Выход воспрещен

Глава 18 Как закалялась сталь

Сегодня настал тот самый день, когда я остался один. Юльку-Палатенцо, известную теперь также как Спасительница, Держательница и Кормилица, увлекли новые съемки какой-то фигни государственного масштаба. Буквально пять минут назад, но времени терять я себе позволить не мог. Как и две недели до этого.

Размеренные интенсивные тренировки, что были ранее, я превратил в остервенелые, как только встал следующим утром со своего одра, здоровым и бодрым. Незапачканного, причем, одра, спасибо Держательнице. Призраку многое пришлось простить, хотя, если кто-нибудь узнает, что я молодую звезду советского кино вынудил работать медсестрой с уткой (бутылкой), то меня точно прикопают. Ну, как вынудил? Попросил, она и согласилась. Даже потом согласилась молчать об этом интимном эпизоде в нашей непростой жизни. Трех эпизодах…

Ладно, фигня! Что было — то прошло!

Я просыпался в шесть утра, принимал холодный душ, а затем была пробежка в парке, оканчивающаяся турниками. Взбодрившись, шёл на занятия, читая по пути ранее написанные лекции. Ноль свободного времени, ноль отвлеченных мыслей. Интенсификация жизненного и мыслительного процесса. Не давать себе ни секунды на посторонние размышления, постоянно загружать тело и мозг!

Вернувшись с учебы, приступал к тренировке перевоплощения, совмещенной с выполнением домашних заданий. Чаще всего нужно было читать взятые в библиотеке книги по средам программирования, протоколам, алгоритмам и прочей дряни, изрядно грузившей мой в прошлом очень гуманитарный разум. Состояние тумана, обычно помогавшее мне устаканить информацию и разложить ту по полочкам, теперь мешало, так как я, следуя заветам партии, пытался развиваться, учась контролировать свою аморфную форму.

Это было… тяжело. Не просто тяжело, а очень тяжело. Всё равно, что пытаться научиться не просто шевелить ушами, а загребать ими при плавании, причем мощно и одновременно. Хуже всего было то, что пусть мои эмоции были сильно приглушены в форме тумана, идя неким фоном, но как только я воплощался обратно, моральное и эмоциональное истощение, связанные с свежими воспоминаниями о том, как ты тужишься всем своим объёмом, пытаясь научиться его контролировать или хотя бы удерживать, накатывали так, что я падал, где стоял, а потом валялся, пытаясь отдышаться. Еще и корчило при этом неслабо. Как похмелье, только в виде тяжелого короткого стресса.

Подобное было и вчера. Теперь Юлька улетела, хоть и обещала вернуться, включать вытяжку на тренировках мне больше некому. Надо было придумать, как справляться самому, причем без риска всосаться в вентиляционную систему общежития. Уже один раз было. Вспоминать об этом… не хочется.

Ну и… я просто приоткрыл входную дверь. На щелочку. По всем прикидкам тяга будет куда слабее, чем от вытяжки, плюс теперь у меня есть два дополнительных объема в виде наших с Юлькой комнат, так что вполне хороший тренажер! К тому же, в «Жасминной тени» под руководством жесткой как гвоздь Цао Сюин было отнюдь не принято вламываться в чужие апартаменты без стука.

Сказано-сделано. Не теряя времени (Юлька, наверное, еще не успела даже доплыть до своей машины. Хотя, интересно, как назвать её способ передвижения? Парение? Летание? Левитация?) я разделся догола, затем, тщательно зафиксировав совсем небольшую дверную щель кусочками изоленты, превратился в туман.

Заполнив пространство, уже довольно привычно ограничил себя от проникания в соседние комнаты. Да, трудно, как будто ты с помощью ануса удерживаешь за горлышки две вставленные в жопу полные бутылки шампанского, но трудность уже привычная. Она не «плавающая», а однородная. Сквозняков на нашем подземном уровне нет. Щель… меня в неё тянет, но лишь слегка добавляет сложности. Как будто ты стоишь в полусогнутом, держишь это самое шампанское, а шкодливая девчонка тебя несильно тянет и дергает за нос. Терпимо.

Проблема бытия туманом в том, что ты туман. У тебя нет ни ручек, ни ножек, ни пиписьки. Органов, мышц и прочего барахла тоже нет. Да, ты можешь слушать-нюхать-видеть-осязать всё, что вокруг и всё, что внутри, можешь думать и принимать решения, можешь даже шевелиться, но понять, как ты это делаешь — невероятно сложно. За всё время после активации я научился лишь ограничивать себя от проникновения в незанятые мной объемы (с большим трудом!!) и… заворачивать себя в себя, заставляя туман, который я, крутиться в занятом объеме как качественная какашка в унитазе на смыве. Последнее, в общем-то, облегчало задачу по удержанию объёма.

Напряжно, но жить можно. Стоит только отрешиться от грустных мыслей о том, что майор Окалина вот ни разу не шутила. В ней от Петросяна только принадлежность к одному виду приматов, больше ничего. Тетка дико серьезная, жутко конкретная, с руками по локоть в крови, с чувством долга размером с гору, отягощенная дочерью, которую я уже научил плохому, заставив формировать из псевдоматерии скандальную для местного времени стрижку лобка, а затем еще и уболтал невинного призрака несколько раз подержать мой писюн с пустой бутылкой, ибо лечение Симулянтов важно…

Хорошо дома. Хорошо одному. Наконец-то можно помыслеблу…

Катастрофы. Знаете, чего никогда не делают катастрофы? Они не стучатся в дверь.

Звук раскрывшегося лифта, еле услышанный мной через дверь, тут же сменило бодрое топанье босых ножек по плиткам коридора. У меня было около двух секунд на осознание происходящего, а затем… дверь в комнату рванули, срывая все контрольные куски изоленты, чтобы тут же отрывисто, на русском и по-женски заорать «Викта, куда пропал?!». На пороге стояла одетая в полусползшую майку Янлинь.

Встала, если уж быть точным. Замерла, глядя в клубящегося за порогом меня!

В этот момент я ничего не осознавал. Безудержно утягиваемый в раскрытую дверь, я руководствовался единственным импульсом, единственным отчаянным желанием, настолько сильным, что оно казалось мне важнее собственной жизни, важнее всего. Не навредить девушке. Ни в коем случае не позволить ей оказаться внутри меня, чего бы это не стоило. В тот момент я даже не понимал, что испытываю эмоции и, собственно, желания.

Когда я на голом непонятном инстинкте рванул от двери, свиваясь в несколько тугих струй, переплетенных друг с другом как дерущиеся или трахающиеся змеи, пришла боль. Это была не обычная старая добрая боль, а ощущение, выведенное на совершенно новый, недоступный человеку уровень. То, что я сотворил на инстинкте, ощущалось как идущие один за другим открытые переломы, вывихи, смещения и ушибы. Ошеломленный тем, что только потом будет воспринято как боль, я ломал и ломал своё бесструктурное тело, сжимая его в дальнем углу комнаты. Дальше от неё. Еще дальше. Стать еще плотнее!

Превращение в человека? О такой возможности я вспомнил далеко не сразу.

Потом. Через минуту. Когда выворачивающее и ломающее чувство начало моими мозгами интерпретироваться как боль. За гранью того, что я когда-либо испытывал.

— Ыыыы…, — простонал я, скрючиваясь в форму эмбриона на полу. Потом, почти через час, до меня дойдет, что, став человеком, я не чувствовал ни малейших негативных ощущений. Не было ни боли, ни чувства взрывающихся клеток тела, мышцы не выворачивались, ломая кости, а мозг не шевелился, отчаянно пытаясь покинуть череп. Потом. Просто тело было напугано до усрачки. Даже за усрачкой, если такая станция есть. А может быть, она и есть, причем я первый, кто на ней вышел.

Меня колотило, потел как последняя сволочь, в глазах всё вертелось, а еще… еще меня с недетской силой трясли за плечи две китайские руки, а противный от пронзительности голос орал что-то невнятное, но определенно заботливое и тревожное.

Да, мы, люди, такие. Мужчины необъяснимо нежно и с заботой относятся к молодым изящным и прекрасным китаянкам, которые часто раздеваются в их присутствии, да еще и кончают как пулемет. Тоже в присутствии. Девушкам, видимо, даже тем, кто удерживают дистанцию, тоже вполне небезразличны молодые люди, с которыми они остаются голыми один на один и трутся гениталиями к взаимному удовлетворению. Пусть даже и без пулеметной части. Никто не совершенен. Хотя, какие мои годы? Может быть, еще откроется способность к этому. Вот она будет рада. А уж как я буду!

Потом было всё как в тумане. В меня пихали горячий чай, который я глотал, продолжая трястись как груша. Рядом нарисовалась баба Цао, тут же начавшая скрипучим нервным голосом вызывать кого-то по интеркому, оказавшемуся не совсем интеркомом. Затем в дверь просунул любопытную тыкву Салиновский, но тут же был изгнан ссаными тряпками. Потом, в какой-то момент, к продолжающему пузырить чай мне, почему-то обнимаемому Янлинь и поглаживаемому по голове, прибыла растрёпанная как сразу после бурного секса Нина Валерьевна Молоко в сопровождении троих ну очень серьезных мужиков с мордами закоренелых убивцев. Я от их вида даже слегка в реальность вернулся. Легкий укол в руку, туман возвращается, становится гуще. Недоумеваю, почему туман, ведь туман это был я, а теперь я ёжик в тумане, но на этом момент вырубаюсь нафик.

Белые стены, белый потолок, милые глазу решетки лабораторной камеры. Ну, в смысле той, где ты сидишь и лежишь в ожидании, когда тебе снова воткнут куда-нибудь что-нибудь, чтобы считать какие-нибудь параметры. Похоже, конечно, на тюрягу, но зато можно выспаться без КАПНИМ-а, который надоел хуже горькой редьки. Может, Янлинь я как раз из-за экзоскелета понравился? Типа непривычно, зато можно держаться за всякое. Ну, во время всего такого.

Мысли тут же переключились на девушку, начал вспоминать её обеспокоенное лицо. Странно, в принципе, учитывая, что я у неё далеко не единственный. Мне самому она небезразлична, но сам-то бывший пария. Ценю всех своих немногочисленных друзей и знакомых, не только идущего на поправку Салиновского, становящегося всё больше похожим на человека, но даже Димку, бабу Цао, Палатенцо и, тьфу-тьфу, её мать.

Янлинь. Её почти все считают шлюхой и нимфоманкой. По крайней мере те, кто знают значение второго слова. Может, это правда, может, её такой делают особые потребности неосапа. Может, я бы сам так считал, не владей я общим пониманием о компьютерах, периферии, серверах и объемах спрятанной у китаянки аппаратуры. Понимаете ли, уважаемая, но несуществующая публика, скромняга Изотов считает, что шлюхой можно назвать необразованную сельскую давалку, у которой в голове настолько пусто, что больше ничего, кроме как лечь под первого встречного, она не умеет и не хочет. Нет ни образования, ни эрудиции, ни интересов. Такое себе дышащее тело, выживающее и веселящееся как может.

Но, если мы говорим о востребованном специалисте высокого уровня в профессии, чьим основным требованием является интеллект, то вправе ли мы, находясь на более низкой чем «шлюха» ступени развития, вообще тявкать в её сторону? Хоть стреляйте в меня, всё равно останусь свято уверен, что статус человека определяется его интеллектуальным заслугами и достижениями. Даже если он последняя сволочь, гад, скотина, тварь, мерзость и даже, может быть, гей, всё равно основным фактором, по которому стоит оценивать индивидуума, останутся его мозги. И неважно, как он их использует. Сам развил, сам и использует. Ты не шмогла? Сиди и трепещи.

Но чего она-то ко мне обниматься кинулась? Вот вопрос на сто баксов и пионерский галстук.

— Из-за тебя даже Егор Дмитриевич из запоя вышел! — приветливо улыбнулась мне Нина Валерьевна, заходя в камеру и садясь на краешек кровати. Передав севшему мне здоровенную кружку вкусного горячего кофе, она раскрыла папку, что удерживала под мышкой, а затем, в ожидании, пока полакомлюсь, уставилась в нее с почти сексуальным интересом.

— Горе-то какое, — вздохнул я, отхлебнув, — А как его обратно загнать?

— Ой, хватит, — фыркнула ученая, не отрываясь от папки, — Как будто ты не знаешь, что такое профессиональная деформация!

— Ага, знаю, — покладисто кивнул я, — Сначала деформируют меня, потом деформирую я.

Гражданка Молоко выпучила глаза и закашлялась.

— Вы меня правильно поймите, Нина Валерьевна, — пользуя случаем и неудобным состоянием трясущейся женщины, продолжил я, — Так-то всё понимаю. Пока наши корабли бороздят просторы, а целину продолжают уже двадцать лет поднимать всем народом, пока красные флаги стройными рядами… ну вы поняли, да? У меня в груди бьется вполне нормальное сердце патриота и русского человека. Но оно обливается кровью, когда я вижу, как светило советской науки, уникальный разум, лауреат многих премий и вообще выдающийся человек начинает демонстрировать признаки неумолимой морально-нравственной деградации, относясь к ближнему своему товарищу, брату и другу, то есть ко мне, как к морской подопытной свинке. Мой долг как советского человека — немедленно прекратить страдания психически изувеченного существа, дабы не роняло оно высокое звание человека, которое мы уже почти сто лет всей своей страной пытаемся поднять повыше!

Женщина долго вглядывалась в мое честное, а местами даже одухотворенное табло, а затем, задумчиво хмыкнув, выдала:

— Не повезло тебе, Витя. Ни в жизни, ни сейчас.

— Это почему? — попытался я заломить одну бровь, уже откровенно дурачась, но впечатления не оказал. Настроение было хорошим. Ровно в одну выжившую китаянку.

— Потому что тут, — потрясла женщина бумагами, — У меня четкое заключение от аналитиков. Пробуждение способностей, трансформа, развитие. Всё идёт через предельный стресс и ломку. Иначе никак, можешь глазками не хлопать. Заключение уже визировано и послано в Москву, так что с товарища Лещенко очень много обвинений снимут.

— Умеете вы обрадовать, — скривился я, — Хрен с ним, с Лещенко, с вами лучше. А насчет стресса можно подробнее?

— Можно, конечно, — кивнула достойная дама, — Но лучше не нужно. Просто попробуй превратиться в туман.

— Страшно, — поёжился я, — Но надо. Только из камеры выйдите.

— Не выйду, Витя, — улыбнулась мне товарищ Молоко, — Так давай.

— Ви що, с глузду зъихалы?!! — почти кукарекнул я, отъезжая на жопе подальше от психопатки и поджимая под себя ноги.

— Давай-давай, мой эрудированный.

— Ни за что! — отчеканил я, — Хрен там плавал и нырял. Ни в жизнь. Удерживать себя — было больно! И неприятно! А сдвигать так вообще кошмар!

— Витя…, — предприняла воззвать ко мне ученая, — Ты мне веришь?

— Относительно, — осторожно признался пытающийся вжаться в угол я, — Как и завещал нам товарищ Эйнштейн. Всё относительно! Кроме моего нежелания повторять то, через что я прошёл!

— Так, давай зайдем с другой стороны. Поговорим как логик с логиком, — подняла пухлые ручки она, — Смотри, любой адаптант проходит трансформацию за пару недель после объединения с артефактом, так? Так. Что за это время происходит? Источник у него уже есть, изначально, а значит, организм готовится. Медленно и последовательно рекомбинируются гены неизвестным нам, но безопасным для жизни человека способом. Обычный хомо сапиенс за это время превращается в неогена всегда спокойным и почти безболезненным для него способом. Ты — нет. Твоим родителям достались крайне мощные и свежие радужные артефакты, которые, как я подозреваю, хоть и почти никоим образом не воздействовали на их внешность, но реконструкцию генома проводили весьма глубокую. Это как… представь себе передачу про спортлото, где ведущему нужно достать около десяти миллионов шариков с цифрами? Он их может доставать быстро, может очень быстро, но времени это займет много. Итак, моя теория заключается в том, что надежда твоих родителей на совместного ребенка оправдалась только за счет того, что они действительно успели тебя зачать раньше, чем процесс трансформации затронул их способности к размножению. Но… тебе достался неполный геном. Два огромных… генетических кубика-рубика, которые продолжают вращаться, перебирая комбинации. И только если происходит нечто, что случилось вчера, либо до активации источника… хлоп! Раз! Что-то в тебе становится стабильным. Навсегда. Сейчас ты должен превратиться, Витя, но не позволить себе накрыть меня. Это выйдет легко, я уверена настолько, что готова рискнуть, слышишь?

— Либо вы приняли препарат, изменяющий сознание, — хрюкнул я. Нет уж, именно моя роль ошеломлять логикой, эрудицией и интеллектом, изливающимися из уст 18-летнего сперматозоида. Ученые должны выражаться примитивно, но ясно.

— Умный мальчик. А теперь не **и мне больше мозги, а делай как сказано! — из-под маски доброй понимающей тетушки с рыком выглянула голодная до горящих изб и бегущих коней русская женщина. Ржать в этот момент меня бы не заставили никакими плюшками.

Ну и пошла она, тетка страшная!

Я знал, что может быть больно. Боялся этого до ледяного пота на пятках. Слишком страшная боль, слишком жуткие ощущения ломающегося всего и везде тела, а хуже всего — холодный разум, воспринимающий эти деформации псевдоматерии как некие обезличенные данные. Нет, не так. Хуже всего, когда ты снова живой, дышащий, а на тебя накатывают воспоминания. Не на сознание, хрен бы с ним, а на тело. Слышали, мои несуществующие товарищи, о гипнотизерах, способных заставить пациента поверить, что его обожгли сигаретой? Ожог появляется. Тут тоже самое, только без внешних повреждений, но в мозгах? О… там все хуже, чем ожог.

Но я всё равно превратился. Человек — трусливое, слабое и жалкое животное, но в нем большой потанцевал! Можно раздраконить его разум возмущенный, и он, гордый и разумный, с криком и поясом шахида бросается навстречу своим 60-ти девственницам. В его груди может биться сердце героя, и человек идёт на смерть за страну, родных, красное знамя, во имя богов, императоров и даже их всех, вместе взятых. А еще есть логика.

Логика мне сказала, что так или иначе, но превращаться придётся. Местные условия — идеальны.

…и я превратился.

В жизни каждого нормального человека, наверное, вообще всех, что когда-либо рождались, наступает такой момент как запор. Ну вот не заходишь ты по большому пару-тройку дней к незаменимому своему белоснежному другу. А потом как зайдешь! Как выдавишь… нет, как вылетит из тебя всё накопившееся, всё ненужное, всё тяготящее! Как ты потом всё это увидишь! Как скажешь тихонько «ого!»! С придыханием! Как пойдешь потом походкой, приобретающей легкость и свободу с каждым новым шагом!

Вот приблизительно такое же, только в тысячу раз сильнее, испытал я. Именно испытал. Теперь я чувствовал в этой форме! Далеко не только чувствовал!

Неслышно вопя от охватившего меня восторга, я, вытянувшись узкой белой многометровой глистой, суматошно нарезал круги по стенам камеры, с большим запасом огибая сидящую на койке женщину, оживленно жестикулирующую и издающую ртом очень неприличные звуки, призывающие целый ряд ученых мировой и региональной величины как следует лизнуть у дражайшей Нины Валерьевны, ибо они козлы тупые и ограниченные, а она — маладец!

Это было волшебно. Это была потрясающая, немыслимая, восхитительная, совершенно непредставимая раньше свобода! Пусть я был велик, пусть был жутко похож на огромную и чрезмерно длинную змею (червяка), но при этом передний конец этой змеи (червяка!) летел туда, куда стремилась мои душа и разум!! Летел!

Наяву, а не во сне!

— Алена, включи вентиляцию на пятерку, — зачем-то попросила странное пришедшая в себя Нина Валерьевна, — Что-то Витя увлекся.

И мне тут же стало грустно. Плохо быть длинным червяком из дыма, которого пытаются выдуть из помещения. Далеко не так плохо, как раньше, когда приходилось тужиться всем мозгом, стараясь не всосаться в вытяжку, но достаточно, чтобы любые мечты о полете Великого Белого Глиста под синим небом Стакомска потускнели и потрескались. По крайней мере пока.

Пришлось скукоживаться обратно, утешая себя мыслями, что у меня есть свои апартаменты, с закрытыми объёмами и Палатенцом. Там и налетаюсь!

— Ну вот, Витя, с этим тебе теперь и работать, — вновь улыбнулась мне куратор, — Теперь это полностью стабилизированная способность. Контроль ты уже показал неплохой, но я верю, что ты сможешь овладеть ей куда лучше. А теперь собирайся домой, тебе завтра на учебу. Мы пока будем продолжать вести подготовку для тестирования твоего тумана. Кое-что вроде намечается.

Уходя, я не заметил, как Нина Вальерьевна, проведя рукой по плиткам стены, впритирку к которой я носился, подняла брови, рассматривая свои пальцы, слегка тронутые влагой. И как потом она неслась в лабораторию, крепко сжав кулак, тоже не видел.