Зачарованные острова Галапагосы

Джемс — остров пиратов и котиков

Коричневая птичка, изящная как эльф, парила так низко над пенистыми волнами, что я все время опасался, как бы ее не поглотил набегавший вал. Но крошечный комочек перьев поднимался и опускался точно в ритме волн. Я сидел на самом носу катера, наблюдал за резвыми забавами качурки (Oceanodroma castra), а мыслями весь был обращен к галапагосскому котику, на розыски которого мы отправились сегодня утром.

Морские львы встречаются в большом количестве на всем архипелаге, котики же попадаются очень редко. Американский зоолог Таунсенд, обстоятельно изучивший животный мир Галапагосов, писал в 1930 году: «Своеобразный галапагосский котик, некогда изобиловавший на островах, теперь, наверное, почти истреблен. В последние годы мало кто видел это животное. По имеющимся у меня данным, с 1816 по 1897 г. с Галапагосов было вывезено 17 485 котиков. Их находили на большинстве островов и часто били прямо на лежках». В 1932 году экспедиция Аллена Хэнкока обнаружила маленькое стадо котиков на берегу Тауэра, а мы в 1954 году видели отдельных животных в бухте Дарвина. Неужели это последние и котиковых лежбищ здесь больше нет?

Мы осмотрели берега Чатама, Худа, Чарлза, Индефатигебля, Баррингтона, Альбемарля, Дункана, Джервиса, Нарборо, но ни на одном не обнаружили котиков. От поселенцев я, однако, узнал, что они должны быть на Джемсе. Поэтому мы наняли небольшой рыболовецкий катер и снова пустились в путь. Я напряженно всматривался в приближавшийся остров. Его изломанный силуэт уже проглядывал сквозь голубоватую дымку. До бухты Джемса было еще несколько часов пути, но я не скучал.

Мимо меня волны несли целые стаи физалий. Изумительно красивые нежно-розовые воздушные пузыри поднимались над синей гладью моря. Каждый пузырь, имевший в диаметре около 10 сантиметров, слегка был сжат с боков. Обратившись широкой стороной к ветру, они без малейших усилий дрейфовали по морю. Под пузырем висели эластичные щупальца, вооруженные стрекательными органами. С их помощью физалии добывают пищу. Добычу оглушает яд, выделяемый стрекательными органами, который может причинить ожог даже человеку. Мальки лоцманов умело пользуются этим свойством физалий. Они прячутся между щупальцами, где чувствуют себя в безопасности. Правда, насколько известно, лоцманы не обладают иммунитетом против яда физалий и вынуждены проявлять всю свою ловкость, чтобы избежать соприкосновения со щупальцами.

Физалия с первого взгляда производит впечатление одного живого существа. Но изучение ее строения и истории развития показывает, что это скорее целая колония многочисленных живых организмов, каждый из которых специализируется на определенном занятии. В ее состав входят медузы, поглощенные делом продолжения рода, — полипы, вбирающие пищу, и даже воздушный пузырь есть не что иное, как видоизмененное самостоятельное животное. Но ни один из членов колонии уже не может существовать вне ее, и каждый выполняет только одну функцию. Они превратились как бы в органы животного, находящегося на более высокой ступени развития.

Между физалиями плавали крошечные комочки пены. Они привлекли мое внимание тем, что не исчезали. Из любопытства я зачерпнул один такой комочек сачком и, взяв его в руки, с удивлением обнаружил, что составлявшие его пузырьки воздуха не лопались. У меня в руках был маленький пенистый поплавок, который состоял из одних пузырьков воздуха, окруженных твердой оболочкой. А под поплавком сидел тот, кто произвел его на свет: моллюск небесно-голубого цвета — янтина. Другое животное, сидевшее на моллюске, сбежало.

Янтины водятся во всех тропических морях. Пассивно носятся они по их поверхности. Наталкиваясь на мелких обитателей моря, они обхватывают их хоботком, усеянным зубами, и заглатывают. Чтобы построить поплавок, янтина касается поверхности воды ногой и выделяет слизь. Затем она вставляет в комочек слизи ногу, а краями «ноги» прикрывает наполненное воздухом углубление и обволакивает его немедленно затвердевающей слизью. Воздушный пузырек готов. За 30–40 секунд янтина производит их столько, что они, скрепленные между собой той же слизью, образуют настоящий миниатюрный плот. Он не только служит моллюску удобным средством передвижения, но и надежно маскирует его: среди многочисленных хлопьев пены, всегда плавающих по морю, он совершенно незаметен.

Я лег на живот и принялся черпать воду сачком. По второму заходу я выловил и пассажира, который путешествовал вместе с янтиной и в первый раз ускользнул от меня. Им оказался небесно-голубой крабик, сидевший на голубом поплавке моллюска светлым брюшком кверху. Сначала я решил, что их совместное содружество дело случая, но под каждой янтиной, которую мне удавалось поймать, я обнаруживал такого же иждивенца, явно приспособившегося к тому, чтобы передвигаться вместе с ней. Крабики пользовались защитой поплавка, терявшегося среди клочков морской пены.

Вдруг от неожиданности я чуть не выронил сачок из рук! Из-под лодки всплыло, вернее взметнулось из глубины, нечто огромное, черное, с ходу выпрыгнувшее из воды и окатившее меня брызгами с головы до ног. Это был крупный дельфин. За ним последовали его товарищи. Тихо попискивая, они резвились вокруг носа нашей лодки. Блестящие спины этих представителей семейства зубатых китов то и дело выныривали прямо у моих ног. С шумом, напоминавшим раскупоривание бутылки шампанского, открывалась непарная ноздря в верхней части головы, короткий вдох — и удивительное существо снова исчезало. Иногда животные появлялись из глубины со скоростью 50 километров в час и прыжком возносились высоко над водой. При этом они непрестанно пищали. Благодаря позывным эти животные, живущие стаями, поддерживают связь с себе подобными. Теперь известно также, что дельфины посылают ультразвуки и по принципу эхолота определяют местонахождение косяков рыбы. Дельфины на редкость коллективные животные, помогающие друг другу в минуту опасности. Не раз наблюдали, как дельфины выталкивали на поверхность воды своего раненого товарища и некоторое время несли его на себе, как они дружно нападали на акул и совместными усилиями прогоняли их. О малышах они проявляют трогательную заботу. Матери долго тащат на себе мертвых детенышей, пока не убедятся в бесполезности своих усилий.

При первом взгляде на эти рыбообразные существа трудно поверить, что они происходят от наземных четвероногих млекопитающих. Об этом, однако, убедительно свидетельствуют незначительные рудименты таза. К тому же дельфины теплокровны, выкармливают детенышей молоком, дышат посредством легких.

Зубатые киты с их разбойничьими замашками наводят ужас на рыб, как некогда ихтиозавры. Даже акула, тигр морей, не чувствует себя в безопасности от больших китов. Кашалот, например, ночью опускающийся на большую глубину, охотится также и на акул. У пойманного близ Азорских островов шестнадцатиметрового кашалота мы нашли в желудке вместе с несколькими гигантскими каракатицами трех акул, проглоченных целиком. Самая большая имела в длину более трех метров.

Стая дельфинов исчезла так же неожиданно, как появилась. Словно по команде, все разом нырнули под воду, быть может, обнаружили косяк рыб.

В преддверии вечера мы вошли в бухту Джемса — одну из самых живописных бухт архипелага. Она поразила нас своей первозданной, суровой красотой — свидетельство необузданных вулканических сил нашей планеты. Весь обрывистый берег Джемса, примерно на полпути к вершине, был разворочен подземными взрывами. На площадь, измеряемую не одним десятком километров, через многочисленные кратеры излилась лава. Смертоносная черная река пробилась к самому морю. Вся средняя часть бухты представляла собой мрачную лавовую пустыню, на которой не росли даже кактусы-цереусы. Черный поток резко контрастировал с зеленой растительностью холмов. С его южной части справа поднимался небольшой симметричный вулкан, сложенный красно-коричневым пеплом. С севера бухту прикрывали скалы причудливых очертаний, а под ними песчаный пляж перемежался с зарослями мангровых. Совсем иначе выглядела южная часть бухты. Здесь море вымыло из песчаника крутой берег высотой 10–15 метров, и в камне, подвергшемся воздействию неодинаковой силы волн, образовались ниши и пещеры самых фантастических форм. За берегом простиралось плато, поросшее высохшей травой и низкими акациями. Редкие зеленые деревца выделялись на фоне желтой травы. Вдали маячили два симметричных красно-коричневых вулкана. Мы вырулили к песчаниковому берегу, к тому месту, где в край острова глубоко вгрызлось русло реки, сейчас безжизненно сухое. Здесь мы высадились и раскинули лагерь. Пока над костром жарилась только что подстреленная коза, я отправился на разведку ближайших окрестностей. По обеим сторонам нашего лагеря тянулась чуть волнистая травянистая равнина. Выветрившийся песчаник покрывал лишь тонкий слой перегноя, а кое-где на поверхность выступал голый камень. На скалистом ложе под лучами вечернего солнца нежились килехвосты. Дальше я набрел на груду черепков красной неглазированной глины. Кучи битой глиняной посуды были разбросаны повсюду в этой стране, но местами их заглушали буйные травы. Я находился на бывшей стоянке пиратов. В сосудах из такой глины они хранили продукты. Я живо представил себе, как лет двести назад здесь горели костры, а вокруг них бородатые парни пили, играли и делили добычу, в то время как в бухте тихо позванивали цепью толстопузые галеоны.

Я натолкнулся на маленький памятник. Камни были нагромождены в виде квадратного сужающегося кверху цоколя, а сверху лежал большой осколок глины, на котором было нацарапано несколько имен. «Карл Ангермайер, — прочел я, — Эрлинг Гаффер, Тур Хейердал».

Верно. Два года назад поиски следов древней индейской культуры привели сюда Хейердала. Он полагал, основываясь на преданиях, что остров в доиспанский период посещали инки. Открыл острова во время путешествия по Тихому океану король инков Тупак Юпанки. Сохранилось упоминание об огненном островке — может быть, в то время король стал свидетелем извержения вулкана на одном из Галапагосских островов. Конкретным поводом к поездке Хейердала послужил доклад капитана Лорда, который был посвящен его находке на Чарлзе каменного изваяния лица, размером в рост человека. Хейердал специально приехал в Нью-Йорк, чтобы присутствовать на докладе, вызвавшем ожесточенные споры между археологами. Оппоненты Лорда, в частности, утверждали, что демонстрировавшиеся им снимки были сделаны на острове Пасха. Тогда Хейердал решил съездить на Галапагосы и самому осмотреть каменный лик. На Чарлзе он встретился с семьей немецких поселенцев Виттмеров, которые дали ему точные сведения о происхождении изваяния; их достоверность не вызывает сомнений. Выяснилось, что глава семьи собственноручно вырезал скульптуру из туфа, чтобы показать своему сыну Рольфу, как работать на камне. В 1948 году, когда капитан Лорд увидел скульптуру, она уже была порядком изъедена дождем и ветром, обросла мхом и поэтому походила на произведение древних времен.

Капитан Лорд сфотографировал свою находку со всех сторон и расспросил о ней сына Виттмеров. Мальчик плохо понимал по-английски и на все вопросы отвечал бодрым «yes», единственным английским словом, которое он хорошо усвоил. Не исключено, что капитан Лорд справлялся у мальчика и о том, находилось ли изваяние на острове до прибытия туда Виттмеров.

Хейердал, несомненно, был глубоко разочарован. Однако при осмотре местности он обнаружил около курятника Виттмеров глиняные черепки, которые он датировал доиспанским периодом. Ученый объездил острова и в бухте Джемса среди черепков — результат хозяйничанья пиратов — нашел осколки глиняных сосудов, бесспорно индейского происхождения. Правда, Хейердалу не удалось найти никаких следов индейских поселений, но тем не менее он считал, что его находки убедительно доказывают, что в доиспанский период остров посещали жители Южной Америки. Я не совсем уверен в правильности рассуждений Хейердала. Не исключено, что пиратам, двести лет назад совершавшим набеги на берега Южной Америки, понравились индейские сосуды своеобразной формы; они привезли с собой эти сосуды, которые во время попойки были разбиты.

Длинный список пиратов открывает группа во главе с Джоном Куком. Среди них люди, чьи имена вошли в историю пиратства, — Уильям Демпир, Амброис Коули, Лайонель Уофер и Эдвард Дэвис. В свое время они отчалили от Чеспика. У побережья Гвинеи пираты захватили датское тридцатишестипушечное судно, которое впоследствии нарекли «Усладой холостяка», а старое свое судно сожгли. Через Магелланов пролив пираты вышли в Тихий океан и в его водах овладели тремя испанскими кораблями, на борту которых оказались только мука и восемь тонн мармелада. С этой добычей они поплыли к Галапагосским островам. Быть может, глиняные черепки, валяющиеся сегодня на берегу бухты Джемса, всего лишь остатки незадачливой добычи.

Коули использовал пребывание на Галапагосах, чтобы составить карту островов, которым он дал названия. Смеха ради он окрестил их именами официальных врагов английских пиратов, ибо на Ямайке, Нассау и Бермудах английские власти получили от Карла II приказ совместно с Испанией преследовать пиратов. Однако никто не относился серьезно к повелению монарха, и английские власти наперекор Испании закрывали глаза на проделки морских разбойников.

Коули не преминул отблагодарить их за это. Уэнман и Браттл названы в честь лорда Уэнмана и Николла Браттла, подвизавшихся на Ямайке, Биндло — в честь лейтенанта Роберта Биндлосса, члена Совета Ямайки. Чарлз окрещен по имени короля Карла II, Джемс — короля Якова II[9]. Альбемарль обязан своим названием герцогу Альбемарлю (Джорджу Монку), который возвел на престол Карла II и покровительствовал пиратам. Остров к западу от Альбемарля назван в честь знаменитого мореплавателя того времени Джона Нарборо. Абингдон посвящен графу Абингдону. Наконец, крошечный, скромный островок между Джемсом и Альбемарлем Коули нарек своим именем, которое сохранилось до сих пор. По этому поводу Коули писал: «Между островами Йорк и Альбемарль лежит островок, для которого я придумал название „Зачарованный остров Коули“. Мы смотрели на него с разных сторон, и каждый раз он представлялся нам иным, напоминая то разрушенную крепость, то большой город».

В этой связи Мелвилл пишет: «Не увидел ли Коули в изменчивом облике островка, который словно подтрунивал над ним, самого себя? Не следует отвергать эту возможность, особенно если вспомнить, что его современником и к тому же близким родственником был поэт Коули, не чуждый мечтательности и легкой иронии над самим собой. Такие свойства у человека в крови и они могут проявляться у пирата с такой же силой, как у поэта».

Пока Коули придумывал названия островам, его спутник Демпир занимался тем, что подробно описывал увиденных им животных и растения. В один из дней пираты укрыли в надежном месте запасы продовольствия и отплыли к берегам Южной Америки. Здесь они разделились. Демпир на «Усладе холостяка» примкнул к пирату Свану, также имевшему собственный корабль. Уофер остался с Дэвисом, преемником умершего тем временем капитана Кука. Сохранились его сообщения о последующих визитах на Галапагосы. В 1685 году пираты пристали к островам, чтобы запастись мукой из закопанного хранилища, а в 1687 году занимались здесь дележкой добычи после разграбления Гуаякиля.

В 1709 году капитан Вудс Роджерс повел на Галапагосы каперы[10] «Герцог» и «Герцогиня». Штурманом был Уильям Демпир. В декабре 1708 года они обогнули мыс Горн. С острова Хуан-Фернандес они сняли шотландца Александра Селкирка, которого четыре года назад высадил там за строптивый характер капитан Стредлинг. Демпир знал Селкирка как хорошего штурмана и доверил ему капер, а сам принял деятельное участие в штурме Гуаякиля. 8 мая «Герцог» и «Герцогиня» вышли с четырьмя захваченными судами в район Галапагосов. Команда страдала от жажды, на борту было много больных, но все попытки отыскать пригодные для питья источники не увенчались успехом. Роджерс, основываясь на сообщениях путешественников, был уверен, что найдет на островах воду, и горько сетовал на неточные данные.

«Если бы мы сделали достаточные запасы в Пунта-Арене, нам наверняка хватило бы времени, чтобы найти остров Св. Марии де л'Аквада. По имеющимся у нас сведениям, это один из Галапагосских островов, где сколько угодно хорошей воды, топлива, наземных и морских черепах. Вероятно, такой остров существует на самом деле: английский капитан Дэвис, пиратствовавший в этих водах, стоял у его берегов несколько месяцев и запасся всем, что только его душа хотела; по его словам, на острове росли деревья, из которых они изготовляли великолепные мачты. Но люди такого рода, да и другие, с кем мне приходилось беседовать или чьи книги я читал, рассказывают небылицы о своих странствиях и о своей жизни на Галапагосах. По-видимому, исходя из того что острова расположены далеко от материка и, следовательно, проверить достоверность их сообщений невозможно, они частенько вводят доверчивых людей в заблуждение. Я тоже попался на их удочку и теперь ясно вижу, что никаким подобным сведениям доверять нельзя. Поэтому я не желаю больше говорить об этих островах, ничуть, по-моему, не похожих на описания посетивших их людей».

Попади Роджерс на острова в тот короткий промежуток времени, когда идут сильные ливни, он бы убедился, что люди, на которых он жалуется, не погрешили против истины. Отчего Галапагосы и оставались долгое время излюбленным, не лишенным удобств местом пристанища пиратов. На Чарлзе и некоторых других островах до сих пор можно видеть каменные скамьи и приспособленные для жилья пещеры.

Мелвилл приводит впечатление, какое произвели Галапагосы на одного путешественника. Оно весьма схоже с тем, что чувствовал я при посещении этих мест, поэтому мне хочется процитировать отрывок полностью: «Прогулка под деревьями, хотя они не отличались высотой и не радовали глаз своими плодами, доставила мне большое удовольствие, понятное тем, кто долго плавал по морям. Я наслаждался умиротворяющим пейзажем. На краю поляны, у тенистого склона горы, возвышавшейся над тихими окрестностями, я заметил — и сначала даже не поверил своим глазам — остатки каменных скамей. Они были словно предназначены для брахмана или, пожалуй, президента Общества по поддержанию мира на земле. Время не пощадило каменных творений, и все же они были прекрасны. Судя по правильным пропорциям скамей, люди, их складывавшие, заботились о приятном отдыхе. Одно из сидений имело, наподобие дивана, спинку и подлокотники. Трудно найти более подходящее ложе для поэта Томаса Грея! По многим признакам можно было судить, что поставлены здесь скамьи давным-давно и бесспорно флибустьерами.

Да, они иногда на многие месяцы задерживались на острове, здесь они хранили свои запасы продовольствия, паруса и бочки, но вряд ли обосновывались по-домашнему. Их жилищем оставались корабли, и ночевали они, как правило, на борту. И все же, имея в виду это обстоятельство, я не могу не прийти к выводу, что романтическую обстановку для отдыха, подобную встретившейся мне здесь, могли создать только миролюбивые натуры, любящие и тонко чувствующие природу. Что же иное могло руководить ими?

Конечно, флибустьеры были отпетыми головорезами, совершавшими гнуснейшие преступления; но несомненно и то, что время от времени среди них оказывались такие люди, как Демпир, Уофер, Коули, ставшие пиратами по воле рока: в результате ли обрушившегося на них несчастья, тайных ли козней недругов, когда не знаешь с кем расквитаться и от кого защититься, или несправедливых преследований. Им оставалось только искать грустного уединения или забвения в разгульной стихии пиратства. Как бы то ни было, но полуразвалившиеся скамьи на Баррингтоне по сей день еще свидетельствуют о том, что не все флибустьеры потеряли облик человеческий.

Продолжая бродить по острову, я вскоре обнаружил другие остатки имущества рыцарей кинжала, и уж они-то как нельзя лучше соответствовали общепринятому — и, безусловно, довольно верному — представлению о пиратах. Будь это только ржавые скобы и обручи для бочек, они бы навели меня на мысль всего лишь о бондаре или судовом плотнике, но я нашел также старые абордажные крючки и кинжалы, правда до неузнаваемости изъеденные ржавчиной, но все же бесспорно свидетельствовавшие о безудержном разбое и насилии. Эти кинжалы чья-то недрогнувшая рука вонзала когда-то меж ребер испанцев. Другие мои находки напоминали о веселых попойках, происходивших на острове. На берегу там и сям валялись вперемешку с раковинами неровные осколки кружек.

С ржавым обломком кинжала в одной руке и обломком винной кружки в другой я сел на полуразвалившуюся скамью, всю увитую зеленью, и погрузился в глубокие раздумья. Неужели могло статься, чтобы пираты одни день грабили и убивали, другой — предавались безумному веселью, а в третий, разнообразия ради, преображались в созерцательных философов и пасторальных поэтов и складывали каменные ложа? А почему бы, собственно, и нет? Зная, как изменчива природа человека, следует допустить и такую возможность. Но я — пусть это покажется странным — твердо придерживаюсь утешительной мысли, что среди этих авантюристов были люди и тонкой души и высоких помыслов, действительно способные к философским размышлениям и истинной добродетели».

Мы провели в бухте Джемса три дня. 15 первый день мы предприняли вылазку к большому застывшему потоку лавы и близлежащему вулкану. В течение получаса шли мы по травянистой степи, поросшей акациями, а затем вступили в лес, состоявший из высоких деревьев бульнезии. Воздух был пропитан запахом пряного дерева, землю почти сплошь покрывали стручковые, усыпанные желтыми цветами. Здесь я впервые на Галапагосах увидел множество бабочек. Вокруг порхали крохотные коричневые мотыльки, а один вид очень напоминал нашу лимонницу. Через час мы были уже у кратера и быстро поднялись к его вершине. Внутри кратера лежало сине-зеленое озеро круглой формы, обхваченное двумя кольцами растительности — темным и светлым. Посередине этого явно мелкого озера стояли два розово-красных фламинго; первые фламинго, встреченные нами на Галапагосах! Обрадованный, я поспешно спустился по склону к воде, очевидно слишком поспешно, ибо птицы поднялись в воздух. Они сделали несколько кругов, и я начал опасаться, как бы они не улетели, но в конце концов фламинго сели на противоположном берегу. Ко мне со всех сторон ковыляли любопытные галапагосские утки. В двух метрах от меня они затеяли брачные игры, напоминая четкостью и изяществом движений заводные игрушки. Но я уже насладился этим зрелищем на Нарборо и теперь лишь мельком взглянул в их сторону — меня интересовали фламинго. Я до боли в глазах рассматривал красивых птиц в бинокль. По сравнению с их ярким оперением наши европейские фламинго показались бы блеклыми. Медленно ступая длинными ногами, они делали несколько шагов по прибрежному илу, затем останавливались, пригибали длинные шеи к земле и рылись в грязи клювами. У обоих видов птиц, не связанных между собой даже отдаленным родством, клювы вооружены пластинками. Питаются фламинго личинками насекомых и другими мелкими существами, размножающимися в соленом иле. Галапагосские фламинго принадлежат к среднеамериканскому виду, но есть ли между ними внутривидовые различия, пока неизвестно.

Кроме этой пары, других фламинго в кратере не было, но впоследствии мне посчастливилось наблюдать еще нескольких таких птиц. В лагуне бухты Джемса я видел пять фламинго, в северной части Индефатигебля — трех, а на его южном берегу, также в лагуне, двух взрослых птиц и трех годовалых юнцов. Это, к сожалению, все. Фламинго теперь встречаются редко — в том повинны охотники, которых прельщает мясо фламинго, по отзывам поселенцев, очень нежное на вкус. При виде нас фламинго вели себя по-разному, по почти все проявляли признаки страха, и только одна птица подпустила меня к себе на 15 метров. Она, очевидно, единственная избежала в прошлом встречи с человеком. Гнездовий мы не нашли, и даже местные жители не могли сообщить, где фламинго строят из ила гнезда-конусы[11].

Обратно я пошел по лаве. Кое-где она застыла плотными лепешками, и на них можно было смело наступать, не боясь провалиться, но случалось, я набредал на неприметные сверху пустоты. По опыту восхождения на Нарборо я знал, что их следует опасаться. Лава и здесь представляла собой одно гигантское кладбище. Чаще других попадались кузнечики, завязшие в лаве, а затем высохшие на солнце. Над лавовой пустыней кружил канюк — по-видимому, искал кузнечиков, разумеется живых. То тут, то там стоял канделябровый цереус или толпились небольшими группами низкие колоннообразные кактусы. Иногда это были настоящие оазисы в миниатюре. Под верхним застывшим слоем лавы таились многочисленные большие и малые туннели и пещеры. В них накапливалась влага, и через проломы в лаве к свету рвались зеленые папоротники и мхи.

В пещерах и расселинах Галапагосских островов есть еще много интересного для исследователя. Это, например, подземные потоки, наподобие тех, что выступают местами наружу в глубоких щелях около Академической бухты. В одном таком пресноводном болотце я обнаружил раков, пресноводных насекомых и рыб многих видов. Некоторых мне удалось поймать, но я, к сожалению, упустил самого редкостного обитателя подземного водоема: рыбу-альбиноса из рода Eleotris, на миг высунувшую широкую голову из-под камня. Интересно, водятся ли здесь в подземных болотах пещерные рыбы[12]?

Посреди этой безрадостной каменистой пустыни мы наткнулись на новорожденного козленка. Мать убежала при нашем появлении, бросив малыша на произвол судьбы. Ему было не больше двух часов от роду, он еще как следует не обсох, плохо держался на ногах, но сразу же по неопытности побежал к нам. Мы поспешили уйти. Не прошли мы и 20 метров, как канюк, все время сопровождавший нас, кинулся вниз на козленка. Он несколько раз проделывал виражи, стараясь из глубокого пике клюнуть малыша, но тот успел забиться в щель. К счастью, коза была еще недалеко и, заслышав блеяние детеныша, прибежала ему на помощь.

На следующий день мы совершили обход побережья, ставший у нас чуть ли не традицией. От бухты Джемса мы двинулись вдоль берега на юг. Море сверкало темной синевой. На черных нагретых солнцем глыбах лавы лежали морские игуаны. По очертаниям тела они напоминали своих сородичей с Худа, но имели более скромную окраску. Коричневая кваква с темным теменем и двумя длинными белыми перьями на затылке подстерегала крабов. Темно-зеленая цапля еще меньших размеров сновала между валунами. Цапли, казалось, не замечали друг друга и почти не выказывали страха перед людьми. Эти два вида часто соседствуют на побережье, но кваква привязана к морю — в образуемых приливом заводях она ловит рыбу и крабов, — а зеленая цапля нередко проникает и в глубь суши. В кактусовых лесах Индефатигебля я наблюдал, как она охотится за ящерицами-тропидурусами. Кроме того, она уничтожает тараканов и другую нечисть, и поэтому всегда желанный гость в поселке на берегу Академической бухты. На Галапагосах гнездится также голубая цапля, очень похожая на нашу серую цаплю. В отличие от первых двух она весьма пуглива.

Было время отлива, и на освободившихся из-под воды водорослях пестрой стаей собирались птицы. Здесь были пересмешники и малые земляные вьюрки (Geospiza fuliginosa), прилежно подбиравшие зернышки на морских скалах. К ним присоединились темная чайка (Larus fuliginosus) и парочка голубей. Под конец я оказался со всех сторон окружен птицами, которые доверчиво прыгали у самых моих ног, хотя иные упорно держались на почтительном расстоянии от меня. Робость длинноногого ходулочника (Iiimantopus) и маленькой камнешарки (Arenaria) с коротким клювом выдавала в них недавних поселенцев Галапагосов. Камнешарка гнездится на севере, а острова посещает только в зимнее время, ходулочник же обрел здесь свой дом, но по-прежнему очень осторожен. У этих птиц имеется пока мало признаков, говорящих о том, что они на пути к образованию островной расы.

На берегу большие бурые пеликаны сушили свои крылья, другие рядом ловили в воде рыбу. Ныряли они на редкость неуклюже. По образному сравнению Делано, пеликаны в воде уподобляются узлу с бельем, который матрос, желая выстирать свою одежду, бросает с палубы на веревке в море: тюк распадается — штаны тянут в одну сторону, рубаха — в другую, блуза — в третью.

Порой пеликаны кидались в воду с высоты не менее 20 метров и, в падении переворачиваясь, касались воды не грудью, а спиной. Иногда они перед погружением в воду перегибались головой вниз, принимая почти вертикальное положение. Часто они целиком уходили под воду, но тут же пробкой выскакивали на поверхность и наклоняли голову вперед, чтобы дать вылиться воде, набравшейся в горловой мешок, — не меньше нескольких литров. Только после этого пеликаны заглатывали свою добычу. Коричневый пеликан — единственный среди своих сородичей — умеет нырять под воду. Остальные ловят рыбу на поверхности.

Бурого пеликана мы встречали у берегов всех крупных островов Галапагосского архипелага. В сентябре — октябре 1957 года мы находили гнезда с птенцами на южном берегу Индефатигебля, на Нарборо и западной стороне Альбемарля. Птицы гнездятся на высоких кустах мангровых. Кладут ли они также яйца на землю по примеру бурых пеликанов, обитающих на суше, нам не удалось установить. По мнению Мерфи, бурые пеликаны Галапагосских островов — скорее всего типичная для этого района раса.

Мы пошли дальше. За нами последовали несколько пересмешников и голубей. Они быстро семенили за мной, и только когда я отрывался от них на несколько метров, пролетали это расстояние. Я и раньше замечал, что многие здешние птицы взлетают неохотно. Может быть, это объясняется отсутствием врагов на земле. Здесь нет куниц или лис, от когтей которых можно спастись только в воздухе, от канюка и совы же надежнее укрыться в кустах. А как известно, летные навыки, безусловно, выработались вследствие необходимости спасать жизнь бегством. В этом нас убеждает пример летающих рыб, летучих драконов и змей, яванской лягушки и летучих белок. Но на Галапагосских островах, где нет источника опасности, исчезает первопричина, заставляющая животных подниматься в воздух, а раз так, то у многих птиц пропадает стремление летать, некоторые же, например бакланы, и вовсе утратили эту способность.

Примерно через час неторопливой ходьбы мы достигли небольшого мыса, обогнули его и едва смогли удержать крик радости: перед нами возникли смешные тупорылые морды и толстые затылки галапагосских котиков. Котики, чем-то напоминавшие медведей, были настроены в высшей степени дружелюбно, и даже самцы только поворачивали в нашу сторону головы и пялили на нас большие, круглые, немного грустные глаза. Их печальное выражение усугублялось сильным слезовыделением. Секрет глазных желез, вытекавший из внутреннего угла глаза, оставлял на коричневом мехе влажные темные следы. Это выглядело так, как если бы котики плакали. Значение интенсивного слезовыделения, которое я уже наблюдал у морских львов, еще не изучено.

Котики — близкие родичи морских львов, но толстый подшерсток придает их шкуре более красивый вид и делает ее дороже. Это обстоятельство имело для котиков роковое значение. К моей великой радости, на Джемсе котиков водилось еще предостаточно, и я принялся наблюдать за редкими животными. Они вели себя тише и были менее подвижны, чем морские львы. Только детеныши развлекались теми же играми с той лишь разницей, что они имели больше возможностей совершенствоваться в искусстве плавать. Дело в том, что слой лавы на берегу был на значительных участках подмыт снизу морем. Заметить это можно было, только остановившись над провалом, в котором неожиданно открывалась кристально чистая синяя лужица морской воды. Котики умели находить эти ямы. Но предварительно им приходилось иногда проплывать несколько сот метров под скалами, через пещеры и туннели, что бесспорно требовало большого напряжения сил. Придя к цели, котики пробкой выскакивали из воды и с фырканьем и сопением играли какое-то время в луже. Вскоре они, как правило, снова исчезали в подводном лабиринте, и лишь пузырьки воздуха на поверхности воды говорили о том, что здесь только что плескались шаловливые животные.

Котики, как и морские львы, живут стадами, правда небольшими. Вокруг каждого самца я насчитал не больше трех-четырех самок, и охранял он их не так бдительно. Я даже заметил самцов, которые доверчиво спали рядом. Это, однако, вовсе не означает, что котики более миролюбивые животные. Скорее их поведение объясняется тем, что я попал к ним между двумя циклами спаривания. Новорожденных не было, а следовательно, самцам не к чему было проявлять особую бдительность. Сейчас, в начале августа, они наслаждались отдыхом.

Котики благосклонно терпели наше присутствие. Только одна самка перепугалась, когда я, сев рядом, разбудил ее. Она угрожающе раскрыла пасть и несколько раз хрипло пролаяла, но тут же улеглась на место и успокоилась. Изредка она открывала один глаз и подозрительно косилась в мою сторону. Котиков и в самом деле, наверное, еще легче уничтожать, чем морских львов; не удивительно поэтому, что они стали такими редкостными животными. Но при известной энергии их, конечно, можно спасти. Убедившись, что берег довольно густо заселен котиками, мы возвратились на катер и отправились на поиски других редких животных. На этот раз нас интересовал галапагосский альбатрос.