Зачарованные

10

Она не могла не признать его правоты. Состояние его явно ухудшается, а потому надо спешить туда, где ему окажут помощь.

— О'кей, если ты умудришься переставить одну ногу, потом другую и не упасть при этом, я как-нибудь поволоку каноэ. Оно слишком большое конечно, чтобы мне нести его на плечах, но, полагаю, его можно и волоком тащить. Почва здесь мягкая, авось ничего с ним не случится.

Но нет, он упорно не хотел ее слушать, напрягся, встал на ноги, а затем оторвал от земли съехавший нос лодки. Как бы Никки ни злилась на его упрямство и даже на себя, тащить лодку ей было бы не под силу. Просто идти по болоту и то приходилось нелегко. Хотя она сняла свои «никесы» и повесила их, связав шнурки, через плечо, топь засасывала босые ноги, делая каждый шаг раза в два, казалось, труднее, чем прежде.

Лишь однажды Серебряный Шип нашел в себе силы заговорить, да и то чтобы предупредить об опасности:

— Нейаки, остерегайся змей.

Его краткое предупреждение, сделанное невзначай, до мозга костей пронзило ее содроганием ужаса. Но виду она не подала и спокойно уточнила:

— Какие тут водятся змеи?

— Гремучие и водяные мокасиновые. Все прочие, что встретятся тебе на пути, безопасны.

Никки вовсе не была уверена, что отличит гремучую змею от мокасиновой водяной и их обеих от всех прочих, которые безопасны, но, сохраняя внешнее спокойствие, обыденным тоном спросила:

— Как надо себя вести, если увидишь змею?

— Остановись и замри до тех пор, пока она не уберется. Если не шуметь, не кричать и не топотать, бешено сотрясая землю, она не нападет, а мирно уползет восвояси.

— Прекрасно, — бодро ответила она. — Нет проблем. Если увижу какую, то просто хлопнусь в обморок, так что ей от меня не будет никакого и спокойствия — ни криков, ни дурацкого топота, ничего.

Продвижение шло медленно, три мили они преодолели часа за три, но Оглейз-Ривер, в конце концов, появилась в поле их зрения. Серебряный Шип, страшно изнуренный к этому моменту, едва ли способен был грести, и Никки подумала, что придется, видно, ей самой это проделать. Правда, она не знала, в какую сторону плыть, чтобы достичь деревни.

И только она собралась спросить об этом Торна, как увидела на глади реки каноэ с двумя индейцами, направляющееся прямо к ним. У нее сердце в пятки ушло при виде новой возможной опасности. Почти без голоса она просипела:

— Торн, скажи, ты знаешь этих индейцев, плывущих сюда? И не будет ли нам от них новой беды?

Ее вопрос с трудом пробился в затуманенное сознание Серебряного Шипа, он приподнял голову и посмотрел в сторону плывущей лодки:

— Не бойся. Это друзья, они из деревни Черного Копыта.

Никки увидела в середине лодки, между индейцами, большой меховой ком. Очевидно, они отлавливали каких-то животных из-за их шкур. Но когда каноэ подошло ближе, животное подняло голову и устремило взор своих золотистых глаз в их сторону.

— Торн! Посмотри! Это же рысь, да? Та самая, если не ошибаюсь, которую ты называл своим духом-проводником.

— Да, это Макате, — прохрипел он.

— Но… как? Как он оказался здесь? Неужели прошел следом за нами весь путь от пещер? — Никки была потрясена. Но тут другая удивительная мысль пришла ей на ум. — Ведь это он был на дереве, да? Он сбил с ног того солдата и спас вам жизнь?

Серебряный Шип усмехнулся, что она приняла как знак согласия.

— Боже правый! Это становится все загадочней и загадочней!

Тем временем индейцы пристали к берегу и бросились к ним. Последовал быстрый обмен приветствиями на языке шони, после чего один из индейцев взвалил на плечи каноэ Серебряного Шипа и пошел к реке, а второй, поддерживая раненого, повел его туда же. Никки последовала за ними.

Прежде чем лишиться сознания, Серебряный Шип пробормотал:

— Я сказал им, что ты моя жена. Они не причинят тебе вреда. Доверься им, Нейаки.

Можно подумать, что у нее был выбор.

Когда они прибыли в Вапаконету, Серебряного Шипа отнесли в вигвам, куда сразу же прошли несколько мужчин и женщин, лучшие, как надеялась Никки, хирурги и сиделки племени шони. Хотя она пыталась втолковать им, что жена Серебряного Шипа должна находиться рядом с ним, они не вняли ее речам, оставив сидеть у входа в вигвам, а скоро подошла женщина, жестом пригласившая ее следовать за ней.

К удивлению и радости Никки, женщина говорила на примитивном, но все же понятном английском. Никки повторила, что хочет быть с мужем, но та ответила ей:

— Я сильно рада, что вы хотите быть с мужем, но надо позволить нашим целителям лечить его. Ваш мужчина очень больной, им нужно много думать, как сделать его здоровым. Потом ему станет лучше, и вы сможете сидеть рядом и заботиться о нем, но теперь нет.

Эта женщина отвела Никки в другой вигвам расположенный неподалеку.

— Это вигвам Мона Кахви, Серебряного Шипа.

— Здесь матрасы и одеяла и все, что нужно. Если хотите что-то еще, скажите мне, и это у вас будет. — Она отвела рукой темную завесу. — Пожалуйста, входите. Вы стали слабая, надо отдохнуть, иначе не будет сил, когда пойдете к мужу. Потом я принесу еды, но сперва отдых.

Она повернулась с тем, чтобы выйти, но Никки окликнула ее:

— Подождите. Я хотела бы сначала помыться.

Женщина кивнула:

— Сейчас принесу воду и полотно обтираться. Завтра помоетесь в реке, а пока только одно обтирание, согласны?

Никки ответила изможденной улыбкой.

— Да, спасибо вам… — Она умолкла, не зная, как обратиться к женщине. — Мое имя Никки, или Нейаки, как зовет меня Серебряный Шип.

— А я Конах Вискеелотха, Снежная Птица — по-вашему, будет Дрозд, — сказала женщина и вышла прежде, чем Никки успела хоть что-нибудь промолвить в ответ.

Никки будто громом поразило. Теперь она поняла, почему эта женщина показалась ей такой знакомой, хотя прежде они никак не могли встретиться. Конах была как две капли воды похожа на ее бабушку из племени шони. Никки видела фотографии бабушки в молодости и удивлялась ее красоте. Она помнила, как бабушка рассказывала ей, будто ее бабка утверждала, что ее собственная бабка принадлежала роду шони и носила имя Кона Виски Лота, так, во всяком случае, бабушка с усмешкой произносила.

Кона Виски Лота — Конах Вискеелотха! Слишком близко, чтобы счесть за простое совпадение!

Стоя посреди вигвама, Никки будто остолбенела и совсем не сразу смогла подойти на одеревеневших ногах к скамье и присесть. Несколько долгих минут она пребывала в крайнем изумлении, стараясь осмыслить тот факт, что она только что познакомилась со своей прародительницей, жившей на земле семь поколений назад! И прародительнице этой сегодня — не больше тридцати пяти! Да эта стройная, красивая женщина была старше ее самой лет на пять, не больше.

И если уж Никки была так потрясена, что было бы с Конах, узнай она, с кем только что беседовала. Какие слова тут найдешь, чтобы объяснить ей все это? Да и глупо, сказав этой женщине безумную фразу: «Ах, знаете, ведь я ваша прапрапрапрапраправнучка!», ожидать, что та поверит тебе, а не примет за буйнопомешанную!

Ох, а как бы хорошо было! Почему, в самом деле, не сказать ей? Обрести хоть одну родственную душу в этом чужом мире, чужом времени, а иной исторической эре. Обрести кого-то еще, кроме Сильвера Торна. Обрести человека, с которым тебя связывают кровные узы, почувствовать, что ты не безродная, что о тебе по-родственному заботятся и опекают тебя, что есть кто-то, кто может погладить тебя по головке, ибо мужчина, с которым у тебя интимная связь, всего этого дать тебе не может. Одна мысль, что она никогда не вернется в родное двадцатое столетие, приводила ее в уныние. И ей как никогда требовалась родственная поддержка здесь, в этом мире, где она чувствует себя такой потерянной и одинокой.

Три дня спустя Никки все еще не наоралась храбрости сказать Конах о своем родстве с ней. Конах и другие женщины племени приняли Никки в свою среду, хотя было ясно, что всерьез они ее не принимают, считая неспособной проявить умение в каждодневных женских делах. По большей части они прощали ей никчемность и неловкость — особенно из-за фиолетовых глаз, подтверждающих ее несомненную принадлежность к белой расе — и все же старались научить многому из того, что нужно знать жене индейца.

Теперь она умела разводить огонь и печь эти маленькие хлебцы, какими потчевал ее Серебряный Шип в первую ночь их знакомства. Правда, когда «кто не видел, Никки ухитрялась воспользоваться услугами зажигалки, воспламеняя с ее помощью сосновые щепочки; но в общем, как человек, привыкший разогревать готовую пищу в микроволновой печи, в стряпне на костре она достигла несомненных успехов.

Другое блаженство — местный способ принимать ванну, роль которой здесь исполнял маленький речной заливчик. Волосы Никки, ее тело и одежда — все это, наконец, очистилось от пыли и грязи. Особенно она была благодарна местным женщинам за то, что они дали ей какое-то растение, прекрасно заменяющее мыло и зубную пасту. В первый же день Никки, хоть и с большим трудом, удалось расчесать волосы, и теперь они приобрели прежний блеск и ровно свисали за спину. Конах даже подровняла ей кончики, не переставая восхищаться маникюрными ножницами, извлеченными Никки из рюкзака.

Особенно трудно оказалось для Никки держать язык за зубами, когда она встретилась с остальными членами семьи Конах. Прародительница была замужем и имела тройку маленьких детей, двух мальчиков и одну девочку — тоже прабабушку Никки с главной ветви ее родословного древа. Матушка Конах со старшими детьми — братом и сестрой Конах — обитала в другом селении, расположенном немного севернее. Но младшая сестра Конах — Меласса, жила здесь же, в Вапаке. Меласса, чье имя значило Черная Патока, тоже имела мужа и сына и была беременна вторым ребенком.

Познакомившись со всеми и сразу же проникшись к ним родственной приязнью, Никки томилась желанием открыть им свою кровную принадлежность к семье. Останавливало лишь опасение, что они сочтут ее сумасшедшей и начнут сторониться.

Прошло несколько дней, которые Никки провела возле Конах, и вот ей, наконец, дозволили сидеть рядом с Серебряным Шипом, в его больничном покое. Хотя он все еще был без сознания, его лихорадка, продолжавшаяся три дня и три ночи унялась. Теперь он спокойно спал, перестав бредить и метаться, и мог проснуться в любую минуту, Никки с нетерпением ждала этого момента.

Лечение заключалось в том, что рану очистили и предохранили от инфекции, пулю удалили. Благодаря частой перемене бинтов и действию лекарственных средств, применяемых индейцами, явились первые признаки выздоровления, и ранение, как надеялись целители племени, не должно было оставить тяжелых последствий… Уже за одно это Никки испытывала к собратьям своего мужа вечную признательность. Больше всего она опасалась гангрены, которая, если даже и удается спасти человека от смерти, наносит его здоровью непоправимый ущерб.

Сейчас, сидя здесь, Никки вдруг осознала, что в эти последние дни, пока она страстно молилась о выздоровлении Сильвера Торна, ее чувства к этому человеку заметно переменились. То, что начиналось враждой, быстро переродилось в нечто иное, властно захватившее все ее чувства. Теперь она не просто уважала его и восхищалась им, а поняла, что их связывало нечто более глубокое и человечное, чем плотское влечение друг к другу, хотя и оно играло не последнюю роль в их отношениях.

Она вспомнила, что опасаться его перестала в конце первого дня, проведенного с ним, и страх прошел именно тогда, когда она, будто какая-то сексуально озабоченная старая дева, совершенно неожиданно для себя покорилась ему, упав в его сильные объятия. Дьявольски красивый, брал он все же не красотой, а невероятной силой обаяния.

Уже к вечеру второго дня она должна была признать, что он, не свихнувшийся лунатик, а действительно сцапал ее в будущем и переволок к себе, свой 1813 год. Но теперь она испытывала не просто чувство безопасности, возникавшее от одного его присутствия, и не просто восторг перед его странными и загадочными способностями… Нет, даже знание того, что он один способен вернуть ее домой, в ее собственное время, не было главным, хотя, умри он, она застряла бы здесь навсегда, в полном одиночестве непонимания и неприятия.

Так что же это, как не любовь?

Оглядываясь назад, Никки с удивлением спрашивала себя, с какого момента ее чувства начали претерпевать подобную метаморфозу? Не с того ли самого, когда он сообщил ей, что она понесла его дитя? Вопреки тому, что разумом она не могла до конца принять это, тем более что и признаки беременности отсутствовали, она, возможно благодаря голубому иероглифу, все еще не исчезнувшему с живота, чувствовала, что так оно и есть. Впрочем, люди всегда верят в то, во что хотят верить. Ребенок — удивительный и драгоценный дар, потому она страстно желала, чтобы его зачатие оказалось правдой. Ведь это будет ее, ее ребенок!

И еще. Если бы она специально искала своему младенцу идеального отца, то лучше Серебряного Шипа и найти нельзя, в этом она ни минуты не сомневалась. Он, такой сильный и властный, способен быть трогательно заботливым, нежным и внимательным. Он владел магическими силами, одна мысль о которых приводила ее в трепет, а что уж говорить о его физическом совершенстве, гармоничном и естественном, которого не добиться ни одному культуристу, сколько бы тот ни таскал свое железо, ибо, чем больше он таскает его, тем дальше уходит от неповторимой гармоничности самой природы. Нет, Никки не могла смотреть на своего мужа без восхищения. Большинство мужчин, знакомых ей раньше, в своем стремлении быть сильными являли скорее какую-то ущербность, какое-то подспудное ощущение слабости, нежели подлинное ощущение собственной силы. Оттого любое проявление нежности, почитаемое ими за слабость, не считали возможным для себя.

Не то — Серебряный Шип. Мало того, что он обладал многими прекрасными качествами, он еще не боялся быть нежным, а это было самым главным, пожалуй, что Никки мечтала обрести в мужчине. Достаточно сильный, чтобы позволить себе нежность. Умный и терпеливый — насколько это возможно со столь взбалмошным существом, как она — заботливый, надежный, невероятно красивый и с великолепным чувством юмора. Масса восхитительных качеств. К тому же он явно любовался ею, она была интересна ему, что подтверждалось самим выбором, который он сделал в ее пользу, много лет, до их встречи прожив в одиночестве. Взять хоть эпизод ее падения с лодки, он не только не думал о ней как о существе, способном тупо пойти ко дну, он понимал ее и понимал, что она находит все это забавным приключением, а потому не бросился сломя голову вытаскивать ее на берег. Совершенно очевидно, что он восхищается ее умом и поведением не меньше, чем телом. Он по-настоящему мудрый человек, что не часто встречается среди мужчин, и все это не может не вызывать уважения к нему.

Кроме всего прочего, он разыскал ее, когда она заблудилась в пещере, и готов был заплатить своей жизнью за ее спасение, когда их преследовали солдаты. Если это не рыцарство, то Никки не знает, что это такое. В эти дни он явил пример высочайшей преданности… в эти дни… да и во все другие тоже.

И не то чтобы Серебряный Шип признан ею абсолютным совершенством или что она полностью простила ему то, что он вверг ее в самый центр своего умопомрачительного времени, но, лучше узнав его и пережив с ним в последние дни столь бурные приключения, она нашла, что его ценные качества, значительно перевешивают все его несовершенства. Какой еще мужчина способен преподнести вам цветочки, столь трогательно подобрав их под цвет ваших глаз? И сердце, какой женщины не растаяло бы, когда мужчина, преклонив перед ней колени, с такой невыразимой нежностью и заботой вынимал бы занозу из ее руки?

Лишь неделя прошла, а Никки доверила Серебряному Шипу всю свою жизнь — свои нужды, мнения, устремления, желания, ум и тело, — чего никогда не было ни с каким другим мужчиной из тех, с кем сводила ее судьба, включая бывшего мужа, отца и братьев. Не успела она, и охнуть, как Торн стал ее любовником, защитником, мужем и другом. Он заставил ее плакать, смеяться, радоваться и криком кричать от возмущения. Он к тому же разбудил ее страсть, до встречи с ним мирно дремавшую в глубинах ее естества.

И вот он лежит здесь, ее удивительный герой, лежит без сознания, пока организм его сражается с инфекцией. А она сидит рядом, молясь за его выздоровление и пытаясь осмыслить, насколько глубоко он завладел ее чувствами. Их союз кто-то назвал бы случайной связью или, выражаясь старомодным языком предков, морганатическим браком. Но спрашивается, можно ли быть ближе, роднее и желаннее друг другу? Идеальная пара — вот какое определение, пожалуй, подошло бы им больше всего.

Как странно, что она даже не сразу заметила, где произошел поворот от вражды к дружественности и взаимопониманию? Возможно, она влюбилась в него, инстинктивно спасая свой рассудок от ужаса этого невероятного перемещения во времени? Но почему, почему, в самом деле, ей так хорошо с ним, так уютно, что она не видит во всем белом свете и во все времена другого человека, с которым ей так страстно хотелось бы находиться рядом? Почему мысль о том, чтобы разделить с ним жизнь и родить ему ребенка, повергает ее в такой восторг? Неужели все это произошло просто потому, что она почувствовала бабочку, порхающую в ее животе, хрупкое существование которой требует абсолютной любви? И не такую ли именно любовь тщетно искала она в своем прежнем мире?

Никки не смогла удержаться от улыбки при мысли, что ее коснулась рука самой судьбы.

— Я всегда плохо ориентировалась в пространстве, как, впрочем, и во времени, но это, может быть, и есть истинное везение? — прикрыв глаза, пробормотала она не без иронии.

— Что там опять приключилось такого, что моя женушка вновь разворчалась? — послышался голос Серебряного Шипа, очнувшегося ото сна.

Глаза Никки открылись и встретились с его неотразимым серебряным взглядом. Рука ее поднялась и нежно легла ему на грудь, туда, где ровно билось его сердце. Радость захлестнула ее, исторгнув поток неожиданных, но столь сладостных слез.

— Ничего серьезного, дорогой мой. Просто я подумала, что нет на свете женщины, кроме меня, которая, бросив все блага цивилизации, с легкостью перешагнула через два века, чтобы влюбиться в собственного мужа.