Выжженная Земля

1. Черкассы

56 000 человек в безнадежном положении —Ловушка захлопывается в Звенигородке — Ошибка, которая дорого обошлась армии генерала Конева — Освободительная группа «Запад» берет Лысянку — Злополучная высота 239 — До линии внешнего окружения осталось только десять километров — «Пароль — «свобода», цель — Лысянка, 23 часа» — Ад между Журжинцами и Почапинцами — Резня на высоте 222 — Драма на реке Гнилой Тикич — Гибель командира корпуса — Баланс сражения.

Конев начал наступление 25 января. После массированного артиллерийского обстрела советские гвардейцы пошли в атаку. 4-я гвардейская армия генерала Рыжова должна была совершить первое вклинение, однако немцы оказались готовы к нападению, пехота стояла твердо. Смертоносный огонь крупных частей немецкой артиллерии прижал полки Рыжова к земле.

Коневу пришлось раньше, чем он планировал, двинуть вперед свои танки — знаменитую 5-ю гвардейскую танковую армию генерал-полковника Ротмистрова. Но даже герои Прохоровки на этот раз ничего не добились. Атаки Ротмистрова захлебнулись под огнем тяжелых немецких противотанковых орудий и длинноствольных пушек «Пантер».

Однако немецкое ликование д лилось недолго. С наступлением темноты правое крыло гессенской 389-й пехотной дивизии уступило упорным атакам танковых бригад Ротмистрова.

Бог войны благоволил Коневу. Генерал-полковник разглядел свой шанс и двинул в прорыв свежие силы. Штеммерман устоял, перекрыв брешь двумя танковыми дивизиями. Он спрямил свой фронт, высвободив таким образом баварскую 57-ю пехотную дивизию генерала Тровитца, и бросил ее в бой.

Главный удар наносился по Капитановке на левом крыле армии. Там 26 января 11-я дивизия из Силезии и 14-я танковая из Центральной Германии еще раз успешно отстояли свои позиции, но их малочисленные мотопехотные полки больше не могли держать сектор.

Дальнейший ход сражения определила драматичная мера Конева. Вот как генерал фон Форман описывает события: «Невзирая на потери — и я подчеркиваю, совершенно невзирая на потери, — массы русских около полудня устремились на запад, обходя немецкие танки, которые стреляли в них из всего, чем располагали. Это была ошеломляющая картина, потрясающая драма. Другого сравнения я не нахожу — прорвало плотину, и громадный поток хлынул на равнину мимо наших танков, окруженных немногочисленными гренадерами, как мимо скал, возвышающихся в бурлящем потоке. Мы поразились еще больше, когда чуть позже кавалерийские соединения трех советских дивизий сомкнутым строем помчались сквозь наш заградительный огонь. Ничего подобного я давно не видел — это казалось нереальным».

Подобное описание столь выдающегося и опытного генерала, как фон Форман, позволяет составить представление о драматичном характере ситуации.

В Капитановке фронт прорвали. И катастрофы редко разражаются по одиночке. Тревога, которую все боевые командиры испытывали в начале января по поводу второй части русских клещей (удара крупных подразделений 1-го Украинского фронта от Киева через Белую Церковь на юго-восток) начинала оправдываться: три советские армии, включая 6-ю танковую армию генерала Кравченко, подавили слабый оборонительный рубеж 7-го корпуса на западной стороне немецкого выступа в секторе 1-й танковой армии.

Баварская 88-я и баден-вюртембергская 198-я пехотные дивизии бросились против массы советских танков, дивизии смяли. Во фронте образовалась широкая брешь, у немцев не осталось резервов, чтобы ее перекрыть. Не встречая сопротивления, красные подразделения двинулись на юго-восток, на соединение с войсками генерала Конева, действовавшего в северо-западном направлении. Лишь сто километров разделяли эти два авангарда части — совсем не расстояние для танковых соединений. Если они соединятся, ловушка захлопнет на Каневском выступе два немецких корпуса.

И они соединились. Танковые экипажи Кравченко и Ротмистрова встретились у Звенигород 28 января. Надвигалось роковое сражение у Черкасс.

И снова русские успешно применили рецепт, опробованный в Сталинграде. Двойным окружением отрезали немецкий Каневский выступ, простирающийся на восток к Днепру. В мешке оказались 42 и 11-й корпуса с шестью дивизиями и отдельной бригадой. Немецкий фронт был прорван на участке в девяносто пять километров. Через эту широкую брешь красный поток теперь мог устремляться к Румынии, потому что восточнее румынской границы препятствий больше не осталось.

Советское командование опять получило тот самый шанс, который три недели назад имело у Кировограда, но потеряло из-за 47-го танкового корпуса генерала фон Формана и героически сражавшихся дивизий 8-й армии. Реализует ли советское Верховное Главнокомандование полученную возможность на этот раз? «Что собираются предпринимать русские?—спрашивал Манштейн своих командиров на совещании в Умани 28 января. — Вцепятся зубами в мешок или пойдут дальше?»

«Что собираются предпринимать русские?»—спрашивал и командир 47-го танкового корпуса генерал фон Форман своего начальника штаба Рейнхарда в Новомиргороде.

«У Конева уже подтянулось огромное количество крупных формирований. Наверное, он обойдет мешок, оставив его в надежном кольце, и двинется к Бугу? Как сделал в 1942 году Еременко в Сталинграде, когда он пошел на Дон в обход города?»

Со стратегической точки зрения, продвижение в 95-километровую брешь по абсолютно не защищенной территории напрашивалось само собой: решительная крупномасштабная операция, которая должна привести к уничтожению немецкого южного фланга. В сущности, альтернативы не было — при условии, что и великий координатор советского штаба, маршал Жуков, верно оценивал положение на 2-м Украинском фронте.

Карта 42. Шесть с половиной немецких дивизий оказались окружены в Корсуньском мешке, также известном как черкасский. Немецкое Верховное главнокомандование предпринимало неимоверные усилия, чтобы освободить их. 3-й танковый корпус прорвался к кольцу, окружающему город, на расстояние девять километров.

Но может ли кто-нибудь оценивать ее не верно? Может ли кто-нибудь просмотреть катастрофическую ситуацию немцев? Если репутация партизан была справедлива хотя бы наполовину, тогда, без сомнений, советский штаб должен был располагать необходимой информацией.

И уж во всяком случае, 28 января советские боевые командиры должны были узнать от собственного гражданского населения, что непрерывного немецкого фронта уже не существует. Летом 1941 года, когда русские оказались точно в такой же ситуации, как немцы сейчас, Гудериан, Гот и Клейст предприняли крупную операцию на окружение и сокрушили Красную Армию в Европейской России. Постигнет ли такая же участь немцев? Нет. Советское Верховное Главнокомандование не использовало своей возможности провести крупномасштабную решающую операцию.

До сего дня не получено удовлетворительного ответа на вопрос, почему зимой 1943-1944 годов Ставка, и в частности маршал Жуков и генерал армии Конев, пропустили между пальцев уникальный шанс уничтожить немецкий южный фронт западнее Днепра. Переоценили силы немцев? Или недооценили ситуацию в мешке? Какой бы ни была причина — Конев и Жуков предпочли менее серьезное решение и сконцентрировали всю силу своих шести, а впоследствии семи армий, включая две первоклассные танковые армии и несколько отдельных танковых корпусов, на ликвидации шести с половиной немецких дивизий.

Неэкономное усилие и постижимое только при предположении, что русские имели абсолютно превратное представление о силах немцев внутри мешка. Все свидетельствует за то, что советская операция строилась на простой, но нелепой ошибке. Русские, очевидно, были уверены, что окружили основную часть немецкой 8-й армии, в частности ее танковые подразделения, а также штаб армии. Эту точку зрения подтверждает разговор, который полковник Калинов, тогда служивший в 6-м управлении Генерального штаба Красной Армии, 3 февраля имел с полковников Квачом, начальником командирского поезда Конева.

Квач сказал Калинову: «В мешке у Канева окружена немецкая 8-я армия генерал Вёлера. В ней не меньше девяти лучших моторизованных дивизий Вермахта, а также дивизия СС и моторизованная бригада «Валлония». Готовится новый Сталинград».

Очень интересно. Но Калинов разговаривал не только с Квачом; он также имел беседу с самим Коневым. И генерал армии подтвердил эту информацию. «На этот раз мы это сделаем, — сказал Конев. — Я взял немцев в клещи и не позволю им снова выскользнуть». Сомнений не остается — Конев верил, что вся 8-я армия вместе с ее командующим и десятью с половиной дивизиями находится у него в мешке. Таким образом, он оценивал количество окруженных более чем в 100 000. Эта ошибка в свою очередь определила цифры потерь и пленных, которые даже в Германии появились в печати и до сих пор не вызывают сомнений.

Одной причиной ошибки Конева, весьма вероятно, послужила 112-я пехотная дивизия. В целях маскировки она обозначалась корпус «Б» и состояла из трех сильно потрепанных пехотных дивизий. Остатки силезской 332-й, саксонской 255-й и саарской 112-й пехотных дивизий соединили как «дивизионные группы» под командованием штаба 112-й пехотной дивизии. Их совокупная боевая мощь равнялась одной пехотной дивизии. Корпусом «Б» командовал полковник Фуке.

Другим источником ошибки русских, возможно, явился тот факт, что в мешке также находились группы силезского 417-го гренадерского полка с частями инженерно-саперного батальона 168-й пехотной дивизии; баварский 331-й гренадерский полк 167-й пехотной дивизии; 108-й мотопехотный полк 14-й танковой дивизии; батальон силезской 213-й дивизии местной обороны и лыжный батальон 323-й пехотной дивизии. Регистрируя пленных из этих частей советские власти, скорее всего, решили, что дивизии присутствовали в полном составе.

В чем бы ни состояли причины ошибки, русские атаковали свой «новый Сталинград» огромным количеством войск, главными силами двух фронтов. Руководил операцией генерал армии Конев, командующий 2-м Украинским фронтом.

Немецкое командование скоро заметило сверх предусмотрительные шаги русских. 31 января взвод радиоперехвата 47-го танкового корпуса отследил радиограмму от советского командира саперов у Шполы. Этот словоохотливый офицер советского 20-го танкового корпуса докладывал в свою армию о закладке минных полей.

Минные поля означали, что прорвавшиеся русские организовывали оборонительные рубежи на южном крае мешка, хотя на тот момент там не было никого, от кого необходимо было бы обороняться. В самом деле, с тыла мешок был совершенно открыт.

В оправдание Коневу следует сказать, что трудно было ожидать, что на Днепре остались немецкие дивизии. Гораздо разумнее было бы им развернуться и попытаться соединиться с 47-м танковым корпусом. Однако Гитлер остановил логичный ход событий, издав новый приказ сдержаться». Либу и Штеммерману, двум командирам окруженных корпусов, было приказано любой ценой держать всю свою линию в триста двадцать километров сильно поредевшими шестью дивизиями и, более того, прикрыть свой тыл, установив там новый рубеж. Сформируйте круговую оборону и не уступайте! Указание Гитлера в Сталинграде! Как тогда он не хотел разрешить уходить с Волги, так и теперь он неумолимо держался за последний участок Днепра, не желая отказываться от своего плана использовать Каневский выступ в качестве исходной позиции для нового наступления на Киев, когда придет это время. А что касается реальных обстоятельств, так Гитлер отказывался признавать их. «Действительность — с ’est moi»¹⁶, — по всей вероятности, был его девиз.

Приказ Гитлера «держаться» означал, что генералу артиллерии Штеммерману, командующему окруженными войсками с 31 января, пришлось продлить его и без этого растянутый 320-километровый фронт, чтобы с молниеносной быстротой установить новую 100-километровую линию для прикрытия тыла на юге. Принимая во внимание общую обстановку, этот маневр не должен был закончиться успехом, однако это случилось благодаря неуверенности русских.

1 февраля по замерзшей земле между Днепром и Бугом мела метель. На Украине была середина зимы с морозами в пятнадцать градусов ниже нуля и снежными сугробами по два метра. В бреши восточнее Умани высаживался из поезда разведывательный батальон 1-й танковой дивизии, чтобы укрепить слабые формирования 198-й пехотной дивизии. Колонны снабжения в мешке волокли свои сани от одной ударной группы к другой. Советские воздушные силы не мешали — плохая погода держала их на земле. Правда, немецкие поставки по воздуху тоже прекратились, но это казалось небольшой ценой за погоду, которая помогала обороне и делала возможными быстрые незаметные передвижения. «Дай Бог, чтобы она постояла», — молились и офицеры, и солдаты.

Но в ночь с 1 на 2 февраля, против всех ожиданий, развезло. Наступила оттепель. И с теплым ветром на черную землю пришла распутица. Распутица — украинское «бездорожье», период, когда все тонет в море густой вязкой грязи, когда крестьяне лежат на своих печах. Но войска Штемермана не могли улечься по печкам. Им нужно было идти, переносить позиции, отражать атаки прорвавшегося врага. И все это по колено в черной трясине. Она стягивала у солдат обувь, срывала гусеницы у бронетранспортеров и тракторов, затягивала лошадей. Не поворачивалось ни одно колесо. Только танкам и штурмовым орудиям 5-й моторизованной дивизии СС «Викинг» удавалось продираться по этой трясине, да и то при максимальной скорости два-три километра в час и огромном расходе топлива. В дополнение ко всем проблемам ночью вернулся мороз. Танки вмерзли в глубокую грязь, утром их освобождали паяльными лампами.

Тем не менее Штемерман постоянно перегруппировывался. Он перехватывал атаки русских на западе и юго-востоке, он сокращал фронты, освобождал силы и перебрасывал их на угрожаемые участки.

42-й корпус отошел от Днепра. На юго-востоке 11-й корпус шаг за шагом отводил назад свою главную оборонительную линию. Таким образом в одном месте можно было освободить батальон, чтобы послать в какой-то угрожаемый сектор, а в другом месте отвести ударную группу, чтобы перекрыть прорыв.

Только одно имело значение — как можно дольше сохранять непрерывность линии фронта и центр окружения, деревню Корсунь с ее передовым аэродромом. Именно за Корсунь происходило сражение в течение первых двенадцати дней. Русские поэтому совершенно правы, говоря о «Корсуньском мешке». Формулировка «Черкасский мешок» появилась в официальном сообщении немецкого Верховного главнокомандования, и она не совсем точна.

Вот так 56 000 человек — баварцы, гессенцы, франконцы, австрийцы, саксонцы, уроженцы палатината Саар, а также бельгийцы, голландцы и скандинавы из добровольческих полков войск СС — противостояли наступлению шести русских армий.

Катастрофа в Сталинграде явилась следствием господства принципа «слишком мало и слишком поздно». Слишком много времени было упущено в ноябре 1942 года на подготовку операции спасения, и слишком мало сил в конце концов выделило на нее немецкое Верховное главнокомандование. Урок Сталинграда пошел впрок не только боевым штабам, но и Ставке фюрера. Именно поэтому на сей раз Гитлер очень быстро отреагировал на кризис в районе Черкассы — Корсунь и сразу после окружения дал разрешение генерал-фельдмаршалу фон Манштейну сосредоточить две крупные танковые группы на уничтожении прорвавшего немецкий фронт противника и восстановлении связи с корсуньской группой.

Гитлер намеревался задействовать девять танковых дивизий, сконцентрированных в 3 и 47-м танковых корпусах под командованием двух опытных командиров, генералов Брайта и фон Формана. Среди них было несколько великолепных, хорошо вооруженных и очень опытных дивизий, каждая из которых стоила советского танкового корпуса: 1-я танковая дивизия, 16-я танковая дивизия и 1 -я танковая дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер».

План деблокировки был смел и с дальним прицелом. Манштейн планировал не только прорвать мешок, но и уничтожить крупные силы противника, захватив их в клещи. Посредством танкового удара в стиле Гудериана предполагалось перехватить русских севернее Звенигородки, защитить Канев, освободить окруженные дивизии и снова закрыть огромную брешь между 1-й танковой армией и 8-й армией. Командующие армиями опять смотрели более оптимистично, офицеры и солдаты в окружении обрели уверенность. Их решимость держаться укреплялась надеждой, что стоять им придется только пять — десять дней, пока не начнется операция снаружи.

Но какая польза от повелительных радиограмм из Ставки фюрера в армии и корпуса? Между Днепром и Бугом был генерал куда более могущественный, чем Гитлер, — на украинских полях сражений его приказы весили много больше, чем гитлеровские в лесах Растенбурга: распутица, весенняя грязь командовала парадом. Самые лучшие планы и самое большое мужество бесполезны, когда люди застревают в грязи, когда орудия тонут в трясине, когда бронетранспортеры без движения стоят на дорогах. Как совершить какое-либо передвижение? Но соединения должны двигаться, поскольку большую часть танковых дивизий нужно передислоцировать на большие расстояния и радиально нацелить на Корсуньский выступ.

Что представляли собой передвижения войск, драматично описано в боевых журналах 1, 14 и 16-й танковых дивизий, но особенно впечатляет путь 24-й танковой дивизии. В начале 1944 года эта дивизия находилась на театре военных действий Апостолово — Никополь, где была единственным свежим и быстрым резервом Шернера. Надвигающаяся катастрофа в Корсуни привлекла внимание Гитлера к этому боевому формированию. Он решил забрать дивизию у Шернера и перебросить ее на север —расстояние более трехсот километров. Там она должна была возглавить, как таран, наступление 47-го танкового корпуса.

С великим напряжением ожидал генерал фон Форман свой «таран». Он поднялся на самолете, чтобы осмотреть путь, по которому должна прийти дивизия. Наконец он разглядел на земле полки знаменитой восточнопрусской дивизии. Но танки, машины и гранатометчики двигались не по дороге, а по морю грязи. Днем колонны прочно увязали, и только в короткие ночные часы, когда грязь отвердевала от мороза, они могли немного продвинуться. Танки вынуждены были работать тракторами.

Колонны упрямо продвигались на север, километр за километром, подстегиваемые своими офицерами, которые каждый вечер выслушивали лекцию командира дивизии Фрайгерра фон Эдельсхайма о том, что судьба 56 000 человек в "Корсуньском мешке" зависит от скорости передвижения 24-й танковой дивизии. И преемники древней восточнопрусской 1-й кавалерийской дивизии достигли своей цели. Вечером 3 февраля генерал фон Эдельсхайм доложил, что его дивизия с самыми передовыми частями танковой группы готова вступить в бой следующим утром. Передовые части уже стояли южнее Звенигородки, где русские пять дней назад соединились и таким образом замкнули кольцо окружения. Перед ними был танковый корпус Ротмистрова — не такой уж неодолимый противник для восточных пруссов.

План Формана был ясен и прост. 24-я танковая дивизия Эдельсхайма утром 4 февраля прорывает порядки русских навстречу ударным группам четырех окруженных дивизий, которые вели бои последние четыре дня, а некоторые и сейчас сражались несколько восточнее. Учитывая растянутость противника, план представлялся надежным и по всем разумным расчетам должен был привести к успеху. Однако дела повернулись по-другому.

В тот самый момент, когда операция по спасению частей, окруженных в "Корсуньском мешке", должна была начаться, изменилась к худшему ситуация в Никополе. Русские вышли Шернеру в тыл и угрожали всей оперативной группе. Поскольку после отхода 24-й танковой дивизии в 6-й армии не осталось крупных резервов, она, естественно, обратилась за подкреплением. И Гитлер, беспокоясь о никопольской группе, 3 февраля решил, что 24-я танковая дивизия должна немедленно вернуться в Апостолово.

Все протесты, все аргументы, что дивизия уже развернулась на исходные позиции для атаки, а из-за грязи танковые части все равно попадут в Апостолово не раньше, чем через несколько дней, — все эти возражения не возымели действия. Даже тот факт, что 6-й армии требовалась не танковая дивизия, а пехотная, Гитлер отметал.

Кругом! Через реки грязи, а потом в длинный объезд по железной дороге дивизия двинулась обратно. Нечего и говорить, что она прибыла слишком поздно, чтобы решительно изменить ситуацию в Апостолове или спасти плацдарм Шернера. Ее танковые формирования сыграли некоторую роль в поддержании открытым узкого эвакуационного коридора, но предотвратить потерю плацдарма было уже невозможно.

А вот в "Корсуньском мешке" дивизия, более чем вероятно, сковала бы основные силы Советов и дала возможность 47-му танковому корпусу прорвать кольцо окружения. Два корпуса вышли бы из окружения и создали предпосылки для решающей операции. Однако упрямство Гитлера оказалось сильнее его разума, и этой великолепной восточнопрусской дивизии досталась поистине трагическая роль — в Звенигородке ей не позволили решительно вмешаться, а в Апостолово она попала слишком поздно, чтобы отвести беду.

И эта глупость была не последней. Теперь, после отвода 24-й танковой дивизии, после провала запланированной совместной освободительной атаки 3 и 47-го танковых корпусов, было бы разумно сразу бросить 3-й танковый корпус в наступление на мешок, не тратя времени на второстепенные цели, особенно когда 1-я танковая дивизия уже двигалась из Бердичева, и ее передовые ударные группы могли взять на себя прикрытие открытого фланга южнее 198-й пехотной дивизии.

Ничего подобного! Ставка фюрера настояла на том, чтобы 3-й танковый корпус сначала атаковал в северном направлении, в соответствии с прежним планом. На высоте Медвин корпус должен был развернуться на восток, чтобы окружить и уничтожить советские силы, стоящие между кольцом окружения и 47-м танковым корпусом. Это был неплохой план, но его успех зависел от слишком большого количества «если бы»: если бы танковый корпус смог одну за другой разбить пять армий противника, если бы не было густой грязи, если бы все еще сохранялись условия 1941 года. Ужасающая глупость и безрассудство!

Утром 4 февраля генерал Брайт начал наступление. На исходных позициях находилась лишь часть его сил: только 16 и 17-я танковые дивизии и полк тяжелых танков Бёка. Но они все равно пошли. Впереди танки Бёка — могучая фаланга из тридцати четырех «Тигров» и сорока семи «Пантер». Их фланги прикрывали 34 и 198-я пехотные дивизии, а также передовые части танковой дивизии СС «Лейбштандарт». Они двинулись на север через грязь и позиции противника. Один километр. Два километра. Десять километров. И все. Распутица и четыре советских танковых корпуса положили конец продвижению Брайта.

Генерал не сдался. Теперь подошла основная часть испытанной дивизии «Лейбштандарт» и передовые группы 1-й танковой дивизии. Брайт бросил их в бой. Двум опытным формированиям действительно удалось отвоевать некоторое пространство и дать возможность 16-й танковой дивизии продвинуться еще немного. К 8 февраля «Тигры» и «Пантеры» Бёка вышли на реку Гнилой Тикич с частями 16-й танковой дивизии и «Лейбштандартом». Этой реке суждено было сыграть решающую роль в судьбе Корсуньского мешка.

Несмотря на все их неимоверные усилия, полкам 3-го танкового корпуса не удалось пройти дальше. Наступление в северном направлении завязло в тридцати километрах от края мешка. Гитлер наконец понял свою ошибку и дал разрешение пойти самым коротким путем, нанося удар непосредственно на восток. 1 -я танковая дивизия, первоначально защищавшая восточный фланг, 11 февраля превратилась в передовой отряд «освободительной группы Запад». Смелым рейдом танковая группа генерала Колля овладела деревней Бужанка на реке Гнилой Тикич и быстро захватила оставшийся неповрежденным мост. Они создали плацдарм. Оттуда пролегал самый короткий путь к фронту окружения. Однако русские тоже об этом знали. В результате противник и господствующие высоты с северной стороны вынудили 1-ю танковую дивизию найти другое убежище — Лысянку. Эта деревня располагалась на трассе полетов немецких Ju-52 и Не-111, которые обеспечивали снабжение с воздуха дивизий Штеммермана в "Корсуньском мешке". И они неплохо справлялись со своей задачей, 8-й воздушный корпус генерала Зайдемана задействовал 1536 самолетов. Расстояние от Умани до Корсуни составляло только 97 километров, и, хотя погода была плохой, а советская зенитная артиллерия мощной, экипажи майора Кнаппа за две недели доставили в окружение 2026,6 тонны грузов, а «Юнкерсы», кроме того, эвакуировали 2825 раненых. Под гудящим воздушным мостом транспортных машин Зайдемана «Пантеры» и гренадеры 1-й танковой дивизии в ночь с 11 на 12 февраля совершили внезапный прорыв в южную часть Лысянки.

Усиленный 1-й танковый полк ворвался в растянувшуюся деревеньку через минные поля и противотанковые укрепления.

Лейтенант Силиокс из 1-го танкового полка крепче прижался ухом к наушнику, услышав свое имя по радио. Говорил командир полка, подполковник Франк:

— Силиокс, быстро к мосту.

С танками 2-й роты Силиокс помчался к восточному мосту на виду у Т-34, противотанковых орудий и полевой артиллерии.

— Переезжай!

Грохот. Водитель вывернул «Пантеру» в сторону. В эту минуту перед ними обрушились опоры моста. Силиокс выругался и повел танки 1 -го батальона вниз к реке. Гренадеры зачистили южную окраину деревни. Это произошло 12 февраля.

13 февраля унтер-офицер Ганс Штриппель на своей «Пантере» вброд форсировал тридцатиметровый Гнилой Тикич в предварительно разведанном мелком месте. Его группа последовала за своим опытным танковым командиром. В кильватере танков в ледяной, доходящей до плеч воде пошел лейтенант Лебен с гранатометчиками 113-го полка. На другой стороне их ждала дюжина Т-34 советского 5-го гвардейского танкового корпуса. Однако «Пантеры» Штриппеля взяли верх. Две роты «Пантер» 1-го батальона под командованием капитана Крамера развили успех. Поздно ночью немцы создали плацдарм почти в километр глубиной.

Четырнадцатое пришлось на понедельник. Новая неделя не обещала ничего хорошего. Температура понизилась, но недостаточно, чтобы образовавшийся на реке лед выдержал машины, поэтому ничего не доставили.

Неожиданно ситуация радикально изменилась. В17 часов 45 минут в сгущающихся сумерках унтер-офицер Штриппель со своей ротой внезапным ударом захватил сорокатонный мост на северо-восточной окраине Лысянки. Обладая сверхъестественным даром бороться с танками, он подбил два хорошо замаскированных Т-34, охраняющих подход, — его пятьдесят девятый и шестидесятый трофеи.

Известие об этом распространилось с невероятной быстротой, причем никто не знал как. На рассвете прибыл командир корпуса генерал Брайт. На командном пункте 1-й танковой дивизии он встретился с генералом Коллем. Если им вообще суждено добиться успеха — сейчас самое время действовать. Главный удар перенесли на правый фланг корпуса. Приказ: следующая цель — высота 239.

Эта господствующая высота находилась на подходе к мешку в трех километрах северо-восточнее Лысянки. Если ее захватить, операция по деблокаде, считай, состоялась. Оттуда до линии внутреннего окружения только десять километров. Десять километров, или 10 000 метров, — тридцать минут для бегуна по гаревой дорожке стадиона. Для более чем 10 000 человек под смутным зимним небом Черкасс это была вечность.

Высота 239. Просто географическая точка. Однако ее склоны и окружающие ее овраги щедро политы человеческой кровью, она прочно вписана в историю войны в России.

Танковая группа Франка, усиленная «Тиграми» и «Пантерами» полка тяжелых танков Бёка, пошла на штурм высоты 239, 16-я танковая дивизия в это время отражала контратаки противника. Однако командир советского 5-го гвардейского танкового корпуса тоже понимал значение этой высоты. Снова и снова он наступал и с севера, и вниз по главной дороге из Медвина, и из лесов на юге и востоке. Так, 16 февраля он пустил двадцать Т-34 с востока и тридцать Т-34 с юго-востока. Артиллеристы полковника Кота прижали русскую пехоту к земле. «Пантеры» рассеяли группы советских танков. Унтер-офицер Штриппель завершил успех, подбив своими семью «Пантерами» двадцать семь Т-34. Фантастическое достижение, однако оно не привело к успеху.

Капитан Эбелинг с 70 гренадерами и тремя танками под командованием лейтенанта фон Дорнберга взяли Октябрь, на полдороге к высоте 239, но затем атака захлебнулась под советским заградительным огнем и давлением пехоты противника.

Опять и опять советы предпринимали массированные удары из густых лесов с обеих сторон дороги. Ни жертвы, ни заклинания уже не имели значения. Ни атаки усиленного мотопехотного батальона «Лейбштандарта», ни «Штуки» Руделя не могли изменить ситуацию.

Вечером 16 февраля во 2-м батальоне 113-го мотопехотного полка оставалось 60 человек. Шестьдесят из 600. Немногим лучше обстояли дела у 1-го мотопехотного полка или «Лейбштандарта». На перекличках в ротах доходили до десяти, самое большее до двенадцати. Командиры рот и взводов погибли или были ранены. Та же картина в инженерно-саперных подразделениях и танковом полку — боеспособны 12 «Пантер» и несколько T-IV. 16-я танковая дивизия скована кровопролитными оборонительными боями на дороге из Медвина в восьми километрах севернее Лысянки. На западе 17-я танковая дивизия все еще отчаянно сражалась с советским танковым корпусом. Силы дивизии «Лейбштандарт», главные силы которой вели ожесточенные бои у селения Виноград, были на исходе. От 198-й пехотной дивизии остался только номер. Было абсолютно ясно — спасательная операция 3-го танкового корпуса провалилась. В десяти километрах от советского кольца вокруг 56 000 человек генерала Штеммермана наступление захлебнулось. Вечером 16 февраля начальник штаба 1-й танковой армии генерал Венк прибыл на своем вездеходе посмотреть, нельзя ли что-нибудь предпринять с его прежней 1-й танковой дивизией, и обнаружил, что силы 3-го танкового корпуса недостаточны, чтобы сломить мощное сопротивление противника.

А там, в мешке, полки в ожидании замерли на своих стартовых позициях. Они прислушивались к выстрелам танковых пушек. Они всматривались в сполохи огня там, на западе. И спрашивали: «Еще не идут?»

Человек на линии фронта неизбежно видит только небольшую часть боя — ровно столько, сколько могут охватить его собственные глаза. Он сражается на своем посту: в танке или за орудием. Атакует или отражает атаку противника. Видит врага, бросающегося на него с диким криком, видит белки его глаз. Он побеждает или побеждают его.

Но общая тактическая и стратегическая картина сражения остается скрытой от него огнем и дымом, постоянными ожесточенными баталиями за перелески и речушки, холмы и рвы, деревни и овраги. Только человек, изучающий ежедневную карту обстановки, может почувствовать пульс сражения и разглядеть в этом хаосе систему.

Карта 43. Корсуньское кольцо окружения развернулось навстречу силам, пытавшимся освободить окруженных. Сначала операция развивалась успешно, по ошибки планирования привели к катастрофе: высота 239 осталась в руках противника. 3-й танковый корпус оказался неспособен ее взять.

Карта обстановки сражения у "Корсуньского мешка" открывает четкую и исторически значимую картину, раскрывает систему в мрачных и кровавых событиях, происходивших юго-западнее Черкасс.

7 февраля немецкое Верховное главнокомандование осознало, что плацдарм удержать невозможно и быстрый прорыв к окруженным извне становится все более проблематичным. Окружение представляло собой тетраэдр вокруг двух центров — Корсунь и Городище. Его 45-километровая ось проходила с северо-запада на юго-восток.

Выгодная позиция для наступательных действий 47-го танкового корпуса с юга, поскольку южная оконечность мешка почти доходила до Шполы, откуда генерал фон Форман намеревался нанести удар. Но когда после пагубных метаний 24-й танковой дивизии ждать успеха на юге стало бессмысленно, окруженным войскам потребовалось перегруппировываться на запад, чтобы оказаться как можно ближе к 3-му танковому корпусу. Это означало — сменить позиции и изменить форму плацдарма таким образом, чтобы его продольная ось шла с востока на запад. Похоже на разворот боевого корабля посреди вражеского моря.

7 февраля в 11 часов 40 минут 8-я армия, под чьим началом находились окруженные войска, по радио отдавала инструкции двум корпусам: «Группе Штеммермана сократить линию фронта и развернуть плацдарм в направлении Шендеровки, чтобы, когда придет время, прорываться навстречу силам, предпринимающим наступление на прорыв блокады».

Генерал Штеммерман немедленно приступил к выполнению трудной задачи. На востоке батальоны войск СС оставили Городище, на севере 88-я пехотная дивизия ушла из района Яновки. Корсунь с ее аэродромом являлась опорным пунктом, к которому группа Штеммермана была привязана снабжением. Звучит не слишком сложно, а на деле эта перегруппировка была неправдоподобно трудоемкой. Все дороги страшно развезло, и единственным проходимым местом стали железнодорожные насыпи.

За три дня, с 11 по 13 февраля, основная перегруппировка была завершена. Предстояло отбить деревни Шендеровка, Новая Буда и Комаровка, чтобы обеспечить удобный плацдарм для прорыва на юго-запад.

Атака 72-й пехотной дивизии Мозеля на Новую Буду по характеру и ожесточенности была типичной для первой фазы прорыва. Русские укрепились в надежно оборудованных, вырытых в снегу позициях на вершине абсолютно .открытого склона. Немцы должны были наступать по снежному насту, представляя собой великолепную мишень. Сложную задачу поручили 105-му гренадерскому полку. Майор Кэстнер решил идти ночью.

Простой план полностью строился на боевом искусстве каждого отдельного бойца. Это была война в ее изначальном смысле — человек против человека. Впереди таранный клин со штыками, саперными лопатами, автоматами и пулеметами. Затем главные силы частей с тяжелым вооружением — четыре орудия 172-го артиллерийского полка, каждое тащили восемь лошадей.

Было 11 февраля, 20 часов 30 минут. Луна скрылась, ночь стояла темная и холодная. Не издавая даже шороха, люди подвигались к советским позициям. Белые камуфляжные халаты делали их невидимыми. Ни звука. Ни слова. Никакого огня. Они слышали, как русские разговаривали на первом опорном пункте. Вдруг советский часовой что-то заметил. Окликнул: «Стой, пароль!»

«Вперед!» — крикнул в ответ капитан. Они уже на бегу начали стрелять, спрыгнули в окопы. Каждый, кто оказал Роту сопротивление, остался на земле. Наконец зачистили траншеи по обе стороны, и внезапное нападение достигло цели. Одним мощным прыжком полк ворвался в глубоко эшелонированные советские позиции. Сквозь пургу и огонь противника подтянулись части с орудиями и захватили подножие высоты 200. Сразу после полуночи вышли на дорогу Сухини — Шендеровка. С востока на Шендеровку двигалась ничего не подозревающая колонна русских грузовиков, среди них выделялись несколько реактивных минометов. «Зенитные орудия, вперед!» С расстояния две сотни метров немецкие 20-мм самоходные зенитные орудия расстреляли конвой. Грузовики везли моторное топливо и сразу превратились в огромные столбы пламени, осветив заснеженную дорогу. Атака на Новую Буду началась в 01.00. К 02.30 деревня оказалась в руках немцев. Разбуженные от сна советские транспортные и кавалерийские части не стали оказывать сопротивления и отступили, 250 человек было взято в плен.

Справа от 72-й пехотной дивизии гамбургский мотопехотный полк СС «Германия» наступал на Шендеровку, второй воротный столб будущего прорыва. Здесь тоже шел жестокий рукопашный бой. Таким же кровопролитным было и последующее сражение за Комаровку, в шести километрах от края мешка.

13 февраля, в воскресенье, Корсунь эвакуировали на восток. В обмен на западе 72-я пехотная дивизия наконец взяла Комаровку и удерживала ее, несмотря на яростные контратаки противника. В деревеньке Новая Буда штурмовая бригада бельгийских добровольцев «Валлония», имея шесть танков, четыре противотанковых орудия и четыре роты от пятидесяти до ста человек, тоже отразила все атаки русских. Бригада потеряла более двухсот своих бойцов, погиб и первый командир бригады, подполковник Люсьен Липпер, в прошлом офицер Генерального штаба Бельгии. Командование принял офицер штаба бригады лейтенант Леон Дегрель, это он не отступил перед мощным противником.

15 февраля 72-я пехотная дивизия захватила маленькую деревню Килки, севернее Комаровки. «Овладение этой деревней жизненно важно для прорыва из окружения», — радировала дивизия в 105-й гренадерский полк. Люди майора Кэстнера поняли. Килки взяли.

В это самое время 1-я танковая дивизия и полк тяжелых танков Бёка безуспешно старались овладеть господствующей высотой 239, чтобы совершить последний рывок навстречу передовым подразделениям Штеммермана. И этот шаг оказался им не под силу. Налеты авиаэскадры пикировщиков «Штука» Руделя помогли им остановить советские контратаки и прижать противника к земле, но дальше повторялась старая история—им не хватало десятка танков, полдесятка гренадерских батальонов и, самое главное, горючего д ля «Пантер» подполковника Бёка.

В окружении тем временем войска, приготовившись пробиваться навстречу своим освободителям, опасно сосредоточились вокруг Шендеровки в районе шесть на восемь километров. Они еще не знали, что операция по их освобождению застопорилась, и все ждали приказа, который будет означать —свобода. Если этого не произойдет достаточно скоро, они обречены; потому что, если Советы отследят их позиции и начнут обстреливать артиллерийскими орудиями, результаты окажутся катастрофическими.

Русские, разумеется, использовали все доступные им средства, чтобы выяснить обстановку внутри окружения. Члены национального комитета «Свободная Германия» пошли в разведку через линию фронта в форме немецких офицеров. Так, 11 февраля один из таких офицеров появился на позициях 1-го танкового разведывательного батальона и начал задавать вопросы о целях, вооружении и численном составе. Его проверка привела к приказу: «Арестовать!» Правда, к этому моменту шпион уже исчез. В некоторые штабы дивизий под белыми флагами и после предварительных объявлений являлись советские офицеры с предложениями обсудить условия капитуляции.

10 февраля, согласно боевому журналу 3-го танкового корпуса, генерал фон Зейдлиц в качестве президента «Союза немецких офицеров» и заместителя председателя национального комитета «Свободная Германия» обращался к окруженным войскам по радио с призывом сдаться и обещал достойное содержание, полную безопасность и использование части в ее прежнем полном составе под руководством их офицеров. Декларация не оказала воздействия на моральный дух военнослужащих. Большая часть офицеров и рядовых, которые слушали радио или читали разбрасываемые листовки, просто не обращали на это внимания. Имя Зейдлица не было для них достаточно весомо, чтобы серьезно рассматривать его предложение.

И 56 000 человек в крошечном кольце, обстреливаемые не только листовками, но и советской артиллерией, все ждали своего освобождения. Их положение усугублялось с каждым часом. В конце концов, генерал-фельдмаршал фон Манштейн решил отдать приказ на прорыв без дальнейших консультаций со Ставкой фюрера. Его решение основывалось на ясном и откровенном докладе начальника штаба 1-й танковой армии генерал-майора Венка.

15 февраля в 11 часов 05 минут 8-я армия радировала в мешок: «Возможности боевой активности 3-го танкового корпуса ограничены. Группе Штеммермана самостоятельно пробиваться в район Журжинцы к высоте 239 на соединение с 3-м танковым корпусом». В этом приказе было заложено зерно будущей трагедии, потому что в нем не сообщался один важный факт — факт, что высота 239, несмотря на непрекращающиеся попытки полка тяжелых танков Бёка и танковой ударной группы 1-й танковой дивизии, до сих пор не была захвачена 3-м танковым корпусом. Штеммерман, однако, из этой формулировки не мог не заключить, что, добравшись до господствующих высот, он окажется на немецкой территории. В действительности он встретился там с мощными советскими танковыми силами. Этот факт—корень страшной трагедии в Черкассах.

Утром 15 февраля 8-я армия всё еще надеялась, что передовые части 1-й танковой дивизии или полк Бёка с шестнадцатой попытки смогут, в конце концов, взять высоту своими последними «Тиграми». Однако последующее замечание генерал-майора доктора Шпайделя, начальника штаба 8-й армии, заставляет предположить, что эта надежда не была достаточно основательной и поэтому более чем вероятно, что армия намеренно не уточнила это важное и чреватое обстоятельство, дабы не лишать уверенности измотанные дивизии Штеммермана с самого начала: чтобы добиться успеха в таком рискованном предприятии, требуется все мужество и вся вера в победу.

Штеммерман, должно быть, заподозрил что-то. Он не только запросил сбросить для прорыва дополнительные боеприпасы, но и вечером 16 февраля также радировал в 8-ю армию: «Группа Штеммермана может прорвать собственный фронт окружения, но не в состоянии совершить второй прорыв к 3-му танковому корпусу».

Достаточно ясно. Это означает: условием прорыва я считаю ликвидацию советских позиций на гряде холмов вокруг высоты 239. Это требование настойчиво стремились выполнить бойцы 3-го танкового корпуса, но в создавшихся условиях оно оказалось неосуществимо. Стал бы Штеммерман прорываться, если бы ему сказали об этом? Или начал бы медлить и колебаться, как медлил и колебался Паулюс в Сталинграде четырнадцать месяцев назад?

Поднимался призрак Сталинграда. Там сходные сомнения привели к фатальной задержке прорыва и в конце концов к катастрофе. К тому же Ставка фюрера до сих пор не дала разрешения на прорыв. В любой момент — как в случае со Сталинградом — она могла наложить вето.

И тогда Манштейн, ответственный командующий, решил разрубить гордиев узел. Отбросив в сторону все обстоятельства, соображения и вопросы ответственности, он

16 февраля радировал генералу Штеммерману следующий лаконичный, но четкий приказ: «Пароль — «свобода», цель — Лысянка, 23 часа».

Рация 42-го корпуса получила радиограмму, через несколько минут она легла на рабочий стол полковника Франца, начальника штаба группы Штеммермана. Он вздохнул с облегчением — ясный приказ действовать. Сталинграда не будет. Планы прорыва, уже несколько дней лежавшие в ящиках штабных офицеров, начали лихорадочно претворяться в жизнь.

Командный пункт ответственного за прорыв 42-го корпуса располагался в крестьянской хате в северо-западной части Шендеровки. В мешке остались только три другие деревни — так сильно он сократился. Из них Новую Буду, до тех пор обороняемую доблестными валлонами, скоро оставили, а в Хильки и Комаровке продолжали отражать настойчивые советские атаки. Хаты Шендеровки были переполнены ранеными. С 10 февраля из-за грязи стало невозможно пользоваться аэродромом в Корсуни, и раненых здесь уже было четыре тысячи. Четыре тысячи горьких трагедий. Между ними втискивались командные пункты батальонов, полков и дивизий. На деревенских улицах, в огородах и вокруг домов стояли орудия, ожидающие ремонта танки, полевые кухни, грузовики, сани. И везде жгли небольшие костры — в соответствии с приказом войска сжигали все документы, боевые журналы и все дорогие сердцу личные вещи, такие, как письма, записные книжки, сувениры. Ничего нельзя было оставить, кроме того немного, что нужно человеку для рукопашной и что он может унести на собственной спине. Ничего полезного не должно было попасть в руки противника. Эвакуировать требовалось только оружие, боевые машины и полевые кухни. Девушек, работавших в частях связи, распределили по разным подразделениям, а их охрану возложили на опытных командиров. Каждый знал, что их ждет, если они попадут к Советам. Но, несмотря на всю заботу, почти все они погибли.

Майор Хермани, начальник оперативного отдела 42-го корпуса, собрал командиров всех частей, чтобы представить им план прорыва. Секретов больше не было. Каждый человек должен был точно знать, что предстоит и что ему нужно делать, когда будет некого спрашивать.

Карта обстановки висела на стене. Свет свечи мерцал по красным и синим стрелкам на карте. «Вот линия Хильки — Комаровка. Мы выступаем тремя таранными клиньями. Глубоко эшелонированными. Без артиллерийской подготовки. Первый этап должен быть максимально бесшумным. Противника нужно вытеснить штыками. Одним быстрым движением прорываемся в район Журжинцы и к высоте 239. Там нас встретит 3-й танковый корпус».

Хермани легко провел рукой по карте. Его оптимизм нуждался в обосновании. Поэтому он обосновал его. Несколько карандашных линий прояснили ситуацию: корпус «Б» справа, 72-я пехотная дивизия в центре, моторизованная дивизия СС «Викинг» слева. Примерно 40 000 человек. Командует генерал Либ. Штеммерман остается с арьергардом: баварской 57-й пехотной дивизией генерала Тровитца и баварско-судетской 88-й пехотной дивизией генерала графа Риттберга. Части 389-й пехотной дивизии, кроме дивизиона истребителей танков, а также остатки 167 и 168-й пехотных дивизий были приданы 57-й пехотной дивизии, таким образом, генерал Тровитц имеет еще 3500 человек. Дивизия графа Риттберга несколько слабее. Прикрытие тыла, получается, обеспечивают 6500 человек. Нетранспортабельных раненых придется оставить с медицинским персоналом для передачи противнику. Это был самый болезненный аспект плана. Не все его выполнили.

Затем пришла пора самой сложной части инструктажа — офицеры должны убедить своих солдат написать письма домой и на всякий случай обменяться ими, чтобы быть уверенными, что семья получит последнее «прости».

Начальник оперативного отдела добавил несколько важных слов по поводу товарищества, которое в последующие часы подвергнется самому серьезному испытанию. Товарищество — затертое слово, но скоро станет ясно, что стоит за ним для каждого отдельного человека.

У начальника оперативного отдела читаем: «Четверг, 16 февраля, 22 часа. Мы сидим в нашем командном пункте, молчим. Больше не надо отдавать приказы, не надо писать директивы — впервые за двадцать дней, с тех пор как нас окружили. Каждый думает о доме. Последнее письмо с “гражданки” сожжено, как и все те вещицы, к которым так привязался за четыре года войны — фотографии жен и детей, “Фауст” Гете или “Женщины в мировой истории” Юджина Рота».

В тот момент, когда уже было совершенно очевидно, что на высоте 239 Штеммермана встретят не немецкие патрули, а советские танки, 3-й танковый корпус решил сообщить ему полную правду о плацдарме в Лысянке. Полковник Мерк, начальник штаба группы Брайта, который вернулся из советского плена только в 1955 году, рассказал автору этой книги, что в ночь с 16 на 17 февраля делались попытки связаться со Штеммерманом, однако его рация уже не отвечала. Когда в эфир запускали это важное сообщение, в кольце уже начали действовать на прорыв.

В Шендеровке творилось нечто невообразимое. Путь подхода трех дивизий проходил по деревне. По узкой улице. Единственный мост через овраг перекрыл танк, повредивший и проезжую часть, инженерам потребовалось несколько часов усердного труда, чтобы протолкнуть его вперед, потом они принялись за мост.

Движение тем временем застопорилось. Все кричали. Повсюду рвались советские снаряды. Каждый снаряд находил свою жертву. Раненых тащили в хаты. У дверей в штаб корпуса лежал штабной офицер, которому осколком снаряда оторвало голову.

Было 22 часа 30 минут. Низколетящие Не-111 сбрасывали ящики с боеприпасами. Они с грохотом падали прямо на полевые кухни и крестьянские хаты. Бомбардировка противника становилась все яростнее. Прямо перед штабом корпуса было две воронки. Прибыл генерал Либ, в своей любимой белой меховой шапке, спокойный и оптимистичный. С ним был начальник штаба 11 -го корпуса полковник Гедке, они обсуждали последние детали операции.

Пробило 23 часа — час «Ч». Ночь абсолютно темная: ни луны, ни звезд. Термометр показывал четыре градуса ниже нуля, но с северо-востока завывал ледяной ветер. К счастью, он дул в спину колоннам и в лицо часовым неприятеля. Временами сильные порывы ветра поднимали снег. Выгодная погода для тех, кто надеется остаться незамеченным.

Корпус «Б» наступал на правом крыле, впереди шли части 258-го полка. На левом крыле — 5-я моторизованная дивизия СС «Викинг»; ее возглавлял 5-й танковый разведывательный батальон. За ним двигался батальон истребителей танков гессенской 389-й пехотной дивизии, чья 3-я рота была сформирована из остатков 66-го зенитного батальона, павшего в Сталинграде. Батальон тогда сократился до девяноста семи человек, 3-я рота —до тридцати. Центр клина образовывала 72-я пехотная дивизия со 105-м гренадерским полком впереди.

У майора Кэстнера была захваченная советская карта с участком его наступления в масштабе 1:10000, эта карта и компас с призмой-отражателем составляли великолепное средство ориентации, что было очень важно вследствие бездорожья: их путь пролегал по полям и пастбищам, по замерзшей грязи, покрытой снежным настом. Кэстнер дал своим людям подробные инструкции: не производить лишних звуков, не прикуривать сигарет и, самое главное, разрядить все оружие, чтобы какой-нибудь уставший солдат не открыл огонь раньше времени и таким образом не лишил бы операцию необходимого элемента внезапности. Первую советскую линию взяли штыками. Преодолели и вторую. Только в одном месте произошла отчаянная рукопашная с орудийным расчетом. Основная часть дивизии следовала за ними. Может, и дальше дело пойдет так же легко? Время — 03 часа 30 минут. Кэстнер, капитан Мот и лейтенант Бендер изучали карту: они находятся у оврагов юго-восточнее Журжинцы, перед ними, на гряде холмов, дорога на Почапинцы, которая ведет прямо на высоту 239.

Все еще стояла кромешная темнота. Если все идет по плану, самые передовые дозоры 1-й танковой дивизии уже вышли на дорогу. Тем не менее: осторожно — разведчики вперед! Лейтенант Бендер вернулся скоро. «Танки есть, — сказал он, — но не немецкие. Полдесятка Т-34 стоят точно на южном выходе из Журжинцы. И километрах в двух дальше на юго-восток, на той же дороге силуэты других Т-34».

Это могло означать, что высота 239 в руках неприятеля. Несмотря на объявленное радиомолчание, Кэстнер решил сейчас же передать эту неожиданную и опасную информацию в дивизию. Затем они снова молча двинулись вперед. Он еще раз напомнил своим людям: «Стрелять только в случае крайней необходимости».

Узкой колонной полк стремительно пересек дорогу, точно между танковыми заставами. Русские ничего не заметили. Теперь осторожнее. Мягкие подошвы сейчас были важнее ручных гранат. Они прошли метров двести, когда головной дозор остановился. Унтер-офицер бесшумно приблизился к Кэстнеру и шепотом доложил: «Впереди позиции противника, господин майор. Развернуты на запад. Но я думаю Иваны спят».

Развернуты на запад. Это может быть только советская оборонительная линия против немецких сил, идущих на подмогу. Другими словами, последняя преграда. «Вперед!» — скомандовал Кэстнер. И снова они пошли с ружейными прикладами, лопатами, штыками. Молча, без каких-либо боевых кличей. Отчаянно. Никто не подозревал, что настоящая драма у Черкасс только начинается.

Схватка была короткой. Русские отступили, но они дико стреляли во всех направлениях. И огонь привлек внимание 5-го гвардейского танкового корпуса, чьи Т-34 прикрывали дорогу Журжинцы — Почапинцы. Русские танки включили фары, выпустили сигнальные ракеты и увидели приближающиеся к дороге по открытому месту главные силы 72-й пехотной дивизии.

«Смотрите! Немцы! — закричали командиры танков. — Огонь!» Началась неравная битва, немцев вдавили в землю.

Но роты 105-го гренадерского полка спешили вперед. Снова заметили очертания трех танков. Кэстнер сам подполз поближе. Это «Пантеры»! И тут он увидел немецкий крест. Вскочил на ноги и навстречу лучам восходящего солнца во весь голос закричал пароль: «Свобода! Свобода!»

Башенные люки «Пантер» широко распахнулись. Бойцы Кэстнера вышли к передовой линии 1-й танковой дивизии, занимаемой 1-й ротой эрфуртского 1-го танкового полка. Лейтенант фрайгерр фон Домберг выбрался из своего танка навстречу Кэстнеру. Они смогли!

105-й гренадерский полк вышел из окружения. Три недели назад, когда ловушка захлопнулась, в полку было 27 офицеров и 1082 рядовых, осталось 3 офицера и 216 рядовых. Только 219 человек. Но они вывели 11 легких и один тяжелый пулемет, один миномет и одно пехотное орудие. И каждый доставил свою винтовку или автомат. Сам прорыв стоил им не более двух десятков раненых. Но какова судьба остальных?

В секторе моторизованной дивизии «Викинг», слева от 72-й пехотной дивизии, 5-й танковый разведывательный батальон лейтенанта Дебуса тоже быстро справился с первым этапом. Как только последние боевые машины 5-го танкового полка отразили ночную контратаку на восточную окраину Шендеровки, они с первой же попытки прорвали на западе советскую линию окружения и подавили противотанковые и пулеметные огневые точки. Первые позиции на высоте у Почапинцы взяли штурмом.

Танковый разведывательный батальон СС вышел на дорогу у высоты 239 примерно в то же время, что и 105-й гренадерский полк Кэстнера. Теперь они стояли перед основной линией окружения. Лейтенант Дебус различил на высоте мощный советский танковый рубеж, но решил атаковать.

Было 04 часа 30 минут. Первая атака захлебнулась под русским огнем у подножия холма. Бойцы Дебуса и наступавшая за ними валлонская штурмовая бригада попали под продольный пулеметный огонь. Четыре-пять «Пантер» изменили бы ситуацию, но у разведывательного батальона был лишь один Т-III. Остальные в Шендеровке вели жестокие танковые бои с преследующими Т-34 и ИС-2 и пожертвовали собственной жизнью ради остальных. Дебус попытался снова. Опять безрезультатно. Советские оборонительные порядки, теперь уже совсем проснувшиеся, были слишком мощны.

В это время начала подтягиваться основная часть моторизованной дивизии «Викинг», приблизились волны 72-й пехотной дивизии, которые не смогли пересечь дорогу севернее, присоединилась и группа «Б». Их дела сложились не лучше, чем у других: полковник Фибиг с 112-й дивизией без единого выстрела взял первый опорный пункт, но затем, ударив на юго-запад, они вынуждены были отклониться к югу.

Начинался рассвет. Советские танки и противотанковые орудия теперь прицельно поливали смертельным огнем немецкие колонны, которым негде было укрыться на заснеженной степи. Немецкие противотанковые орудия и полевые гаубицы застряли в ледяных оврагах, несмотря на то что их тянуло по восемь — десять лошадей, людям поэтому нечего было противопоставить натиску неприятеля и пришлось спасаться бегством. Они хлынули на юг. Все надежды на организованную операцию улетучились. Каждый самостоятельно искал выход из этого хаоса.

Целыми формированиями в несколько сотен человек, меньшими группами и даже поодиночке они стремились выйти из пределов досягаемости русского огня. В конце концов, все снова повернули на запад, в сторону свободы. Советскую пехоту разогнали штыками, советскую кавалерию отразили, но с советскими танками бороться было нечем.

В 3-й роте 389-го дивизиона истребителей танков не осталось ни одного из их 20-мм зенитных орудий, но бойцы волокли ручную тележку с двенадцатью реактивными противотанковыми гранатометами. Ротой командовал унтер-офицер Краузе (если горстку из двадцати человек все еще можно называть ротой). Они никак не могли преодолеть овраг: танки противника стреляли с высокого края вниз. «За мной», — сказал Краузе обер-ефрейтору Фрицу Хаманну, командиру орудия № 2. Они взяли по три «базуки» и осторожно выбрались на край оврага, где стояли советские танки. Выстрел. Еще один.

Первые два Т-34 загорелись, и дым прикрыл двух гранатометчиков. Хаманн подбил еще два, Краузе — один. Командиры оставшихся четырех потеряли присутствие духа и отъехали. Дорога была свободна. Овраг немедленно заполнился устремившимися вперед колоннами, он вел в небольшую березовую рощу у Почапинцы, где можно было найти укрытие.

Ни официальное сообщение Верховного главнокомандования, ни представление к награде не расскажут об этом подвиге —доблести неизвестных героев операции по прорыву из Корсуньского кольца.

Основная часть группы «Б» под командованием полковника Фуке с формированиями 188-го артиллерийского полка в первой фазе наступления, использовав удобный момент для вклинения, пошла в атаку через дорогу с обеих сторон высоты 239. Они добились успеха. Группы полка пробились через лес, где их не могли достать танки, и вышли на Октябрь и Лысянку — хотя и без какого-либо тяжелого вооружения.

В штабе корпуса ничего об этом еще не знали. Генерал Либ и личный состав его штаба начали первую фазу прорыва из Шендеровки. Начальник штаба и начальник оперативного отдела стояли у крестьянской хаты, прислушивались.

Мимо молча двигались колонны. Цокот лошадиных копыт по замерзшей земле скрадывали ночь и ветер. Подошел командир корпуса: «Есть донесения с фронта?» — спросил он. Обычный вопрос на самом деле. «Нет, господин генерал». Звуков боя не доносилось ни из Комаровки, ни из Хильки. Но ведь передовые части уже должны быть там? «Что вы думаете по поводу этой тишины?» — спросил Либ. Франц слегка охрипшим голосом ответил: «Мне приходит в голову только одно — первая волна уже прорвала окружение штыками». — «Тогда вперед, господа», — сказал Либ, надел свою высокую шапку из белого меха и зашагал к дому, где стояла его лошадь. Он выглядел как великий князь.

Сразу после полуночи генерал Либ установил свой командный пункт на западной окраине Хильки. Деревня являлась правым флангом немецкого коридора, и ее следовало удерживать любой ценой. А русские настойчиво наступали, они уже вышли на восточную окраину деревни. Ситуация накалялась. Если противник отобьет деревню, коридор будет перекрыт.

«Мне нужна надежная ударная группа, чтобы остановить русских, — простонал Либ. — Кто у нас остался?»

В свет свечей выступил австрийский артиллерийский командир и спокойно проговорил: «У меня осталось только сто человек, но я удержусь, господин генерал, — можете на меня положиться». И он стоял, пока не прошел последний человек. И даже вывел из этой горячей точки свой арьергард.

В 06.00 личный состав штаба корпуса Либа ускакал из Хильки с последней колонной.

«Кто сообщит Штеммерману, что мы прорываемся и больше не сможем получать его приказы?» — обратился Либ к начальнику оперативного отдела. Франц указал на всадника. Капитан фон Мейерхаймб, офицер разведки, вызвался добровольцем. Участник скачек с препятствиями из Мекленбурга молча приложил пальцы к каске, развернул своего пегого и через мгновение мчался неистовым галопом прямо сквозь артиллерийский огонь противника.

Колонна Либа быстро продвигалась вперед, представляя собой мрачное зрелище, напоминающее отступающих солдат Наполеона. С краю скакал майор Ганшов, начальник снабжения, на могучем сером, рядом бежал его огромный немецкий мастифф. «Передайте моей жене, что я люблю ее, — сказал Ганшов майору Хермани в Хильки. — Меня убьют». И медленно продолжил: «Присмотрите за моей собакой. Я не хочу, чтобы она стала бездомной». Хермани не мог забыть эти слова, глядя на скачущего рядом с колонной Ганшова. «Может ли человек предчувствовать смерть?» — думал он.

В это время года рассвет на Западной Украине обычно наступает около 06 часов. Но 17 февраля 1944 года, в тот кровавый четверг, метель не давала лучам солнца пробиться. Колонна двигалась вперед по заснеженной открытой равнине. Скрипели сани, в них стонали раненые. Большинство частей проигнорировали приказ оставить своих раненых, потому что слишком хорошо знали Советы.

Издалека донесся шум сражения. Войска начали нервничать. Артиллерия противника усилила огонь, ударила прямо в колонну. Все разбежались. Лошади понесли. Чалого Хермани убило, майор в оцепенении огладывался, искал своего конюха и полевую сумку. Но как в таком хаосе можно найти человека, не говоря уж о сумке? С правого фланга начал бить пулемет. Они оказались у советского танкового рубежа между Журжинцы и Почапинцы и, как колонны до них, попытались отойти влево.

Под полковником Францем тоже убили скакуна. Последние машины и орудия застряли на ледяном склоне оврага. Противотанковая артиллерия противника била прямой наводкой. Вокруг носились лошади с полной сбруей. Франц поймал себе артиллерийскую лошадь, впрыгнул в седло и взлетел на склон. Его ждал шок—приближалось примерно пятнадцать Т-34. Они прогрохотали через узкий выход из оврага, где столпились вереницы крестьянских саней с флагами Красного Креста, из пулеметов покосили лошадей и гусеницами раздавили сани.

«Свиньи! Свиньи!» — задохнулся Франц. Он знал, что колонны эвакуировали серьезно раненных дивизии «Викинг», генерал Гилле не захотел их оставлять без защиты. Примерно 140 человек погрузили на гусеничные машины под командованием доктора Иссельштайна, остальных 100, а также примерно 30 с менее серьезными ранениями с перевязочного пункта корпуса «Б»—на крестьянские сани с доктором Тоном, начальником медицинской роты дивизии «Викинг». Для них война закончилась, когда на глазах полковника Франца доктору Тону удалось спасти не более десяти человек. Колонны доктора Иссельштайна танки расстреляли западнее Шендеровки, сам он тоже погиб.

Среди этого ада неожиданно послышался звук множества охрипших голосов. Франц повернул голову. Разве это возможно? Неужели это еще может быть в 1944 году? Из оврага выскочил всадник, направляя массу в 3000 — 4000 человек на длинную линию вражеских танков и позиции противотанковых орудий на краю леса, блокирующих дорогу к спасительным деревьям. Это был подполковник Мюллер, он возглавлял массированный прорыв частей 72-й пехотной дивизии через русские линии к лесу, где они могли бы укрыться от танков. Полковник Франц присоединился к наступающей колонне. Ее простреливали русские пулеметы, противотанковые орудия пробивали в ней широкие бреши.

Между танками ИС-2 и Т-34 было расстояние в 50 метров. Не больше 50 метров. В эту щель Франц направил свою храпящую лошадь. Теперь от края леса его отделяло только поле. Вдруг в голову лошади со свистом впился осколок снаряда. Она рухнула на передние ноги, перевернулась на мерзлой земле. Франц успел освободиться из стремян и остался невредимым. Его снайперская винтовка с оптическим прицелом лежала рядом с головой лошади. Он поднял ее и побежал к лесу.

Всегда интересно проследить, чего можно добиться одной решимостью, и для военных полезно учитывать ограниченность эффекта применения танковой техники без поддержки пехоты в условиях фанатичного массового прорыва. На немецкой стороне в первый год войны долго верили, что в сражениях на окружение прорывы противника не преодолеют немецкие танковые барьеры.

Во второй половине войны русские, похоже, встали на эту ложную точку зрения. Если бы советский командир, ответственный за высоту 239, или сам генерал армии Конев имели бы возможность наблюдать события у леса в Почапинцах утром 17 февраля, они бы поняли свою ошибку.

Все больше и больше частей 72-й пехотной дивизии, корпуса «Б», дивизии «Викинг» и 389-й пехотной дивизии добирались до леса. Они прорывались сквозь линии танков, хотя казалось, что дорога полностью перекрывалась огнем русских. Конечно, они оставили в оврагах за Почапинцами свои последние машины, штурмовые и полевые орудия, бронетранспортеры и сани. Конечно, не все сохранили даже свое личное оружие. Они спасли только свою жизнь. И очень скоро убедились, что худшее еще впереди.

Лес, в котором полковник Франц нашел временное укрытие, внезапно наполнился криками. Раздались выстрелы. Два валлона из бельгийской добровольческой бригады доложили: «Пулемет противника блокирует выход из леса, по опушке прорваться невозможно. Мы уже понесли потери — убитыми и ранеными».

Полковник Франц взял свою снайперскую винтовку и отправился с валлонами к опушке. Пулемет находился на противоположной стороне. В оптический прицел Франц прекрасно видел русских. Три человека. Расстояние 300 метров. Франц быстро выстрелил три раза. Потом махнул рукой и побежал по ложбине. Другие подождали, пока он сделает первые пять шагов. Русский «Максим» молчал, и все побежали за Францем. Вперед. На юго-запад.

Командир корпуса старался внести какой-то порядок в свои колонны из 3000 — 4000 человек. Офицеры и рядовые были измучены, физически и морально, но они хорошо понимали, что дисциплина лучше, чем беспорядочное «каждый за себя». Сбоку от Франца оказался майор Хермани. «Господин полковник, — сказал он, — теперь, когда мы встретились в этом аду, с нами уже ничего не случится».

Однако неудачи продолжали их преследовать. На высоте 222, восточнее Лысянки, они уже решили, что вышли к немецким аванпостам, но пять или шесть бронемашин на небольшом холме оказались Т-34. Они опять понесли тяжелые потери. У Хермани в руках разорвало автомат.

Важно было не останавливаться. Бежать! Бежать! И поэтому, тяжело дыша, они бежали до самой реки Гнилой Тикич.

Стрелки часов подвигались к 11. Еще издали они увидели волны: река была больше тридцати метров шириной, глубина доходила до шести метров, течение быстрое. Крутые берега покрывала корка льда.

Моста видно не было.

Мост 1-й танковой дивизии и временный пешеходный мост, быстро построенные Иенским 37-м танковым инженерно-саперным батальоном под прикрытием последних гренадеров «Лейбштандарта», находился всего в двух с половиной километрах севернее. Всего два с половиной километра! Но кто мог об этом знать. А всеми ими руководило одно желание — перебраться через реку, на противоположный берег, где их не смогут достать советские танки.

Это страстное желание не оставляло места здравому смыслу. Огромное разочарование, постигшее их на высоте 239, деморализовало людей. Они чувствовали себя преданными, ссорились и сыпали проклятиями. Все, чего они хотели, это выбраться из этого ада.

Температура пять градусов ниже нуля и ледяной ветер. Но какая разница? Четыре Т-34 уже в нескольких сотнях метров от плотной толпы, вот они уже открыли огонь осколочными снарядами. Это внушало ужас. Группы в тридцать — сорок человек без отладки попрыгали в ледяную воду. Тонули десятками. Среди льдин несло трупы лошадей. Только тридцать метров, и ты там. Но даже тридцать метров ледяного потока требуют силы и ясной головы. Эта проклятая паника!

Полковник Франц выбрал открытую воду и несколькими мощными гребками покрыл расстояние до противоположного берега, прямо к иве, которая свесила в воду ветви, как будто протягивая руку помощи. Но то, что так заманчиво обещало спасение, чуть не погубило Франца. Его шинель зацепилась за ветку и потянула под воду, пальцы полковника одеревенели, тело отяжелело. Неужели конец? Если бы не молодой лейтенант Гульденпфенниг, который заметил, что случилось с полковником, и помог ему выбраться на берег, Франц погиб бы, как очень многие другие. Хермани переплыл реку благополучно.

В месте, где к реке вышла часть «Викинга», генерал Гилле убедил людей обеспечить безопасную переправу. В своей меховой куртке и с покрытой шишечками тростью он стоял на берегу. Он привел сюда 4500 человек, 70 процентов своей дивизии, и не собирался терять их теперь. Генерал приказал загнать в реку последний трактор, надеясь использовать его в качестве опоры для пешеходного моста, однако мощное течение снесло его, как и все остальное.

Гилле тогда отделил тех, кто не умеет плавать, и построил цепочки, в которых между ними поставил тех, кто хорошо держится на воде. Генерал первым вошел в воду во главе первой цепочки. Но на середине реки третий в цепи вдруг отпустил руки, человеческий мост сломался. Помогите! Крики и проклятия. Беспомощных людей унесло потоком. Подполковник Шонфельдер, начальник оперативного отдела Гилле, собирал оставшихся на берегу. Еще одна попытка. И снова многие утонули.

Капитан Дорр из полка СС «Германия» подошел к реке с арьергардом. На санках и досках они тащили по снегу последних выживших раненых. Гренадеры Дорра вместе с оказавшейся в мешке группой 14-й танковой дивизии прикрывали колонну раненых. Отражая смертоносные танковые атаки, «Викинг» понес самые тяжелые потери из всех прорывавшихся соединений.

А эта группа там у реки? Что они делают? Это бельгийцы из бригады «Валлония». На крестьянских санях вместе с другими ранеными они привезли тело своего командира, подполковника Люсьена Липперта, погибшего в бою 13 февраля. Они не оставят его русским. Завернутое в палаточный брезент тело доставили на другой берег четыре человека. Там они снова тащили его по снегу и ледяным скатам, пока не вышли к дозорам 3-го танкового корпуса.

Капитан Вестфаль, старший офицер в штабе Гилле, пытался переправить через реку последний Т-III, но это оказалось невозможно. Самому Вестфалю пришлось переправляться вплавь. Его благополучная переправа означала спасение не только еще одного доблестного офицера, но и важного свидетеля судьбы генерала Штеммермана.

Снова и снова повторяется легенда, что Штеммерман был застрелен СС. Однако это не так. Штеммерман погиб от выстрела русского противотанкового орудия. Обстоятельства его гибели следующие. В ложбине около Почапинцы генерал, уже потеряв свою машину из-за поломки двигателя, наткнулся на вездеход начальника оперативного отдела дивизии «Викинг». Поскольку у машины спустило шину, Шонфельдер и Вестфаль, чтобы осмотреться, пешком поднялись по ледяному склону, край которого постоянно обстреливали. Именно в этот момент прибыл Штеммерман со своим адъютантом: он очень устал, увидев машину, захотел подняться наверх, не меняя шины, однако водитель не смог этого сделать и застрял. В этот момент в машину попал снаряд противотанкового орудия, оторвало всю заднюю часть. Штеммерман и его адъютант были убиты осколками.

Русский рабочий и водитель вытащили их из машины, потом побежали наверх и доложили Шонфельдеру и Вестфалю:

— Генерал и его адъютант мертвы.

— Действительно мертвы, может быть, серьезно ранены?

— Нет, господин подполковник,—прямо в спину попало. Убиты наповал.

Капитан Шонфельдер на этом основании отдал приказ, чтобы никакие машины больше не поднимались по этому проклятому склону.

Это достоверный рассказ об обстоятельствах гибели генерала Штеммермана.

Гнилой Тикич, этот яростный поток, выявил не только всю подноготную человеческой души — трусость, малодушие, но и сияющие вершины героизма, товарищества и самопожертвования.

Унтер-офицер Вёлер, например, три раза переплывал реку. С помощью своеобразной водной упряжи, которую он наскоро соорудил из ремней и подтяжек, он в целости доставил на другой берег троих солдат, которые не умели плавать. Два унтер-офицера 389-й пехотной дивизии протащили через реку привязанных к доскам раненых. К реке вышли и пять отставших от 3-й роты 389-го истребительно-противотанкового дивизиона, среди них был унтер-офицер Краузе. Они привели с собой полдесятка русских, которых они взяли в плен, когда подавили позиции их противотанкового орудия. Когда немцы сняли свои шинели, чтобы идти в воду, русские отчаянно затрясли головами. Эти простые мальчики поступили по-другому: они расстегнули шинели, соскользнули с берега в реку, дав полам раскрыться на воде, как крылья. И поплыли.

Обер-ефрейтор Фриц Хаманн не поверил русскому методу. В излучине, где река замерзла почти до половины, он заметил, как очень молодые мальчики ползли по льду на животах, и попытался сделать то же самое. Однако под ним лед начал трескаться, и он провалился. Вылез, упираясь локтями, и снова провалился. Так, метр за метром, он продирался по трескавшемуся льду, цеплялся за плывущие льдины. Это продолжалось полчаса. Абсолютно обессилевший, он ухватился за приклад карабина, который протянул ему товарищ, чтобы вытащить на берег. Спасен!

Но где же другие? Никого не видно. Даже Краузе. Он, шатаясь, побрел вперед. Не оглядываться. Эта река текла через преисподнюю войны.

Генерал Либ попробовал переправиться на своей лошади. Но мерин не выдержал. Утонул. А генерал выбрался на другой берег.

Полковник доктор Хон, опытный командир 72-й пехотной дивизии, тоже переплыл Гнилой Тикич с большинством своих людей из Мозеля. Мокрый, он стоял на западном берегу, пока благополучно не выбралась последняя группа.

Полковник Фуке, командир группы «Б», до реки не дошел. В бою на русской противотанковой огневой точке его серьезно ранили. Позже он умер в советском плену.

Когда первые спасшиеся, больше мертвые, чем живые в своей смерзшейся до каменного состояния одежде, доползли до аванпостов и пикетов «Лейбштандарта» и 1-й танковой дивизии в Лысянке, находящиеся там части представили себе отчаянность положения в двух с половиной километрах южнее плацдарма. Штурмовые отряды 37-го танкового инженерно-саперного батальона выступили вниз по реке под прикрытием гранатометчиков и роты танков. Отряды пытались криками привлечь внимание прибывающих на восточный берег прорывающихся частей и направить их к северу, к переправе 1-й танковой дивизии в Лысянке.

Некоторые группы понимали крики и сигналы с западного берега, но быстро распространяющаяся паника мешала организованно продвинуться к мосту. Советские танки у реки усугубляли хаос. В конце концов, тюрингские инженеры майора Брауна под прикрытием «Пантер» эрфуртского 1-го танкового полка навели в нескольких точках аварийные пешеходные мосты, люди начали переправляться по этим мостам. Таким образом, по крайней мере, тыловое прикрытие, тоже отклонившееся к югу, теперь имело возможность не прыгать в ледяную воду.

Генерал Тровитц вывел свою баварскую 57-ю пехотную дивизию и остатки 389-й дивизии целиком, несмотря на ожесточенные арьергардные бои. Он переправил через реку более 3000 человек, а также всех раненых, которых он взял с собой, всего 250 человек. С 3500 бойцами он прикрыл тылы группы Штеммермана. Сам Тровитц одним из последних вышел из Корсуньского ада, получив серьезное ранение.

Генерал граф Риттберг, командир 88-й пехотной дивизии, тоже подошел к переправам на реке Гнилой Тикич с большей частью своих людей. Баварцы, уроженцы земли Саар и швабы 246-го гренадерского полка держали северный фронт мешка вдоль высоты 192 еще в ночь с 16 на 17 февраля и отступали лишь постепенно. Ограниченный только собственными ресурсами, полк пробился к реке. С основной частью дивизии двигалась также необычная колонна — русские женщины, которые боялись преследований Советов за работу на немцев.

Когда граф Риттберг, артиллерист из Вердена и известный акробат, увидел, что даже опытные офицеры теряют на переправах присутствие духа, становятся грубыми и расталкивают всех локтями, чтобы быстрее попасть на мост, он спросил с присущим ему сарказмом: «С каких это пор офицеры получили право отступать первыми?» После этого все пошло спокойнее.

Последние части добровольческой штурмовой бригады СС «Валлония» достигли плацдарма 1-й танковой дивизии в Лысянке несколькими путями. До утра 17 февраля арьергард валлонов оборонял деревню Новая Буда. Затем, в соответствии с приказом, он последовал за своей первой волной, обошел колонны прорыва и оказался в танковой ловушке севернее Почапинцы вместе с бойцами дивизии «Викинг». Валлонам удалось достичь оврага и, подбив два Т-34, укрыться в лесу южнее высоты 239. Там Леон Дегрель собрал всех своих отставших. Он оборонялся в лесу в нескольких километрах восточнее Лысянки до сумерек. Тихо, без единого выстрела, Дегрель вышел к передовым дозорам 1-й танковой дивизии 18 февраля. С ним было 3000 человек, включая многочисленных гражданских и последних 632 валлонов его бригады.

А майор Ганшов? Начальник снабжения 42-го корпуса, который отправился к реке Гнилой Тикич на сером, с предчувствием смерти? Он не вышел из окружения. Его мастифф переплыл реку с ординарцем хозяина. Незадолго до этого майор пытался разведать для группы безопасный путь, но потом у реки видели лишь одного коня, без всадника.

3-й танковый корпус, и в частности 1-ю танковую дивизию, обвиняют в том, что, когда для корсуньских дивизий наступил час «Ч», их части не смогли совершить последнего усилия и избавить прорывающиеся силы от голгофы высоты 239. Это обвинение полностью беспочвенно. 1 -я танковая дивизия удерживала плацдарм у Лысянки девять дней абсолютно недостаточными силами. Когда генералы Либ и Гилле 17 февраля достигли Лысянки, дорогу через Гнилой Тикич обеспечивали всего двенадцать боеспособных T-IV и T-V, несколько поврежденных танков, использовавшихся стационарно, восемьдесят гренадеров и три группы танковых инженеров. Люди под командованием генерал-майора Колля, полковника Зота и подполковника доктора Бёка изо всех сил противостояли яростным советским контратакам. Благодаря их доблести выходящие части получили возможность отступить через Бужанку. Капитан, доктор Конингсхаузен, добился, чтобы серьезно раненных по воздуху вывезли в Умань из Лысянки и Бужанки.

1-я танковая дивизия обороняла свой плацдарм, пока утром 19 февраля туда не вышли последние части. Сделать больше было не в ее силах. К середине 1944 года ослабленные немецкие части никакой доблестью или самопожертвованием не могли загладить серьезные, даже фатальные ошибки, допущенные за последние несколько месяцев высшим командованием на полях сражений между Киевом и Кировоградом.

Вечером 16февраля, когда полк тяжелых танков Бёка и танковая ударная группа 1-й танковой дивизии истекали кровью у дороги Журжинцы — Почапинцы, генерал Брайт наступал на советские порядки двумя батальонами «Лейбштандарта». Целая дивизия, возможно, и смогла бы прорвать советскую оборону — если бы она была. А два батальона? Это невыполнимая задача, даже для первоклассных батальонов.

Понеся тяжелейшие потери, батальоны застряли на ледяных склонах высот 239 и 222. И это не удивительно. Конев сконцентрировал в районе прорыва две танковые армии. Кроме них, он располагал дюжиной дивизий двух стрелковых армий, а также отдельными кавалерийскими соединениями.

Два батальона противостояли двум армиям.

Разумеется, русские тоже были измотаны и давно утеряли свою прежнюю энергию. Это, возможно, объясняет, почему немцы прорвались через внутреннее кольцо окружения так быстро и почти без потерь. Однако советские рубежи на гряде холмов между Журжинцы и Почапинцы, господствовавших над обледенелыми склонами, представляли собой идеальную оборонительную позицию.

Если прорыв группы Штеммермана тем не менее обеспечил спасение 60 процентов сил, то это потрясающее достижение. Из окружения вышло примерно 35 000 человек. Их доставили в район сосредоточения восточнее Умани. Это не умаляет победы русских. Ее значение заключается в уничтожении боевой мощи шести с половиной немецких дивизий. Шесть с половиной дивизий потеряли все свое вооружение. Правда, брешь во фронте между немецкими 8-й армией и 1-й танковой армией была временно перекрыта контратакой двух танковых дивизий. Но как долго можно удерживать этот слабый фронт?

Командирский поезд Манштейна пыхтел из Умани в Проскуров, по магистрали Днепропетровск — Львов, через заснеженные просторы Западной Украины.

Генерал-фельдмаршал навещал спасшихся из "Корсуньского мешка" в госпиталях и сборных пунктах в Умани, говорил с офицерами и солдатами. В истории Черкасс была поставлена точка, однако имелись новые проблемы. Будут ли русские ждать, пока брешь во фронте кое-как снова перекроют? Это один вопрос. А другой — чем перекрывать эту брешь? За исключением добровольческой штурмовой бригады «Валлония», соединения, вышедшие из "Корсуньского мешка", были больше не способны к боевым действиям. Да и 632 оставшихся в живых валлона отправили на Запад для отдыха. Это означает, что шесть с половиной дивизий потеряны для дальнейших операций. В центре фронта Манштейна не хватает шести с половиной дивизий. Рискованная ситуация.

И это положение подчеркивает важность советского успеха в Корсуни. Стратегические последствия этой победы были куда более важными, чем немецкие потери, хотя по сей день Советы посредством забавного жонглирования цифрами убитых и пленных превращают потери в главный результат Корсуньской битвы. Советский историк профессор Тельпуховский, например, исчисляет немецкие потери в 52 000 убитых и 11000 пленных. Советская «История Великой Отечественной войны» говорит о 55 000 убитых и 18 000 пленных.

Это абсурдные цифры. Получается, что из 56 000 окруженных примерно 73 000 были убиты или взяты в плен. Документальные свидетельства представляют другую картину. Пришло время принять факты.

Ежедневный доклад 8-й армии на вечер 11 февраля 1944 года оценивает личный состав двух окруженных корпусов, включая русских добровольцев, в 56 000 человек. Из них в целом 2188 раненых были оставлены. Около 35 000 человек, согласно сведениям начальников штабов окруженных корпусов, вышли из окружения и были зарегистрированы приемными пунктами как прибывшие. Боевые журналы дивизий и полков тоже подтверждают эти данные. Их средние потери составили 20 — 30 процентов. Таким образом, в список потерь в Черкассах входят 18 800 человек. Нечего и говорить, что ни в какой баланс нельзя свести лишения, страдания и смерть. Трагедия этого заброшенного украинского холма, высоты 239, и Богом забытой реки Гнилой Тикич ушла в историю. Как и все ее стратегические последствия.

2. «Котёл» Хубе

Доклад отдела иностранных армий Востока — Цейтцлер идет на хитрости — Между Припятью и Карпатами — 1-я танковая армия попадает в окружение — Манштейн предъявляет Гитлеру ультиматум — Столкновение в Бергхофе — Телефонный звонок от Хубе — Гитлер сдается — «На запад; приказ последует» —Жуков ждет напрасно — Через четыре реки и сквозь две вражеские армии — Вперед, к разворачивающемуся кольцу — Встреча в Бучаче — Большая ловушка Сталина открыта — Удаление спасителя.

Командирский поезд Манштейна медленно проходил станцию Винница. Комендант станции и офицеры стояли на платформе, отдавая честь. Генерал-фельдмаршал в штабном вагоне с генералом Буссе и полковником Шульце-Бютгером работали с картами. Лейтенант Штальберг, дежурный офицер, держал папку с донесениями и радиограммами и передавал бумаги через стол, одну за одной.

Не нужно было быть пророком, чтобы прочесть на картах обстановки и во фронтовых донесениях самое мрачное будущее. Резервы группы армий израсходованы, подвижные дивизии сильно потрепаны постоянными боями. Пехотное наполнение главной линии обороны как у 8-й армии, так и у соседней с ней слева 1-й танковой армии, исключительно слабое. Лишь в районе между дельтой Днепра и Шепетовкой осталось нечто похожее на непрерывный фронт. Оттуда до болот Припяти, на участке более восьмидесяти километров, стоял единственный ослабленный армейский корпус, нюрнбергский 13-й корпус генерала Хауффе. На нем лежала тяжелая ответственность — оборонять от русских стратегически важную полоску твердой земли южнее Припятских болот. Вот уже несколько месяцев угроза на этом участке была достаточно серьезной, с тех самых пор как советская 13-я армия в середине ноября пересекла «мокрый треугольник» между Днепром и Припятью.

Хауффе, компетентному офицеру Генерального штаба, удалось замедлить продвижение противника, но не остановить. Теперь русские в составе шести армий находились в районе Ровно, почти на старой границе Польши. Они угрожали важному железнодорожному узлу Ковель с западной стороны болотистого района, и удар по северному крылу Манштейна казался неминуемым.

Генерал-фельдмаршала беспокоило угрожающее развитие событий. Из своих поездок на фронт 59-го армейского корпуса, которым командовал его бывший начальник штаба генерал-лейтенант Шульц, он знал, как сильно растянуты войска на самых передовых опорных пунктах. Снова и снова он предупреждал Ставку фюрера, настойчиво просил подкрепления и предлагал сосредоточить армию за угрожаемым районом Ровно.

Однако Гитлер только пожимал плечами: «Где мне найти эту армию?» Таким образом, опять предстояло выкручиваться самим. 4-я танковая армия, которой теперь после смещения Гота командовал австрийский танковый генерал Раус, занял позиции вокруг Тернополя. 1-ю танковую армию, в свою очередь, перебросили в район восточнее Шепетовки. Все, что теперь был в состоянии сделать Манштейн, дабы отвести угрозу окружения, это ослабить собственный центральный участок, переводя танковые соединения за северное крыло группы армий, чтобы быть готовым к худшему на этом участке. Танковую дивизию СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» перебросили в район южнее Шепетовки; 1, 6 и 16-ю танковые дивизии — на Буг, 11 -ю танковую дивизию отвели.

Пока все хорошо. Однако эти импровизированные меры создали новую угрозу — отвод более половины танков от 8-й армии заметно ослабил и так слабую линию. А против 8-й армии в это время стояли советские армии 2-го Украинского фронта, которые Конев собрал для наступления на Корсуньское окружение. Теперь после короткой передышки они снова были готовы к атаке. Шесть армий! Вёлер, напротив, практически не имел танков и, кроме того, потерял в Черкассах шесть с половиной дивизий. Факты говорят сами за себя.

Конев в результате получил реальный шанс овладеть Бессарабией и Румынией. Хотя удержать фронт было бы нетрудно, если бы Гитлер более энергично привлек наличные силы.

Никогда еще советские стратегические намерения не были так очевидны. Сосредоточение сил противника, география и политика полностью раскрывали планы России. Дезертиры и пленные предоставляли последние детали.

Карта 44. Опасный момент на немецком южном фланге весной 1944 года: советские войска наступают в направлении Карпат, окружают 1-ю танковую армию. Единственная щель оставалась на юге, на Днестре. Однако Манштейн приказал прорываться на запад.

Это подчеркивает один интересный документ. В начале марта Рейнхард Гелен, в то время полковник Генерального штаба, представил оценку ситуации, в которой четко описал намерения противника. На основе разведывательных данных Г елен проанализировал планы Ставки с поразительной точностью. Он доложил: «Русские готовы осуществить операцию на окружение немецкого южного фланга. С этой целью в ближайшее время 1-й Украинский фронт предпримет крупномасштабное наступление против нашего 59-го корпуса южнее Припятских болот, чтобы ударить в направлении на Польшу. Одновременно они повернут на юг к Днестру, чтобы обойти немецкий южный фланг.

2-й Украинский фронт Конева будет наступать из района Звенигородки, с целью прорвать ослабленную 8-ю армию, ударить в направлении Румынии и совместно с 1-м Украинским фронтом окружить силы наших 1-й и 4-й танковых армий, которые еще находятся восточнее Днестра».

Такова была оценка Гелена.

Однако Гитлер отказался признать эту очевидную опасность. Он остался глух ко всем предложениям и положился на весеннюю распутицу, которая, как он верил, парализует все крупномасштабные операции.

Но русский «генерал Грязь» не считал, что должен подчиняться Гитлеру, и задержался. Снег и дождь сменяли друг друга, температура колебалась около нуля, в результате продвижение противника, особенно ночью и утром, происходило без заметных затруднений.

В «Вольфшанце» царило уныние. Как убедить Гитлер найти силы для разрешения столь опасной ситуации?

Цейтцлер, начальник Генерального штаба сухопутных войск, шел на всяческие уловки. С надеждой он спрашивал Гитлера: «Мой фюрер, представьте, что вы русский, что бы вы сделали сейчас?» Единственный логичный ответ, как полагал Цейтцлер: «Пошел бы в наступление». Но Гитлер угрюмо ответил: «Ничего!» Глупо, и Гитлер понимал это, не хуже Цейтцлера. Но своим «ничего» он пытался прикрыть собственную несостоятельность. Он не желал уступать ни пяди земли. Крым? Нужно держать. Норвегия? Нужно держать. Венгрия? Нужно оккупировать. Италия? Нужно защищать. Франция? Ничего оттуда не выводить — напротив, добавить силы, чтобы быть готовыми к вторжению.

Гитлер желал оборонять все. Он забыл мудрость прусского Фридриха Великого, который сказал: «Тот, кто будет защищать все, не защитит ничего». Гитлер настаивал на своей стратегии «укрепленных центров» и требовал фанатичной обороны пунктов, которые он лично выбрал. Он верил, что подобные преграды могут остановить русский поток, как это случилось в Кольберге в 1807 году.

Утро 4 марта 1944 года, суббота, показало Адольфу Гитлеру, как жестоко он заблуждался. 1 -й Украинский фронт, самая мощная группа армий Сталина, атаковал левое крыло Манштейна. Удар направлял маршал Жуков. Он заменил генерала Ватутина в конце февраля, после того как на Ватутина напали и серьезно ранили украинские националисты. Энергичный советский генерал Ватутин умер 15 апреля. Он был одним из лучших и одним из немногих в полном смысле слова современных военачальников, каких когда-либо выпускали академии Красной Армии. И этот выдающийся генерал сгинул в критический момент войны. Его место занял Жуков, приближенный Сталина и до того времени представитель советского Верховного Главнокомандования и координатор действий в решающих сражениях. Сей деятельный и жесткий маршал с этого момента идо конца войны оказывал сильное влияние на все военные операции на Восточном фронте.

Сражение началось. Жестокая битва между Припятью и Карпатами. Советская 13-я армия атаковала 13-й корпус генерала Хауффе и в тяжелом бою выбила с позиций его слабую пехоту. Южнее Жуков силами четырех армий ударил по 59-му корпусу генерала Шульца. Адской бомбардировкой он размолотил его позиции и, в конце концов, разорвал немецкий фронт. Ударные группы русских танковых армий устремились на юго-запад между отчаянно оборонявшимися опорными пунктами 7-й танковой дивизии и мимо позиций 96 и 291-й пехотных дивизий. Танковая дивизия СС «Лейбштандарт» немедленно контратаковала, но не смогла предотвратить глубокое вклинение. Двенадцать часов спустя Жуков бросил в пятидесяти километровую брешь свою 18-ю армию.

Таким образом, немецкая 4-я танковая армия оказалась расколотой на две части. Формирования 13-го армейского корпуса были вытеснены на запад и северо-запад, тогда как 96 и 291-й пехотным дивизиям 59-го армейского корпуса пришлось отойти в сектор 1-й танковой армии.

Вот теперь тщательные приготовления Манштейна оправдались сторицей. Два танковых корпуса, сосредоточенные за северным флангом, — 3-й под командованием Брайта и 48-й корпус Балька — вовремя вышли на сцену и предотвратили худшее. Бальк перехватил разбитые немецкие соединения и медленно начал отступать в направлении Тернополя. 7-я танковая дивизия, танковая дивизия СС «Лейбштандарт» и части 68-й пехотной дивизии встали в круговую оборону. 3-й танковый корпус Брайта ликвидировал вклинения противника. 59-му корпусу под прикрытием контратаки основной части 1-й танковой дивизии и полка тяжелых танков Бёка удалось вернуться на исходные позиции. Однако теперь настало время расплатиться за спасение северного крыла. Платить пришлось 8-й армии.

На рассвете 5 марта более 1000 орудий и минометов обрушили огонь на левое крыло 8-й армии в районе Умани. Потом пошли армии 2-го Украинского фронта Конева с 415 танками и 247 самоходными орудиями. Генералу Вёлеру нечем было действенно противостоять такой армаде. Его разбили, армии расчленили. Через пять дней танки Конева штурмом взяли ожесточенно обороняемую Умань, затем рванулись к Бугу. С поистине поразительной находчивостью они форсировали реку и продолжили продвижение в направлении на Днестр.

Одновременно еще две советские гвардейские армии, 5 и 7-я, пошли в наступление на Нижнем Днепре. Они сковали силы 6-й армии Холлидта и таким образом лишили Вёлера возможности получить какую-либо помощь из этого квадрата. Все операции этого наступления были великолепно скоординированы, как и предсказал полковник Рейнхард Гелен в своем анализе разведывательных данных.

16 марта Конев перерезал жизненно важную железнодорожную магистраль Львов — Одесса, парализовав главный путь снабжения немецкого южного крыла. К 17 марта ударные группы Конева форсировали 275-метровый Днестр, последнюю русскую реку перед Карпатами, и одновременно прошли на северо-запад, чтобы окружить немецкую 1-ю танковую армию. Катастрофа надвигалась со сверхъестественной быстротой. 26 марта русские передовые гвардейцы пересекли румынскую границу. Красная Армия ступила на землю Юго-Восточной Европы.

У Жукова дела подвигались не так стремительно, как у Конева. Немецкие танковые соединения оказали армиям 1-го Украинского фронта упорное сопротивление. 1-й танковой дивизии удалось освободить войска 96 и 291-й пехотных дивизий, которые были оттеснены на юго-восток. Полковник Чарли Ноймайстер, известный австрийский спортсмен, с батальоном веймарского 1-го мотопехотного полка и только что высадившимися с поездов солдатами, оборонял Старо-Константинов с такой стойкостью, что привел русских в отчаяние. Тем не менее фронт был прорван на участке 59-го корпуса между Шепетовкой и Ровно.

3-му танковому корпусу пока удавалось держаться на Буге мобильной обороной, танковые части и пехота 59-го корпуса в последний момент предотвратили окружение сил, отступающих на Проскуров. Однако ожесточенная оборона Старо-Константинова, Проскурова и Городка не могла изменить ситуацию. Бесконечный поток советской пехоты и танков полз на юг через грязь и притоки Днестра.

29 марта Жуков форсировал Днестр и взял древний буковинский городок Сернаути, теперь известный как Черновцы. Его соединения теперь широким фронтом вторглись в тыл группы армий «Юг». С востока соединения 2-го Украинского фронта Конева приближались к собственным передовым частям.

Кошмар, уже год преследовавший Манштейна и который он надеялся предотвратить, теперь становился реальностью. Это была катастрофа. 4-я танковая армия расчленена и отброшена на запад. 8-я армия разбита. 6-я армия на Нижнем Днепре отделена и в нескольких местах расчленена армиями 3-го Украинского фронта Малиновского. И что хуже всего, 1-я танковая армия генерала Хубе оказалась в ловушке между Бугом и Днестром, от главных сил 4-й танковой армии ее отделяет брешь более 80 километров. Если 22 окруженные дивизии, среди которых лучшие танковые соединения, постигнет судьба Сталинграда, тогда уже ничто на земле не спасет 800-километровый южный фронт. Плотина прорвется, и Красная Армия ринется на запад, не встречая никакого сопротивления. Сталин стоял на грани достижения своего великого триумфа, к которому он стремился со времен Сталинграда. И Адольф Гитлер был в этом его лучшим союзником.

Его непомерные требования к боевым войскам, упрямые приказы «держаться», пагубные настояния защищать каждую пядь земли истощили силы Восточного фронта. Большинство дивизий уже отдали все силы в сражениях, непрекращающихся с момента начала «Цитадели». Настало время платить по счетам.

Это самая захватывающая фаза войны. В ней содержится секрет немецкого поражения, но она также делает очевидным трагический факт, что на Восточном фронте был испытанный в сотнях сражений немецкий генерал, который мог изменить ход событий самым коренным образом. В этот черный час между Бугом и Днестром он еще раз проявил свой талант—в последний раз. И это обстоятельство тоже превращает последнюю фазу в одну из великих глав истории Второй мировой войны.

23 марта Манштейн из своего штаба во Львове — или Лемберге, как называли его немцы, — запросил Гитлера быстро доставить подкрепление для восстановления связи с окруженной 1-й танковой армией.

В данный момент армию можно было снабжать только по воздуху, а Манштейн имел печальный опыт подобного рода. Сталинград служил одним из устрашающих примеров снабжения по воздуху, дела на Днестре складывались не лучше. В последнюю неделю марта разыгрались метели; к тому же в связи с отступлением аэродромы приходилось переносить практически каждый день. Генерал Хубе уже отдал приказ избавиться от любого балласта, чтобы каждую каплю горючего сохранить для танков и caмоходных орудий. В момент кризиса самое главное было поддержать мобильность, пусть даже ценой потери материальной части, удобств и документов личного состава.

Таким способом Хубе пока был на ходу. Постоянными контратаками немцы не позволили противнику завершить окружение на севере и северо-западе. И достигли этого, несмотря на строгую экономию боеприпасов даже для личного оружия. Однако, вне всякого сомнения, это не могло продолжаться бесконечно.

Положение требовало быстро принять одно важное решение: когда и где совершать прорыв? И опять жизненно важное решение превратилось для фюрера в драму. Несколько дней Гитлер посвятил ведению операций на всех театрах военных действий из Берхтесгадена. С ближайшими соратниками он сидел в своем «Орлином гнезде» в Бергхофе, устремив взор на юг. Там разрастался кризис. Европейское южное крыло трещало по швам — за линиями союзников Германии в Болгарии, Румынии и, прежде всего, в Венгрии. Союзники проявляли раздражение. Это предвещало беду.

24 марта из Бергхофа пришел ответ на запрос Манштейна: 1-й танковой армии держать свой фронт на Буге и восстановить перерезанные тыловые коммуникации собственными силами.

Генерал-фельдмаршал во Львове пришел в ярость. Снова Сталинград, путь к катастрофе. Он немедленно связался с Бергхофом по специальной защищенной от прослушивания линии. Было 13.00 часов. Ответил генерал Цейтцлер.

Манштейн начал: «Приказ держаться и одновременно перекрывать огромную брешь между 1 и 4-й танковыми армиями невыполним. Будьте любезны проинформировать фюрера, что я отдам 1-й танковой армии приказ прорываться, если к 15 часам не получу его твердых гарантий, что мне будет выслано подкрепление».

Это был ультиматум, неприкрытая угроза неподчинения генерал-фельдмаршала своему главнокомандующему.

15.00 часов. Нет ответа из Бергхофа.

Время шло. Оно играло против 1-й танковой армии и на руку Жукову.

15 часов 30 минут. Начальник оперативного отдела группы армий «Юг» составлял предварительный приказ на прорыв 1-й танковой армии. Задачу 1-й танковой армии изменили уже накануне, генералу Хубе было приказано восстановить связь с 4-й танковой армией на реке Серет. Попросту говоря, это означало: «Готовьтесь прорываться на запад».

16 часов. Телефонограмма из Бергхофа. Офицер оперативного управления уполномочен передать следующее: фюрер санкционирует восстановление 1 -й танковой армией ее западных связей, однако продолжает настаивать на удержании фронта, какой он есть на настоящий момент.

Когда генерал Буссе передал сообщение генерал-фельдмаршалу, Манштейн холодно заметил: «Расплывчатый ответ. Прорывайтесь и в то же время держитесь. Хотел бы я знать, как это можно сделать».

Буссе кивнул: «Как в Сталинграде». Буссе был прав. Тогда, в декабре 1942 года, Гитлер тоже наконец согласился на прорыв 6-й армии при условии, что она одновременно удержит Сталинград и свои позиции на Волге. Вследствие этого невыполнимого условия спасение 6-й армии оказалось невозможным. Неужели эта катастрофа повторится с 1-й танковой армией? Манштейн твердо решил любой ценой не допустить ничего подобного.

Он еще раз позвонил Цейтцлеру:

— Приказ фюрера невыполним. Разве не понятно?

— Не для меня, — ответил Цейтцлер. — Однако фюрер по-прежнему не осознает всей опасности положения.

— Вот как?—сказал Манштейн. — В таком случае я буду действовать, как того потребует обстановка.

24 марта телетайпным сообщением № 58683/10 в 17 часов 35 минут Манштейн передал в 1-ю танковую армию предварительный приказ на прорыв в западном направлении. Полчаса спустя о приказе проинформировали Гитлера. Однако он не обрушил проклятий на голову Манштейна. В 19.00 он вызвал Шмундта: «Срочно сообщите Манштейну, чтобы он прибыл сюда завтра доложить обстановку». И Шмундт отправил генерал-фельдмаршалу срочную радиограмму, полученную во Львове в 19.30: «Фюрер приказывает генерал-фельдмаршалу фон Манштейну прибыть к нему с докладом в Бергхоф завтра, 25 марта».

Огромное окно в гостиной Гитлера в Бергхофе превращало обшитую панелями комнату в открытую сцену. Фоном был пейзаж Берхтесгадена. На этой сцене Манштейн собирался скрестить шпаги с Адольфом Гитлером. Здесь, на первозданном фоне гор, произойдет сражение, в котором решится судьба двадцати двух дивизий, или более 200 000 тысяч человек, станет ясно, что их ждет — спасение или гибель.

Полковник Шульце-Бютгер разложил карты на большом столе у окна. Манштейн доложил ситуацию. С убедительной логикой он изложил свое требование: 1-я танковая армия наступает своими танковыми силами в западном направлении через две советские армии в тылу южного фронта и таким образом соединяется с 4-й танковой армией. Для этого она должна отвести свои восточный и северо-восточный рубежи. Однако, принимая во внимание наличные силы, эта операция может успешно завершиться только при том условии, что 4-я танковая армия пройдет на восток навстречу силам 1-й танковой армии примерно половину их пути прорыва. В конце концов, придется покрыть почти восемьдесят километров контролируемой противником территории. Для этой цели 4-й танковой армии, в настоящее время ведущей тяжелые бои в районе Тернополя, необходимо свежее подкрепление в составе, по меньшей мере, одного танкового корпуса.

Гитлер молча выслушал, держа руки на столе. Теперь он поднялся и набросился на Манштейна: «И где я должен взять подкрепление для 4-й танковой армии? Во Франции неминуемо вторжение — я не могу вывести оттуда ни единого батальона. В Венгрии ненадежное отношение Хорти делает необходимым военную оккупацию, и я не отведу оттуда ни единого полка без риска нарваться на грязные политические происки Хорти. И поскольку вы сами сказали, что прорыв может быть успешным только в случае удара

4-й танковой армии свежими силами на восток, весь разговор теряет смысл. 1 -я танковая остается там, где она находится, и расчищает свои тылы собственными силами. Другого выхода нет».

Гитлер прорявкал эти предложения яростно и быстро. В раздражении он вылил на генерал-фельдмаршала целую лавину обвинений — в том, что тот растратил свои резервы, что постоянно требует пополнения на важные операции и сомнительные. «Вы все хотите руководить. А в результате постоянно отступаете дальше и дальше».

Манштейн побагровел. Присутствующих охватила дрожь. Сейчас они схватятся. Генерал-фельдмаршал принял вызов. Ледяным тоном, намеренно спокойно он проговорил: «Вы, мой фюрер, только вы виноваты в том, что произошло. Восемь месяцев вы ставите нашим силам на южном фланге одну стратегически невыполнимую задачу за другой. Чтобы справиться с ними, не предоставляете ни необходимого подкрепления, ни свободы действий. И если уж вы так поступали, то не сетуйте теперь на катастрофичность ситуации. Ответственность за нее полностью лежит на вас».

До того как Гитлер смог собраться и ответить ему, Манштейн продолжил: «Однако никакие счеты у же не могут изменить ситуации. Я должен отдать приказ на прорыв 1-й танковой армии сегодня — иначе она обречена. Прошу вашей санкции».

Цейтцлер не успел вмешаться, как Гитлер развернулся. Выходя, он произнес: «Я не могу согласиться с вами. Мы обсудим остальные проблемы на вечернем совещании». И покинул комнату. Он оставил после себя атмосферу всеобщего смятения. Манштейн спокойно вышел в небольшую оранжерею, подошел к генералу Шмундту, адъютанту и военному наперснику Гитлера, и проговорил: «Соблаговолите проинформировать фюрера, чтобы он доверил кому-нибудь другому командование группой армий, если находит, что не может согласиться с моими взглядами». Застегнул ремень, надел фуражку и вышел.

Карта 45. Маршал Жуков ожидал, что 1-я танковая армия будет прорываться в южном направлении, через Днестр. Поэтому он перебросил свои основные силы па юг, чтобы там перехватить Хубе. Однако немецкий корпус ударил в западном направлении.Жуков слишком поздно осознал свою ошибку.

Манштейн остановился в берхтесгаденском «отеле». Как только он вошел в комнату, раздался телефонный звонок. Звонил генерал Буссе из Львова. После схватки с Гитлером Манштейну предстояло объясняться с генералом Хубе. Этот замечательный командующий 1-й танковой армией донимал штаб группы армий, требуя разрешения на прорыв — однако не на запад, а на юг, через Днестр, где на рубеже примерно в сто километров фронт окружения образовывали только река и незначительные советские разведывательные силы.

У Хубе были веские аргументы за прорыв на юг, вопреки его первоначальному плану. Только 24 марта он отдал приказ, в соответствии с идеей Манштейна, на прорыв в западном направлении севернее Днестра, прикрывая северный и восточный фронты. Но 25 марта ситуация изменилась к худшему. Глубокое вклинение противника юго-западнее Проскурова было быстро развито на юг, в результате оказались отрезанными части 59-го корпуса и 3-й танковый корпус. Противник блокировал дороги в западном направлении и угрожал Каменец-Подольскому и Хотину.

Командующий 1-й танковой армией и его начальник штаба, полковник Карл Вагенер, сошлись во мнении, что изменение ситуации лишило армию свободы действий.

Теперь, когда освободившиеся на севере силы придется бросить на ликвидацию угрозы южнее Каменец-Подольского, прорыв в западном направлении представлялся слишком опасным. Взвесив все возможности, они решили, что меньший риск представляет прорыв на юг, где все инженерно-саперные батальоны и мостостроительные колонны уже сосредоточились на Днестре. Вот соображения, которые Хубе изложил по телефону начальнику штаба Манштейна Буссе и которые Буссе теперь передавал генерал-фельдмаршалу в Бертехсгаден.

Разумеется, соблазнительная идея выводить окруженную армию без кровопролитного сражения через все еще свободный Днестр. Гораздо соблазнительнее, чем прорыв на запад, где полдесятка рек и придется сразиться с двумя первоклассными советскими армиями. Прорыв на юг, конечно, куда меньший риск. А Хубе слишком хорошо знал, какой риск сопряжен с прорывом через сильную армию противника. Трагедия Черкасс происходила на глазах 1-й танковой армии. Хубе не хотел, чтобы его дивизии столкнулись с подобного рода испытаниями: вот почему он настойчиво требовал немедленного согласия Манштейна на прорыв в южном направлении.

Однако Хубе не имел возможности адекватно оценить общее развитие обстановки. Если его армия отойдет на юг, брешь между ней и 4-й танковой армией станет огромной, и русские наконец получат открытый путь в Галицию. Им останется только продолжать движение.

А что выиграет 1-я танковая армия? Ничего. К 25 марта передовые танковые части Жукова и Конева уже были южнее Днестра. Главные силы 1 -го и 2-го Украинских фронтов подтягиваются форсированными маршами.

Таким образом, 1-я танковая армия, выйдя из окружения севернее Днестра, попадет в другой мешок, еще более опасный, поскольку в тылу будут непроходимые Карпаты.

Манштейн видел эту опасность. Что еще важнее, он видел стратегическую необходимость не допускать расширения бреши между 1 и 4-й танковыми армиями. Какой смысл в отходе 1-й танковой армии в безвыходные склоны Карпат, если русские вследствие этого спокойно пойдут через Галицию в Бреслау и Прагу?

Нет — Хубе придется пробиваться на запад. Его путь должен пройти прямо между двумя советскими армиями, спешащими на юг. Это приведет к боям, но кроме спасения армии принесет стратегическое преимущество, поскольку армии Жукова, в свою очередь, окажутся отрезанными от своих тыловых коммуникаций и парализованными. Спасение 1-й танковой армии станет в то же время основой общего оздоровления ситуации. Это был план Манштейна.

Генерал-фельдмаршала обвиняют, что его план был авантюрой. Подобная критика недооценивает Манштейна как стратега. Он никогда не путал дерзость с азартной игрой или прозорливость с безрассудством. Группа армий в прорыве на запад видела не только необходимость, но и реальный шанс на успех.

Решающим фактором выбора западного направления, кроме стратегических соображений, послужил тот факт, что группа армий располагала информацией о расстановке сил противника. Манштейн знал о намерениях Жукова вплоть до последних деталей. Полковник фон Бламродер, офицер разведки группы армий, прослушивал штаб советского фронта, который прорвал немецкий фронт. Персонал Бламродера выяснил частоты русских передовых радиопередатчиков и расшифровал коды штаба. Бламродер, таким образом, читал все приказы и донесения советских 1 и 4-й танковых армий в районе прорыва южнее Тернополя. Расшифрованные радиограммы раскрыли все передвижения, дневные цели и, главное, силы соединений Красной Армии.

В довершение удачи людям Бламродера также удалось перехватить и расшифровать радиограммы начальника снабжения 1 и 4-й танковых армий Жукова. В результате Манштейн знал об этих двух армиях больше, чем сам маршал Жуков. Дважды в день штаб Манштейна точно информировали, сколько боеспособных танков имеет каждая танковая бригада Красной Армии. Это была идеальная форма разведки. Манштейн как будто сидел за рабочим столом Жукова.

Вот еще одна иллюстрация, где в современной войне находятся самые важные И самые надежные источники информации — источники, чье количество и качество информации заставит позеленеть от зависти любого агента—виртуоза шпионажа. А что говорить о скорости, с которой подобная информация пересекает границы! Какой великолепный разведчик может сравниться с этой техникой? Манштейн находился в огромном преимуществе.

Жуков скомандовал:« 1-й танковой армии наступать к Днестру в направлении на Черновцы». «Хорошо», — принял к сведению Манштейн. Следующий приказ Жукова: «4-й танковой армии ждать подхода своих пехотных дивизий». Еще лучше—теперь известно, что севернее Верхнего Днестра у русских есть слабый участок, полоса советской 4-й танковой армии — раз ее пехота еще не подтянулась.

Из радиопереговоров противника выяснилось, что Жуков твердо рассчитывает на немецкий прорыв на юге через неконтролируемый район берега Днестра. Действительно, он явно хотел побудить Хубе предпринять именно такой шаг и соответственно планировал собственные операции. Однако Манштейн не собирался оказывать Жукову подобной услуги. Вот почему, несмотря на все возражения Хубе, Манштейн дал приказ на прорыв в западном направлении.

25 марта в Берхтесгаден, когда генерал-фельдмаршал с начальником оперативного отдела штаба еще раз просматривали свои записи телефонного разговора с Буссе, Шульце-Бютгер заметил: «Нужно подробно объяснить Хубе наши основания. Может быть, стоит отправить к нему кого-нибудь».

Манштейн покачал головой. «Нет времени. Не сомневаюсь, что Буссе ясно пояснил Хубе и Вагенеру, почему мы не согласны с их оценкой обстановки и из каких соображений пробиваться надо на запад, а никак не на юг».

Около 19 часов 30 минут генерал-фельдмаршал еще раз отправился в Бергхоф, на сердце у него было тяжело.

«Весной пахнет», — пытался Шульце-Бютгер завязать разговор в машине. Генерал-фельдмаршал поднял глаза на горы в снежных шапках. Весна? На Востоке, где сейчас на волоске висит судьба 1-й танковой армии, на несколько дней вернулась зима, с ледяным ветром, метелями и сильным морозом. Удастся ли ему вывести дивизии Хубе из белого ада Каменец-Подольского? Манштейн размышлял: «Сейчас войска, должно быть, перегруппировываются, чтобы начать прорыв на запад двумя параллельными группами, к рекам Серет и Стрипа, как только будет получен сигнал. — Манштейн держал всю обстановку в голове. План был хорош. — Генерал Хубе, взявший штурмом Сталинград, — один из самых бесстрашных боевых командиров. Да и войска готовы на все. Должно получиться.— Улыбка освещала лицо Манштейна, он чувствовал подъем. В воображении он проделывал все, что предстоит Хубе: — 46-й танковый корпус держит южный фронт кольца и отражает все советские попытки окружения. 3 и 24-й танковые корпуса, 59-й армейский корпус постепенно отдаляются друг от друга и двумя большими клиньями наступают на запад, к Серету и потом к Стрипе. Туда, к ним навстречу, пробьется 1-я танковая армия. Вот как это должно быть сделано».

На ступеньках входа в Бергхоф маршала поприветствовал генерал Шмундт и передал ему телетайпное сообщение, несколько минут назад полученное от генерала Буссе из Львова: 1-я танковая армия снова запрашивает «разрешения на прорыв в южном направлении». Хубе направил запрос в штаб группы армий в 19.20. В последнем предложении говорилось: «Прорыв на запад невозможен из-за особенностей местности».

Хубе имел в виду не только четыре крупные реки, текущие с севера на юг, но и тот факт, что русские плотно контролировали основные пути отступления, и ситуация на северном фронте кольца заметно усугубилась после глубокого прорыва противника. Силы, нацелившиеся на прорыв, теперь должны были сдерживать русских. Призрак Сталинграда!

Генерал Хубе, как докладывал Манштейну Буссе, уже направил своему корпусу предварительный приказ прорываться в южном направлении, отменив предыдущие директивы ориентироваться на запад. Как только будет получено кодовое слово «Литцман», операция начнется. И Хубе теперь запрашивал разрешения генерал-фельдмаршала немедленно дать сигнал.

Манштейн молча прочел срочное сообщение, затем передал его Шульце-Бютгеру. Не говоря ни слова, прошел за Шмундтом в большую комнату, где Гитлер у камина разговаривал с Кейтелем.

Когда Манштейн поднял руку в приветствии, Гитлер, улыбаясь, пошел ему навстречу и сердечно поздоровался. Не осталось и следа от его прежней ледяной неуступчивости, это, казалось, был совсем другой человек. Он проговорил: «Манштейн, я все обдумал и принимаю ваш план прорыва 1-й танковой армии в западном направлении. С тяжелым сердцем, но я все-таки решил передать 4-й танковой армии 2-й танковый корпус СС с 9 и 10-й танковыми дивизиями СС из Франции, а также 367-ю пехотную дивизию и 100-ю горнострелковую дивизию из Венгрии. Я перебрасываю эти формирования немедленно, чтобы Хубе могли встретить контратакой в районе юго-западнее Тернополя».

Манштейн внимал с изумлением. И облегчением. Он выиграл день. Гитлер отступил по всему фронту. Здравый смысл победил. Разумеется, Манштейн еще не знал, какую цену фюрер заставит его заплатить за это торжество. Манштейн был достаточно мудр, чтобы не выпячивать своего триумфа. Он делал вид, что это решение — результат анализа ситуации, тщательно проделанного Гитлером. Теперь генерал-фельдмаршал изложил фюреру детали операции. Освобождение двадцати двух дивизий предстало как составная часть нового стратегического плана. Его целью являлось восстановление прочной линии фронта между Карпатами и болотами Припяти соединениями 1-й танковой армии и усиленной 4-й танковой армией. 8-я армия вместе с 6-й армией группы армий «А» образуют щит на подходах к Румынии. Перевалы в Карпатах держит венгерская армия. Если этот план будет успешно осуществлен, главная опасность окажется позади.

Но на данный момент все зависит от того, освободится ли 1-я танковая армия от мертвой хватки противника. Она должна прорываться на запад, а не на юг, как планирует Хубе. Через сорок минут после полуночи, в конце долгого дня в горной крепости Гитлера, Манштейн радировал Хубе: «На запад: приказ последует. Манштейн». Жребий был брошен.

В 02 часа 50 минут Шульце-Бютгер, начальник оперативного отдела Манштейна, отослал по телетайпу окончательный приказ 1 и 4-й танковым армиям. Его отправили и в 8-ю армию, для информации. Началось большое рискованное предприятие—переброска целой окруженной армии, постоянно ведущей бои, на расстояние почти в сто километров к западу, через две вражеские армии и четыре большие реки.

Уже совсем ночью, устав после дня сражений с Гитлером, Манштейн отправился по серпантинной дороге из Бергхофа в Берхтесгаден. Следующим утром он вылетел обратно во Львов. Несколько часов спустя он был с 4-й танковой армией, в штабе генерала Рауса. Там уже планировали освободительный контрудар на Серег. Раус, правда, беспокоился по поводу окруженного в Тернополе гарнизона, но нанесение большого удара было сейчас важнее.

В кольце тоже активно готовились к прорыву. 4-й воздушный флот генерала Деслоха обеспечивал поставки. Миссией руководил генерал Морцик, ответственный за транспортные самолеты. 26 и 27 марта возникали затруднения, но потом все пошло гладко— топливо, боеприпасы и продовольствие доставили, раненых вывезли.

Крупные силы Жукова тем временем ждали Хубе южнее Каменец-Подольского на Днестре. Там Жуков намеревался перехватить немецкие соединения, если—а он верил, что будет так, — они попытаются отступить через Днестр. И какой он готовил им прием! Остатки немецкого южного фронта погонят в Карпаты. Умный план. Не считая, что немцы не собирались ему следовать.

Но Жуков был в себе уверен. Он перебросил на южный берег Днестра 1-ю танковую армию со всеми ее мобильными корпусами, атаковал Черновцы, Коломыю и Станислав. Таким образом, ожидая, что немцы будут прорываться на юг, он фактически отвел от кольца окружения свои главные силы. Пагубная ошибка. Когда они понадобились ему на севере, на решающем театре военных действий, перебросить их было уже невозможно.

Генерал Хубе с начальником штаба полковником Вагенером тем временем сидели в крестьянском доме в Дудаевцах, северо-восточнее Каменец-Подольского. Они поняли, что дела идут совсем неплохо. Группа Мауса своими тремя дивизиями уже почти соединилась с4-й танковой армией. 1-я танковая дивизия продолжала удерживать угловой пункт—Городок. 59-й корпус овладел районом Фрамполь — Ярмолинцы. 17-я танковая дивизия атаковала Каменец-Подольский. Воздушные поставки происходили бесперебойно. Внутри мешка командир транспортных самолетов организовал свои так называемые специальные отряды — четыре человека со всем необходимым оборудованием для разметки посадочных полос и точек сброса. Они располагали радиомаяками, посадочными огнями и разного рода сигнальными ракетами. Каждый день, в соответствии с передвижениями армии, они размечали посадочные полосы и точки сброса. Многое изменилось со времен Сталинграда. Теперь операцию строили на организации дела, а не на пустых обещаниях.

Хубе и Вагенер знали об этом, однако знали и то, что метания во время подготовки прорыва — сегодня на запад, завтра на юг — ослабили моральный дух войск. Теперь было важно восстановить их доверие. И поэтому в ночь с 27 на 28 марта всем окруженным частям отправили следующую радиограмму: «1-я танковая армия прорвется и на своем пути одолеет любого врага». Это была правильная нота—боевой клич для войск.

Армия образовала две группы прорыва. Северной, группе фон Шевалери, предстояло прикрыть северный фланг, создать плацдарм за рекой Сбруч, затем овладеть основными переправами через Серет и держать их открытыми. Южная группа прорыва, группа Брайта, должна была выбить противника из района Каменец-Подольского и прорваться через Сбруч на Окопы.

29 марта передовые ударные группы северного клина прорыва, как фантастический охотник, устремились в направлении на Сбруч. Передовые подразделения вестфальской 16-й и тюрингской 7-й танковых дивизий подавили сопротивление противника. 1 -я танковая дивизия, отходившая с фронта после них, догнала арьергард 24-го танкового корпуса.

И у южной группы наступление шло по плану. 17-я танковая дивизия генерала фон Медена и 371 -я пехотная дивизия ударили на юго-запад. Восточно-прусская 1 -я пехотная дивизия и Баден-вюртембергская 101-я горнострелковая дивизия, действуя как арьергард 46-го танкового корпуса, совместно с частями танковой дивизии СС «Рейх» сковали северное крыло 2-го Украинского фронта Конева. Кольцо окружения пришло в движение. Оно изменило свою форму. Повторилась процедура операции в Черкассах — ось, первоначально ориентированная на север — юг, была развернута в направлении восток —запад. Что бойцу в его ударной группе, взводе или роте, должно быть, казалось полным хаосом или неподготовленной импровизацией, на карте обстановки выглядело чудом стратегической координации и подтверждало искусное руководство наверху и безукоризненную дисциплину до самого последнего солдата.

Успешное начало вдохновило. Группа Шевалери создала несколько плацдармов за рекой Сбруч — один в Скала даже с неповрежденным мостом. Первая фаза захвата противника врасплох удалась. Она удалась, потому что Жуков недостаточно плотно перекрыл кольцо на западе. А причина, почему он этого не сделал, крылась в его уверенности, что Хубе будет прорываться на юг. Когда маршал понял свою ошибку, время уже ушло. Для решающего сражения операции прорыва на фланге 1-й танковой армии он сумел перебросить с южного берега Днестра лишь один танковый корпус. Этого было недостаточно.

Напрасно Жуков по телефону орал на командиров корпусов своей 1-й танковой армии: «Разворачивайтесь! Обратно на север!» Однако погода и дороги тоже воевали против русских. Было просто невозможно снова перебросить на северный берег Днестра достаточно сил, чтобы вовремя и эффективно блокировать переправы через Сбруч и Серет. Поздно.

В этой ситуации Жуков попробовал компенсировать свою роковую ошибку, прибегнув к нелепой и топорной психологической войне. Возможно, хоть эта уловка приведет его к победе. Должно быть, маршал страшно разозлился или окружил себя дурными советчиками, если рассчитывал на успех подобного предприятия. 2 апреля в 10 часов 56-й танковый корпус, 3-й танковый корпус и многие штабы дивизий получили открытую радиограмму на немецком языке — слова, по крайней мере, были немецкие — следующего содержания:

Чтобы избежать дальнейших жертв, я предлагаю прекратить бессмысленное сопротивление до конца дня 2 апреля и капитулировать со всеми вспомогательными частями. Вы окружены со всех сторон, надежды беспочвенны. Из окружения вам не вырваться.

(2) Если вы не капитулируете до конца дня 2 апреля 1944 года, каждый третий, не принявший предложения положить конец бессмысленному сопротивлению, будет расстрелян. Это наказание за бессмысленное сопротивление. Сдаваться группами, вы окружены в три кольца. Каждый офицер, добровольно прекративший сопротивление, сохранит оружие, награды и транспорт.

Маршал Советского Союза, командующий фронтом Жуков

Не успели немецкие командиры прийти в себя от изумления по поводу этой дикой чуши, как в 13 часов от русских поступила дополнительная радиограмма. По всей вероятности, более компетентные в немецком языке советники получили известие о панической акции Жукова и попытались несколько причесать устаревшую тарабарщину первоначальной радиограммы. В новой говорилось:

В 11 часов был передан искаженный перевод следующего предложения командующего фронтом, маршала Советского Союза Жукова. Следует читать так: немецкие солдаты и офицеры, добровольно сложившие оружие, могут рассчитывать на достойное обращение. Расстреляны будут только те командиры, причем перед строем своих частей, которые, несмотря на то что предложение маршала адресовано им, откажутся прекратить сопротивление к концу сегодняшнего вечера. Они будут наказаны за бессмысленное пролитие крови вверенных им войск.

Маршал Советского Союза, командующий фронтом Жуков.

В лингвистическом смысле радиограмма теперь была абсолютно корректной, но по-прежнему оставалась весьма сомнительной в смысле военных традиций. На поверку угроза укрепила, а не ослабила боевой дух немецких войск.

Между Днестром и Серетом мела пурга, на дорогах сплошные заносы. Однако решимость солдат только возрастала. Конечно, они подчас выходили из себя и сыпали проклятиями, для дурных офицеров настали тяжелые времена. Но такая погода давала одно преимущество — силы Красной Армии вставали на их пути лишь изредка. Еще более впечатляющим был успех немецких люфтваффе, которые, несмотря на погоду, продолжали поставки. Практически не чувствовалось недостатка горючего или боеприпасов — машины генерала Морцика, ответственного за транспортные полеты, вылетали каждую ночь. Ночью была лучше видимость, и не было советских истребителей. Русские не имели возможности поднимать ночные истребители.

Однако продовольствия не доставлялось ни крошки. Еду войска должны добывать сами. Им приходилось обходиться тем, что найдут, и собственными ресурсами армии, в кои входили и несчастные лошади, почти всех их съели.

4 апреля был удачный день. После ночного мороза дороги затвердели, все передвижения происходили без затруднений. Дивизии получили достаточно боеприпасов и топлива, воздушный мост работал превосходно. Арьергард группы Брайта уже подходил к Сбручу. Хорошо продвинулась 1-я танковая дивизия. 7-я танковая дивизия наступала на важную дорогу Чертков — Бучач.

«Наших еще не видно?» — спрашивали солдаты и офицеры. Пока нет. Но штабы уже получили сообщение из группы армий с точными указаниями, как совершать соединение с освободительными силами 4-й танковой армии у Бучач на реке Стрипа. Группа Шевалери перекроет для противника Серет у Черткова и прикроет северный фланг западнее реки. Крупные передовые отряды возьмут дорогу Чертков — Бучач и будут держать ее открытой. Тем временем группа Брайта займет переправы через Стрипу и откроет переправу у Бучач с юга. Для защиты южного фланга переправы через Днестр будут блокированы и мост взорван.

План был выполнен. Это звучит так просто. Но успешное выполнение плана обеспечили огромные усилия, трудовые и боевые. Безымянный героизм современной войны на уничтожение не имеет в себе ничего романтического. Свершения солдат того времени заставляют содрогнуться, когда о них читаешь сегодня.

Майор Удо фон Альвенслебен, офицер разведки 16-й танковой дивизии, в своем дневнике описывает рейд, в ходе которого 1-я танковая дивизия 2 апреля захватила два 60-тонных моста через Серет.

Как в старые времена блицкрига — стремительно, смело, мощным ударом. Но в каких условиях было совершено это дело? Альвенслебен пишет: «Солдаты привязали подошвы веревками, потому что быстрый марш—половина победы. Еды практически нет. Горсть снега часто единственное подкрепление. Хуже всех раненым. В машины берут только с серьезными ранениями; все остальные, даже с ранениями ног, вынуждены идти. Многие сдаются. Многих не находят, и они умирают, одни, рядом с грязной дорогой, или выбирают печальный жребий плена». Картина Альвенслебена характерна для всех дивизий в мешке Хубе.

5 апреля в штабах 1-й танковой армии напряжение возросло. Сможет ли освободительная группа 4-й танковой армии прорвать с запада советскую оборону? Им предстояло покрыть пятьдесят километров. Только пятьдесят километров. Навстречу Хубе двигался 2-й танковый корпус СС, который Манштейн вырвал у Гитлера во время драматичной стычки в Бергхофе, в его составе были две танковые дивизии СС («Фрундсберг» и «Гогенштауфен») и 100-я горнострелковая дивизия. Они двигались вперед через грязь и русские линии. В середине дня Хубе получил радиограмму от Манштейна: «2-й танковый корпус СС, наступающий с севера на запад в направлении на Бучач, в настоящее время преодолевает препятствия».

Преодолевает препятствия. Хубе выругался.

Жуков тем временем безуспешно старался ударить во фланг группы Брайта силами своего 1l-ro гвардейского танкового корпуса, который он спешно перебросил через Днестр обратно на север. Однако ничего не получалось. Группа Брайта подбила тридцать пять танков, нанесла большой урон корпусу и отбросила его обратно за Днестр. На сей раз Жуков стал жертвой «слишком мало и слишком поздно».

После морозной и ветреной ночи наступил рассвет 6 апреля. Гранатометчики рейн-вестфальской 6-й танковой дивизии пробивались к Бучачу. Русские бригады 4-й танковой армии упорно оборонялись, но бойцы 114-го мотопехотного полка майора Сталя знали, что наступило время идти до конца. Они сражались как обреченные. И взяли город. Дивизии Хауссера тоже знали, что самое главное — не дать противнику перевести дух и не потерять скорости.

В 17 часов сломила последнее сопротивление противника и вошла в город 10-я танковая дивизия СС, дивизия «Фрундсберг» под командованием генерал-лейтенанта фон Тройнфельда. Через пять минут солдаты «Фрундсберга» и 6-й танковой дивизии хлопали друг друга по спине: «Мы смогли!» Связь с основными силами, нарушенная в течение двух недель, была восстановлена. Окружение, державшее 200 000 человек, прорвано. Ловушка Сталина открыта.

Однако человек, разработавший этот план, сломивший упрямство Гитлера и еще раз предотвративший катастрофу на южном крыле, уже не получил радостной радиограммы: «Связь восстановлена». Манштейн был смещен. Лучший стратегический ум немецкого Вермахта был оставлен не у дел. 30 марта Гитлер вызвал его в Берхтесгаден, Нацепив ему Рыцарский крест, он объявил: «Я решил расстаться с вами и назначить кого-нибудь другого в группу армий». После наступившей паузы добавил: «Время операций закончилось. Теперь мне нужны люди, которые могут твердо держаться».

Это была месть Гитлера за поражение в Бергхофе 25 марта.

Время операций закончилось! Гитлер так же мог сказать: «Война проиграна». Потому что когда это можно довести войну до успешного завершения без операций? Места Манштейна и генерал-фельдмаршала фон Клейста, который тоже был смещен, заняли два «твердых защитника», опытные и жесткие руководители обороны Модель и Шернер. Модель принял командование группой армий Манштейна, которую немедленно переименовали в группу армий «Северная Украина». Шернер возглавил бывшую группу армий «А», теперь названную группой армий «Южная Украина».

Генерал-полковник Хубе, командующий 1-й танковой армией, прожил после спасения своей армии только две недели. Он погиб при трагических обстоятельствах, его самолет разбился, когда он возвращался от Гитлера, получив Рыцарский крест. Скорбный конец для отважного офицера и выдающегося боевого командира.

Соединение в Бучаче, разумеется, было только началом собственно операции по прорыву. Ударные группы 6-й танковой дивизии генерала фон Вальденфельса в Бучаче находились в уязвимом положение и были снова отрезаны от корпуса Брайта стремительным наступлением советской 4-й танковой армии. Дивизии корпуса застряли на грязных дорогах, дивизия «Фрундсберг» тоже потеряла связь со своим корпусом. И 600 тонн предназначавшихся для 1-й танковой армии грузов, которые следовали за корпусом Хауссера, все еще были далеко. По этим ужасным дорогам колонны продвигались крайне медленно.

Жуков не оставлял надежды снова нарушить недавно восстановленную связь между немецкими соединениями. Однако военная удача опять сопутствовала Моделю. Смелыми и дальними операциями после перегруппировки своей группы армий ему удалось не только завершить освобождение 1-й танковой армии, ной стабилизировать фронт на южном крыле.

По всей вероятности, Жуков был немало удивлен, когда прямо в середине его триумфального наступления ему нанесли сокрушительные удары. 3-й танковый корпус Брайта разбил советские войска на северном берегу Днестра и оттеснил четыре русские стрелковые дивизии обратно за реку. 2-й танковый корпус СС атаковал через реку Стрипа, отвоевал почти шестнадцать километров территории и вынудил пять советских танковых корпусов и четыре стрелковые дивизии отойти на линию обороны северо-восточнее Бучача.

24 и 46-й танковые корпуса и 59-й армейский корпус Модель отвел обратно к реке Стрипа. Таким образом, 1-я танковая армия снова оказалась в сплошном фронте, и самая крупная операция по прорыву во Второй мировой войне завершилась. Армия Хубе не только была спасена, но и уже снова вела бои, как оборонительные, так и наступательные. Опасная брешь севернее Днестра была ликвидирована.

Для русских исход этой великой битвы между Днепром и Серетом оказался горьким разочарованием. Наступление Жукова, такое многообещающее вначале, захлебнулось. Несмотря на огромное превосходство в силах, советский маршал не только не достиг своей цели, но и понес тяжелые потери во время финальной фазы сражения. Он просчитался, был слишком уверен в победе и недооценил все еще значительную мощь и военное мастерство немцев. И получил урок.

3. Битва в Крыму

Политика и стратегия — Эвакуация запрещена — Военно-морской флот гарантирует 50 000 тонн — Сталии боится пикирующих бомбардировщиков — 17-я армия ждет — Бойна Турецком валу — Кодовое слово «Орел» — Успешное отступление в Севастополь — «Крепость держать» — Сапун-гора потеряна —Последний фронт на полуострове Херсонес — Все ждут Военно-морской флот — Последние 10 000 человек — Мрачный конец.

Если Господь решит наказать, то сначала он отнимет разум. Битва в Крыму, третья катастрофа на немецком южном крыле весной 1944 года,—лучшая иллюстрация этого старого афоризма. Если чего-то и можно было избежать, так это бедствия, обрушившегося на 17-ю армию на этом несчастном полуострове в Черном море между 20 апреля 12 мая 1944 года.

До этого момента на южном фланге Восточного фронта все шло относительно хорошо. Выход 17-й армии с «большой земли» в начале сентября 1943 года был частью общего немецкого отступления, она оставила Кубанский плацдарм и переправилась в Крым без заметных потерь. Главное командование сухопутных войск Германии назвало операцию «Кримхильда», играя словами—названием полуострова в 16 000 квадратных километров, по-немецки Крим, и именем белокурой героини саги о нибелунгах.

Форсирование Керченского пролива 17-я армия совершила успешно. За 34 дня военно-морские суда и инженерные средства перевезли 227 484 немецких и румынских солдата, 72 899 лошадей, 28 486 рабочих, 21 230 автомобилей, 27 741 гужевое транспортное средство и 1815 орудий. Это происходило на глазах советского Черноморского флота, чьи крупные корабли стояли в кавказских портах Батуми и Поти, однако из страха перед эскадрильями немецких пикирующих бомбардировщиков не совершили ни единой серьезной попытки вмешаться в операцию «Кримхильда» с моря.

Сомнительно, что после эвакуации Кубани было разумно оставлять половину 17-й армии в Крыму вместо того, чтобы перебросить все ее силы — а не отдельные части — на угрожаемые участки немецкого южного фланга на «большой земле», т.е. на фронт 6-й армии на Миусе или фронт группы армий «Юг» на Днепре. С ее шестнадцатью дивизиями генерал-фельдмаршал фон Манштейн куда успешнее разрешил бы многие критические ситуации между Мелитополем и Киевом. Либо двинуть всю 17-ю армию в Крым, что, возможно, обеспечило бы более эффективную оборону. Снова не сделали ни того, ни другого, а пытались одновременно убить двух зайцев.

Карта 46. Гитлер руководствовался политическими и экономическими соображениями, настаивая на обороне Крыма, даже когда его отрезали от всех сухопутных связей. Он опасался, что эвакуация Крыма и последующая потеря контроля над Черным морем подтолкнет Турцию в стан противника. Он также хотел предотвратить превращение полуострова в воздушную базу для налетов на румынские нефтяные промыслы.

Причины, которые приводил Гитлер, чтобы защищать «Крымскую крепость», нельзя было сбросить со счетов. Примерно в середине августа он сам забавлялся идеей перебросить шестнадцать немецких и румынский дивизий генерал-полковника Енеке с Кубанского плацдарма за Днепр, на новый «Восточный вал». Шестнадцать дивизий! Примерно столько не хватало Манштейну, чтобы предотвратить советский прыжок через Днепр.

Однако Гитлеру пришлось отказаться от заманчивой идеи. Маршал Антонеску, глава румынского государства, опасаясь за безопасность румынского побережья, неистово возражал против подобного оголения восточных черноморских бастионов. Король Болгарии тоже был против сдачи Кубани. Приняли во внимание и Турцию, это важное нейтральное государство на южном побережье Черного моря.

Когда ход военных событий сделал эвакуацию Кубани неизбежной, политические и военные соображения относительно балканских союзников Германии и нейтральной Турции немедленно сосредоточились на Крымском полуострове.

17-я армия, совместно с немецкими военно-морскими силами и соединениями люфтваффе, держала русских в Черном море под полным контролем. До начала апреля 1944 года войска не позволяли превратить Крым в советскую воздушную базу для налетов на румынские нефтяные промыслы или в стартовую площадку для высадки на румынском или болгарском побережье. Турция продолжала соблюдать нейтралитет по поводу немецкой демонстрации сил в Черном море и, несмотря на давление Запада, позволяла торговым судам союзников Германии проходить через пролив Дарданеллы. И, наконец, немецкие силы в Крыму продолжали составлять угрозу для советского южного фланга на «большой земле».

Ситуация изменилась самым драматическим образом, когда фронт Толбухина 24 октября 1943 года прорвал оборону немецкой 6-й армии севернее Мелитополя и двинулся через Ногайскую степь к низовьям Днепра. Если он ударит за Перекопский перешеек, 17-я армия будет полностью отрезана от «большой земли». Сталинград!

Генерал-полковник Эрвин Енеке, командующий 17-й армией, особенно болезненно реагировал на эту ситуацию, поскольку он командовал 4-м корпусом в Сталинграде до середины января 1943 года. Енеке видел надвигающуюся опасность и разработал план своевременного прорыва армии через Перекопский перешеек и соединения с основными немецкими силами на Нижнем Днепре. Важнейшим словом было «своевременный».

Прорыв армии готовился на 29 октября, однако 28 октября в 21 час Гитлер запретил операцию. Могла ли она завершиться успехом — другой вопрос. Советские танки

2-й гвардейской армии Толбухина вышли на Перекоп к 30 октября. Что было бы с 17-й армией, если бы они нанесли по ней удар во время прорыва? Ведь у 17-й армии было только две бригады штурмовых орудий и несколько подразделений 88-мм зенитных орудий, она в основном состояла из частей на конной тяге.

Однако запрещение Гитлера основывалось на других соображениях. Он продолжал склоняться к обороне Крыма, исходя из политических и стратегических мотивов, даже после того, как были отрезаны все сухопутные коммуникации. Укрепил его в этой точке зрения командующий Военно-морским флотом Германии, контр-адмирал Дениц. Уход из Крыма, предупреждал он Гитлера, будет иметь опасные последствия для ситуации на море. А что касается снабжения 17-й армии, то это не проблема; Военно-морской флот может гарантировать доставку 50 000 тонн грузов в месяц. А если все-таки возникнет необходимость эвакуации, Военно-морской флот может обеспечить и ее. Наличными судами можно вывезти до 20 000 человек со всем их вооружением за четыре дня. Это значит, что всю 17-ю армию в составе 200 000 человек, с лошадьми и материальной частью вывезут за сорок дней, при плохой погоде потребуется не более восьмидесяти дней.

Странно ли, что после таких заверений Гитлер в октябре 1943 года издал приказ оборонять Крым, несмотря на потерю сухопутных коммуникаций?

Сначала события полностью подтвердили обоснованность такого решения. Немецкие и румынские дивизии Енеке отразили попытки противника прорваться на полуостров у Перекопа и Керчи. Правда, Советам удалось создать небольшие плацдармы у Керчи и в заливе Сиваш — Гнилом море, — но развить успех они не смогли. Снабжение армии тоже происходило бесперебойно, регулярные рейсы совершались в Севастополь и Евпаторию из портов Одесса и Констанца. Срочные перевозки производили эскадрильи больших шестимоторных самолетов—эвакуацию раненых, доставку важного подкрепления. Все шло гладко. Румынские и немецкие эсминцы прикрывали флаги и водили свои транспорты по Черному морю, как будто на военных базах Кавказского побережья не было советских боевых кораблей, крейсеров и эсминцев.

Сегодня мы знаем, почему тяжелые корабли Сталина залегли в портах, как медведи в берлогах во время зимней спячки: страх перед немецкими пикирующими бомбардировщиками и штурмовиками, базирующимися в Крыму, крепко привязывал их к якорным цепям. Сталин не желал рисковать своими большими кораблями и, как впоследствии подтвердил адмирал Октябрьский, каждая военно-морская операция проходила только с его личной санкции.

Таким образом, контроль немецкого Военно-морского флота над Черным морем обеспечивался 1-м воздушным корпусом генерала Дихмана и соединениями поддержки наземных сил. Эти 120 — 160 «Штук», самолеты поддержки наземных сил и истребители полковника Бауэра 1 -го воздушного корпуса являлись альфой и омегой обороны Крыма. Несмотря на все достижения Военно-морского флота, снабжение и, следственно, судьба 17-й армии (как, несомненно, было при всех окружениях в войне на Востоке) полностью зависели от люфтваффе, от надежной крыши над головой, от немецкого контроля в русском небе. Мы сейчас увидим, как трагически подтвердился этот тезис.

Генерал Енеке имел в Крыму тринадцать дивизий: шесть немецких пехотных дивизий, из которых с самого начала было только полторы, три румынские горные дивизии, две румынские кавалерийские дивизии и две румынские пехотные дивизии. После передачи 13-й танковой дивизии в 6-ю армию танков не осталось, но, с другой стороны, было две прекрасных бригады штурмовых орудий: 191-я под командованием отважного майора Альфреда Мюллера и 279-я капитана Хоппе, а также горнострелковый полк «Крым», 275 и 279-й зенитные дивизионы. Среди специальных соединений была еще 9-я зенитная дивизия генерал Пикерта, которая эффективно контролировала Перекопский перешеек своими 88-мм орудиями. Если признать, что эти формирования представляли значительную угрозу советскому флангу на «большой земле», нельзя отрицать, что крымский бастион имел определенное стратегическое значение, естественно, пока существовал немецкий плацдарм в Никополе, восточнее Днепра, и, таким образом, сохранялась возможность удара на восстановление сухопутной связи с Крымом. При этой угрозе русским приходилось держать крупные силы на путях отхода из Крыма и перед Керчью. В конце концов, вокруг Крыма были сосредоточены три армии плюс танковый корпус, несколько отдельных бригад и в целом тридцать стрелковых дивизий. Шесть немецких и семь румынских дивизий, следовательно, сковывали серьезные силы противника.

29 ноября капитан Ганс Рупрехт Хенсель, офицер оперативного отдела штаба 17-й армии, записал в своем дневнике: «Крым как остров, окруженный бурунами прибоя». Молодой офицер также заметил, что во многих штабах царит одно желание — уйти из Крыма. Хотя, казалось, никто в Крыму не относился к войне всерьез. Многие штабы использовали инженерно-саперные части на благоустройстве своих квартир вместо строительства укреплений. Целые дома были перестроены в традиционном немецком народном стиле, тогда как люди могли бы заниматься ремонтом и укреплением разрушенных русских оборонительных сооружений.

Причиной такого настроения являлась понятная тревога, знание, что силы армии недостаточны для отражения полномасштабного советского наступления с севера и востока, не говоря уж об ударе где-нибудь вдоль 650-километровой береговой линии. Любой офицер был в состоянии видеть это и, уж конечно, каждый командир дивизии, а командующий армией и его знающий начальник штаба, генерал-майор риттер¹⁷ фон Ксиландер, представляли положение еще отчетливее. Их усилия поэтому направлялись на убеждение Гитлера отозвать свой приказ оборонять Крым и начать подготовку к организованной и своевременной эвакуации 17-й армии по морю.

В ноябре 1943 года был разработан план действий по тревоге «Гребная лодка», затем «Гидросамолет» и, наконец, в начале апреля, вариант плана «Орел». Основная идея состояла в том, что в течение шести-семи дней войска из всех секторов полуострова отходят в укрепленный район Севастополя, откуда их эвакуируют морем. Чтобы помешать преследованию русских танковых соединений, на широких открытых пространствах Крыма построили отсечные позиции с отсечными траншеями и противотанковыми рвами. Основная из них, «линия Гнейзенау», вокруг Симферополя, перекрывала основные дороги к городу. Севастополь нужно было удерживать примерно три недели. За этот период армия должна была погрузиться на суда в порту и на пристанях.

Таким образом, 17-я армия ждала. Она ждала русских и ждала приказа на эвакуацию. 5-й корпус генерала Альмендингера с 73 и 98-й пехотными дивизиями, а также румынская 6-я кавалерийская дивизия и румынская 3-я горная дивизия находились далеко на востоке, у Керченского пролива. 49-й горнострелковый корпус генерала Конрада блокировал Перекопский перешеек на севере и вдоль дамбы на Сиваше; в него входили 50 и 336-я пехотные дивизии, румынские 10 и 19-я пехотные дивизии и румынская 9-я кавалерийская дивизия. Румынский 1-й горнострелковый корпус двумя дивизиями прикрывал прибрежные районы и занимался борьбой с партизанами в тылу полуострова. 111-я пехотная дивизия, переброшенная в Крым в начале марта 1944 года, составляла резерв армии. По одной бригаде штурмовых орудий определили на северный и восточный фронты.

С середины марта 1944 года всем было очевидно, что момент советского крупномасштабного наступления уже надвигается. Никопольский плацдарм пал. Немецкий фронт группы армий «А» на «большой земле» оттеснили за Днестр. Одесса, база снабжения 17-й армии, осталась без защиты и 10 апреля перешла в руки противника. Русское южное крыло уже не было зажато между излучиной Днепра и Перекопом и получило свободу передвижения. Удар по Крыму теперь становился логичным стратегическим ходом. И Сталин его сделал.

Он начал наступление 7 апреля. Семь - восемь батальонов атаковали опорные пункты румынской 10-й пехотной дивизии на Сиваше. Полномасштабное наступление на северный фронт Крыма началось около 09 часов следующего дня. 4-й Украинский фронт генерала Толбухина двинул вперед две армии. После мощной артиллерийской подготовки танковый корпус с пятью сотнями танков и восемнадцать пехотных дивизий атаковали позиции трех дивизий 49-го горнострелкового корпуса генерала Конрада.

Восточные бранденбуржцы 50-й пехотной дивизии твердо стояли на Турецком валу и вместе с частями нижнесаксонской 111-й пехотной дивизии контратакой ликвидировали советские прорывы. Саксонская 336-я пехотная дивизия на западной стороне Сивашского фронта тоже удержалась. Но румынская 10-я дивизия, на которую пришелся главный удар с советского плацдарма на Сиваше, дрогнула. После упорного сопротивления ее полки были смяты на нескольких участках.

9 апреля капитан Хенсель, видевший поступающие в штаб армии донесения, записал в своем дневнике: «Северный фронт докладывает о крупномасштабной атаке противника с исключительно мощным артиллерийским и минометным огнем. 5-й пехотной дивизии пришлось отступить на новый рубеж. Еще серьезнее положение у румынской 10-й пехотной дивизии на Сивашском фронте. Армия запросила группу армий санкционировать «Орел». Это означает отступление к Севастополю. Решение пришло ночью. «Орел» начинается».

Его запись от 10 апреля: «Северный фронт больше не удержать. 50-й пехотной дивизии почти удалось отступить на линию А-1, хотя и с большими потерями. Но русские танковые соединения теперь наступают в брешь на румынском секторе, угрожая тылам других ударных групп.

Мы лихорадочно готовим к заполнению войсками линии Гнейзенау. Мне приказали лететь на Керченский фронт к 5-му корпусу с планами отступления к Севастополю. «Совершенно секретные» документы. Мы приземлились в Ленинском. Я вручил документы командиру артиллерии корпуса полковнику Вруну. 5-му корпусу приказано ближайшей ночью отходить в направлении на Севастополь».

73 и 98-я пехотные дивизии и две румынские дивизии 5-го корпуса получили кодовое слово «Орел» в Пасху. Штурмовым частям выступить в 19 часов. Крайний срок. Расстояние через линию Парпач до линии Гнейзенау составляло 240 километров.

Началась драматичная гонка. Как только немецкие части оставляли рубеж, тут же подтягивались русские, оказывая мощное давление. На страницах этой книги мы уже встречались с их командующим — генералом армии Еременко. Теперь он командовал отдельной Приморской армией: двенадцать стрелковых дивизий, одна танковая бригада с сотней танков и воздушная флотилия ринулись на арьергарды отступающего немецкого 5-го корпуса.

Еременко сразу понял, что происходит. Не понять было трудно. Известили не разведчики, а сами занервничавшие и зачастую уже недисциплинированные соединения. Некоторые румынские части, подразделения немецких люфтваффе и Военно-морского флота пренебрегли приказами по сохранению секретности. Вместо соблюдения радиомолчания начались бесконечные переговоры. Румыны, а также немецкие морские артиллеристы бросились «использовать» свои боеприпасы, которые не могли забрать с собой; поджигали казармы и наблюдательные вышки, волокли фугасы на аэродром в Багерово. Штабы и командиры с яростью наблюдали за этим опасным разгулом недисциплинированности, но справиться с ним не могли.

В результате русские были предупреждены об отступлении фактически до того, как оно началось. Таким образом, когда последние боевые части в предусмотренное время оставляли свои позиции, противник немедленно следовал за ними. Ужасная гонка произошла между моторизованными советскими частями и войсками 5-го корпуса, которые после долгой позиционной войны утеряли навык быстрого передвижения, к тому же у них был в основном гужевой транспорт. Гонка в любом случае была безнадежной, поскольку Еременко в полной мере использовал свое техническое превосходство.

Русские танковые и моторизованные войска были быстрее. Тем не менее немецкие 73 и 98-я пехотные дивизии достигли линии Парпач к 12 апреля, хотя и ценой значительных потерь. Противника сдерживали до наступления темноты. Орудия артиллерийских полков действовали на главной линии обороны. Их огонь эффективно разметал группы русских танков.

Поскольку русские уже продвинулись к Симферополю с севера и в любой момент могли развернуться в тыл 5-го корпуса, корпус повернул на юг, с тем чтобы продолжить отступление в западном направлении по прибрежной дороге через Судак и Ялту.

13 апреля корпус подошел к подножию перевала на Яйле севернее Сали. Две ударные группы 98-й пехотной дивизии, одна под командованием полковника Фольхабера и другая— полковника Шмидта, окопались еще до рассвета. Колонны пошли на перевал.

В 9 часов со стороны Старого Крыма появились первые советские танки. Конец колонны группы Альмендингера только входил на перевал. Противотанковое орудие 198-го дивизиона истребителей танков вступило в бой с советским передовым подразделением. Командир орудия и его расчет действовали как на учении. В конце концов девять танков противника загорелись у подножия перевала, заблокировав дорогу остальным. Это спасло немецкую колонну.

Тщетно генерал Рейнгардт, командир 98-й пехотной дивизии, представлял командира орудия к Рыцарскому кресту. Если кто-нибудь и заслуживал этой награды, так это именно этот унтер-офицер. Однако он ее не получил. Впоследствии генерал-фельдмаршал Кейтель объяснил Рейнгардту: никаких наград отступающим войскам!

Перевезти через перевал артиллерийские орудия оказалось невозможным. Шесть лошадей на одно орудие не справлялись с задачей. Машины и орудия пришлось взорвать, лошадей пристрелить. К вечеру 13 апреля 5-й корпус достиг Судака, к утру 14 апреля — Алушты. При переходе по горным тропам на прибрежную дорогу корпус прикрывали от неприятных сюрпризов партизан небольшие ударные группы. Когда колонны проходили, прикрывающие отряды присоединялись, усиливая арьергард.

15 апреля корпус выступил очень рано в направлении на Ялту. Тыловое прикрытие обеспечивала 98-я пехотная дивизия. С тех пор как в феврале 1944 года генерал Гарайс заболел, дивизией командовал генерал-майор Рейнгардт. Командир дивизии ехал в автомобиле связи с арьергардом. Снова и снова колонна попадала под обстрел партизан. В 13 часов войска прикрытия достигли Ялты. На центральной улице ждал начальник штаба 5-го корпуса полковник Хепп. Рейнгардт поприветствовал его и доложил:

— Девяносто восьмая пехотная дивизия прибыла без происшествий; мы получим паек, дозаправимся и продолжим марш в пятнадцать часов.

Однако у начальника штаба были другие инструкции:

— Господин генерал, командир корпуса приглашает вас прибыть в клуб румынских генералов. Он намеревается отдохнуть здесь до завтрашнего утра.

— Что? Отдыхать до утра?—заворчал Рейнгардт. — Но здесь мы не можем обеспечить себе безопасность! Посмотрите вокруг! Эти крутые горы Яйлы подходят прямо к городу. И эта узкая отмель. Наши люди до смерти устали. Они заснут, и их перебьют, как собак. Ладно, идем!

Вместе с Хеппом Рейнгардт зашагал в клуб румынских генералов. Он вошел в столовую строго по этикету — в перчатках, с головным убором у локтя. Доложил командиру корпуса генералу Альмендингеру:

— Девяносто восьмая пехотная дивизия прибыла без происшествий; мы получим паек, дозаправимся и продолжим марш в пятнадцать часов».

Альмендингер отмел формальности в сторону: «Раздевайтесь, Рейнгардт, пообедайте с нами. Отдохнем здесь до завтра.

Однако Альмендингер, хотя и родился в Вюртемберге, не знал шваба Рейнгардга.

— Нет, господин генерал, — твердо проговорил он. Альмендингер посмотрел на него с удивлением. Но Рейнгардт не дал ему шанса:

— Господин генерал, если нас атакуют, мы не сможем здесь защититься. Наши люди измучены — надо заставлять их двигаться. Если мы остановимся здесь, они заснут и погибнут до того, как мы сможем организовать какое-либо сопротивление. Поэтому я прошу, со всем моим уважением, продолжить марш в пятнадцать часов.

Вмешался говоривший по-немецки румынский генерал и отмел риск быть атакованными партизанами ночью. Однако Рейнгардт не отступил. И в конце концов Альмендингер согласился. Они выступили точно в 15.00. Во главе полковник Фольхабер со своей ударной группой. За ним четырехствольные зенитные установки. Затем немецкие и румынские штабы, войска связи и хозяйственные части. Потом ударная группа подполковника Готтига и в конце ударная группа майора Меца, в чью задачу входило прикрывать колонну от атак с тыла. С ней двигались последние штурмовые орудия 191-й бригады.

Все командиры ударных групп имели приказы размещать своих бойцов на автомобилях таким образом, чтобы они могли простреливать обе стороны дороги. Не останавливаться при обстрелах противника. Поврежденные машины немедленно сталкивать под обрыв и их экипажи размещать на идущих за ними. Марш продлится до 22 часов, привал до восхода луны, около 2 часов, и затем снова на марш.

Как только ударная группа Фольхабера вышла из города, начали стрелять с гор. Согласно приказу, солдаты открыли огонь, не останавливая машин. К ним присоединились зенитные орудия, их трассирующие снаряды указывали направление. Это оказалось действенным. Партизаны оставили колонну в покое и больше не появлялись до самого Севастополя.

16 апреля с 10 до 11 часов в укрепленный район Севастополя прибыли последние части 5-го корпуса. Примерно 10 000 военнослужащих корпуса, которые погрузились на суда 1-й флотилии лейтенанта Гиле в портах южного побережья, уже сошли на берег в бухте Балаклава. Задача была выполнена. 240-километровая гонка с противником, в десять раз превосходящим по силам, была выиграна. Ее выиграли благодаря разумному и последовательному руководству, а также дисциплинированности и высокому моральному духу войск. Теперь все надеялись на скорую эвакуацию с обреченного полуострова. Их ждало разочарование. 5-й корпус выдвинулся в свой участок обороны крепости. Поднялся занавес на последний акт.

А что происходило в это время с 49-м горнострелковым корпусом генерала Конрада? 12 — 13 апреля его израненные полки вышли на линию Гнейзенау после контрудара соединений 191 и 279-й бригад штурмовых орудий, которые несколько облегчили их положение. Они окопались. Советские танковые соединения продолжили преследование и ударили за их отсечные позиции. люфтваффе и штурмовые зенитные отряды генерала Пикерфа обеспечили им временную передышку. 27-я авиаэскадра бомбардировщиков, чьи действия направлял генерал авиации Дихман с передовых пехотных опорных пунктов, с низкой высоты сбрасывали бомбы на советские танковые части и подбили более пятидесяти танков. Однако что это изменило? 13 апреля Советы были в Симферополе. За двенадцать часов до этого там еще находился штаб генерал-полковника Енеке. Вот как быстро развивались события.

14 апреля основная часть корпуса Конрада, к счастью, со своей спасенной тяжелой артиллерией, вошла в северный район севастопольских укреплений. Некоторое время спустя за ней последовала ударная группа генерал-лейтенанта Сикста, который с разношерстным собранием зенитных и транспортный частей, а также подразделениями 50-й пехотной дивизии отбил все русские атаки на передовой аэродром Сарабуз. Советские танки организовали плотное преследование, однако полковник Бетц, комендант крепости Севастополь, сковал их у Бахчисарая блокирующей группой в составе двух батальонов пехоты, шести зенитных частей и полудюжины штурмовых орудий. Ядром этой блокирующей группы был импровизированный зенитный бронепоезд, созданный генералом Пикертом; этот поезд уже успешно воевал на Турецком валу в октябре 1943 года.

Он предоставил 49-му горнострелковому корпусу жизненно необходимые двенадцать часов, чтобы войти в укрепления. К16 апреля 17-я армия уже приняла участие в боевых действиях против русских атак в крепости Севастополь. Когда Бетц оставил свой рубеж в Бахчисарае и отходил в крепость, его отступление уже прикрывали изнутри крепости орудия 336 и 111-й пехотных дивизий.

Просто чудо, что этот отход под натиском превосходящего противника завершился успешно. Ясно, что русские сами не верили, что такое может произойти, и поэтому не предприняли никаких особых мер. Они не высадили десантов своим значительно более сильным флотом на южном побережье Крыма, чтобы перерезать пути отступления 5-го корпуса; не произвели, как можно было бы ожидать, налетов воздушных сил на две запруженные дороги, по которым двигались немецкие и румынские колонны. Советская сторона вообще не совершила ни одного резкого движения. Генерал Конрад до конца использовал все свои возможности на севере, как сделал это и 5-й корпус на юге.

Конечно, дивизии достигли крепости в плохом состоянии. Румынские части находились на грани расформирования и немецкие дивизии являлись не более чем усиленными полками. Боевой состав армии на 16 апреля сократился до 19 500 человек. Немецкие потери составили 13 131 человек, румынские — 17 652. Количество состоящих на довольствии в армии на 18 апреля упало до 124 233.

Эвакуация морем бесперебойно происходила с 12 апреля. В это время эвакуировались тыловые службы, транспортные части, военнослужащие Восточного легиона, военнопленные и гражданские. К 20 апреля в целом эвакуировали 67 000 человек — более 7000 в день. Еще восемнадцать дней, и задача могла быть выполнена. Могла! Это оптимистичное «могла» отмечает критическую точку крымской катастрофы.

С 12 августа эвакуация происходила гладко и без каких-либо потерь. Немецкие люфтваффе все еще базировали в Крыму эскадрильи 1 -го воздушного корпуса, все еще имели взлетно-посадочные полосы внутри укрепленного района и все еще держали под контролем воздушные силы Красной Армии. Формирования дальнего действия и поддержки наземных сил Толбухина и Еременко лишь начинали нерешительно атаковать немецкие аэродромы, порты и главный район обороны. Налеты на немецко-румынские конвои тоже были сверх осторожными и нанесли совсем незначительный урон. Наступающим соединениям советских 8 и 4-й воздушных армий явно не хватало тактического опыта.

Еще более важным являлся тот факт, что весь апрель и советский Черноморский флот не смог нанести ни одного значительного удара по немецким конвоям. Операции его подводных лодок были слабыми, в них никогда не участвовало больше пяти — восьми лодок одновременно, что не позволяло достичь успеха, вследствие героических действий немецких противолодочных сил. Советские торпедные катера атаковали только ночью и неизменно не добивались результата. Главные силы советского Черноморского флота продолжали стоять в своих потайных местах. В результате прекрасно оборудованный порт Севастополь можно было использовать с максимальной нагрузкой.

Все выглядело обнадеживающе. Оборонительные и отсечные позиции в укрепленном поясе можно было успешно оборонять по меньшей мере две-три недели. До этого времени, следовательно, передовые аэродромы внутри укрепленной территории защищены от огня советской артиллерии. Одно зависело от другого: чем дольше продержится оборонительный пояс вокруг Севастополя, тем дольше смогут оставаться люфтваффе; чем дольше будут оставаться люфтваффе, тем дольше может продолжаться эвакуация. Оптимистичная картина. 17-ю армию можно спасти, все части можно спасти, даже—при умных и смелых действиях — прикрытие последнего боя. 17-я армия была в этом убеждена, как явствует из рассказа подполковника фрайгерра фон Вайтерхаузена, в то время начальника оперативного отдела армии.

Однако ее судьбу уже решали на небесах. Все надежды рухнули. Гитлер снова принял одно из своих непостижимых решений. 12 апреля он приказал: «Севастополь оборонять. Боевые соединения не эвакуировать». Напротив, все батальоны перебросить в крепость. Севастополь должен устоять! Здесь и только здесь началась трагедия шести немецких дивизий, многие из которых имели долгую и славную историю.

Енеке, как и Шернер, который принял командование группой армий «Южная Украина» после смещения Клейста 31 марта, и, конечно, Цейтцлер, начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии, — все тщетно старались убедить Гитлера отменить свой глупый приказ. Альмендингер повторил попытку, воспользовавшись вызовом в Ставку фюрера. Аргумент Гитлера, что потеря Крыма поколеблет позицию Турции и ослабит надежность румын и болгар, естественно, имел значение до отступления группы армий «А» к Днестру западнее Одессы. Но какой смысл в разумных доводах, когда упрямый факт соотношения сил лишает всех шансов удерживать Севастополь более чем три недели?

Драматичное перетягивание каната боевых командиров и Гитлера отражается и в попытках Шернера. Интриган Шернер использовал правильную тактику: 18 апреля в 10 часов 30 минут он позвонил Цейтцлеру и привел следующие доводы: «Приказ фюрера оборонять Севастополь, конечно, будет выполнен. Но я хотел бы обратить внимание, что оружие и боеприпасы, которые попадут в Крым, будут потеряны для жизненно важной операции группы армий «Южная Украина» на Днестре — решающей схватки, которую нужно выиграть любой ценой».

Ответ Цейтцлера показывает, что Шернер взял правильную ноту. «Я полностью с вами согласен, — сказал он,—однако, чтобы убедить фюрера санкционировать эвакуацию Севастополя, полезно было бы иметь более точные данные о состоянии 17-й армии».

В 22 часа 05 минут Шернер в новом телефонном разговоре с Цейтцлером подчеркнул, что «решение по поводу Севастополя необходимо принять до 20 апреля, потому что к этому времени все несущественные транспортные части уже покинут город». Шернер объяснил свой график Цейтцлеру: вечером 19-го эвакуация нестроевого персонала Вермахта будет завершена; тогда настанет очередь румын. Ежедневно вывозят 7000 человек. Однако ситуация в небе над Крымом постоянно осложняется. Артиллерия противника уже покрывает всю укрепленную территорию, за исключением вершины полуострова Херсонес. «Судьба группы армий будет решаться на «большой земле», у группы армий Вёлера, а не в Севастополе», — заключил Шернер.

На следующий день Шернер продолжил подталкивать Цейтцлера, позвонив в 21.30: «Решение по поводу Крыма необходимо принять сейчас. Обстановка в воздухе и на море серьезно осложнилась, наш Военно-морской флот теперь вынужден вести бои и на пути туда, и на пути обратно, а потери люфтваффе трудно возместить. Эвакуация займет, по меньшей мере, две недели. Вот почему необходимо начать немедленно. И не забудьте вот что. На самом деле у нас нет пяти дивизий для обороны — фактически это уже пять немецких полков. Румыны вообще не боеспособны».

Несмотря на эти весомые доводы, Гитлер на вечернем совещании 19 апреля отверг предложение Шернера. Он снова запретил эвакуацию боевых частей. Однако Шернер не сдался.

21 апреля он вылетел в Бергхов чтобы лично убедить Гитлера отменить приказ оборонять город. Генерал-полковник Шернер доказал своему главнокомандующему, что Севастополь, в конце концов, невозможно защитить.

Гитлер разговаривал с ним вкрадчиво. «Поведение Турции, — сказал он, — после падения фронта у Перекопа и Керчи становится неопределенным и теперь зависит от того, удержим ли мы Крым, другими словами, Севастополь». Именно это послужило решающим фактором в его решении оборонять. «Для того чтобы вести войну, мне прежде всего нужны две вещи — румынская нефть и турецкий хром. Потеряем и то и другое, если я сдам Крым». Затем он смягчил свою формулировку: «Крым, разумеется, нет необходимости оборонять вечно, только восемь — десять недель. Когда ожидаемое вторжение на Западе будет успешно отражено, спустя немного времени Севастополь можно будет потихоньку эвакуировать, без какого-либо политического риска».

Никто и никогда не мог устоять перед красноречием Гитлера. В своей попытке добиться эвакуации Крыма Шернер в этот момент допустил ошибку. Он знал, что в наличии нет резервов, по крайней мере для Крыма, и поэтому попытался обойти Гитлера, сказав: «Мой фюрер, Севастополь можно удержать только в том случае, если предоставить 17-й армии подкрепление».

Роковая ошибка. Шернер недооценил Гитлера. Теперь у фюрера было генеральское «если», и он немедленно за него ухватился: «Очень хорошо, я направлю вам подкрепление».

Шернера обошли. Гитлер, само собой, слова не сдержал, и Шернер получил лишь два пехотных батальона в 1300 человек, пятнадцать противотанковых орудий, десять минометов и четыре полевые гаубицы. Но фюрер пообещал, и таким образом надежды Шернера получить санкцию на эвакуацию Севастополя испарились. Итак, в Крыму тоже торжествовала стратегия Гитлера «держаться за все».

В июле 1942 года, когда генерал-фельдмаршал фон Манштейн атаковал Севастополь, крепость защищали семь русских стрелковых дивизий, четыре десантные бригады и одна кавалерийская дивизия. Противник укрепился в бетонных блиндажах и глубоких забетонированных крытых траншеях; самая современная артиллерия крупного калибра была установлена в подземных фортах. Несмотря на это, русские не смогли удержать Севастополь. Манштейну понадобился как раз месяц, чтобы его взять.

В апреле 1944 года крепость защищали фактически пять немецких полков. Их артиллерия состояла из уцелевшего вооружения одного корпуса. Правда, основная оборонительная линия была хорошо укреплена, позиции защищали проволочные заграждения, однако надлежащие опорные пункты по глубине были построены лишь в отдельных тактически важных местах. Второй или третьей линии обороны со стоящими в них резервами просто не существовало. Старые советские блиндажи и форты не отремонтировали, и их можно было использовать только в качестве госпиталя или сборной позиции. На юго-востоке Севастополя позиции были совсем плохи. Пехотные траншеи недостаточно глубоки. У 5-го корпуса не осталось тяжелой артиллерии и почти не было тяжелого пехотного вооружения. В 98-й пехотной дивизии не хватало даже инструмента. Генерал Рейнгардт вынужденно отдал приказ собирать по всей укрепленной территории кирки и лопаты, армейским саперам пришлось делать для них ручки. Только тогда начались земляные работы. И такую «крепость» сейчас готовились штурмовать двадцать девять советских дивизий, один танковый корпус, три артиллерийские дивизии и дюжина отдельных бригад, в целом 470 000 человек. Ее обстреливали 6000 орудий и атаковали 600 танков.

В последний момент, 27 апреля, когда катастрофа стала неизбежной, генерал-полковник Енеке направил телетайпное сообщение, предназначавшееся Гитлеру, в штаб группы армий. Шернер немедленно отправил его в Ставку фюрера. Енеке, который 24 апреля запрашивал информации по поводу обещанных ему в качестве подкрепления двух дивизий, теперь категорически требовал прислать одну дивизию немедленно. Вдобавок он требовал «свободы действий».

Свобода действий! Фраза, которую Гитлер ненавидел, как самого дьявола. Генерал-полковника Енеке вызвали к Гитлеру с докладом. Его сместили. Командовать армией поставили генерала пехоты Альмендингера. Генерала Конрада, командира 49-го горнострелкового корпуса тоже освободили. Его должность занял генерал Гартман, кавалер ордена Железного креста с дубовыми листьями, человек выдающейся храбрости, но со значительными физическими недостатками — у него была одна рука и одна нога.

Полномасштабное русское наступление началось 5 мая в 09 часов 30 минут. Сражение открыли 400 тяжелых орудий и 400 реактивных минометов. Удар пяти советских стрелковых дивизий пришелся на 336-ю пехотную дивизию. Однако саксонцы генерала Хагемана стояли непоколебимо. Они продержались двенадцать часов. Двадцать четыре часа. Тридцать шесть часов. 7 мая северный фронт все еще держался.

Но теперь Еременко ударил по южному и восточному фронтам 5-го корпуса. Приморская армия ввела в бой 320 орудий на каждые полтора километра фронта. Они разнесли немецкие опорные пункты и огневые точки. Потом пошли бригады Еременко. Они атаковали слабые полки 73, 111 и 98-й пехотных дивизий.

Прорвали фронт 73-й пехотной дивизии, глубоко вклинились в секторе 111-й пехотной дивизии. К 18 часам немецкие потери в этих двух секторах фронта дошли до 5000 человек. 5-й корпус сражался в древних, широко известных со времен Крымской войны 1855 года точках: Саперной горке, Английском кладбище, Сапун-горе.

Форт «Максим Горький II», поврежденный в 1942 году, служил полевым госпиталем. Раненые лежали там длинными рядами. Раздавались стоны, стояло зловоние. К пристани на берегу была прорыта траншея, чтобы доставлять раненых для эвакуации. На воде внизу на волнах качалось что-то странное.

Что случилось, описал в своем дневнике капитан Хенсель под датой 22 апреля: «В соответствии с приказом на эвакуацию всех лошадей застрелили и сбросили в море. Они стояли в очереди, терпеливо ожидая, когда придет их час. Бухта была забита тысячами лошадиных трупов. Волны покачивали их вверх и вниз». Избиение лошадей — одна из многочисленных бессмысленностей, совершенных в Крыму. Румыны сочли, что слишком долго убивать каждого старого друга по отдельности, поэтому они пригнали животных к обрыву и стреляли из пулеметов. Несколько часов подряд.

Кульминация наступила 8 мая. Русские прорвались на Сапун-гору. Все попытки перехватить их и отбить высоту с пресловутым виноградником, Николаевкой и кладбищем были тщетны. Армия сражалась там отчаянно, на какое-то время 2-му батальону 282-го гренадерского полка капитана доктора Финке удалось выбить противника, но ненадолго. Доктор Финке погиб. Армия приказала возобновить контратаки. Что еще она могла сделать? Приказа на эвакуацию не поступило — значит, Севастополь нужно защищать. Однако без Сапун-горы это совершенно невозможно. Что произойдет, если эти высоты уже потеряны?

В этом случае только остатки армии смогут отступить на последний рубеж у Херсонеса. И если они не найдут там судов — что тогда?

Когда противник взял Сапун-гору, 17-я армия собрала все свои резервы и пошла в контратаку. В полдень подполковник фрайгерр фон Вайтерхаузен, начальник оперативного отдела, доложил в группу армий, что контратака захлебнулась. «Мы сделали все, чтобы отбить жизненно важные высоты». Но, несмотря на их отвагу, ключевые отсечённые позиции были потеряны.

В этой ситуации 8 мая в 21 час 15 минут генерал-полковник Шернер передал в Ставку фюрера: «Прошу приказа на эвакуацию, дальнейшая оборона Севастополя невозможна».

Теперь Гитлеру пришлось уступить фактам. К 23 часам поступило его согласие. Он горько заметил начальнику Генерального штаба: «Самое плохое в этой вынужденной эвакуации, на мой взгляд, это то, что русские смогут вывести из Крыма свои войска и бросить их против группы армий «Южная Украина». И уже ни слова о Турции.

В 02 часа 15 минут 9 мая генерал Альмендингер имел в руках приказ на эвакуацию крепости. Армия немедленно отступила на свой последний редут — херсонесские позиции на самой западной оконечности побережья.

К 16 часам последние боевые группы 50-й пехотной дивизии оставили руины Севастополя и заняли северную часть новой оборонительной линии. Вечером погиб полковник Бетц, доблестный комендант крепости; с 1 мая, после ранения генерала Сикста, Бетц командовал 50-й пехотной дивизией с дальновидностью и отвагой.

Херсонесские позиции были разумно расположены и хорошо укреплены. Основную оборонительную линию составляла непрерывная пехотная траншея с многочисленными ходами сообщений. Были возведены бетонные блиндажи для солдат, боеприпасов и продовольствия. Это помогало сохранить присутствие духа. Еды запасли много, поскольку на Херсонесе нет питьевой воды, завезли достаточно содовой. Небольшими ударными группами, составленными из остатков всех родов войск Вермахта, командовали опытные артиллерийские и пехотные офицеры. В секторе 98-й пехотной дивизии весь личный состав, имеющий хоть какой-нибудь боевой опыт, собрали в боевой и тактический резерв и держали в готовности за опорными пунктами гренадеров. Набралось 250 человек. На тот момент заметная сила.

Нечего и говорить, что русские организовали решительное преследование и активно пытались прорвать последний плацдарм 17-й армии, однако, несмотря на огромное превосходство в силах, им сначала не удалось добиться успеха.

Но не все решает отвага. Наступил момент, когда 17-я армия теряла главный козырь своей обороны — с полуострова отводились воздушные формирования генерала Дихмана. Русские, которые с Сапун-горы прекрасно видели Херсонес, точно накрыли артиллерией последний немецкий аэродром. Вечером 9 мая, когда взлетная полоса покрылась воронками, Дихман был вынужден приказать последним тринадцати истребителям: «Эвакуация — обратно на “большую землю” !» Плацдарм лишился воздушного зонта. С «большой земли» люфтваффе могли осуществлять лишь ограниченные операции немецкими истребителями или штурмовиками.

Такие двухмоторные истребители, когда они имелись в наличии, сопровождали конвои. С этого времени только очень отважные пилоты авиаэскадры Ju-52 после наступления темноты садились на импровизированную взлетную полосу Херсонесского полуострова, чтобы эвакуировать раненых. В течение ночи 10 мая таким образом вывезли тысячу человек.

10 мая 1944 года страшным ударом открылся финальный акт трагедии. Этот удар подтвердил тесную связь воздушных, морских и сухопутных сил при осуществлении боевых действий.

Как только Гитлер отдал приказ, Военно-морской флот начал свою тщательно подготовленную, крупномасштабную операцию по эвакуации. Пройдет ли она успешно? От ответа на этот вопрос зависела судьба, спасение или уничтожение 17-й армии. Первый конвой тут же вышел в море. Путь от Констанцы в Крым занимал одну-две ночи плюс день. Огромная разница в сравнении с Дюнкерком, где британцам в 1940 году удалось перевезти через Ла-Манш целую армию, потому на переправу уходило лишь несколько часов.

10 мая, около 02 часов, к Крыму подошли два транспорта, «Тотила» и «Тея». Они встали в двух милях севернее мыса Херсонес, чтобы не оказаться в пределах досягаемости советской артиллерии. Погрузку осуществили катерами и баржами. «Тея» взяла на борт 5000 человек, «Тотила» — 4000. И тут пришла беда. Под прикрытием истребителей появились советские бомбардировщики. Немецких истребителей рядом не было. В 05 часов 45 минут «Тотила» получила три прямых попадания и загорелась, ее стало сносить в море. Через два с половиной часа она затонула. Спаслись только несколько сотен человек. «Тею» постигла та же участь. Советский торпедный самолет повредил ее настолько серьезно, что около 15 часов она тоже затонула. Здесь спаслись 400 человек — 400 из 5000. Одним ударом было уничтожено восемь тысяч человек. Что же дальше?

17-я армия планировала погрузиться на корабли в ночь с 10 на 11 мая. На позициях оставалось примерно 80 000 человек. Военно-морской флот дал согласие. Вмешался лично Дениц. Отправили все, что было на плаву: в море находилось более 190 немецких и румынских боевых кораблей и торговых судов. Они могли взять на борт 87 000 человек. Более чем достаточно. К тому же к 8 мая на «большую землю» уже отправили много раненых и гражданских, таким образом, на полуострове оставалось только 50 000 человек.

План сработал. Все выглядело не так уж плохо. Однако человек предполагает, а Бог располагает. Неожиданно против Крымской армии восстали небеса, разразился шторм. График нарушился. Командующий флотом в Крыму контр-адмирал Шульц со своими офицерами лихорадочно искали выход. Но что они могли сделать против шторма в 8 баллов? Многим конвоям с почти не годными для плавания судами пришлось вернуться или лечь в дрейф. Другие конвои отстали. Скоро стало ясно, что суда не дойдут до Херсонеса раньше 11 мая. Погрузку, таким образом, пришлось отложить на следующую ночь, с 11 на 12 мая. Но это означало, что херсонесские позиции нужно было держать еще двадцать четыре часа.

Батальоны стояли. Полный ужас этой импровизированной операции стал ясен из донесения генерала Рейнгардта, командира 98-й пехотной дивизии. 10 мая 1944 года противник атаковал особенно яростно, семь раз, каждый раз несколькими волнами. И каждый раз их отбивали. Один пробившийся танк подбили прямо перед первым окопом, он стал прекрасной защитой от пуль.

К вечеру, когда Рейнгардт вернулся с передовой в штаб дивизии, позвонил генерал Гартман, командир 49-го горнострелкового корпуса. Гартмана, преемника генерала Конрада, солдаты называли Железным Густавом.

«Рейнгардт, — говорил Гартман, — Рейнгардт, вы — центр сражения. Если ваш фронт прорвут, для кораблей будет все кончено!»

Разговор слышали офицеры, и поэтому Рейнгардт ответил: «Господин генерал, нет причин для волнений. Сегодня в моем секторе русские предприняли семь атак и семь раз отступили. Они нигде не прорвались. И потом—какие корабли? Я не вижу никаких кораблей. Мы сможем продержать наш сектор еще двадцать четыре часа — пока не подойдут корабли».

После этого генерал Рейнгардт бросился на деревянную скамейку, чтобы хоть немного поспать. Примерно в то же время пришло избавление к другому хроникеру боев в Крыму. Капитан Хенсель в своем дневнике дает следующее описание эвакуации личного состава штаба 17-й армии: «10 мая 1944 года. Форт постоянно обстреливают артиллерия и минометы. Но по подземным проходам можно выйти к обрыву на берегу. В темноте мы спустились по веревочным лестницам и с 01 часу ночи ждали среди скал. Два часа прошло без всяких признаков жизни. Только русские снаряды пролетали над головой в сторону моря. Мы находились в нейтральной полосе. Почти расстались с надеждой. Когда рассветет, будет уже поздно. Но вдруг они появились. Командир по громкоговорителю позвал нас подниматься на борт. В море ждали два торпедных катера, они не могли подойти прямо к берегу, потому что кругом были скалы. К счастью, море не штормило, и мы поплыли на небольших лодках, по восемь человек в каждой. Дело шло медленно, а уже начинало светать. Но наконец мы были готовы выйти в открытое море. Каждый катер принял на борт около 50 человек. На полной скорости мы пошли в юго-западном направлении. Неужели действительно вырвались из ада? Впереди еще оставалось 400 километров с возможными опасностями, такими, как, например, подводные лодки и вражеские самолеты. Берег Крыма медленно исчез из виду в легком тумане утра. Под палубой люди жались друг к другу. Я остался на палубе, кое-как нашел укрытое место рядом с торпедой. Через восемь часов катера вошли в спокойные воды порта Констанца. Мы были спасены».

Тем временем продолжались бои за последние бастионы. Русские возобновили наступление 11 мая. В 20 часов они сосредоточили массированный огонь на пристанях. Через некоторое время сократили дальность, снова начали поливать главную оборонительную линию, потом пошли в атаку по всему фронту. В секторе 98-й пехотной дивизии, у «Артиллерийской горки», им удалось совершить прорыв, его ликвидировали немедленной контратакой.

В течение дня 11 мая все части получили приказы к 23 часам отойти к различным пунктам посадки и окопаться там для самообороны. Приказы были отданы и на тот случай, чтобы войска имели возможность погрузиться на любые корабли, которые смогут найти, если суда не подойдут в указанные места. Ввиду сложившейся ситуации этот приказ, конечно, был необходим, но он также открыл дверь хаосу и панике.

Русские, к счастью, не отследили последнего отхода. Телефонная связь между штабами еще функционировала, и Рейнгардт позвонил в полк. Последовала предварительно согласованная игра вопросами и ответами: «Привет, как дела? Все в порядке?» Ответ: «Все в порядке, на передовой тихо». Рейнгардт: «Отлично, тогда я могу спокойно выпить чаю». Это было кодовое слово, которое означало—отступать к местам погрузки.

Около 24 часов Рейнгардт связался с пунктами погрузки дивизии: получил прежний ответ — кораблей нет.

Кораблей нет. Что пошло не так? Эвакуационный флот стоял на рейде в достаточном количестве—но они не знали, как подойти к берегу.

В 21.30 адмирал Шульц поднялся на борт командирского судна 1-й флотилии торпедных катеров. Он намеревался лично вести конвои к стоянкам, поскольку была нарушена радиосвязь. Частоты единственного доступного канала были так забиты, что приказы уже нельзя было передавать каждому судну в отдельности. И это не все. Казалось, сам дьявол воюет на стороне русских. Шульц отправил всем судам распоряжение следовать как можно ближе ко входу в Камышовую бухту, откуда он сам поведет их к местам посадки. Однако эта радиограмма, которую адмирал лично отнес в узел связи, так и не была получена. Либо ее не передали, либо она исчезла на переполненной частоте.

Стояла темная ночь, но адмирал Шульц возлагал свои надежды именно на темноту. В темноте советская артиллерия не могла бомбардировать точечную цель, а воздушные силы Красной Армии не имели опыта ночных полетов.

Торпедный катер понесся по волнам. Офицеры с волнением поднесли к глазам ночные бинокли. Что, черт возьми, это такое? «Туман», — сказал обер-лейтенант. Они были обескуражены. «Но откуда он поднимается?» Облако густого белого тумана двигались в море со стороны полуострова. Оно становилось все гуще и гуще. Пристани и пирсы теперь можно было разглядеть лишь с очень близкого расстояния. И это был не туман, а дымовая завеса, как бы неправдоподобно это ни казалось. Откуда?

В последние несколько месяцев Военно-морской флот установил вдоль портовых сооружений и на побережье систему дымовых завес и несколько сотен ящиков с дымовыми зарядами. В случае крупных налетов вражеских воздушных соединений на военные объекты, и в частности пристани и стоянки, следовало прятать их от глаз противника дымовыми завесами, чтобы сделать невозможной прицельную бомбардировку. Теперь, к несчастью, эти ящики подожгла артиллерия противника. Удивленные и обрадованные, что укрылись от глаз неприятеля, немногочисленные немецкие части к тому же включили оставшиеся нетронутыми генераторы дыма для, как они думали, большей безопасности. Вряд ли они понимали, что делают.

Теперь беда стала неизбежной.

Правда, Шульц нашел транспорт «Дакия» и привел его к берегу. Он также нашел еще несколько других судов, но шестьдесят из них остались на рейде. И они не ждали: с рассветом многие вернулись в Констанцу, пустые.

Единственная возможность интенсифицировать поиски судов — отправить за ними оставшиеся лодки флотилии МТВ. Но эта флотилия являлась единственной боевой частью адмирала на случай атаки советских военно-морских сил. Мог ли он исключить такую возможность? Что произошло бы в этом случае? Тогда все суда оказались бы в самой серьезной опасности. Кто может бросить камень в адмирала за то, что он оставил в резерве свое единственное оружие?

Таким образом в беде оказались последние 10 000 человек Крымской армии. Те самые, которые сражались до самого конца.

Частью вследствие солдатской интуиции, частью по везению генерал Рейнгардт нашел пять плоскодонных барж. Доблестный командир привел их прямо к берегу. Рейнгардт отыскал и десять небольших судов сопровождения. При помощи курьеров и громкоговорителей он собрал свою дивизию и все находящиеся поблизости части 117-го гренадерского полка 111-й пехотной дивизии и погрузил их на найденные суда.

Последнюю баржу генерал задержал. Он приказал ее командиру не отправляться, пока он сам не поднимется на борт. А он не поднимался, потому что там он уже не сможет осуществлять командование. Генерал хотел сколько возможно подождать отставших. Они действительно появились, включая полковника Хайдлена, начальника штаба 46-го корпуса, и подполковника Беккера, начальника оперативного отдела 73-й пехотной дивизии. И много других офицеров и рядовых. В 03 часа, уже на рассвете, Рейнгардт приказал отправляться. Остатки 98-й пехотной дивизии были спасены.

О драме, разыгравшейся в пункте погрузки 50-й пехотной дивизии, сухим языком фактов рассказывается в истории дивизии. Полки держали свои позиции до последнего момента. Здесь русские тоже не заметили их отхода.

121-й полк погрузился. Но у пристани 123-го гренадерского полка была только одна баржа, она могла взять на борт лишь несколько сотен человек. Подошла еще одна. Солдаты построились в две шеренги и стали подниматься.

Стой! На борт подняли несколько раненых. Места больше нет.

Майор Тешнер приказал офицерам сойти на берег. Молча, как будто это было абсолютно естественно, все офицеры вышли обратно. Майор повел оставшихся в укрытие. Они окопались для своего последнего боя. Спиной к воде, небольшая ударная группа 50-й пехотной дивизии заняла оборонительную позицию. Они держались еще шесть часов, потом их раздавили. Но 2800 человек их дивизии эвакуировались. Остальные полегли в землю полуострова.

У 336-й пехотной дивизии было так же. Большинство бойцов 73-й пехотной дивизии спасли баржи, а остальных — морской охотник. Генерал Боме, командир дивизии, был взят в плен на своем командном пункте.

За последние три дня из Херсонеса эвакуировали тридцать девять тысяч восемьсот восемь человек. Тридцать одна тысяча семьсот восемь из них прибыли в порт назначения.

А что со 111-й пехотной дивизией, полки которой были переброшены на усиление Крыма в марте? Именно этой дивизии был нанесен самый тяжелый удар. В темноте и тумане ни один из шестидесяти транспортов не нашел дороги к местам их посадки. Ни один.

Наступал день — 12 мая. В голубом небе засияло солнце. Т-34 атаковали последнюю линию прикрытия, защищавшего пристани нижнесаксонской дивизии. У бойцов только винтовки и несколько пулеметов. Все тяжелое вооружение уже разбито.

Подполковник Франц, офицер разведки, жег на берегу секретные документы. Сопротивление сломлено. Распространилась паника. Лейтенант Готтлиб, адъютант 117-го артиллерийского полка, нашел доску и побежал с ней в воду, чтобы уплыть в море. Его потопили пулеметной очередью с советского истребителя. Только четыре недели назад этот молодой офицер вынес из-под страшного огня противника тело своего брата, чтобы похоронить его за немецкой линией фронта.

Неожиданно появились несколько немецких штурмовых судов. Унтер-офицер спросил: «Господин подполковник, в какую сторону Турция?» Потом запрыгнул на борт уже переполненного судна, и они отвалили.

Русские танки держали дистанцию. Берег обстреливала артиллерия. Огневой вал постепенно сдвигался вперед. Ближе и ближе. Полоска земли между скалами и прибоем была меньше тридцати метров. И несколько тысяч людей толпились на ней в грязи, гальке и камнях.

Затем медленно подъехали танки. Их люки были открыты. Генерал Грунер пошел в направлении Т-34. Рявкнула пушка — генерал медленно осел на землю.

Сопровождавшие танки советские пехотинцы, казалось, были просто в ярости. Они кричали, стреляли, били ружейными прикладами. Один немецкий унтер-офицер отказался отдать свой Золотой крест. Они сказали: «Хороший солдат» — и... скосили очередью.

Офицеров отбирали и уводили. Раздавались звуки выстрелов и крики. Фриц Нидзцведшки, связной роты, а прежде много путешествовавший официант из отеля «Эдем» в Берлине, вместе с Зеппом Протзнером, водителем офицера разведки, схватили подполковника Франца и втолкнули в группу рядовых. Те плотно сомкнулись вокруг него и скрыли от глаз русских его красные офицерские канты.

Служивших у немцев русских построили на скале и расстреляли. Жестокий конец.

Шесть месяцев спустя подполковника Франца допрашивал советский офицер в московской тюрьме. Русский был вежлив и пытлив. Он особенно интересовался операцией 111-й пехотной дивизии в Крыму. И он сказал: «Мы не торопились брать Крым. В конце концов, он являлся нашим самым большим лагерем военнопленных. Немцы фактически были пленниками на полуострове с ноября 1943 года. Они сами себя снабжали. Сами себя охраняли. Они уходили в отпуск и даже возвращались за собственный счет».

Если бы конец Крыма не был таким ужасным, можно было бы согласиться с русским офицером. Однако баланс слишком мрачен, чтобы отделаться от него остротой.

Количество убитых и раненых за период с 8 апреля по 13 мая составило 57 500: 31 700 немцев и 25 800 румын. Кроме того, сравнение цифр эвакуации показывает, что неизвестна судьба еще 20 000 тысяч. Это катастрофа сталинградского масштаба.

Небольшой полуостров был своего рода микрокосмом всей войны. То, что произошло на этой территории примерно в сто шестьдесят квадратных километров, типично для всего Восточного фронта — от Петсамо на Крайнем Севере до Кавказа.

Дисциплинированность и доблесть, повиновение и самопожертвование, как и подлость, жестокость и первобытная дикость проявлялись здесь наряду с глупостью и ошибками, честолюбием и страхом, фанатизмом и пьянством. Вся война в России отразилась здесь, как в капле воды.

И поэтому в Крыму, как и везде, проявили себя факторы, которые не поддаются точной оценке, — стратегические ошибки, экономические и политические соображения, законы сухопутной, морской и воздушной войны. Все это сыграло свою роль на столь ограниченной территории, и то, что здесь случилось, повлияло на общее развитие событий.

Гитлер и Сталин сошлись, разыграли свои козыри и обнаружили свои слабости.

И люди, приказывавшие или исполнявшие приказы между Гнилым морем и пляжами Ялты, тоже были такие же, как везде на Востоке, воюющие на передовой или планирующие операции у карты. Битва в Крыму — подлинный микрокосм всех баталий во второй половине войны в России.