Задача со многими неизвестными

ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ (ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ)

В самом начале девятого класса Зоя Примак спросила:

— Скажите, как вам не надоедает говорить одно и то же?

— Что именно?

— Ну, что положено учителю. Одна и та же программа, день за днем, год за годом, как шарманка…

Нет, Примак не хотела меня обидеть. Она обычно выпаливала все, что приходило ей в голову, сразу, не думая о вежливости и приличиях, если ее что-то интересовало.

Девочка эта не отличалась красотой. У нее были маленькие глазки, всегда прищуренные так, точно она всматривалась в людей через подзорную трубу, мелко вьющиеся рыжеватые волосы, торчащие в разные стороны, переваливающаяся походка с боку на бок и неприятный носовой голос, точно она никак не могла избавиться от насморка.

С первых же моих уроков она старалась попадаться мне как можно чаще на глаза, задавала на перемене множество необязательных вопросов, улыбалась смущенно и в то же время вызывающе, ей не хотелось, видимо, чтобы я принимала ее за обычную ученицу. Но отвечала она вначале по литературе беспомощно, испуганно вскидывала голову при каждом моем вопросе и явно от страха, от самолюбия несла глупости.

Так, на вопрос о главном герое «Горя от ума» она ответила: «Собакевич, — потом поперхнулась, покраснела и поправилась, — то есть нет, не Собакевич, Грибоедов…» И села за парту, закрыв лицо руками. И я поняла, что она очень нервна…

Когда Зоя Примак сравнила меня с шарманкой, она продолжила, заглядывая мне в лицо снизу вверх, говоря с необыкновенной скоростью, точно боялась, что я ее прерву.

— А вот я хотела бы стать учительницей, но боюсь. Мне кажется, что эта работа не для думающего человека, то есть нет, вы не сердитесь, я не так выразилась, но на этой работе устаешь и перестаешь думать. Разве не так? Вот вы у нас человек новый, а вообще учителя литературы шуток совсем не понимают и требуют только зубрежки, а зубрить так скучно, еще скучнее, чем преподавать, правда…

У нее были, наверное, хорошие легкие, она выговорила все это на одном дыхании, и мне показалось, что она не очень вслушивалась в то, что произносили ее губы. Ей просто хотелось, чтобы я ее запомнила, выделила, оценила…

С этих пор Примак постоянно находилась рядом со мной — на перемене, на экскурсии, на факультативе, и лицо ее часто принимало дурацки влюбленное выражение, точно она слушала не меня, а небесную музыку. Мне в такие минуты всегда хотелось ее схватить за шиворот и встряхнуть. Я с детства не выносила институтских влюбленностей девчонок в своих учителей.

Одно время она сидела с Костровой и даже сдала мне сочинение, написанное в паре с этой ироничной девочкой.

Тема его была «Суд совести».

Они писали: «Пещера, костер, у костра сидит личность в звериной шкуре и обсасывает мозговую кость. Входит старик, просит еды, личность замахивается на него костью, старик убегает. Входит женщина, закутанная в длинные волосы, как в плащ, стонет от голода, но муж и не чешется. Она пытается подобрать остатки костей возле него, но он бьет ее по голове, и она с плачем убегает. Появляется ребенок, он не плачет, он что-то сосет. Отец вскакивает, вырывает у него изо рта какой-то кусок и бросает в сторону. Ребенок орет. Отец испытывает суд совести. Если бы он воспитывал ребенка, тот не орал бы так истошно потом у него под ухом.

В нашем классе есть человек, который всегда именно так ведет себя и дома и с окружающими, но даже у него бывают муки совести».

Я зачитала их сочинение вслух. Примак смеялась, вертелась, но Кострова сохраняла невозмутимость. Я не успела прокомментировать эту работу, как Ланщиков немедленно возмутился:

— И никогда я у детей ничего не отбирал, враки!

— На воре шапка горит! — обрадовалась Примак, а Кострова сделала вид, что не слышит его, она относилась к Ланщикову с нескрываемой брезгливостью, даже юбку подбирала, когда проходила мимо.

Я предложила «писательницам» пятерку на двоих. Примак просияла, а Кострова подняла руку:

— Мою долю можете отдать Зое целиком, мне оценки по литературе безразличны, а она собирается в гуманитарный вуз…

— Согласна на этот подарок? — спросила я Примак.

— Конечно… — девочка не заметила ничего унизительного в подачке Костровой, а я подумала, что при таком отсутствии самолюбия ей в жизни придется трудно…

Особые симпатии у Примак в нашем классе вызывал Саша Пушкин, и она настойчиво и упрямо пыталась завоевать его внимание.

Она постоянно приносила из дому журналы «За рубежом», «Америку», мать ее работала библиотекарем в одном институте. Она просила Сашу помочь с кроссвордами. Даже начала играть в шахматы, но это не помогало. Для Пушкина что Примак, что Мамедов, что Комова — все были одинаковы. И сами школьные будни текли мимо него, как облака, не задерживая внимания.

И Примак занялась общественной работой.

Она решила вместе с Ветровой выпускать литературный журнал и ради него просиживала у меня целые вечера, не замечая, что мешает, что мне не до бесед с ней, что у меня работа. Тактом эта девочка не отличалась, а ее преданность против воли требовала уважительного отношения.

Она развернула огромную оргработу, спрашивала, у кого какие пожелания, кто какой раздел журнала согласен вести, она приставала ко всем мальчикам, но больше всего — к Пушкину. Почему-то именно ему она поручила раздел «исторические анекдоты». Она пояснила мне, что физики — самые остроумные люди, а он, раз из семьи физиков да и сам будет физиком, сумеет найти остроумные материалы.

Сама Примак написала в первом номере журнала «Проба пера» статью под названием «Подайте, христа ради!».

«После продолжительных дебатов мы решили издавать литературный журнал. Быстренько разобрали все посты: редактора, зама и разных заведующих отделами, всего — четырнадцать человек, а потом разошлись. Успокоились. Окунулись в повседневность.

Но время неутомимо отсчитывало секунды, минуты, часы… «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке…» опять, опять… а ну иди отсюда… — Он принял такую позу, точно хотел треснуть меня портфелем по голове.

Я не отступала.

— Хочешь мороженого за… — я судорожно пересчитывала мелочь в кармане: — за девятнадцать копеек?

— По дешевке не купишь!

— Ну, ладно, за двадцать две копейки… — я мысленно прикинула, что уговорю скинуться ради журнала нескольких девочек.

— Чижик-пыжик… — вымогатель хочет уйти.

— Куда ты, ну хочешь мороженое за 28?

— Ну ладно, накидаю тебе строк 20. Деньги вперед!

Счастливая, я рассталась с одним из будущих авторов нашего журнала.

Итог: I. За неделю 78 копеек истрачено на мороженое для авторов (три штуки).

— Ой, девоньки, он на меня так посмотрел, так посмотрел, прямо мурашки по спине… — этот монолог произносила самая хорошенькая ученица 9-го класса, подстриженная под «киноактрису без волос».

— Клава, ты мне нужна…

— Ах, опять пристаешь! Девоньки, — она повернулась ко мне спиной. — У него брюки клеш с цепочками.

— А звоночков там нет?

— Отстань!

— Клава!

— Я тебя укушу, — она щелкает зубами, но отходит со мной в сторону.

— Клава, все говорят, что у тебя литературный талант… — Я стараюсь почтительно смотреть на свою жертву. — Ты, Клаша, можешь вырасти и стать как, как… — мучительно перебираю в уме всех литературных знаменитостей: — как Ираклий Андроников.

На лице жертвы легкая заинтересованность:

— Да? Но он некрасивый…

— Ну, значит, ты будешь похожа на Евтушенко…

Ага! Кажется, удалось соблазнение! Я пленительно улыбаюсь.

— А талант надо развивать. Вот тебе в нашем журнале и практика, ты сможешь с ним пойти прямо на факультет журналистики…

— Серьезно?

— Уверена. Тебя примут без экзамена…

— Ладно, так и быть, ради тебя… — красавица небрежно похлопала меня по плечу. — Строк пятнадцать в стихах, хорошо?

Я соглашаюсь, на безрыбье…

Итак: II. Лесть — непобедимое оружие в борьбе за начинающих писателей».

И заканчивался ее опус рисунком раскрытой ладони, в которую падают заметки наших учеников.

Журнал произвел огромное впечатление. Его носили из класса в класс, читали вслух, но Наталья Георгиевна потребовала немедленно сдать его к ней в кабинет. Она заявила, что хотя не все в нем политически выдержанно, но его можно показывать комиссиям, как итог внеклассной работы школы.

Сияли и Ланщиков, и Ветрова, и Чагова, сиял Лисицын, сдавший забавную заметку — рецензию на книгу Пальмана «Красное и зеленое».

«Итак, Ильин бежал. …И вот, наконец, долгожданная вода. Ильин бросился к воде и, жадно припав, стал пить… Вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд. Он резко обернулся и увидел…»

Что он увидел, вы прочитаете в книге, я вам скажу по секрету, кого он там увидел: мальчишку, который пристально смотрел на него».

Скромно улыбалась и Горошек, написавшая о своей бабушке, когда я дала тему сочинения «Лучший человек в моей жизни». Даже Медовкин был доволен, его сочинение «Лицо — зеркало души» заняло одно из центральных мест журнала.

Но Пушкин участвовать в нем отказался, и энтузиазм Примак угас. Следующий номер вышел только через полгода и уже никого особо не обрадовал.

«Дорога ложка к обеду!» — укоризненно сказала Ветрова, любительница поговорок, но Примак не обратила на это уже внимания. Ведь ее сочинение о собаке, помещенное в этом номере, было признано лучшим материалом журнала.

«Однажды мой брат принес найденного на пустыре щенка. Он лежал у Саши на ладони и, старчески тряся головой, плакал. Было страшно смотреть на это маленькое существо, так безутешно оплакивавшее разлуку с матерью. Мы быстро его выкупали, укутали в бабушкину пуховую шаль, напоили теплым молоком и назвали Найденышем.

Щенок быстро к нам привык, стал толстеть и скоро превратился в самую настоящую овчарку, темно-серую, с черными, как сливы, глазами. С нами Найденка была веселым и общительным созданием, но стоило появиться кому-нибудь постороннему, как красавица овчарка, пугливо вздрагивая всем телом, пряталась под кровать.

Мы с братом много возились с Найденной, водили по людным улицам, бывали с ней на собачьих соревнованиях, но овчарка наша боялась абсолютно всего и всех. Она шарахалась от автобуса и убегала от протянутых рук малышей.

Однажды к нам зашел сосед, столяр дядя Женя, овчарка спряталась под кровать. Он решил отучить ее от «интеллигентных» привычек: бесцеремонно вытащил ее за хвост и, обзывая гадиной, несколько раз ударил.

И вдруг Найденка, поджав хвост, стала лизать руки нашего соседа.

С этого дня овчарка перестала нас слушаться, не отзывалась на ласку, и только когда брат, потеряв терпение, на нее замахнулся, она подбежала и стала лизать ботинки брата.

Оживлялась Найденка лишь, когда к нам заходил дядя Женя. Видно, только в нем она чувствовала настоящего хозяина с твердой рукой.

А дядя Женя хвалил «симпатичного песика» и все чаще не на шутку поколачивал его. Когда я заступилась за Найденку, собака, сощурив глаза, начала глухо рычать на меня. Дядя Женя уговорил нас отдать пса ему.

Прошло три года. Мы переехали из этого дома.

Однажды на улице я увидела собаку. Ободранная, с перебитой лапой, она лежала в луже и плакала. Из черных круглых глаз катились круглые слезы — это была Найденка. Она плакала, как и пять лет назад, старчески тряся головой, плакала над неудавшейся, наверное, жизнью. Из магазина вышел пьяный дядя Женя. Проходя мимо собаки, он сильно ударил ее ногой, и собака, робко поджав хвост, поползла за своим хозяином».

Это сочинение вызвало в классе настоящую дискуссию.

Собак любили многие, но только у некоторых счастливцев они были в доме: родители берегли новые квартиры от животных и грязи.

Мы остались после уроков, я выслушала много историй о собаках, а потом Саша Пушкин пошел домой с Зоей Примак.

Во всяком случае, именно с этих пор я стала встречать их иногда на улице. Пушкин чаще всего молчал, поглядывая туманно из-под нависших бровей, Зоя Примак что-то оживленно рассказывала, острила, снизу вверх заглядывая в его лицо.

Ее сочинения тоже стали остроумными. Мне понравилась ее работа «Мои увлечения».

«Очень часто так случается, что несколько человек охвачены повально одним увлечением. Особенно часто это случается с родителями. Они почему-то вдруг начинают мечтать куда-нибудь засунуть своих детей: в кружок, Дом культуры или в бассейн.

Такой лихорадкой однажды заболели и мои родители. Узнав, что в детском саду большая часть ребят занимается музыкой, они решили и меня сделать пианисткой. Мучили целых три года, а потом к их беспредельному изумлению оказалось, что у меня нет слуха, никакого, ни капли.

Из моих личных увлечений у меня до сих пор всерьез было только одно — литература. Моя мама — библиотекарь, и когда она увидела, что я не очень люблю читать, она стала подсовывать мне самые интересные детские книжки, ну и постепенно отравила меня этой страстью.

Больше всего я люблю читать детективную литературу, но не дешевку. Мне нравится Конан-Дойль, Агата Кристи, Сименон. Он мой любимый писатель. Интересно развитие действия, завидуешь Мегрэ, а ночью мне иногда снятся красочные сны, где он — главный герой.

Приключенческую литературу я тоже люблю, но она опаснее детективной, она делает человека романтиком, заставляя мечтать о путешествиях, об удивительных экспедициях, то есть отрывает от нашей грешной земли.

А серьезная литература, классика, помогает мне разбираться в людях. И чтобы написать, какое она оказывает на меня влияние, не хватит обязательных двух листов».

В девятом классе Примак участвовала во всех походах на выставки, в театры, на экскурсии. Ей было интересно все, что касалось искусства, и хотя она еще окончательно не решила, кем стать, можно было заранее сказать, что эта девочка предназначена для филологического факультета. Даже больше, чем Кострова, несмотря на то, что Кострова всем учителям казалась блестяще способным человеком. Ведь Кострова не умела радоваться, встречаясь с настоящим произведением искусства. Будь это книга, картина, пьеса. Она холодно и рационалистично его анализировала, а Примак получала истинное удовольствие. Всякая новая взволновавшая ее книга, кинофильм или пластинка воспринимались ею как удивительно щедрый подарок судьбы…

Она написала своеобразное сочинение на тему «Всегда ли цель оправдывает средства», построив его как математическую задачу с несколькими данными и несколькими ответами.

«Петр I.

Деятельность Петра вывела Россию из вековой отсталости, заставила признать ее в Европе.

Цель: укрепление государства.

Средства: крестьяне окончательно закрепощены, установлена абсолютная монархия.

Аннета из «Очарованной души» Ромена Роллана.

Цель: прокормить себя и сына.

Средства: Ее ненавидели изголодавшиеся конкурентки, с которыми она сталкивалась в погоне за куском хлеба. «Ешь, если не хочешь быть съеденным», — говорила она.

Рахметов.

Цель: сделать Россию свободной.

Средства: учеба, помощь неимущим, подготовка революции.

Вывод. Общий.

Петр I заложил в России фундамент капитализма, а в то время это было прогрессом. Он пришел к своей цели, но низкими средствами. Хотя цель и благородна. Но ведь высокой цели невозможно достичь низкими средствами. А Петр? Вы скажете, что он исключение, но ведь такие исключения встречаются сплошь и рядом.

Частный вывод: для достижения цели, направленной на благополучие общества, можно прибегать к любым средствам. Лишь бы цель была бескорыстна.

Аннета.

Она — мать, она все делает для сына. И считать, что не каждая мать пойдет на преступление ради сына, невозможно. Это биология.

Частный вывод: следовательно, ради ребенка, друзей, родных можно идти на преступление? Не знаю, до конца не уверена.

Рахметов.

С ним все благополучно. И цели высокие и средства благородные. Но он — удивительное исключение, почти неправдоподобное.

Ведь чаще всего в жизни для достижения высокой цели надо прибегать к низким средствам…

Вывод личный: не знаю, как буду поступать я, конечно, пачкаться не хочется, но если ради дела или близкого человека?!»

Я не читала ее работу вслух в классе, а поручила Саше Пушкину сделать рецензию. Он сумел в трех фразах объяснить суть работы, а потом сказал:

— А я против.

Примак завертелась на месте, она считалась с его мнением и в то же время не хотела сдаваться без боя.

— Докажи! Мог ли Петр делать свое дело без преступлений? Без казни стрельцов, восставших крестьян, раскольников?

— А надо было это делать? — он задумчиво посмотрел на меня.

— То есть как? — возмутился Зоткин. — Это были внутренние враги, они подрывали тыл, а ему приходилось воевать со шведами…

— Все равно против.

Саша Пушкин сел, но девятиклассники не собирались его оставлять в покое.

— Ты договори, договори…

— Значит, все преобразования Петра лишние?

— Даже Пушкин его оправдал…

— Нужен был России выход к морю?

— Без него из России колонию бы сделали…

— А почему вообще можно назвать его средства низкими? — поднялся Медовкин. — В то время так все правители поступали, нравы были другие, понятия о морали, зачем на Петра вешать всех собак?!

— А я их тоже не оправдываю… — пробормотал себе под нос Саша Пушкин, но его все услышали.

— Подождите! — поднял руку Мамедов с хитрым видом. — Ты собираешься быть физиком?

— Допустим.

— Представим, что ради эксперимента ты должен погубить несколько человек, зато спасешь миллионы жизней…

Он гордо улыбнулся, он считал, что Саша Пушкин в капкане.

— Нет, — сказал Саша Пушкин упрямо.

— Что нет, осел несчастный? — спросил Мамедов.

— Не пойду на такой эксперимент. Достоевский прав, нельзя жертвовать жизнью даже одного ребенка ради прогресса и цивилизации.

В классе засмеялись, и Петряков крикнул:

— Он не осел, он толстовец!

Примак кусала ногти, открывала и закрывала рот, но ни одного слова не сказала.

Но еще больше я удивилась, когда она промолчала весной после столкновения Саши Пушкина и завуча. Тогда, в вестибюле, заступалась за него Ветрова, предлагала составить коллективное письмо Шарова, а Примак опустила глаза, точно ее ничего не касалось. Ни слова не сказала она и в классе, когда Наталья Георгиевна исключила Пушкина на две недели, хотя притихла, не суетилась и старалась не попадаться мне на глаза.

Как-то мы вместе вышли из школы, и Зоя Примак, покашливая, спросила:

— Вы не знаете, в десятом классе он будет учиться в нашей школе?

— Не знаю, ведь ты с ним дружила, я у тебя должна была бы это спросить?

Она уныло опустила голову, ее мелко вьющиеся рыжеватые волосы закрыли лицо.

— Я к нему не ходила…

— Почему?

Она шла рядом со мной и молчала минуты три, потом сказала еще тише:

— Я же комсомолка…

— Ну и что?

— Он вел себя не по-комсомольски! Наталья Георгиевна сказала, что всем, кто за него будет заступаться, напишут плохие характеристики в институты…

Я остановилась. Почему-то в эту минуту вдруг вспомнила, как Ветрова рассказывала, что в летнем трудовом лагере Примак по ночам одна ела домашнее печенье, никого не угощая, но первая бросалась на конфеты, присылаемые другим девочкам, с возгласом: «Ой, девочки, это мои самые любимые…»

— А ведь ты раньше презирала свою Найденку, рабыню душой…

Примак секунду удивленно смотрела на меня, потом зрачки ее расширились — она поняла.

— Пушкин не сделал ничего, что порочило бы его как комсомольца, — продолжала я. — И я уверена, что с возвращением из больницы Зои Ивановны все наладится.

Она оживилась:

— Значит, он будет у нас учиться?

— Уверена… Только вряд ли он продолжит вашу дружбу…

Зоя Примак сощурилась, точно смотрела на яркое солнце, она пыталась удержать слезы…

— Но я же ничего ему не сказала…

— Вот именно — ничего…

Я не прощала молчаливого осторожного предательства, и мне хотелось верить, что и Саша Пушкин больше замечать ее не будет…

В начале десятого класса ко мне подошла очень пополневшая Примак и, теребя свою косу (теперь она стала заплетать вьющиеся волосы, а не носить их распущенными), сказала, что на факультатив по литературе ходить не будет.

— Разлюбила литературу?

Примак старательно оттаптывала собственную туфлю.

— Просто эта роскошь сейчас не для меня…

— С каких пор?

— Дома решили, что я буду держать в экономический.

Она ниже опустила голову, разглядывая грязный носок туфли.

— Хорошо, не ходи.

Глаза ее были откровенно страдальческими, когда она сказала:

— Поймите, вашей литературой сыт не будешь, это не специальность в наше время. Вот моя мама кончила пединститут — и что? Она простой библиотекарь…

— О чем же ты мечтаешь?

— Я же годна и на что-то более серьезное, вы сами сказали, что я способная. Я ведь могла и отличницей стать в прошлом году, если бы захотела. Но тогда можно было еще себя не насиловать, а сейчас — десятый, я должна его кончить без троек…

— Ну, иди, здравый смысл… — сказала я, и тут она вдруг обиделась.

— Смеетесь? А иначе сегодня нельзя, это не ваше время… — Тон ее был убежденный и страстный: — Над мечтателями сейчас не просто смеются, их за дураков считают…

— Нет, я не смеюсь, — мне стало тоскливо. — Жаль, конечно, что ты, с твоими способностями, решаешь жить по чужой подсказке, пусть по родительской, но по подсказке…

— Они лучше жизнь знают… — она упрямо поджала губы и ушла, наматывая косу на палец.

Весь год эту девочку не было слышно, она остервенело занималась, отмахнувшись от всего, что ее радовало раньше. Она не ходила с классом в кино, она не посещала лектория, она отказывалась от любой дополнительной работы по литературе, она даже перестала читать все, что не относилось к программе.

С Сашей Пушкиным они не общались. Она чаще всего смотрела вниз, когда он приближался, а он — поверх ее головы.

Правда, однажды на контрольной по математике, итоговой контрольной, Примак стала «тонуть», и тогда он бросил ей шпаргалку.

Шарова рассказала об этом с возмущением.

— Представляете — взяла, никаких принципов! Мальчик порвал с ней без всяческих причин, а она берет от него шпаргалку…

Ведь в классе никто так и не узнал о причине их разрыва. И девочки Примак жалели, а она принимала их сочувствие с кротким видом…

Когда в школе был проведен «последний звонок» в последний день занятий и учителя с цветами в руках спустились со сцены, ко мне подошла мать Примак, женщина в тонких очках и с внешностью героинь Чехова, — белая блузка, черный бантик у ворота, седые волосы валиком вокруг лица. Она очень долго мялась, пока попросила, чтобы я позволила Зое на следующий год посещать факультатив по литературе.

Я ее не поняла.

— Как на следующий год? Она же кончает школу в этом…

Мать Примак смущенно покашляла.

— Вот именно… после того, как она поступит в институт…

— Ничего не понимаю.

Она взяла меня за руку, точно успокаивала. Ее рука была прохладная, сухая.

— Мне ее так жалко, она так мучается, что должна жить без литературы…

— Почему должна? Да кто ее заставляет?

Мать Примак улыбнулась с таким видом, точно я тяжелобольная, с которой не спорят ради ее собственного здоровья.

— Жизнь, милая Марина Владимировна. Не надо ханжить, ведь ваша работа, как и моя, оплачивается совсем не так, как следовало бы… Сколько вы тратите времени сверх ставки? Бесплатного времени, не учитываемого?!

— А удовлетворение от работы — ничего не стоит? Она скорбно покачала головой:

— Им семью не прокормишь… Мы с мужем староваты, мы боимся, что не успеем их полностью поднять на ноги — Зою и ее брата, ей и оставаться за старшую…

Она вздохнула, отпуская мою руку.

— Нельзя же только о себе ей думать…

— Хорошо, — сказала я, чтобы закончить этот тягостный для обеих разговор, — пусть приходит на будущий год на факультатив.

Примак просияла:

— Прекрасно, побегу ее успокоить, нужно, чтобы у нее был стимул перед экзаменами…

Я заметила Зою Примак, она не вышла из зала, как другие десятиклассники, она стояла у двери и тревожно смотрела на мать.

Сочинение на аттестат зрелости эта девочка написала очень сухо и формально. И когда вечером, солнечным и душным, в кустах сирени во дворе, на консультации по литературе, я объявляла десятиклассникам отметки за сочинение, она стала дальше всех, чтобы не встречаться со мной глазами.

Я сказала, что некоторым снизила отметки за фарисейство.

— Кого вы имеете в виду? — визгливо спросил Медовкин, оскорбленный своей четверкой.

— И вас также, а кроме того — Джигитова, Соколова…

Все примолкли.

— Эти мальчики позволяли себе нигилистические выходки, высказывания, они столько язвили по поводу недостатков нашей жизни, не сделав ничего, чтобы их исправить, за критику ведь денег не берут, это один из способов показать свою незаурядность… Почему же они теперь позволили себе такие трескучие фразы?

— Можно подумать, что вы никогда не лгали, — сказал Соколов, его серебристо-белые волосы нимбом стояли вокруг головы в лучах заходящего солнца…

— Душой не кривила…

— Сказки! Как можно в наше время всегда говорить правду?! — он ехидно посмотрел на Мещерскую, Ветрову. — Думаете, эти барышни с вами искренни? Подделываются, будьте уверены, знают, что вам нравится, и прикидываются ангелочками…

— Ха, да кто меня в институт примет, если я напишу в сочинении: не люблю «Любовь Яровую»? А стоит ли ради этой дамы рисковать будущим? — Джигитов презрительно кривил губы, с вызывающим видом оглядываясь на единомышленников. Они даже на секунду не верили, что можно жить, добиваться своей цели, не поступаясь убеждениями.

— Что делать? — развела вдруг руками Примак. — У нас уже есть опыт. Ведь далеко не со всеми учителями можно говорить откровенно, иногда потом прославишься на всю школу… Если бы ты не стал огрызаться с завучем…

Она в упор посмотрела на Сашу Пушкина, и впервые за год он ей ответил:

— Для меня главное — самоуважение…

— Вот эгоист! — возмутился Зоткин. — Всегда он только о себе.

— А не вредно было бы о классе подумать… — поддержал его Петряков.

Примак самодовольно приняла их поддержку, а Лисицын воскликнул из-за спин товарищей:

— Все воспитываете, воспитываете и не надоест?!

— Нет, не надоело! — сказала я. — Если вы теперь обо этом не задумаетесь, дальше будет хуже.

— Для кого? — иронически изогнул губы Медовкин.

— Для окружающих.

Кажется, мои напутствия были не очень «мобилизующими» перед устным экзаменом, но я не могла иначе.

Зоя Примак одна из первых поступила в экономический институт, сдав все экзамены на пятерки, но, когда она осенью пришла ко мне, я ее не узнала. Ей можно было дать двадцать пять лет. Это не была взрослость, это было какое-то странное постарение.

Она очень гладко зачесывала свои вьющиеся волосы, она носила некрасивые черные очки, она была одета в дорогой брючный костюм, но с ее лица ушло, отлетело то, что делало ее иногда миловидной — увлеченность юности, сияние восторга, озарявшее ее всегда при знакомстве с произведениями искусства.

Она молча прослушала наши занятия, явно с выключенным вниманием, молча собралась уходить, но я ее задержала:

— Скучны наши занятия? Наивны?

Она покачала головой.

— Не ваши.

— Ты недовольна институтом?

Она усмехнулась.

— Да нет, я в восторге…

Потом сощурила глаза.

— Если бы вы знали, как мне там тошно! Нет, не думайте, что я плохо занимаюсь, я на уровне — я середняк, крепкий середняк, никто большего от меня и не требует…

На ее лбу я впервые заметила морщины, довольно глубокие, четкие.

— Но ведь еще не поздно переиграть.

Она удивленно усмехнулась.

— Нет, вы и правда — идеалистка?! Да неужели я брошу этот институт, когда так трудно теперь получить высшее образование?!

Она покачала головой, точно удивляясь тому, что я сохранила так много глупых идей.

— Ничего, пересилю себя, только к вам ходить не буду…

Я хотела спросить почему, но поняла и промолчала. Она сама решила поставить точки над «и».

— Чтоб душу не травить… А книжки читать я всегда смогу, ради книжек не стоило бы калечить жизнь…

Больше Примак ко мне не приходила, но от девочек потом я узнала, что она вышла замуж, что у нее родился ребенок, что пришлось взять академический отпуск.

Она оказалась прекрасной матерью, хозяйкой, женой. Ветрова восхищалась уютом ее однокомнатной квартиры, купленной родителями, а я иногда думала о ее ребенке. Каким она его воспитает?!.