Японский любовник

АРИЗОНА

В декабре 1944 года — за несколько дней до того, как Верховный суд единогласно постановил, что граждане США, независимо от происхождения, не могут быть задержаны без причины, — военный начальник Топаза в сопровождении кортежа из двух солдат вручил Хейдеко сложенное треугольником знамя, а на грудь Такао приколол фиолетовую ленточку с медалью. От скорбной песни трубы перехватило горло у сотен людей, собравшихся вокруг, чтобы воздать почести Чарльзу Фукуде, павшему в бою. Хейдеко, Мегуми и Ичимеи плакали, а по лицу Такао было непонятно, что он чувствует. За годы, проведенные в концентрационном лагере, лицо его застыло, превратилось в ритуальную маску надменности, но сгорбленные плечи и угрюмое молчание свидетельствовали, что этот человек сломлен. К пятидесяти двум годам в нем не осталось ни способности радоваться новому ростку, ни мягкого юмора, ни почтительной нежности к Хейдеко. Героическая жертва Чарльза, старшего сына, которому следовало заботиться о семье, когда сам Такао будет уже не в силах, явилась ударом, который сломил его окончательно. Чарльз погиб в Италии, как сотни других американских японцев из 442-го пехотного полка, благодаря великому множеству медалей за храбрость прозванного батальоном Пурпурного Сердца. Этот полк, сформированный исключительно из нисэй, получил самое большое количество наград за всю военную историю Соединенных Штатов, однако семью Фукуда это никак не утешило.

14 августа 1945 года Япония капитулировала, и концентрационные лагеря начали закрывать. Фукуда получили двадцать пять долларов и билеты на поезд, следующий в Аризону. Как и другие эвакуированные, впредь они будут обходить молчанием годы унижений, когда были поставлены под сомнение их верность Соединенным Штатам и патриотизм; без чести их жизнь стоила очень мало. Шиката га най. Семье не разрешили вернуться в Сан-Франциско, да их ничего туда и не влекло. Такао потерял право на аренду земель, которые возделывал до войны, и право на съем дома; ничего не осталось от прежних сбережений и от денег, которые перед отъездом передал ему Исаак Беласко. В груди его постоянно шумел мотор, он кашлял не переставая и едва терпел боль в спине; Такао чувствовал, что не сумеет вернуться к тяжелому сельскохозяйственному труду, единственной доступной работе для человека в его положении. Судя по отсутствию всяческой активности, его мало заботила бедность семьи; ярость его замерзла и сделалась безразличием. Если бы не помощь Ичимеи, который упорно заставлял отца есть и выходить вместе с ним на прогулку, он остался бы курить в углу до самой смерти, в то время как его жена и дочь брали дополнительные смены на заводе, чтобы хоть как-то кормить семью. Иссэй в конце концов смогли получить гражданство, но даже это событие не вывело Такао из прострации. Он тридцать пять лет мечтал иметь такие же права, как и любой американец, а теперь, когда ему предоставлялись все возможности, хотел только вернуться в Японию, на свою поверженную родину. Хейдеко попробовала отвести мужа в Службу иммиграции и натурализации, но в итоге отправилась туда одна, потому что все немногие фразы, которые произносил Такао, сводились к проклятиям в адрес Соединенных Штатов.

Мегуми снова была вынуждена отложить изучение медицины и мечту о замужестве, но Бойд Андерсон, переведенный в Лос-Анджелес, не забывал о ней ни на миг. Законы против смешанного брака и сожительства отменили почти во всех штатах, однако подобная связь до сих пор выглядела скандально; ни он, ни она не осмеливались признаться родителям, что их роман длится уже три года. Для Такао Фукуды это было бы катастрофой: он бы никогда не принял союз своей дочери с белым, тем более с человеком, который сторожил их за колючей проволокой в Юте. Бму пришлось бы презирать такую дочь — и лишиться ее. Такао уже лишился Чарльза на войне и Джеймса, которого депортировали в Японию, и никаких вестей от него не ожидалось. Родители Бойда Андерсона, шведские эмигранты первого поколения, живущие в Омахе, владели молочной лавкой, но в тридцатые годы разорились и заканчивали жизнь кладбищенскими смотрителями. Это были люди безупречной честности, очень религиозные и в расовом вопросе толерантные, однако сын не собирался даже упоминать про Мегуми до тех пор, пока девушка не примет его обручальное кольцо.

Каждый понедельник Бойд Андерсон начинал писать письмо и потом день за днем добавлял новые абзацы, вдохновляясь «Искусством писать любовные письма» — учебником, популярным среди возвращавшихся с войны солдат, которых по домам дожидались невесты; а в пятницу Бойд относил письмо на почту. По крайней мере дважды в месяц по субботам этот пунктуальный мужчина пробовал звонить Мегуми по телефону, что удавалось не всегда, а по воскресеньям он ходил на ипподром. Бойд Андерсон был неудержимый игроман, прихоти фортуны расшатывали его нервы и ускоряли развитие язвы желудка, но, по счастью, на скачках ему сопутствовала удача, и он пользовался этим, чтобы приумножить свои невеликие доходы. По вечерам парень изучал механику, мечтая уйти с военной службы и открыть автомастерскую на Гавайях. Он считал это место наилучшим для жизни, потому что там проживала многочисленная японская община, которая избежала интернирования, несмотря на то что нападение японцев произошло именно там. В письмах Бойд старался убедить Мегуми в преимуществах Гавайских островов, где они могли бы растить детей вдалеке от расовой ненависти, но девушка о детях не думала. Мегуми долго и настойчиво переписывалась с двумя китайскими врачами, обсуждая возможности обучения восточной медицине, раз уж западная оставалась для нее под запретом. Вскоре девушка убедилась, что и в этом направлении женщина-японка не имеет шансов продвинуться, как и предупреждал ее учитель, Фрэнк Делильо.

В четырнадцать лет Ичимеи поступил в среднюю школу. Поскольку Такао был парализован меланхолией, а Хейдеко знала по-английски не больше четырех слов, нести за него ответственность выпало Мегуми. В день, когда сестра отправилась записывать мальчика, она подумала, что Ичимеи будет чувствовать себя в школе как дома: здание показалось ей таким же безобразным и негостеприимным, как бараки в Топазе. Их приняла директор, мисс Броуди, — во время войны эта женщина упорно доказывала политиканам и общественности, что дети из японских семей имеют такое же право на образование, как и любые другие американцы. Она собрала тысячи книг для отправки в концентрационные лагеря. Ичимеи переплетал некоторые из них и прекрасно их помнил, потому что на обложке каждой книги стояла подпись мисс Броуди. Мальчик воображал эту благодетельницу крестной феей из сказки про Золушку, а увидел дородную тетку с руками лесоруба и голосом базарного зазывалы.

— У моего брата проблемы с учебой. Он плохо читает и пишет и с арифметикой не в ладах, — смущенно объяснила Мегуми.

— С чем же ты тогда в ладах, Ичимеи? — обратилась мисс Броуди к самому мальчику.

— С рисунками и растениями, — шепотом ответил Ичимеи, не поднимая взгляда от носков ботинок.

— Прекрасно! Это как раз то, чего нам не хватает! — воскликнула женщина.

В первую неделю другие ученики бомбардировали Ичимеи расистскими прозвищами, распространившимися во время войны, — в Топазе мальчик такого не слыхал. Он не знал и о том, что японцев ненавидят больше немцев, и не видел комиксов, в которых азиаты выглядят дегенеративными дикарями. Ичимеи сносил такие шутки со своей всегдашней невозмутимостью, но когда один из школьных здоровяков поднял на него руку, тотчас отправил его кувыркаться с помощью дзюдоистского приема, которому выучился у отца, того самого, каким когда-то воспользовался, чтобы показать Натаниэлю Беласко возможности боевых искусств. Бойца отправили за наказанием в кабинет директора. «Отлично, Ичимеи», — вот и все, что сказала мисс Броуди. После этого начальственного комментария мальчик смог проучиться в школе четыре года без унижений.

16 февраля 2005 года

Я ездил в Прескотт, штат Аризона, навестить мисс Броуди. Ей исполнилось восемьдесят пять лет, и многие ее бывшие ученики собрались на этот праздник. Для своего возраста она была в полном порядке — сразу же меня узнала, как только увидела. Представь себе! Сколько учеников она видела за долгую жизнь! Как она может нас всех помнить? А она запомнила, что я рисовал афиши для школьных праздников и по воскресеньям работал в саду. В средней школе я был худшим учеником, просто ужасным, но она дарила мне хорошие оценки. Благодаря мисс Броуди я не окончательно безграмотен и теперь могу писать тебе, моя дорогая.

Эта неделя, когда мы не смогли увидеться, тянулась очень долго. Дождь и холод сделали ее особенно печальной. А еще, прости, я не нашел гардений тебе в подарок. Пожалуйста, позвони мне.