Японский любовник

ИСПОВЕДЬ

Альма не вернулась в Ларк-Хаус ни в тот день, ни на следующий и не позвонила справиться, как там Неко. Кот не ел три дня и с трудом глотал воду, которую Ирина вводила ему в глотку шприцем; лекарство никак на него не подействовало. Девушка хотела попросить, чтобы Ленни Билл свозил их к ветеринару, но в Ларк-Хаус приехал Сет — свежий, выбритый, в чистой одежде и с выражением раскаяния на лице — ему было стыдно за минувшую ночь.

— Я только сейчас узнал, что крепость саке — семнадцать градусов…

— Ты на мотоцикле? — перебила Ирина.

— Да. Он простоял всю ночь там, где мы его оставили.

— Тогда отвези меня к ветеринару.

Их принял доктор Каллет, тот самый, что несколько лет назад ампутировал лапу Софии. И это не было совпадением: ветеринар служил волонтером в организации, искавшей хозяев для румынских собак, вот Ленни и порекомендовал его Альме. Доктор Каллет диагностировал кишечную непроходимость; кот нуждался в срочной операции, однако Ирина не могла принять такое решение, а у Альмы не отвечал телефон. Сет взял ответственность на себя, заплатил положенные семьдесят долларов и передал кота медсестре. После этого они с Ириной пошли в кафе, где девушка работала до того, как перешла к Альме. Их обслуживал Тим, который за три года по карьерной лестнице не продвинулся.

Сету все еще было муторно после саке, но в голове у него прояснилось, и парень пришел к выводу, что забота об Ирине — его долг и медлить с этим нельзя. Сет не был влюблен так, как раньше влюблялся в других женщин, когда всепоглощающая страсть не оставляла места для нежности. Он хотел Ирину, и он долго ждал, чтобы девушка сама ступила на узкую тропу эротики, но все его терпение оказалось напрасным, и теперь пришел час переходить к прямому действию или окончательно от нее отказаться. Ирину не пускало что-то из прошлого — ничем иным ее биологический страх было не объяснить. У Сета было сильное искушение прибегнуть к помощи своих агентов, однако он давно решил, что Ирина не заслуживает такого предательства. Он надеялся, что загадка разрешится как-нибудь сама собой, и не задавал лишних вопросов, но время подобных рассуждений прошло. Требовалось срочно вытащить девушку из крысятника, в котором она жила. Сет подготовил аргументы, как для выступления на суде, однако, когда он увидел ее мордашку под дурацкой шапочкой, вся речь вылетела из головы, и Сет без предисловий предложил Ирине перебираться к нему.

— У меня удобная квартира, квадратных метров в избытке, и для тебя будет отдельная комната и отдельная ванная. Это бесплатно.

— В обмен на что? — недоверчиво спросила девушка.

— Ты будешь работать на меня.

— Как именно работать?

— Помогать с книгой про Беласко. Все время требуется что-то выяснять, а мне некогда.

— Я работаю по сорок часов в неделю в Ларк-Хаус и еще двенадцать на твою бабушку, еще мою собак по выходным и собираюсь учиться по вечерам. У меня времени меньше, чем у тебя, Сет.

— Ты могла бы отказаться от всего, кроме бабушки, и заняться моей книгой. У тебя будет жилье и хорошее жалованье. Я хочу проверить, как это — жить с женщиной; я никогда этого не делал и нуждаюсь в небольшой практике.

— Вижу, моя комната тебя удивила. Я не хочу вызывать у тебя жалость, Сет.

— А это не жалость. Сейчас ты вызываешь у меня ярость.

— Ты хочешь, чтобы я бросила свою работу, отказалась от верных доходов, от комнаты в Беркли с фиксированной оплатой, заполучить которую мне стоило больших трудов, чтобы я поселилась в твоей квартире, а потом, когда я тебе надоем, оказалась на улице? Весьма убедительно.

— Ирина, ты ничего не понимаешь!

— Еще как понимаю, Сет. Тебе нужна секретарша с доступом в постель.

— О господи! Я не собираюсь тебя умолять, но предупреждаю: я уже готов развернуться и исчезнуть из твоей жизни. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, это очевидно даже для бабушки.

— Альмы? При чем тут твоя бабушка?

— Это была ее идея. Я хотел предложить тебе выйти за меня, да и все, но она говорит, нам лучше попробовать пожить вместе год или два. Так ты успеешь привыкнуть ко мне, а мои родители успеют свыкнуться с тем, что ты не еврейка и что ты бедная.

Ирина даже не пыталась сдерживать слезы. Она только спрятала лицо за сплетенными руками, побежденная головной болью, которая усилилась в последние часы, и смятая лавиной противоположных чувств: нежностью и благодарностью к Сету, стыдом за собственную неустроенность, неверием в будущее. Этот мужчина предлагает ей любовь, как в романах, но такая любовь не для нее. Она способна любить стариков из Ларк-Хаус, Альму Беласко, нескольких друзей вроде Тима, который в этот момент с тревогой смотрел на их столик из-за прилавка, бабушку с дедушкой, поселившихся в стволе секвойи, Неко, Софию и других питомцев из пансиона; Сета она любила больше всех, но все равно недостаточно.

— Что с тобой, Ирина? — растерялся парень.

— Ты тут совершенно ни при чем. Это все мое прошлое.

— Расскажи.

— Зачем? Это ничего не изменит, — ответила она, сморкаясь в бумажную салфетку.

— Это очень важно, Ирина. Вчера я хотел взять тебя за руку — и ты меня чуть не ударила. Конечно, ты права: я нажрался как свинья. Прости. Это больше не повторится, обещаю. Я люблю тебя уже три года, тебе это хорошо известно. Чего ты ждешь, что тебе нужно, чтобы меня полюбить? Берегись, Ирина, имей в виду: я ведь могу заполучить и другую девчонку из Молдавии: сотни таких эмигранток готовы выскочить замуж ради американского гражданства.

— Хорошая мысль, Сет.

— Ирина, со мной ты будешь счастлива. Я самый добрый чувак на свете, абсолютно безобидный.

— Ни один американский адвокат на мотоцикле не безобиден, Сет. Но да, я признаю, ты потрясающий человек.

— Так что, ты согласна?

— Я не могу. И если бы ты знал почему, то вылетел бы отсюда пулей.

— Дай-ка я угадаю: контрабанда экзотических животных вымирающих видов? Не имеет значения. Переселяйся ко мне, а потом разберешься.

Квартира Сета в современном здании в районе Эмбаркадеро, с консьержем и большими зеркалами в лифте, была такой незапятнанно-чистой, что казалась необитаемой. Не считая кожаного дивана салатного цвета, гигантского телевизора, стеклянного столика с аккуратными стопками журналов и книг и нескольких датских торшеров, в этой Сахаре с окнами во всю стену и темным паркетом больше ничего не было. Никаких ковров, картин, украшений и цветов. На кухне главенствующее положение занимали стол из черного гранита и сверкающая коллекция медных кастрюль и сковородок, которые никем не использовались, а просто висели на крючьях под потолком. Ирина из любопытства сунула нос в холодильник и обнаружила там апельсиновый сок, белое вино и обезжиренное молоко.

— Ты вообще ешь твердую пищу, Сет?

— Да, в гостях у моих стариков или в ресторанах. Здесь, как выражается моя мать, недостает женской руки. Ты умеешь готовить?

— Картошку и капусту.

Комната, которая, по словам Сета, ее заждалась, была такой же стерильной и аскетической, как и остальная квартира: там размещались только широкая кровать с покрывалом из грубого льна и подушками трех кофейных оттенков — что вовсе не оживляло интерьер, — ночной столик и металлический стул. На стене песочного цвета висела одна из черно-белых фотографий Альмы, сделанная Натаниэлем Беласко, однако в отличие от других снимков, на которых Ирина открыла для себя новую Альму, на этом была оставлена только половина ее сияющего лица в окружении туманной дымки. Это был единственный элемент декора, который Ирина заметила в пустыне Сета.

— Сколько ты здесь живешь? — спросила она.

— Четыре года. Тебе нравится?

— Вид впечатляющий.

— Квартира тебе кажется очень холодной, констатировал Сет. — Что ж, если хочешь что-то здесь поменять, нам придется договариваться о деталях. Никаких кружавчиков и пастельных тонов, они не гармонируют с моей личностью, но я готов пойти на мелкие уступки в дизайне. Не прямо сейчас, а потом, когда ты будешь умолять меня на тебе жениться.

— Спасибо, но сейчас лучше подбрось меня до метро, мне пора возвращаться к себе. Боюсь, у меня грипп: все тело ломит.

— Ну нет уж, мисс. Давай закажем китайскую еду, посмотрим кино и подождем звонка доктора Каллета. Очень жаль, что у меня нет куриного бульона — это проверенное средство.

— Извини, а можно мне принять ванну? Я много лет этого не делала, пользуюсь душем для персонала в Ларк-Хаус.

Вечер был светлый, и через окно рядом с ванной открывалась панорама бурлящего города с потоком машин, с яхтами в бухте, с людьми на улицах: они передвигались пешком, на велосипедах, на роликах, сидели за столиками на тротуарах под оранжевыми тентами, а надо всем высилась башня Ферри-билдинг с часами. Ирину трясло. Она по уши погрузилась в горячую воду и ощутила, как расправляются задеревеневшие мускулы, как успокаиваются ноющие кости; она в очередной раз благословила деньги и щедрость семьи Беласко. Потом Сет из-за двери крикнул, что доставили еду, но девушка отмокала в ванне еще полчаса. В конце концов она неохотно оделась, ее покачивало и клонило в сон. От запаха картонных коробок с кисло-сладкой свининой, чоу-мейн[15] и утки по-пекински ее затошнило. Ирина свернулась на диване, уснула и не просыпалась несколько часов, пока за окнами не стемнело. Сет подсунул ей под голову подушку, укутал покрывалом, а потом сидел на углу дивана, смотря второй фильм за этот вечер — шпионы, международная преступность и злодеи из русской мафии, — а ноги Ирины покоились у него на коленях.

— Я не хотел тебя будить. Звонил Каплет, сказал, что Неко хорошо перенес операцию, но у него большая опухоль в селезенке и это начало конца, — сообщил парень.

— Бедняжка, я надеюсь, он не страдает…

— Каплет не позволит ему страдать, Ирина. Как твоя голова — болит?

— Не знаю. Спать очень хочется. Ты ведь не подсыпал мне наркотик в чай, Сет?

— Подсыпал — кетамин. Почему бы тебе не залезть в постель и не поспать как положено? У тебя жар.

И Сет отнес Ирину в комнату с фотографией, снял с нее ботинки, помог лечь, укутал, а сам ушел досматривать кино. На следующий день Ирина проснулась поздно, хорошенько пропотев и заспав лихорадку; она чувствовала себя лучше, но в ногах до сих пор оставалась слабость. На черном кухонном столе ее ждала записка Сета: «Кофе в кофеварке, просто включи. Бабушка вернулась в Ларк-Хаус, и я рассказал ей про Неко. Она предупредит Фогта, что ты заболела и не выйдешь на работу. Отдыхай. Я позвоню позже. Целую. Твой будущий муж». Рядом на столе стоял лоток: куриный суп с вермишелью, коробочка малины и бумажный пакет со свежим хлебом из ближайшей пекарни.

Сет вернулся домой из суда еще до шести часов вечера, ему не терпелось увидеть Ирину. Он несколько раз звонил ей, чтобы удостовериться, что гостья не ушла, но боялся, что в последнюю минуту она поддастся порыву и все-таки исчезнет. Когда он думал об Ирине, первый образ, который приходил ему в голову, был заяц, готовый задать стрекача, а потом возникало ее бледное сосредоточенное личико, приоткрытый рот, круглые от изумления глаза — с таким видом она жадно впитывала истории Альмы. Как только Сет открыл дверь, он почувствовал присутствие Ирины. Еще не видя, он понял, что она здесь, что квартира обитаема: песок на стенах казался более теплым, на полу появился атласный блеск, которого он прежде не замечал, сам воздух сделался более дружелюбным. Девушка вышла ему навстречу на неверных ногах, с припухлый от сна глазами, с волосами, растрепанными, точно белесый парик. Сет распахнул объятия, и она впервые не отшатнулась. Они стояли, обнявшись, и это время для нее показалось вечностью, а для него пролетело, как вздох. Потом она взяла его за руку и подвела к дивану. «Нам нужно поговорить», — сказала она.

Кэтрин Хоуп, выслушав исповедь Ирины, взяла с нее обещание все рассказать Сету — не только чтобы с корнем вырвать это вредоносное растение, отравляющее девушку, но и потому, что Сет заслуживал знать правду.

В конце 2000 года агент Рон Уилкинс работал в сотрудничестве с двумя следователями из Канады, определяя происхождение сотен картинок, гулявших по интернету: это были фотографии девятилетней девочки, подвергавшейся такому запредельному насилию, таким извращенным надругательствам, что, возможно, ее уже не было в живых. Такие картинки очень полюбились коллекционерам детской порнографии: они покупали фото и видео анонимно, через незаконную международную сеть. Сексуальная эксплуатация детей не являлась чем-то новым, она столетиями процветала на фоне полной безнаказанности, однако агенты опирались на закон 1978 года, объявлявший такое поведение незаконным на территории Соединенных Штатов. После этого года производство и распространение фотографий и фильмов сократилось, потому что прибыли не оправдывали суровости наказания. А потом появился интернет, и рынок начал разрастаться неконтролируемо. По приблизительным подсчетам, существовали сотни тысяч веб-сайтов, посвященных детской порнографии, и более двадцати миллионов ее потребителей, половина из которых проживала в США. Задание агентов состояло в том, чтобы выявить клиентов подпольной сети, но еще важнее было бросить вызов производителям. Ключевым словом в деле о девочке со светлыми волосами, остренькими ушками и ямочкой на подбородке было имя Элис. Материал был недавний. Агенты подозревали, что Элис может оказаться старше, чем выглядит, поскольку производители порно старались, чтобы жертвы смотрелись как можно моложе, — таковы были запросы потребителей. Через пятнадцать месяцев интенсивного взаимодействия Уилкинс и канадцы вышли на след одного из коллекционеров, пластического хирурга из Монреаля. Его дом и клинику обыскали, компьютеры вывезли, обнаружили более шести сотен изображений, среди них две фотографии и одно видео с Элис. Хирурга арестовали, он согласился на сотрудничество в обмен на смягчение приговора. Получив необходимую информацию и контакты, Уилкинс принялся за работу. Сам здоровяк отзывался о себе как об ищейке, которая, унюхав след, уже ни на что не отвлекается, идет за добычей до конца и не успокаивается, пока не поймает. Уилкинс, прикинувшись любителем, скачал несколько снимков Элис, обработал на компьютере так, чтобы не было видно лица и они имели вид оригиналов, и с их помощью получил доступ к сети, которой пользовался монреальский коллекционер. Он уже взял след, все остальное было вопросом обоняния.

Однажды ноябрьским вечером 2002 года Рон Уилкинс нажал кнопку звонка одного из домов в бедном районе на юге Далласа, и Элис открыла ему дверь. Агент узнал девочку с первого взгляда, ее было невозможно ни с кем перепутать. «Мне надо поговорить с твоими родителями», — сказал он со вздохом облегчения, потому что не был уверен, что застанет девочку живой. Был тот счастливый период, когда Джим Робинс работал в другом городе, дома оставались только мать и дочь. Агент показал значок ФБР и, не дожидаясь приглашения, толкнул дверь и прошагал в дом, прямиком в гостиную. Ирина часто будет вспоминать этот момент, словно заново его переживая: черный великан, запах сладких цветов, низкий распевный голос, большие ухоженные руки с розовыми ладонями. «Сколько тебе лет?» — спросил гигант. Радмила уже была под вторым стаканом водки и третьей бутылкой пива, но считала, что контролирует ситуацию. Она выступила с заявлением, что ее дочь — несовершеннолетняя и потому все вопросы следует обращать к ней. Уилкинс оборвал ее взмахом руки. «Мне скоро будет пятнадцать», — ответила Элис еле слышным голосом, точно ее застигли на месте преступления, и негр вздрогнул, потому что его единственной дочери, свету его очей, было столько же. Детство Элис прошло в лишениях, при недостатке белков, она поздно развилась и при своем низком росте и узкой фигурке выглядела намного младше своих лет. Уилкинс подсчитал, что сейчас она смотрится на двенадцать, а на первых появившихся в интернете снимках ей лет девять или десять. «Дай-ка я пообщаюсь с твоей мамой наедине», — смущенно попросил Уилкинс. Но в эти минуты Радмила вступила в агрессивную стадию опьянения; она завопила, что ее дочь имеет право услышать все, что собирается сказать инспектор. «Ведь верно, Елизавета?» Девочка кивнула, словно под гипнозом, не отрывая взгляда от стены. «Мне очень жаль, милая», — сказал Уилкинс и выложил на стол полдюжины фотографий. Вот каким образом Радмила узнала правду о том, что происходило в ее доме в течение более чем двух лет, и отказалась на это смотреть, и вот каким образом Элис узнала, что тысячи людей во всех частях света наблюдали за ее интимными играми с отчимом. Все эти годы она чувствовала себя грязной, плохой и виноватой; увидев фотографии на столе, она захотела умереть. Никакой возможности искупить вину для нее не существовало.

Джим Робинс объяснял ей, что такие игры с папой или с дядями — обычное дело, что многие мальчики и девочки участвуют в них по доброй воле и с благодарностью. Такое случается только с особыми детьми, но об этом никто не рассказывает — это большая тайна, и она не должна никому про это говорить: ни подругам, ни учительницам и уж точно не докторам, иначе люди назовут ее грязной и грешной, она потеряет друзей и останется одна; даже собственная мать от нее откажется, ведь Радмила такая ревнивая. Почему она сопротивляется? Может, нужны подарочки? Нет? Ну ладно, тогда он будет платить ей как взрослой девушке — не прямо ей, а бабушке с дедушкой. Он сам возьмет на себя отправку денег в Молдавию от внучки, а она должна написать им письмо, только ничего не говорить Радмиле: это тоже будет их тайна для двоих. Иногда ее старикам требовался дополнительный перевод: они собирались чинить крышу или покупать козу. Никаких проблем: он ведь парень добрый и понимает, что жизнь в Молдавии нелегкая, хорошо хоть Элис повезло переехать в Америку. Но получать деньги ни за что нехорошо, их придется заработать, уговор? Она должна улыбаться, ведь ей это ничего не стоит, должна надевать одежду, которую выберет он, должна терпеть веревки и железо, должна пить джин, чтобы расслабиться, — с апельсиновым соком, чтобы не обжечь горло; скоро она привыкнет к этому вкусу — что, побольше сахару? Несмотря на алкоголь, наркотики и страх, девочка в какой-то момент заметила видеокамеры в каморке с инструментами — их «домике», куда нельзя было заходить никому, даже маме. Робинс поклялся, что снимки и видео — это дело частное, они будут принадлежать только ему, никто больше их не увидит, он сохранит их на память: эти изображения пригодятся ему через несколько лет, когда она уедет в колледж.

Как он будет по ней скучать!

Фотографии на столе и присутствие незнакомого негра с большими руками и печальными глазами доказывали, что отчим ее обманул. Все, что происходило в «домике», разгуливало по интернету и будет разгуливать и дальше, это невозможно забрать или уничтожить, это останется навсегда. Каждую минуту кто-то будет ее насиловать, кто-нибудь в какой-нибудь точке земли будет мастурбировать на ее страдания. Всю оставшуюся жизнь, куда бы она ни пошла, ее могут узнать. И нет никакого выхода. Этот кошмар никогда не кончится. Запах алкоголя и вкус яблока всегда будут возвращать ее в «домик»; она будет не ходить, а прокрадываться, озираясь через плечо; чужие прикосновения всегда будут вызывать у нее оторопь.

В тот вечер после ухода Рона Уилкинса девочка закрылась в своей комнате, парализованная страхом и омерзением, уверенная, что отчим, когда вернется, ее убьет, как он и обещал сделать, если она хоть словом обмолвится об их играх. Единственным выходом была смерть — но только не от его рук, не медленное жестокое умерщвление, которое он так красочно расписывал, всегда добавляя новые детали.

Радмила тем временем залила в себя оставшуюся в бутылке водку, достигла бессознательного состояния и провела десять последующих часов, лежа на кухонном полу. Едва придя в себя, она обрушила град оплеух на дочь — стервозу и шлюху, из-за которой ее муж стал извращенцем. Эта сцена продолжалась недолго, поскольку вскоре прибыла патрульная машина с двумя полицейскими и социальной работницей, которых прислал Уилкинс. Радмилу арестовали, а девочку отвезли в детскую психиатрическую клинику — до того момента, как суд по делам несовершеннолетних решит, что с нею делать. Ни мать, ни отчима она не увидит.

Радмила успела предупредить Джима, что его разыскивают, и тот бежал из страны, однако он не учел, что связался с Роном Уилкинсом — агент потратил четыре года на поиски по всему свету, пока не повстречал Джима на Ямайке и не доставил в наручниках в Соединенные Штаты. Жертве Джима Робинса не пришлось общаться с ним на суде, потому что адвокаты выслушивали ее показания без публики, а судья освободила от присутствия на слушании дела. От судьи девушка узнала, что ее старики умерли, а заработанные ею деньги никуда не перечислялись. Джим Робинс был осужден на десять лет тюремного заключения без права на условно-досрочное освобождение.

— Ему осталось три года и два месяца. Когда он выйдет на свободу, он станет меня искать и мне будет негде спрятаться, — закончила Ирина.

— Тебе не придется прятаться. У него будет запретительный приказ. Если он к тебе приблизится — вернется в тюрьму. Я буду с тобой и позабочусь, чтобы этот приказ выполнялся, — пообещал он.

— Но, Сет, разве ты не понимаешь, что это невозможно? В любой момент кто-нибудь из твоего круга — партнер, друг, клиент, твой собственный отец — может меня узнать. Прямо сейчас меня видно на тысячах экранов.

— Нет, Ирина. Ты женщина двадцати шести лет, а по сети разгуливает Элис, девчонка, которой больше не существует. Ты больше не представляешь интереса для педофилов.

— Ошибаешься. Мне несколько раз приходилось убегать из городов, где я жила, потому что меня преследует какой-то грязный тип. Обращаться в полицию бессмысленно: они не могут помешать маньяку распространять мои фотографии. Я думала, что если перекрашусь в брюнетку или наложу макияж, смогу остаться незамеченной, но ничего не вышло: меня легко узнать по лицу и я не сильно переменилась за прошедшие годы. Сет, я никогда не смогу успокоиться. Если твоя семья может меня не принять, потому что я бедная и не еврейка, представь себе, как им будет обнаружить такое?

— Мы им скажем, Ирина. Им будет непросто с этим свыкнуться, но, думаю, они в конце концов полюбят тебя еще больше за все, что ты пережила. Это очень славные люди. У тебя было время для страданий, теперь должно начаться время выздоровления и прощения.

— Прощения, Сет?

— Если ты этого не сделаешь, ненависть тебя уничтожит. Почти все раны лечатся нежностью, Ирина. Ты должна полюбить сама себя и полюбить меня. Договорились?

— Точно так же сказала и Кэти.

— Прислушайся к ней, эта женщина много знает. Разреши мне тебе помочь. Мудрости у меня никакой нет, зато я хороший товарищ, и ты могла тысячу раз убедиться, что я страшный упрямец. Я никогда не соглашаюсь с поражением. Смирись, Ирина, я тебя в покое не оставлю. Чувствуешь, как бьется сердце? — Сет взял руку девушки и поднес к груди.

— Сет, это еще не всё.

— Это не всё?

— С тех пор как агент Уилкинс спас меня от отчима, никто ко мне не прикасался… Ты понимаешь, о чем я говорю. Я была одна, и это меня устраивает.

— Послушай, Ирина, это нужно переменить, но торопиться мы не будем. То, что случилось, не имеет ничего общего с любовью и никогда не повторится. И с нами это тоже не имеет ничего общего. Ты мне как-то сказала, что старики занимаются любовью без спешки. И это неплохая идея. Давай любить друг друга, как пара старичков, что скажешь?

— Не думаю, что у нас получится, Сет.

— Тогда нам придется походить к доктору. Давай, подруга, хватит уже хныкать. Есть хочешь? Причешись как-нибудь, мы отправляемся ужинать и обсуждать прегрешения моей бабушки, это всегда поднимает нам настроение.