьете свои стада, если вы сожжете родные дома — тогда я ваш слуга».

Они сожгли свои дома. Они убили свой скот. Точно так же, как отступающие легионы Цезаря после их первой переправы за Рейн в 55 г. до н.э. пожгли фермы и деревни, увели крупный рогатый скот и уничтожили урожай.

В 1689 году французский военный министр Лувуа приказал снести с лица земли немецкое пфальцграфство, чтобы создать защитный пустынный пояс вдоль восточной границы Франции. «Brulez bien le Palatinate», — подгонял он французских генералов. В полосе земли в сто шестьдесят километров длиной и восемьдесят километров шириной, от Гейдельберга до реки Мозель, на густонаселенной и возделанной территории, огонь и меч создали «выжженную землю».

Через пятнадцать лет после Лувуа, в ходе войн за Испанское наследство, британцы под командованием Джона Черчиля, знаменитого первого герцога Мальборо, применяли тактику «выжженной земли» в районе Ингольштадт — Аугсбург — Мюнхен, чтобы лишить какого-то ни было крова французские и баварские войска.

Примерно в то же время шведы Карла XII создали зону «выжженной земли» в России, восточнее Ворсклы, для защиты своих зимних квартир от царских войск. Шведский король, в сущности, перенял тактику Петра Первого, который годом раньше опустошил Смоленскую область и тем самым помешал походу шведов на Москву.

Русские, безусловно, прекрасно владели этим средством. Они весьма успешно применили его против шведов за несколько лет до этого на Неве. Генерал Шереметев писал тогда царю: «Рад сообщить, что Всемогущий Господь и Святая Богородица ответили на твою молитву: мы увезли и разорили все, так что в этой земле ничего не осталось».

Через сто лет в другом письме из России говорилось о «выжженной земле». Его отправил полевой почтой из Березины простой крестьянский сын из Франции, мушкетер великой армии Наполеона: «Русские уничтожили свои запасы, увели скот, подожгли свои дома и мельницы, разрушили колодцы». Его родители читали эти известия с ужасом.

Великий родоначальник европейской военной науки прусский генерал Карл фон Клаузевиц вносит в эту картину дополнительные штрихи :«... они также разрушили мосты и снесли верстовые столбы, вследствие чего были утрачены средства ориентации».

Даже в Западном полушарии, в Америке, колыбели современной цивилизации, мы встречаемся со стратегией опустошения. Авраам Линкольн, освободитель рабов и самый популярный американский президент, в 1865 году применил «выжженную землю» в качестве решительной формы борьбы во время Гражданской войны. И его генералы «выжигали» без оглядки. Профессор Вильямс, их американский современник, писал о генерале Гранте, командующем Линкольна, которого он называл «первым великим человеком нашей эры»: «Он понимал, что уничтожение экономических ресурсов противника суть такая же эффективная и обоснованная форма ведения войны, как и уничтожение его армии».

И подчиненный Гранта, генерал Шерман, действовал таким же образом. Он сжег Атланту, спалил штат Джорджия, опустошил один из самых богатых районов американского Юга. Не вследствие бесчеловечности, а следуя логике войны. Когда мэр Аталанты выразил протест, Шерман ответил: «Война жестока и не может быть другой».

Война жестока. Везде. И она будет еще более жестокой, принимая во внимание современные средства ведения войны. Каждый, кто когда-либо вел войну, всегда прибегал к практике «выжженной земли». Французы и шведы, американцы и англичане, русские и немцы, японцы и китайцы.

Кто первым отчеканил выражение «выжженная земля» и где, установить трудно. Но земля выжигалась. Во все времена и на всех широтах земного шара — на Рейне и Неккаре, на Одере и Висле, на Дунае, Ваале в стране буров и на Чатахучи в Америке. Однако выжженная земля на Днепре тяжелее всего давит на нашу совесть: ее угли все еще тлеют.

4. Гонка к реке

Сквозь дождь и грязь — Кто быстрее?— Партизанский отряд имени Чапаева посылает донесение Ватутину — Тревога у Канева — Три крика выпи — Лодки на ночной реке—Советская переправа у Григоровки — В «мокром треугольнике» на Припяти — Мост у Канева.

Шел проливной дождь. Черная плодородная земля Украины отпивалась после жаркого лета. Вся пыль превратилась в грязь, кругом была сплошная трясина. Очень скоро проселочные дороги стали непроезжими болотами. Грузовики завязли, конный транспорт передвигался с большим трудом, справлялись только тяжелые трактора и гусеничные машины. Дивизии, полки и батальоны потеряли мобильность. И это уже в середине сентября. Волновал вопрос: неужели наступила осень? Если так, немецкие армии ожидают большие проблемы на пути к желанной «линии пантеры», немного восточнее Днепра. Никто не ожидал такой ранней осени.

Группа армий «Юге довела до своих армий директиву Манштейна от 18 сентября как можно скорее отступать за реку и на западном берегу разворачивать мобильные соединения, чтобы укрепить все угрожаемые участки между мостами. На данный момент силы вдоль реки состояли исключительно из снабженческих частей, ремонтных служб, учебных частей, железнодорожных команд, а также нескольких вспомогательных и транспортных подразделений. Началась гонка по грязи.

1-я танковая армия Макензена пробивалась к плацдармам Запорожья и Днепропетровска. 19 сентября, в прекрасное осеннее воскресенье, после тяжелого оборонительного боя оперативная группа 40-го танкового корпуса генерала Хайнрици на паромах форсировала реку у Антоновки, южнее Днепропетровска. Через двадцать четыре часа она снова перешла на восточный берег по Запорожской плотине, чтобы занять полукруговой плацдарм, прикрывающий город и плотину. На этом плацдарме, выступающем на двадцать километров к востоку, стоял 17-й корпус со своими пехотными дивизиями. Русские, к счастью, пока ограничивались дозорами, а основная часть 3-й гвардейской армии генерал-лейтенанта Лелюшенко еще не подошла. В широкой днепровской долине царил мир. Лишь транспортные и тыловые части спешили на запад, напоминая о надвигающихся событиях. Переправы у Кременчуга и Черкасс были целью 8-й армии Вёлера.

Критическая ситуация сложилась в секторе 4-й танковой армии. Двумя корпусами, 7 и 13-м, она пробивалась к немецкому плацдарму у Киева, все время испытывая натиск со стороны противника. Ее 24-й танковый корпус, переданный в 8-ю армию, должен был форсировать реку у Канева, в ста двадцати километрах южнее Киева. Корпусом командовал генерал Неринг. На нем лежала тяжелая ответственность. Советская 3-я гвардейская танковая армия под командованием генерала Рыбалко, составляющая передовой клин советского наступления на Днепр, старалась обогнать немцев и форсировать реку раньше Неринга. 24-й танковый корпус опять оказался в ключевой точке сражения — как это уже не раз бывало в ходе боев между Донцом и Днепром.

Машины и двигающиеся походным маршем колонны дивизий мучительно преодолевали путь из Оршицы к Днепру — нижнебаварская 10-я мотопехотная дивизия; 57, 34 и 112-я пехотные дивизии. Их полки были сформированы в Верхней Баварии и Рейн-Гессене, Мозеле, землях Рейн и Вестфалия. Смогут ли они форсировать реку раньше русских?

«К счастью, грязь мешает и русским», — утешал начальник штаба полковник Хессе капитана доктора Кёне, офицера разведки корпуса. Кёне был в отчаянии по поводу того, что никто из его офицеров до сих пор не вернулся из разведки. «Лейтенанту Веберу вчера потребовалось двенадцать часов, чтобы покрыть десять километров, господин полковник», — причитал Кёне.

«Не плачьте», — сказал ему начальник штаба. — Грузовик с документами по Бонинской операции тоже застрял. Дивизии тонут в грязи, и их командиры считают нас сумасшедшими, когда мы просим их отступать. Они не видят необходимости в отступлении, раз русские не преследуют их. Но они не знают положения армии; они не знают, что нам нужно отступать, если мы не хотим, чтобы нас обошли с флангов. Поэтому нам нужно поторопиться и выйти к этому мосту».

Развернув на коленях карту, Хессе изучал последние изменения. «Русские наступают в широкие бреши, которые, естественно, появились в результате отхода наших армий к немногочисленным мостам, — думал он вслух. — Они пытаются выйти к реке и, если удастся, форсировать ее раньше нас». Карта ясно отражало это стремление: район отступления корпуса, обозначенный голубым, лежал в окружении жирных, красных стрел русских. Ни справа, ни слева от корпуса других немецких частей не было.

В этот момент влетел лейтенант Грейнер, переводчик штаба корпуса. Он был с ног до головы в грязи после долгой и сложной обратной поездки из штаба 10-й мотопехотной дивизии. Его доклад не вызывал энтузиазма: «Люди пробиваются по грязи. Они не спали уже несколько дней, на них нет сухой нитки. И постоянные бои. Но они держатся. Днепр манит их, как мираж. Подполковник де Мезире, начальник оперативного отдела, сказал мне: «Солдаты мечтают о крепкой оборонительной линии.

Они мечтают о бункеpax и казармах, где, в конце концов, смогут расслабиться, найти сухую койку и конец этого отступления. Конец вечного страха попасть в засаду, быть обойденным с фланга или отрезанным!»

Хессе слушал с каменным выражением лица. Бункеры! Оборонительная линия! Отдых и безопасность! Сказать лейтенанту, что он верит в это? Сказать ему, что на их будущем участке за Днепром их, скорее всего, не ждет ничего, кроме нескольких траншей и спасательной части? А возможно, и не это, а русские. Но он не стал говорить лейтенанту о своих опасениях. Вместо этого он спросил намеренно официальным тоном:

— Что в полосе 10-й дивизии делают русские?

Грейнер понял намек. В конце концов, он состоял в отделении разведки, которое должно обрабатывать сообщения противника. Поэтому он ответил:

— Русские уже перебрасывают войска на запад, к Днепру, по железной дороге Полтава — Киев.

— Вы серьезно, Грейнер?

— Совершенно серьезно, господин полковник. Генерал Шмидт и его офицер разведки капитан князь Кастель специально поручили мне проинформировать вас. Согласно надежным разведывательным данным, русские отремонтировали поврежденную железную дорогу с поразительной быстротой, собрав рабочую силу, какая нам и не снилась, и уже используют линию. Сигнальное оборудование, естественно, еще не работает, поэтому они ведут составы на запад на глаз. Поезда уже прошли Гребенку.

— Это делает ситуацию еще более угрожающей, — заметил полковник Хессе.

21 сентября, около 16 часов, на стол командующего 8-й армией генерала Вёлера в его передовом командном пункте у Смелы положили пачку перехваченных партизанских радиограмм, переданных в открытом эфире. Они были подписаны: «Отряд Чапаева» и, очевидно, в ответ на запрос, сообщали, что на западном берегу Днепра в излучине севернее Канева немецких войск нет.

Сведения были точны. Кроме немецкой штрафной роты, на западном берегу в днепровской излучине между деревнями Григоровка и Ржичев никого не было. Вёлер забеспокоился. Воздушная разведка докладывала, что русские передовые части в этом районе находятся недалеко от реки. Может, Ватутин планирует внезапное нападение севернее Канева? Вёлер бы не удивился. Советский генерал-полковник за последние месяцы проявил себя как великолепный тактик и смелый командир.

Вёлер незамедлительно набросал приказ Нерингу. Радиограмма поступила в 24-й танковый корпус в 20 часов 45 минут: Нерингу приказывалось немедленно перебросить мобильные силы через Канев на южный берег угрожаемой днепровской излучины.

Однако Вёлер понимал, что даже подвижные части 24-го танкового корпуса не могут летать. Если русские собираются форсировать реку 22 сентября, то ни одна из частей Неринга не сможет попасть туда вовремя. Что нужно делать?

У генерал-майора доктора Шпайделя, начальника штаба 8-й армии, была идея. В Черкассах, южнее Канева, находился военный учебный центр группы армий «Юг». Им придется справиться. В 22 часа 30 минут коменданту центра по телефону поступил приказ срочно сформировать из слушателей курса отряды, перебросить в Канев и развернуть их на западном берегу севернее города. Через два часа люди погрузились в грузовики и поехали в ночь.

Дождь прекратился. Ветер и теплая погода быстро высушили дороги, но все равно было прохладно. Над Днепром клубился туман, он скрывал противоположный берег. Он скрывал то, чего боялись Вёлер и Неринг.

Гвардии рядовой И.Д. Семенов осторожно раздвинул камыши и вгляделся в реку. Прислушался. Ничего. Рядом с ним к земле припали партизаны.

— Где эта лодка? — спросил Семенов.

— Пять шагов отсюда, под берегом. Закрыта камышами.

— Пошли. — Семенов три раза крикнул выпью. Камыши зашелестели. Показались еще три гвардейца — В.Н. Иванов, Н.Я. Петухов и В.А. Сысолятин; поползли за Семеновым и партизанами. Они не знали, что в этот момент к ним были прикованы глаза истории. Они не знали, что их имена войдут в анналы. Они даже не знали, получится ли у них — смогут ли они переплыть большую реку первыми из 3-й гвардейской танковой армии или даже из всей Красной Армии, которая сейчас наперегонки движется к Днепру. Самым молодым из них был Петухов, юноша восемнадцати лет, остальным не больше двадцати двух. Все четверо — члены комсомола. Какова была их задача?

Как верно предположил генерал Вёлер, радиограммы от партизанского отряда Чапаева, сообщающие генерал-полковнику Ватутину о незащищенном западном береге у Григоровки, оказались весьма значимыми. Умный советский командующий тотчас воспользовался случаем. Излучина Днепра, выступающая к северо-востоку, по тактическим соображениям и так казалась удобным местом для форсирования реки; а благоприятные сведения от партизан окончательно склонили чашу весов в ее пользу. Ватутин позвонил генералу Рыбалко. Рыбалко встретил идею с энтузиазмом. Он сам позвонил в свою 51 -ю гвардейскую танковую бригаду.

— Товарищ командир, ваше передовое соединение на реке?

— Так точно, товарищ генерал.

— Есть у вас связь с партизанским отрядом Чапаева?

— Так точно, товарищ генерал.

Небольшая пауза, и решительный приказ:

— Тогда форсируйте реку!

Три слова, но от них зависела великая битва за Днепр.

— А саперы и средства переправы?

В голосе Рыбалко послышался металл:

— Вы не можете их ждать. Сами делайте плоты или идите вплавь. Понятно?

— Так точно, товарищ генерал.

И 51 -я гвардейская танковая бригада форсировала реку на плотах и вплавь.

Лейтенант Синашкин, командир пулеметной роты бригады, получил приказ форсировать Днепр между деревнями Григоровка и Зарубенцы. Его рота переправлялась первой. Рядовые Семенов, Иванов, Петухов и Сысолятин были добровольцами из его роты. Перевалило за полночь... Туман с реки начал подниматься быстрее. Видимость сократилась до шестидесяти — семидесяти метров. Почти бесшумно Семенов и его товарищи подползли к берегу. Здесь! Они раздвинули камыши, столкнули лодку в воду.

Теперь тише. Партизаны обмотали уключины старыми мешками. Гвардейцы уже завернули свои автоматы в тряпки, чтобы случайно не звякнуть. Они осторожно забрались в лодку, стараясь ее не опрокинуть. Семенов перевалился через борт и оттолкнулся ногой. Из подхватило течением, но сильный Сысолятин уже опустил весла в воду и начал энергично грести.

Партизан на носу правил небольшим рулем. Лодку сносило течением.

— Гребите сильнее, или нас отнесет слишком далеко,—зашипел партизан. — Еще. сильнее.

Сысолятин греб изо всех сил. Как черная тень, в ночи проступил крутой западный берег.

— Еще несколько гребков.

— Хватит—теперь пусть несет.

— Прыгайте.

Семенов выпрыгнул из лодки. Вода дошла ему до пояса, но дно реки было твердым. Он вытянул лодку на берег.

Они прислушались. Ночь мирно дышала. Партизан, рыбак из Григоровки, высадил гвардейцев в нужном месте — в двухстах метрах севернее деревни. Здесь им предстояло огнем привлечь к себе внимание немецких часовых и имитировать попытку высадки десанта, чтобы стянуть в это место сторожевые заставы. А лейтенант Синашкин тем временем с основной частью роты и 120 партизанами форсирует реку на тысячу метров севернее, сразу за Зарубенцами, и создаст там первый небольшой плацдарм для бригады, которая должна последовать за ними. Сразу после высадки рота должна была предпринять атаку на Григоровку. Около 02.00 перец немецкими часовыми на окраине Григоровки раздались выстрелы четырех гвардейцев.

«Строиться! Бегом!» — закричал в деревне немецкий унтер-офицер. Там размещался взвод штрафной роты. Один взвод! Люди, которым тюремное заключение было заменено службой на Восточном фронте, и больше никого на Днепре у Григоровки. Семенов и его четыре сослуживца маневрировали между крестьянскими хатами, снова и снова выпускали автоматные очереди, сейчас они были в одном месте, а через минуту где-нибудь еще. Они создали впечатление, что у Григоровки десантировался целый батальон.

Рота Синашкина тем временем форсировала реку выше и ниже деревни Зарубенцы, молча и без единого выстрела. Как они это сделали? Были ли у них инженерно-саперные подразделения? Понтоны? Паромы? Надувные лодки? Ничего этого у Синашкина не было. Его люди сколотили по нескольку досок и перекладин, привязали к ним бочки. Это были их плоты—одни меньше, другие больше. На каждом переправлялись четыре человека и одно орудие. Хорошие пловцы цеплялись за плоты и помогали править. На рассвете рота Синашкина пошла в атаку и выбила немецкие пикеты из деревень Зарубенцы и Григоровка.

Итак, утром 22 сентября русские форсировали Днепр севернее Канева. Они создали плацдарм, когда 24-й танковый корпус, который должен был занять и оборонять этот сектор, все еще находился восточнее Канева на противоположном берегу реки. Дорога ему была открыта. От Канева вниз до юго-востока от Киева, вдоль всех отведенных корпусу девяноста пяти километров течения, не было ни одной настоящей боевой части.

В воздухе пахло бедой. Вдобавок к этому советская 13-я армия примерно в то время 22 сентября форсировала реку в 195 километрах севернее, у Чернигова, точно на стыке групп армий «Юг» и «Центр». В этот месте переправу ожидали меньше всего, потому что там, где в Днепр впадает Припять, реку окружает большое болото.

Однако с середины сентября партизаны скрытно прокладывали через болото хорошо замаскированные бревенчатые дороги и таким образом обеспечили советские соединения короткими и скрытыми выходами к реке. В результате 26 сентября русские создали небольшой плацдарм, который, как палец, грозно указывал в сторону польской границы.

Правда, слабым ударным группам 2, 8 и 12-й танковых дивизий, а также 20-й мотопехотной дивизии удалось окружить плацдарм в треугольнике Днепр — Припять, а пехотные дивизии, переброшенные из других секторов фронта, смогли заблокировать наиболее опасные на тот момент вклинения. Тем не менее брешь в линии фронта между группами армий «Центр» и «Юг», безусловно, должна была стать ареной опасных событий.

Но не сейчас. Правда, некоторые дальновидные сотрудники немецкого Генерального штаба, восточного его отделения, постоянно говорили об опасности припятской дельты; однако в сентябре эту угрозу затмевала более близкая — угроза, исходящая от плацдарма лейтенанта Синашкина у Григоровки. Советские военные публицисты назвали его «Букринским плацдармом».

Утром 22 сентября 1943 года внимание всех штабных офицеров в зоне группы армий «Юг» было приковано к этой рыбацкой деревне. В 11.00 зазвонил телефон в комнате коменданта военного учебного центра в Черкассах. На линии был лично генерал Вёлер, командующий 8-й армией. Он спросил:

— Сколько человек вы вчера отправили в Канев?

— Сто двадцать курсантов унтер-офицеров, господин генерал.

— Сто двадцать?—Он помолчал. — Немедленно на грузовике доставьте этих сто двадцать человек в Григоровку. Им предписывается контратаковать высадившиеся сипы противника и заблокировать их.

Сто двадцать курсантов унтер-офицеров военного учебного центра — всё, что 22 сентября в 11.00 командующий 8-й армией мог противопоставить советскому Букринскому плацдарму. Ясно, что это только капля в море, но других сил просто не было. Дивизии Неринга должны были защищать от яростных атак противника Каневский плацдарм, его первые подвижные соединения форсируют реку не раньше вечера 22 сентября. А за двенадцать часов многое может произойти.

В конце концов, лихорадочные телефонные переговоры принесли проблеск надежды. У Киева части 19-й танковой дивизии уже перешли Днепр 21 сентября и теперь стоят недалеко от города. В танковый разведывательный батальон дивизии позвонили, когда там обедали. «По машинам!» — И они понеслись в самый угрожаемый на данный момент пункт всего Восточного фронта. Проследовал ганноверский 73-й мотопехотный полк майора фон Менца, за ним двинулась основная часть дивизии.

От Киева до Григоровки было меньше ста километров. По хорошей дороге. Два с половиной часа для разведывательного батальона, если действительно постараться. Для 8-й армии это были два часа тревоги. Вдруг русский генерал заметит свою уникальную возможность, прорвется с плацдарма до Россавы и вобьет клин между 8-й армией и 4-й танковой армией?

В 19 часов 28 минут 22 сентября на командный пункт генерала Неринга на восточном берегу в Прохоровке поступила радиограмма от Вёлера: «Наличные силы перебросить на западный берег как можно скорее, чтобы усилить разведывательный батальон 19-й танковой дивизии, ведущий тяжелые бои в излучине Днепра».

Как можно быстрее! Неринг надеялся сделать это следующим утром. Однако генерал Рыбалко тоже знал свое дело.

Утро 23 сентября началось у Неринга с неприятного сюрприза. «Атакуют танки противника!» — раздался крик. Десять, двадцать, тридцать — сорок четыре Т-34 громыхали по восточному берегу Днепра, двигаясь с севера в направлении передовых линий 253-го гренадерского полка из состава 34-й пехотной дивизии Мозеля. На броне танков ехали советские пехотинцы. Намерение русских было очевидно — им был нужен мост, они стремились помешать корпусу Неринга форсировать реку. Смелый и логичный план генерала Рыбалко. И казалось, все идет по его плану.

После тяжелых боев предыдущих дней 253-й гренадерский полк полковника Хиппеля сократился до нескольких сотен человек. Русские прорвали основную оборонительную линию и двинулись к мосту. В нескольких километрах перед мостом, в Решетках, располагался командный пункт 14-й роты. Капитан Августин имел 75-мм противотанковое орудие, два самоходных орудия с расчетами, принадлежащих 3-й роте, 34-й батальон истребителей танков и две дюжины солдат. Он увидел надвигающуюся опасность, забаррикадировался в немногочисленных домах Решеток и стоял насмерть. Своими крошечными силами Августин подбил шестнадцать Т-34, пехоту противника оттеснил за танки. Дюжина Т-34 повернула обратно и рассредоточилась, но одиннадцать прорвались. Они загромыхали в направлении моста. Там оставался только небольшой прикрывающий отряд с противотанковыми и зенитными орудиями.

Наступил один из тех моментов, когда вся кампания может зависеть от мужества и самопожертвования нескольких человек. И они справились. В штабе корпуса полковник Хессе тем временем наскреб в своей дивизии все наличное противотанковое оружие, бросил его на подходы к мосту и отдал под командование полковника Фердинанда Хиппеля, командира 253-го пехотного полка.

Полковник встретил советские танки всем, что имел. Противотанковыми орудиями, пехотными пушками и минами атаку Т-34 отбили. К 10.00 угрозу отвели. Но через полчаса, в 10 часов 30 минут, 8-я армия переслала Нерингу радиограмму от 4-й танковой армии: «Части 19-й танковой дивизии, ведущие бои в Григоровке, испытывают большие трудности. Нуждаются в срочной помощи».

Было 14.00 часов. Командный пункт Неринга теперь находился в Келеберде на восточном берегу Днепра. Зазвонил полевой телефон. На линии был Вёлер: в днепровской излучине дела все хуже. Зарубенцы в руках противника. В Григоровке бои. Враг рвется на запад и юго-запад, на паромах переправляет через реку орудия и машины.

К счастью, несколько дней назад Неринг отправил за Днепр свои транспортные части и тыловые службы. Поэтому он мог рискнуть быстро пропустить по мосту боевые формирования, хотя противник и оказывал мощное и опасное давление. Он перенес свой передовой командный пункт прямо к въезду на мост с восточной стороны; назначил ответственным за плацдарм генерала Аугуста Шмидта, командира 10-й мотопехотной дивизии. Начальником его оперативного отдела был опытный штабной офицер, подполковник де Мезире. Именно эта дивизия из Нижней Баварии теперь отвечала за безопасность форсирования реки всего корпуса.

Лейтенант Ренатус Вебер, заслуживающий доверия хроникер из состава 24-го танкового корпуса, описывает свои впечатления в письме домой: «Когда мы 23 сентября пробивались к Днепру, преодолевая противодействие русских танков, я вспомнил о трагедии шведского Карла XII, который в 1709 году был вынужден с остатками своей армии сдаться русским в Перевалочной, потому что не смог форсировать реку. У нас, к счастью, был наш железнодорожный мост». Действительно, к счастью.

Это был мост в Каневе. Инженерно-саперные части 24-го танкового корпуса надстроили на нем второй ярус — над железнодорожным мостом возвели пешеходный таким образом, что движение по железной дороге не прекращалось в течение всего строительства, а теперь по мосту, кроме поездов, одновременно стали передвигаться войска и их машины.

С 15.00 по этому необычно высокому мосту, двухъярусному шедевру военных инженеров, двигались полки. В штабе корпуса у восточного въезда обстановка была напряженной. Кто выиграет эту гонку? Когда появятся русские самолеты и начнут бомбить мост? Странно, что их еще нет. Но они не появились.

В 21.15 баварские полки 57-й пехотной дивизии полковника Тровитца были на другой стороне. Они незамедлительно развернулись и заняли берег с обеих сторон моста. Теперь пошла гессенско-вестфальская 112-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Либа. Чтобы не оторваться от основной части корпуса, им приходилось двигаться к мосту форсированными маршами, часто покрывая без остановки по шестьдесят километров.

Сразу после полуночи по мосту застучал по доскам 258-й гренадерский полк. Его

7-ю роту вел лейтенант Иссельхорст. В 1-м взводе, в левой колонне, шел обер-ефрейтор Хельмольд из Дюссельдорфа — усталый, истощенный, дрожащий. Полк немедленно двинули в северном направлении вдоль реки, в излучину Днепра, против русских, высадившихся у Григоровки.

Мозельская 34-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Хохбаума тоже перешла мост под покровом темноты и тоже была сразу же отправлена на левый фланг полосы корпуса. Последней начала переходить мост 10-я мотопехотная дивизия. Ее ударные группы все еще защищали постепенно уменьшающийся плацдарм на восточном берегу. В 03 часа 30 минут 24 сентября нижнебаварские полки наконец перешли днепровский мост. Занималась заря.

Генерал Неринг стоял у моста, вглядываясь в серое небо. Появятся ли русские самолеты? Они не появились. Очень странно. Ни единого воздушного налета на мост. Непостижимо. Неужели в армии генерала Ватутина нет воздушных сил?

Ватутин, конечно, имел воздушные силы. Его фронту была придана вся 2-я воздушная армия, но сейчас она была полностью задействована на прикрытии от атак люфтваффе войск, переправляющихся в излучине Днепра. У генерал-лейтенанта Красовского не было ни одного свободного самолета, чтобы атаковать мост у Канева. Все машины требовались ему для другой крупной операции, единственной в своем роде операции за всю войну, операции, которая, по мнению Сталина, приведет к окончательной победе на Днепре. На немецкой стороне тем временем никто и не подозревал об этом большом сюрпризе.

Неринг смотрел на проходящие колонны. «Сколько нам еще потребуется времени?» — спросил он стоящего рядом лейтенанта Вебера. «Около часа, господин генерал». Оценка Вебера оказалась правильной. К 04.30 24-й танковый корпус перешел на западный берег всеми своими соединениями. Тринадцать с половиной часов. Потрясающее достижение. Однако оно также говорит о том, как серьезно сократились проходившие дивизии.

Неринг пересек реку последним. Теперь на восточном берегу остались только небольшие прикрывающие отряды и маленькие тыловые бригады, которые будут охранять пандус, пока мост не взорвут. На берегу их ждали надувные лодки и десантные шлюпки —они уже не смогут попасть на другой берег по мосту. Их задача была самой сложной на войне — действовать в качестве тылового прикрытия, сдерживать противника как можно дольше. Когда можно отходить? Как долго рисковать оставаться? В критический момент некому приказывать командиру тылового прикрытия. Ответственность лежит на нем одном. Без чьих-либо советов он должен идти трудной дорогой долга. Это сложная должность.

Точно в 05.00 генерал Аугуст Шмидт, командир 10-й мотопехотной дивизии, стоял в небольшом овраге на западном берегу с капитаном Бопштом, командиром 10-го инженерно-саперного батальона. Перед ними унтер-офицер склонился над взрывной машинкой.

— Все готово?

— Все готово, господин генерал!

Слава Богу, эти два офицера были люди думающие. Всего двадцать четыре часа назад они вовсе не были уверены, что для взрыва Каневского моста «все» будет «готово» в нужный момент.

Командир корпуса, начальник штаба и начальник инженерной службы беспокоились, можно ли будет прикрепить к мосту заряды раньше, чем до него доберутся русские. Это было общей проверкой нервов. А теперь все было готово. Генерал Шмидт еще раз поднялся на место, откуда он мог видеть мост, и еще раз посмотрел на него в свой бинокль. На мосту было спокойно и безлюдно. Генерал повернулся: «Давай!»

Сапер унтер-офицер нажал ручку. Все бросились на землю. Грохот, как при ударе грома. Вспышки молний. В небо полетели обломки. Дым и пыль. Когда дым рассеялся, от массивного моста остались несколько разрушенных опор. Балки и доски покачивались на волнах Днепра.

Только теперь все задумались о том, почему советское Верховное Главнокомандование не сделало ни единой попытки овладеть этим днепровским мостом. Ни с помощью воздушно-десантных войск, ни посредством решительной танковой атаки, ни руками партизан, которых была масса в окрестных лесах. В чем причина такого провала? Или русские сомневались в своей способности успешно справиться с операцией по захвату переправы, которую немцы неоднократно осуществляли на начальных стадиях войны? Например, танковый прорыв Манштейна к Двинску. Или рейд Гудериана к мосту через Десну у Новгорода-Северского. Или захват Байнхардтом моста через Волгу в Калинине. Или пример дерзкого удара во время отступления, который нанесла 16-я мотопехотная дивизия по мосту через Маныч в январе 1943 года. Русские на Днепре ничего подобного не предприняли. Они положились на свое умение импровизировать и были уверены, что справятся без всяких мостов. И все говорило за то, что они окажутся правы.

Они форсировали великую реку во многих местах, быстро и без потерь, используя лишь подручные средства. И не только в излучине Днепра у Переяславля или выше по течению у Чернигова. За несколько оставшихся дней сентября русские совершили двадцать три переправы через Днепр на протяжении 700 километров от Лоева до Запорожья.

Однако русские тем не менее допустили в своих расчетах одну ошибку. Они действительно быстро переправили через реку свои роты, батальоны и даже полки и создали на другой стороне плацдармы; однако им было трудно расширить эти плацдармы в масштабах, которые бы позволили предпринять с них серьезное наступление. Они испытывали огромные трудности при понтонной переправе танков, тяжелой боевой техники и боеприпасов. Для этого требуются солидные мосты, а их невозможно было построить с мелких плацдармов.

Осознав свою ошибку, советское командование попыталось быстро ее исправить радикальным образом. Оно предприняло операцию, подобную которой русские осуществляли лишь один раз в течение всей войны.

5. Букринский плацдарм

Русские форсируют реку — Отовсюду плохие вести — Мельница в Колесище — «К бою!» — Три советские бригады десантируются навстречу смерти.

Обер-ефрейтор Хельмольд уже несколько месяцев так хорошо не завтракал, как 24 сентября. Всю ночь его рота была на марше. Все шли и шли. Однако в конце пути, на рассвете, солдаты ликовали. Они вырвались наконец из этой мышеловки перед Каневским мостом. Теперь они немного отдохнут. Но первым делом — завтрак. Дежурный походной кухни выдал джем, сардины, солонину и натуральный кофе. После завтрака все растянулись на соломе. Спать. Было 08.00. Однако им не пришлось воспользоваться заслуженным отдыхом. «Командиров рот — к командиру полка!» — разнеслось по сараю.

Лейтенант Иссельхорст вскочил на ноги: такие неожиданные вызовы всегда сулят неладное. И правда, десять минут спустя поступил ненавистный приказ: «На построение! Приготовиться к отправке!» Последовала традиционная неразбериха: «Где, черт побери, мой...», «У тебя нет?..» Каждое второе предложение начиналось с солдатского ругательства. Снаружи послышался шум моторов грузовиков. По крайней мере, не придется идти пешком. Однако, когда пехоту везли на машинах, это обычно означало, что положение критическое.

Когда 7-я рота построилась, лейтенант Иссельхорст быстро обрисовал картину. Русские форсировали Днепр севернее, у Григоровки. Им предстоит их сдерживать до прихода более крупных немецких сил.

«Старая история», — заворчали солдаты. Лейтенант Кирберг погрузился со своим

1-м взводом на грузовики, и они отправились.

Новости из районов переправ русских в излучине Днепра приходили неутешительные. В то же время, учитывая, что 3-я гвардейская танковая армия генерала Рыбалко находится на правом берегу уже сорок восемь часов, странно, что дела не идут еще хуже.

24 сентября русский плацдарм в районе Григоровка — Букрин составлял примерно четыре километра в глубину и шесть километров в ширину. Шестью танками и двумя батальонами русские к вечеру 24 сентября оттеснили 19-й танковый разведывательный батальон майора Гудериана, который бросился на блокирование плацдарма. Русские наступали из днепровской излучины на юго-запад. В пятнадцати километрах выше по течению, около деревни Балыка, примерно тысяча человек советской бригады 14-й армии генерал-лейтенанта Москаленко в это время тоже уже форсировала реку и в юго-восточном направлении наступала на ослабленные передовые части 19-й танковой дивизии, кроме которых в этом районе больше никого не было. Было очевидно, что две советские группы намереваются соединиться.

19-й танковый разведывательный батальон противостоял противнику и в Балыке, и в Букрине. Майор Гудериан, младший сын генерал-полковника, проявил себя одаренным импровизатором. На линии сражались ремонтные и транспортные отряды. Русские держались. Но выбить их с позиций в узких оврагах, пересекающих высокий западный берег реки, было невозможно.

Неринг перебросил к Балыку усиленный танковый разведывательный батальон 10-й мотопехотной дивизии под командованием майора Вальдемара. Но как только он приказал ему отправляться, поступило другое неприятное донесение. Утром 24 сентября недалеко от деревни Стайки, еще на пятнадцать километров выше, форсировала реку и закрепилась в оврагах на берегу советская ударная группа в пятьдесят человек. На борьбу с этой новой опасностью были посланы части 34-й пехотной дивизии, моторизованные на импровизированной основе. «Ликвидируйте плацдарм и уничтожьте силы противника на этой стороне реки», — звучал их приказ.

Однако даже этот крошечный плацдарм ликвидировать было невозможно. Все та же старая история: если уж русские закрепились, выбить этих непревзойденных мастеров упорной обороны трудно. Они будут стрелять, вжимаясь в землю на своих огневых точках или за брустверами; они практически никогда не сдаются, пока не заглянут в дуло немецкого ружья или не почувствуют штык у своей спины. У Стайки, кроме того, местность особенно благоволила к русским. Овраги и расселины утеса крутого берега предоставляли идеальное укрытие, низина перед их позициями легко простреливалась пулеметами, так что все атаки немцев захлебывались.

Немецкие ударные группы заблокировали русских. Они обстреливали их из минометов. Артиллерийскими и пехотными орудиями отрезали от снабжения. Перехваченные радиограммы противника свидетельствовали о тяжелых потерях. А через три дня начался голод.

Но русские не отступили. И хотя плацдарм был совсем небольшим, он тем не менее требовал постоянного надзора и блокады, иначе он неожиданно мог стать опасным. И такого рода опасность угрожала по всему фронту. Неринг продолжал перебрасывать все новые ударные группы из Канева к местам переправ противника, прежде всего в район Балыка и Букрин — Григоровка.

В опускающихся сумерках 24 сентября батальон 258-го пехотного полка майора Хертеля окапывался на подходе к Григоровке. 7-я рота находилась на мельнице в Колесище. Все работали лопатами, когда раздался крик: «Вражеские самолеты!»

Русские самолеты с ревом приближались. Все попрыгали в траншеи и окопы. Некоторые советские машины, казалось, летели необычно низко. За ними, как на параде, по два в ряд, шли крупные соединения больших машин — сорок пять, по меньшей мере. Слева — такая же вереница. Это были тяжелые транспортные машины. Они летели на высоте 2000—2400 метров. Быстрые истребители и перехватчики находились на флангах и над транспортными формированиями. «Никогда раньше не видел в небе так много русских», — заметил унтер-офицер Шомбург.

Они не сбросили бомбы, не стреляли из своих пушек и пулеметов. Они пронеслись над немецкими линиями со стороны Днепра абсолютно беспечно. Конечно, они и не догадывались, что под ними в траншеях и опорных пунктах находились немцы.

На Днепре рано сгустились сумерки. Был конец сентября, и темно становилось около 17.00 часов. Но почему в русских самолетах горит свет? А теперь некоторые из низко летящих машин даже освещают мощными прожекторами поросшую кустарником землю. «Что, черт возьми, они делают?» — забормотал Хельмольд. Рядом с ним унтер-офицер прижимал к глазам бинокль. «Валяют дурака»,—процедил он, не отрываясь от бинокля. В следующую минуту его подозрения подтвердились. «Они прыгают, — закричал он. — Парашютисты!» Он выхватил свою ракетницу и запустил белую ракету. В ее слепящем свете было прекрасно видно опускающихся парашютистов.

Далее произошло одно из самых драматичных, редких и захватывающих событий в истории войны. Документы, которыми располагал автор настоящей книги, с немецкой стороны включают личные записи и мемуары генерала Неринга, боевые журналы участвовавших немецких частей и воспоминания многочисленных свидетелей; с советской стороны—очерки и мемуары, опубликованные после 1962 года, в частности Г.П. Софронова.

Это было поразительное дело. Обер-ефрейтор Хельмольд и его рота не могли прийти в себя. Крупномасштабная десантная операция? С этим не сталкивались даже самые старые участники русской кампании. До некоторых из них доходили слухи о том, что в феврале 1942 года транспортные части вюртемберг-баденской 260-й пехотной дивизии имели столкновения с советскими воздушно-десантными бригадами в тылу 13-го армейского корпуса. Кроме этого, говорили только о русских десантах в пять —восемьдесят человек, преимущественно для диверсий или доставки специального вооружения и командиров в партизанские отряды.

Хельмольд и его товарищи с изумлением наблюдали за происходящим, но громкий приказ лейтенанта Иссельхорста вернул их к действительности: «Открыть огонь по вражеским парашютистам!» Немедленно начался фейерверк: щелчки ружейных выстрелов, треск пулеметных очередей. Пули рвали парашюты, люди падали вниз, как камни. Когда парашюты оставались нетронутыми, парашютисты, медленно опускаясь, были обречены — легкая мишень для сотен стрелков.

С высоты холма, на котором стояла мельница, на левом крыле батальона залаяла 20-мм зенитная пушка. Она била по скоплениям самолетов, одному из них разорвало фюзеляж. Из огня и дыма прыгали парашютисты. Большая часть парашютов не раскрывалась, но и под теми, которые удалось раскрыть, люди все равно погибали, снесенные на землю обломками машины.

Новые и новые транспорты гудели, пролетая над мельницей в западном направлении. К этому времени стало темно. Трассирующие снаряды и сигнальные ракеты ярко освещали небо и заставляли фосфоресцировать белоснежный шелк парашютов. Контейнеры с оружием, боеприпасами и продовольствием медленно опускались вниз. Неподалеку, в перелеске, парашюты запутывались в деревьях. Некоторые деревья были украшены, как причудливые рождественские елки.

Подбежал майор Хертель: «Часть Пфайфера и часть Цорна — за мной». Люди помчались за своим командиром батальона. Через полчаса они привели первых пленных. Русские, как скоро выяснилось, входили в 5-ю гвардейскую парашютную бригаду, основная часть которой была сброшена западнее, в Дударях. У Колесище, в зоне боевых действий 112-й пехотной дивизии, десантировались группы, потерявшие связь с основными силами.

Были организованы поисковые отряды, пункты сбора донесений. Где бы ни находили на земле парашют, поблизости были русские десантники. Их вылавливали по одному, пока они не сориентировались или не объединились в группы. «Руки вверх!» И каждый, кто быстро не поднимал руки, падал, сраженный ручной гранатой или пулеметной очередью. На рассвете гренадеры увидели на крыле ветряной мельницы в Колесище свисающий разорванный парашют, красный от крови покалеченного мертвого человека, который все еще болтался на стропах.

Западнее, в районе Дударей, где десантировалась основная часть бригады, случилось то же самое. Там русские упали прямо на колонну 10-й мотопехотной дивизии, двигающейся в направлении Балыка. И непосредственно в деревне Дудари они попали в зону батальона бронетранспортеров 73-го мотопехотного полка. Он являлся передовым подразделением нижнесаксонской 19-й танковой дивизии, которая под командованием полковника Каллнера подтягивалась из Киева на помощь своему испытывающему трудности разведывательному батальону.

Трудно было найти более неудачное место для высадки воздушного десанта. Русские прыгали в район, ощетинившийся немецким оружием. Они спускались, как снежная буря, но это была буря смерти.

Подполковник Биндер, в то время начальник оперативного отдела 19-й танковой дивизии, дает следующее драматичное описание: «Первый десант был сброшен в 17.30. Еще в небе русские попали под огонь пулеметов и многозарядного 20-мм зенитного орудия. Советское формирование было совершенно открыто — большие машины появлялись по одной, самое большее по две, с интервалом в полминуты, и так сбрасывали своих парашютистов. Это делало наше противодействие еще более эффективным. Некоторые самолеты, по всей вероятности, заметили неладное, повернули обратно на север. Наш мощный заградительный огонь и повсюду сияющие белые сигнальные ракеты, очевидно, лишили русских присутствия духа. Они начали сбрасывать людей беспорядочно, в разных местах. Разбитые на маленькие и очень маленькие группы, они были обречены. Они пытались укрыться в узких оврагах, но очень скоро их отыскивали, убивали или брали в плен».

Лишь командиру бригады удалось собрать вокруг себя 150 человек и создать плацдарм в лесу восточнее Грушево. Там он оказал неистовое сопротивление. 3-я рота 73-го мотопехотного полка под командованием лейтенанта Гольдмана смогла себе представить, что случилось бы, если бы русские совершили высадку в более благоприятных условиях и имели время окопаться для обороны. Среди них, безусловно, были меткие стрелки со стальными нервами. Рота Гольдмана понесла тяжелые потери —большинство из них погибли от выстрелов в голову. Лишь в самом жестоком бою удалось победить этих 150 человек, их командир попал в плен. Несколько групп пробились к партизанам, действовавшим в обширных лесах западнее Черкасс.

Какова была цель этого кровопролитного советского предприятия? Было сброшено три бригады, в общем, около 7000 человек: 5-я бригада возле днепровской излучины в районе Дудари, 3-я бригада на болотистой реке Россава и части 1-й бригады сразу за Каневским мостом. Несколько отрядов этой бригады приземлились заметно южнее, в районе боевых действий немецкого 3-го танкового корпуса, соседа Неринга справа.

Захваченные приказы и карты раскрыли две цели. С одной стороны, советское Верховное Главнокомандование хотело прикрыть от немецких контратак тактически важный Букринский плацдарм. 5-я парашютная бригада должна была предотвратить переброску немецких резервов с юга и юго-востока в направлении Днепра и для этого создать барьер западнее Канева. 3-я бригада, сковывая немецкие тактические резервы, должна была продержаться в районе Шандра — Липовый до подхода советской 40-й армии.

План был хорош. Однако приведен в исполнение слишком поздно. Немецкие соединения уже находились в тех самых местах, куда парашютные бригады должны были их не допустить.

Кроме этой тактической цели, воздушно-десантная операция трех бригад преследовала более серьезную стратегическую цель. Эго становится ясно при взгляде на карту района выброски десанта: 1-я и 3-я бригады, а также западные группы 5-й бригады имели задачу закрепиться по болотистым берегам реки Россава. Совместно с силами, форсировавшими Днепр в районах Балыка, Бжичева и южнее Канева, они должны были сформировать крупный плацдарм и таким образом создать второй заслон вокруг Букринской переправы. В этом случае был бы обеспечен большой район для будущего сосредоточения двух советских армий.

Согласно показаниям захваченного в плен командира 5-й бригады, за первой высадкой предполагалась, 26 или 27 сентября, другая крупномасштабная воздушно-десантная операция юго-восточнее Каневского моста. Транспортные самолеты должны были доставить тяжелое вооружение и танки. Небольшие подразделения, сброшенные 24 сентября в район боевых действий 3-го танкового корпуса, являлись лишь передовыми и прикрывающими силами для этой операции. Полный провал первой фазы, очевидно, привел к отмене второй.

Все, в сущности, спланировано было умно, но плохо реализовано. В результате получили военную катастрофу. В районе высадки между Дударями и Россавой в первые двадцать четыре часа было обнаружено 1500 парашютистов, 692 посчитали убитыми, 209 человек взято в плен. Среди пленных были также дирижер военного оркестра и библиотекарь 5-й бригады. Какого черта их послали в бой? «Приказ», — ответили оба на допросе. «Приказ, — ответил и захваченный командир бригады. — Мне сказали взять всех до одного». И он взял всех, хотя только половина из них прыгала в среднем семь— десять раз. Другая половина не имела ни одного прыжка и была собрана из семи полков. Медицинский персонал полностью состоял из женщин.

Их обмундирование и вооружение было также разнообразно, как и их состав: на некоторых летная спецодежда, на других кожаные куртки, а у многих солдатская форма. Однако женщины, доктора и санитарки были поразительно хорошо экипированы.

Но самый необъяснимый аспект всей операции — это высадка вечером, когда нормально это делается днем. Правда, русские любили ночь и обычно ориентировались в темноте много лучше, чем немцы. Но, даже принимая во внимание это обстоятельство, десант в сумерках был серьезной и роковой ошибкой. Парашютные войска не слишком мобильны сразу после высадки, поскольку у них нет транспортных средств. Темнота к тому же мешает разбросанным людям собраться вместе. Следует добавить и тот факт, что из соображений секретности части и их офицеры узнали об операции за полтора часа до вылета. Вследствие чего офицеры, независимо от чина и должности, не имели возможности изучить район цели на карте. Они прыгали в совершенно незнакомую местность.

Напрасно офицеры пытались сориентироваться по пометкам на картах, поспешно сделанным во время полета. В темноте они не могли их различить. Многие из пленных скорбно признавали: «Это была беда!»

Другую беду являла собой некомпетентность многих летчиков. Они путались, теряли свое место в формировании, сбрасывали людей не в том месте, а натолкнувшись на зенитки, поднялись выше 3000 метров, что привело к еще большему разбросу парашютистов и контейнеров. Многие из парашютистов к тому же оказались не готовы встретить сопротивление; они полагали, что совершают нечто вроде тренировочного прыжка на свободную от врага территорию и не рассчитывали на какой-либо отпор. Когда после прыжка они оказались под смертоносным огнем, то испытали не просто удивление, а шок. Долетевшие до земли невредимыми и годными к бою оказались деморализованными. Генерал Неринг обобщил свое суждение в следующих выражениях: «Советское командование просто неумело выбрало время, район высадки и определило возможности этой операции. Разумная стратегическая идея была реализована по-дилетантски. Ясно, что среди них не оказалось профессионалов. Части находились слишком далеко друг от друга, чтобы они могли быстро собраться для систематичных скоординированных действий.

Разумеется, к счастью для нас и к несчастью для русских, в районе выброски двигались три немецкие дивизии. Но и без этого обстоятельства операция все равно окончилась бы крахом, потому что время для нее было упущено. Если бы высадка состоялась до того, как 24-й танковый корпус форсировал реку (т.е. в его тыл на дальнем берегу) с одновременным захватом или разрушением моста в Каневе, то это поставило бы наш корпус в действительно критическое положение. И не только корпус, но и всю армию.

При первых лучах солнца 23 сентября, когда эти сорок советских танков пошли в наступление из лесов у Канева, ворвались в район всего в нескольких километрах от восточного подхода к мосту и были остановлены лишь в последний момент, стала очевидной вся опасность нашего положения. Для русского командования это был великий момент, тогда совместная операция наземных и воздушных сил могла бы достичь своей стратегической цели дестабилизации нашего фронта на Днепре.

Несомненно, внезапный захват моста десантом с воздуха даже днем 23 сентября мог бы стать решающим...».

Однако двадцать четыре часа спустя, 24 сентября, когда 24-й танковый корпус Неринга уже переправился через реку, советское командование упустило свой грандиозный шанс. Оно задействовало парашютные бригады слишком поздно и некстати. Но тогда история войны есть история упущенных возможностей.

Катастрофа на Букринском плацдарме, скорее всего, стала тяжелым ударом для советских воздушно-десантных сил. Они не оправились от него до самого конца войны и не предпринимали больше каких-либо серьезных операций.

Долгое время советские военные историки хранили полное молчание по поводу этой неудачной операции трех парашютных бригад. В «Истории Великой Отечественной войны» и многих официальных работах советских историков вообще не говорится о Каневской воздушно-десантной операции. Только крошечный символ на карте № 56 в «Истории Великой Отечественной войны» намекает на нее: под названием деревни Великий Букрин находится аккуратный красный парашютах. Однако в тексте нет ни слова комментария, ни сноски. Только этот крошечный символ увековечивает для посвященных, что произошло в небе над излучиной великого Днепра между Киевом и Каневом 24 сентября 1943 года.

Лишь в самое последнее время в советских военных журналах начали обсуждать эту операцию. Их статьи подтверждают немецкую картину и даже более очевидно раскрывают неудовлетворительность проведения операции. Вот пример.

5-я воздушно-десантная бригада высадилась более чем в тридцати километрах от указанного места. Для того чтобы ввести в заблуждение немцев, был принят ряд абсурдных предосторожностей: войскам на соответствующих участках фронта сообщили о десанте, только когда высадка уже состоялась. Командир 5-й воздушно-десантной бригады передал приказ об операции в свои части в 16.00 24 сентября — т.е. за полтора часа до вылета. Где же найти время, чтобы объяснить людям задачи?

И сам план. Он разрабатывался бюрократически и без учета реальной обстановки на фронте. Доставка бригад на аэродромы должна была состояться между 17 и 21 сентября; из-за большой нагрузки на железнодорожный транспорт она фактически продолжалась до 24 сентября — т.е. дня операции.

Но впереди ожидало и худшее. Вследствие плохой погоды многие транспортные самолеты опоздали или совсем не прибыли на свои аэродромы погрузки. Таким образом, самолетов оказалось много меньше, чем требовалось. И наконец, из-за «плохого состояния» ни одна из машин не взяла на борт двадцать парашютистов, как было предусмотрено, а только пятнадцать, самое большее восемнадцать человек. Таким образом, все планы были сорваны.

Не лучше складывались дела и в 3-й воздушно-десантной бригаде. Она сбросила 4575 человек, но без их 45-мм орудий. Тринадцать машин не нашли района высадки и возвратились на базу. Два самолета потеряли цели и сбросили парашютистов глубоко в тылу противника. Другой самолет десантировал их прямо в Днепр: все утонули. Еще один настолько отдалился от района цели, что все парашютисты оказались в советском тылу.

В 5-ю воздушно-десантную бригаду пришли только сорок восемь транспортных самолетов вместо шестидесяти пяти. Вылет задержался на полтора часа из-за проблем с топливом. Более того, топлива не хватало и на аэродромах. Самолеты взлетали по одному, без графика. Тем не менее 5-й бригаде удалось десантировать два батальона, в целом более 1000 человек. Последующие высадки были отменены из-за недостатка топлива.

А что случилось с теми, кто десантировался? Согласно советским источникам, сорок три группы, в целом 2300 человек под командованием офицеров 3 и 5-й бригад, влились в ряды партизан в немецком тылу, главным образом в лесах между Каневом и Черкассами, где давно уже существовали партизанские лагеря.

Только 2300 из почти 7000. Радиооборудование — другая печальная история. У командира 3-й воздушно-десантной бригады и его начальника штаба не было радиопередатчика. Вследствие ужасной спешки во время посадки многое оборудование потерялось и большая часть командиров осталась без радиосвязи. Чтобы установить связь, ночью с 27 на 28 сентября сбросили три группы парашютистов с радиопередатчиками; они не попали в цель. Вслед за тем, 28 сентября, самолет По-2 взял на борт радиооборудование; его сбили. Только в самом конце сентября 40-й армии удалось выйти на связь с 600 парашютистами в лесах Канева.

Удивляет также, что советское Верховное Главнокомандование не включило в план этой операции партизанские формирования в лесах около Канева, хотя, говорят, что в этих лесных районах действовало семь партизанских отрядов. Неужели не пришло в голову генералам Ставки? Или боевая мощь партизан в то время не была такой значительной, каковой ее считают сегодня? В любом случае неудавшаяся воздушно-десантная операция западнее Канева показала, что летом 1943 года русские еще не слишком хорошо владели этим средством ведения войны.

Маршал артиллерийских войск Воронов совершенно прав, когда в своих мемуарах с сожалением замечает: «Очень печально признавать, что мы, пионеры воздушно-десантных операций, не имели реальных планов на использование этих войск». Воронов прав во всех отношениях: Красная Армия действительно являлась пионером воздушно-десантных операций. Парашютистов использовали при маневрах на Кавказе еще в 1932 году.

В посмертно опубликованных записках генерала Кестринга, многие годы служившего военным атташе в Москве, читаем: «Во время маневров в Кавказских горах я впервые наблюдал совершенно новое применение парашютных войск. Впечатление незабываемое, к тому же много лет спустя в Министерстве воздушного флота Германии, мне сказали, что снимки этого и последующих прыжков парашютистов, которые я отослал в Берлин, побудили Геринга учредить свои парашютно-десантные войска».

Ученики впоследствии превзошли своих учителей. По всей вероятности, проблемы технического обеспечения и подготовки личного состава парашютно-десантных войск оказались для Красной Армии неразрешимыми.