За боем бой

Коробка папирос

– Самое страшное в этой войне то, что русские убивают русских. Представьте себе сиамских близнецов и вообразите, что они начали душить друг друга. Кто бы ни победил, в конце концов погибнут оба. Это и есть междоусобица. Я уважаю большевиков и честно служу им, но когда-нибудь, в самую трудную минуту истории, России может не хватить именно тех тысяч душ, которые погибли в братоубийственной войне…

Калманов, сидевший рядом, старался не глядеть на Боровского, чтобы не выдать раздражение и брезгливость.

– И вообще, – продолжал Боровский, – чем дальше я иду с большевиками, тем все тверже и глубже, знаете ли, убеждаюсь: они единственные, кто может вернуть России ее былое величие. Вот только эта кровь…

– Тут ничего не поделаешь. Но вы уверены, что Блюхер вам доверяет? По-моему, они очень хорошо помнят ту историю с договором! поинтересовался Калманов.

– Н-не думаю… Во всяком случае, я этого не замечаю…

– А вы присмотритесь! Но даже если мы дойдем вместе с Блюхером, что называется, до победного конца, нужны ли мы будем им потом, не превратимся ли в тот самый прах старого мира, который они просто-напросто отряхнут со своих ног…

– Все возможно. И Робеспьера обезглавила та же самая гильотина, на которую "неподкупный" отправлял врагов Революции! Хотите, я прочитаю стихи?

– Пожалуйста. Владимирцев рассказывал, что у вас хорошие вирши получаются!

– Калманов, если вы не знаете значения слова "вирши", никогда не употребляйте его. В противном случае настоящий поэт – не я, разумеется, может от обиды поколотить вас…

– Ну, извините…

– Я вас прощаю! – Боровский откинулся на стуле, глубоко вздохнул, несколько раз провел ладонями по лицу, словно стирая мутное оцепенение, и продолжил: – Я совершенно случайно стал свидетелем спора одного стерлитамакского комиссара с ясновидящим – знаете, эдаким нестеровским пустынником. Старик, по-моему, – обычный проходимец, но занятный… И спор у них вышел занятный, я бы даже сказал: диспут. Раньше ведь как соберутся двое русских, так о боге спорят… А эти, представьте себе, о мировой революции рассуждали… Впрочем, объяснений требуют только плохие стихи… Слушайте:

Был прорицатель сморщен, стар,

В пещеру втиснут.

Был молод, дерзок комиссар,

И вышел диспут…

– Мы революции врагов

Разгоним стаю.

Не будет больше бедняков…

– Я это знаю.

– Мы всех накормим,

Наш набат весь мир разбудит.

Жизнь станет краше во сто крат!

– Все так и будет…

Поднимет чудо-города,

Всех звонниц выше,

Страна свободного труда…

– Я это вижу.

– Да ты, старик, и впрямь пророк!

Тогда скажи мне:

Как я умру, какой мне срок

Отпущен жизнью?

Ты не молчи – я устою:

За дело наше

Я смерть готов принять в бою,

Под пыткой вражьей.

Пусть страшен будет мой конец,

А все же – светел.

Не бойся, говори, отец.

Он не ответил…

Закончив чтение, Боровский обхватил голову руками и тихонько засмеялся. Калманов выдержал вежливую, вдумчивую паузу, какую обычно делают люди, не разбирающиеся в стихах, но не желающие обидеть поэта, и заговорил с усмешкой:

– Чем закончит ваш комиссар и мы сами, я, конечно, не знаю. Не пророк-с, но вот что завтра ночью шлепнут заложников – это точно. Имеется приговор трибунала.

– Жаль. Штамберга я знал еще с гимназии. Схожу попрощаюсь…

Калманов вздрогнул, с трудом выдержал паузу и совершенно равнодушным голосом бросил:

– Если пойдете, передайте от меня коробку папирос. Пусть хоть покурят перед смертью. – И он выложил золоченую пачку с витиеватой надписью "Зефир".

– Трофеи! – покачал головой Боровский.

– На войне как на войне, – тонко улыбаясь, ответил Калманов.

Он вышел из комнаты и, не попадаясь на глаза часовым, по темным улочкам поселка пробрался к складу, где содержались заложники. На дверях висел здоровенный замок, а перед входом топтался караульный. Лунный свет поблескивал на кончике штыка.

Калманов незаметно обошел склад, приблизился к маленькому зарешеченному окошечку и, выждав несколько минут, тихо позвал:

– Попов… Попов…

Внутри завозились, раздались приглушенные голоса, и в темном оконце забелело чье-то лицо.

– Попов, это вы? – спросил Калманов.

– Я… А кто вы?

– Ваш друг… Вам привет из Самары… Возьмите вот это! – Он вынул из кармана наган и, прижимаясь спиной к стене так, чтобы изнутри его не было видно, просунул оружие между прутьями. – Завтра ночью вас поведут расстреливать… Постарайтесь бежать… Главное – уйти, кругом части Дутова. Прощайте.

Калманов незаметно вернулся к себе, полежал несколько минут на койке, вышел с шумом на крыльцо и раздраженно крикнул:

– Часовой! Часовой!

– Я здесь, товарищ Калманов, – отозвался голос из темноты.

– Ничего подозрительного не заметил?

– Нет, товарищ командир.

– А мне показалось, кто-то ходит… Может, приснилось?

– Бывает…

– Ну ладно, разбуди меня, когда рассветет…

Следующей ночью заложников повели за околицу – расстреливать. Когда отошли на такое расстояние, что деревня стала казаться просто россыпью степных огней, вдруг раздался выстрел – один из конвойных схватился за голову и упал.

– Белые! – крикнул кто-то. – Братцы, отступаем!..

– Стой! – закричал командир конвоя Жильцов и схватился за маузер.

Отстреливаясь, Попов бросился бежать. В темноте он столкнулся с растерявшимся от неожиданности Штамбергом.

– Бегите… Только в другую сторону… Убьют, как собаку! задыхаясь, крикнул Попов и, отпихнув его, бросился дальше.

– По врагам революции – огонь! – срывая голос, скомандовал Жильцов, и темнота взорвалась залпом.

Раненный в бок, Штамберг затравленно оглядывался на темные силуэты и бежал, бежал, с ужасом чувствуя, как намокает кровью одежда. Над головой свистели пули, и каждая из них в любую секунду могла догнать его и положить лицом вниз на влажную траву…

Из донесения начальника штаба 3-й дивизии Уральского корпуса белых:

"Сегодня утром нашим разъездом подобран в степи возле Ахмерово неизвестный, назвавшийся сыном видного лесопромышленника Штамберга. После очной ставки показания подтвердились. Штамберг-младший находился в плену у красных в качестве заложника. Во время конвоирования к месту расстрела заложники пытались совершить побег. О судьбе остальных, в том числе интересующего вас члена губернского комитета эсеров Попова, Штамберг ничего конкретного сообщить не может. По его утверждению, Попов был вооружен и бежал в противоположную сторону. В темноте Попов мог заблудиться, поэтому его появления можно ожидать в самое ближайшее время. Штамберг также дал ценные сведения о количестве, вооружении и моральном состоянии отряда Кашириных – Блюхера.

В соответствии с полученным запросом Штамберг направлен в Омск".

– Значит, одного все-таки упустили? – сурово спросил председатель следственной комиссии.

– Упустили, товарищ Попов! – сокрушенно ответил Жильцов.

– Хорошо хоть, моего однофамильца достали. Значит, он стрелял?

– Он, сволочь. Двух человек положил!

– Наган нашли?

– Нашли, все патроны расстрелял и бросил…

– Покажите… – Попов, внимательно разглядывая, повертел в пальцах оружие. – Значит, наган ему кто-то передал, и, наверное, тот же человек предупредил о предстоящем расстреле… Кто разговаривал с заложниками накануне?

– Я спрашивал… Говорят, только Боровский.

– Боровский? Он передавал что-нибудь?

– Да, папиросы…

– Сначала – письмо, потом – папиросы, а в результате – побег. Вот что, Жильцов, возьмите ребят и арестуйте Боровского. Но доставить живым. Понятно?

– Понятно, товарищ Попов…

Через четверть часа боевики втолкнули в комнату следственной комиссии, где, кроме Попова, сидел еще Павлищев, недоумевающего Боровского.

– В чем дело, товарищи?! – возмущался он. – Я не позволю…

– Это я не позволю вам, господин Боровский, продавать Дутову доверившихся вам бойцов революции! – оборвал Попов.

– Вы забываетесь!.. Иван Степанович, скажите же… – повернулся арестованный к Павлищеву.

– Я ничем не могу вам помочь, Петр Петрович, – покачал головой командир уральцев. – Если виноваты, лучше расскажите всю правду!

– Да-да! А главное, расскажите про вашего дружка Енборисова! подхватил Попов.

– При чем здесь Енборисов! – закричал Боровский.

– Хорошо. Допустим, предатель Енборисов тут ни при чем! – насмешливо согласился председатель следственной комиссии. – Но вы-то разговаривали вчера вечером с заложниками?

– Да. А в чем, собственно…

– Отвечать. С кем разговаривали?

– Со Штамбергом.

– Вы ему что-нибудь передавали?

– Да, коробку папирос.

– Зачем?

– Видите ли… Я узнал, что его расстреляют… Мы вместе учились в гимназии… Я пожалел…

– А наган вы ему тоже дали, потому что пожалели?

– Наган? Какой наган? Спросите у товарища Жильцова: мое оружие при мне…

– Конечно, вы не идиот, чтобы собственный наган отдать!

– Но что же, наконец, случилось?!

– А то, что Штамберг бежал, а Попов, тоже пытаясь бежать, уложил из подаренного вами наганчика двух человек. Вот что случилось!

Боровский замотал головой, словно отгоняя известие о происшедшем, и тихо, но твердо произнес:

– Никакого нагана я не передавал, я отдал только папиросы.

– Вы говорили Штамбергу о приговоре трибунала?

– Нет. Я только выразил сожаление, что жизнь сложилась так нелепо… Я никакого нагана не передавал. Верьте мне – мы воюем вместе не первый месяц…

– Не первый… И однажды вы уже пытались подбить на мятеж военспецов! Так или нет?

– Не совсем так…

– Ну, достаточно. Я слышал, Боровский, вы пописываете стишки, очень советую заготовить на себя эпитафию.

– Благодарю за совет! – сквозь зубы ответил капитан и повернулся к двери.

– Постойте! – вдогонку крикнул Попов. – А кто вам сказал, что заложники будут расстреляны? Откуда вы узнали?

– Откуда? От Калманова…

– Странно… Уведите арестованного! – Дождавшись, когда за ушедшими закроется дверь, председатель следственной комиссии отправил дежурного за Калма новым.

Тот пришел очень скоро, спокойно ответил на косвенные вопросы, и тогда Попов спросил в лоб:

– Послушайте, Боровский уверяет, будто о приговоре трибунала ему рассказали вы.

– Я, – согласился допрашиваемый.

– Откуда вы узнали?

– Простите, решение о расстреле принималось на закрытом заседании или на общем собрании?

– На общем собрании.

– И после этого вы у меня спрашиваете, откуда я узнал!

– В самом деле… – смутился Попов. – Вы свободны… Извините…

Из инструкции "Руководство для следственных комиссий при отрядах":

"…производить следствия по всем проступкам и преступлениям, после чего следственный материал передавать в военно-полевой суд, который определяет наказание… Утверждение приговора военно-полевых судов принадлежит власти командующих отрядов. В случае несогласия командующего с постановлением суда весь следственный материал передается в следственную комиссию при Главном штабе на заключение, каковое окончательно утверждается главкомом".

Боровский был приговорен к расстрелу. По просьбе командущего Уральским отрядом Павлищева приведение приговора в исполнение было отложено с целью проведения доследования.

Главком не возражал.