За день до нашей смерти: 208IV

Глава 20. То, что осталось

Эммет медленно шёл к деревушке по дороге, истоптанной сотнями трупов, пока остальные плелись за ним. Лёгкий ветер разносил первый снег на юг, покрывая им тела. Легко было отличить заражённого от человека — на трупе последнего снежинки таяли. Медленно, но таяли.

Первым на его пути оказался Хорт. То, что от него осталось. Разумеется, он был мёртв — не было никаких сомнений в том, что то, что лежало на земле, физически не могло жить, но нет — Ворон всё же навёл пистолет. «В наши времена не констатируют смерть, — вспоминал его слова Хантер. — В наши только проверяют контрольным выстрелом в голову», — вспоминал и благодарил всех богов за то, что тот был повёрнут к нему затылком, и его улыбки не было видно. Выстрел.

— Я иду сквозь долину Смертной Тени — иду, — его напев — странный, грустный и, одновременно, весёлый — практически утопал в шуме лёгкого бриза. — И не вижу я зла, так как слеп ко всему.

Второй была та самая женщина, чьего имени никто так и не узнал, её остатки лежали рядом с телом поверженной саранчи. Обоих обглодали практически до костей. Да, в том аду точно нельзя было падать, нельзя было останавливаться, нельзя было думать — нужно было просто пытаться выжить, сосуществовать со всеми, потому что если кто-то не был со всеми — он был против всех.

— И мой разум, мой ствол мне покой принесут, — выстрел. — Ведь знаю я: убью я всех врагов, когда они придут.

Уильям шёл позади и не мог проронить ни слова, как и любой другой — ощущение присутствия самой смерти было настолько сильным, что он просто шёл и старался сопротивляться ему — тому подлому осознаю, что все могут закончить точно так же: планировать свой вечер и будущий завтрак, чтобы через час уже умереть мучительной, самой мучительной смертью и принести ею ещё больше боли живым.

Казалось бы, кого можно было добивать в сгоревших развалинах? Но всё же мужчина пошёл туда — будто видел, что из окон, из дверей, под столами, в выжженных комодах — всюду были когда-то люди, что до последнего боролись за жизнь. Все те россказни о том, что их смерть была близка, так что не нужно было рисковать ради них, а просто дать им умереть, были лишь ложью самим себе. Идеальной, чистой и безгрешной ложью — никто, кроме них, не верил в то, что они говорили.

— Милость, благословение — те всё со мной, — поправив волосы, он зашёл в сгоревший дом, из которого раздались хрипы заражённых, тут же смешавшиеся с выстрелами, — до конца моих дней. И буду я бродить Землю сотню всех вечностей.

Другой дом, третий — в каждом находился кто-то живой. В каждом находился кто-то, кто должен был умереть. И каждый умирал, пока убийца возвращался лишь с их оружием, перекинутым через плечо — мёртвым пушки были ни к чему. «Знал ли он, что так случиться? — охотник смотрел на идущую в лес фигуру. — Что его обещание станет таким, каким оно стало сейчас? Нет. Конечно, не знал. Но всё равно решил его выполнить», — выстрелы.

— Иду я сквозь омут тот, что залечит от ран. И знаю: правым путь не может быть, ведь я неправ.

Ворон остановился перед одним из домишек — в нём горел свет. Сквозь ели, поросшие у дороги, было видно старуху на инвалидной коляске, что сидела в дверях, а рядом с ней, у входа, на пол осел какой-то старик, держать рукой за разодранное горло, и не шевелился. Эммет медлил всего пару секунд, после чего вновь возобновил шаг.

— Стой! — прокричал Ви. — Они же живы!

— Нет, — не оборачиваясь, ответил тот. — Они уже мертвы.

— Я!.. Ты не!.. Уильям, да скажи что-нибудь!

— Эх… — перебежчик остановился и громко выдохнул. — Ну да — давай… Давай-давай-давай-давай — скажи. Скажи, что они ещё живы, ведь ты видишь их живыми.

— Но это так, — тот тихо и сдержанно засмеялся в ответ.

— Какие же вы все идиоты. И ведь правда — неужели для вас всех жизнь является настолько текущим, настоящим и непредсказуемым процессом, что вы не можете увидеть её через день? Через два? Через месяц? Вы правда настолько глупы, чтобы жить только в сегодняшнем? — в противовес не раздалось ничего. — Так и думал, — он возобновил шаг и уже было продолжил напевать.

— Стой, — раздался голос парня позади, реакции не было. — Я сказал: стой!

Зимнюю тишину вновь разбавил тихий смех, но Ворон не успел дальше сделать и шага — никто не заметил, никто не смог бы усмотреть, как Айви, рывком подбежав к тому, развернул его и врезал в щёку кулаком. Второго удара не последовало — Джонс, перехватив руку, прошмыгнул под парня и, перекинув того через себя, уронил спиной на землю, наступив коленом на грудь. Альвелион и Уильям одновременно навели на того оружие.

— Ты так и не понял, да?! — шептал он сквозь зубы. — Этого не избежать! Никому в этом мире не уйти от убийств себе подобного, как бы ты этого не хотел! — глаза его сияли ярко-голубым в темноте. — Никому не избежать смерти! У них нет шансов. Нет вообще! Старик уже мёртв из-за недостачи крови, а старуху ждёт медленная, очень мучительная голодная смерть. Думаешь, это её жизнь, и ей решать, да?! Люди — трусы. Они придумывают себе отговорки, выдумают лживые цели и играют в русские рулетки лишь ради того, чтобы не сводить счёты с ненавистной им жизнью. Или ты правда хочешь мне сказать, — капля крови с разбитой губы упала на лицо Четвёртому, — что ей, потерявшей мужа, детей и внуков есть за что жить?! Что она сможет жить и выживать дальше?!

В одну секунду Эммет резко переменился, «спрятав» зубы и вновь заулыбавшись. Уильям был уверен в своей догадке: тот увидел себя в отражении глаз Айви. Старику даже показалось, что перебежчик ненавидел себя куда сильнее, чем его ненавидели остальные, но не показывал этого — то просто ощущалось в его словах, в действиях, в самом воздухе вокруг него.

— Я спрошу её, — сказал, наконец, тот, убрав ногу. — Чтобы твоя грёбаная совесть точно могла спать спокойно. А вы забыли, что ли? — обратился он к наёмникам. — Я вам живой нужен. Ладно — испаночка этого не знает, но ты, старпёр? А, хотя… Неважно. Забей. Это даже хорошо, что ты в меня нацелился — обиднее было бы, если… Да. Это даже хорошо.

Он проверил магазин пистолета и направился к дому в полной тишине. Закрыв собою старушку, он прошептал ей что-то — никто не услышал его вопрос, но вот ответом было отчётливое и громкое: «Да». Он завёз её в дом и двери закрылись за ними. Выстрел. Выстрел. «Люди может и трусливы во времена отчаяния, — тут же пронеслось в голове Уильяма. — Но больше они импульсивны».

— Странника с вершин холма как-то я повстречал, — он вышел, утирая скулу от капель крови, брызнувших на неё, вновь тихо и хрипло напевая песню. — Спасителем людей всех он себя называл.

Он скинул с себя кучу пушек, собранных с домов, под ноги своим попутчикам и пошёл на электростанцию — там должен был быть последний, тот, кто и пустил воду; кто тоже стал убийцей.

— Мол: «Пришёл от разрухи, боли мир сберечь я». А я ответил: «Мир не сберечь от самого себя».

Минута, другая — выстрела всё не было слышно. Снег, усиливаясь, засыпал собою тела, будто покрывалом. Тогда, смотря на всё то зрелище, старик поймал себя на мысли, что Рай и Ад отличались лишь одним — цветом: Ад засыпал мёртвых красным, а Рай — белым, но живым там всё так же было не место.

Ворон вышел, бросил один из пистолетов у открытой двери, и направился прочь:

— Чтобы похоронить всех здесь, он выбрал жить, — констатировал тот. — И да, он попросил оставить ему ствол с одним патроном в нём. Моё обещание выполнено, кучка олухов. Можем ехать, — в какой-то миг он поймал на себе взгляд Альвелиона. — На что засмотрелся?

— Понять тебя не могу. Но это и неважно — трое из нас, как минимум, всё равно попадут в Ад после смерти, что бы ни сделали.

— Вот и хорошо. Значит, в Аду я буду в приятной компании. Поехали.

* * *

Всю ночь вёл Ворон, пока Альв сидел за сидением штурмана, а Уильям с Айви в компании кучи припасов и топлива расположились сзади. Утром они поменялись местами. Ни стай, ни даже проезжающих на юг машин больше не было на той дороге — весь мир бежал от надвигающегося холода, пока они лишь ехали на него в полном умиротворении.

Двенадцать часов езды, десять, восемь — до Картрайта оставалось всё меньше и меньше. «Кто бы мог подумать, что всё так закрутиться? — спрашивал себя Хан, выискивая, где бы припарковаться на последнюю ночь. — Никто, наверное. От мести убийце моего отца к передаче вакцины цивилизованному, оказывается, острову. Вот уж точно: жизнь — странная штука». До Нея оставалось примерно шесть часов езды, когда путники остановились на ночлег посреди заброшенного и разваленного хутора.

— Быстро управились, — наёмник Отца смотрел на дрова, древесину и ветки, что притащили Уилл и Ви.

— Это точно, красавица. И уже завтра в Кратрайте… — Ворон сел прямо под проваленной крышей и, закинув голову вверх, смотрел на падающий снег. — Прикинь — получается, они умудрились привезти меня всего за… два дня? А найти… за три, да? Побили все рекорды. У меня в жизни не было такого прозрачного намёка на то, что пора бы уже пересмотреть свою систему маскировки.

— Это не было быстро, — отозвался Уильям, осматривая револьвер. — Полтора месяца — долгий срок.

— Ой, да можно подумать, старпёр, ты всё это время пытался выслать своего пацана куда-нибудь, — Айви многозначительно взглянул в ответ. — А ты, оказывается, та ещё не компанейская сволочь!

— И всё же, это ещё не всё.

— Да ну? О чём это ты?

— Альвелион, скажи ему.

— Ах да, ворона же не в курсе, — ехидно и презрительно улыбнулся тот, но тут же переменился в себя обычного и принялся разводить костёр дальше. — Братья. Там, в Картрайте сидят Братья.

— Братья? — замешкался тот.

— Братья — ты должен их знать.

Какое-то время Ворон молчал. Костёр уже неплохо разгорелся, громыхая и треща досками, полными влаги.

— Братья. Братья, Братья, Братья… Братья как «Братья» или действительно просто братья?

— Братья как «Братья».

— Ну, я… Тогда я… А можно по именам?

— Младшего зовут Чарли или Чарльз, — Уильям поставил небольшую кастрюлю с водой на огонь, — а со старшим… Там не очень…

— А-а-а-а, — глаза того немного расширились. — Ха-ха-ха-ха! Ты серьёзно? Красавица, ты испугалась отцеубийцу и инвалида без руки?

— Уже — с рукой, — спокойно ответил тот. — Довольно неплохой, скажу я тебе.

— Да какая, мать твою, разница?! Боже… Погоди, неужели у Золота так плохо с оловянными солдатиками, что эти двое стали образцом профессионализма? Мать моя пингвин… — закинул тот волосы назад. — «Братья», — ха-ха-ха… Блин, как же приторно звучит-то…

— В любом случае, мы нужны им живыми, — наёмник Отца искренне удивился. — Ах, да. Они… упомянули это в разговоре с нами в Кав-Сити — их оплата прямо пропорциональная нашему самочувствию.

— Вы умудрились поговорить с ними и просто уйти?

— Дважды! — вклинился Ви. — И это было прям…

— И это было прям то, что мы назовём это «чистое везение». А что насчёт тебя? Ради чего тебя за мной послал Генрих?

— Ну, а это то, блядь, кто такой?! — Эммет вскинул руки к небу.

— Затем, чтобы убедиться, что ты довезёшь мальчишку. Айви, я же правильно услышал? Креативно, — тот улыбнулся и инстинктивно дотронулся до шрама.

— Ты же сказал, что мы не при чём к его играм с Полом?

— Ещё и Пол — Санта-Барбара, блин. Кто-то же ещё помнит, что это такое?

— Я сказал, что вы будете при чём, если попадётесь.

— Но сразу поехал в Картрайт? А если бы мы попались по дороге?

— А вот это ты мне ответь, потому что я вообще не понимаю того, как Братья…

— Бла-бла-бла-бла-бла-бла-бла. Нихрена не понятно, но охренеть как интересно! Какое же увлекательное занятие, оказывается — выяснение причин и следствий.

— Есть тема лучше?

— Конечно, есть, старпёр! Мы ведь так и не договорили, — он закинул в кипятящуюся воду немного кофе, что привёз с собой Альвелион, — что такое это твоё: «За день до нашей смерти»?

На какой-то миг в разваленном здании повисла тишина — кое-кто не хотел говорить, а кое-кто и вовсе не понимал, о чём шла речь.

— Погоди, ты рассказал ему про «За день до нашей смерти»?! Ты даже мне об этом не говорил!

— Ты не спрашивал.

— Спрашиваю!

— Это же строка из клятвы к Эволюции? — вклинился Альв.

— Заткнись.

— Ха, так и знал! То-то думаю: «Знакомо звучит»!

— А что?.. Какое значение?..

— И знаешь, старый, ты бы мог как-то менее явно…

— Так, блядь! — вспылил Хан и привстал со своего места. — А ну заткнулись все! Есть в мире чёртовы границы, которые нельзя просто так нарушить по прихоти своего долбанутого характера! — ткнул он пальцем на Ворона. — И есть правда, за которую ставят слишком большую цену, чтобы её платить. Так что умерьте своё любопытство. Все трое! Как дети малые, блин…

Он выдохнул и сел на место. Кофе медленно кипело над огнём, немного испаряясь.

— Чё-ё-ёрт… — Джонс первым отлил себе напитка в стакан, найденный в доме. — Такой кайф обломал.

— Наёмник, ненавидящий Эволюцию, но использующий для чего-то цитату из её клятвы — Padre явно стоило о тебе рассказать побольше.

— Я же просил вас заткнуться, — он налил кофе в термос, подаренный ему Даной.

— Я и заткнулся. Это так — мысли вслух, — Альв снял кастрюлю с огня и, налив Айви, отхлебнул прямо с неё.

Следующую вечность сидели молча. Уильям смотрел в треснутое от оползней окно и понимал, что вкус напитка не приносил ему удовольствия. Более того — вкуса просто не было. Действительно, в его жизни было полно сакральных вещей: только для него; для него и ещё кого-то; для целых групп людей — они составляли сложную и запутанную паутину того, что можно было, а чего нельзя было говорить одному или другому человеку. Всё то казалось ему невероятно важным в разное время — личные, даже интимные знания, что люди, обычно, хранили подальше от других. Но с тем же течением времени приходило и другое осознание: когда человек умирал — всё становилось ненужным. Все его секреты, все его отношения к кому-либо или себе самому, все его слова — ничего больше не имело значения, ничего не могло вернуть его.

К примеру, он сам: сидящий в разваленном доме старик, умирающий от рака, у коего точно было, что рассказать — вряд ли кто-то, кроме него самого, помнил бы о Вейлоне, о его отце, о Джефферсоне Смите, о Джеймсе — сколь ситуативными не были бы знания, ему было обидно, что все они могли исчезнуть с его смертью. Что все они точно исчезнут. Однако мысль о том, что «За день до нашей смерти» — явно не то, о чём стоило бы рассказывать, всегда была сильнее, и он всегда молчал, рассказывая о чём угодно, но не о том. Была.

* * *

Через час настала пора идти за дровами — Ворон и Альв поднялись и вышли практически синхронно. По парню было видно, что он не находил себе места — глаза бегали от стены к стене, чашка кофе, всё ещё полная, но уже холодная не хотела удобно ложиться в руки, а стул, на коем он сидел, похоже, давил при любой позе.

— А если… — начал Айви, смотря на костёр и слушая треск досок. — Если я скажу, что это будет мне подарком на мой день рождения? У меня же он был, верно? Ворон сказал, что…

— Ты что не знаешь, когда у тебя день рождения? — тот отрицательно закивал.

— Мне просто всегда говорили, что я родился осенью — не выносили… знаешь, сам факт рождения, как что-то особенное. Теперь думаю, что это, наверное, было затем, чтобы мы не просили чего-нибудь особенного… Не знаю… Свободы, например? Новых книг? Мороженое? Что раньше просили на дни рождения?

— Ха… Хотел бы я знать. Помню… У меня из детства был только один подарок. Остался, вернее — большой игрушечный мишка, — Ви улыбнулся. — Мне же было четыре, когда всё это началось, так что не бери особо в голову — наверняка я просто заревел, когда увидел его, и решил, что он обязан быть у меня… Мой последний подарок на день рождения.

— А дальше что? Что, все твои родители?.. Они?..

— Нет — отец был. Просто он… был человеком другой закалки — всегда готовился к худшему и верил, что детям не место в том мире, что пришёл на замену Старому. Решил… что пора бы мне побыстрее взрослеть. Ха-ха, четырёхлетнему пацану… Хорошая семейка, что ещё сказать, да?.. Но у него получилось. Вернее, у меня. Должно быть, это и был самый чёткий признак взросления, что я осознал: ты взрослеешь, когда больше не ждёшь подарков.

Доски приятно трещали в огне, наёмники, вышедшие за дровами, явно не торопились.

— Ну так… что? — Уильям лишь громко выдохнул в ответ. — Да почему? Что в этом такого?

— Это не то, о чём стоит рассказывать.

— Но ведь это же твой главный принцип жизни! На протяжении… я не знаю… скольких лет? Почему?!

— Потому что в основе этого принципа лежит ужасная ошибка, Айви! — немного вспылил тот. — Потому что то, что я тебе расскажу, не поможет её загладить, а только оттолкнёт.

— Но почему?!

— Да потому что… Блядь… — он утёр лицо руками — слова трудно давались, когда речь заходила о тех днях. — Потому что… то, что я тогда сделал, не имеет ничего общего с тем, кем я являлся… И я не хочу… чтобы у кого-нибудь… Чтобы у кого угодно возникла мысль, что я хотел этого, что я был бы на это способен при других обстоятельствах. Потому что… это не я. И это не был я.

— Так почему… Почему бы и не рассказать мне о то, кем ты даже не был?

Снег снаружи перерос в настоящую метель. «Они бы точно поладили с Вейлоном, — думал он, смотря на пацана. — О, точно поладили бы — мастера наглости, упёртости и прямолинейности. Что бы ты сделал, Ви? Что бы ты сделал?.. Да, глупый вопрос, как и всегда, — он набрал ещё немного кофе и сел прямо напротив Айви. — К тому же, он ведь исчезнет… Как и многие другие. Нет, не так, как многие — он точно останется жив. И, как ты и говорил, так память будет жить через поколения… Если это можно назвать памятью. Скорее, истории о чужих ошибках».

— Ты же знаешь, — начал он, — почему я был с Библиотекарями — как оказался у них? — тот кивнул в ответ. — Но ты не знаешь, почему я ушёл. Когда я обнаружил у себя рак — в две тысячи восьмидесятом, я ещё был с ними — всё та же сплочённая компания, что и всегда. Как подобает олуху, я долго молчал, перебирая варианты — рассказал, когда уже не было смысла ничего скрывать… Разумеется, мне сказали идти к Эволюции — будто бы я об этом не думал и не пошёл бы, будь всё так просто. Кроме того, что я тебе рассказывал об этих сектантах, ты также слышал Джонса: те из последователей Дарвина, что обладают мозгами и не жрут себе подобных, чаще всего возглавляют отряды, что прислуживают учёным — одним из лучших докторов на континенте, из оставшихся в живых. Ясное дело, лекарств у них тоже навалом — очень редких, почти уникальных препаратов… Но они видели во мне только наёмника. А то… что поручает Эволюция наёмникам… через что заставляет пройти… Скажу так: наёмник Эволюции — это последнее чудовище, которым я хотел бы тогда себя видеть.

— «Эволюция» — получается, это те же, что нанесли мне мой шрам? — кивнул уже Уилл. — Точно — звери… Но… ты же стал им? Этим… наёмником? Что-то же изменилось после?

— Да. В восемьдесят первом — после года работы на Золото, они мне тоже предложили работать с Дарвином, узнав о моей проблеме. Я отказался, и они отправили меня в «отпуск» — отпустили до следующей Сходки за неимением дел, так что я двинул в Вашингтон. Когда пришёл, оказалось, что одна… Что Алиса — женщина, что была мне очень дорога — умирала. Несмотря на все связи Библиотекарей, несмотря на влияние, никто ничего не смог сделать, никто не нашёл лекарство, а позже… Позже один человек не сказал мне её последние слова — слова, адресованные мне.

— Из Библиотекарей?! Но кто? Они же все…

— Не суть важна. Важно то, что после… Трудно это объяснить, но я не мог там оставаться — я чувствовал, что всё то время, пока был наёмником Золота, я должен был быть там — с ними. Что вместо попыток спасти свою жизнь, я должен был спасать её — я чувствовал себя виноватым, лишним — я ушёл… А потом, когда боль ещё не прошла, но вернулся разум я понял, что если и я умру, то моя Дана… останется совсем одна. И опять буду виноват только я. Так что пошёл к Эволюции и попросил у них работу, — парень молчал в ответ. — Их проверка… весьма простая и ужасающе жестокая: она состоит в том, что тебе указывают на деревню — обычную, казалось бы, деревушку, что либо отказывается платить дань, либо полна «инакомыслящих»… И тебе приказывают вырезать там всех до единого, — выражение ужаса застыло на лице Айви.

— Но ты?..

— Я согласился, — он отвёл взгляд и посмотрел прямо в огонь. — Согласился. Не мешкая, не думая, не переживая, потому что в тот момент думал о совсем другом… Потому что в тот момент мне самому было больно — согласился. Такие… операции чаще всего проводили с группой зачистки — просто заходили и не оставляли никого за несколько минут. Но со мной сделали исключение: они просто окружили небольшую деревушку и запустили меня внутрь. Никто из тех, кто попытался бежать, не смог бы этого сделать, но убить обязательно должен был я. Тридцать два человека ровно… Помнишь, я рассказывал тебе про оправданную жестокость? Херня всё это. Мне выдали всего двенадцать патронов, нож и сказали: «Крутись, как хочешь», — термос всё никак не умещался удобно в руке. — В тот момент, когда я резал им глотки… Я не смог себя уверить в том, что всё это окупится. Так и не смог. Но продолжал — нельзя было отступать назад. С той секунды, как прервалась первая жизнь, было уже поздно, потому что иначе мёртвых просто стало бы тридцать три… Но хуже всего… — он шептал, пытаясь не оскалиться. — У ликвидационной группы был список всех тех, кто должен был умереть — количество и имена жителей посёлка. Когда я, якобы, закончил — убил двадцать восемь, мне сказали, что четверых не доставало. Через полчаса они зашли в деревню и нашли в подсобке под полом одного дома этих четверых — одного взрослого и троих детей… И их… выставили передо мной… сказали: «Делай свою работу, Уильям из Джонсборо». У меня… не было выбора. Не было выбора… Я откинул барабан своего револьвера и увидел то, чего боялся увидеть — там отсутствовали патроны… Меня приняли в Эволюцию безо всяких проволочек.

— Уильям…

— И сразу же дали следующее задание. Я определенно стал чудовищем ровно того уровня, чтобы меня боялись и презирали даже те, кто со мной работал. «Оправданная жестокость, — всё время говорил я себе. — Это не ради тебя, это ради неё», — успокаивал этой мыслью всякий раз, когда было слишком плохо. Но через пол года… через пол года один человек, претендовавший на моё место, попытался убить меня — мы просто вышли на якобы совместную миссию, и он напал исподтишка. Он проиграл. Я взял его в плен и начал пытать — тот рассказал, что это сама Эволюция послала его, что она с самого начала знала, кто я — протеже Вейлона, один из Библиотекарей, для чьего лидера именно они не выдали лекарство, союзник военных учёных — было слишком опасно мне доверять, слишком опасно оставлять в живых после того, как они увидели, на что я был способен. Именно ради того, чтобы отречься от меня, они устроили именно такую проверку — думали, что я сдамся… А я должен был сдаться.

— Тогда и всё то?..

— Всё то, что я сделал, стало в один миг напрасным — не было больше никакой оправданной жестокости, никакой защиты от той правды, что стояла прямо перед моим носом… Тогда я и выдумал это. Вначале я попытался уничтожить Эволюцию — поехал к их городу у АЭС и, пользуясь тем, что ещё никто не знал о провальном покушении, освободил всю их «еду» — там начался настоящий хаос… Но мне пришлось быстро осознать, что первым местом, куда они могли бы прийти за мной, была Библиотека, а если бы хаоса было слишком много — они бы просто выжгли её в поисках меня… И я просто сбежал. Затаился и пустил слух, что мёртв, а позже придумал это — «за день до нашей смерти». Вернее, дошёл до этого, каждый раз заново переживая тот день: дело в том, что один пацанёнок из тех детей… пытался так сберечь жизнь своей сестры — он божился в верности Эволюции, повторяя их клятву, и даже предлагал убить того старика, что поймали с ними… Но когда он повторял эту строчку: «За день до нашей смерти», — он будто инстинктивно закрывал её тельце собой, — тот сделал жест рукой, словно отводя от себя воздух. — Он был готов на любое зло в своих глазах и в глазах окружающих, был готов стать любым чудовищем, но его сестра, в конце-концов, осталась бы жить, была бы той, кто знал бы правду. «За день до нашей смерти» — это следующий этап оправданной жестокости, это ситуация, когда зло, совершенное тобой, так и остаётся злом. Для тебя, для окружающих — для всех. Ты понимаешь глубину своего падения, ты ощущаешь его… Но если… Если ты сделал это ради кого-то, если хотя бы один человек сможет увидеть сквозь зло то, ради чего ты это сделал — ты сделал это не зря. Это…

Издали начали раздаваться два знакомых голоса — громко спорящий Эммет и всё такой же тихий Альв пробивались сквозь метель.

— Если бы меня спросили, о чём это — эта история, этот девиз — я бы ответил, что о сожалении. Об отчаянной попытке слишком многое искупить и перекрыть собой… Но на самом деле, Айви, «за день до нашей смерти» — это лишь попытка откупиться. За всё то, что натворил, и за всё то, что натворишь после. От мира, от людей, от самого себя. И я… Я не хочу, чтобы ты думал… что всё то, что я делаю… через что мы прошли — что это лишь ради этого — ради искупления. Ни в коем случае.

— А ради чего же тогда?

Тот поднял глаза и взглянул на старика. Уильям Хантер ответил не задумываясь:

— Ради чего-то большего… В конце-концов, если бы это было не так, ты бы этого не знал — ничего из этого. А поверь, — он посмотрел на него и пошёл к двери. — Никто, вообще никто, кроме тебя, ничего из этого не знает.

— И я не скажу никому.

— Знаю, — схватил тот ручку двери. — С прошедшим днём рождения, пацан.

Дверь отворилась. Сквозь слабую метель отчётливо виднелись две идущие фигуры:

— А я тебе говорю: если тот «Отец» оказался не-Отцом — все должны называть его «Дядей»!

— Padre тебе язык отрежет быстрее, чем ты додумаешься, что не так сболтнул.

— Так ведь я прав, красавица! Он вообще понимает, что он не Отец? Что никогда им не был? И как ваши новоприбывшие вообще не путаются в этих Отцах?

— Просто: одного никогда не видели, а второй — в инвалидной коляске; один тебя повесит, другой — сожжёт заживо. Весьма разительные отличия, поверь мне. И как тебя вообще терпели в Эволюции с полным отсутствием этикета?

Они вошли внутрь и, бросив кучу веток и дров с соседних домов у «сухой» стены, уселись на свои места.

— О, ответ простой: я был незаменимым. А незаменимых будут терпеть столько, сколько потребуется. Это ж очевидно, нет? И даже фраза «незаменимых нет» говорила о том, что на деле, в конкретно ту секунду и в тот момент я был незаменим, потому что лояльность к человеку и пассивные угрозы в виде: «Мы не будем от тебя избавляться, пока что, но мы можем», — очень плохо сочетаются, они говорят о точке, когда отношения достигли исключительно «сделаем своё дело и разойдёмся», но тот, кто сказал мне «незаменимых нет», на деле всё ещё не мог без меня — я был эксклюзивен, моя испанская подружка.

— Не совсем то слово, но…

Споры на разные темы продолжались ещё очень долго. Альвелион оказался тем парнем, что был весьма разговорчивым, стоило его завести. Уильям лишь сидел и думал о следующем дне. В одном наёмник Отца точно был прав: Братьев Ворон недооценивал, но, глядя на улыбающегося парнишку, мир для коего стал если не чуть светлее, то точно чуть понятнее, он будто чувствовал: всё будет нормально, всё получится.

* * *

Машина приближалась к Картрайту. Город казался всё таким же тихим и пустым — таким же, как и в тот момент, когда Уильям и Айви покинули его десять дней назад. Снег покрыл крыши домов шапками, засыпал редкие тропинки, наверняка вытоптанные самим Неем, убил возможность даже предполагать о том, что там когда-то была жизнь. То было бы просто очередное забытое селение, трещащее по швам и вростающее в землю всё сильнее и сильнее с каждый секундой, если бы не одно но: из дымохода одного домишки шёл дым.

Наёмники остановились ещё у заезда в посёлок и пошли к земляной косе пешком, взяв с собой ту самую лазерную винтовку. Каждый шёл настороже — засада могла прийти откуда угодно. Уильям из Джонсборо не раз ловил себя на мысли, что куда эффективнее было бы устроить засаду до въезда в Картрайт — когда никто, казалось бы, её не ожидал. Шипы на дороге, «случайно» упавшее бревно или просто удачно замаскированная снайперская позиция могли бы решить «проблему» Братьев куда эффективнее, чем просто приезд к Зильберу — туда, куда и просил отослать их наёмник у Библиотекарей; туда, где их точно будут ждать.

Но лучшим ориентиром того, была ли засада или нет, являлся Эммет — пока тот шёл, всё так же хладнокровно и спокойно улыбаясь, остальным тоже не приходилось сильно нервничать. Однажды Уильяму удалось успешно пообщаться с мирными перебежчиками — острота слуха каждого разительно отличалась и была как слабой — обычной человеческой, так и невероятно сильной, когда кто-то слышал чье-то сердцебиение даже за стенами. Нельзя было точно сказать, к какой именно группе принадлежал Ворон, и то, следовало ли уповать на его слух, но охотник отлично помнил, как мужчина умудрился выделить его шёпот в шуме полного бара с расстояния десятка метров и точно повторить: «Без шести полночь».

Один дом, другой, третий, четвёртый — проходя мимо разваленных и заброшенных зданий, никто из людей не слышал ничего. Хруст веток от ветра предательски напоминал чужие шаги, мыши и белки, прячущиеся в деревьях, казались самыми меткими и терпеливыми стрелками, что всего-лишь ждали, пока пройдёт тот мимолётный ветер. Снег мог бы выдавать грядущую засаду — следы шагов, передвижения машины, слишком чистые ветви деревьев — хоть что-нибудь. Но ничего не было.

В конце концов, они увидели то, чего никто из них не мог ожидать — перед самым домом Нея Зильбера стояла машина Братьев, припорошенная снегом. Следов ни вокруг неё, ни вокруг дома не было. Стало ясно — никто не покидал то строение в прошедшие несколько дней. Но было и другое — самое странное: клочок белой ткани, висящей у двери.

— Я же не один думаю, что это пиздец как странно? — Ворон смотрел на подобие белого флага и не скрывал своего скептицизма.

— Не один, — подтвердил Хантер. — Не похоже это на стиль старшего… И, уж тем более, младшего. В этом всём… нет для них смысла.

— Значит, уже есть, Уильям. Даже интересно — сколько им заплатили, что они решились на это безумие?

— Больше, чем тебе, испаночка?

— Несомненно. Хотя, судя по моим действиям…

— Что делать-то будем? — парень стал возле машины и взглянул на дверь.

— Спереди окон нет — вряд ли они нас видели.

— Типа, если бы они нас видели, что-то бы поменялось?

— Да, Джонс, они бы увидели, что мы смогли доставить тебя, и то, что к нам присоединился Альвелион.

— То есть?..

— Хочешь организовать засаду на засаду, Уильям?

— Именно. Белый флаг — знак переговоров. С Чарли, конечно, нельзя быть спокойным, но вот Илай действительно оправдывает репутацию профессионала, так что шанс на то, что он попытается взять нас живыми и получить больше, весьма велик. Зайдите с другой стороны дома, через окна и другие комнаты, пока мы…

— Рискованный план. Предлагаю просто перестрелять их, воспользовавшись элементом неожиданности.

— Поддерживаю испаночку — пара выстрелов да решаит нашу последнюю проблему.

— Нельзя. Дело в том… Они тоже нужны нам живыми.

— Чего, блядь?

— У них двое заложников. Один из них — твой Зильбер. Не знаю, насколько сильно ты им дорожишь, но пароли и коды для отмены ударов по объектам, приближающимся к Гренландии, якобы, знает только он, — Эммет только шире улыбнулся в ответ. — А второй — это кто-то из Библиотекарей. Велика вероятность, что он не здесь, либо вообще мёртв — мне нужно знать, кто это и где он, если жив.

— Получится только лишний риск, если окажется, что оба из них мертвы, старпёр. Да и свой код для северян я знаю.

— Неужели тебе настолько на него плевать?

— Если убьем Братьев будет куда больше шансов на то, что все из живых останутся живы в последствии.

— Не вариант. Тем более, если мой человек жив, и они оставили его в каком-то селении на поруки, пообещав выплату. Ещё хуже будет, если кто-то просто спрятан где-то здесь. Да и к тому же, Джонс, ты что, сомневаешься в том, что сможешь сладить с этими двумя? Что окажешься медленнее, чем «инвалид и отцеубийца»?

— Это сейчас было взятие на понт, старый. Я всё ещё за то, чтобы просто пристрелить их.

— Повторю: один из них нужен живым. Будьте готовы. Услышите «тридцать три» или почуете, что дела идут плохо — действуйте.

Условившись, они разошлись. Уильям с Айви переглянулись и, кивнув друг к другу, пошли ко входу. «Нет другого решения, — думал себе охотник. — Наверняка они уже знают о нашем прибытии — датчики движения не так-то сложно достать. Как только войдём — возьму их на прицел. Хотят говорить — пусть говорят. Пока ещё могут».

Хантер достал револьвер и первым пошёл вперёд. Из дома не раздавалось ни единого звука. Ни шёпота, ни даже шагов — только едва слышимые радиопомехи, что постоянно гудели ещё тогда, когда путники приехали в Картрайт впервые. Дверь медленно отворилась.

Посреди главной комнаты спиной ко входу всё так же сидел Зильбер, словно загипнотизированный радиопомехами; в правой стороне всё так же трещал досками камин, а слева были всё те же проходы в другие комнаты и каморку — всё казалось точно таким же, как и полторы недели назад, если бы не осознание того, что всё таким же точно не было.

Наконец-то из одной из комнат начали раздаваться шаги — кто-то шёл очень медленно, громко, размеренно и, что было вообще наглостью, по-домашнему.

— Эй, Зильбер, где они? — шепнул тому Хан, тот не отвечал. — Зильбер?! Оглох, что ли?!

— А я всё думал, что вы не зайдёте через парадный вход, — из-за двери раздался голос Илая. — Стареешь, Уильям, слишком доверчивым становишься.

— Если бы не твоя репутация, Илай, я бы просто изрешетил этот дом к чертям, завидев вашу машину.

— Ах, да — репутация… — он медленно вошёл в гостиную, держа в руке чашку Нея, наполненную кофе. — Вот об этом я тебе и говорил в прошлый раз. Твоя репутация, к примеру, шепчет о том, что ты бы не побрезговал зайти с чёрного хода даже тогда, когда на парадном висит белый флаг.

— Где младший?

— В соседней комнате — тоже тебя поджидал. А что? Ты же только что говорил о репутации?

— Я говорил о твоей репутации, — тот, казалось, легонько улыбнулся. — Репутация твоего брата — это тот уровень, до которого даже мне очень далеко. А учитывая то, что вы бродите вместе, он часто перекрывает тебя, — Уильям нацелился Илаю промеж глаз. — Так что собирай семейку в кучу, будь добр.

— Хм… Тоже верно, — тот снова отпил. — Что поделать — не всегда же я имею на него влияние… Чарли!

В комнату вошёл младший Брат. На его лице, чуть ниже левой скулы красовался новый, очень странный и глубокий шрам — будто бы он ударился об угол стола или ещё чего-нибудь.

— Я же говорил, о старший и мудрый брат, что он достаточно туп, чтобы войти через дверь, — Айви тут же прицелился в Чарльза. — Здаров, мелкий.

— Заметь, в данном конкретном случае, этот ход оказался весьма и весьма умным — они смогли взять нас обоих на прицел, пускай и не последовали этикету переговоров.

— Будто бы вы этого не сделали, влезь мы через окна. К чему вся эта хрень с переговорами? Что с Зильбером?

— С переговорами — подожди секунду, Уильям. Мы уже сообщили, что ты здесь, так что осталось подождать, пока с нами свяжутся, — указал тот на радио. — А с Зильбером… Скажем так: мы…

Младший молча подошёл и одним рывком уронил кресло. Ней упал вместе с ним. Взгляду Хантера и Ви открылось привязанное к креслу тело, настолько бледное и сильно избитое, что цвет кожи его напоминал заражённого — бело-синий. Конечно, если его удавалось разглядеть из-за застывших струек крови и кровоподтёков повсюду.

— Переборщили чутка, — завершил он речь своего брата. — Кто бы знал, что наш связной мальчик таким слабеньким окажется, верно? Хотя стоит отдать ему должное: нихера он нам так и не сказал о кодах — только отметину мне своими гребучими камнями поставил.

— Зато поведал о том, как однажды один «нуждающийся в помощи» пристрелил его жену, а ему перебил ноги — тоже весьма занимательная история. А так, да — было предсказуемо, что у связных Гренландии должна быть отличная выдержка.

— Предсказуемо?! Чего ж тогда избивал его, братец? — улыбнулся тот.

— Того, что он нам живым не нужен — это, скажем так, часть плана «Б»: если ты, Уильям, и парнишка окажетесь слишком тупы и упрямы.

— Вас здесь всего двое? — Илай кивнул, Уильям не поверил. — Тогда где человек, что сказал вам, куда нужно ехать? — те переглянулись. — Я спросил, — тот отвёл курок револьвера, — от кого вы узнали, куда нужно ехать, и где этот человек?

Радиоприёмник, стоящий на столе, зашипел по-другому — сквозь помехи отчётливо начала пробиваться человеческая речь: «Приём». Старший Брат осторожно пошёл к столу.

— Отвечай на грёбаный вопрос! — вновь нацелил в него Уилл.

— Спокойно, — поднял тот руки. — Отложим это ненадолго. А сейчас я просто иду к тому столу, чтобы прокрутить ручку, настроить волну и включить микрофон — кое-кто хочет с тобой поговорить.

«Кое-кто хочет со мной поговорить — что за бред?! — охотник не сводил мушки со старшего. — Кто вообще?! Генрих? Нет, вряд ли — Братья играют против Генриха. Получается… Полиотэро», — он был и прав, и ужасно ошибался — из рупора раздался очень знакомый, до боли знакомый голос:

— Уильям? Уильям, старик, ты здесь?!

Он слушал его и не мог поверить. Во всём мире не хватило бы столько удивления, чтобы хоть как-то сопоставить его с удивлением Уилла — он слышал голос Мафусаила, его «брата».

— Джек?! Какого хрена?!

— Сейчас… не время для этого. Слушай! Вам с Четвёртым нельзя в Гренландию.

Да, он точно не мог в то поверить. «Джек и Братья. Джек и грёбаные Братья. Что происходит?» — не дожидаясь ответа, пилигрим продолжил:

— Это ради общего блага, брат. Отступите — езжай прочь или, что лучше, отдай мальчика Братьям — они знают, что с ним делать.

— Ради общего блага? Ради общего, блядь, блага?! Что ты несёшь?! Что ты вообще?.. Где ты?!

— Я… Я в Техасе, старик. Меня держат в цепях прямо рядом с тем старым ублюдком, что и уговорил тебя всё похерить — с Генрихом.

Удивление росло в настоящее оцепенение — только инстинкты, казалось, не позволяли ему убирать пушку от лица Илая, не позволяли забываться о том, где и с кем рядом он находился. Но только инстинкты — разум был в полном непонимании: он, словно подлый предатель, предлагал всего один ясный вывод — вывод, к которому очень не хотелось приходить.

— Скажи… Как тебя зовут, Джек? — выдавил из себя Хан. — У них? Какой твой позывной?

— Речь сейчас не об…

— Какой у тебя блядский позывной, ублюдок?!

— Я… — рупор на мгновение затих, распространяя лишь помехи в тишину. — Полиотэро, Уильям. «Старейший» с греческого. Я — Кардинал Чёрного Золота.

Время замерло. Даже сама пыль, летающая в свете горящего огня камина, замерла. Ни одна муха, ни один порыв ветра, ничто в мире не посмело бы разрушить ту тишину, в коей из тьмы разума пробивалось лишь одно слово: «Предательство».

— Может, вы отложите ваши семейные разборки? — Илай многозначительно постучал часами по своей руке. — Пол, переходи к проблеме, потому что обстановка здесь… не лучшая.

— О, да… — Хантер немного потряс оружием. — Лучше бы тебе действительно переходить к проблеме, брат.

— Уильям, — шепнул тому Айви. — Это же тот самый старик, что?..

— В общем… Что ты знаешь об этом мальчике, Уилл? Ответь честно, потому что иначе я не смогу понять, почему ты поступаешь так глупо.

— Глупо? Глупо?! Ты был Кардиналом сколько… Всю жизнь?! Ты знал, когда мне нужна была помощь, и!..

— Уильям, — успокоил того Илай. — Не играй с жизнями — отвечай.

— Да что отвечать?! Вы же сами, суки, всё знаете! Он — чёртова вакцина! Ваша же вакцина! В его крови!

Братья переглянулись между собой, не скрывая удивления. Рупор молчал. Долго молчал.

— Скажите, — то было обращено явно не к Картрайту, — я могу ему?.. Да ладно — он уже в курсе того, что… По крайней мере, я… О, отлично. Вот и отлично. Кхм, слушай, Уилл… — голос стал явно громче. — Да… В каком-то смысле, ты действительно прав — в нём есть тела, останавливающие размножение активных клеток паразитов, но он не вакцина.

— Ты же только что сказал…

— Не для людей, Уилл. Ты… Ты даже не представляешь, что подумают в Гренладнии, когда увидят, чем является этот пацан…

— Ну так ответь — какого хрена из тебя нужно всё клещами вытаскивать?!

— Я!.. Перебежчики! — выдохнул, наконец, тот. — Высшие! Он — вакцина для них! Вакцина, позволяющая не умирать через, максимум, десять лет!

— Но…

— Нельзя влить его кровь в кровь обычного человека — он обратиться, — Ви слушал и, казалось, бледнел. — Только высшие… В их крови уже и так достаточно паразитов — сам знаешь: активные клетки всё время борются за популяцию с пассивными и…

— Но зачем это вам?!

— А ты подумай, старик! Перебежчик — это идеальный организм! Никто не хочет умирать от ржавого гвоздя, потому что не был привит! Никто не хочет слечь от кори или краснухи, что просто перерастёт в заражение! Верхушка Золота, Эволюции, Единства — все высшие до единого! Всем нужна эта грёбаная кровь! — на другом конце послышался щелчок затвора. — В общем, этот парень, он… Он — всего лишь сосуд с кровью, брат. Кровью, которую нужно вливать перебежчикам регулярно, потому что иначе они обратятся. У нас есть вакцина, старик, мы работаем над ней. Но в нём не она. Остановись.

«Нет, — думал всё он. — Это не может быть правдой. Слишком просто. Слишком сложно. Слишком не честно».

— Зачем это Генриху? — едва ответил тот. — Почему я встретил людей, что шли с Гренладнии, но их внешность позже не узнал их же связной?!

— Генрих, он… Чёрт… Слушай, Уильям, ты… Ты… Ты попал меж двух огней. Эти якобы-посыльные, что ты встретил — это его люди. У нас с этим испанским ублюдком была маленькая война, а я… Я ответственен за этих детей. Когда настала пора их перевозить от Эволюции к Золоту — он напал на колонну, разбил её, а потом начал отлавливать ребят и держать их на переправах какого-то мудака в Центральной Америке. Якобы-посыльные нужны были, чтобы окончательно испортить все исследования — яды вместо медикаментов, бомбы в электронике — это был настоящий отряд самоубийц, — Уильям всё ещё не верил.

— Руки! — прокричал Ви, нацелив на Илая.

— Спокойно, парень — у меня штаны от напряжения спадают, только и всего, — он поправил пояс и засунул руки в свою куртку. — Расслабься.

— Сам разберусь!

— В итоге… всё это я смог распутать благодаря тебе — когда увидел в отеле мальчишку, что ты привёл с собой. Я понял, что сигнал, что подавала колонна, был фальшивым, быстро разобрался в чём дело, допросил, кого нужно, атаковал переправы… Чёрт, да даже Генриха я смог заковать в цепи благодаря тебе! Остановись, прошу! Это всё… просто чёртова ошибка, Уильям! Нельзя давать его Гренландии — нельзя, потому что мы близки к настоящей вакцине, как никогда! Мы можем лишиться финансирования!

— Вакцине, что достанется Золоту?

— Да какая, блядь, разница?! — заорал Джек во всю силу. — Мир будет спасён! Наконец спасён! Разве тебе не нужна нормальная жизнь?!

Он взглянул на Айви — в глазах его читался настоящий страх. Страх быть преданным, оказаться настолько ненужным и неважным, что от него отказались бы прямо на финише всего пути. А с другой стороны… С другой стороны на расстоянии тысяч километров сидел брат Уильяма Хантера, чья жизнь, как понял тот самый Хантер, зависела только от его решения — поверит он или нет. И он точно знал ответ — тот словно отражался от крови, залившей его глаза:

— Не верю, — сквозь зубы сказал тот. — Не верю!

— Брат, прошу…

— Просишь?! Сколько лет ты Кардинал, Джек? Десять? Двадцать?

— Я… Восемнадцать лет. Меня сделали им в семьдесят шестом — когда существование и исследования Эволюции оказались под угрозой.

— Значит, восемнадцать лет. И ты знал, когда мне нужна была помощь…

— Я не…

— Ты знал, когда Алисе нужна была помощь! Ты мог её оказать, ублюдок!

— Я не мог, чёрт побери! Ты понимаешь, на чём строились все мои действия?! Никто не должен был знать, кем является человек, пытающийся бороться с рабством! Никто не должен был знать того, кто был связующим звеном во все разработке этой грёбаной крови для высших! Я не мог так рисковать! — позади послышался какой-то шум и микрофон затих.

— А теперь можешь, да?! — злость заставляла его зубы буквально скрипеть. — Только теперь, когда именно твоей шкуре угрожает смерть. Ты обманывал меня двадцать лет. Возможно, обманывал куда больше. Ты видел, как умираю любимые мне люди, как умираю я, и не пошевелил пальцем!.. Я тебе не верю, Джек. Я тебя не знаю. Мальчишка идёт со мной.

— Это точно, — вклинился Айви. — Пошли вы все на…

Выстрел. Ви запнулся. На куртке Илая появилась небольшая дырочка. Уильям переводил взгляд и чувствовал себя, будто в замедленной съемке — он видел, как парнишка начал падать, видел, как наливалась кровью его куртка, но поделать ничего не мог.

Выстрел. Следующая же пуля вонзилась ему прямо в колено. Было больно? Нет — страшно. И далеко не за себя. Он рухнул на живот и уставился назад — на упавшего Ви.

— Прости, Уильям, — старший Брат вытащил свободной рукой из-под куртки небольшие наушники и выкинул их прочь. — План «Б» разрешен.

— Нет… — он испуганными, полными сожаления глазами глядел позади себя. — Нет!

Внезапно, стена напротив Чарльза абсолютно беззвучно обзавелась новой дырой, а кисть его железной руки, словно по магии, расплавилась.

«В итоге, здесь он и умер, — слова Вейлона били по самой подкорке Уильяма, в агонии он развернулся и пополз к мальчику. — Мы шли с очередного задания, как он просто упал, — полз и молился, чтобы Илай смазал, чтобы то пятно, что он увидел, шло не от сердца. — Ничего примечательного, ничего пафосного, опасного или героического, — но парень, как на зло, не шевелился — лишь слегка подёргивался, лёжа на спине. — В полной тишине, на обрывке какой-то нелепой фразы…».

За Илаем обрушилась стена — Ворон, буквально, выбив плечом «фанерный» перестенок, всем весом рухнул на старика, выхватив у того пушку. Альвелион, выйдя через ту же дыру, один ловким ударом по затылку вырубил Чарльза, остолбеневшего от удивления и держащегося за остатки своего протеза. Довершив дело, он подошёл к радио и выключил у того микрофон.

— Нет, нет, нет, нет, нет…

На Айви не было лица — бледный, он смотрел в одну точку на потолке и, казалось, видел сквозь него — смотрел мимо серых туч на самое небо и знал, что завтра, несмотря ни на что, что может случиться, будет светить солнце. Старик расстегнул на нём куртку, расстегнул капюшонку — он уже видел, куда попала пуля. Видел, но не хотел верить.

— Держись, Ви!

Он молчал. Кровь, залившая его одежду, залила и его язык. Он старался смотреть на Хантера, но было видно — даже движение глаз приносило ему сильную, смертельную боль.

— Держись! — он снял со своей руки перчатку и попытался надавить на рану. — Только попробуй сдохнуть здесь!

Всё было бесполезно — кровь всё лила и лила. Ручей за ручьем, поток за потоком… Уильям не хотел верить. Кто угодно, только не парнишка. «Он точно будет жить, — его собственная мысль, промелькнувшая только вчера, болела сильнее простреленной ноги. — Он точно будет жить».

«Нет, так точно не должно было быть! Где же я ошибся?.. За что?! Почему именно его?!» — Уилл держал перчатку на его груди и отчётливо понимал, что был готов умереть сам, лишь бы не терять парня. Что всё то, что он сделал, вновь окажется бесполезным, если дыхание того прервётся. Что все его попытки сделать правильные вещи, оборвались ровно одним выстрелом, потому что не осталось ничего, из сделанного им, что было бы однозначно правильным.

«Плевать на это всё! — кровь просачивалась через перчатку ему на руки. — Плевать! Не надо! Пусть я буду монстром! Пусть я умру монстром! Не надо!».

Вдруг Ви схватил того за руку. Будто бы придя в себя лишь на миг, чтобы сделать это — просто взять его за руку. В его глазах читалась точно такая же боль, точно такое же сожаление. Никто не хочет умирать. Все боятся смерти. И он — тоже. Уильям взял холодную ладонь и посмотрел в те глаза. Боже, ему никогда ещё не было страшнее в них смотреть. Нельзя было не боятся этих глаз. Нельзя.

По щеке старика медленно скатилось одинокое сожаление и испуг — самые сильные из всех, что были в его жизни, самые громкие — о том, в чём он, как думал, был единолично виноват. Боль подступала к горлу кислым комом, боль давила на шею и губы, пытаясь выдавить из нутра самый отчаянный крик. Боль была сильней.

— Мы с тобой… обязательно выкарабкаемся, Ви, — он сжал его руку крепче. — Ты вернёшься с Гренландии, и мы с тобой… обязательно увидимся. Обязательно!..

«Догадаешься, что он сказал? — хватка парня ослабевала мгновение за мгновением. — Он сказал: «Все умрут. Рано или поздно, — Уильям старался не отводить от него взгляд, давил в себе тот самый ком так, будто от того зависела его жизнь, пытался держать свою боль. — Готов ты к этому или нет. Так что лучше просто помнить эту мысль — с ней всегда будет проще, — в конце-концов, Айви отпустил его — больше некому было держать его, больше нечему было держать его — за день до своей смерти он умрёт так, как никогда не хотел жить. — Все когда-нибудь умрут».

Нет, в тот день точно нельзя было верить — это был только сон. Это был страшный, жуткий кошмар, преследующий его за все грехи — нужно было только понять, нужно было только проснуться, и он уже будет сидеть в той заснеженной сторожке, где сидел вчера. Он будет ещё раньше — в Вашингтоне, засыпая в обнимку с Даной, в одиноком заброшенном городе, будучи пилигримом; в походе с Вейлоном; в доме рабов, просыпаясь от ударов петли; в самом чёртовом бункере — где угодно, но не там. Всего того точно не было, всё то точно было сном.

Он стоял на коленях и смотрел на свои руки, смотрел на него — кровь, только кровь. Ни дыхания, ни жизни, ни будущего — кровь. «Терять кого-то это как идти по зубьям пилы — ты долго-долго поднимаешься вверх, привыкая к человеку, принимая его к себе в сердце и в голову, а потом, когда ты оказываешься на вершине, оказывается, что следующий шаг ты должен сделать в обрыв — опуститься на тот же уровень, с которого начинал. Шаг и всё — нет человека. И начинаешь сначала. А на конце этой пилы — пусто. Нет там ничего — всеми богами поклялся бы, если бы верил — только смерть».

Он совсем не замечал то, как темнели его руки, совсем не увидел, как силуэт, появившийся сзади по левое плечо, полностью слился с ним — он совсем не чувствовал той тьмы, что обволокла его — только боль, только потеря от следующего шага, сделанного в пропасть: «Как и отец, как и Вейлон, как и Алиса — как и все они…».

И не было больше никого в том доме: был только он, был Айви, и был Илай — тот, что и выстрелил исподтишка. Уильям смотрел на него, поднявшись на колени, и не мог понять. Нет, ему было отчётливо ясно то, зачем выстрелил старший Брат — ему было неясно другое: как он сам это допустил? Эмоции мешались одна с другой, сливались в непонятную простому человеку смесь агонии и ярости, боли от утраты друга и злобы от приобретения врага, непонимания от несправедливости мира и осознания, что только он мог стать той самой справедливостью. Лишь две вещи были однозначными в его внутреннем мире: сердце билось всё быстрее, а тьма всё крепчала.

— Ты же знаешь, что я не мог по-другому, — Илай стоял с руками за спиной, придерживаемый Вороном. — В конце концов, это было тем, за что мне заплатили.

Нет, он точно не знал, что нельзя было по-другому, точно не мог осознать то, что тот выстрел был сделан только ради денег — человек не стреляет в детей, человек не падает так низко только ради выгоды — это доступно лишь чудовищам. Таким, как он, таким, как его брат… Нет — таким, как они все — наёмники, убийцы, монстры…

Он едва ли ощущал боль от колена, поднимаясь на ноги, он едва ли вообще мог что-либо ощущать — он лишь видел его, видел Илая перед собой, понимал, что ни он сам, ни его брат не должны были пережить паренька, что они точно не переживут его надолго.

— Нихрена себе, — шепнул Альвелион, увидев то зрелище — Уильям Хантер, оскалившись, стоял на прострелянной ноге, из которой ручьем сочилась кровь. — Уильям, тебе нужно…

Он его не слышал — он только видел перед собой цель, видел через тьму, видел вместе с ней. Только одно спасало Брата Илая от мгновенной смерти — револьвер улетел слишком далеко, так что он, хромая, медленно шёл на него. Столько хотелось сказать, хотелось открыть те чёртовы глаза тому чудовищу на то, сколько же он разрушил одним движением пальца, сколько надежд, сколько стараний, сколько радости и чистоты умерло вместе с тем парнем, но нет — приходилось лишь давить в себе тот подлый кислый ком, подступающий к горлу.

Хотелось разорвать мир на части, порвать на клочки весь холст, чтобы тот увидел, что натворил — чтобы в пустоте, оставшись наедине со своими мыслями, осознал, сколько уничтожила его жадность. Но его ли?.. Нет — их обоих. Жадность одного побольше заработать и жадность другого никем не рисковать — они уничтожили тот мир. Теперь первому ни к чему деньги, а второму… второму и рисковать больше некем.

— Сделай это быстро, — кивнул он охотнику, не поднимая глаз. — Без долгих речей и пафо…

Удар. Казалось, человек не может бить так сильно. Старик переклонился, освободившись от хватки Ворона, но свобода была недолгой — Уилл схватил его за шиворот и бросил на ближайший стол.

Одна из ножек треснула от веса наёмника, и стол покосился. Минералы, как их называл Ней, десятками посыпались на пол, принося падающему на них Брату острую, очень похожую на шрам младшего, боль. Охотник тут же последовал за ним, упав на колени и схватив того за воротник. Удар, удар. С каждой мимолётной болью в костяшках, с каждым резким выдохом тень в нём становилась всё сильнее, агония становилась крепче. «За что?! — не мог понять он. — За что?!»

Удар, удар, ещё удар — словно динамическая медитация, они приносили покой и умиротворение в тот хаос, что творился в голове, были слабеньким белым парусником посреди бесконечного шторма — удары по живому человеку.

В одну секунду старший смог оклематься, смог вырваться из паники и схватить один из упавших камней. Лучше бы он этого никогда не делал — моральная боль только укрепилась физической; тень, полностью обволокшая тело, словно закричала: «Свободен!» — перехватив камень, Хантер бил прямо по глазам Брата, и в тех ударах была вся его ненависть — он бил не именно по Илаю, он бил по всем: по Эволюции, по Золоту, по нему, по Чарли, по Джеку, по Генриху, по Александре и по Салливану, по себе самому — в том замахе, нацеленном в левое око, была вся его тьма, и он был нацелен на всех. Удар.

— Стой!

Что-то крепкое держало его хватку, сдерживая окровавленный камень. Что-то тёмное — темнее, чем он сам — оно источало из себя невиданное количество энергии, невиданное количество ненависти ко всему — Ворон. Кусок минерала буквально врезался ему в ладонь, костяшки пальцев трещали одна за другой, но он держал и, оскалившись, шептал, пытаясь не дать пересилить себя:

— Слишком… лёгкая… смерть.

«Нет! Он должен! Должен сдохнуть сейчас! Каждая секунда! Каждое мгновение! Это неправильно!», — пытался шепнуть Хан, но не мог — ведь он понимал, что тот Дьявол был прав. Дьявол всех дьяволов в мире был прав в тот момент — то была слишком лёгкая смерть. Тень, окутавшая охотника, глядела на Эммета и понимала: такого нельзя пересилить, с таким нельзя бороться. Многих людей смёл бы тот поток ярости и боли, что шёл от Хантера, но только не его — того, чья боль и ярость ко всему, какие бы слухи не ходили, точно была сильнее; того, чья тень была куда более тёмной и осязаемой; того, кто сам был собственной тенью.

На место злости и ярости медленно приходила она — обида, самая сильная из всех, самая долгая. «Это не честно, — била та в самое сердце. — Не честно». Уильям отпустил оружие, упав на пол рядом с Илаем. На его глаза наворачивались слёзы, из его рта вырывался одновременно и смех, и крик — больше нечего было терять, больше нечего было давать. Больше не было «дня до его смерти», а в своих собственных глазах — в тех, в которые будет смотреть Дана, будут смотреть все те, кому он дорог — он навсегда останется тем монстром, что решился стать таковым и ничего не получил. Да, он смеялся и плакал одновременно, постепенно затихая.

— Приём, Брат Илай, — раздалось из наушников. — Приём. План «Б» выполнен? Приём?

Альвелион поднял наушники и, слушая, долго молчал — он смотрел то на угасшего Уильяма, то на убитого Айви, то на Ворона, в чьи глаза всё ещё не стоило смотреть, и не знал, что предпринять — вместе с тем выстрелом оборвалась и его линия судьбы: Генрих был раскрыт и схвачен, его враг — Полиотеро, сидел рядом с ним, а он сам, если его наниматель раскололся о нём, провалил своё последнее задание ещё в Раю — он не смог не вмешаться.

— Что… Что мне им ответить? — шёпотом спросил тот.

Но Хантер будто не слышал его — он всё смотрел наверх — сквозь крышу, смотрел туда же, куда глядел Ви в свои последние секунды, смотрел и думал: «Стоит ли жизнь того, чтобы завтра светило солнце?»

— Скажи Джеку… — всё ещё давя в себе ком, шепнул он. — Скажи им…

Он не смог то сказать — лишь передал Уиллу наушники. В мрачной тишине эфира, в смертельно опасном для обеих сторон ожидании раздался его голос, наполненный желанием отомстить:

— Четвёртый жив.

За тем последовала лишь тишина. Уильям знал: его брат наверняка будет мёртв, а наёмник Отца понимал — ему больше некуда было возвращаться.

— Ради твоей же сохранности прошу не предпринимать попыток доставить Четвёртого в Гренландию, — раздался чужой голос из рупора. — Я знаю, что связной мёртв. Группа захвата прибудет через несколько недель. Если ты… — но он лишь отбросил наушники прочь, и это было его ответом.

* * *

Настало утро следующего дня. Братья были перенесены на старый склад и связаны там, тело Нея Зильбера Ворон сжёг, тело Айви Уильям из Джонсборо решил похоронить сам. Троица стояла на распутье: Хантер — у дома, Альвелион и Эммет — у машины. Молчали. Долго.

— Жаль, что там вышло, — в конце концов начал Джонс. — Получилась бы хорошая история — даже детям рассказывал бы, будь они у меня…

— Ты же сказал, что знаешь коды? Мы ещё можем отправить тебя вместо него. Мы ещё можем…

— Я знаю коды, но не знаю каналов связи; не знаю, где спрятан транспорт; не знаю, сумею ли я им управлять, а если это лодка, то тем хуже — море замерзает.

— Но ты же знаешь коды! Мы можем попытаться! — он говорил, скрипя зубами.

— Йота-мю-лямбда-омикрон-сигма-тау — вот тебе мой код. А теперь скажи: как он нам поможет?

— Ты не!..

— Он прав, Уильям. В этом всём уже нет смысла. Связной мёртв, Айви мёртв, а он — не Айви. Мы не можем…

— Да что ты можешь знать?! Ты же просто следовал приказу Генриха, как послушный пёс! Как ты можешь хоть что-то предполагать?!

Тот замолчал на мгновение, опустив голову.

— Моим… приказом было просто следить за вами. Не вмешиваться, что бы то ни стало, даже не показываться на глаза, а в случае вашей смерти — просто отправить Золоту это письмо, — он развернул бумажку с печатью. — Но ты прав — я всё ещё лишь простой парень из провинции, не заслуживающий знать эксклюзив. Знаешь, даже немного обидно, — он взглянул на идущие тучи своим привычно холодным взглядом. — Ведь, в конце концов… ничего не изменилось. Нужно жить дальше.

Он протянул руку на прощание и застыл. Уильям даже не поднял головы — он не чувствовал того, что ничего не изменилось — только холод, пронзающий до костей. Наёмник похлопал того по плечу, шепнув: «Свидимся, если повезёт», — и пошёл прочь.

— Его выдержке можно позавидовать, — Джонс стал рядом с Хантером, смотря на то, как младший из трёх садился на сиденье штурмана. — Поверь, ему больших сил стоит сохранять такое хладнокровие, но он куда больше потеряет, если его не сохранит, — тот молчал в ответ. — Знаешь, Ней, на удивление, много мне рассказывал — какое время мы держали друг друга на плаву, даже невзирая на то, что я… несмотря на то, что когда-то я пристрелил его жену. Вот, откуда появилось это его «условие»: «привести Ворона живым». В первый… Ты слушаешь?

— Да, — коротко ответил тот.

— В первый раз, когда какой-то суровый дядька привёл меня сюда, я был уверен, что так и закончу свои дни — буду убит в праведной мести, в правильной мести… Но он не смог — вместо того, он сел и начал говорить со мной. И так каждый раз — каждый раз, когда меня приводили к нему, он просто со мной говорил. В какой-то момент я понял, что это и был его Ад, его крайняя степень отчаяния — он так разочаровался в людях, так боялся что-то приобрести и снова потерять, что единственным, кому он мог доверять, был убийца его жены…

Ворон смотрел вдаль — на серое небо, разрезанное верхушками елей, и старался улыбаться. Уильяму казалось, что слишком много судеб оборвалось в Картрайте, слишком много хороших людей исчезло, а просто людей исчезнет ещё больше.

— Год за годом… — продолжил тот. — Он был одним из самых сильных людей, что я знал, потому что он понял одну простую истину: если человек погрязнет в мести, если утонет в крови достаточно глубоко, то вынырнет из неё уже не он, а демон, что поселился в нём. Это, буквально, он мне и говорил: «Словно самая чёрная в мире тень, он займёт твоё место, а ты поймёшь это лишь тогда, когда будет слишком поздно — когда солнце не будет тебя слепить, а будет лишь отражать тебя от этой тьмы». Годы ушли на то, чтобы в его глазах появилось смирение, а не гнев. Сейчас я вижу в тебе это, вижу демона внутри тебя.

Он развернулся и взглянул на Хантера. «Все мы уже демоны», — подумал тот.

— Если ты думаешь, что на этом всё, то ты ошибаешься — через год, в День Ноль, Гренландия пришлёт нового связного — как только поймёт, что их старый перестал выходить на связь, она начнёт готовить нового… Я вернусь сюда через год. Веришь ты мне или нет. И я хочу видеть тебя здесь, чтобы закончить начатое, — тот взглянул на Эммета, — чтобы моё искупление перед Неем и твоё обещание Айви не растворилось в воздухе. И когда я вернусь, я хочу видеть тебя человеком, а не демоном, — Ворон взглянул наёмнику из Джонсборо прямо в глаза, а второй впервые видел из-за слепящей синевы то, что в них действительно скрывалось. — Вот, чего я хочу от тебя за эти девять месяцев, Уильям: выживи, как человек, или умри, как человек.

Уильям вновь ничего не ответил. Мужчина выдохнул и медленно поплёлся к машине. То всё точно был только сон…

— Скажи ещё раз свой код, — попросил того Хантер.

— Зачем? Он него же пользы…

— Скажи.

— Эх… Йота-мю-лямбда-омикрон-сигма-тау.

Двое наёмников сели в машину и очень быстро скрылись из виду. Старик стоял перед порогом дома, где лежало тело, и понимал, как трудно будет выполнить просьбу, данную ему самым страшным убийцей своего времени — остаться человеком.

* * *

Солнца не было. В огромных и тяжёлых тучах, скопившихся на небесах, казалось, была вся вода земли — серые, практически чёрные облака нависли над миром и только ждали повода, чтобы заплакать. Любой нормальный человек, посмотрев на то небо, точно заявил бы, что пойдёт дождь — ничего другого не могло появится из той темноты, ничего другого не стоило ожидать, но он, конечно же, знал: не будет дождей, пойдёт только снег.

Он стоял посреди степи, держа в руках лопату, и смотрел на мёрзлую землю, покрытую инеем. Складывая доски в прямоугольнике, чтобы избавить грунт от мерзлоты, он отлично понимал, что с таким количеством древесины, можно было бы просто сжечь тело, но он банально не решился то сделать. Струсил, глядя на то, как горело тело Зильбера — представлял, как с черепа слоями неспешно слезала кожа, как огонь медленно, но верно делал свою работу, превращая тело в труху. Ему казалось, что так от человека не остаётся абсолютно ничего, что он просто исчезает в пепле и золе дерева, потому и боялся — боялся не того зрелища, от которого можно было отвернуться, а осознания, что всё исчезнет насовсем, так что он лишь складывал древесину на земле, готовясь её «прогреть».

Ему многих пришлось хоронить именно так. Пятьдесят один год — достаточно в Новом мире, чтобы поведать множество смертей зимой, достаточно, чтобы стать безразличным к запаху костра, к смраду земли — не чувствовать ни отвращения, ни отчуждённости от мира живых — только печаль, только сожаление.

Прошли часы. Угли давно потухли, а ветер развеял пепел — пришла пора браться за работу. Каждое движение лопатой, каждый звук среза земли — сырой, отвратительной, мёртвой земли — был будто ударом плети по спине, скрипом цепей на весах Фемиды, ударом судейского молота: «Виновен. Виновен. Виновен».

Его не покидала та мысль с самого выстрела — подлое осознание, что если бы он действительно послушал себя, если бы сдался и остался в Вашингтоне годы назад, то всего этого не было бы. Не было бы столько сломанных судеб, столько забранных им жизней, не было бы того, о чём можно было бы сожалеть. И «за день до нашей смерти» тоже не существовал бы.

Словно бы весь мир обозлился на него. Будто какой-то из многочисленных творцов, придуманных человечеством, годами выстраивал ему сладкую месть, подгоняя к той могиле. «Выруби он его, а не убей, — вспоминал он. — Выруби, а не убей».

Но больше некого было винить, больше некуда было прятать правду — всё было мертво. Люди, идеи, столпы мышления — всё лежало в руинах, сломленное выстрелом, одним движением пальца, одной лишь жадностью.

И вот, когда тёплая земля кончилась, когда его руки, зудящие от усталости, не могли выбить и миллиметра земли, он просто упал на колени и закричал. Долго и протяжно, искренне и честно, потому что это всё ещё было труднее, чем казалось — оставаться человеком. Кричал, потому что его точно никто не слышал, а он так того хотел — чтобы на тот крик в ответ раздалось хоть что-нибудь…

Он нёс его на руках и старался не смотреть тому ему в глаза. Он знал, что в старом мире предпринимали некоторые процедуры, чтобы глаза мёртвых оставались закрытыми, но не знал, какие — в Новом мире некому было обеспечить такую роскошь, приходилось отворачиваться, приходилось боятся. Но именно тогда, именно с ним он отчётливо понимал, в чём же на самом деле был его страх — в том, что в тех зрачках, зрачках мёртвых и заражённых, была чужая не прожитая жизнь. Были цели, амбиции, чувства, были скорбящие близкие, были осознающие пустоту друзья и враги — было всё то, чему уже никогда не быть, что уже никогда не увидеть обладателю тех самых глаз — в них был конец жизни, в них была та самая душа, замкнутая навеки трупом.

* * *

Закапывать всегда было проще — каждое движение лопатой приближало всё к завершению, каждый кусок земли возвращал круговорот на своё место: весной земля зарастёт травой, летом её съедят, осенью оставшаяся пожухнет, а зимой умрёт. Да, закапывать было всегда проще, забывать было легче.

В конце концов, он вбил в землю небольшой деревянный крест. «IV» — было вырезано на нём ножом, и от того становилось ещё больнее: от осознания, что для следующего, пришедшего к тому кресту, это станет просто римской четвёркой, как и с любым другим человеком — просто имя между датами, просто неважная надпись, просто тень от былого — прошлое имеет ценность только, если за него держаться.

После он долго сидел рядом и смотрел то на могилу, то на небо. Столько мыслей проходило через него, столько эмоций хотелось пережить, столько слов сказать, но он лишь молчал и смотрел вперёд, понимая, что ни одна мысль, ни одна эмоция или действие не могли родится из пустоты — смотрел, потому что то было единственным, на что он был способен. Слушал шёпот ветра, тишину неба, шелест лесов — надеялся найти в них ответ на простой вопрос: «А что же мне делать дальше?»

Неверный ответ напрашивался сам собой — он сидел в старом складе, поделённый надвое комнатами. Сидел и ждал его. Его последнее незаконченное дело «Значит, вот, куда меня всё это привело — снова месть…».

Уильям из Джонсборо поднялся с досок, отряхнул с края плаща немного земли и взглянул вдаль — там точно не было другого ответа, не было другого решения, ведь в конце концов, ему всё ещё нужно было узнать, кого схватили Чарли и Илай; узнать, что произошло с тем человеком; узнать, где он, в каком бы состоянии ни был; и, конечно же, убедиться… Быть абсолютно уверенным в том, что каждый из них прочувствует его боль.

Наёмник поднялся, тень поднялась вместе с ним. Он отлично понимал, что это действительно будет труднее, чем казалось — остаться человеком…