За боем бой

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка Андрея Владимирцева

2 августа, Белорецк

18 июля началось наше наступление на Верхнеуральск. Отряд, как гигантская пестрая змея, извивался между утесов. Обозы с беженцами оставили в Белорецке. Там же остались раненые и заложники. Да-да, у нас есть заложники – несколько человек, захваченных при отступлении. Если белые тронут семьи партизан, заложники будут расстреляны. Пустят их в расход и в том случае, если кто-то из них бежит. Ловко придумали. Я видел этих заложников – сын лесопромышленника Штамберг, поручик Панов, какой-то толстый меньшевик-учитель, эсер по фамилии Попов. В общем, политическая жизнь в России в миниатюре.

Когда двинулись, я замешкался в штабе и, догоняя полк, проехал вдоль растянувшейся на много верст походной колонны. Да, обмундирование у нас скверное: от гимнастерок до пиджаков и ситцевых рубах, от фуражек до тюбетеек, от сапог до… Одним словом, и босые есть. Зато оружием увешаны с избытком, вот только с патронами у нас неважно.

У первых же пленных, захваченных после перестрелки, выяснили: против нас действует корпус генерал-лейтенанта Ханжина; частями, обороняющими Верхнеуральск, командует генерал-майор Шишкин. Общей численности пленные назвать не смогли, но рассказали, что здесь сосредоточены чехи, дутовские отряды, атаман Анненков, несколько казачьих полков, офицерская сотня… В общем, силы примерно равны. Но мы наступали, а любой мало-мальски грамотный офицер скажет, что для наступательных действий необходимо преимущество в численности. Правда, по словам пленных, у них меньше артиллерии и пулеметов. Есть и еще одно доказательство: мы удивлялись, почему от их пулеметного огня шума много, а толку мало, но все стало ясно, когда захватили несколько деревянных трещоток.

Главком очень правильно рассчитал, отправив Белорецкий отряд под Тирлян, чтобы обеспечить нам тыл. С помощью бронепоезда это удалось. Но "бронепоезд", конечно, уморительный: обыкновенный паровоз, пассажирский вагон, выложенный мешками с песком, и несколько угольных платформ, на которых установлены голенастые пулеметы-кольты. Под Тирляном действует Гарбуз, тот самый, который в свое время приказал расстрелять тещу и брата за участие в кулацком восстании.

Я только сейчас почувствовал по-настоящему, что такое гражданская война, когда брат встает на брата. В нескольких местах перестрелка прекращалась, и сражающиеся узнавали по ту сторону своих родственников, друзей, соседей. И начиналось:

– Ванька, бросай своих краснопузых – иди к нам, не тронут!

– Нет уж, ты к нам переходи! Смотри, а то скоро выпотрошим ваше офицерье и вам пощады не будет!

А один случай меня просто потряс. Во время кавалерийской атаки наш Воронин столкнулся с собственным отцом, служившим у белых. Отец, еще вчера звавший сына на свою сторону, на этот раз уговаривать не стал, а просто приготовился проткнуть неслуха пикой. Но Воронин успел накинуть отцу на шею ременную нагайку. Старик с хрипом упал на землю, а сын застыл над ним, наверное, только сейчас сообразив, что он сделал. Потом совершенно безумными глазами поглядел на своих и бросился, наверное, ища смерти, прямо на пики подскакавших казаков.

Боже мой, сыноубийца Бульба всегда казался мне плодом болезненной фантазии Гоголя! Если б мне кто-нибудь недавно сказал, что увижу такое собственными глазами, я не поверил.

Весь отряд охватил какой-то азарт, сплошь и рядом люди совершают то, что на германской называлось подвигом, и за что давались георгиевские кресты. Особенно это чувствовалось у горы Извоз, которая заслоняла нам Верхнеуральск и за которую белые дрались с остервенением. Устроились они с комфортом: нарыли окопов, принесли одеяла, подушки. Кроме добровольческих частей, гору защищали мобилизованные студенты, гимназисты. Перед окопами натянули колючую проволоку.

Извоз штурмовали несколько раз. Когда залегли после первой атаки и нужно было разузнать огневые гнезда, в разведку стал проситься тот самый дед, который обругал Блюхера. Василий Константинович не хотел его пускать, но старик заупрямился и, получив разрешение, галопом поскакал на гору. Его буквально изрешетили пулями – 29 ран! Но огневые точки он выявил, и Извоз решили брать обходным маневром.

Во время боев под Извозом чуть не погиб весь штаб во главе с Блюхером. Случилось это так: обсуждали план атаки, стоя возле березы, и Суворов, начальник строевой части, заметив, что белые пристреливаются к березе, предложил отойти. Только отошли, как прямо там, где стояли командиры, разорвался снаряд.

Пока бились за Извоз, произошли очень неприятные события. Пичугин и еще несколько подлецов, прихватив с собой 175 тыс. рублей, удрали к белым. Командующий Верхнеуральским отрядом теперь – Енборисов. Не пойму я Каширина: то он смещает этого есаула с должности начальника Главного штаба, то назначает командующим верхнеуральцев. Тем более что теперь опять путаница с главкомами: 26 июля ранили в ногу Николая Дмитриевича, и перед отъездом в Белорецк, в госпиталь, он предложил главнокомандование передать Блюхеру, но Василий Константинович отказался, потому что в корне не согласен с нашей нынешней тактикой. Я лишний раз убедился, что для Блюхера власть и почет не главное! Если у большевиков таких людей много – их не перешибут.

Временный главком теперь Иван Каширин.

В ночь на первое августа начался последний штурм Извоза. Мы бесшумно подошли к караулам и ударили в штыки, основные силы белых очухались только тогда, когда мы приблизились на 60 – 70 шагов. Они схватились за пулеметы, но в спешке били выше голов. Наши же, не тратя патронов, кололи штыками. Павлищев и другие командиры шли в первых рядах и показывали пример…

Белые бросили нам наперерез свою кавалерию, но, не доскакав нескольких километров до каширинской лавы, повернули назад. И все же этот маневр не дал возможности окончательно добить пехоту.

Позже мы узнали, что еще ночью из Верхнеуральска бежала рота мобилизованных башкир, а на рассвете ушли и казаки. Город был свободен. Но занимать его, как оказалось, не только не имело смысла, было даже опасно, потому что белые сосредоточились на высотах восточнее Верхнеуральска. И, спустившись в низину, мы оказались бы в невыгодном положении. Впрочем, положение наше и так неважное.

Трудно с боеприпасами. Люди играют на патроны в "орлянку", хотя азартные игры в отрядах запрещены, покупают их друг у друга (полтинник штука!), выменивают на хлеб… А Верхнеуральск близко, прямо перед нами, как на ладони.

Еще двадцать пятого мы узнали, что Екатеринбург пал. Значит, у белых освободились силы, которые в любое время могут перебросить сюда. Во-вторых, что делать с нашим прежним планом, от которого предостерегали Блюхер и Томин. В-третьих, приехали люди из Богоявленска и сообщили, что две тысячи красных держат оборону там.

Вчера было совещание, решили не брать Верхнеуральск и отойти к Белорецку. Енборисов опять сказал, что мы не имеем права рисковать тысячами людей и нужно распустить их по домам до лучших времен. Ночью, когда мы начали скрытно отходить к Белорецку, Енборисов пытался увести Верхнеуральский отряд к белым. Бойцы, правда, сообразили, что ведут их не в том направлении, и повернули к своим. С Енборисовым ускакало около полусотни. Эту сволочь нужно было расстрелять еще тогда, когда его люди убили Точисского. Теперь белые знают о наших планах.

Черт возьми, бились, бились за этот Верхнеуральск, положили полтораста убитыми и три сотни ранеными, а теперь уходим восвояси. Вот уж пиррова победа!

Мало того. Чтобы белые не догадались о нашем отступлении, пришлось устраивать "маскарадные" атаки. Мы делали вид, что хотим ворваться в город, и ложились, скошенные огнем противника. Это страшно: атака ненастоящая, а кровь лилась всамделишная. Хоронить убитых некогда.

Прикрывала наш отход рота Иванчикова, которому Иван Каширин приказал держаться до последнего. Пулеметчик Бачурин долго сдерживал наступавших казаков, а когда кончились патроны, разобрал замок, лег на пулемет и, подпустив белых почти вплотную, подорвался гранатой. Иванчиков рассказывал, что даже белые были потрясены.

Когда мы вернулись в Белорецк, то узнали, что рано утром противник пробрался в город. Тревогу поднял водитель грузовика, которого они заставили завести мотор, чтобы угнать машину. Поднялась стрельба. Казаки начали без разбору рубить обозников. Николай Дмитриевич на костылях выскочил на улицу и стал наводить порядок. Постепенно оборона организовалась, быстро навалили несколько баррикад и отрезали белым путь к отступлению. Стерлитамакцы бросились вдогонку за обозом и отбили, хотя десятка два подвод беляки угнали. Интересно, что заложники, оказавшиеся между двух огней и с перепугу разбежавшиеся, к концу боя аккуратно прибыли к месту заключения.

Когда вечером мы входили в город, то встретили несколько мокрых с ног до головы и смущенных бойцов. Оказывается, они приняли своих всадников за казачью атаку и спрятались в углублении плотины за каскадами воды, где и просидели целый день.

Все возмущены тем, что казаки порубили обозников – раненых, женщин, детей. Услышав об этом, я поспешил к раненым и сразу увидел Сашу, она меняла повязку стонущему бойцу. Я помог ей перенести парня в дом. Потом мы долго стояли на улице и молчали. Уже темнело.

– Я рада, что вы живы! – неожиданно сказала она и продолжила: Андрей Сергеевич, я вам задам один вопрос – вы только не удивляйтесь.

– Слушаю вас! – я невольно насторожился.

– Что вы чувствовали, когда в первый раз убили человека?

– Что? – опешил я. – Не знаю… Вернее, я не знаю, когда убил первого немца, потому что в перестрелке не поймешь, где чья пуля. По-настоящему первого врага я убил в рукопашной. Знаете, неожиданно я почувствовал спиной какой-то холод, обернулся и увидел, что красномордый австрияк уже размахнулся, чтобы всадить мне в спину штык. Я успел несколько раз выстрелить ему в лицо… А почему вы меня спросили?

– Потому что сегодня я застрелила казака, он хотел зарубить раненого… Я знала, что иду на войну, что здесь не до дамской чувствительности… Но я не знала, что это так тяжело – убивать людей… Знаете, он оглянулся на выстрел, совсем мальчишка с реденькими усами, и сморщился, как будто хотел заплакать…

– Вы знаете, что Екатеринбург взят? – перебил я.

– Знаю…

– Вот и думайте лучше об этом. Извините за жестокость, но, представьте себе, что сделал бы этот "почти мальчик" с вами, если б вы были там, в Екатеринбурге.

– У меня там родители.

– Я знаю, вы говорили.

– Да… Да, конечно, вы правы. А знаете, Андрей, вы изменились за эти недели.

– В какую сторону – в хорошую или плохую?

– В нашу сторону…