Язык дирижирования

§ 2. Условные знаки

Слова. Большинство дирижеров отрицательно относятся к развернутому словесному обозначению музыкальных представлений. И. Мусин: «Речь дирижера должна быть лаконична. Это первейшее требование. Ничто так не расхолаживает оркестр, как длинные разглагольствования. Монотонное пережевывание суконных, набивших оскомину своей заурядностью выражений навевает скуку, убивает всякое желание вникать в суть излагаемого...» (35, 321). Ш. Мюнш: «Оркестранты обычно не склонны к рассуждениям» (36, 66), поэтому «не следует произносить им длинных речей. То, что нужно, скажите... как можно короче» (36, 63). Я. Маркевич: «На концерте вы не произносите ни единого слова. Старайтесь и на репетициях говорить как можно меньше — не потому, что это бесполезно, а потому, что это должно быть бесполезно» (32, 119).

Единодушие дирижеров легко объяснимо. Слова могут обозначать музыкальные представления только условным, символическим образом, а символика эта порой так расплывчата, что выяснить, какое именно музыкальное представление обозначено тем или иным словом (словами), совершенно невозможно. Даже слова «выше», «ниже», «громче», «тише», «быстрее» и «медленнее», казалось бы, недвусмысленные, оставляют широкий простор для трактовки степени изменения высоты, динамики и агогики звучания. Другие слова еще менее определенны — «выпукло», «ярко», «остро», «нервно», «весело», «глубоко» — и допускают различные, если не взаимоисключающие, толкования.

Вместе с тем словесные знаки, мало пригодные для обозначения музыкальных представлений, удобны и даже незаменимы для обозначения конкретных предметов, связанных со звучанием. Все исполнители одинаково поймут дирижера, если он скажет: «третью цифру», «возле колодочки» и т. п. Обозначая словом тот или иной предмет, имеющий отношение к качеству звучания, дирижер косвенно обозначит и свое музыкальное представление.

Часто дирижеры используют слова для обозначения не своего музыкального представления, а возникающих параллельно с ним ассоциаций, прежде всего зрительных. При этом «образ, подсказанный дирижером, должен быть достаточно широким и обобщенным. Слишком большая сюжетная конкретизация содержания музыки обычно приводит к обратным результатам. У исполнителя возникает внутренний протест, ибо это же самое место ему лично представляется иначе» (35, 322).

Некоторые музыканты считают, что связывать музыку с немузыкальными представлениями, а тем более описывать их словами, не следует, что это уводит от музыки, а не приближает к ней. «...Мышление многих людей стоит ниже музыки,— отмечает И. Стравинский.— Музыка для них — просто нечто, напоминающее что-то другое, например, ландшафт... (Как дезориентируют все литературные описания музыкальной формы!)» (50, 227—228). И все же, обозначая словами некое немузыкальное, но вызванное музыкой представление, дирижер получает дополнительное, пусть несовершенное, средство передачи своего музыкального представления. Это средство, очевидно, не заслуживает предпочтения, но отказаться от него совсем значит обеднить язык дирижирования.

Слова дирижера могут обозначать и некоторые чувства, хотя «утверждать, что композитор «стремится выразить» эмоцию, которую потом некто снабжает словесным описанием, значит унижать достоинство и слов, и музыки» (50, 216). Еще Р. Вагнер говорил: «Тема, открытая для ума, может быть передана только с помощью слов. Но чем больше эта тема приближается к моменту эмоциональному, тем больше она нуждается в средствах выражения, которые с надлежащей полнотой дает нам язык звуков» (14, 22).

Между тем, обозначая словом свое эмоциональное переживание музыки, дирижер может рассчитывать на понимание исполнителей даже больше, чем при словесном описании представляемой им сюжетной программы музыки. Эмоциональная реальность музыки в значительно большей степени определима с помощью слов, чем предметная. Легче согласиться с тем, что музыка «печальная» или «радостная», чем с тем, что она символизирует «лунный свет» или «бурный поток».

Содержание произносимых дирижером слов, как предметное, так и эмоциональное, всегда в той или иной степени влияет на качество игры исполнителей. Нередко даже, казалось бы, посторонние рассуждения приводят к изменению реального звучания, вызванному предварительным изменением внутреннего состояния исполнителей. Существование же связи между внутренним состоянием исполнителей и их действиями как причиной реального звучания более чем очевидно.

Речевые интонации. Насколько глубоко наукой изучены слова, их составные части и комплексы, настолько же поверхностным является научное описание интонаций, их элементов и комбинационных цепей. Утверждая, что интонация «может быть охарактеризована как система субэлементов (движение тона, ритм, темп, тембр, динамика, артикуляционные факторы)» (38, 302), что в ней «не всякие звуковые различия важны, а есть какие-то типовые, всем понятные различия — различия между интонемами» (27, 172), исследователи признают и явную недостаточность существующих описаний знаковой системы речевых интонаций.

При всей неразработанности проблемы можно утверждать, что речевые интонации значимы независимо от других компонентов речи. Значения речевых интонаций являются в основном эмоциональными. Эмоциональные значения слов, как правило, проигрывают в яркости эмоциональным значениям речевых интонаций: радостная (печальная) интонация более выразительна, чем слова «я радуюсь» («я печалюсь»). Последнее объясняется тем, что речевая интонация часто является безусловным знаком эмоции, непроизвольным следствием ее существования.

Здесь может возникнуть вопрос: почему мы рассматриваем речевые интонации в параграфе «Условные знаки»? Прежде всего во многих случаях интонация достигается сознательно, с целью создать видимость чувства — тогда она становится таким же условным знаком, как и слово, обозначающее это чувство. Кроме того, всякая классификация неизбежно огрубляет живую действительность, пренебрегая существующими в ней переходными формами. Поэтому по «полочкам» параграфов рассматриваемые явления не всегда можно с уверенностью разложить.

Благодаря одновременности звучания слов и речевых интонаций их значения находятся в постоянном, часто противоречивом взаимодействии. Интонация «...открывает подтекст отношений к выраженной словом мысли, отношений между словами, отношений между говорящим и слушающим, между говорящими и всей окружающей их средой» (38, 301). Тот факт, что речевая интонация в плане эмоциональной выразительности успешно конкурирует со словом, дает основание считать ее важным средством репетиционного дирижирования. Укоряющая, взволнованная, властная интонация иногда достигает большего, чем все остальные знаки дирижирования, вместе взятые.