Южный Урал, №4

ЗЕМЛЯКИ

Когда азербайджанец Абдул Салам Самедов прибыл в наше подразделение, он почти не знал русского языка. Ему были известны лишь самые обиходные слова. С их помощью он объяснялся, богато дополняя разговор мимикой и жестами. Но желание овладеть русским языком как можно скорее у Самедова было очень велико, и он не упускал ни малейшего удобного момента, чтоб не поучиться.

Как-то мы проводили тактические занятия. Была осень. На Дальнем Востоке это одно из чудесных времен года. Воздух чист, свеж и прозрачен. Видно далеко-далеко. Сопки даже на маньчжурской стороне, словно выточенные и отполированные, четко вырисовываются на синем горизонте неба своими конусообразными вершинами. В воздухе остро пахнет травами и цветами. Густой медовый запах струится и кружит голову. Дышишь этим воздухом и чувствуешь, точно ты чуть-чуть во хмелю.

Усталые, потные, исцарапанные кустами орешника и дикого винограда, но довольные тем, что успешно и раньше других выполнили боевую задачу командира, мы блаженно расположились на склоне одной из сопок, поросшем молодыми дубками, и отдыхали. Это называлось на солдатском языке затяжным перекуром. И Абдул Самедов не преминул воспользоваться случаем.

Был он невысокого роста, худощав и сух, как истинный горец, смуглолиц и черен, как грач. Под густыми и непомерно широкими черными бровями блестели его глаза. Взгляд их был доброжелателен и ласков, особенно, когда у него получалась удача. Самедов был у нас в подразделении вторым номером противотанкового ружья.

Первым номером был Федор Панюта, дальневосточник, сын таежного охотника и сам охотник. Не особенно разговорчивый, всегда немного думающий, прежде чем ответить, но такой откровенной и доброй души человек, что старшина наш невероятно скупой на похвалы, говорил про Панюту:

— Если и есть на свете ангелы, то это непременно Панютины детишки!..

Стрелял Панюта преотлично, из карабина попадал в белкин глаз на сотню метров. Панюта был хорошим товарищем и всеми уважаемым человеком. Не случайно Абдул Самедов попросился к нему вторым номером. Скоро они стали неразлучными друзьями. Мы все восхищались этой дружбой русского и азербайджанца. Надо было видеть, с какой трогательной внимательностью они относились друг к другу. Причем все это у них получалось как-то само собой, проявлялось просто и непринужденно. Они часто подшучивали друг над другом, но не обижались никогда, а оба добродушно смеялись удачной шутке. Чаще доставалось Саламу из-за плохого знания русского языка. Но умница парень не унывал, весело смеялся над самим же собой, а в глазах его можно было прочесть: подождите, подождите, вот выучу язык, тогда поговорим...

Конечно, во время «затяжного перекура» они были вместе. Панюта сидел на траве, привалившись спиной к корявому стволу молодого дуба. Шагах в трех от него лежал на животе Салам и держал в руках нивесть где раздобытый, потрепанный изрядно букварь. Перелистав несколько замусленных страниц, Салам спросил:

— Скажи, пожалуйста, «земляк» — это земля копает?

Панюта рассмеялся:

— Землю копает червяк, а не земляк! Эх ты, голова и два уха. И не копает, а роет...

— Пожалуйста, не надо смех...

И Салам замолчал, о чем-то думая.

Панюта посмотрел на него и обеспокоился: не обиделся ли этот смуглолицый с узкими черной полоской усиками.

— Земляк, Салам, — стал объяснять Панюта, — это человек с одной и той же земли, из одних и тех же краев.

Салам поднял голову от букваря:

— Ага!

— Погоди агакать! Слушай до конца... Ты, вот, из Азербайджана...

— Ага!..

— Чего «ага»?

— Из Азербайджана...

— Вот какой ты нетерпеливый...

— Кровь горячий, не то, что твой... лягуша!..

— Слушай, говорю, не перебивай... Вот, ты из Азербайджана. Встретится тебе такой же, как ты, парень... тоже из Азербайджана. Он и будет тебе земляком...

— А ты мне земляк?

— Я — нет. Я дальневосточник!..

— А он? — Салам кивнул на меня, сидевшего чуть повыше на бруствере окопа.

— И он нет. Он уралец.

По лицу Салама было видно, что он не согласен с таким объяснением. Он растерянно бормотал:

— Ты — не земляк, он — не земляк, — растерянно повторял он. — Выходит, я один земляк!..

— Чего ты себе голову морочишь! Я же тебе сказал, что ты земляк такому же, как ты, парню из Азербайджана!..

— Скажи, пожалуйста, а кто я?

— Ну, то есть как это — «кто»?.. Ну, солдат... воин, защитник Родины...

— Ага! А Родина что?

— Здорово живешь! Советский Союз, вот что такое Родина! Совсем что-то ты сегодня, Салам, того...

— Ага! Ладна! — черные глаза Салама лукаво сверкнули: — А скажи, пожалуйста, мой Азербайджан — Советский Союз?

— Ну, а то как же!..

— А твой Дальний Восток?

— Конечна.

— А его Урал?

— Тоже часть нашей страны! Что за вопрос?..

Салам торжествующе засмеялся.

— А ты говорил не земляк! Мой Азербайджан, твой Восток, его Урал — все Советский Союз, одна земля! Моя земля, твоя земля, его земля — все наша земля. А ты говорил, я тебе не земляк... Он мне не земляк...

— Твой... моя... твоя... его... — смущенно бормотал на этот раз уже Панюта, чувствуя как глубоко прав Самедов. Но, однако, ворчливо заметил: — Легче окоп вырыть на полный профиль, чем с тобой разговаривать.

— Пожалуйста, почему? — безобидно поинтересовался Самедов.

— Потому что ты в языке плохо разбираешься... — но, будучи справедливым, Панюта признал: — Зато в политике ты силе!!

— Значит, ты земляк?

— Земляк, Салам, земляк!

— И он? — Самедов снова кивнул на меня.

— И он земляк!

— Замполит, слышишь? — крикнул мне Самедов.

— Слышу, земляки, слышу!

— Ага! Сразу три земляка! — Самедов вскочил на ноги легко и пружинисто, затем встал на носки солдатских ботинок, словно был он в черкесских сапожках, и резко повернулся несколько раз, как в танце. Потом сел, по-восточному поджав ноги, и протянул Панюте кисет с табаком:

— Кури давай, земляк!

Это было осенью тысяча девятьсот сорок первого года...