Зачарованные острова Галапагосы

Поездка на Кокос

Примерно на полпути между Галапагосами и Панамой, на 7° с. ш. лежит маленький островок Кокос. Покрытый, как и подобает тропическому острову, пышной растительностью, он выглядит изумрудом на лазурной глади моря. Остров омывают теплые экваториальные течения, над его крутыми склонами почти каждый день проносятся тропические грозы. Кокос роднит с Галапагосскими островами кокосовый вьюрок Pinarolaxlas inornata, единственный представитель семейства дарвиновых вьюрков Geospizidae, встречающийся за пределами архипелага Галапагос. Иногда Кокос посещает ласточкохвостая чайка. В прошлом остров был опорным пунктом пиратов и оттого, как и Галапагосы, привлекал к себе искателей кладов. Примечателен он и тем, что стоит на подводном хребте, который в последнее время считают остатком сухопутного перешейка, возможно некогда простиравшегося от Коста-Рики и всего на 100 миль отстоявшего от Галапагосов. На этом основании Винтон попытался в 1951 году перебросить мостик между теориями происхождения животного мира Галапагосов, о которых говорилось выше. Исходя из предпосылки, что континент почти примыкал к Галапагосам, он приводит соображения, позволяющие сблизить точки зрения сторонников теории сухопутного моста и океанической гипотезы. Нынешний профиль дна Тихого океана говорит в пользу его аргумента. На новейших морских картах нанесены два невысоких подводных горных хребта, вытянувшихся от Коста-Рики и Панамы в Тихий океан. Относительно короткий Панамский хребет обрывается на уровне острова Мальпело, а хребет Коста-Рика — Кокос почти достигает Галапагосов. Если допустить, что дно океана поднялось до отметки, при которой Галапагосы предстали бы одним неделимым массивом суши, то невысокий горный хребет, начинающийся от Коста-Рики, сомкнётся с Галапагосским архипелагом. Такая коса направила бы к Галапагосам все морские течения, идущие из Центральной Америки и Карибского моря, которое когда-то было связано с Тихим океаном.

Понятно, что мне очень хотелось собственными глазами взглянуть на Кокос. Найдем ли мы доказательства того, что он является остатком гипотетического моста? В 1954 году, возвращаясь с Галапагосов на родину, мы ненадолго зашли на остров.

Мы бросили якорь в бухте Уофера. Справа и слева от нас поднимались чуть ли не к самому небу отвесные залесенные склоны, с вершин которых низвергались серебристые водопады. Пышность здешнего леса напоминала нам Центральную Америку. Стройные кокосовые пальмы склонялись над черными глыбами лавы на берегу, за ними простирались буйные заросли кустов и деревьев, соединенных воедино неисчислимыми перемычками лиан. Даже высохшие ветви мертвых гигантских деревьев казались живыми — на их трухлявой коре неистовствовали папоротники, мхи, бромелиевые и орхидеи. Это было зрелище бьющего через край изобилия, какое на континенте встречается только в дождевых лесах. Однако первое впечатление при ближайшем рассмотрении оказалось ошибочным. Стюарт пришел к выводу, что папоротники, чьи крохотные споры легко разносятся ветром, — наиболее богатая видами группа растений на Кокосе, напротив остальные семейства представлены лишь несколькими видами, а в общем видовой состав здесь не превышает и одной шестой того разнообразия, какое наблюдается на Галапагосах. На этом основании ботаник сделал заключение, что Кокос — остров, поднявшийся со дна океана и никогда прежде не имевший связи с материком. К тому же возник он не очень давно — только 8,6 процента его растений эндемичны, на Галапагосах подобных форм насчитывается 41 процент.

Молодость острова можно усмотреть и в слишком тонком слое земли, покрывающем скалы, и в том, что быстрые ручьи острова едва углубили свое ложе в твердой породе. Стремительные водопады, срывающиеся с уступов гор в бездну, лишь слегка поскребли их скалистую поверхность. Немногочисленность бухт скорее всего также говорит о том, что остров был невелик с самого начала, а не то чтобы он уменьшился под воздействием моря.

Окончательно я убедился в океаническом происхождении острова, когда, побродив по его дымящимся испарениями лесам, увидел, сколь беден его животный мир. В мокрой листве не прыгали лягушки. Из ящериц только маленькая Anolis townsendi шуршала в траве и в ветвях. Вскоре я свел знакомство с четырьмя единственными на Кокосе видами наземных птиц. Небольшие желтые птички из семейства древесниц относились к виду Dendroica petechia aureola, встречающемуся также и на Галапагосах. В густой листве почти терялись оливково-зеленые мухоловы Nesotriccus ridgwayi. Часто попадавшиеся кокосовые вьюрки прилежно искали на земле и деревьях насекомых. Что они принадлежат к дарвиновым вьюркам, бросалось в глаза с первого взгляда. Угольно-черные самцы напоминали многих представителей этой группы, а темное оперение самок украшали типичные оливковые и коричневые пестрины. Клювы у вьюрков были вытянутые, острые. С живущей на Кокосе кукушкой — Coccyzus ferrugineus — я познакомился только по ее голосу. Все остальное пернатое население дождевых лесов составляли морские птицы. Красноногие олуши — мы уже наблюдали этот вид на Тауэре — сидели на раскачивающихся лианах, на которых естественнее было бы видеть попугаев. Мне казалось, что они попали сюда случайно, как и маленькие волшебные крачки, которых я здесь увидел впервые. На Галапагосах я не встречал эту хрупкую птичку с ослепительно белыми перьями, черным клювом и лапами цвета шифера. Примечательно, что морские крачки под белоснежным оперением имеют черную кожу, по-видимому защищающую их от интенсивных лучей солнца. Явно снедаемые любопытством, крачки часто пролетали около самой моей головы, что, надо полагать, характерно для этого вида: точно так же ведут себя, судя по сообщениям, атлантические волшебные крачки. В полете они кажутся совершенно невесомыми, подобными миниатюрным призракам. И гнездятся они необычно: убежищ не строят, а откладывают яйца на голую скалу или, что еще более удивительно, на толстый шероховатый сук. И как это ни странно, ветер не сдувает с него яйца. А уж против птенцов он и вовсе бессилен — они цепко держатся за ветвь крепкими когтями.

Было очень жарко, и я искупался в пресноводной речке. Давно я не испытывал такого удовольствия! Для полноты счастья я выпил освежающего кокосового молока. В речной воде плавали крупные бычки. Брюшными плавниками, служившими им присосками, они удерживались за гальку, обратившись головами против течения. Я присел отдохнуть и вдруг, изумленный, увидел, как просеку переходит стадо виргинских оленей. До сих пор не знаю, кто высадил на остров этих красивых животных.

Продвигаясь дальше, мы вспугнули стадо диких свиней. По-видимому, их завезли сюда неудачливые поселенцы. Вся земля кругом была взрыта свиньями. Они шарахались от нас в стороны, но вскоре наш судовой врач и радист-любитель Хайно Зоммер имел возможность убедиться, что эти боязливые четвероногие при случае могут быть назойливыми до наглости. Дело в том, что еще ни один любитель не посылал в эфир сигналы с Кокоса, а сделать это первому для радиста-любителя означает то же самое, что для альпиниста подняться на непокоренную вершину. Однако выгрузить тяжелую рацию на сушу оказалось совсем не просто: из-за сильного прибоя лодка не могла подойти вплотную к берегу. Мы взвалили увесистую рацию на плечи и побрели по воде к суше, в то время как совсем рядом, во взбаламученной воде акула охотилась за рыбами. Мы заметили ее, только когда были почти у цели, иначе, конечно, ни за что не спустились бы в воду. Зоммер разбил палатку прямо на берегу и отсюда до самой ночи посылал — и не без успеха — сигналы, после чего лег спать. Примерно в полночь он проснулся оттого, что его палатка ходила ходуном и из каждого угла раздавалось сопение и хрюкание. Зоммер выскочил наружу, но тут же растянулся во весь рост, споткнувшись о взрослого кабана, который, испугавшись не менее его, бросился бежать. Но как только Зоммер улегся, непрошеный гость объявился снова. В конце концов Зоммеру пришлось с палкой в руках усесться перед палаткой, чтобы защитить аппаратуру от свиней. Можно было подумать, что духи острова сокровищ вознамерились прогнать чужака.

В гуще зарослей я набрел на ящик с динамитными шашками. Заржавелая плита, сгнившая кровать и остатки барака из волнистого железа указали мне место, где капитан Гислер прожил без малого 20 лет, одержимый страстью найти богатый клад, до сих пор скрывающийся в земле где-то поблизости. Стройные пальмы бросали тень на бывшее пристанище капитана. Их стволы сплошь заросли эпифитами, листья которых поворачивались к солнцу своей внутренней стороной, то красной, то желтой, то сине-зеленой.

Клад, за которым охотились многие, спрятан в надежном месте. Зарыл его в 1820 году Бенито, португальский офицер, долгое время угрожавший судам в Карибском море и на западном побережье Южной Америки. Вскоре после этого его поймали и казнили вместе с командой. Спастись удалось двоим — Томпсону и Чепеллу. Несколько лет спустя Томпсон стал капитаном английского шлюпа, стоявшего в порту Кальяо. Перу в то время отделилось от Испании; в стране вспыхнула гражданская война. Так как крепость находилась под угрозой, значительную часть многомиллионных сокровищ церкви и жителей Лимы погрузили на судно Томпсона. Соблазн был слишком велик. Ночью Томпсон и его матросы перебили перуанскую стражу, подняли якорь, ушли на Кокос и там закопали сокровища. Однако недалеко от Панамы их поймали, и опять же только Томпсону и одному его соучастнику удалось избежать кары. Их пощадили, чтобы они могли показать, где зарыт клад, но они бежали под покровом ночи и спрятались на английском китобое. Томпсон больше никогда не возвращался на Кокос, но поведал свою тайну некоему Китингу, а тот впоследствии с капитаном по имени Бог отправился за кладом. Беда их была в том, что они не умели держать язык за зубами. Матросы проведали о цели плавания, недалеко от Кокоса взбунтовались и потребовали себе долю сокровищ. Китинг и Бог согласились с их притязаниями, но ночью тайком спустили за борт большую лодку, нагрузили ее водой и провиантом и покинули судно. Они направились прямо к берегу, откопали клад и, сколько могли, захватили с собой. Материка, однако, достиг один Китинг. Он сообщил, что его друг перегрузил лодку золотом и вместе с ней пошел ко дну. Что случилось на самом деле, никому не известно. Китинг продавал золотые пластины и монеты, но это, конечно, могла быть только ничтожная часть клада, и многие кинулись на поиски оставшихся сокровищ. Самым терпеливым оказался Август Гислер: он с женой прожил на острове 20 лет, но так ничего и не нашел.

Такое место окружено своеобразным очарованием, против которого не в силах устоять даже естествоиспытатель. Найдя на берегу ржавую лопату, я сел и попытался вообразить себе сцены, которые, наверное, разыгрывались на этом отдаленном острове. Следы кладоискателей мы встречали повсюду — даже под водой. В бухте Уофера на глубине 18 метров мы обнаружили останки большого трехмачтовика. Прибой разбил остов корабля, а его днище и палубные надстройки заросли изумительно красивыми кораллами. Еще сохранились каюты, и в них жили угрюмые Evoplites virides и красные Holocentrus.

Клада мы не нашли, но тем не менее уехали, уверившись в том, что остров порожден океаном. Именно бедность животного мира Кокоса убедила нас в этом.

Когда я уже возвращался к морю, остров окутали мрачные тучи, небо открыло свои шлюзы, и я в один миг промок до костей. Но я давно не слышал шума дождя, и поэтому теплый тропический ливень был мне только приятен. На самом берегу Кокос одарил меня еще одним маленьким открытием. На темной лавовой скале сидели, омываемые прибоем, большие плакофоры и сифонарии. Стоило дотронуться до них, и они так крепко присасывались ко дну, что я долгое время не мог оторвать одну из них от основы. Только после нескольких неудачных попыток я нашел способ, как овладеть ею. Надо выждать, пока она поползет, и тогда сильно сжать панцирь с боков. Присмотревшись к улиткам, я заметил, что на большинстве сидит еще по нескольку маленьких сифонарий, как выяснилось позднее — детенышей этого же вида. При дальнейшем наблюдении я обнаружил, к моему великому удивлению, что каждый из трех детенышей улитки занимал на ее панцире определенное спальное место, на которое неизменно возвращался. Эти ложа были немного углублены и соответствовали контурам туловища маленьких улиток так точно, что в каждом могла помещаться лишь та, для которой оно предназначалось. Малыши, очевидно, сами сделали себе углубления в раковине старой улитки. Можно было даже разглядеть слабый отпечаток ноги моллюска. По-видимому, они постоянно жили на панцире улитки, которая бескорыстно кормила их. Оставались верными своему месту и старые улитки. Правда, они не смогли выточить углубление в камне — думаю, им нелегко растворять лаву, — но очертания их панциря почти сливались с неровностями скалы, и казалось, будто они срослись с ней. Надо полагать, они всегда возвращались спать на постоянное место.