За день до нашей смерти: 208IV

Глава 18. Выпивая с живым мертвецом

— Ты обещал.

— Ничего я тебе не обещал.

— Вейлон, у меня ещё нет проблем с памятью: семь лет назад, пятьдесят четвёртый год, октябрь — мы тогда ещё впервые с тобой в Техас пошли.

— Вообще ничерта не помню о том походе в Техас.

— Ты не умеешь врать — хватит отмазываться.

— С чего ты?..

— Начинаешь матерится всякий раз, когда пытаешься из-за вранья быстрее закончить разговор.

— Я… — он на секунду замолчал. — Вот засада.

На дворе стоял конец ноября, две тысячи шестьдесят первый, вечер. Двое мужчин сидели в домике на дереве одного небольшого лагеря близ Дарема, Северная Каролина. Заходящие внутрь люди время от времени люди интересовались различными товарами первой необходимости — медицинским спиртом, дезинфицирующими средствами, бинтами. В обмен приносили стрелы и дичь, что после должны были пойти на обмен в другом, ещё более мелком поселении, что откровенно не успевало подготовится к зиме.

Вейлон сидел и, в привычной себе манере, молчал, перебирая барахло на продажу, подшивая или отчищая свою одежду, заплетая волосы в длинную густую косу. Но больше всего двадцатидевятилетнего Уильяма забавляло то, насколько бережно его попутчик и спаситель обходился со своей пушкой — за все те годы и километры, что они прошли вместе, им пришлось сменить ни один десяток стволов, обменивая старые на новые, перепродавая нуждающимся, просто отдавая за гроши или еду в голодные времена, но со своим револьвером Папа Медведь не расставался ни за какую цену.

SmithWesson 625-7: сорок пятый калибр — идеальный для того, чтобы при попадании в голову гарантировать уже одним выстрелом скорую смерть; металлический, отполированный до блеска ствол, на коем сохранилась заводская надпись с логотипом компании-производителя; чёрная пластиковая ручка вместо оригинальной деревянной, что не только улучшала хватку, но и служила куда дольше; барабан на шесть пуль с механизмом выбрасывания «лунных» (шесть патронов) и «полу-лунных» (три патрона) клипс, который позже был немного модифицирован и, благодаря более широкому кольцу, спокойно выкидывал простые, неукомплектованные патроны; вечно поднятый предохранитель слева от взводного механизма, в половине секунды и одном движении большого пальца сохранил свою шершавость; и даже мушка прицела всё ещё имела на себе пару люминесцентных полос, накапливающих солнечный свет, чтобы можно было целиться при плохом освещении — любой сознательный американец, взглянув на тот револьвер, сказал бы, что его только-только достали с какого-нибудь прочного сейфа и открыли ему дивный Новый Мир, но нет — модель Вейлона была ещё из прошлого тысячелетия.

— Отдам завтра, — тихо сказал тот, вернув барабан на место. — Если позволишь, конечно.

— Да ладно тебе, не начинай — я просто к слову вспомнил. Мы же не пошли в этом году в Техас.

— А я давно забыл. И зря — словно нужно держать, — на несколько секунд в доме повисла неловкая, напряжённая тишина.

— Кто бы мог подумать, что Золото всё-таки это сделает, да?

— Я? Ты? Все? Ты же сам мне как-то сказал, что это неизбежно: «С таким уровнем влияния, как у них, проще будет…».

— Помню-помню, — Уильям почесал коротко стриженный затылок. — Просто не думал, что это будет так скоро. Теперь весь континент только об этом и трубит… Ну, и об очередной миграции, конечно. «Золото, Золото, Золото», — мировая известность, построенная на массовом захвате людей — охренеть можно просто… А что ты сам думаешь об этом? Как тот, кто раньше на них работал?

— Мы и сейчас с ними время от времени работаем — не забывай об этом. А так… Не люблю, когда в мире что-то меняется, — он подошёл и выглянул в окно — на людей, снующих в лагере. — Приходится меняться вслед за миром. Строишь себе планы на год вперёд, на два, а потом какое-то обстоятельство рушит их, словно ветер — карточные домики, и всё приходится продумывать сначала — изменения редко проходят гладко и никогда не бывают полностью позитивными.

— Может в этот раз будет по-другому?

— Может и будет, но только для тебя. Я уже видел столько перемен за жизнь, что они кажутся рутиной, пускай и насильственной.

— Ха. Кажется, я нашёл единственную привилегию старости.

— Всего сорок девять — не такой уж я и старый. Можно сказать, половина молодости ещё есть.

— «Половина молодости»? — на лице мужчины появилась ухмылка.

— Вот увидишь — я и в восемьдесят пробежаться смогу… Знал я одного азиата, так он в свои семьдесят шесть…

В комнату вошёл очередной «покупатель» и доложил, что очередная туша лежала в сумках у лошадей. Выглянув, оба торговца убедились, что так и было, и выдали женщине её долю. Условия сделки с подобными лагерями всегда были очень выгодными — довольно просто было договариваться с теми, у кого наступали времена отчаяния. Как только она вышла, Хантер тут же вернулся к теме оружия:

— И, кстати, ты обещал рассказать, почему тебе так важна эта пушка.

— Не лучшее время.

— А когда?

— Никогда.

— Не канает — давай рассказывай.

— Будет достаточно, если я скажу, что из него застрелился близкий мне человек?

— Это ты мне и раньше говорил — давай детали, — Уильям обернулся на своего собеседника. — Впрочем, если тебе тяжело вспоминать — я не настаиваю.

— Прошло слишком много лет, чтобы мне было тяжело вспоминать. А если бы действительно не настаивал — остановился бы ещё после первого отказа… Есть такая игра: «Месяц памяти», — интерпретация Русской Рулетки. Её суть заключается в том, чтобы заполнить револьвер тремя патронами через один каждый и, подставив к виску да прокрутив, нажать на курок. В первый раз шансы твоего выживания будут пятьдесят процентов — три из шести, но на этом не останавливаются. Если ты выжил — крутишь дальше и снова нажимаешь, — Папа Медведь прокрутил барабан и тот, издавая щёлкающие звуки, завертелся. — Шанс выжить после двух таких попыток — один к четырём (пятьдесят процентов умножаются на пятьдесят процентов — сам знаешь, как это работает). Но и на этом…

— И на этом не останавливаются, верно?

— Верно. Хотя большинство из тех, кто пробовал при мне, останавливались именно там. Один к восьми на то, что после трёх вращений наполовину заполненного барабана ты останешься жив — одна жизнь за жизнь случайных восьми проходящих. Стоящая сделка, верно? Дальше — один к шестнадцати и один к тридцати двум. Считается, что если ты выжил после этих пяти вращений, то ты пережил тридцать человек — целая танковая рота погибла бы на твоём месте, но не ты. Значит: не твоё время умирать. В честь каждого, что погиб бы на твоем месте, ты проживаешь один день — целый месяц на то, чтобы найти, зачем жить. И это очень помогает, когда совсем отчаялся — осознание того, что многие уже умерли бы по велению судьбы, но не ты. Это то, что обязан делать каждый прежде, чем сводить с жизнью счёты. Хотя, как я и сказал, многие останавливаются уже на втором щелчке.

— Стоило бы назвать это «Воскресением» — в честь одного мужика, что умер и воскрес на тридцать третьем году жизни. Звучит лучше, по крайней мере. А как эта игра?..

— Я как раз собирался рассказать. В мирное время — ещё до того, как случилась эпидемия, мой отец работал дальнобойщиком. Я тебе уже рассказывал — гонял различные грузы из штата в штат и, в принципе, был доволен жизнью. От него я много узнал о своей собственной стране, многому научился и не видел себя, живущим на одном месте, пускай мать была двумя руками за то, чтобы я никогда не покидал свой родной городок. По крайней мере, её можно было понять — она меня, считай, воспитала и вырастила. Когда в начале тридцать восьмого по всей стране объявили чрезвычайное положение, он приехал, усадил нас в фургон, и мы помчали прочь — на север, как и все остальные. Далеко, как понимаешь, не уехали — встали на границе с Канадой, где уже тоже было неспокойно. Он вышел, пошёл на пропускной пункт пешком, провёл там целый день, а когда вернулся — усадил нас в задний отсек, съехал с дороги и погнал в обратную сторону… Он был умным человеком. Может, и не гением мысли (иначе — не работал бы дальнобойщиком), но достаточно умным, чтобы двенадцатилетний парнишка мог на него равняться. Мы доехали до какого-то домишки, чьи хозяева уехали в спешке, он открыл нам двери и, только сделав это, заперся в гараже.

— Он заразился.

— Точно. Тогда же на всех не было нормальных фильтров и защиты, а какая-нибудь тряпка на лице не сильно-то спасала. Он выжидал целые полторы недели — чуть меньше, чем, по официальным заявлениям, было нужно для перехода из инкубационного периода. Пока мы таскали еду из наших запасов в машине и бегали к ближайшим заправкам, он просто сидел там в одиночестве — общался с нами через дверь с небольшими стёклышками. У него проявились симптомы. В довольно тяжёлой форме — естественная сопротивляемость его организма была низкой, так что он стал умирать прямо у нас на глазах. Мать… Предлагала, конечно, отправится в забитые больницы, говорила что-то о слухах о вакцине и прочем — продолжала бороться. Но по его состоянию, по его одному взгляду было видно, чем это закончится — он кашлял кровью, его кожа всё время была красная от жара, артерии на руках и даже капилляры в глазах вздулись, а десна всё время кровоточили… Вирус… можно контролировать, можно понятно лечить. Паразита — нет. В его последний вечер он и научил меня этой игре — когда я в слезах просил его принять помощь. Он сказал, что если сейчас выиграет, то согласится на всё, что угодно — примет любое предложение, попытается попытать счастья в любой больнице, даже если его откажутся пускать на порог, а если нет — чтобы я берёг мать и не забывал говорить о том, что люблю её, — Уильям смотрел на своего собеседника и не понимал — в глазах того не отражалось абсолютно ничего. — Улыбнувшись, он завесил окошко своей кофтой и предупредил, чтобы мы уезжали и ни за что не заходили, в случае чего, в комнату. Он проиграл. С первого же выстрела.

— Жестоко.

— Хуже всего то, что я, понимая, что нам пригодится оружие, зашёл в ту комнату на следующий день. С одной стороны, это было моей самой большой ошибкой — чудо, что такой тупой пацан, как я, не заразился, просто прикрыв лицо кофтой, а с другой… Это теперь моя единственная память о семье. Как-то так.

— «Как-то так»? И как ты вообще мог поставить такую вещь на глупый спор? — от растерянности и печали мужчину быстро бросило в эмоции. — Прости меня, Ви, но ты настоящий придурок — единственную память…

— Он и так рано или поздно станет твоим, — он поднялся и потянулся.

— Имея хоть что-то от моей старой семьи, я бы не отдал это ни за что в жизни — я его не возьму.

— Возьмёшь. Не сейчас, так рано или поздно — когда мне он уже не понадобится. И это будет уже напоминание обо мне, рассказывающем когда-то эту историю. Так воспоминания и живут сквозь поколения.

— «Когда мне не понадобится», — ха. Если верить твоему энтузиазму, я сам состариться к этому времени успею. Кто тогда его возьмёт?

— Ну… Придётся тебе найти какого-нибудь парнишку, убить его семью и взять на воспитание — не пропадать же добру.

— Прямо вижу: «В чём смысл твоего существования? Ты должен оберегать этот револьвер, щенок».

— Вот видишь — даже идею схватил на лету.

— Пх-ха-ха… — Уилл, наконец, расслабился и сел рядом. — А почему хотел отдать его завтра? Ты же не охотишься, а просто сидишь и?..

— Да там… Одни обстоятельства появились — у наших ребят из соседнего лагеря теперь какие-то претензии к сделке. Я, конечно, не суеверный, но в переговорах ствол всегда понадобится… Забудь — разберусь сам, пока ты с лагерными на охоте.

* * *

Уильям докрутил барабан револьвера, вставив последний патрон, и, вернув оружие за пояс, вышел из тоннеля.

Станция Жана Дрепо никогда не считалась канадцами подходящим для жизни местом и была больше транзитной, чем жилой — одно жалкое помещение с тоннелями длинной в шестьдесят метров и шириной в двадцать, одна лестница, идущая прямо от эскалатора, один вход — в таком месте не смогла бы нормально поместиться и сотня людей. Но была и обратная сторона медали — местонахождение той самой станции, островок Сент-Элен. После операции «Мышеловка», когда мосты на континент были подорваны, Сент-Элен стал почти самым безопасным местом у Сопротивления. Ещё бы — неприступный с материка, осаждённый водой со всех сторон, а для того, чтобы добраться до него с Монреаля, нужно было, в прямом смысле, прошагать весь город — никто из разумных людей не стал бы рисковать так ради нескольких парков и музеев, пускай те и поражали своей красотой.

— Эй. Я ищу одного человека.

На двух платформах по обе стороны от рельс — единственном пригодном месте для подземной жизни, копошились всего две-три фигуры. Их быт был обустроен очень просто — котелки на подставках, огонь, обложенный кирпичами, простая тканевая палатка в качестве жилища и старый матрас, пожелтевший и потускневший от самого времени. Одним из таких людей был старичок интеллигентного вида в небольших очках-каплях. Наёмник всегда выбирал людей в возрасте, когда у него был выбор собеседника — они шли на контакт куда охотнее, а относились ко всему куда проще — у них была их собственная рутинная жизнь, а остальное мало волновало.

— И кого же?

— Мужчина с четырнадцатилетней дочкой. Имеет какие-то неполадки с головой и, возможно…

— Можешь не продолжать, — сказал тот, пошевелив поленья в костре кочергой. — В зданиях за парком, как и другие. Ориентируйся на большую такую серую сферу, сделанную из железных труб — не пропустишь. Или просто иди вдоль берега — он живёт в домишке у моста.

— Знаешь, что у него с головой?

— А ты, стало быть, ищешь и не знаешь? — старик в очках то ли удивился, то ли улыбнулся. — Точно не могу сказать. Молод он для Альцгеймера, травм головы ни во время войны, ни после не получал. Есть вариант, что он когда-то съел не то мясо, и теперь его мозги неспешно пожирает прион. Как же его… Болезнь Крейтцфельда-Якоба.

— Ты его родственник, что ли?

— Это место умирает, — с грустью заметил тот. — Не так уж и много людей осталось, чтобы не знать, с кем делишь землю. К тому же, живу я у самого выхода, как видишь — редко кто со мной не переговорит. Кстати, осторожнее с ним — его девочка, конечно, старается, средств им на еду хватает, но это только до тех пор, пока он что-нибудь не учудит. Глупец-Стив… Думает, что война до сих пор идёт, видит везде то ли врагов, то ли заговорщиков. Один раз даже чуть мне очки не разбил… Если ты его плохо знаешь или не уверен, что он знает тебя хорошо — лучше не подходи близко сначала.

— Хм… А дочь он за что бьёт?

— Как «за что»? Негоже его девочке торговать телом, когда армию Сопротивления должны снабжать едой и припасами. А то, что припасов долго нет, как и других солдат — пустяки, то просто Крысы отрезали станцию, и теперь где-то в этих тоннелях идёт ещё одна «нечеловеческая борьба за миллиметры бетона».

— Сложно всё у вас.

— Да нет — проще, чем кажется — просто очередной отец бьет очередную дочь. Все семьи, в каком-то смысле, одинаковы. В счастье и несчастье — нужно просто шире смотреть.

Выход из метро наружу оказался практически в самом центре острова. На юг через небольшой пустырь вела дорожка к ещё более мелкому озерцу, с востока и запада — гора парковок, построенных ради Complexe aquatique — комплекса бассейнов с небольшим особняком рядом, и Биосферы — того самого огромного шара, примерно в пять-шесть этажей в высоту. «Наверное, это красиво светилось ночью», — подумал себе охотник и пошёл прямо через парк Жана Дрепо, занимающий почти половину острова с севера.

«Вейлон не вмешался бы, — он шёл мимо голых деревьев и опавших листьев. — Сказал бы, что моя проблема — только моя проблема, и если я решил ввязаться, значит рассчитал свои силы и пришёл к выводу, что смогу справиться сам. И я справлялся? Да нихера я не справлялся — тоже по носу получал чаще, чем хотелось бы, — он ускорил шаг. — Но у нас двоих есть принципиальная разница — пацан свои силы не рассчитывает». Где-то в конце пути, он услышал девичий крик и тут же переключился на бег:

— Папа, хватит!

— Не позволю моей дочери снюхаться с Крысой! Убью!

Он выбежал из лесной завесы и увидел, что из дома у моста (больше похожего на каморку обслуживающего персонала) — первого и ближайшего дома к парку, выбежал Айви с окровавленным охотничьим ружьем в руках. За ним тут же вылетела девушка, которой он бросил ружье и замер у выхода.

— Мистер Роббинсон, я не желаю ни вам, не вашей дочери зла — как вы не понимаете?! Я просто хотел извиниться!

Из гаражных дверей — тех, что находились немного дальше основных, вышел мужчина. Полноватый, с засмоленными волосами и полуоткрытым ртом, он с большими усилиями перебирал пальцами правой руки, пока в ладони зиял нож, отданный Уильямом парню.

— Мне Крыса будет говорить, как дочь воспитывать?! — он схватился за рукоять и, преодолевая боль, принялся вытаскивать лезвие. — Не позволю! Ложь! Бред! Дезинформация! — Хантер достал револьвер и, став за деревом, прицелился мужчине в голову.

— Отец, прекрати! Он уже уходит! Беги, Ви! — она попыталась толкнуть его в сторону, но тот стоял, как вкопанный.

— Если я сейчас убегу — он убьет тебя.

— Волновать тебя не должно! Беги! Он не убьет! — даже Уильям мог разглядеть синяки на её лице, так что не удивился, когда парень не сдвинулся с места.

Айви замолчал и встал в стойку, очень похожую на то, как стоял Челюсти. Роббинсон вытащил из ладони нож и, обхватив его левой рукой, молча пошёл на врага. «Помни, — говорил как-то Уилл Джеймсу, — если человек угрожает тебе, орёт, размахивает перед тобой руками и пытается нарушить твоё личное пространство — он хочет тебя запугать, он не готов драться. Если же кто-то молча идёт на тебя с каменным лицом, лишённым всех эмоций — бей или стреляй без разговора — он хочет тебя убить». Только наёмник хотел выстрелить, как увидел, что девушка сама прицелилась в отца.

— Пожалуйста, остановись! — по её глазам явно текли слёзы. — Хватит, папа!

— Вот оно как… Собственная дочь… Предатель… Шлюха… За что ты так со мной?! Я воспитывал тебя так, как мог и умел! Я любил тебя!

— Просто остановись! Стой!

Разумеется, он не остановился, а она не выстрелила. Хантер взвёл курок, нацелился и замер. Стрелять не хотелось от слова совсем. Один его выстрел мог лишить девушку отца, парня — девушки, а его самого — уважения со стороны парня. «До первого рискованного момента, — думал тот, не сводя глаз с цели на мушки. — Хотя вся грёбанная ситуация рискованная. Главное, чтобы он его не повалил».

Стив шёл вперёд очень странно — едва переваливаясь с ноги на ногу, часто перекашиваясь вбок, но всё же шёл, бубня что-то себе под нос. Охотник не много знал о прионных заболеваниях, но точно помнил, что они убивали очень жестоко, со временем превращая человека в овощ. Нарушение мышечной координации, потеря памяти, ложные воспоминания, деменция. Пускай он и понимал, что парню противостоял не совсем бывший солдат, револьвер он всё же не убирал.

Первым же ударом мужчина попытался пробить череп противнику — неспешно замахнувшись ножом, он резким движением провёл прямую на уровне его головы, но промахнулся — его повело в правую сторону. Второй удар последовал прямо после разворота, и вновь Айви удалось отпрыгнуть назад, не подставив брюхо под лезвие. «Сука!» — тут же выругался про себя стрелок — он осознал, что выстрелить в ногу было бы куда безопаснее, но теперь тело его напарника перекрывало ему цель.

Третий удар был колющим — Роббинсон поднял и вытянул левую руку так быстро, что сам старик едва успел среагировать на движение, но в следующую секунду нож уже валялся на земле — Ви не только успел увернуться, но и, сцепив руки, что есть сил ударил по запястью сопернику. «Повторяет всё, что видел. Неплохо, пацан». Как только нож выпал, а Стив схватился за руку от боли, последовал один размашистый удар под челюсть — завершение быстрой, но не очевидной битвы.

Соперник упал на пол, и Айви тут же сел ему на грудь, но допустил ошибку и не перекрыл тому руки — дотянувшись до ножа, отец девушки замахнулся и вновь нанёс колющий удар. Парень схватился одной рукой за лицо, а второй держал руку нападавшего. Наёмник, воспользовавшись тем, что оба замерли, выстрелил в лезвие.

— А ты ещё кто?! — прокричала она, переведя ружье.

— Уже — друг семьи.

Он спрятал револьвер и, подойдя к девушке, забрал у неё ружье. Ви всего этого просто не замечал — казалось, что как только по его щеке потекла кровь, весь мир для него чрезвычайно сузился, так что он схватил Роббинсона и, ударив по челюсти, просто заорал на него с бешеными глазами:

— «Любил тебя»?! Как ты вообще можешь знать, что такое любовь?! Любовь — это не боль! — струйка крови капала прямо на лицо его сопернику. — Она делает всё для тебя! Ты даже не представляешь, что делает! Она любит тебя через то мучение, что ты ей причиняешь, а ты!.. — тот попытался вырваться из захвата, но тут же получил по носу. — Ничего не останется после тебя! Ты понимаешь это?! Ничего! Ни война! Ни ты! Ни всё, что у тебя есть! Всё это будет неважно, как только ты упадёшь и начнёшь гнить! Ты даже не представляешь, сколько боли ты ей принесёшь просто тем, что умрёшь! Что однажды не сможешь произнести её имя! Как ты можешь?! — он схватил испуганного мужчину за воротник. — Как можешь ранить так собственную дочь?!

Отец девушки в ответ лишь ударил соперника по челюсти, чем допустил роковую ошибку — словно озверев, парнишка бил его, не переставая кричать, так что Уильяму пришлось быстро действовать:

— Любовь — это не боль! — заорал тот. — Ты ранишь не во благо, а лишь потому что ты — это ты! — снова раздался хлопок от удара. — Ты чудовище! И даже не хочешь понять!.. Не хочешь любить!

— Успокойся! — Хантер один движением поднял пацана и откинул его прочь.

— Пусти! — он хотел подняться тот с земли, но старик тут же наступил ему коленом на грудь. — Ты вообще за кого?! Ты не знаешь, что он!..

— Я знаю! — оба замерли. — Но если ты сейчас продолжишь, то станешь в глазах той, ради кого это делал, ещё большим чудовищем, чем он, — охотник говорил достаточно тихо. — Остановись.

Они оглянулись и увидели, что девушка сидела над своим отцом на коленях и плакала. Мужчина явно получил лёгкое сотрясение, так что просто напоминал рыбу, валясь оглушённым.

— Вот тебе ещё один урок, — он говорил уже совсем шёпотом, — любовь — это не только забота и ответственность. Это также умение идти на уступки и терпеть ту самую боль, потому что за ней может ожидать нечто куда большее. Чем сильнее боль человек терпит, тем более сильной и безответной его любовь является. Это неправильно, бесполезно и вредно, да, но это — его выбор. И ты никто, чтобы заставить кого-либо изменить это. Никто, слышишь? — тот лишь кивнул в ответ. — Вот и хорошо. Эй, Девочка! Твой отец в порядке? Сама дышишь?

Она очень долго не отвечала. Сжимая ружье и смотря в пол, она просто заливалась слезами. «Всё ещё ребёнок», — тут же подумал Уильям.

— Уходите, — едва выдавила из себя та.

— Но, Лилия, пожалуйста! — Ви явно не понимал всей ситуации.

— Уходите.

— Уйдём, как только занесём его в дом. Ты же… Тебе же нужна помощь в этом, верно? — ответом служил немой кивок.

Они взяли мистера Роббинсона под руки, затащили внутрь и, не произнеся не слова, пошли прочь. Оборачиваться не хотел никто.

* * *

— Как это вообще началось?

Двое путников шли по тёмному тоннелю. Айви придерживал рукой с тряпкой правую скулу, кожу на коей неглубоко рассёк удар ножом.

— Он вообще-то был тихий всё утро — её отец, — парень отвечал, не поднимая головы. — Просто сидел себе и пялился в окно, мычал иногда что-то под нос, но… В общем, я проговорился, что я не из Монреаля — даже среагировать не успел, как он тут же переменился в лице и… Только сейчас понимаю, где ошибся.

— Ты же в курсе, что он болен, верно? — тот кивнул. — И что, скорее всего, либо скоро умрёт, либо превратиться в овоща?

— Угу. Жуткая смерть. Хуже всего — об этом знает и Лилия. Лучше всех знает… Как думаешь, я всё правильно сделал?

— Всё — это пробил ладонь её отца-инвалида и избил его до сотрясения мозга?

— Я… Он когда меня порезал, во мне будто что-то зажглось, но… Я же не хотел этого.

— А я и не сказал, что хотел — я спросил: всё ли это?

— Что? Нет, конечно. Я про то, что я ей сказал.

— А я знаю, что ты ей сказал?

— Ну, ты же появился из ниоткуда — я подумал, что ты…

— Что я следил за тобой с самого начала? — старик неодобрительно покосился на мальчика. — Брось. Лучше скажи, почему ты пошёл к ней один и не узнал у многоуважаемой Марии, что именно «чудит» этот горе-отец?

— Ты же буквально недавно говорил, что мне нужно будет всё сделать самостоятельно — про опыт, ошибки и…

— А ещё я говорил, что некоторые мои речи ты воспринимаешь слишком буквально. И, поверь, появился я в очень удачный момент — он вполне мог нанести тебе ещё пару лишних ударов ножом.

— Я просто отвлёкся — не думал, что он сможет ударить в такой момент, когда, казалось бы, поражение очевидно.

— Именно в такие моменты и открывается знаменитое второе дыхание человека — жить всем хочется… — в ответ не раздалось ничего. — Неплохая реакция для домоседа, кстати говоря. Заметил, ещё когда ты у меня смог револьвер выхватить в Оклахоме, но списал всё на адреналин. Она у тебя врождённая, или вас как-то тренировали в твоём «доме»?

— Он просто был очень медленным — какая реакция?

— Благодаря какой он и был для тебя очень медленным. Я просто мог подумать, что… Лови! — Уильям откинул патрон в сторону попутчика, тот поймал его быстрее, чем он пролетел его голову. — Вот об этом я и говорю.

— Это… Само по себе получилось, — он отбросил патрон обратно. — Так что насчёт моих слов?

— Я не слышал — появился как раз, когда вы к драке перешли. Полагаю, если вы мило болтали до всего того экшена, а она, в итоге, не проклинала тебя, то это можно считать в своём роде успехом. Дальше два варианта — либо она согласится на ещё одну встречу, либо попытается избегать тебя всеми возможными методами.

— Думаешь?

— Знаю. В таких вопросах не бывает середины — либо успех, либо провал.

— Это хорошо — значит, у меня ещё есть шанс исправить всё… Ещё раз, — Уильяма смешил подобный оптимизм. — А как у тебя? Ты узнал, где настоящий Ворон?

— Да. Он, если верить Аврелии, сам придёт в бар борделя в вечер четверга и… вытворит что-то по-пьяни, если я правильно думаю — его не особо любят жители станции. Мне всего-то нужно будет дождаться, пока алкоголь подействует на его не совсем человеческий мозг, а после — вытащить из бара, связать и потащить куда-нибудь подальше. Я не собираюсь отнимать у тебя попытки встречи с первой, как я понял, интересной тебе девушкой (да и не особо ты мне будешь нужен, чтобы тело тащить), но весь завтрашний день мы проведём в подготовке — нужно сделать всё так, чтобы когда я притащил его к машине, у нас не было причин возвращаться в Монреаль в ближайшие дни. И… Если что-то останется из местной валюты — отдашь своей пассии.

— Кому?

— Лилии. И не смотри на меня с таким благодарным выражением лица — я сейчас передумаю и сошью из лишних линз ожерелье, — тот тут же снова опустил взгляд. — Итак, план таков: сначала возьмём топливо на обратную дорогу, и дотащим его в машину; перепрячем машину поближе, купим верёвки, снимем комнату Аврелии у Марии на весь день. В свободное время ещё нужно будет закупить патронов и еды. В четверг каждый сам по себе, но в шесть утра пятницы я жду тебя в комнате Аврелии. Понял?

— Понял. Неплохо звучит.

— Ещё бы всё это работало — мне в последнее время в планировании не особо везёт…

* * *

Оказалось, что бар назывался «Жаждущий Аид»; оказалось, что завсегдатаев в нём не так уж и много (если не считать охрану станции); оказалось, что самый отъявленный алкоголик того места свободно владел русским, лучшая, после госпожи, девочка — итальянским, а лучший мальчик — французским; оказалось, что если собрать все долги с должников бара, то тоннель на любом из уровней станции можно было бы усыпать гильзами; оказалось, что во время войны с Крысами бордель был единственной нейтральной территорией и причиной для Крыс принимать душ — слишком грязных не пускали к плотским развлечениями, а среди «приезжих» слишком грязными были всего-то все — чего только не узнал Уильям, пока сидел и неспешно потягивал рюмку самогонного виски, ожидая прихода Ворона. Бармен (коего, как оказалось, звали Джорджем) направо и налево делился слухами, сплетнями, рассказами или байками — тем, что и так знали все. Вокруг играла тихая, едва заметная гитарная музыка, к которой иногда подключались скрипка и барабанные, развлекая толпу.

Того, кого ждал Уильям, оказалось, звали не только Калебом — он представился так в том месте лишь единожды. «Каждый раз он называет новое имя, — шептал паренёк, протирая какой-то железный стакан. — Калеб, Шоу, Данте, Ламберт, Вик — сколько уже от него я разных имён услышал. Даже некоторые новые для себя открыл — «Вергилий». Не, ну ты прикинь, а? Это какими родителями нужно быть, что бы… «Вергилий»… Но первый раз, когда я его увидел, я помню отлично — ещё тогда думал: «Нормальный мужик, только бледноватый да слишком уставшим выглядит — рюмочка-другая его исправит», — но он подошёл, молча спихнул какого-то спящего клиента со стула и, короче, таким, знаешь, глубоким голосом — хрен пойми, как объяснить — не низким, а именно глубоким, сказал: «Я Лост. И я буду водку», — у меня аж мурашки пошли, ну его нахер. Это потом он принялся вести себя, как грёбаный маньяк, и я понял, что он — та ещё сволочь, а так…».

Вокруг Ворона всегда ходило великое множество слухов. Даже его имя и фамилия — Эммет Джонс — ставились под сомнение теми, кто прожил чуть больше тридцати лет — они убеждали тех редких людей, что ещё интересовались слухами, будто бы тем именем Ворон представился Эволюции, когда только-только пришёл к ним. О его силе, о его способностях и о его деяниях, разумеется, ходило и того больше, но подтверждений им, впрочем, как и в случае с именем, не было никаких — люди просто принимали истории за чистую монету, пытаясь заполнить пустоту.

Самый удивительные из рассказов были о рождении того чудовища — один из Кардиналов Золота, близко работающий с Эволюцией, как-то утверждал, что Ворона в младенчестве мать бросила в гнездо к матке. Мол: настолько тяжёлыми были времена или настолько сильно заболел ребёнок, что ей было проще оставить того на съедение мёртвым, чем смотреть, как он умирает, но королева гнезда была настолько слаба, что просто лежала себе на земле, низвергая паразитов в воздух, и ждала, пока ей в рот насыпят мясо, смотря на мальчика своими гниющими глазницами. Юный Эммет тоже просто лежал и, принимая в себя паразита, кричал, а потом, когда голод стал слишком сильным, начал питаться травой, насекомыми и самой маткой, пока его не нашёл какой-то мужичок.

В то же время другие шептали, что он родился от женщины, что была здорова на момент его зачатия, но заразилась, будучи беременной. Так что когда какие-то случайные люди пристрелили её, они заметили чрезмерно большой живот, а потом, увидев, что он ещё шевелиться, вскрыли его и нашли в нём человеческого, казалось бы, ребёнка.

Третье вовсе рассказывали, будто бы он сам на протяжении многих лет целенаправленно ходил в гнезда и дышал паразитами — закалял свой организм до неведомых обычным людям порогов и, в итоге, стал не просто перебежчиком, а настоящим симбиотом, чей разум был освобожден от воли токсоплазмы, но тело было улучшено ею же.

Затем, спустя большой пробел, он стал самым молодым и самым успешным из воров, убийц и наёмников, что брала к себе Эволюция. Вероятно, это был единственный стопроцентный факт: Ворон пришёл в обитель Джорджа Дарвина ещё в четырнадцать лет и два месяца своей жизни — именно это Уильям из Джонсборо, будучи наёмником, слышал ото всех, но за границами того, вероятно, факта, всё вновь разнилось.

Одни говорили, что он улыбался, проходя проверку секты, другие — что сделал это быстрее любого живущего на свете, третьи и четвёртые — что наоборот — растягивал удовольствие, разнясь лишь в методах того, как он достигал цели. В любом случае, проверку Джонс прошёл успешно, и с того времени до две тысячи семьдесят шестого длилась его большая, полная крови и убийство дорога, что оборвалась также внезапно и туманно, как и начиналась, чтобы возобновиться в глазах Хантера через восемь лет вне территории США — когда в одном из углов бара раздался мужской сдавленный крик — по одной лестниц, ведущих с уровня земли вниз, прокатился темнокожий паренёк в форме охранника, явно сбитый чьим-то сильным ударом. Все посетители (даже вовсе не видевшие, что произошло) уставились в сторону шума.

— Кто-то ещё хочет узнать, быстрее ли он вытащит пушку? — голос со ступеней звучал хрипло и глубоко, хотя по тональности вполне походил на обычный мужской. — Или заявить, что мне здесь не место? Отлично… Гребучие любители со своими гребучими девичьими ударами…

После тех слов начали раздаваться шаги. Хантера охватывало довольно сильное ощущение, будто бы по лестнице шагал какой-то ковбой или пёс на привязи — странное металлическое цоканье, разрезающее всё ещё абсолютную тишину, раздавалось в такт каждому шагу. Из сумрака внешнего мира очень устало выступала фигура, закрытая накидкой и шляпой, из-под которой виднелись чёрные длинные волосы, а на плече висела автоматическая винтовка. По мужчине было видно, что он многое пережил прежде, чем прийти в тот бар — кровь и грязь на накидке, смрад влажной земли на подошве, короткая грязная борода, блестящая в переливах света, жёлтые, выставленные напоказ то ли лёгкой улыбкой, то ли оскалом, зубы — он явно не был в цивилизации уже долгое время. Не замечая никого, он дал пинка под зад поднимающемуся охраннику и в той же давящей тишине пошёл прямо к центру бара.

— Музыку, парни! — молвил он навеселе, кинув музыкантам пару гильз. — А то у вас скучновато.

После того, как тишина рассосалась, а люди вернули привычный балаган на место, всё успокоилось. Фигура прошла мимо Уильяма и стала у барной стойки. Покрутив головой то вправо, то влево, она увидела, что на втором месте справа сидел какой-то мужичок, по чьей одежде явно можно было сказать одно — приезжий. У наёмника же не осталось никаких сомнений в том, что пришедшим был тем самым Вороном — пускай и лишь на секунду их взгляды пересеклись, но того хватило — блеск фосфоресцирующих глаз нельзя было спутать ни с чем другим.

Эммет Джонс стал у стойки и скинул плащ на пол. Кроме чёрных узких штанов и серой водолазки, из-под коей выглядывала ещё какая-то кофта, на нём был светло-коричневый кожаный ремень, удерживающий с помощью вставок четыре обоймы прямо на груди; пояс на талии — широкий и толстый, чуть темнее наплечного — хранил на себе пару пистолетов; на бёдрах, так же, как у Хантера когда-то, были нож и тесак, а довершал всё это странный бледно-синий шарф, висящий на шее и падающий за спину. Он поправил широкую шляпу, проверил пистолет и подошёл к приезжему, словно ожидая, что тот подвинется. Простояв тенью минуту, он, наконец, вскрикнул и ударил своим М-16 по дереву:

— Один шот виски для меня, второй — моему новому приятелю!

Посетители стали перешёптываться — они явно знали, что должно было случиться дальше, но то ли весёлая гитарная музыка, то ли всеобщий хаос останавливали кого-либо от каких-либо действий, так что шёпотом всё и ограничивалось. Хантер всмотрелся в фигуру Ворона: бледная подтянутая кожа, худощавое лицо с ярко выраженными скулами и впавшими щеками, жилистые руки и даже ладони, но самое главное — глаза: бледно-голубые, бездонные, с тёмно-синими кругами у глазниц — будто бы Джонс не спал целую вечность. Да, он действительно выглядел как обычный уставший мужик, но даже слепому было видно — с ним было что-то не так.

— Я продолжу пить свою текилу, — занимавший второй стул оттолкнул тот самый железный стакан с выпивкой.

Именно в тот момент Уильям осознал, почему бармен, услышав голос вблизи, решил, что не стоило связываться с его обладателем — смех Ворона был настолько громким, настолько низким и неестественно опасным, что нельзя было сказать, смеется ли он искренне или просто хохочет перед тем, как вонзить тебе нож в горло.

— Я выбрал, что тебе бухать, — резко прошипел он, ударив стаканом о стойку, — ты выбираешь — пить или сдохнуть. Либо сейчас мы с тобой выпиваем, пока один из нас не упадёт, либо выйдем на улицы города, и ты, сволочь, будешь стреляться со мной в священном, для этого места, праве выбить из тебя всё дерьмо.

Старик невзначай перевёл взгляд на часы и прошептал: «Без шести полночь». Сидящий напротив перебежчика был самым обычным приезжим мужиком — коротко стриженным, среднего телосложения да с густой бородой. И, как и любой приезжий, он не терпел наглости в свою сторону от кого-попало:

— Да кем себя ты возомнил, угрюмый сукин сын?!

— Моё имя — Коттон Кри, — его глаза были широко открыты, а губы растянулись в улыбке, — и я умер восемь лет назад! Был обычным наёмным солдатишкой-пешкой, которого не нужно просить дважды, но один раз меня подло обманули. В итоге, я пристрелил всех четырнадцать нанимателей, но меня расстреляли за то, что пятнадцатый, порубленный мною на мелкие лоскуты, остался жив и превратился в короля. Теперь я обречён вести скудную загробную жизнь и ставить на место каждого ублюдка, что додумается занять моё место в этом баре! Давай — пей, как я, или станешь тем пятнадцатым и займёшь своё место в могиле! Пей с живым мертвецом!

— Мелкий жулик и пройдоха, что хочет выпить за чужой счёт — вот, кто ты! — тот опять откинул стакан. — Как бы я не любил бесплатный виски — я не настолько пьян и безумен, чтобы состязаться с трезвым!

Ворон вытащил свой пистолет и направил на гостя. В ответ охрана нацелила на него:

— А я не сказал, что даю тебе выбор, — он снял шляпу и положил её на винтовку. — Видишь ли, любой идиот уже выучил, что всякий, кто займёт это место в вечер четверга или место рядом с ним, должен будет пить до дна со мной. Так что давай пей или сдохни. Рюмка за рюмкой, шот за шотом. Победишь — сможешь уйти и, если будешь совсем наглым, даже пристрелить меня. А нет — сдохнешь. Сейчас шесть по полуночи — лучше тебе заткнуться и пить, если хочешь успеть до утра.

Ситуация накалилась — даже музыканты остановили и замерли, смотря на двойку у бара. Возможно, мужчина и рад был бы отказать Ворону или пристрелить того на месте, но пистолет, направленный в лоб, был хорошим демотиватором. В Монреале действительно была система, позволяющая вызвать на дуэль любого человека — достаточно было доказать толпе, что он оскорбил тебя на людях. А что, по той же логике, могло быть оскорбительнее, чем отказаться от бесплатной выпивки? Тем более, когда оскорбившимся был чуть ли не лучший стрелок Северной Америки — вряд ли кто-то решился бы отстаивать честь якобы обидчика.

Но вдруг один из стариков, сидящих где-то на задворках, встал, проскрипев стулом о плитку, и неспешно зашагал в центр станции. По нему ясно было видно — он не боялся, не дрожал и не сомневался — он просто хотел выпить.

— Виктор! — прокричал Эммет. — Я знал, что эта чёртова шавка, превратившаяся в дрова от двух рюмок, не оставит тебя в стороне!

— Шёл бы ты отсюда, чужак, — сказал седой, грязный и, разумеется, пропитый старик приезжему.

— Не-не-не, — остановил тот уже поднимающегося мужчину, — наш общий друг сидит с нами. Выиграю — пристрелю его к чёртовой матери.

— Ты уже четвёртый раз хочешь меня перепить, пернатый, — безразлично ответил Виктор, переключаясь на какой-то славянский язык. — И всё тешешь себя надеждами?

— А ты четвёртый раз не пристрелишь меня после моего проигрыша, а отпустишь, потому что слишком добрый. О, или, наконец, сдохнешь сам! Ну же!

Он поправил явно великоватую ему рубашку, материал, что цветом и текстурой чем-то напоминал джут и, ковыляя босыми ногами, поплёлся к стойке.

— Бармен! — прокричал он самым хриплым голосом на свете. — Выпивки! — бармен, осознавая положение, кивнул. — Будем, как всегда, пить с тобой рюмка за рюмкой даже если один из нас захлебнётся, — он поднял стакан над собой. — За здоровье!

* * *

Виски, текила, водка, ром и джин — на всём континенте Хантер не встречал такого человека, что мог бы влить в себя столько алкоголя за раз, но в ту ночь их было аж двое. Повеселевший Виктор и не менее весёлый, пускай всё ещё в своей манере, Эммет сидели друг напротив друга за маленьким столиком, на котором уже не было места от пустой тары. Приезжий, сидящий рядом со стариком, бледнел хуже мертвеца, смотря на то, как человек, заступившийся за него, проглатывал очередную порцию алкоголя, занюхивая собственным рукавом.

Под столом скопилась целая гора гильз — вначале платил только Джонс, но уже спустя одиннадцать рюмок весь бар подключился, продлевая развлечение за, буквально, копеечные суммы. Толпа окружила их со всех сторон — все глазели то на мужчину, что, придерживаясь двумя руками, старался стоять над своим соперником, то на старика, что вольно сидел на бочке, закинув ногу на ногу.

Спор затянулся — было уже около четырёх утра, однако не стоило хоть в какой-то пропорции приводить время к количеству выпитого алкоголя — соперники долго спорили, входили в словесные и почти кулачные перепалки под самыми неведомыми углами и с самыми странными поводами, будто бы хотели придраться к друг-другу за самую мелочную вещь в мире. О, о чём только не были их темы, какие стороны Нового и Старого мира не задевали, но, в основном, всё сводилось к подколам, угрозам и фразе «ещё одну».

— Ещё одну, Виктор?! — почти прокричал тот.

— Да. Ещё одну, — подтвердил тот с лёгким акцентом и заплетающимся языком. — Бармен!

Тот подал им ещё по рюмке виски. Бар был настолько опустевший, что даже тару для жидкостей пришлось брать с того же стола и протирать, пока все застывали в давящем ожидании. В конце-концов, напиток был поставлен на расчищенный центр стола. Эммет обхватил левой рукой обод, придерживаясь, как мог, а трясущейся правой потянулся за рюмкой. Виктор, скидывая с себя затёкшую ногу тоже поднялся — гора тары просто загораживала ему доступ к следующей порции, пока он сидел — и, взяв рюмку, немного покосился.

— Ведешь себя так, будто тебе предлагают пить австралийское пиво! — Ворон влил в себя порцию и попытался раззадорить соперника.

— Ведёшь… будто знаешь об Австралии что-то, кроме названия и стереотипов!

— Да я… встралиец до мозга костей!.. До самых пяток!

— Тогда я — француз! — тот выпил следом. — Грёбаный Верн, будь он неладен!

— Говори, блять, по-английски!

— Понимай, блять, по-русски!

— Да ты!.. А аргументный аргумент! Тогда ещё по одной — глядишь, начну! Хватит протирать, Джордж! Неси! Сюда! Грёбаную! Водку! — под каждое слово раздавался удар пустым стаканом о дерево.

На стол стали две железных ёмкости (назвать их «стаканом» не повернулся бы язык ни у кого), жидкости в них было куда больше, чем достаточно. Казалось, Джордж был опытным в том деле — разбирался, когда «шоу» подходило к завершению, потому что как только он отпустил тару, то тут же принялся убирать всё стекло со стола.

— Крис хочет выпить! — поднёс Ворон рюмку над собой и прокричал, толпа ликовала.

— Ты же сегодня был Коттоном?!

— Ха-ха-ха-ха-ха! А всем похрен! Коттон-Карен-Крис-Коул, мать его, Кеннеди!..

— Ну-ну.

— А ты так и не понял?! Не осознал эту великую идею?! — мужчина помрачнел. — Всем плевать, как тебя зовут! Всем плевать, что ты пережил, кем был или можешь стать — всех этих грёбаных людей интересует только!..

— «Только сегодняшний день. Потому что из прошлого они забывают то, из чего следовало бы вынести урок, а в будущем не предсказывают то, где эти уроки им пригодились бы», — ты это каждый раз говоришь перед проигрышем. Думаешь, я этого не помню? — он упал на стул, держа перед собой ёмкость и указывая свободным пальцем на мужчину. — Я всё помню. О всех тех, на кого ты жаловался, и всё то, на что ты жаловался. Или, ты думаешь, я не знаю, как тебя зовут?

— О, именно поэтому тебе и не жить. Рано или поздно.

— Скорее уж поздно, потому что добьет меня цироз печени, а не ты, пернатый.

— Нет! — Джонс вскричал и ударил по столу так, что всё, что не успел собрать Джордж, посыпалось. — Я убью тебя!.. И докажу!.. Тебе и всем им! О, все те люди, которые считают, что я монстр — я докажу им, как сильно они правы!.. А ты!.. Ты… Блять…

Он взглянул на стакан водки, стоящий перед ним, и его взор медленно устремился в небо. Покосившееся тело упало прямо на стол, опрокинув как верхнюю его часть, так и ящик, что служил подпорой. Водка перелилась прямо на Эммета, а тот, в свою очередь, выключился, сплющив собою несколько стаканов.

— Кто бы мог подумать… — Виктор в подобающей ему манере допил стакан и бросил его на пол. — У нас есть победитель!

Он поднял руку того, за кого заступился, в воздух, и толпа взревела в последний раз. Крики, визг, свист и вопли десятков голосов в такой сумасшедшей, апокалиптической, в своём масштабе, радости, что, казалось, то каждый из них выиграл тот спор — спор на жизнь. Приезжий, вдруг, схватил пистолет со стойки, принадлежащий Ворону, и с истерической, почти безумной гримасой пошёл обратно. Уильям поднялся со своего места, размял затёкшие ноги и также, как и Виктор, поспешил наперерез. Не успел.

— Куда это ты собрался, крысюк вонючий?! — старик был груб с приезжим, словно сам хотел убить его.

— Я выиграл! Я убью его!

— О-о-о, как разогнался. «Я выиграл»?! Тебе ничего только что не показалось, а?! — тот отнял пистолет и пригрозил им. — Я выиграл. Я спас твою дырявую жалкую шкуру не ради того, чтобы умер он, а как раз наоборот — чтобы сегодня не умер никто.

— Этот ублюдок!..

— Повторюсь, чужак, — Вик нацелил в него. — Я бы на твоём месте шёл отсюда подальше. Шёл с большой благодарностью — такой, на которую твоя тупая рожа просто не способна. Меня ещё хватит, чтобы перепить и тебя или пристрелить, но… Думаю, это не понадобиться.

— Ты прав, — Уильям подошёл сзади, он был на полторы головы выше мужчины. — Не понадобиться. Вали отсюда, выживший.

Тот, осознав ситуацию, быстро ретировался; Джордж уже убрал все ёмкости — стаканы, рюмки, кружки, бокалы — и поднял стол; толпа рассасывалась, возвращаясь на станции, так как была уже даже не поздняя ночь, а раннее утро; лишь Виктор и Уильям остались стоять над лежащим в отключке и дрыхнущим телом.

— А ты кто такой? Не помню, чтобы пернатый о тебе рассказывал.

— Я его забираю.

— Самоуверенно. У меня всё ещё есть пистолет.

— Как и у меня, — Хан немного отдёрнул плащ, показав на револьвер за поясом.

— Неплохая пушка. Ты — один из тех, что ведут его в Картрайт?

— И об этом он рассказывал пьяным?

— Вроде того. Шёпотом. Очень-очень тихо, думая, что даже я его не слышу… Ты же в курсе, что он уже был там? Что он всё равно возвращался сюда, в отличии от тех, кто его забирал?

— Я в курсе. Мне всё равно. Я его забираю.

— Опять самоуверенно. Но допустим. Осторожнее с ним. Рекомендую накинуть ему повязку на глаза до того, как он проснётся. И связать.

— Связать? А ты хороший друг, я погляжу.

— Лучший, что у него есть. Это, чтоб ты понимал, ради его собственного блага и немного — ради вашего.

* * *

— Ты опять украл у меня комнату? — Аврелия пришла ровно в шесть — ни секундой позже. — Что это за череда со?.. Господи.

На её диване сидел связанный Ворон, пока вещи того валялись за диваном. Его волосы были собраны за уши, на лбу красовалась красноватая ссадина и кусок ободранной кожи, но, главное, на его подбородке и короткой бороде было всё то содержимое желудка, что не долетало до небольшого железного ведёрка, стоящего под ним.

— Извини за запах, — сразу предупредил Уильям.

— Запах слышишь только ты, романтик, придерживающий волосы, а я сейчас от концентрации алкоголя в воздухе опьянею. Ну, оно и к лучшему — вонь действительно ощущается не так сильно. Думала, ты убьешь его, — Джонс что-то буркнул в ответ.

— Он мне живой нужен.

— Зачем? — он молчал в ответ. — Ну, скажи хоть, кто эта сволочь? Может, хоть начну понимать, зачем он убил столько наших клиентов, споив их перед тем, сопереживать начну — Стокгольмский Синдром получится.

— Не получится. Он — обычный пьяница и животное, что никогда не было человеком. Настолько падкий до крови и хорош в её добыче, насколько ты — до заигрывания.

— Ты сейчас меня сравнил с ним?

— Нет. Я сказал, что ты — профессионал своего дела.

— Неплохо выкрутился, — засмеялась та. — Мария сказала мне, что ты «украл» меня до полуночи — верно?

— Верно.

— А что после?

— Я исчезну вместе с ним, — Хантер кивнул в сторону дремающего тела.

— И не вернётесь? Я ведь уже видела, как его уводили прочь со станции — он всегда возвращался. Через месяц или позже. А те, кто его уводили — не возвращались никогда.

— К чему ты ведёшь?

— Ты — первый чужак, с которым я познакомилась за жизнь, и… Ты не кажешься мне таким уж плохим, а если бы улыбался чаще… Сделай так, чтобы вместо него вернулся ты — все будут куда счастливее.

— «Все»?

Та немного раскраснелась и засмущалась. Переведя взгляд с Эммета на Аврелию, Уильям невольно удивился, потому что смущение от ночной бабочки — меньшее, что он мог ожидать.

— Я — особенно, — едва пересилив себя, добавила та.

* * *

Было около семи часов утра, Айви всё ещё не было. Наёмник дремал, сидя напротив дивана — после бессонной ночи у каждого человека наступал момент, когда его клонило в сон сильнее всего. В организме Уильяма же такой момент наступал ранними утрами — когда долгая ночная дорога, обычно, подходила к завершению. Проснулся он от невнятного хрипа, похожего на дыхание человека с тяжёлым заболеванием лёгких, а позже к нему подключились и слова:

— Ярко… Слишком ярко, — в тот момент старик понял, что забыл надеть на глаза Джонсу повязку. — Виктор. Виктор! — тот закрыл глаза и, сморщившись, попытался подняться. — Ярко! Убери всю эту хрень от меня!

Единственным освещением в комнате был всё тот же масляной фонарь, стоящий на полке за диваном, и если тот свет Ворон называл «ярким», то, по его же логике, в баре он должен был бы ослепнуть. Хан потянулся к фонарю, чтобы прикрутить его, а, заодно, достать свою повязку — для этого ему нужно было буквально перекинуться через диван и потянуться к полке. Стоило ему это сделать, как Джонс оттолкнул его, из-за чего всё содержимое повалилось и перекатилось на пол, а потом попытался сбежать. Раздался треск стекла. Примерно у шторы, что служила дверью, охотник схватил его за руки, связанные верёвкой за спиной, и откинул обратно в комнату — прямо на пол. Вновь раздался треск

— Сука! — глаза тот были всё ещё закрытыми. — Пусти, я убью его! Этот ушлёпок наверняка не ушёл далеко!

— Хватит выделываться — наверняка понял уже, что я не Виктор.

В какой-то момент в комнате повисло напряжённое молчание. Эммет сидел то ли в удивлении, то ли в ступоре несколько секунд, но позже помещение разразил его медленный и низкий смех — тот самый, что заставлял мурашки выступить на теле.

— Да, тут ты прав, — всё ещё сидя на полу, ответил тот. — У Виктора шаг легче будет и сердцебиение повышенное, а тут… Ещё и знаешь, кто я… Что же ты за мудак такой?

— Это не так важно, — Хантер поднял своего заложника обратно на диван и принялся поднимать с пола на удивление целый фонарь, кучу маленьких треснутых зеркал, косметики и осколков из фоторамок.

— Точно… А вообще-то — нет. Не тот ли ты мудак, что?.. Ай! — старик сделал из платка, что он использовал под бандану, небольшую повязку и нацепил тому на глаза. — Вовремя.

— Лучше — поздно.

— Херня. Если поздно — значит, уже не нужно. Надеюсь, ты взял мои шмотки? Они денег стоят, знаешь ли, и вообще… Фу, блять, где тут ведро? Подай ведро — я сейчас… — подать ведро он не успел.

* * *

— Уильям… Уильям… Уильям-Уильям-Уильям. Уиль-ям. Уильям! Уи-и-и-ильям…

— Завали.

— Мы сидим целый час и молчим, всё это время я нихрена не вижу, а мои запястья сдавливает верёвка — поговори со мной, — ответом была тишина. — Как ты вообще можешь сидеть и молчать?

— Я думаю. Волновать тебя не должно, о чём, — он отвечал на упреждение.

— Ой, да расскажи хоть что-нибудь — может, я передумаю тебя убивать.

— Хорошая шутка.

— Я шучу, по-твоему? Слушай, тебе вообще страшно бывает, а? Ты же в курсе, что я всегда возвращаюсь сюда? Что меня, несмотря на мою охренительную систему маскировки, уже находили и отводили к Нею, но я всегда возвращался. А те, кто меня приводил к нему — нет.

— И? Мне стоит боятся того, что люди всё-таки переправились в Гренландию?

— Ха-ха-ха-ха-ха. Хорошо, даже, если ты настолько наивен, поясню: прежде, чем отправится, нужно будет кое-что сделать. Нужно будет меня привести. И сколько бы ты верёвок на меня не нацепил — Зильбер меня отпустит. Не страшно, Уильям?.. Не отвечай — слышу, что не страшно. Псих — вот, кто ты… Мне нравится. Ты знал, что именно психи ощущают не весь спектр эмоций, а? Что именно им не присуща эмпатия и страх в любом виде, но они чрезвычайно высокомерны. Никого не напоминает? — ответом вновь служила тишина. — Эй! Я, блин, не смогу развлекаться, если ты будешь молчать! Говори!

Ворон подпрыгнул с места и тут же получил по челюсти.

* * *

— «Услышь, лжец, слушай вор, в нищеты что взят плен: как приду в жизнь твою я — так не встанешь с колен»…

Эммет напевал что-то себе под нос в то время, как вечер неминуемо приближался. Лишь в восемь двадцать — уже тогда, когда Уильям сам хотел идти с пленником на привязи на поиски — Айви вбежал в комнату. Сказать, что парень светился от счастья — означало не сказать ничего.

— Где ты был?! — злобным шёпотом спросил того Хан.

— Уильям, я… Извини. Но Лилия! Она… Она…

— Что?!

— Она поцеловала меня! — глаза того горели настоящим юношеским огнём.

Старик замер если не в удивлении, то в гневе — смешанные чувства возникали одно за другим, потому что с одной стороны, он был по-человечески рад и соблюдал некую неизвестную никому в первозданном виде, но непоколебимую мужскую солидарность, а с другой — он очень не любил, когда кто-то нарушал данное слово. Но тишину разбавил всё тот же отвратительный, тихий и даже подлый, как показалось, смешок — Ворон, опустив голову, слабо хихикал.

— Это он?

— Это он.

— Это я! — наигранно серьёзно подтвердил Джонс, не поднимая головы. — Ха-ха-ха-ха. Ты бы хоть поздравил пацана — добился своей девчонки. Она хоть красивая, а?

— Она красивая!

— Это хорошо. Получается, у нас тут хладнокровный псих и какой-то странный парнишка… Интересная парочка. Ты же с ним, верно? Ты не отсюда?

— Не отвечай на его вопросы, — Уильям загородил Ворона спиной. — Чем меньше знает — тем лучше.

— Как грубо!

— Заткнись!.. А ты опоздал. Сильно опоздал. Я мог его прозевать, мог уснуть из-за усталости и пропустить момент — всё ради того, что бы ты!.. Эх… В одиннадцать — ближе к пересменке охраны, мы выведем его из станции, посадим в машину и умчимся прочь. Сделай мне одолжение: оставайся до этого времени здесь. А я пока… — он заметил, что Ви практически не слушал. — Ты вообще здесь?!

— Уильям, я думаю, что-то не так, — он глядел на полку позади двоих наёмником. — С ним.

— О чём ты? — тот сразу обернулся на Эммета. — Это точно настоящий, поверь мне. Он даже…

— Нет-нет — я не об этом. Он мне только что сказал мне: «Взгляни на фотографии», но с ними… всё в порядке?

Он сразу же обернулся и взглянул на фото, что стояли на полке: несколько треснувших фоторамок, в некоторых разбилось стекло, когда Уильям смёл её рукой во время падения — фото всё так же было рамке, а осколки лежали возле него.

— Я ничего не слы…

В один миг раздался глухой треск, и Хантера крепко обхватили руки вокруг шеи. К его артерии был приставлен маленький, чуть больше, чем две фаланги пальца, кусок стекла. Джонс со всё теми же завязанными глазами дышал ему прямо на ухо запахам алкоголя и, как был готов поклясться сам Хан, улыбался.

— Вот теперь тебе страшно. О, теперь тебе действительно страшно… — Уилл видел перед собой Ви, тянущегося за пистолетом. — Ты всего лишь человек.

— Каким бы быстрым ты себя не мнил — не успеешь прирезать меня и не словить пулю при этом.

— Ты меня недооцениваешь. Поверь мне, я успею. Если я успел встать, то успею и убить тебя. Верно, парнишка? Скажи мне, ты видел то, как я поднялся? — Айви медлил. — Это был вопрос, если что.

— Видел, — прошептал тот, ещё дальше заводя руку за спину. — Но сделать ничего не мог.

— Верно. Твой мозг и тело явно не привыкли к таким ситуациям, а реакции у твоего попутчика явно недостаёт, если он сонный. Есть ли смысл тогда пытаться застрелить меня? Ты можешь гарантировать, что я не успею перерезать ему глотку, а? Ха-ха-ха… Кстати говоря, я нужен вам живым — так, если забыли.

— Нам нужно доказательство, что мы тебя нашли — эта условность легко обходится отрубленной головой на верёвке.

— Сра-а-азу видно — наёмник. Наёмник и пацан… Я так гордился тем, что вырезал вас всех… Ха-ха-ха-ха. Сдёрни с меня повязку, старый.

— Чего?

— Я сказал: сдёрни грёбаную повязку!

Как только ткань слетела с головы Эммета, Айви ужаснулся. Боялся ли он того взгляда, что смотрел на него, или то было нечто, чего Уильям не мог увидеть — он так и не узнал, но выражение страха на лице своего попутчика он видел отчётливо.

— Ну, привет. Скажи: тебе страшно прямо сейчас?

— Я…

— Ответь!

— Да, — едва слышно ответил он.

— Да… Это хорошо… Что же мне с вами обоими делать? Столько вариантов, — он вдавил осколок в шею, — столько возможностей, столько неопределённости и непредсказуемости от одного моего решения… Ха-ха-ха-ха… Люблю наёмных убийц. Что с ними не делай — совесть не мучает… Вначале, прошу обратно мои вещи, — он достал из кобуры Уильяма револьвер и ткнул тем ему в спину. — Пушку, плащ и шляпу.

— Плащ за диваном. Пушку перекинешь с меня на себя сам.

— А шляпа?.. Ты что просрал мою шляпу?! Да я её подбирал дольше, чем знаю тебя — проявил хоть немного уважения к чужой собственности!.. Вот… Блять… Ладно, пройдёмся.

— Что ты?..

— Я сказал: пройдёмся. Парнишка… Не, херня. Имя есть?

— Айви.

— Отлично, Айви. Пойдёшь впереди. Не поворачивайся ко мне полностью торсом ни в коем случае, иначе всё это закончится очень печально.

* * *

Они шли по тоннелю на Шибрук — станцию севернее по кольцевой. Молчали. Всякий раз, когда Уильям хотел что-либо предпринять, он чувствовал, как револьвер утыкается ему в позвоночник — трудно было играть против противника, что мог слышать сердцебиение людей вблизи. «Как же я пропустил этот чёртов осколок?! — бесился про себя он. — Обыскать всё до миллиметра, чтобы, в итоге, пропустить огромный кусок стекла, на который он просто сел. Чёрт, — путники подошли ко входу на станцию. — Теперь выбраться бы как-нибудь из всего этого. Нужно было просто приставить Зильберу ствол к виску, и дело с концом!.. Нет. Судя по его взгляду, его вообще мало бы это встревожило. Чёртовы флегматики».

Ворон шёл явно навеселе — насвистывал какую-то незамысловатую мелодию. Казалось, у него было всего два состояния: полная, почти нечеловеческая апатия — её Хантер видел ещё в те моменты, когда тот был готов пристрелить человека, занявшего его стул в баре; и лёгкое, смертельное в своей двоякости веселье, настолько сильно граничащее с неконтролируемой жестокостью, что невольно становилось страшно.

— Напомните-ка, как долго вы знаете друг-друга? — Уильям молчал в ответ, позади него щёлкнул курок револьвера. — Это тоже был вопрос, если что — вам по два раза повторять, что ли, нужно? Обычно, у людей есть всего три минуты, чтобы очеловечить себя перед потенциальным убийцей — рассказать о том, как они пекутся о своих умирающих родителях, даже если те умерли декады назад; наплести о голодных детях, ожидающих их возвращения, даже детей не было даже в планах; поведать об обязанностях перед обществом, о свежей любви — сделать так, чтобы тому, кто в них целил, расхотелось стрелять. Но вы какие-то пофисты, я погляжу. Пожили достаточно, да?

Они вошли на станцию и, поднявшись на платформу, зашагали на уровень выше. О том, куда они шли, Уилл мог только догадываться, но выходило то у него очень плохо — понимание психопатов никогда не было его сильной стороной.

— Ну, скажи хоть что-нибудь, пацан. Ладно, этот старпёр не говорит — он строит из себя гордого. А ты чего?

— Страшно, — коротко ответил тот.

— Ха-ха-ха… Страх свойственен обычным людям, но не тебе… Я имею ввиду, ты же ходишь с наёмником, верно? Неужели до сих пор не разучился бояться?

— Всем свойственно бояться. А мы ходим месте всего полтора месяца — недостаточно, чтобы…

— Вот! Неужели нельзя было ответить «полтора месяца» сразу, а? Это было так сложно, Уильям? — произносить имя Хантера Джонс пытался с максимально наигранным британским акцентом.

— Я не понимаю, что тебе это даст.

— Тебе, блин, не нужно понимать. Я же объяснял: всего три минуты, чтобы… О, а вот и он. Айви, скажи мне, тебе кажется знакомым во-о-о-он тот полноватый мужчина?

Охранник сидел в своей будке, что находилась на уровне над тоннелем, и был очень увлечён какой-то пожелтевшей книгой. Разумеется, Хан узнал его — то был второй «Эммет Джонс» — первый, отпущенный живым. Кажется, судьба некоторых людей и вправду была предопределена.

— Да, — чутка помедлив, ответил парень. — Это один из тех, что притворяются тобой.

— Гениальная схема, скажи? Сколько меня — столько и шансов на то, что люди остановятся, так и не осознав истину. Я так понимаю, вы взаимодействовали с кем-то из моих крысёнышей. Он был среди них?

— Был.

— Вот и отлично… Возьми свой нож и перережь ему глотку, — парень хотел было обернуться в удивлении, но не успел. — Не оборачивайся, а возьми свой нож, что держишь за поясом, войди в его будку и перережь ему глотку быстрее, чем он вскрикнет.

— Не тронь пацана — я сам это сделаю, — наёмник шагнул вперёд, но его тут же остановила крепкая рука.

— Я знаю, что ты можешь убивать — это не новость. А вот может ли он?..

— Но зачем тебе это?!

— Потому что я — грёбаный садист, пьяница и животное, что никогда, сука, не было человеком, — охотник понял, что Эммет слышал его разговор с Аврелией, — а ещё потому что мне не нужен бракованный материал, готовый продаться под ножом или за две гильзы, хотя я платил ему как раз, блять, за то, чтобы он этого не делал! И вообще… — он громко выдохнул и успокоился, — будьте лучше меня и перестаньте тошнить своими вопросами, когда вам отдают прямой приказ — действуйте.

На втором уровне было совсем немного людей — снующие туда-сюда коренные жители Шибрука, редкие челноки, собирающие вокруг себя настоящую неконтролируемую толпу из желающих купить-что угодно, и ещё более редкие охранники. Единственное, что приходило в голову Уильяму, когда он видел всё то зрелище: Монреаль без сердца в лице лидера Сопротивления медленно умирал, погружаясь в хаос — становился той крысой, мышеловку на которую ставил не так давно.

— Я… Не могу… Пожалуйста, я не могу.

Уильям из Джонсборо ощутил лицом лёгкий удар — его прижали к стене, а ствол револьвера направили прямо на голову.

— Советую смочь. Считай, что у тебя простой выбор: либо я убью твоего попутчика, либо ты убьешь моего предателя. И да, промедление — это тоже ответ.

Айви достал нож и осторожно, с большой опаской и нежеланием пошёл вперёд.

— Ты ведь даже не знаешь, кто он, верно, Билли? — Эммет очень тихо шептал тому на ухо. — Небось, нашёл пацана где-то на севере США, приютил и решил, что он — самое обыкновенное дитя? Знаешь, что то за метка на его шее? О, знаешь, уверен. Готов спорить, он тебе наплёл многое, но точно не правду о том, что же это на самом деле такое, — дверь в будку открылась. — Смотри: сейчас он войдёт туда и расправиться с той тушей быстрее, чем ты успеешь моргнуть. Сколько ему лет, а? Ты хоть это знаешь?!

— Семнадцать, — недоумевая, ответил тот.

— Неверно! О, только не говори, что пропустил его День рожденья! Ха-ха-ха-ха, — шёпот всё больше походил на злобный. — Хочешь слышать, что он сейчас говорит? Хочешь?! Он плачет. Ревёт: «Простите», — настолько часто, насколько ему хватает воздуха, чтобы говорить.

— Останови его!

— И не подумаю! Ты лишь полагаешь, что спас человека… А на деле… О, на деле я дам тебе возможность полюбоваться на плоды своих трудов… — послышался стук железа — в комнатушке что-то упало. — Я, кстати, неспроста ему дал нож. Во-первых, я должен убедиться, что не ошибся, а во-вторых, сейчас мы с тобой медленно пойдём, и ты всё увидишь.

Они медленно зашагали вперёд — к будке, из которой раздавался монотонный глухой стук. Хантер уже знал — догадывался о том, что происходило за дверью. Да, он уже видел, как это происходило — в тот момент, когда Ви получил всего лишь лёгкий порез. Но вместе с теми чувствами, что одолевали его, вместе с яростью и отвращением, он также испытывал странный в своей природе страх. «Нужно было спросить, кто он, давным давно! Наплевать на все правила приличия, на чувства, на… да на всё! Почему я этого не сделал?!»

— Всем известно, почему ты этого не сделал, — тень возникла рядом с ним и шагала в такт. — Потому что тебе это не было нужно! Потому что любая версия из тех, что ты предполагал, подходила тебе в качестве истины… Да потому что тебе вовсе не нужна была истина! — за дверью раздался ещё более громкий, более смертельный удар. — Всё, что тебе нужно было — это шанс на искупление за давнюю ошибку! Одна спасённая жизнь за десятки сгубленных, и даже здесь ты умудрился провалиться! — звук доносился всё реже. — Грёбаный «За день до нашей смерти»!.. А теперь ты на волоске! Теперь, когда пистолет у твоего виска, когда нож у твоего горла, а ты до сих пор не знаешь, кто он такой, потому что просто поверил в догадки!

— Толкни дверь, — скомандовал Джонс.

— Но хуже того — ты не знаешь, что он такое… Хотя, уверен, догадываешься…

Посреди небольшой будки лежало тело, на нём сидел Ви. Откинув стул, он взобрался на охранника и продолжал механично, но жестоко наносить удары, не замечая никого и ничего вокруг. Лицо лже-Эммета превратилось в кровавую кашу — пробитые глазницы, напоминающие разбитое яйцо, разрезанные десятки раз губы и щёки, походящие на свежую вырезку, выбитые потупленным лезвием зубы, пробитый череп — ни один разумный человек, взглянув на то месиво, узнал бы ни лицо, ни того, кому оно принадлежало.

В глазах парня не было ничего. Даже меньше, чем ничего — тот самый серый взгляд, что пугал своей пустотой, в те моменты обращал в ужас бесчеловечным холодом, что исходил от него — словно само убийство было сделано по-приказу, словно для того, кто его совершал, ничего не происходило, словно какой-то демон вселился в тело и вторил свою чёрную работу, пока настоящий человек витал где-то в небесах. Когда нож в очередной раз вонзился в раздробленные на десятки мелких ошмётков рёбра, он, Уильям «Из Джонсборо Хантер», понял, у кого видел такой взгляд — именно им смотрел на посетителя бара тот, кто прямо в ту секунду держал его на мушке.

— Ви! — прокричал он. — Хватит! Стой! Ви, он мёртв!

Будто бы сдерживая себя от следующего удара, он остановился и повернул голову. Да, в тех глазах не было ничего — даже слёзы, лившиеся, по словам Ворона, в самом начале, уже застыли на щеках, но было кое-что другое — белок его глаз был полностью залит кровью, как если бы несколько сосудов лопнули одновременно. Не произнеся ничего, он лишь крепче ухватил нож и ринулся вперёд — на Уильяма. Нож удалось остановить буквально в миллиметре от брюха — охотник обхватил запястья своего соперника и крепко-крепко держал их, пока тот просто давил всем своим весом, пытаясь достать лезвием до плоти. Абсолютно пустой, жуткий взгляд.

— Стой! — старик поражался той силе, с которой старался давить Айви. — Стой, идиот!

— Он не остановиться, — шепнул Джонс. — Уверяю тебя, — до рубашки оставалось совсем немного. — Знаешь, это будет очень… очень глупая смерть.

Быть перебежчиком, как и в случае Ворона, означало — всё время находится в балансе между жизнью и смертью. Повышенная реакция, обострённые чувства ориентации и максимум физических возможностей давались за счёт ускоренного сердцебиения, что разгоняло паразитов по всему телу. Чем быстрее билось сердце — тем менее невосприимчивым к боли и прочим внешним факторам становился человек, так как болезнь полностью окутывала спинной и шейный мозг, отключая рецепторы. Но если «высший» перебарщивал — он умирал либо от разрыва сердца, либо достигал «точки невозврата», когда количество активных и неактивных клеток переставало находится в балансе, и через время, становился заражённым-диссидентом — всё той же машиной для убийств, только неконтролируемой.

В тот момент, когда Айви смотрел на Уильяма своими залитыми кровью глазами, у последнего не было сомнений — парнишка был перебежчиком. Тот окровавленный взгляд, те вздутые вены и безумную из-за напряжения мышц гримасу нельзя было спутать ни с чем другим. Это создавало ещё больше вопросов, хоть и отвечало на другие — откуда у того были столь поразительный слух и реакция. Понимая, что парень не только не контролирует себя, но ещё и держит оружие в руках, Хан отпрыгнул в сторону, пропуская того к Эммету. Конечно, рассчитывать на то, что лучший убийца континента не увернётся, наёмник не стал — ему нужно было просто, чтобы тот отвлёкся. Как только Джонс начал уворачиваться, Уильям схватил его за руку, держащую револьвер, и попытался выхватить пушку.

— Ах ты, сволочь! — тот попытался нанести в ответ удар кулаком, но не успел — старик подбил его ногой прямо в колено.

В ту секунду Ви вновь попытался задеть хоть кого-то ножом, так что Ворон разжал хватку и отпрыгнул — лезвие было направлено на него. «Вот и победа!», — тут же пронеслось в голове Уилла, ведь ему оставалось всего-то нормально взять револьвер и выстрелить, но нет. Одним резвым движением соперник перепрыгнул через парня, оттолкнув того прочь, и, приземляясь, схватил пушку. Вывернув руку с ней, он ударил второй Хантера прямо в грудь. Следующего удара не последовало — старик перехватил кулак и, потянув на себя, врезал Эммету головой. Впрочем, тот и не пошатнулся.

Айви уже снова побежал на сцепившихся. От режущего удара Хан увернулся, сделав всего шаг в сторону, не забывая тянуть за собой соперника, но колющий удар пробил плащ почти насквозь — нож по самую рукоять застрял в ткани и коже, так что владелец того самого плаща, пользуясь ситуацией, пнул Ви ногой по рёбрам — тот отлетел прочь.

— Хочу себе такой же!

Джонс улыбнулся и ловким движением схватил рукоять ножа, но тут же вновь получил по лбу головой. Оскалившись, он что есть сил упёрся ногой в торс Уильяма и, оттолкнувшись, отпустил его руку с пистолетом. Дезориентированный охотник тут же схватился за револьвер нормально и прицелился в цель, но стоило ему это сделать, как он увидел, что Ворон, оттолкнувшись, схватил парня, приставив тому нож к шее тупой стороной лезвия.

— Хорошая рокировка! — засмеялся тот, спрятавшись за головой Ви. — Мне так даже больше нравиться. По крайней мере, теперь ты точно перестанешь возникать, — парень пытался молотить мужчину руками и ногами, но был в слишком неудачном положении, чтобы хоть что-то предпринимать.

— А теперь слушай, что я скажу: этот мелкий — не просто высший, как ты мог подумать, и это далеко не простой ребёнок, если твои куриные мозги ещё не дошли до этой мысли — он рождён Эволюцией.

— Это я знаю. Отпусти его!

— Нет, ты знаешь, но не понимаешь — он не человек! Он — это я.

— Бред!

— «Бред»? Давай спросим его самого.

Ворон ещё сильнее надавил ножом на горло. Чем больше пацан терял силы, тем сильнее на его лице проступали слёзы и сожаление. В конце концов, он просто «повис» на тупой стороне лезвия, никак не сопротивляясь и бормоча себе под нос:

— Простите… Простите… Простите… Простите… Простите…

— Так-то лучше. У тебя есть мать, Айви? Есть отец? — тот молчал и лил слёзы. — Отвечай мелкий! Если долго висеть на ноже — можно на него напороться.

— Я обещал брату… Обещал… Никого не убивать… Простите… Простите меня.

На какой-то миг улыбка с лица Ворона исчезла. Ровно на мгновенье он посмотрел на тело, к коему приставил нож, самым человечным взглядом из всех, что у него видел Уильям, но, переведя взгляд, тут же переменился в лице:

— Значит так, — начал он более серьёзно и более тихо. — эта программа существует уже сорок два года. Вначале она была типа-государственной — осколки учёных умов пытались всё делать самостоятельно, но Эволюция быстро взяла их под своё крыло. Каждые четырнадцать лет выводиться новое поколение из двадцати детей — десять мальчиков и десять девочек. Каждый раз над ними ставят эксперименты, пытаясь достичь их максимального порога сопротивляемости паразиту — превратить их не просто в «высших», как их называет Единство, а в следующую ступень симбиота. Цифры от одного до десяти на шеях обозначают количество повторяемых опытов и их периодичность. Чем больше цифра — тем чаще с ребёнком обращаются, как с животным.

— Но зачем?

— Я к этому и подвожу — не ломай темп. Всё затем, чтобы потом, если ребёнок выживет, конечно, взять гены мальчика, оплодотворить девочку и получить новое поколение людей, чей организм имеет врождённую сопротивляемость вирусу.

— Он имеет в теле… вакцину?..

— О, нет. Изначально, нет, но он может ей стать.

Время замерло. «Не может быть, — то была единственная мысль, долго занимающая главенствующее место в голове старика. — Не может быть. Но… В Аду… Вот, почему я видел его без противогаза живым! Он… Он не просто перебежчик! Он ведь не сошёл… Не сошёл тогда с ума, не обезумел от ярости… Не может быть! Двадцать детей… С иммунитетом! С антителами!.. Нет. Действительно не может быть».

— Не верю, — выдавил он из себя.

— Подойди. Подойди сюда и поставь руку ему на пульс. Если у него будет больше двадцати ударов в минуту — можешь меня пристрелить.

Он с большой опаской подошёл вперёд и поставил Айви пальцы на артерию на шее. Не больше двух ударов на десять секунд. Каждый раз. «Не перебежчик. Не человек».

— Слышишь это, верно? Знаешь ведь, что если положить руку мне на шею, то мой пульс будет под сто восемьдесят? Вот и отлично — сделай выводы.

— Зачем?.. Зачем ты мне это рассказываешь?

— Во-первых, чтобы Зильбер, наконец, от меня отстал. Во-вторых, чтобы ты понимал ценность этого гадкого утёнка. То, что ты хочешь забрать с собой в Гренландию не просто обеспечит вам обоим достойную жизнь и смерть — это может спасти очень много людей и порушит все планы Эволюции на этих детишек. Ты же знаешь, что Гренландия сотрудничает с Дарвином только из-за них? Знаешь?!

— Знаю.

— Тогда для кого, я, блять, распинаюсь? Что тебе известно ещё?

— То, что его узнали какие-то мужчина и женщина, что якобы приплыли оттуда. А ещё его хочет заполучить один Кардинал Золота, а второй наоборот — пытается сделать так, чтобы первый облажался.

— Это игры гиен и грифов — не наше дело, а вот мужчина и женщина — послы. Каждые семь лет из Гренландии присылают всё необходимое для проведения дальнейших экспериментов. Они могли бы сделать всё сами, если бы знали, что делать — им предоставляют только визуальные результаты. Никаких отчётов. Никаких данных — только показательны шоу, но очень убедительные.

— Да откуда ты всё это?..

— Он — это я. Я же сказа, — хладнокровие и мрачность вновь вернулись в тон Джонса. — Я один из тех, кто двинул тот эксперимент одним своим существованием. Он — мой. И вот, что я скажу: это не я пойду с вами, — он убрал нож от горла Айви и, пнув того вперёд, улыбнулся. — Это вы пойдёте со мной. Каждый ваш шаг будет полностью подконтролен мне, если хотите исполнить свою чёртову мечту о спокойной жизни. Каждая моя просьба будет приказом, а каждое желание — законом. И если… Только если вы поведёте себя нормально — я, так и быть, смогу убедить Зильбера в том, что мы с ним расходимся на веки вечные… Идёт?

Разумеется, Уильям не верил. Вакцина всегда была лишь бредом, сказкой, о коей мечтали уже сорок семь лет к ряду. Но, с другой стороны, он не мог найти другого рационального объяснения ни поведению Ворона, ни тому, что происходило с парнем.

Конечно, до конца так и не понимал, где именно во всей той большой картине была ложь, но верить до конца вору, убийце и авантюристу — смертельно опасное развлечение и непозволительный для него риск. Однако одно он знал точно: если Ворон, самый неконтролируемый и, как оказалось, сумасшедший маньяк из всех, о которых по континенту шли хоть какие-то слухи, предлагал пойти туда, куда нужно, самому — права не соглашаться просто не существало.

— Идёт?!

— Идёт! — прокричал он.

— Ха-ха-ха! Вот и хорошо, ублюдки. А теперь вперёд — я хочу найти свою шляпу и убраться из этого гадюшника.