В царстве гигантских черепах

День, собственно, еще не начался. Был тот пятнадцатиминутный рубеж между утром и ночью, когда ни один звук не нарушает тишину, когда еще не отступила прохлада, на небе сверкают звезды и только светлая полоска на востоке предвещает наступающий день. На пыльных дорожках поселка в Академической бухте Индефатигебля держалась тонкая пленка влаги. Скупая роса — она не в силах была освежить чахлую траву — едва прикоснулась к слою порошкообразной пыли.

В предрассветных сумерках мои проводники-эквадорцы нагрузили осла. Мы рассовали продукты по сумкам, висевшим у него по бокам, сверху привязали палатку и двинулись в путь. Шли мы по тропе, которая вела из Академической бухты на север, к фермам поселенцев. Оттуда мы надеялись пробиться к необитаемым зеленым холмам, где, по-видимому, жили гигантские черепахи.

В давние времена они водились в большом количестве на всем земном шаре. Около 60 миллионов лет назад в Америке, Индии, Европе были распространены черепахи колоссальных размеров. В Нью-Йоркском естественно-историческом музее хранится панцирь такого великана, который весил, очевидно, не меньше тонны. Но шли тысячелетия, на земле появлялось все больше подвижных и хитрых млекопитающих, которые со временем истребили неуклюжих и беспомощных черепах.

Их потомки сохранились только в двух областях, куда не проникли хищники: на Маскаренских островах, раскинувшихся дугой к северу от Мадагаскара (Альдабра, Сейшель, Реюньон, Маврикий, Родригес и др.) и на Галапагосах. Незавидная участь ожидала маскаренских черепах: они были уничтожены человеком, по достоинству оценившим их вкусное мясо. Только на острове Альдабра осталось в живых небольшое число черепах.

А как сложилась их судьба на Галапагосах? Это нам предстояло выяснить.

По обеим сторонам тропы простирался кактусовый лес. Цереусы тянули свечи своих стволов на много метров ввысь. В предрассветных сумерках опунции выделялись красивыми стволами терракотового цвета и живописно повисшими ветвями. Между кактусами причудливо сплелись в непроходимые заросли кусты кротона и криптокарпуса.

Когда на линию горизонта выкатился кроваво-красный шар солнца, мы находились у выступа утеса, с которого открывался вид на Академическую бухту. В радостном утреннем свете даже крыши из ржавого волнистого железа, покрывавшие лачуги бедняков, казались красивыми. Время от времени ветерок доносил до нас звонкие голоса только что проснувшихся петухов. Внизу под нами широко раскинулся лес. В нем преобладали коричневые и серые тона — сейчас, в середине июля, уже многие кусты лишились листвы. Да и зелень кактусов и кротонов казалась в сухом воздухе пыльной. Только кусты криптокарпуса и кордии сохранили свою свежесть. На ветвях кордии качались желтые цветы, кое-где ландшафт оживляли красные цветы эритрины. Лес постепенно оживал. Послышалось меланхолическое «тют» пересмешников. Неразлучная влюбленная парочка голубков семенила рядышком между скалами, то тут, то там из-под камней выползали первые заспанные ящерицы. Черные вьюрки выклевывали себе завтрак из-под коры деревьев.

Солнце поднималось быстро — слишком быстро. Скоро на нашей узкой тропке стало жарко. Утренней прохлады как не бывало, идти становилось все труднее. Тем не менее мы быстро продвигались вперед. Спустя час пути характер растительности изменился — мы поднимались теперь по склону холма. На кустах появилось больше зелени, зато кактусы, затканные вьюнками, явно чахли. У края дорожки росли цветы, на кустах покачивались белые граммофончики ипомеи. Со стволов и веток деревьев свешивались длинные желто-зеленые бороды мхов и лишайников. Почва под ногами становилась все более влажной. По обеим сторонам дороги тянулись леса, в которых преобладала эндемичная порода — скалезия. Ее стройные прямые стволы начинали ветвиться на высоте 10–15 метров. Бросалось в глаза, что старые, уже погибшие листья еще долго удерживались на ветвях. Изобилие мхов и папоротников было необыкновенным. Нас поразило, как быстро пустыня, покрытая кактусами, сменилась тропическим вечнозеленым лесом. Мы поднялись всего лишь на 200 метров над уровнем моря, но здесь, в верхних областях, круглый год выпадает морось, несущая земле жизнь.

Под камнями и прогнившими стволами я находил пауков, жуков, скорпионов, тараканов… Но больше всего меня поразили дождевые черви, представленные даже двумя видами. Как смогли они проникнуть сюда? Попадалось также много улиток. Не переставая собирать все, что встречалось на пути, мы проникли в область, заселенную колонистами. Потянулись расчищенные от леса участки. Свежие вырубки сменялись банановыми и кофейными плантациями. Дороги были обсажены кустами гибикуса, усыпанными красными цветами. Над плантациями возвышались на столбах нехитрые дома. Вблизи них играли совершенно нагие дети, тут же удовлетворенно хрюкали черные поросята. Свинки могли быть довольны — в их рацион входили великолепные плоды авокадо, растущие на Галапагосах в избытке. Среди поселенцев преобладают эквадорцы — в их жилах течет испанская и индейская кровь. Обосновалось здесь и несколько европейцев — земля, бесспорно, плодородная, но климат очень нездоровый, в чем мы смогли вскоре убедиться. Отдыхая около одной хижины, мы обратили внимание на то, что в отличие от других ферм здесь не резвятся дети. В доме царила удручающая тишина. У индианки, которая принесла нам фрукты, был подавленный вид. Позднее проводник рассказал, что эта женщина за несколько недель лишилась всех своих детей. Только она сама и ее муж устояли против амебной дизентерии.

Вечно сырая земля благоприятствует не только растениям, но и болезнетворным микробам. Сырой и жаркий климат, амебная дизентерия и нематоды двенадцатиперстной кишки осложняют жизнь немногочисленных поселенцев. Но дети остаются детьми. Оживленно возятся они с терпеливой худой дворняжкой и беззаботно играют в грязи, в которой, быть может, кроется их гибель.

Подкрепив свои силы, мы повернули на запад. Медленно спустились мы снова вниз и вскоре вышли из зоны поселений. Пышные заросли бобовых преградили нам путь. Они тянулись от куста к кусту и, все заглушая, сплошным ковром затягивали землю. Поселенец Мигуэль Кастро сообщил нам, что это завезенная культура, вышедшая из-под контроля людей. Не станет ли она душительницей галапагосской флоры? Уже не раз бывало, что легкомысленный ввоз иноземных растений влек за собой гибель первоначального биоценоза.

Наконец нас поглотил густой девственный лес. Глаз мой снова радовали стройные скалезии и могучие красно-коричневые стволы пизонии. Было много дикой гуавы. Там, где землю устилали ее кислые плоды, виднелись следы диких свиней. С ветвей деревьев свисали темно-зеленые пряди мха и лианы, покрытые бромелиевыми. Зеленая крыша листвы почти не пропускала дневного света. В лесу было сумрачно и сыро — с листьев и веток непрерывно капала вода. Мокрые веера папоротников непрестанно били нас по ногам. Скользя и спотыкаясь, мы делали каждый шаг с осторожностью. Вскоре мы промокли до нитки.

В противоположность богатству растительной жизни животный мир острова очень беден. В подлеске не слышно было ни шорохов, ни треска, вокруг не порхали пестрые мотыльки, ни одна птица не вела своего мелодичного разговора. Только вездесущие пересмешники сопровождали нас заунывным «тют!», а один раз на ближний куст опустилась кроваво-красная алая мухоловка. Во влажных районах пересмешники охотятся за улитками. Они клювом хватают свои жертвы и бьют об камень, пока панцирь не разлетится. Нам часто попадались камни, вокруг которых валялось множество разбитых раковин — свидетельство того, что пересмешники предпочитают «столоваться» в определенных местах.

Близился вечер. Лес несколько поредел и распался на группы деревьев и высокого кустарника с сочно-зелеными лужайками между ними. На одной мы увидели выгоревший на солнце панцирь убитой черепахи — печальная веха у входа в царство гигантских черепах.

В течение часа мы двигались вперед, словно по огромному кладбищу. По всей местности были рассеяны панцири, в основном старые и прогнившие, но попадались и совсем свежие. Значит, и сегодня вопреки всем законам о защите животных здесь разбойничают поселенцы!

Уже в сумерках мы поставили палатку и разожгли костер. Прежде всего мы сняли с себя мокрую одежду. Наш верный осел, привязанный к колышку, принялся щипать траву. Не в меньшей степени, чем мы, он наслаждался заслуженным отдыхом. Мы же, лениво развалившись вокруг костра, в ожидании, пока вскипит чайник, смотрели на дрожащие язычки пламени и подталкивали в огонь обгоревшие поленья. На свет керосиновой лампы собралось множество насекомых всякого рода: бабочек, жуков, клопов, муравьев — и мы лихорадочно принялись пополнять коллекции. В неизведанных местах каждая тварь представляет интерес. Особенную радость доставили мне, однако, два маленьких геккона — ночные ящерицы с большими круглыми глазами и расширяющимися листом окончаниями больших пальцев. Заснул я как убитый, только один раз меня разбудил жалобный крик одичавшего осла.

Утром я с трудом поднялся на ноги — отчаянно болели натруженные мышцы. Прошло порядочно времени, прежде чем я смог передвигаться более или менее нормально. К счастью, в этот день нам не пришлось совершать длительные переходы: всего в 200 метрах от стоянки посреди зеленой лужайки я набрел на озерцо метров пяти в диаметре. Его поверхность была затянута, как ряской, красноватым водяным папоротником (Salvinia). Берега заросли камышом, и в нем валялось несколько осколков черепашьего панциря. В самом же озерце возлежала взрослая гигантская черепаха — великолепный экземпляр! Покрытые грубой чешуей передние лапы не уступали по толщине моему бедру, а панцирь имел в поперечнике не меньше метра. Так, по крайней мере, я определил, видя всего лишь третью часть тела, высовывавшуюся из воды. Голова покоилась на длинной S-образной шее. Многочисленные морщины вводили в заблуждение относительно возраста черепахи. Панцирь, щитки и чешуя были очень черные, блестящие. Черепаха внимательно рассматривала меня сверкающими маленькими глазками, я же, погрузившись в созерцание редчайшего из обитающих на Галапагосах живых существ, долго стоял не шевелясь. Меня восхищали изящная линия панциря с небольшим изгибом кверху впереди и рисунок каждой пластины, имевшей форму звезды. Посадка головы и форма верхней челюсти, подобно клюву загнутой вниз, казались мне необычайно благородными.

Мне вспомнились слова Мелвилла. Он писал, что, увидев впервые этих черепах, пришел в необычайное волнение. «Мне чудилось, что они только-только выползли из-под фундамента мира или что они именно те самые черепахи, на которых, по верованиям индусов, покоится Вселенная… Они, казалось, существовали извечно, как бы вне времени».

Я попытался приблизиться к черепахе, но она, зашипев, укрылась в панцирь и, выпрямив передние лапы, приподняла переднюю часть туловища. Эту угрожающую позу она, по-видимому, могла удерживать очень долго: во всяком случае, три четверти часа спустя она только слегка согнула передние лапы в суставах. Поскольку черепаха явно не собиралась выходить из своего убежища, я отправился на поиски ее сородичей, решив, что позднее, когда она успокоится, я обмерю ее.

После недолгих поисков я обнаружил след другой черепахи. Ее панцирь оставил в мягкой траве широкую полосу, как если бы здесь прошел каток. След вел к кусту, под которым спала черепаха. Я поднял камень величиной с кулак и постучал по панцирю. Черепаха зашипела, как маленький дракон, но, видя, что это не помогает, решила спастись бегством. Выпрямив ноги во всю их длину, она заковыляла как на ходулях, и уж тут никакое препятствие не могло ее остановить. Подобно танку она ломилась сквозь кусты и перелезала через попадавшиеся на пути камни. При этом она не переставала шипеть, а если что-нибудь снова пугало ее, быстро скрывалась в панцирь, так что брюшной щит громко ударялся о землю. Но стоило мне куском лавы постучать о панцирь, как она вскакивала на ноги, неуклюжие, как у слона. В конце концов мне стало жаль перепуганную великаншу. Я оставил ее в покое и обратил свое внимание на ее подругу, мирно щипавшую траву на лужайке. Около этой черепахи я провел почти весь день, и мы, можно сказать, стали друзьями. Под конец она даже не возражала против того, что я ползал вокруг и фотографировал ее со всех сторон. Примерно в полдень она забралась под кусты, отбрасывавшие редкую тень, и улеглась там, положив голову, как собака, наземь. Но глаза у нее оставались открытыми. Я уже хотел было уйти, как вдруг увидел нечто удивительное. На голову черепахе сел маленький темный земляной вьюрок и начал что-то выклевывать из ее ноздрей и уголков рта. Черепахе это явно нравилось. Она, по-видимому, привыкла к тому, что вьюрки ее чистят. Что там птичка выклевывала — я не видел. Может быть, семена или клещей… Во всяком случае эта сцена напомнила мне об известном содружестве буйволовой птицы с крупными животными.

Когда я вернулся к озерцу, моя старая знакомая высунулась наконец из панциря. Она была крупнее тех, которых я видел в этот день. В ширину она имела 224 сантиметра, длина панциря составляла 131 сантиметр. Вчетвером мы попытались приподнять животное, но нам не удалось оторвать черепаху от земли даже на сантиметр. Она весила килограммов 300, не меньше! Действуя дубиной, как рычагом, мы перевернули ее на спину. Брюшной щит имел углубление наподобие миски. Значит, самец: у самок брюшной щиток плоский.

Мы провели в краю гигантских черепах два с половиной дня. Утром, часов до десяти, обычно шел дождь. Мы лежали в палатках на надувных матрацах, смотрели на зеленые кусты, с которых капала вода, и пили чай. В десять пробивалось солнце, над лугами подымалась дымка испарений — можно было покидать палатки.

Мы обнаружили на острове лишь несколько юных черепах. Быть может, одичавшие свиньи, — а их здесь очень много — пожирают выводки, как только они появляются на свет. Разбитые панцири валялись повсюду.

Так обстояло дело в последней обители гигантских черепах. А ведь она была открыта всего лишь 15 лет назад! Ее заметили с самолетов, летавших в поисках воды. Впрочем, сейчас происходит последний акт драмы, разыгравшейся значительно раньше.

Когда на Галапагосы впервые высадились испанцы, гигантские черепахи обитали на островах Чатам, Чарльз, Худ, Баррингтон, Индефатигебль, Абингдон, Дункан, Джервис, Джемс, Альбемарль и Нарборо, причем на каждом из них была представлена своя раса. Это свидетельствует о том, что животные каждого острова уже очень давно вели обособленное существование. На Альбемарле имелось даже пять подвидов черепах. Остров образуют пять больших вулканов, которые отделены один от другого могучими барьерами лавы, скорее всего, непреодолимыми для черепах. Поэтому каждый вулкан — это как бы самостоятельный клочок суши. Недавно Карл Ангермайер видел в северной части Индефатигебля, у горы в районе бухты Конвей, несколько гигантских черепах с панцирями в форме седла. Сноу опубликовал снимок представителя этой недавно открытой популяции. Кстати сказать, зоолог Бек нашел и приобщил к своей коллекции экземпляр черепахи с седловидным панцирем, но его недоверчивые коллеги предположили, что он просто ошибся при описании экспоната. Все еще держится мнение, будто животные были завезены на север Индефатигебля извне. Мнение это, казалось бы, подтверждается отсутствием постоянной популяции черепах в других частях острова, хотя между ними и бухтой Конвей не существует никаких естественных преград. Первым на своеобразие галапагосской фауны обратил внимание Дарвин.

«До сих пор не отметил еще самой замечательной особенности естественной истории этого архипелага, а именно — что различные острова в значительной степени населены различным составом живых существ. Впервые мое внимание обратил м-р Лосон, вице-губернатор, заявивший, что черепахи на разных островах различны и что он наверняка мог бы сказать, с какого острова какая привезена. Сначала я не обратил должного внимания на это утверждение и даже смешал коллекции, собранные на двух из этих островов. Я и не помышлял, чтобы острова, стоящие миль на пятьдесят-шестьдесят один друг от друга и по большей части находящиеся в виду друг у друга, образованные в точности одинаковыми породами, лежащие в совершенно одинаковом климате, поднимающиеся почти на одну и ту же высоту, могли иметь различное население; вскоре, однако, мы увидим, что именно так и обстоит дело. Удел почти всех путешественников — но успевши познакомиться с тем, что всего интереснее в какой-нибудь местности, уже спешить оттуда; но я, быть может, должен быть благодарен судьбе за то, что собрал материалы, достаточные для установления этого наиболее удивительного факта в распределении органических существ.

Жители, как я уже говорил, утверждают, что могут различать черепах с разных островов и что они отличаются не только размерами, но и другими признаками. Капитан Портер, описывая черепах с Чарльза и с ближайшего к нему острова, а именно с острова Худ, говорит, что щит у них спереди толст и загнут, как испанское седло; черепахи же с острова Джемс более круглы и черны, а вареное мясо их лучше на вкус»[4].

В настоящее время науке известны 15 видов черепах с Галапагосских островов. От одного до нас дошли только скудные костные остатки, поэтому мы не располагаем исчерпывающими сведениями о нем. Остальные 14 видов поразительно сильно различаются по форме и прочим признакам. Что же касается панцирей, то известно два типа их. Панцири первого сжаты с боков в передней части, и для них характерен изгиб кверху, придающий им сходство с седлом. Черепахи с седловидными панцирями водятся на Абингдоне, Джемсе, Дункане, Худе, Нарборо и в северной части Альбемарля. Климат на этих островах очень сухой, и оттого острова бедны травами. Обитающие здесь черепахи вынуждены питаться в основном кактусами и листьями кустов. Поэтому я сделал вывод, что столь необычайная форма панциря является, возможно, результатом приспособления к условиям существования. Дугообразный изгиб его передней части дает шее большую свободу движений, благодаря чему черепахе легче обрывать зелень с кустов.

Черепахи живут как в зоне пустынь, так и в более возвышенных влажных областях. На Индефатигебле перед наступлением сухого сезона они перекочевывают с низменных мест в переходный влажный пояс, многие пережидают засуху на побережье. На том же Индефатигебле детеныши, появившиеся на свет в сухой отрезок года, остаются в пустыне. Жаркое полуденное время неокрепшие малыши проводят, прячась под камнями. Они деятельны только в ночные и утренние часы. Питаются они высохшей травой, которую смачивают, словно дождем, обильные росы.

К водопою черепахи предпочитают ходить одними и теми же тропами, и скалы, лежащие на их пути, в иных местах кажутся отполированными. Следуя этими тропами в глубину острова, испанцы безошибочно находили в горах источники пресной воды. Придя к ручью, черепаха погружает голову в воду, жадно пьет, а затем, как правило, в течение нескольких часов еще купается.

На Дункане, где воды мало, черепахи утоляют жажду из лужиц, образующихся в углублениях скал по ночам или во время дождя. Эти водопои нетрудно отыскать — подходы к ним до блеска отшлифованы многими поколениями черепах.

И все же животным случается по многу недель обходиться без воды. Тогда их спасают сочные кактусы и, конечно, жир, в большом количестве откладывающийся в их теле. Известно ведь, что 100 граммов жира при сгорании выделяют 107 граммов воды. Именно поэтому живущие в пустынях грызуны вовсе не потребляют воды, питаясь одними зернами пшеницы. Необходимую для жизни влагу они получают благодаря сгоранию жиров и углеводов, оттого у многих млекопитающих, обитателей пустыни, образуются большие скопления жира, например, в горбе у верблюда.

Неудивительно, что гигантских черепах осталось на Галапагосах так мало: ведь всем, кто попадал на острова, их мясо и жир приходились по вкусу. Вот, например, что сообщил по этому поводу в 1813 году капитан Портер:

«Нежное, вкусное и полезное мясо гигантской черепахи не имеет себе равного. По сравнению с ним мясо зеленой морской черепахи проигрывает не меньше, чем говядина по сравнению с нежнейшей телятиной. Отведавший мяса галапагосской черепахи долгое время не испытает желания прикасаться к другим мясным блюдам. Черепахи настолько упитанны, что их мясо поджаривается без масла и сала, однако жир их менее пресыщает, чем у других животных. При растапливании он превращается в масло, напоминающее по вкусу оливковое. Переваривается мясо галапагосской черепахи легко. Его можно употреблять в больших количествах, чем другую еду, без вредных последствий для здоровья. Но самое удивительное в черепахах — это их способность долгое время обходиться без пищи. Меня уверял человек, заслуживающий доверия, что черепаха, погруженная в трюм корабля, прожила между бочками полтора года. И после этого ее мясо не стало менее жирным и вкусным».

Как-то раз люди Портера заготовили за четыре дня 14 тонн черепашьего мяса. «Больше мы не могли погрузить на борт судна». Пираты, а потом китобои, покидая Галапагосы, забивали трюмы черепашьим мясом. Пираты, посещавшие во второй половине XVII века западное побережье Южной Америки, избрали Галапагосы своим опорным пунктом и устроили здесь себе уютное пристанище. Еще и сейчас на Чарлзе можно видеть сделанные ими каменные скамьи и тщательно приспособленные для жилья пещеры. Молодчики, право, чувствовали себя здесь недурно. Они любили повеселиться. Осколки сотен разбитых кружек на острове Джемс молчаливо свидетельствуют о былых веселых пирушках.

За пиратами последовали китобои. Американский зоолог Таунсенд просмотрел судовые журналы многих американских китобоев. Они перевезли сотни тысяч тонн черепашьего мяса! Естественно, что вскоре черепахи стали редкими животными, а кое-где и вовсе перевелись.

В 1903 году острова посетили сотрудники Калифорнийской Академии наук. Они обнаружили более или менее значительные скопления черепах только на Индефатигебле, Альбемарле и Дункане. На Чатаме и Абингдоне эти животные были почти поголовно истреблены, на Чарлзе и Баррингтоне их не осталось вовсе. На Джемсе, Джервисе и Худе они попадались, но редко. На Нарборо Бек, самый активный член экспедиции, разыскал одну-единственную гигантскую черепаху, хотя любители черепашьего мяса избегали посещать этот труднодоступный остров.

Бек высказал весьма пессимистические прогнозы. Он был крайне возмущен хищническим истреблением черепах поселенцами на Альбемарле: «Иногда по вечерам можно было наблюдать, как в деревню с разных сторон возвращаются два или три человека, неся в руках небольшой кусок мяса и с фунт жира. Из тела каждой забитой черепахи вырезали фунтов пять мяса, остальное доставалось шныряющим вокруг диким собакам». Бек нашел труп черепахи в 1,06 метра длиной, из которого было вырезано не больше трех фунтов мяса, а рядом — труп самки, убитой только ради яиц и куска филе. Поселенцев особенно привлекало черепашье сало. Они подстерегали животных у водопоев, убивали их и вытапливали из сала жир. Каждая черепаха давала от 4 до 11 литров масла. Его заливали в бочки и вывозили на материк. Бек сфотографировал водоем, около которого валялось не меньше 150 черепашьих скелетов.

Не менее роковая роль в истреблении черепах принадлежит и одичавшим собакам. «С того момента, как самка кладет яйцо, и до тех пор, пока детеныш не достигнет фута в длину, собаки постоянно угрожают его существованию, и вряд ли хоть один из десяти тысяч остается в живых». Далее Бек добавляет: «Через несколько лет два или три удержавшихся вида будут окончательно истреблены. Несколько особей других видов, возможно, продержатся дольше, но и они постоянно подвергаются нападениям своих врагов».

С той поры положение серьезно ухудшилось, и тому мы явились свидетелями. На Индефатигебле полным ходом идет уничтожение последних черепах. И все же их колония на этом острове наряду с остатками популяции на Альбемарле — одна из крупнейших на архипелаге. В зоне пустынь и в переходном поясе на юго-западе и западе Индефатигебля один из видов черепах еще нередко встречается и, главное, продолжает успешно размножаться. В последнем я имел возможность убедиться лично.

В сентябре 1957 года небольшой рыболовный катер высадил меня близ мыса Томайо, в нескольких милях к западу от Академической бухты. В течение часа я шел от берега моря в глубь острова. Растительность была типичная для галапагосской пустыни — низкие кротоновые кусты со светло-зелеными листьями, кусты кордии и опунции, не уступавшие по высоте деревьям. Равнину там и сям пересекали невысокие напластования лавы. В образованных ими мелких углублениях чахлая трава покрывала красноватую землю. В период дождей здесь, должно быть, развивается довольно пышная зелень. Уже в получасе ходьбы от берега я наткнулся на разбитые панцири. Два из них были совсем свежие, на них еще виднелись кое-где высохшие кусочки мяса. Одичавшие свиньи растащили и обглодали кости. Спустя час поисков я увидел живую черепаху. Она с удовольствием жевала кусок кактуса. Не обращая ни малейшего внимания на колючки, она вгрызалась в сочную мякоть. Меня обрадовало, что животное было относительно молодо: панцирь его имел в длину 30 сантиметров, значит, ему не могло быть больше шести лет. Через несколько минут я обнаружил под большим кустом старого самца. Он спокойно и дружелюбно следил за моими поисками. Наконец я заметил на сухой красноватой почве несколько длинных узких полос. Они вели к каменным глыбам, под которыми земля была немного взрыта. Я сунул руку под камень и вытащил черепашку — первую, встретившуюся мне на Галапагосах. Она целиком уместилась на моей ладони, следовательно, появилась на свет весной этого года или в прошлом сезоне, но не раньше. В радиусе 40 метров я нашел по следам еще четырех черепашек такого же размера.

Одну я посадил старому самцу на спину. Какой крохотной по сравнению с ним казалась маленькая наездница! Трудно было поверить, что оба животных принадлежат к одному виду. Черепашка весила 140 граммов, а когда вылупилась из яйца, была, наверное, не тяжелее 80. Чтобы достигнуть максимального веса взрослой особи — 300 килограммов, — ее первоначальный вес должен увеличиться в 3750 раз. Для этого, очевидно, требуются многие десятилетия, хотя животные растут на удивление быстро. Чтобы убедиться в этом, я взял в Европу четверых детенышей Testudo porteri, которых поймал на острове Индефатигебль в октябре 1957 года. Следующая таблица отображает их рост за год:

Рост черепах за год

Меня несказанно обрадовала находка на Индефатигебле детенышей черепахи. Она означала, что эти животные еще не достигли своего биологического минимума, при котором продолжение рода становится невозможным. Вопреки преследованиям они по сей день продолжают размножаться на Индефатигебле. В марте — апреле они собираются для спаривания в ту самую область, которую я посетил. Мой проводник рассказал, что нередко они спускаются сюда с гор. В брачный период самцы очень раздражительны. Поднявшись как можно выше на передних лапах, они угрожают своему сопернику широко раскрытой пастью и стараются укусить его сверху в голову. По словам Дарвина, зов самцов в брачный период звучит как хриплое блеяние и разносится окрест не меньше чем на 200 метров. Яйца самка откладывает в ноябре. Круглые, белые, они заключены в твердую оболочку и по виду и размерам напоминают бильярдный шар. Их диаметр составляет около 5 сантиметров. Самка кладет яйца не одновременно, а в несколько приемов, в две-три выкопанные ею ямки глубиной около 40 сантиметров. Отложив 10–15 яиц, она засыпает их землей и выравнивает ее, придавливая сверху панцирем. Когда самке не удается вырыть яму, она спускает яйца в расселину скалы. Естественные враги детенышей — канюки, а в последнее время — завезенные на острова домашние животные. Как показывает составленная мной таблица, младенцы вначале растут очень быстро. К 10–15 годам черепахи могут достигать половой зрелости. Что касается предельного возраста галапагосских черепах, то об этом мало что известно. На островах Тонга еще в 1927 году жила черепаха, которую в одно из своих путешествий (1774 и 1777) привез с Галапагосов в подарок местному правителю капитан Джемс Кук. В то время черепаха была уже взрослой, следовательно в 1927 году ей могло быть около 200 и уж никак не меньше 160 лет.

Кривая роста четырех детенышей черепахи с острова Индефатигебль (см. также таблицу на стр. 45)

Кроме Индефатигебля, галапагосские черепахи успешно размножаются на Альбемарле. На Нарборо, почти не посещаемом людьми, где нет одичавших домашних животных, черепахам ничто не угрожает. Судьба же прочих островных рас внушает весьма серьезные опасения. На Баррингтоне и Чарлзе они уже окончательно истреблены. На Дункане, Абингдоне, Джемсе они встречаются очень редко, хотя, по крайней мере на Джемсе, есть условия для их размножения.

Пятьдесят лет назад на Дункане черепахи еще водились в изобилии. Сейчас они стали там редкостью. Мигуэль Кастро разыскал на южных склонах вулкана около 100 взрослых особей. Они размножаются, но завезенные на остров домашние крысы фактически уничтожают весь приплод. Кастро недавно удалось спасти от них штук тридцать яиц, из которых позднее вылупились детеныши. В заповеднике станции имени Чарльза Дарвина им дадут подрасти, а затем снова вывезут на Дункан. На Джервисе в последнее время черепахи не встречались, но в восточной части Чатама и на Худе Кастро обнаружил несколько выводков. На Худе, однако, такое множество коз, что черепашьему потомству не хватает пищи. Здесь искусственное разведение также может дать хорошие результаты. На больших островах особую опасность представляют одичавшие свиньи.

В общем положение весьма неутешительное. Мы должны приложить все усилия, чтобы сохранить для жизни удивительные создания. И дело не в том, чтобы обеспечить наличие черепах на одном каком-либо острове. Найдутся, конечно, люди, которые сочтут, что истребление черепах на отдельных островах не такая большая беда, поскольку где-нибудь на архипелаге все же они сохраняются в достаточном количестве. Но надо, однако, помнить, что своеобразие галапагосских черепах прежде всего заключается в существовании в пределах одного вида нескольких островных рас. Именно эта дифференциация натолкнула Дарвина на мысль об эволюционном происхождении видов.

Следовательно, речь идет о сохранении одного из важнейших экспериментов в истории образования видов.

Загрузка...