Высматривая путь. Том I (СИ)

Часть 5. Утопленница

В нос ударил запах застывшего воздуха. Свежий, чуть сладковатый и пробирающий будто бы до костей. Эскель пошевелил носом, принюхиваясь. Быть грозе. Сделав глубокий вдох, он блаженно прикрыл глаза. Конь мерно покачивался под ним, а терпкий запах лошадиного пота, которым тянуло от черной гривы, совсем не раздражал. А скорее наоборот — успокаивал и заставлял забыться. Ветер принес долгожданную прохладу, выбивая заправленные за уши темные пряди волос. Ведьмак любил пересекать большак. Тут было все уже до такой степени родное, что со временем он перестал так настойчиво ждать зимы и рваться обратно в холодную крепость. За все те годы, что он провел в долине, она, может, и стала для него своеобразным домом, но не полноценно. Пусть и по молодости он отчаянно пытался вспомнить, кем он был до того, как его забрал старый ведьмак, кем был рожден и главное — где. Он самоотверженно пытался воскресить в своей памяти хоть что-то. Хотя бы какие-нибудь крупицы, осторожно собрав которые он, вполне вероятно, смог бы успокоить свои душу и разум. Даже прибегал к помощи чародейки. Она была до боли сговорчивой, но тот грустный взгляд, которым она смотрела на него, когда он озвучивал свою просьбу, Эскель не забыл до сих пор. Так случилось, что крупиц он так и не отыскал, а душу и разум успокоило время.

В небе громыхнуло так, что конь громко заржал и чуть было не встал на дыбы. Благо всадник вовремя опомнился, наклонился вперед и послабил поводья.

— Э-э-эй, тише, тише, Василек. Ты чего так струхнул-то?

Тот зафырчал, немного погарцевал на месте и громко заржал.

— Ну все, успокойся. Тише, — натянув поводья, ведьмак вывел его на дорогу и слабенько пришпорил. Конь фыркнул еще раз, но относительно спокойно двинулся вперед.

Деревянная арка и колышущаяся на ветру табличка с выкрашенным красным крестом, прикрепленная к своду веревками, появились перед Эскелем как-то неожиданно. Громыхнуло еще раз, и темное небо прорезала вспышка молнии. В этот раз он быстро повел коня вперед, мысленно благодаря судьбу за то, что позволила ему добраться до того, как пустится ливень.

Пока он совладал с брыкающимся ни с того ни с сего Васильком, пока снял седельные сумки, пока достал из-за креплений седла мечи, то все-таки полило. Да так полило, что на пороге корчмы он появился до нитки промокший и раздраженный.

С грохотом распахнув деревянную дверь, ведьмак уверенно шагнул внутрь. Лицо тут же обдало жаром и запахом самогона. Желудок жалобно заурчал, а из груди вырвался тихий стон облегчения.

— Добро пожаловать, милсдарь, — после неловкой паузы заговорил корчмарь.

Эскель неуверенно кивнул и смел ладонью с лица прилипшие мокрые пряди.

— Чего изволите? Комнат не сдаем, но вас можем устроить за печью. Там аккурат места вам хватит. Согреетесь, просохнете и отдохнете с дороги, — закинув на плечо светлую тряпку, он еще раз осмотрел ведьмака и, вздохнув, достал из-под деревянной поверхности рюмку и бутылку.

— Самогончиком буряковым не желаете ли взбодриться?

— Не откажусь, — стянув с рук мокрые перчатки, мужчина двинулся к столу.

— Нам тут выродки ни к чему! — послышалось из глубины зала. — Мало собак одичавших и утопленников этих?

— Та тише ты, Вацлав, — шикнул кто-то, а после послышался звук удара чего-то тяжелого о что-то деревянное и скрип ножек лавки по полу.

— А я что, смолчать должен? У нас тут выродок ошивается! Девок еще наших зачарует или деток покрадет!

— Не нужны мне ваши девки и дети, — подал хриплый голос Эскель, осушив вторую стопку.

— Да врет он все, ирод поганый! Вы на рожу его поглядите! Страхолюдина какая! Все знают, что отродье ваше бесчинства творит! Детей забираете прямо с хат!

Ведьмак перевел взгляд на корчмаря. Тот налил ему еще. Две монеты зазвенели по деревянной поверхности стола.

— Эй, Богумил! Ты чего этого выродка не погонишь взашей? — все не унимался Вацлав и, кажется, его сдерживали от драки только два меча, которые Эскель любовно поставил у ног, оперев о стенку стола.

— А ну сядь и хлещи дальше свою бормотуху! И скажи спасибо, что я тебя взашей не погнал. Уже сколько дней не просыхаешь тут? А мастер отогреется да, может, проредит утопленников-то наших, — корчмарь спрятал бутылку под стол и, скинув с плеча тряпку, поманил рукой Эскеля за собой.

— Да чего это мы сами со своими утопленниками не справимся?! — врезал кулаком по столу мужик, переворачивая початую стопку.

— Да сядь ты уже! — закричало мужичье за столом и потянув Вацлава за рубаху, быстро того усадили. — Выпей и успокойся.

Ведьмак подхватил мечи, поправил на плече сумки и побрел за корчмарем.

— Вы уж не серчайте, милсдарь, — начал тот. — Вацлав мужик хороший, токмо пьет не просыхая после того, как дочь его снасильничали, а она возьми да утопись в реке. Они ж в Яворнике жили. А теперь он тут все время высиживает. Работу какую для местных сделает, а что заплатят — пропьет.

— А что за утопленники у вас тут? Дочка что ли из реки ночами выходит?

— Ой, Боги. Вы что говорите такое? То злыдни нам покоя не дают. Да и то не всегда. Как река зацветет по жаре, так и лезут оттудова, как говно из… ну вы поняли.

— Понял-понял. Завтра на рассвете прорежу ваших злыдней.

— Сколько хотите-то?

— За злыдней?

Корчмарь кивнул и отодвинул льняную штору. За ней была та самая печь, а еще огромные стеклянные бутылки с самогоном. Эскель вздохнул. С таким раскладом ему и напиваться не придется. Парами бражными надышится и спать завалится.

— По пять крон за штуку, — ляпнул ведьмак сумму наугад, авось пройдет. — Языки навырываю, принесу сюда. Сколько языков насчитаешь, столько и заплатишь.

— Добро, мастер, — корчмарь переставил две бутылки к стене. — Вы уж извиняйте. Только нацедил, а Ягна еще в поруб* не снесла.

— Утром заплачу за ночлег. Как с утопцами разберусь, — закинул мечи и сумки на печь ведьмак, а сам принялся стаскивать сырую куртку с плеч.

— Как угодно будет, милсдарь. Я вам тут шторку прикрою, и никто вас не потревожит.

— Спасибо, — ведьмак взялся за сапоги.

— Опочивайте. Покойной ночи.

Разделавшись с одеждой, Эскель разбросал ее по печи, где нашел место, а сам подтянулся и залез на неё. И, судя по измятой подстилке, на ней уже кто-то лежал до него. Скорее всего, корчмарь отдыхал. Сама печь была достаточно большой, так что уместиться даже такому, как ведьмак, не составило труда. Отодвинув мечи и сумки к стене, он закинул руки за голову и устроился поудобнее. Рубаха лежала неподалеку — сохла, а штаны неприятно липли к ногам. Но ничего. За ночь должны просохнуть даже на нем. Тепло от печи шло хорошее. Легкий запах перебродившей браги дурманил голову, а от тепла и тихого потрескивания догорающих поленьев клонило в сон. Шум в корчме постепенно затих, свечи погасли, а громкие шаги уже не прогоняли пьянящую дремоту. Эскель, мерно дыша, пребывал в состоянии слабой неги. Тело приятно ныло от долгого пребывания в седле, да и усталость брала свое.

Он и не услышал тихую девичью поступь, и не уловил легкий аромат полыни. Лишь вздрогнул и приподнялся на локтях, когда штора резко распахнулась и на него уставились два огромных глаза, в которых плескались блики от зажженной свечи.

Девушка лет шестнадцати глядела на него в полном недоумении и лишь открывала и закрывала рот, намереваясь что-то сказать, но ни звука так и не издала.

— Прости. Я напугал тебя, — решил прервать неловкое молчание ведьмак. Лишь позже, опустив глаза чуть ниже, заприметил, что девка-то была в ночной сорочке, а налитая грудь ее призывно выглядывала сквозь легкую светлую ткань, а при свете пламени свечи она выглядела особенно завораживающей. Собственно говоря, как и вся девичья тонкая фигура и черные волосы, заплетенные в свободную косу, которую она так деликатно перебросила через плечо, дабы скрыть проступающую наготу.

— П-п-прростите, милсдарь… я-я-я не знала, что… — залепетала она, а Эскель взмолился, чтобы она прекратила вот так смотреть на него и шевелить своими пухлыми бледными губами.

И он молчал. Просто смотрел на нее и ждал, что же произойдет. В одно мгновение он и забыл о своем увечье, которого до сих пор все еще немного стеснялся, и о том, что лежит на печи голый по пояс, и что согнутое колено очень удачно прикрывает то, что пока такой юной девице видеть не стоит.

— Я возьму только бутылку для…

— Бери, — выдавил из себя ведьмак, стараясь не смотреть на то, как она приблизилась к печи, глубоко наклонилась, вытаскивая из неизвестных ему закромов небольшую бутылку, и как быстро просеменила к выходу, не забывая плотно задернуть за собой штору.

Сделав глубокий вдох, он снова лег и уставился в потолок. Да, он заметил, как перепугалась она, взглянув на него. Как искривились ее губы, когда взгляд преместился правее по лицу, и как вздымалась ее грудь от учащенного дыхания. Да и что греха таить, он прислушивался к ее дыханию. Тяжелому и быстрому. Она боялась его — это не ново. Собственно говоря, как и не ново то, что в ее глазах он увидел отвращение. Выдохнув, ведьмак решил побыстрее успокоиться и постараться уснуть. Утром ему еще утопцев проредить нужно.

— Эскель?

Он вздрогнул и распахнул глаза. Теплый девичий голос позвал его так неожиданно, что заставил даже стушеваться. Прохладный ветер донес влажный запах цветущей реки. Шелест камыша резанул по слуху, заставляя принять сидячее положение.

— Эскель, это ты?

Он снова услышал этот голос и заозирался по сторонам. Никого не увидел, но медальон на шее едва заметно дрогнул. Это ведьмака и насторожило. Сделав глубокий вдох, он все же поднялся на ноги, едва не поскользнувшись босыми ногами на отчего-то влажной траве. Находился он аккурат недалеко от берега реки. И место это казалось ему до боли знакомым, хотя в той местности, где он был, все реки были похожи и одинаково красивы.

Внезапно до его слуха донесся тихий всплеск воды. Затем еще один. И еще. Будто кто-то резвился, но как-то осторожно, без остервенения. Ноги сами понесли его ближе к воде, а медальон на шее тем временем дрожал все сильнее. Это заставило напрячься и вытянуться словно струна. Оказавшись на берегу реки, ведьмак осмотрелся. На небе краснел закат. Солнце намеревалось вот-вот скрыться за лесополосой на горизонте. А это значит, сумерки были уже очень близко. Всплеск воды вернул его взгляд на водную гладь, по которой пошли круги. Запах зацветшей воды усилился, а в голове появилась до ужаса навязчивая идея подойти еще ближе к кромке берега. Впрочем, медальон подозрительно затих и больше не подрагивал на груди, а значит, что и волноваться было не о чем. Но от осознания этого расслабиться все равно не получилось.

Сделав несколько шагов вперед, мужчина почувствовал, как прохладная вода приятно лизнула пальцы ног. Где-то вдалеке послышалось пение кукушки и от сердца почему-то резко отлегло. Присев на корточки, он потянулся к воде и зачерпнул ее руками. Умыв лицо раз-другой, он внезапно вздрогнул, резко ощутив чье-то присутствие. Над гладью воды возвышались два васильковых глаза и внимательно наблюдали за ним. Он долго всматривался в них. Они привлекали его, манили, гипнотизировали. Еще мгновение, и глаза эти оказались совсем близко. А вместе с ними из воды показалось тонкое бледное девичье тело. Она шла к нему, словно дева речная, — медленно и величаво. Черные мокрые волосы облепили острые плечи и вздернутую небольшую грудь. Поступь у нее была тихая, практически невесомая. А меж тем, взгляд приковывали лишь васильковые глаза.

— Я ждала тебя, Эскель.

Этот певучий голос, казалось, проник в само сознание, заполняя и затуманивая его. Ведьмак выпрямился, провел мокрыми руками по волосам, убирая надоедливые пряди назад, но взгляда не отвел.

— Я так ждала тебя, — все продолжала дева. — Как только я увидела тебя, сразу захотела прикоснуться. Такой сильный, такой ладный, такой прекрасный.

Последнее слово до боли остро кольнуло в самой груди. Будто кто иголку вогнал, да покрутил, чтобы наверняка достала в самое сердце. А тем временем дева оказалась совсем близко. Она приложила маленькую ладонь к его лицу. Тонкими холодными пальцами огладила пересекающий правую щеку шрам. Поднялась к самому уху, а после плавно переместилась к губам. Подушечки ее пальцев были мокрые, холодные, но до боли нежные. Они ласкали так, как его еще никто не ласкал. Они вели по изуродованной и вздернутой вверх из-за увечья верхней губе, перемещались на нижнюю, а после — на подбородок, шею и на грудь. Но Эскель будто бы и не замечал этого. Все его внимание было приковано к огромным васильковым глазам. Прекрасным и таким безжизненным. А когда губы девы оказались достаточно близко, чтобы ощутить ее прохладное дыхание, было поздно.

Появилось ощущение, будто он что-то упустил из виду или не придал чему-то важному значения. Ему казалось, что он окончательно утонул в ее прикосновениях, в ее глазах и в этом томном поцелуе. Она целовала его медленно, осторожно, смакуя каждое мгновение. Внутри все стянуло тугим узлом, а внизу живота приятно заныло. Много ли ласки было на его веку? Уж меньше, чем хотелось бы. Да и что за ласка то была, когда за нее нужно платить золотой кроной? Руки сами потянулись к ней, сами обвили тонкую талию, сами прижали к своей груди. Она зарывалась обеими руками в его длинные волосы и жалась так тесно, что он чувствовал ее холодное и мокрое тело каждой клеточкой своей кожи.

— Ты такой горячий, такой… — зашептала дева, едва сумев оторваться от него. — Живой, — добавила она тогда, когда он потянулся за новым поцелуем.

Медальон подпрыгнул так, будто его пытался кто-то сорвать с шеи.

— Мастер ведьмак!

Он услышал это за спиной и хотел было обернуться, но не смог. Манящие глаза не отпускали его, не давали отвлечься.

— Мастер ведьмак! — все не унимались за спиной.

Он пытался повернуться. Он искренне хотел, но руки сами, словно не подчиняясь его воле, ласкали тело водной девы, оглаживали округлые бедра, сминали упругие ягодицы.

— Эскель, черт тебя дери!

Закричали будто в самое ухо. В одно мгновение он обернулся, краем глаза увидев высокую девушку в белой вышитой рубахе, в подпоясанной балабонами*** юбке и с распущенными русыми волосами. Она смотрела на него с такой невообразимой злостью, что ему стало не по себе. А в следующее мгновение его затянуло под толщу воды. Настолько резко, что он едва успел сделать вдох. Тянуло его долго, будто кто-то за ноги держал. Вода была мутной и холодной. Водоросли неприятно касались оголенных участков кожи. А через мгновение перед ним снова появились васильковые манящие глаза. И они пытались залезть в разум, пытались одурманить. Но в этот раз не получилось. В голове отчетливо звучал рассерженный девичий голос, будто отрезвляя.

— Эскель, не отталкивай меня. Прошу тебя…

Донеслось до него как из-под толщи воды. А когда удалось, наконец, вернуть концентрацию, перед глазами предстала истинная владелица столь прекрасных васильковых глаз. Бледно-синяя кожа, совершенно белесые глаза и болезненно-худые длинные руки теперь не казались такими манящими. Сделав несколько гребков к поверхности, ведьмак понял, что просто так ему не выбраться. Он был слишком глубоко, да и за ноги все же держало что-то, утягивая ко дну. Он боролся до конца, как мог, изо всех сил. Ровно до тех пор, пока воздух не начал заканчиваться, а в глазах не стало темнеть. Только тогда он увидел, как рука тянется к нему. Как хватает его за запястье и как тянет наверх. Он готов был поклясться, что это было настоящее чудо. Воистину — чудо!

Эскель резко распахнул глаза и сел. Сердце стучало как бешеное, а сам он был весь в поту. Печь практически уже не грела, а сквозь штору неуверенно пробивался солнечный свет. Да, он был в корчме, на печи. Ровно на том месте, где и лег вчера. Смахнув с лица остатки сна, он неспешно соскочил на ноги и принялся торопливо одеваться. Благо, что одежда просохла как нужно.

Вышел в зал он в расхристанной рубахе навыпуск, в перекошенной куртке и со связкой мечей. Даже сумок своих не захватил.

— Мастер? — услышал он голос корчмаря и дернулся. Нервы были натянуты как струна. Но желание разобраться, что за чертовщина тут творится, было сильнее. — Как спалось, мастер ведьмак? Никто не тревожил? — заприметив некую растерянность и озабоченность Эскеля, продолжил корчмарь.

— Хорошо спалось. Тепло. Только дочь вашу перепугал.

— Дочь? — Богумил как тер тряпкой деревянный стол, так и застыл. — Но мастер, у меня нету и в помине никакой дочери. Ягна так и не смогла разродиться.

— Нет дочери? Тогда кто же… — начал было ведьмак, пока не вспомнил вчерашний разговор. — Ах вот оно что.

— Что приключилось, милсдарь? — корчмарь взволнованно уставился на Эскеля.

— Ты говорил, что тот мужик, Вацлав, пьет не просыхая из-за того, что его дочь утопилась. Расскажи мне все, что знаешь.

Богумил какое-то время смотрел неверящим взглядом на него, будто не понимая, шутит ли мастер или нет. Но после недолгой паузы все же принял решение заговорить.

— Значит, случилось это прошлой весной. Ладная была девка эта. Имя у нее еще такое было. Шло ей как влитое — Соломея. И характер покладистый у нее был. А красоты какой! Не описать, мастер. Повадилась она сюда ходить с Вацлавом. Он раньше-то охотником был. Что подстрелит, то сюда тащит. Мы разделывали, продавали. Ему, конечно, тоже доля причиталась. Соломея и та при деле была. Подсобить могла. А похлебку такую варила. Ой, не передать, мастер. Все село сходилось на запах.

Эскель положил на скамью мечи, а сам оперся о стол поясницей и скрестил на груди руки. А корчмарь продолжал:

— Значит, был у нас, ну как был, и сейчас есть, наверное, — мужик один. Колек зовут. Ушел он отсюда, а куда подался — неизвестно. Давненько у него деньжищ было немерено. А потом то ли пропил все, то ли проиграл, черт разберет. Словом, положил он глаз на нашу Соломею. Он к ней и так и этак, а она ни в какую. Говорила, что для мужа себя бережет. Да и ей было лет пятнадцать отроду тогда. А он-то старше был ее. Да намного.

Эскель поджал губы. Знавал он, чем такие истории заканчиваются.

— Ох, сударь. Скажу я вам, тяжко мне говорить о том, что случилось. Но раз вы просите, — корчмарь замолк, уставившись в одну точку на столе, а после ломанулся к полкам, схватил рюмку, налил самогона и опрокинул в себя. Но рассказ продолжил: — Значит, ушел по обыкновению Вацлав на охоту, а Соломея при корчме осталась. Я ей поручил бурячка мне натаскать для самогону. Понемножку, чтоб уж больно не надрывалась. Носила она мне буряк, носила… А потом я гляжу — ее нет. Пропала. Я ж позвал Ягну. Вдвоем-то оно сподручней искать. Икали мы, мастер, искали и… — Богумил налил себе еще, а когда выпил, то, махнув рукой, продолжил: — Лучше б и не искали ее вовсе. Это уж потом мы узнали, что Колек этот, чтоб его подняло и перевернуло, — в сердцах бросил он, — подстерег нашу Соломейку и затащил ее в стойло. А в стойле-то что? Коней нет, то и мужичья нет. В общем, снасильничал он ее там. Кровищи было столько, что мы уж думали, что он еще и того… порезал ее чем.

— А потом она пошла и утопилась в реке?

— Ну не сразу, милсдарь. Как Вацлав вернулся, то грозился всю корчму перерезать. Но никто ж не знал, кто ее снасильничал-то. А девка молчала как воды в рот набрала. Даже слезинки не проронила. Потом забрал Соломею свою Вацлав и вернулся в Яворник. А той же ночью, бабы говорят, пришла Соломейка к реке нашей, вся в белом и босая. Видать в сорочке ночной. Это ж шла она с самого Яворника. Ночью и одна! Представляете, мастер? И как зашла в воду, так и не вышла. Ну а потом Вацлав запил, Колек пропал из села, а нас утопленники затерзали. Полезли из реки, как говно из… ну вы поняли.

— А Соломею кто-то потом нашел? Тело ее.

— Никто не нашел. Она как в речку канула, так и ее никто и не видал.

Эскель задумчиво почесал правую щеку, а после перевел взгляд на корчмаря.

— Милсдарь. Вы что же это, думаете, что к вам Соломейка наша ночью захаживала?

— Я почти в этом уверен, — выдохнул Эскель. — Запамятовал я, а ведь у нас Деды** как раз на носу.

— Верно, мастер.

— А Соломея ваша — зало̀жная покойница, выходит.

Богумил призадумался на мгновение, а потом громко вздохнул.

— Это что же, мастер, Соломейка нас утопленниками травит?

— Не думаю, что это связано. Но, может быть, стягиваются они как раз на энергию вашей утопленницы. Думаю, что это не утопцы даже. Те более равнодушны к колебаниям энергии. А вот топляки или плавуны — другое дело. В общем, чтобы не послужило причиной их захаживания в окрестности корчмы, Соломею нужно проводить в мир иной по всем обрядам. Могилку для нее приготовить, какие-то ее вещи, раз тела нет, захоронить. Чтобы отец горсть земли кинул да слово доброе сказал. А на Деды чтобы поминали Соломею как чистого усопшего. Это пока она является как бестелесный дух во снах и как видение наяву да в канун дней особо магических, а как силу наберет, может и в кого пострашнее обратиться. И особые дни ей будут без надобности.

Богумил уперся руками в стол и внимательно взглянул исподлобья на Эскеля.

— Я все сделаю. Есть вина моя в том, что с ней произошло. Отца ее приведу, захороним как полагается.

— Хорошо. А я обыщу берег. Может вещи какие ее найду да топляков прорежу.

— Спасибо вам, мастер. От души спасибо.

— Пока еще не за что, — схватив мечи и закрепив их ремень на груди, ведьмак покинул корчму.

Топляки и впрямь ходили по берегу, но в воду не совались. Боялись, видимо, как и предполагал Эскель. Что-то их притянуло сюда, а в воду не пускало. Перерезать их было несложно. Пусть они и были коварны, постоянно норовили окружить, но ведьмак совладал с ними быстро. Дольше языки вырезал, ей-богу. Сложнее было отыскать что-то, что принадлежало Соломеи на берегу. Следов-то было много: и чудовищ, и мужичья. Эскель обошёл берег порядка пяти раз, всё дивясь, как же достоверно ему во сне привиделось все это, вплоть до расположения камышей. Да даже каждый камешек лежал ровно на том месте, что и во сне. Впервые с ним такое произошло. Обычно полуденницы таким не промышляли, как и полуночницы, моровые девы, да и просто призраки. Здесь, выходит, был дух еще окончательно не обращенный. А какой ведьмак встречался с таким? Эскель не знал, но решил записать все, что видел и что сделал, чтобы помочь местным. Мало ли, вдруг потом кому-то хорошую службу сослужат его заметки.

Разорванные бусы с красными бусинами бросились в глаза слишком неожиданно. Да и вообще чудо, что он разглядел их в камышах. Собрав в руку всю свою находку, ведьмак принюхался. Пахло илом, а еще чем-то телесным и кровью. Снова. Но это было удивительно, ведь неизвестно, сколько эти бусы плавали тут в грязи. Определенно они принадлежали Соломее. Знал он это, даже чувствовал на каком-то ином, новом и доселе неизвестном уровне. Свои ощущения Эскель тоже решил записать. А пока сжал бусы в руке и направился обратно в корчму.

Местные и Богумил сработали быстро. Могилку выкопали аккурат под ивой, на берегу. Место там было хорошее, тихое и красивое. Вацлав стоял белый как полотно, но ничего не говорил. Просто невидящим взглядом смотрел перед собой и слушал, что ему говорил корчмарь. Похороны бус и еще нескольких вещей прошли быстро. Бабы рыдали, Богумил неустанно просил прощения, а Вацлав, упав на колени, пытался докричаться до разрытой могилы словами любви и сожаления. В конце концов, покончили с этим ближе к полудню. За топляков ведьмак деньги получил, да еще и не взяли с него плату за ночлег и сытный обед. Снарядили его провизией, почистили и причесали Василька да отправили восвояси.

Выехав на большак, Эскель пришпорил коня и мерно двинулся в сторону Яворника. А там до Дерева Висельников рукой подать. Решил переехать пограничный пост и двинуться на Карстен. Еды хватит на несколько дней, да и конь хорошо отдохнул. Но девушка эта, что обругала его, из головы не шла.

* — В словаре русского языка XI–XVII вв. поруб определяется как «темница в виде ямы или землянки, заделанная сверху деревом»

** — поминальные дни.

*** — балабон — (диал.) пушистый помпон на концах плетеного пояса (укр. «пояс-крайка»).

Комментарий к Часть 5. Утопленница

Бечено