Я побывал на Родине

В Москву!

Мы дождаться не могли, когда объявят о том, что можно свободно ездить по железной дороге. Тесть оказался прав: к концу июня действительно это распоряжение вышло. Прибавили и поездов. Жена ходила на базар каждый день и продавала по одной или по две вещи. К моменту отъезда мы были в полном смысле пролетарии, у которых только и имущества, что на себе. После того, как мы купили билеты (с помощью того же Василия Васильевича, так как мое появление у кассы могло быть замечено), у нас осталось всех капиталов восемьсот рублей. Я рискнул написать в посольство о своем скором приезде. Письмо было опущено прямо в почтовый вагон.

Выезжали мы, имея при себе только одну сумку с провизией и самыми необходимыми вещами; выезжали в страшном волнении. Только наша маленькая дочка спала себе тихонько, не подозревая о переживаниях своих родителей.

Провожала нас на вокзал теща. Она тоже очень беспокоилась. Вообще последнее время, после моего разговора с Василием Васильевичем на огороде, теща сильно смягчилась, а при расставании даже поцеловала меня, чем я был немало поражен. Она попросила меня «не покидать ее дочь» — это показалось мне совершенно диким: как это можно, вот так, за здорово живешь, покинуть человека, жену, да еще в такой трудный момент?! Нечего сказать, хорошенького мнения обо мне моя теща! Я, однако, обещал сделать все, что будет в моих силах, для того, чтобы моей семье жилось получше.

Не стану описывать в подробностях наше путешествие, скажу только, что из всех железнодорожных мытарств, которые мне довелось претерпеть в Советском Союзе, эта поездка была самой, так сказать, забористой. В те времена для того, чтобы попасть из Ейска в Москву, надо было делать пересадку в Тихорецкой. Туда мы доехали в купэ у Василия Васильевича. Там он с нами распрощался: он в тот день ехал в Краснодар. В Тихорецкой мы должны были сесть в один из двух поездов прямого сообщения идущих в Москву. Переночевав на вокзале, мы в двенадцатом часу вышли на перрон. Подошел первый поезд. Все двери были заперты изнутри. Масса народа бросилась к поезду, все начали карабкаться на буфера. Мы не рискнули этого сделать. Поезд ушел. Через полчаса подошел второй поезд — и повторилась та же история. Выхода не было: ведь и завтра будет то же.

Я помог жене залезть на буфер; она крепко держала ребенка, а я придерживал ее самое. Так мы и проехали приблизительно с час. Когда поезд стал замедлять ход, приближаясь к какой-то станции, все буферные пассажиры стали приготовляться соскакивать. Мы решили остаться сидеть на своих местах. Ведь билеты у нас были, мы ничего не боялись, кроме как — свалиться под колеса.

Как только остановился поезд, откуда-то выскочил железнодорожный энкаведист и, как коршун, набросился на мою жену. Он осыпал ее невероятно гнусными ругательствами, перемежая их упреками в том, что она-де, недостойна звания советской женщины и матери, если рискует ехать на буфере с ребенком на руках.

Я вступился, и когда энкаведист, от которого, кстати, несло водкой за три шага, потребовал предъявить документ, я показал ему свой французский паспорт, и это сразу значительно охладило его пыл. Он привел нас к начальнику станции, и тот устроил нас в следующем поезде, за что пришлось доплатить триста сорок пять рублей — «за скорость», как объяснил мне начальник станции.

Жалко было смотреть на огромную очередь к кассе — эти люди упорно стояли там, несмотря на то, что начальник станции предупредил их, что мест нет. Не знаю уж, каким образом, оказались два места для меня с женой, кажется, это была какая-то особенная «бронь». Я благословлял судьбу за то, что она послала нам того пьяного ругателя-энкаведиста. Иначе — пришлось бы и нам вот так же безнадежно стоять возле кассы, возможно, несколько суток.

В Москву мы прибыли после трех дней езды.