Я сказала правду

10

Конечно, и без снотворного можно сесть на поезд и куда-нибудь уехать. И действительно, если подумать, это была единственная альтернатива. Домой вернуться я теперь уже не могла, абсолютно точно. И вообще, теперь, когда все уже прочитали мои письма, мне совсем некуда было идти.

А чего я там только не написала!

Например, тете Эвелин! Если она узнает, что я жива, она придушит меня собственными руками. Наверное, ни Фолькер, ни дядя Корбмахер не обрадуются тому, что Фолькер не сын дяди Корбмахера. Ну, и тетя Эвелин, конечно же, тоже не обрадуется.

А что я написала этому Адриану из «Авроры»! Точно я уже не помнила, но была почти уверена, что описала ему в письме свою грудь. О боже!

Что я наделала? И что же мне делать теперь? Мне необходимо место, где можно надежно спрятаться. Но где найти такое место? Я напряглась и сделала вывод, что могу пойти только к одному человеку.

— Привет, подруга, — воскликнула Чарли. — Какой приятный сюрприз. Ульрих, поставь на стол еще одну тарелку. Герри пришла к нам на завтрак.

— А почты еще не было? — осторожно спросила я.

— Только что принесли, — как всегда, жизнерадостно ответила Чарли. — И еще доставили пакет из интернет-магазина детских товаров. Ужасно симпатичная крошечная одежка! Да, еще увлажняющее масло для детской кожи. Не терпится открыть посылку и все посмотреть. А почему ты с дорожной сумкой? — удивилась Чарли.

— Э-э… Так вышло, что я не могу вернуться в свою квартиру. Тетя меня заживо съест, если я там появлюсь.

— Чем эта старая карга опять недовольна? Ты что, забыла почистить перила на ее лестнице?

Ульрих — в одних трусах — похлопал меня по плечу:

— Доброе утро, подруга. Кофе?

— Да, пожалуйста. — Я плюхнулась на один из плетеных стульев, расставленных вокруг старого кухонного стола. На столе лежал большой толстый пакет в голубую и розовую полоску, а на нем — два письма. Одно из них от меня.

— Хорошо, а то Чарли теперь у нас пьет чай из фенхеля, — сказал Ульрих.

— Ты бы тоже пил, если бы тебе было так плохо, как мне. — Чарли села рядом со мной. — Про то, что тошнит по утрам, все вранье. Я чувствую себя отвратительно целыми днями.

— Я тоже, — сказала я и уставилась на свое письмо. Можно было бы схватить его и съесть. Этот номер я уже однажды проделала в школе с запиской, которую Чарли подсунула мне тайком.

«Дайте-ка сюда записку, барышня, — прорычал Роте. — Ну же, быстро! Считаю до трех. Раз, два…»

До счета три я успела засунуть записку в рот. Ничего другого не оставалось, потому что в записке было написано: «Роте — пузатый садист и неофашист», что, к сожалению, было правдой.

— Ты помнишь, как я спасла тебя от Роте, Чарли? — спросила я. — Мне тогда пришлось сто раз написать: «В Германии не принято есть бумагу».

— Да уж, методы воспитания и обучения у него и правда были средневековые, — сказала Чарли. — А ведь ему тогда было, ну, самое большее, лет сорок. Стоит задуматься. Если мне не повезет, он и моего ребенка еще будет учить. О, что это? Письмо от тебя, Герри? Мне? Ты что, не могла позвонить? — Она рассмеялась.

У меня внутри все опустилось.

— Знаешь, Чарли, я на прошлой неделе очень много пила и вела себя неадекватно… Прочитаешь это письмо потом.

Но Чарли в полном восторге вытащила листок из конверта и развернула его. Она пробегала глазами строчки моего письма:

— Почему ты пишешь… Да-да, к сожалению, это так… Нет-нет, ржавчину дезинфицируй не дезинфицируй… — Она хихикнула, потом на глаза ей вдруг навернулись слезы. Это она дошла до того места, где я писала, что она лучшая из всех, кого я встречала, и что я желаю ее дочери найти такую же подругу, как она. — О, как чудесно! Ульрих, Герри написала мне любовное послание. Ах, Герри, это правда? Как это мило!

Я закусила нижнюю губу.

— Такая замечательная идея могла прийти в голову только тебе… — Тут она нахмурилась — вероятно, дошла до постскриптума. Несколько последних предложений она прочитала вслух: — «Лучше удалить себе корни зубов без обезболивания, чем слушать, как Чарли поет». Поэтому, пожалуйста, воздержись от мысли исполнить на моих похоронах «Ave Maria» или нечто подобное. Потому что я не хочу, чтобы у людей, собравшихся около моей могилы, появились веские причины посмеяться от души». Что все это значит?

Ульрих потрясенно на меня уставился:

— Герри!

— Э-э… — Я не знала, что сказать, и лишь пожимала плечами.

У Чарли был очень сердитый вид.

— Это правда, Ульрих? Ты действительно говорил такое?

— Э-э… ну да, может, когда-то и говорил — точно не помню, — кивнул Ульрих. — Но Герри…

— Но ты ведь говорил это несерьезно!

— Ну, раз уж ты так прямо меня спрашиваешь, то я говорил это с определенной долей серьезности, — сознался Ульрих. — Но ты лучше спроси, почему Герри тебе…

— Ты хочешь сказать, что я плохо пою? — перебила его Чарли. — Я ведь очень много выступаю. У меня… куча заказов. В следующие выходные, например, я опять буду петь на свадьбе. Ты хоть знаешь, сколько раз я уже пела в церкви «Ave Maria»? Не говоря уже о песнях «Я берегу всю свою любовь для тебя»[15] и «Свеча на ветру»[16]!Я их пела столько раз, что уже и не сосчитаешь.

— Правильно, — согласился Ульрих. — Но поэтому Герри и не…

— Ты никогда не замечала, что везде поешь только один раз? — Я уставилась в пол. — Никто два раза тебя не приглашает.

— Ну да, потому что я чаще всего пою на свадьбах, а свадьбы у нормальных людей в жизни случаются не так уж часто. То же самое касается и похорон. Ульрих, ну ты же помнишь, как я почти заполучила тот контракт на запись диска? А ведь это была солидная компания! У них записываются звезды, а они хотели пригласить меня!

— Да, — произнес Ульрих. — Но это было до того, как они услышали твое пение.

Чарли словно остолбенела.

— Мне очень жаль, — сказала я.

— Да, мне тоже! — воскликнула Чарли. — Я вот уже десять лет пытаюсь сделать карьеру в этой области. И вот, наконец, кому-то пришло в голову сообщить мне, что я совсем не умею петь! Хорошие же у меня друзья, ничего не скажешь.

— Ну, ты, конечно же, умеешь петь, — возразила я. — Только плохо.

— То есть, ты хочешь сказать, недостаточно хорошо! Мне уже тридцать, а у меня, получается, нет профессии.

— Но у тебя же, есть я, — заявил Ульрих.

— Ой, да заткнись ты! — прикрикнула на него Чарли. — Вы оба ничего не понимаете в музыке. Вы абсолютно не музыкальны.

— Но и ты тоже, — сказала я.

— А ты вообще молчи, — напустилась на меня Чарли. — Хороша подруга! И вообще, чтобы сказать мне такое, необязательно было писать письмо! Не беспокойся, на твоих похоронах я петь не буду! Только танцевать! — Она запнулась и снова посмотрела на письмо. — А что это за чушь с похоронами?.. И почему ты даришь мне свою подушку с розами?

Я снова опустила глаза.

— О боже! — прошептала Чарли.

— Я сразу же понял, как только ты сюда вошла: что-то не так, — произнес Ульрих. — У тебя был такой взгляд…

— Герри. — Чарли смотрела на меня большими глазами, ухватившись рукой за сердце. — Пожалуйста, скажи, что ты не хочешь этого делать.

— Я хотела это сделать. Ты даже не представляешь себе, как сильно.

— Пожалуйста, скажи, что ты не хочешь этого делать, — повторила Чарли, на этот раз в ее тоне послышалась угроза.

— Мне жаль. Все должно было быть совсем не так. Я все точно спланировала. Но потом горничная засосала все своим пылесосом. — Я заплакала. — А теперь все получили мои предсмертные письма, и я понятия не имею, что делать!

— Если тут кому-то и надо плакать, то мне! — закричала на меня Чарли. — Как ты могла так со мной поступить! Я ведь беременна! Ты хоть раз обо мне подумала?

— Я… но… эй, я ведь все еще жива.

— Слава богу! — завопила Чарли и чуть не задушила меня в объятиях. — Слава богу!

Понадобился целый час, чтобы рассказать Чарли и Ульриху мою трагическую историю. Причем во время рассказа Чарли семь раз вскакивала, и ее тошнило, из них пять раз, просто тошнило, а два раза стошнило в прямом смысле.

Поэтому я постаралась закруглиться как можно скорее и опустила некоторые философские аспекты катастрофы. И о нас с Оле я не стала рассказывать во всех деталях: например, не упомянула, что оба мы были более или менее голыми, — а лишь рассказала, как он, сам того не подозревая, не дал мне проглотить таблетки и в известной мере послужил причиной того, что они оказались на полу и пали жертвами пылесоса.

В то время как Ульриха больше всего заинтересовала часть истории, касающаяся Оле и Миа («так, значит, у этой рыжеволосой мегеры и правда роман?»), Чарли, несмотря на дурное самочувствие, удалось понять, что рассказ про Оле и Миа был лишь обрамлением истинной драмы, и постичь всю ее глубину.

— Значит, в эту самую минуту все твои друзья и родственники думают, что ты покончила жизнь самоубийством.

— Нет, не все. Только те, которые получили мои письма. — Я вздохнула: — А их немало.

— Твои родители?

— Хм, да.

— У тебя что, совсем крыша поехала? — завопила Чарли. — Да у них же инфаркт будет! Сейчас же им позвони и скажи, что ты жива.

Я затрясла головой.

— Этого я сделать не могу. Мама меня точно убьет.

— Но ты, же этого и хочешь, — иронично заметил Ульрих.

— Ты должна это сделать, — настаивала Чарли. — Тебе известно, я терпеть не могу твою мать, но такого она точно не заслужила. — Чарли вскочила и сунула мне в руки телефон. — Давай звони.

— Я боюсь.

— Позвони ты, — предложил Ульрих жене. — Герри в данный момент находится не совсем в здравом уме, ты что, не понимаешь? Она серьезно собиралась это сделать. Иначе она не стала бы посылать все эти письма.

— Поверить не могу, что она действительно хотела это сделать! Она хотела лишь… Она хотела только всех нас как следует встряхнуть! Это была глупая идея, возникшая спонтанно, правда, Герри? — попыталась уговорить меня Чарли.

Ульрих покачал головой:

— Герри не такая, Чарли. Она всегда все очень тщательно продумывает. Ей всерьез нужна помощь.

— Я ни за что не лягу в психушку! — заявила я. — Если ты это имеешь в виду.

— Конечно, нет, — заверила Чарли.

— Но тебя просто необходимо туда отправить, — задумчиво проговорил Ульрих. — Чтобы ты точно не бросилась под первый попавшийся поезд.

— Но я не принадлежу к типу «Анна Каренина», мой тип — «Мэрилин Монро», — возразила я. — Мне нужно снотворное, а оно в мешке для сбора пыли у горничной «Редженси Палас». Таким образом, никакая опасность мне в данный момент не грозит. — И что только на меня нашло! Нужно было вырвать у нее из рук этот чертов мешок для сбора пыли. Тогда сидела бы я сейчас себе спокойно в купе поезда и по одной вытаскивала таблетки из гостиничной пыли. Возможно, это и не самое лучшее, что может быть, но хоть какая-то перспектива, по крайней мере.

— Ладно, я сейчас позвоню твоим родителям, — заявила Чарли. — Чтобы избежать еще более серьезной катастрофы.

— Я пока пойду в ванную, — меланхолично сказала я.

— Ни в коем случае! — Ульрих схватил меня за локоть. — Там ножницы и бритвы!

— К типу «Харакири» я тоже не отношусь, — произнесла я и тоскливо окинула доску с ножами на серванте. — И очень об этом жалею.

Чарли уже набрала номер моих родителей:

— Да, доброе утро, фрау Талер, это Чарли. Шарлота Марквард. Эта ужасная Шарлота. Послушайте, фрау Талер, если вы уже успели прочитать почту… Еще не открывали даже? Хорошо, тогда лучше и не делайте этого вовсе… Да, письмо от Герри, правильно, именно его и не нужно читать, потому что Герри там такую чертовщ… ну, в общем, письмо это просто глупая шутка, нет, оставьте его! Не читайте его совсем. Черт, да почему же вы не слушаете, что вам говорят… С Герри все хорошо, правда, она здесь, стоит рядом со мной. Да, я тоже не понимаю, что все это значит, но… да, тут она права, вы все время говорите гадости о ее волосах… не читайте дальше, я же сказала, таблетки эти горничная… она стоит здесь живая и здоровая… да, но Клаус и правда был отвратительным придурком. Все, у кого зрение, слух, обоняние и так далее были в порядке, на дух его не переносили… Нет, Ханна Козловеки до шестнадцати лет читала книги про всяких там пони и выцарапала «Я люблю Черного Красавчика» на своем портфеле, алло? Послушайте меня, пожалуйста… Да, я ей передам, хотя, возможно, сейчас не самый подходящий момент… Но и вы должны, наверное… Фрау Талер! Вам сейчас нужно, наверное, позвонить всем, кому Герри послала предсмертные письма, чтобы не возникло паники… Да, я могу вас понять… нет, конечно же, тетя Хульда из-за этого не вычеркнет вас из своего завещания… Но это, же очень достойная профессия, вы можете гордиться, моя мама лопалась бы от… но… Э-э… знаете что?! Ничего удивительного, что у Герри депрессия! Вы ужасная мать, я давно хотела вам сообщить об этом!

Чарли нажала на кнопку «отбой» и швырнула Ульриху телефон:

— Эта чертова корова опять думает только о себе! Можно не беспокоиться, что у нее случится инфаркт. Она жутко зла на Герри.

— Думаю, она не одна такая, — произнес Ульрих. — Какого черта ты написала людям все это, Герри?

Да, действительно, какого черта я написала людям все это?

— Я должна уехать в Новосибирск, — прошептала я. — Мне нужно где-то спрятаться.

Телефон, который Ульрих все еще держал в руке, зазвонил.

— Пожалуйста, спрячьте меня!

— Герри, я думаю, лучше будет… — начал Ульрих.

— Пожалуйста!

— Но, Герри, такими вещами не шутят. И психиатрическая помощь…

— Я поселю ее в детской, — перебила его Чарли. — Там она день и ночь будет у меня на глазах.

— Спасибо, — сказала я. — Спасибо, спасибо, спасибо.

В доме моей тети все было тихо. Мы, пригнувшись, проскользнули мимо ее окон и осторожно поднялись по пожарной лестнице, бесшумно ступая мягкими подошвами. Сердце гулко стучало у меня в ушах, а руки тряслись так сильно, что я с трудом попала ключом в замочную скважину.

— Не понимаю, зачем я это делаю, — прошептала я. — Если тетя Эвелин меня тут застукает, всему конец.

— Но тебе, же нужны твои вещи, — тоже шепотом ответила Чарли. — Если бы я пошла одна, меня могли бы арестовать за ограбление. И потом, в любом случае твоя тетя будет безумно рада, что ты жива.

— Ты плохо знаешь моих родственников.

Когда мне удалось, наконец, открыть дверь, мы увидели, что нас кто-то опередил. А именно — тетя Эвелин. Она сидела за кухонным столом, запустив обе руки в мою шкатулку с украшениями.

Испугалась она не меньше, чем я, а может, и больше. Я остановилась как вкопанная и уставилась на нее, а она уставилась на меня.

Только Чарли удалось сохранить спокойствие, и она заявила:

— Добрый день! Извините за беспокойство. Мы хотели лишь забрать кое-какие вещи. И не пугайтесь, это не призрак Герри, она настоящая.

— Я вижу, — прошипела тетя Эвелин. — Доротея мне уже позвонила и сказала, что ты позволила себе сыграть в высшей степени греховную шутку. Лично я все равно ни на секунду в это не поверила.

— Извините, — запинаясь, пробормотала я. — Я не хотела…

— Твоя мать исправляет то, что ты натворила, — сообщила тетя Эвелин. — Она вынуждена звонить всем и объяснять, что у тебя даже на то, чтобы наглотаться таблеток, мозгов не хватило.

— Послушайте-ка, — начала Чарли.

— Если об этом узнает тетя Хульда… — сказала тетя Эвелин.

— А что ты, собственно говоря, ищешь в моей шкатулке с украшениями? — Меня внезапно обуяли стыд, страх и гнев.

— Ничего, — безапелляционно произнесла тетя Эвелин. — Хочу сразу же все прояснить: это уже не твоя квартира. Ты от нее отказалась. А учитывая то, что ты натворила, ты утратила всякое право жить здесь.

— И тем не менее, это вещи Герри! — воскликнула Чарли. — И украшения тоже ее.

Тетя Эвелин захлопнула шкатулку:

— Вы намекаете, что меня может интересовать это барахло… эта дешевка?

— Похоже на то, — сказала Чарли.

— Не нашла того, что искала, да? — не без злорадства спросила я. До меня дошло, что она хотела там найти. — Кольца с аквамарином и жемчужного ожерелья в шкатулке нет!

— Что за чушь? Хотя они принадлежат мне по праву, — заволновалась тетя Эвелин. — И ты прекрасно об этом знаешь.

Чарли решила игнорировать тетю Эвелин. Она достала из ниши мой чемодан и бросила его на кровать:

— Боже мой, Герри, да у тебя вещей-то осталось всего ничего. Что ты сделала с этой квартирой?

— Очистила от дерьма, — ответила я, не выпуская тетю Эвелин из поля зрения.

— Мне искренне жаль твою мать, — бросила тетя Эвелин. — Наказал же Господь такой дочерью. Безбожная маленькая ведьма — вот ты кто. Я всегда это говорила.

Гнев во мне пересилил остальные эмоции.

— Не называй меня больше ведьмой, тетя Эвелин!

— Но я, же не имею в виду ничего плохого. Ты такая чувствительная. Попробуй относиться к себе чуть менее серьезно.

— Ты уже заглянула в мой учебник биологии, тетя Эвелин?

— Ты имеешь в виду те гнусные намеки в твоем письме? — Тетя Эвелин скрестила руки на груди. — Слепой и тот увидит, что Фолькер — сын Райнера: те же волосы, кривые ноги, нос. Если ты надеялась таким образом посеять раздор в нашей семье, я вынуждена тебя разочаровать: свою желчь ты потратила понапрасну.

— Ну да, конечно, тетя Эвелин, тебе лучше знать. — Я взяла со стола свой ноутбук. — Этот Мендель, разумеется, ни черта не смыслил в генетике.

Чарли открыла ящик комода:

— Ну, хоть пара трусов-то у тебя должна была остаться?

— Остались только самые красивые, — ответила я.

— Ну, это всего три пары.

— Да, — кивнула я и вдруг пожалела, что выбросила все утягивающие трусы телесного цвета, которые стоили мне целого состояния.

— Квартира должна быть приведена в порядок, — вмешалась в мои мысли тетя Эвелин. — Еще нужно будет заново выкрасить стены. И вообще, будет лучше, если ты здесь проведешь ремонт, и, таким образом, нам не придется делать эту работу. Еще ты должна заплатить нам за три следующих месяца.

— Але! Да прекратите же вы, в конце концов! — вмешалась Чарли. — Ваша племянница чуть не покончила жизнь самоубийством, а вы вместо того, чтобы радоваться, что она все еще жива…

— Да это все спектакль, — заявила железным голосом тетя Эвелин. — Она это все устроила, чтобы наконец-то оказаться в центре всеобщего внимания. Точно так же она совершенно сознательно расколотила мейсенский фарфор. Я знаю ее с самого рождения и хорошо представляю себе, на что она способна.

Мое терпение лопнуло.

— А дядя Корбмахер мое письмо читал? — спросила я. — Или Фолькер?

Тетя Эвелин запричитала:

— Мы приняли тебя здесь, у нас, ты счастливо жила здесь все эти годы. И вот благодарность!

— Нет. Я не обязана выказывать вам свою благодарность. Если Фолькер был внимательным на уроках биологии в школе, он наверняка уже задумывался о несоответствии цвета своих глаз. Может, он даже пытался его сменить.

— Ты хочешь своими лживыми, подлыми намеками разрушить счастливую семью, да? — Тетя Эвелин бросила на меня злобный взгляд.

Чарли, запихнув в чемодан все, что попалось ей под руку, замерла, выжидающе глядя на меня.

— Я не хочу разрушать счастливую семью, — сказала я. — Но я также не хочу ни платить за три месяца, ни делать здесь ремонт. И если ты будешь на этом настаивать, я непременно помогу дяде Корбмахеру разобраться с теорией наследственности. Или даже не ему, а тете Хульде.

— Это шантаж, — прошипела тетя Эвелин.

— Если бы я сказала, что ты каждый месяц должна мне отписывать по тысяче евро, вот тогда это был бы шантаж.

— Какая подлость! — возмутилась тетя Эвелин.

Чарли застегнула молнию на чемодане и подняла его с кровати:

— Остальное заберем завтра.

— Я бы поставила на дядю Фреда, — заявила я. — По цвету глаз он подходит идеально.

Тетя Эвелин ничего на это не ответила и стояла, проглотив язык.