Загадка третьей мили

МИЛЯ ТРЕТЬЯ ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ Пятница, 1 августа

Через два дня после событий, описанных в предыдущей главе, к черному ходу дома на Кембридж-Вей подошел мужчина. Он подозрительно огляделся по сторонам и, только убедившись, что его никто не видит, вставил ключ в замочную скважину. Теперь он знал, что, кроме полицейского констебля в форме, стоящего со стороны парадного входа, за домом нет никакого наблюдения. Он тихо поднялся по лестнице, покрытой ковром, и вошел в дверь, что была расположена напротив лестницы на втором этаже. Войдя в квартиру, он тут же укрепил на правом ухе слуховой аппарат (точно так же, как он сделал это два дня назад), поставил замок на предохранитель (предосторожность, которой он пренебрег в прошлый раз) и вынул из кармана новую, только что купленную отвертку — блестящую и побольше размером. Она казалась более надежным инструментом, чем та, которая пробила позвоночник Гилберта.

Он, конечно, понял все еще в прошлый раз, когда только переступил порог гостиной комнаты, потому что, хотя все ящики на первый взгляд были по-прежнему закрыты, он заметил, что с каминной полки на него осуждающе смотрит голова Меркатора.

Сделав свое жуткое дело, которое заняло у него всего несколько минут, он снова вышел через черный ход на улицу, залитую дневным солнечным светом, и тут же остановил такси. Водитель мельком взглянул на него, когда его слуховой аппарат начал вибрировать. Он поймал этот взгляд и тут же убрал звук, а потом и вовсе выключил его. Маленькая машинка сослужила ему хорошую службу сегодня, и теперь ее можно было даже снять совсем. Пассажир такси попытался расслабиться, пока машина прокладывала свой путь по проезжей части, запруженной транспортом. Но его мысли не давали ему покоя... Если бы только в тот ужасный день... Но нет! С Гилбертом нельзя было иначе. Он получил свое. Это было как возмездие. Единственное, чего он хотел, так это денег! Как можно больше денег, потом еще и еще. Такая озабоченность казалась странной пассажиру такси, особенно когда он сравнивал ее с той мотивацией, которая доминировала в его собственной жизни. На мгновение он вспомнил, как лелеял свою глубоко укоренившуюся ненависть и почти маниакальную амбициозность, которую ему часто удавалось скрывать. И за всем этим стояла одна цель — достигнуть некоторого уровня мировой славы.

— Приехали, сэр: Паддингтон.

Ну, почему Паддингтон? Почему не Эйстоп, или Виктория, или Ливерпуль-Стрит? Почему не любой другой вокзал? Возможно, так было нужно, потому что именно здесь он мог незаметно оставить в каком-нибудь укромном уголке свою греховную ношу. Она тяжелым грузом лежала в хозяйственной сумке, которую он плотно прижимал к себе, когда прошел через вращающиеся двери и завернул в мужской туалет. Там никого не было, и он заперся в самой дальней кабинке, что находилась напротив открытого писсуара. Здесь он поднял пластмассовое сиденье, встал на унитаз и поднял крышку фарфорового сливного бачка. Однако, заполненное водой пространство бачка показалось ему довольно мелким, и он стал думать, что же ему теперь делать, как вдруг застыл в ужасе, услышав, как в соседней кабинке кто-то закрыл дверь на защелку. Нужно было на что-то решаться. Он опустил руку в хозяйственную сумку и вытащил оттуда плоский пакет, завернутый в газету. Судя по размерам, пакет мог содержать в себе пару бутербродов. Не мешкая больше ни минуты, мужчина быстро засунул пакет в воду, и тот тут же опустился на дно бачка.

Когда он вышел, его тяжелая ноша почти не стала легче. Он прошел на платформу главной железнодорожной линии и бесцельно брел вдоль нее до тех пор, пока не увидел в дальнем конце платформы доски и строительные леса. Тогда он медленно, но целеустремленно направился туда, время от времени поднимая глаза к великолепному арочному металлическому своду, который простирался над его головой.

Подойдя ближе, он сразу заметил яму, наполовину заполненную строительным мусором и прочим хламом... Поблизости никого не было, кроме одинокого рабочего в оранжевой одежде, который был довольно далеко. Сделав неожиданное, резкое движение, он бросил сумку в яму, а потом не спеша пошел по направлению к турникету, где обычно проверяли билеты, и где сейчас абсолютно никого не было.

У него было огромное желание выпить теперь обжигающего горячего чаю и съесть намазанную маслом лепешку в прохладной комнате отдыха привокзальной гостиницы, но он не решился, боясь выдать себя. Его всего трясло, на лбу выступил холодный пот. Лучше было вернуться к себе и затаиться, вот тогда можно будет сказать себе, что то самое дело, которого он так страшился, теперь выполнено и что, возможно, он справился со своей задачей блестяще.

Перейдя через Пред-Стрит, он направился вниз, до конца Спринг-Стрит, и вскоре уже оказался в маленькой гостинице. Место за конторкой было пустым, он подошел к доске, снял с крючка свой ключ от комнаты номер 16 и поднялся по лестнице. Несмотря на то, что он жил в этой гостинице уже много дней, ему, как всегда, не сразу удалось открыть дверь. Он долго орудовал ключом в замочной скважине, наконец тот повернулся, и он вошел в маленькую, но аккуратно обставленную комнатку. Тут он снял свой пиджак, повесил его на спинку единственной кровати, вытер лоб чистым белым платком, который достал из старинного гардероба, и почувствовал огромное облегчение от того, что теперь ему уже ничто не угрожает в этом временном убежище. Библия Гедеона в темном переплете по-прежнему лежала на столике около кровати; окно, как он и оставил его, было слегка приоткрыто. За ним виднелась пожарная лестница, которая вела вниз, во двор гостиницы. Вэстерби с удовлетворением посмотрел на нее, как на возможный путь к отступлению. Обернувшись, он увидел, что дверь ванной комнаты тоже открыта, и он с удовольствием подумал о том, что чуть позже пойдет и примет холодный, освежающий душ.

Он прилег ненадолго на кровать, прямо поверх покрывала, пребывая в каком-то удивительном, приподнятом настроении. Он был горд тем, что не спасовал перед лицом опасности, и радовался тому, что все уже позади. Такое же состояние он испытывал когда-то в детстве, и ему было странно и жалко, что он смог пережить его снова только теперь, когда жизнь его была уже на исходе... Он закрыл глаза, и ему почти удалось направить свои мысли в нейтральное, безопасное русло...

Но не прошло и минуты, как он в панике подскочил на кровати. Прямо над ним кто-то стоял, и этот кто-то произнес: «Добрый день», — и ничего больше.

— Вы! Вы!

Не веря своим глазам, он смотрел перед собой в ужасе и изумлении, и если бы кто-то попытался определить, чего было больше, какая из этих эмоций преобладала, то, скорее, это было изумление. И в ту же минуту, несмотря на то, что он прямо-таки вжался в покрывало, упаковочный шпагат глубоко врезался в его шею, и вскоре его бессвязная речь и хрип начали становиться все тише и тише, пока не затихли совсем. Так умер Джордж Вэстерби, который еще недавно был ученым и старшим преподавателем Лонсдейл-колледжа Оксфордского университета.