Юконский ворон

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Рязань встретила Загоскина шумом базарного дня, мучной пылью, покрывавшей булыжники мостовой, звоном колоколов и скрипом телег. И если в Пензе существовали нумера «Бразилия» с бильярдом и органом, гусарами и купцами, то здесь была гостиница «Эстремадура». В ней было все то же, что и в «Бразилии», но к бильярду и гусарам нужно было прибавить еще хор тощих цыган, надрывавшийся по вечерам в большом зале, расписанном дешевыми фантастическими видами. В просторечии гостиница эта звалась «Страмотурой» и пользовалась славой разгульного места. Здесь на Загоскина уже не смотрели, как на диковину, потому что теперь он числился прибывшим всего-навсего из Егорьевского уезда.

Коридорный внес в нумер обед, взятый в ресторации, кипящий самовар и связку кренделей, — Не желаете ли «Ведомости»? — спросил он. — У нас первоклассная заведения. И «Ведомости», и орган, — что только вам желательно — есть.

— Неси…

Загоскин стал просматривать газетный лист. Вдруг он вскочил, прошелся по комнате, потом, как бы не веря своим глазам, еще раз прочитал заметку. В Калифорнии открыто золото! Долина Сакраменто сделалась приютом для бродяг всего мира. Вот уже полгода, как длится золотая лихорадка. Поселение Сан-Франциско покинуто жителями — все устремились к золоту. Матросы бегут с кораблей, индейцы уходят с промыслов и плантаций.

Люди оставляют свои семьи на произвол судьбы, идут в золотую Калифорнию, гибнут на перевалах хребта Сиерры. Но при чем здесь несколько раз упомянуто имя капитана Саттера? «Известный Саттер» — так его называла газета.

Загоскин помнил рассказ о продаже русского форта Росса в Калифорнии. Шесть лет назад неизвестно откуда появившийся авантюрист, «шут гороховый» — иначе его в Ново-Архангельске и не называли, — швейцарский немец, капитан швейцарской гвардии, купил земли русской крепости. Он вывез с Сандвичевых островов несколько сотен канаков, учредил поселение Новую Гельвецию, посеял хлопок.

Саттер начал торговлю с Ново-Архангельском, и аляскинские капитаны рассказывали о том, как «шут гороховый» успел завести даже собственную гвардию, обрядив всякий сброд в долгополые зеленые кафтаны. На месте русской крепости, где столько лет жил герой Северной Калифорнии, барановец Иван Кусков, швейцарский капитан хотел построить стойла для племенных быков. Еще тогда «шут гороховый» стал быстро богатеть. Начальству Русской Америки пришлось заискивать перед Саттером — ведь он сделался единственным, самым ближним поставщиком припасов для Аляски.

Обо всем этом с возмущением говорили в Ново-Архангельске все те, кому еще дорого было русское дело за океаном. Но почему сейчас газета упоминает о Саттере?

Загоскин вызвал коридорного и приказал ему принести все номера газет, какие только сохранились в «Страмотуре». Малый вскоре вернулся с известием, что последние газеты отданы в цыганский хор на папильотки, а старые не сохранились.

— Неси хоть папильотки, все клочки газетные тащи сюда, а то сам возьмусь — хуже будет! — сказал Загоскин коридорному и для убедительности тряхнул его за плечи.

— Постараемся! — крикнул слуга, вырываясь из объятий постояльца.

Малого долго не было. Наконец он вернулся с пачкой газетных листков.

— Вот, извольте, — сказал он, протягивая листки издали, — остальные у цыганок в волосах.

— Пошел вон, дурак!

Загоскин выхватил из рук малого листки и принялся их разглядывать. Это была какая-то мешанина! Оборванные на половине объявления о продаже лошадей и крепостных, театральные анонсы, хроника, указы о наградах и производствах, банковские отчеты. Он терпеливо раскладывал листки, перевертывал на другую сторону. Нетронутый обед давно остыл, самовар перестал шуметь, а Загоскин все продолжал свое занятие. Пересмотрев все листки, он узнал о главном — золото в Калифорнии было найдено на землях Саттера. Значит, «шуту гороховому» были проданы сокровища, к которым жадно устремился теперь весь мир!

Загоскин скомкал листки и выкинул их в плевательницу. Осмотревшись, он увидел еще один газетный обрывок на полу. Он поднес обрывок к глазам и прочел всего три слова: «Рахижан» и «…золотой табакеркой». Эти слова были набраны разными шрифтами — первое более крупным, остальные — помельче. Очевидно, это был отрывок из списка награждений, который обычно печатался в официальной части «Ведомостей».

Остаток дня Загоскин употребил на бесцельные прогулки по Рязани. Он даже не помнил в точности, где успел побывать.

Очнулся он от своего забытья у древних монастырских стен. Перед тем как покинуть это уединенное место, Загоскин хотел впитать в себя тишину. В ней он находил силы для жизни — беспокойной и трудной. Здесь было так тихо, что слышался даже шорох крыльев стрижей, пролетавших над звонницей. Задень стриж концом крыла зеленую медь — и слабый шепот колокола стал бы внятен в такой тишине.

Загоскин опустился на землю и долго лежал в густой траве, разглядывая рогатых жуков и красноватых муравьев, хлопотливо таскающих сухие былинки. Он внезапно рассмеялся, вспомнив разговор с полицейским в Пензе.

— Естествоиспытатели! — подумал он вслух. — Муравьиная полиция, индейское ополчение, зачатки тюремных понятий у древних славян, продажа крепости спекулятору, золотая табакерка невежде — голова кругом идет… Хоть бы через сто лет с этим разобрались и покончили навсегда. Долго ли рахижаны будут нюхать табак из золотых табакерок? Да почему табакерка? Рахижан табака не нюхает, и вдруг — ему табакерку подносят, да еще по высочайшему повелению.

Это он за мой Юкон, верно, получил. А может быть, за что-либо другое… Он мне, помню, хвастал, что вместе с отцом Яковом писал трагедию о смерти отца Ювеналия. Наверняка у Кукольника слог переняли или у Коцебу… Так нюхай, Рахижан, если приказали! А моя съемка Юкона к каким-нибудь саттерам уплывет. Он еще, чего доброго, сам в Ново-Архангельск припожалует и за рюмкой хереса с правителем обо всем договорится…