Юлий Ким

На далеком Севере

Бродит рыба-кит,

А за ней на сейнере

Ходят рыбаки.

Но нет кита, ну нет кита,

Ну нет кита, не видно.

Вот беда, вот беда.

Ну до чего ж обидно!

Как-то ночкой черною

Вышел капитан

И в трубу подзорную

Ищет он кита:

«Нет кита, ну нет кита.

Ну нет кита, не видно.

Вот беда, вот беда.

Ну до чего ж обидно!»

Как-то юнга Дудочкин

Бросил в море лот,

И на эту удочку

Клюнул кашалот.

Вот и кит, но что за вид:

Только ребра видно.

Фу, какой — худой такой!

Ну до чего ж обидно!..

На далеком Севере

Бродит рыба-кит,

А за ней на сейнере

Ходят рыбаки.

Губы окаянные.

Думы потаенные,

Бестолковая любовь.

Головка забубённая!..

Всё вы, губы, помните,

Всё вы, думы, знаете.

До чего ж вы мое сердце

Этим огорчаете!

Позову я голубя.

Позову я сизого,

Пошлю дролечке письмо —

И мы начнем все сызнова!..

Красотки, вот и мы, кавалергарды!

Наши палаши

Чудо хороши!

Ужасны мы в бою, как леопарды!

Грудь вперед.

Баки расчеши!

Кавалергарды мы и кавалеры:

Зря не будем врать —

Вам не устоять.

Графини, герцогини, королевы —

Всё одно.

Нам не привыкать!

В бою, в любви — нигде мы не бежали.

Боже сохрани!

Боже сохрани?

Уж если мы падем в пылу батальи, —

То, слава богу. Ляжем не одни…

Выступаем справа по три

Весело, весело!

Палаши вынимаем

Наголо, наголо!

Враг бежал, без боя взяли мы село:

Parbleu!

Но где же здесь вино?

Генерал-аншеф Раевский сам сидит на взгорье.

Держит в правой ручке первой степени Егорья.

Говорит он: «Слушайте, что я вам скажу:

Кто храбрее в русском войске, того награжу!»

Генерал-аншеф Раевский зовет командиров:

«Что-то я не вижу моих славных бомбардиров!»

Командиры отвечают, сами все дрожат:

«Бомбардиры у трактиру пьяные лежат!»

Генерал-аншеф Раевский сам сидит серчает,

До своей особы никого не допущает.

Говорит он адъютанту: «Мать твою ядрить!

Бомбардирам у трактиру сена постелить!»

Драгун побьет улана.

Гусар побьет драгуна.

Гусара гренадер штыком достанет.

А мы заправим трубочки,

А мы направим пушечки:

А ну, ребята, пли!

Господь нас не оставит…

Хорошо идти фрегату

По проливу Каттегату —

Ветер никогда

Не заполощет паруса.

А в проливе Скагерраке

Волны, скалы, буераки

И чудовищные раки.

Просто дыбом волоса!

А в проливе Лаперуза

Есть огромная медуза.

Капитаны помнят.

Сколько было с ней возни.

А на дальней Амазонке,

На прелестной Амазонке

Есть такие амазонки, —

Просто черт меня возьми!

Если хочется кому-то

Маринованного спрута,

Значит, ждет его Калькутта

Или порт Бордо.

А бутылку Эль-Мадейро,

Что ценой в один крузейро.

Кроме Рио-де-Жанейро,

Не найдет нигде никто!

Я прошел довольно рано

Все четыре океана,

От пролива Магеллана

До Па-де-Кале.

От Канберры до Сантьяго

Скажет вам любой бродяга.

Что такого капитана

Больше нету на земле!

Чудное море!

Черное море!

О, этот блеск плюс плеск

Близкой волны!

Мы окунулись раз

В Черное море

И оказались.

Точно негры, черны.

О, это счастье

Разнузданной лени!

Возьмите всё, всё, всё.

Всё у меня.

Только оставьте мне

Капельку тени.

Холодного пива

И горячего дня.

О, это пиво!

О, эти вина!

О, эта ча-ча, чача —

Шум в голове…

Мы недовыпили

И половину —

Значит, остаток

Дотянем в Москве.

О, это море!

О, эти пляжи!

О, этот зной, зной, зной,

Зной да вода!..

На самолете

Иль в экипаже —

Но ведь нельзя же

Не вернуться сюда!

Негаданно-нечаянно

Пришла пора дороги дальней.

Давай, дружок, отчаливай.

Канат отвязывай причальный!

Гудит норд-ост,

Не видно звезд.

Угрюмы небеса, —

И все ж, друзья, не поминайте лихом.

Поднимаю паруса!

Фантастика-романтика,

Наверно, в этом виновата.

Антарктика, Атлантика

Зовут, зовут ребят куда-то.

Гудит норд-ост.

Не видно звезд.

Угрюмы небеса, —

И всё ж, друзья, не поминайте лихом.

Поднимаю паруса!

Подумай, друг, а может быть.

Не надо в море торопиться:

На берегу спокойней жить.

Чего на месте не сидится?

Смотри, какой

Гудит прибой.

Угрюмы небеса…

И всё ж, друзья, не поминайте лихом:

Поднимаю паруса!

Пусть без обеда оставит нас мама.

Пусть на экраны выйдет новое кино.

Пускай «Торпедо», пускай «Динамо»,

Какое «Динамо» — нам все равно!

Улетай, улетай в путь-дорогу!

Ничего, что овраг на твоем пути:

У автомобиля есть мотор и крылья —

Лети!

Четыре канавы, тридцать три ямы.

Сорок восемь тыщ перепуганных собак.

Надо направо, а мы летим прямо,

А мы летим прямо, а там — буерак!

Если ты весел и если не весел.

Если с грустью глядишь ты в окно,

Если тебе не сидится на месте.

Тебе тогда надо только одно:

Улетай, улетай в путь-дорогу!

Ничего, что овраг на твоем пути.

У автомобиля есть мотор и крылья —

Лети!

Ой как хорошо, хоть песню пой —

Тра-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля!

Ах, до чего ж я весел, до чего мил,

До чего ж я мил и до чего весел!

А причины нету никакой…

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля!

Говорят, что мир без песен пресен.

Не грусти, друг мой милый.

Спой со мной, лучше спой!

Не грусти, что ты, что ты.

Позабудь про заботы.

Спой — и все пройдет.

Ты только спой!

Мне весь день одно трубит жена —

Тра-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля —

«Ах, почему ты весел? Почему мил?

Почему ты мил и почему весел?»

Мне весь день мешает петь она:

«Тра-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля.

Неужели мир без песен пресен?»

Все поют — ишак поет, петух:

Тра-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля!

Говорят, без песен пресен мир.

Говорят, что мир без песен пресен.

Ну а я за них пою за двух:

Тра-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля!

До чего ж я весел! До чего мил!

Не грусти, друг мой милый.

Спой со мной, лучше спой!

Не грусти, что ты, что ты.

Позабудь про заботы.

Спой — и все пройдет.

Ты только спой!

Спой — и даже если нету

Ни таланту, ни фальцету,

И, пока не разберутся,

Все соседи разбегутся,

И лишь мартовские кошки

Будут слушать на окошке, —

Все равно, как можешь, так и пой!

Капитан Беринг

Открыл наш дикий берег —

Что за чудо-капитан!

И в этот берег дикий

Стучит волною Тихий,

Ужасно тихий океан.

Подо мной глубина —

Пять километров до дна.

Пять километров и двадцать пять акул…

А волна до небес

Раскачала МРС,

Но никто из нас, никто не потонул.

Подношу к свету

Последнюю галету

И делю на семь персон.

А «Беломора» нету,

И спичек тоже нету,

Зато селедки двадцать тонн.

Если ты смелый,

Ходи да дело делай,

А акулу позабудь!

А если ты не смелый.

Молись, чтоб был ты целый.

Тогда спокойно кончишь путь.

Тук-тук-тук, мотор стучит,

А по воде бычок бежит.

Старается.

Едет-едет, ковыляет.

Носом воду ковыряет.

Упирается.

Едет-едет, волны пашет,

А помощник чуть не пляшет

В рубке у руля:

— Только бессердечной рыбе

Хорошо на мертвой зыби!

Капитан, скоро ли земля?

На далеком на просторе

Сто домов стоит на море.

Кажется,

Вот пройдем еще немножко,

И под ними наша «кошка»

Вдруг окажется.

Наш бычок домой вернется,

И помощник улыбнется

В рубке у руля:

— Только бессердечной рыбе

Хорошо на мертвой зыби!

Капитан, скоро ли земля?

Вон бараки, вон палатка,

Там Анапка, там Анапка,

Там она.

Тарахтит мотор в горячке,

Но теперь уж в этой качке

На собственный мотив

Не страшна волна.

Палуба качается.

Над нею разливается

Лишь песенка моя:

— Только бессердечной рыбе

Хорошо на мертвой зыби!

Капитан, скоро ли земля?

Капитан, вот она — земля!

Пятнадцать двадцать девять, —

Отчаянный жучок[1],

И что б мы стали делать,

Кабы ты нам, милый, не помог?

Олег машину врубит, —

Машина тук да тук, —

Марсель на вахту вступит,

И жук, наш друг, уж тут как тут,

И только разбегается волна…

Начхать тебе на повод,

Куда тащить кого, —

Плашкоут так плашкоут.

Да хотя б Долгова самого.

С похмелья Саня встанет, —

Машина тук да тук, —

Петрович в карту глянет,

И жук, наш друг, уж тут как тут,

И только разбегается волна,

И только брызги по ветру летят…

Гляжу и удивляюсь.

Понять не могу, ей-ей,

Как, шторма не пугаясь.

Так и скачет этот воробей.

Одна волна подкинет,

Аж сердце — тук да тук,

Другая в жопу двинет,

И жук, наш друг, уж тут как тут.

На собственный мотив

И только разбегается волна,

И только брызги по ветру летят,

И только плачет девушка одна…

Пятнадцать-двадцать девять —

Счастливого пути!

Пусть камень не заденет

Твоё днище, Господи прости!

Пройдёт сентябрь-октябрь, —

Машина тук да тук, —

Потом ноябрь-декабрь, —

И жук, наш друг, уж тут как тут,

И только разбегается волна,

И только брызги по ветру летят,

И только плачет девушка одна,

И даже не одна, а все подряд!

И только разбегается волна!..

Камчаточка моя, Анапочка моя!

Кривые берега твои мне снятся и мерещатся.

Далекие края.

Студеные моря —

Как вспомнятся, так сердце затрепещется.

Трепещется, трепещется…

Приехал я в Москву,

Шикарно здесь живу:

Автобусы, троллейбусы.

Кафе, кино, такси, метро,

И теплые моря, и близкие края.

А все-таки, по-моему, совсем не то.

Совсем не то. совсем не то…

А там сейчас, поди,

И слякоть, и дожди,

И люди там от ветра ходят прячутся и ежатся.

Далёко-далеко,

Ужасно нелегко,

Так что же мне. чего же мне тревожиться?..

Камчаточка моя,

Анапочка моя!..

Я сел однажды в медный таз

Без весел и руля,

И переплыть Па-де-Кале

На нем решился я.

Ведь на подобном корабле

Через пролив Па-де-Кале

Никто не плавал до меня.

Я вмиг озяб, я вмиг промок.

Пропал весь мой порыв…

Прости мне. Господи, мой заскок.

Но пусть я останусь жив!

То таз на мне, то я на нем.

Уж я не помню, кто на ком.

Но переплыли мы пролив.

И вот — сенсация! На стенку лезет пресса:

— Впервые в мире! Герой прогресса!

Без весел и руля!

Представьте себе — он плыл в тазу,

При этом — ни в одном глазу!

Сенсация! И в центре — я!

Я тут же продал медный таз

За тысячу монет

И перепродал свой рассказ

В тысячу газет.

Есть дом в кредит и в банке счет.

Кругом почет — чего еще?

На всех консервах мой портрет!

Мой медный таз попал и в ТАСС,

На самый последний лист.

Под рубрикою «Их мораль»

И подпись: «Журналист».

Но, несмотря на злобный треп,

В Москве я пожил, как набоб,

Под рубрикою «Интурист»!

Мужчины просят только одно — виски «Медный таз».

Все дамы носят только одно — клипсы «Медный таз».

Весь мир танцует только одно — танго «Медный таз»

Под самый модный медный джаз!

Но время шло, и шум иссяк,

И в банке счет — увы!

Семья бранится так и сяк,

И нет уж той любви.

Друзья пьют виски с содовой

И требуют: «Ещё давай!

Ещё на чём-нибудь плыви!»

Уж я не знаю, как мне быть.

У всех одно в башке:

— В тазу теперь не модно плыть —

Вот если б в дуршлаге!

Хотя игра не стоит свеч:

Дуршлаг ведь может и потечь.

Попробуй на ночном горшке!

И вот сенсация, на стенку лезет пресса:

— Впервые в мире! Герой прогресса!

Давайте сюда кино!

И я плыву как идиот,

И подо мной горшок плывет,

И мы вот-вот пойдем на дно…

— Послушайте вы ходите за мною по пятам!

— Ну да. А что?

— Вы глаз с меня не сводите, я что — картинка вам?

— Ну да. А что?

— Вы вечно караулите меня на нашей улице…

— Ну да. А что?

— «Ну да, а что, ну да, а что» — заладил, словно дятел!

— Ну да. А что?

— Это вы тогда собаку притащили для меня?

— А что? Ну, я.

— Это вы ко мне в окошко запустили воробья?

— А что? Ну, я.

— А то, что целый день потом гонялся пес за воробьем!

— Да? И что?

— Они удрали, но сперва пустили мебель на дрова!

— Фью-ю… Да ну?!

Что ж поделать, это глупо, очевидно,

Но зато ведь видно — отчего.

— Да, но как-то несолидно,

И вам должно быть стыдно!

— Ну да, еще чего!

Ведь я все это делаю по крайней мере год!

— Ну, да. И что?

— И вам все это нравится, а не наоборот…

— Ну, да. И что?

— А то, что это, значит, для меня не ерунда.

— Ну, да. И что?

— «Ну, да и что, ну, да и что» — чего вы придираетесь?

Скажите — да или нет?

— Ну, да!!!

— Ля-ля-ля!.. А что?

По дороге скачет Вилли-Билли Джон.

Скачет рысью, едет шагом, пижон.

И на той дороге Вилли-Билли Джон

Подобрал подкову — это

Значит, он нашёл удачу.

Вилли-Билли Джон, не лови ворон,

Ты прибей свою подкову над порогом:

Будешь богатым, Вилли,

Будешь женатым. Билли,

Перестанешь шляться по дорогам.

Перестанешь шляться по дорогам, Джон!

Вот и стал богатым Вилли-Билли Джон:

«Кадиллак» стоит в конюшне его.

Вот и стал женатым Вилли-Билли Джон,

И его старушка Дженни

Экономит каждый пенни.

Вилли-Билли Джон крутит граммофон,

А душа его в печали и тревоге…

Что же такое, Вилли?

Что же с тобою, Билли?

Ты опять мечтаешь о дороге?

Ты опять мечтаешь о дороге, Джон!

И однажды ночью Вилли-Билли Джон

Оседлал коня и выехал вон.

И пошел-поехал Вилли-Билли Джон,

Ехал, ехал, плелся, плелся, —

Вдруг споткнулся и уперся…

Вилли-Билли Джон, конь твой захромал.

Он скакать не может по степным дорогам.

Где же подкова, Вилли?

Где же подкова. Билли?

А она прибита над порогом!

А она прибита над порогом, Джон!

А она прибита над порогом, Вилли!

А она прибита над порогом, Билли!

А она прибита над порогом, Джон!

Я спокоен, я спокоен, как спокоен я!

Это просто чудо, как спокоен!

Убивай меня из пушки, изводи под корень —

Из себя не выведешь меня!

Меня ласкает Аргентина ленивой волною,

Мне назначает «Мулен Руж» по ночам рандеву, —

И я прошу вас — не стучите, я вам не открою,

И умоляю — не звоните, я шнур оборву!

Я доволен, я доволен, всем доволен я.

Это просто чудо: всем доволен!

Пусть я буду безобразен, беден, бледен, болен —

Все равно доволен буду я!

Надену белую панаму, панаму, панаму.

Поеду на Копакабану — гавану куплю,

И я прошу вас — не надейтесь, я ждать вас не стану,

И умоляю — успокойтесь, я вас не люблю!

Какая чудная погода, не так ли, милорды?

Ну, как у вас идут дела? Как ваш стул? Как семья?

И я надеюсь, вы спокойны. Спокойны и тверды.

Хотя на свете никого нет спокойней, чем я.

Я спокоен!!!

Вот так иногда пела дома я.

На кухне посудой звеня.

И вот мои родители

И старая знакомая

Собрались

И смотрят на меня:

— Ишь, — говорят, —

Молчишь?! — говорят. —

А ну-ка, спой-ка.

Уж больно ты скромна!

— Ой, не буду, не буду, не буду.

Вон вас сколько,

А я одна!

«Соловей мой, соловей…»

Сурово кивнула знакомая,

И вот через день поутру

Зовет меня огромная

Комиссия приемная

И смотрит,

И я на них смотрю.

— Ну, что ж, — говорят, —

Споёшь? — говорят. —

А ну-ка, спой-ка.

Вниманье, тишина!

— Ой, не буду, не буду, не буду.

Вон вас сколько,

А я одна!

«Соловей мой, соловей…»

Сурово кивнула комиссия,

И вот я на сцене стою,

А зрителей-то, зрителей —

Да это же немыслимо!

И смотрят,

И ждут, когда спою.

— Вот, — говорят. —

Щас споёт! — говорят,

И как только

Настала тишина:

— Ой, не буду, не буду, не буду,

Вон вас сколько,

А я одна!

«Соловей мой, соловей…»

Я — клоун,

Я — затейник,

Я выбегаю на манеж не ради денег,

А только

Ради смеха:

Вот это клоун! Вот потеха! Вот чудной!

Быть может,

Когда я — вот он.

Одной печалью станет меньше у кого-то.

Выходит,

Ровным счетом

На свете больше станет радостью одной!

Я — клоун.

Веселый клоун!

Я этой шапочкой навеки коронован.

Ну разве

Я не прекрасен?

Вот это клоун! Вот потеха! Вот чудной!

Давайте

Поля сражений

Объединим в один манеж для представлений:

Я выйду

На середину —

И вы, как дети, смейтесь, смейтесь надо мной!

Я — клоун,

Я — затейник,

Я — клоун,

Веселый клоун…

Я по-русски «турист»,

И по-французски «турист»,

И по-индусски «турист», — ну как же быть?

Неужели нету слова

Подходящего такого,

Чтобы термин заменить?

Я — «шагатель», например,

Я — «страдатель», например,

Я — «искатель», например, и «стихоплет».

И, наконец (ать-два!),

Я — «певец» (ать-два!), —

Я пою всю жизнь напролет!

Я не знаю, друзья.

Что представляю, друзья,

И приношу ли я пользу для страны.

Я ведь, если разобраться.

Разновидность тунеядца —

Посмотреть со стороны:

Зачем шагатель, например,

Зачем страдатель, например.

Зачем искатель, например, и стихоплет?

И, наконец (ать-два!),

Зачем певец (ать-два!),

Зачем пою всю жизнь напролет?

Ну и пусть говорят,

Что не тружусь, говорят.

Что только землю топчу я, вот и всё —

Ведь артисты есть туристы.

И поэты есть туристы.

Ну а я — и то, и се:

Я и шагатель, например,

Я и страдатель, например,

Я и искатель, например, и стихоплет.

И, наконец (ать-два!),

Я — певец (ать-два!),

Я пою всю жизнь напролет!

Мой папаша были дворник,

А мамаша — барыня;

Да будь вы граф иль подзаборник, —

Все одинаково вы мне родня!

Где тройка с посвистом.

Попойка с ротмистром?

Того, что сгинуло, — не жалей, не жалей!

Рвань шинельная.

Шпана панельная.

Кому любовь мою за пять рублей?..

Где теперь чины и судьи?

Все свободны, каждый прав:

Ах, подзаборник вышел в люди,

А под забором плачет граф:

«Где тройка с посвистом.

Попойка с ротмистром?»

Того, что сгинуло, — не жалей, не жалей!

Рвань шинельная.

Шпана панельная.

Кому любовь мою за пять рублей?..

Ах, любовь, ты так прекрасна:

Все равны, всем — всё равно!

Люблю я белое, люблю я красное —

Нет-нет, не знамя, а вино!

Где тройка с посвистом.

Попойка с ротмистром?

Того, что сгинуло, — не жалей, не жалей!

Рвань шинельная,

Шпана панельная.

Кому любовь мою за пять рублей?

Мы идем — день, ночь.

Мы идем — ночь, день.

Мы идем — зной, снег.

Мы идем!

Для кого-то грех — мы идем.

Для кого-то смех — мы идем,

Для кого-то смерть —

Мы идем!

До свиданья, родной край.

Мы шагаем прямо в рай!

Ты не жди, не жди, не жди меня, родная,

Я любил тебя — прощай!

Одиннадцать солдат

Пошли купаться в море.

Одиннадцать солдат

Забыли о пароле.

Патруль был строг —

Слегка нажал курок,

И вот вам результат:

Семеро солдат!

Семеро солдат

Сивухи налакались.

Семеро солдат

Полковнику попались.

Двоих он расстрелял,

А третий сам не встал,

И вот вам результат:

Четверо солдат!

Четверо солдат

Направились к борделю.

Четверо солдат

Пробыли там неделю.

Но бледный спирохет

Загнал их в лазарет,

И вот вам результат:

Геройски погиб весь отряд…

До свиданья, родной край.

Мы шагаем прямо в рай!

Ты не жди, не жди, не жди меня, родная,

Я любил тебя! Прощай.

Петр Палыч ходил на работу,

И не знал Петр Палыч того.

Что буквально всего через квартал

Анна Дмитна жила от него.

Петр Палыч любил хризантемы,

Он к зубному ходил на прием.

Анна Дмитна писала поэмы

Каждый вечер гусиным пером.

Петр Палыч завел себе дога,

Анна Дмитна купила ежа.

Петр Палыч был лысым немного,

Анна Дмитна как роза свежа.

И скажите, как больно, обидно.

Что у них ничего не сбылось:

Петр Палыч и Анна Дмитна

Так все время и прожили врозь!..

И в Москве, и везде, с кем бы мы ни граничили,

И в ненастье и в вёдро, и вновь, и опять,

Герцогиня во всем соблюдала приличия, —

Вот чего у нее не отнять!

И среди дикарей, чьи ужасны обычаи,

И в узилище мрака, и в царстве теней.

Герцогиня во всем соблюдала приличия, —

Вот чего не отнимешь у ней!

Даже будучи демоном зла и двуличия.

Предаваясь разврату и водку глуша.

Герцогиня во всем соблюдала приличия, —

И не кушала спаржу с ножа

Никогда!..

Капнист пиесу накропал громадного размеру.

И вот он спит — в то время как царь-батюшка не спит:

Он ночь-полночь пришел в театр и требует премьеру.

Не знаем, кто его толкнул. История молчит.

Партер и ложи — пусто все: ни блеску, ни кипенья.

Актеры молятся тайком, вслух роли говоря:

Там, где-то в смутной глубине, маячит жуткой тенью

Курносый царь, а с ним еще, кажись, фельдъегеря.

Вот отмахали первый акт. Все тихо, как в могиле.

Но тянет, тянет холодком оттуда (тьфу-тьфу-тьфу!).

«Играть второй!» — пришел приказ, и, с богом, приступили.

В то время как фельдъегерь: «Есть!» — и кинулся во тьму.

Василь Васильевич Капнист метался на перине —

Опять все тот же страшный сон, какой уж был в четверг:

Де, он восходит на Олимп, но, подошед к вершине,

Василь Кирилыч цоп его за жопу — и низверг!

За жопу тряс его меж тем фельдъегерь с предписаньем:

«Изъять немедля и в чем есть отправить за Урал!

И впредь и думать не посметь предерзостным мараньем

Бумагу нашу изводить, дабы хулы не клал!»

И не успел двух раз моргнуть наш, прямо скажем, Вася,

Как был в овчину облачен и в сани водворен.

Трясли ухабы, тряс мороз, а сам-то как он трясся! —

В то время как уж третий акт давали пред царем.

Бледнел курносый иль краснел — впотьмах не видно было.

Фельдъегерь: «Есть!» — и на коня, и у Торжка нагнал:

«Дабы сугубо наказать презренного зоила,

В железы руки заковать, дабы хулы не клал!»

«Но я не клал!!! — вскричал Капнист, точа скупые слезы. —

Я ж только выставил порок по правилам искусств!

Но я ж его изобличил — за что ж меня в железы?

А в пятом акте истребил — за что ж меня в Иркутск?»

Меж тем кузнец его ковал с похмелья непроворно.

А тут еще один гонец летит во весь опор.

Василь Васильевич Капнист взглянул, вздохнул покорно,

И рухнул русский Ювенал у позлащенных шпор…

Текли часы… Очнулся он, задумчивый и вялый.

Маленько веки разлепил и посмотрел в просвет:

«Что, братец, там за городок? Уже Иркутск, пожалуй?»

«Пожалуй, барин, Петербург», — последовал ответ.

«Как Петербург?!» — шепнул Капнист, лишаясь дара смысла.

«Вас, барин, велено вернуть до вашего двора.

А от морозу и вопче — медвежий полог прислан,

И велено просить и впредь не покладать пера!»

Да! Испарился царский гнев уже в четвертом акте.

Где змей порока пойман был и не сумел уползть.

«Сие мерзавцу поделом!» — царь молвил и в антракте

Послал гонца вернуть творца, обернутого в полсть.

Все ближе, ближе Петербург, и вот уже застава,

И в пятом акте царь вскричал: «Василий! Молодец!»

И на заставе ждет уже дворцовая подстава,

И только прах из-под копыт, и махом — во дворец!

Василь Васильич на паркет в чем был из полсти выпал.

И тут ему — и водки штоф, и пряник — закусить.

«Уу, негодяй! — промолвил царь и — золотом осыпал. —

Пошто заставил ты меня так много пережить?»

Во как было в прежни годы.

Когда не было свободы!

Крылатого амура

Крылатая стрела

Навеки грудь проткнула.

На муки обрекла.

Нельзя без содроганья

Внимать мои стенанья.

Тому причина ты.

Богиня красоты.

Позволь, моя Цирцея,

Пылинкой мелкой стать,

Дабы стопы твоея

Касаться и ласкать.

Как только сквозь подметку

Почуешь ты щекотку.

То знай, что это я.

Пылиночка твоя.

А если нежный носик

Как бы кольнет волосик,

То это тоже я.

Пылиночка твоя.

Когда же ночью темной

Тебя рукой нескромной

Ля-ля ля-ля ля-ля —

Пылиночка твоя!

Ой ты Хайфа, Хайфа!

За все годы лайфа

Я такого кайфа

Не ловил.

Эти горы, эти пляжи.

Этот климат даже тоже —

Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй-яй! —

Полюбил.

Если вы молчите

На своем иврите.

Все равно ходите

Как хотите тут.

«Добрый день», «шолом алейхем»,

«Гамарджоба», «зохен вейхем» —

Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй-яй! —

Вас поймут.

О, Исроэл, Исроэл!

О, как ты освоил,

О, как ты устроил

Этот древний край!

О, прекрасный город Хайфа!

Я клянусь — за годы лайфа

Никогда такого кайфа —

Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй-яй

Ай-ай!

Дорогой мой Владимир Абрамыч,

Драгоценный мой Игорь Ароныч!

Как журчат и приятно рокочут

Имена ваши в полости рта!

Как совок по сентябрьскому Сочи,

Как изгнанник по кладбищам отчим,

Так по вас я соскучился очень.

Аж до чёрта, то бишь до черта!

Предо мною то США, то Канада,

Надо мною московское лето.

Голова моя в тягостном дыме

От того, и того, и того…

И как важно, как нужно, как надо

Соображать, что вы бродите где-то

В белокаменном Ерусалиме

По бессмертной брусчатке его.

И не может быть даже двух мнений,

Что из этих вот соображений

Состоит, вытекает и складывается

То, что мы называем душой:

Что, мол. есть, мол, Абрамыч с Аронычем,

Да еще Константиныч с Антонычем,

Да в придачу Наумыч с Миронычем —

Ну и далее, список прикладывается.

Хоть уже он не очень большой…

Был я верный правоверный пионер,

«Широку страну родную» громко пел.

В комсомоле, скажем правду, господа.

Не оставил я заметного следа,

В коммунисты меня звали — я не стал.

Стал обычный злоязычный либерал:

При словах «гражданский долг», «патриотизм»

В организме начинался пароксизм.

Кроме спутника и флага на Луне,

За державу только стыдно было мне.

И, смотря на наши звезды и кумач.

Издавал я злобный смех иль горький плач.

А теперь скажите, где я? что со мной?

Ведь нездешний я, хотя и не чужой.

Но гляжу на эту синюю звезду —

И испытываю гордую слезу!

И хочу растить бананы на камнях.

Славить Господа под Западной стеной.

Вдохновенно танцевать на площадях

И с ружьем стоять на страже, как герой!

В патриота превратился либерал,

Прям как будто только этого и ждал!

И готов, как пионер, шагать в строю,

И опять я Дунаевского пою:

«С гулькин нос страна моя родная.

Очень мало в ней лесов, полей и рек.

Но другой такой страны не знаю.

Где так счастлив русский человек!»