Ярость

15

Был почти час ночи, когда шумная компания американцев решила вернуться в «Гранд-отель» и, громко разговаривая, стала собирать свои вещи. За ту пару часов, что они провели в мастерской Близнецов, водитель дважды съездил в магазин, и каждый раз он возвращался на Каменный остров с внушительным запасом вин и коробкой горячего фастфуда. В результате стихийно возникшей вечеринки чопорные музейщики так развеселились, что господа «сняли галстуки», дамы отбросили официальный тон, все демократично попивали из пластмассовых стаканчиков и, разбившись на группки, непринужденно общались друг с другом. Руф Кински, с лица которой теперь не сходила счастливая улыбка, пребывала в прекраснейшем настроении. Она не отходила от Близнецов, собственноручно показала сайт своей галереи, горячо говорила о ждущем их успехе, а в конце вечера подарила целую стопку каталогов и долго поясняла, кто есть кто в этих прекрасных изданиях. Для того, чтобы ее понимали коллеги, Руф говорила по-английски, Микимаус нудным голосом переводил, художники доверчиво слушали, улыбались и млели, а лысая Анжела Мак Квин беспрерывно фотографировала их трогательно-растерянные лица. Таким образом, атмосфера в особняке сложилась самая умиротворяющая. Странный и эмоциональный демарш русского галериста по понятным соображениям никто не вспоминал – «бизнес есть бизнес», но по общему веселью, царившему в стане кураторов, было ясно – заокеанские гости ничуть не обескуражены, и даже напротив, чрезвычайно довольны одержанной победой.

Когда наконец дамы разыскали свои сумочки, а мужчины пиджаки и записные книжки, гости, громко смеясь, вышли на улицу. Прекрасная летняя ночь волшебным образом зачаровала захмелевших иностранцев. Высоко-высоко, в черной пустоте северного неба, над электрическим сиянием спящего Петербурга, безмятежно мерцали ослепительные звезды. Напоенный близостью Невы, воздух благоухал ночной свежестью и, казалось, был соткан из тончайших запахов полевых трав, в густых кустах цветущей сирени заливисто пел соловей, и где-то совсем рядом в ночной тишине парка как-то особенно трогательно, будто в деревне, лаяли собаки.

Пока, залюбовавшиеся непривычными для шумного города красотами, кураторы докуривали свои сигары, Микимаус улучил минуту, взял самого трезвого из братьев под локоть и шепнул на прощанье:

– Даже не ожидал от вас такой прыти. Поздравляю.

Михаил сделал сконфуженное лицо и робко попытался возразить:

– Ну что вы.

Микимаус каверзно улыбнулся.

– Все правильно. Пройдет время, прежде чем вы почувствуете разницу, но уверяю – она будет ошеломляющей. Эти люди, – тут он еле заметным жестом указал на столпившихся перед автобусом американцев, – определяют моду в современном искусстве.

На этот раз Михаил предпочел промолчать и с интересом уставился на своего нового и такого проницательного знакомого.

– Я возвращаюсь в Нью-Йорк по делам, – доверительно продолжил Микимаус. – Буду рад нашей встрече в Штатах. Думаю, теперь мы встретимся уже в самое ближайшее время. А до той поры прощайте.

– Спасибо. Вы даже представить себе не можете, как изменил нашу жизнь ваш визит, – взволнованно зачастил Михаил. – Мы здесь как в тюрьме, к нам никого не допускают, ни одного человека.

– Охотно верю.

– Мы едва тут не сошли с ума за два года…

– Мои дорогие! – подошла прощаться Руф Кински. – Спасибо за прекрасный вечер. Послезавтра в галерее мы закончим все наши формальности.

Она поочередно прижала к груди каждого из братьев и после нежного прощания вошла в автобус. Покровительственно поглядывая на смущенных художников, гости пропели радостное «Бай! Бай!». И погрузились следом. Мягко шурша шинами, автобус надежды мгновенно уехал. Еще с минуту братья стояли у калитки и смотрели, как дрожат в ночи удаляющиеся огоньки его стоп-сигналов, а когда красные точки пропали, Илья с тяжелым вздохом уселся на корточки.

– Это мне снится? – устало спросил он. – Если я сплю, то разбуди меня.

Михаил и сам валился с ног. Прислонившись спиной к прохладному каменному забору, он задрал голову к небу и, сощурившись, посмотрел на горящий над головой уличный фонарь. Любимый с детства калейдоскоп: свет мощной лампы, сжимаясь до размера точки, начинает сиять диковинной звездой с яркими, тянущимися во все стороны лучами.

– Если честно, я так рад, что они уехали, – признался он брату. – У меня уже голова начала отключаться. Кински беспрерывно говорит и говорит, нужно что-то отвечать, а у меня все плывет в глазах и ни одной мысли в голове. Я столько за всю жизнь не улыбался. Даже скулы болят. Плохо, что мы с тобой ни слова не знаем по-английски.

– Почему плохо? Может, и хорошо, – заплетающимся языком возразил Илья. – Я так напился!

– Я тоже.

– Меня чуть не вырвало.

– Я же говорил, не пей! Представляешь, если бы ты там наблевал? Дурак, ведь все бы испортил.

– Эта жуткая баба с фотоаппаратом… – начал оправдываться Илья. – Я вдохнул ее парфюм и едва добежал до ведра…

– Ну и как? Полегчало?

– Мне полегчает, если ты пообещаешь, что мы никуда не поедем.

Михаил подхватил брата под локти и рывком поставил на ноги.

Нетвердым шагом они вернулись в дом и очутились в прокуренной мастерской. Пошатываясь и шаркая ногами, Илья доплелся до своего любимого кресла и в изнеможении упал в его мягкую массу. Запрокинув голову, он сонно осмотрел помещение. На всех стенах висели их ранние работы, на станке в центре комнаты сох последний холст «Картины Жизни». В глаза бросался непривычный бардак: всюду винные бутылки, мусор, а на столе с красками среди кистей, пустых банок и прочей дряни – неизвестно кем оставленный желтый чемоданчик.

– Америкосы так нарезались, что портфель забыли! – потягиваясь всем телом, сообщил он брату.

– Не-а, – с насмешкой в голосе ответил Михаил. – Ты чего, не понял, что произошло?

– Ничего я не понял, – устало буркнул Илья.

Михаил подошел к столу, взял кейс в руки, отстегнул замочки и, радостно улыбаясь, высыпал на колени брату целую кучу банковских пачек. От неожиданности Илья подскочил, как будто увидел змею. На его смертельно бледном от затянувшейся пьянки лице ожили изумленные глаза. Деньги кучей свалились к его ногам, и их оказалось так много, что Илья сделался неспокоен. Он стал поочередно хватать пачки, махал ими в воздухе, подносил к ушам, заламывал и с безумным выражением лица слушал, как фыркают новенькие банкноты.

– Это что? Это что? – твердил он без остановки. – Это что? Это наше? Да?

– Наше, – любуясь полученным эффектом, успокоил его Михаил.

– Дольф, да? Глазам не верю. И что нам с ними делать?

– Мы едем в Америку.

Илья как-то сразу сник, уронил голову на грудь и, пытаясь не смотреть брату в глаза, нерешительно произнес:

– А что мы там забыли?

– В каком смысле? – удивился Михаил. – Мы свободны!

– Свобода? – зло засопел Илья. – А на кой она мне нужна?

– Не дури. Что у тебя здесь было? Что? Ну сидел ты сутками в темноте и, не разгибая спины, переносил через эпидиаскоп картинки. Потом мы до одури красили холсты…

– Но я ничего другого не умею.

– Тогда тебе и волноваться нечего. «Картина Жизни» – не творчество. Тупая работа, на которую нас наняли. В Америке все будет иначе! Да ты пойми! Штаты – огромная страна, и там любят настоящее искусство. Там тебя никто не заставит срисовывать картинки из журналов. У нас будет мастерская, будем выдумывать свои сюжеты.

– Да какая разница, что рисовать? Мне и здесь платят. Смотри, сколько денег дали, – неуверенно сопротивлялся Илья.

– Да разве это деньги? – победно улыбнулся Михаил. – Так, жалкие крохи. Наши картины уже сейчас стоят сотни тысяч. В Америке у нас будут миллионы!

Михаил в волнении схватил со стола один из подаренных каталогов и сунул его в руки брату.

– Посмотри на этих художников. Ну посмотри! Кто они? Один из Эквадора, другой голландец, третий из Сомали. Весь мир ищет славы в Америке. А мы что, хуже? Почему нет? Поехали! Там рестораны, клубы, будем работать, будем путешествовать по миру, тусоваться…

– Я не люблю тусоваться, я боюсь людей.

– Ну и сиди в этой дыре до конца жизни! – рассердившись, закричал на него Михаил, но тут же сменил тон и мягко, без нажима стал продолжать увещевания: – Неужели тебе не хочется самому решать, что рисовать и что делать?

– А как же Дольф? Что он скажет?

– Дольф? – фыркнул с усмешкой Михаил. – Жаль, ты не видел, как он побежал, когда понял, чем закончится ссора с этой дамочкой.

– Не видел.

– То-то!

– И как же мы поедем?

– Не бойся, – воодушевленно заверил Михаил. – Я еще весной заказал нам паспорта в тур-фирме. Если честно, Кински предложила мне подумать насчет переезда еще год назад. Я просто не говорил тебе, чтобы ты не волновался. Понимаешь, деньги, которые мы там получим, даже не самое важное – там шикарные условия. Лос-Анджелес – огромный город, в котором живут все звезды шоу-бизнеса, и он абсолютно помешан на искусстве, а у этой тетки самая крутая галерея, в которой выставляются все крупнейшие художники. Ты даже не можешь себе представить, какая у них коллекция двадцатого века! Боже, я как подумаю о таких возможностях, у меня дух захватывает. Я видел фотографии мастерских, в которых живут ее художники: там вид на океан, ты знаешь…

– Постой! – подняв указательный палец, перебил его Илья.

– Что?

– Кто-то звонит в дверь? Или мне кажется?

– Наверное, эти олухи все же что-то забыли. Открой им и возвращайся поскорее. Мне просто не терпится тебе все рассказать.

Илья нехотя поплелся открывать, а Михаил торопливо стал сгребать ногой кучу разбросанных денежных брикетов поближе к креслу. Перед ним лежало целое состояние. Он пересчитал пачки, потом мысленно умножил их количество на сумму в одной пачке и вычислил потрясающую воображение цифру. С такими деньжищами можно легко начинать новую жизнь, и не только в Америке. Михаил с наслаждением плюхнулся в любимое кресло брата, потянулся всем телом и счастливо улыбнулся.

– Ну, что там? – весело закричал он Илье.

– Сейчас! – донеслось до него из прихожей.

Илья взялся за ручку и открыл замок. Последнее, что он увидел, был вылетевший из темноты кулак. С жутким костным хрустом нос проломился, кровь брызнула на толстовку, Илья вскрикнул и лишился чувств.