Загадка Ватикана

ГЛАВА XIX,

— Это какой-то бред! — возмутился Караколли, отталкивая манускрипт.

— Но какой занятный! — бросил Сальва, пожевывая кончик незажженной сигары.

— Это — свободное переложение «Жизнеописания Гамалдона». Видно, что фальсификатор Кашанский с удовольствием работал над ним, — заметил Мореше.

— Если только каждая фраза не зашифрована, — предположил Сальва. — Когда я выполнял поручение МИДа, довелось мне слышать об одной рукописи романа, который в действительности представлял собой подробное описание советского военного порта. По здравом размышлении я прихожу к выводу о необходимости подключить специалистов по дешифровке.

— Увы! — вздохнул нунций. — Нельзя ли избежать в этом деле упоминания о Ватикане?

Адриен Сальва объяснил, что по роду деятельности секретные службы вовсе на склонны к саморекламе, и, следовательно, здесь нет риска разглашения тайны. И все же магистр Караколли настоял на необходимости проинформировать кардинала Бонини. Они заявились в кабинет его преосвященства в момент, когда разразилась гроза со всеми признаками жесточайшего муссона.

— Fervet opus[16], — изрек прелат, приоткрыв правый глаз.

Казалось, он только что вышел из глубокого сна, и Сальва обратил внимание, насколько он постарел за десять дней со времени последней встречи. Черты его львиного лица вытянулись. Голубые глаза поблекли, став почти белыми. Все в этом шестидесятилетнем гиганте свидетельствовало о безмерной усталости.

— Ваше преосвященство, — начал нунций, — два новых события вынуждают нас принять согласованные решения — не очень приятные, но крайне необходимые. Первое касается кончины профессора Стэндапа, которого, по уточненным данным, убили. Второе заключается в возникшей у нас уверенности, что «Жизнеописание» — манускрипт, предназначенный быть средством связи между агентами, работающими на Советский Союз. Наше решение — доверить документ специалистам для выяснения точного смысла послания, таящегося в тексте.

Кардинал Бонино вздохнул, потом, еле ворочая языком, произнес несколько почти неслышных слов, взятых из Вергилия, в которых угадывалась какая-то скрытая опасность:

— Latet anguis in herba[17].

Слова эти вызвали у отца Мореше неожиданную реакцию.

— Нет, не одна змея, ваше преосвященство. Клубок змей шевелится в Ватикане. И это угрожает верховному понтифику!

Кардинал, казалось, не слышал. Жестом он дал понять, что беседа окончена. Викарий, стоявший по правую руку, проводил визитеров в вестибюль и сказал им:

— Его преосвященство официально не дал своего согласия, но он поручил мне передать, что все, что будет вами сделано, получит его отеческое благословение.

— Он болен? — поинтересовался Сальва.

— Его преосвященство получил во время исповеди некоторые признания, поставившие его в затруднительное положение. Вам достаточно знать, что он благословляет вашу деятельность на благо церкви и его святейшества.

Дождь, сопровождаемый раскатами грома, от которого дрожали стекла секретариата, хлестал со страшной силой.

— С самого начала нашего расследования этот человек знал больше, чем каждый из нас, — заметил Мореше. — Потому-то он и прикрывается своей латынью. Он не хочет говорить. Мы должны были это понять.

— Только один клерк из Обрядовой конгрегации вздумал исповедоваться кардиналу, — добавил Сальва.

— О, какая чудовищная гипотеза, — простонал нунций. — Заговор замышляется в ближайшем окружении папы. Но с какой целью? Боже, с какой целью?

— Надо смотреть трезво, монсеньор… Москва с помощью кучки польских интегристов и еще кого-нибудь желает приостановить деятельность Иоанна Павла П. Готовится покушение, оно уже запрограммировано. Поэтому мне очень важно знать обо всех предстоящих зарубежных поездках папы, о ближайших выездах в Рим и особенно обо всех перемещениях, дату которых несчастный отец Строб мог сообщить своим корреспондентам до официального объявления. Вспомните: на следующей неделе — тайное совещание верховного понтифика и главного раввина Рима.

— Господи Иисусе! — вздохнул нунций. И перекрестился.

В этот момент удар грома сильнее других прокатился по коридору, в котором остановились наши герои, чтобы обменяться мнениями. Можно было подумать, что стихия решила внести мелодраматическую ноту в ход событий.

— Папе следует отменить эту встречу, — заявил Мореше.

— Уже невозможно, — возразил викарий. — Главный раввин усмотрит в этом позорное отступление. Секретариату и так с трудом удалось организовать это свидание.

— Телохранители предусмотрены? — спросил Сальва.

— В таких скромных выходах папу сопровождают только два-три советника и один швейцарский гвардеец в штатском, — ответил клерк.

— Предполагаю, что и у главного раввина не будет большой охраны. Так что момент для покушения благоприятный. Где находится дворец князя Ринальди да Понте?

Викарий отрицательно покачал головой.

— Сомневаюсь, что именитых гостей он примет в своем римском дворце. Только его преосвященство кардинал Катальди мог бы уточнить, где находится это место для тайных встреч. Видите ли, кроме его святейшества, лишь он в курсе деталей встречи. А я лично, будучи секретарем кардинала Бонино, не знаю ни даты, ни места.

— А вот отец Строб знал, — сказал нунций.

Викария оставили наедине с его думами. Добрый аббат был потрясен услышанным. Покуситься на жизнь его святейшества! Вообразимо ли это?

Когда дождь закончился, профессор Сальва доехал до своего отеля на такси. Ему совсем не хотелось бродить по Риму, как он это делал еще на прошлой неделе. Требовалось как можно быстрее созвониться со своим старым другом, сотрудником «Интеллидженс сервис» Сирилом Бетхемом, который оставался лучшим специалистом по Восточной Европе после трагической гибели Клауса Шварценберга. Специальные службы Италии и Франции были недостаточно гибкими, и им в любом случае не следовало доверять.

Но когда он вошел в свою комнату, то понял, что его надеждам не суждено было сбыться. Его уже опередила американская секретная служба в лице майора Джона Трудмена и лейтенанта Эмаса Блюменталя, с которыми он когда-то встречался при расследовании дела Кариатид и которые в этот час терпеливо дожидались его: один — растянувшись на его кровати, другой — сидя за его рабочим столом.

— Ну и как, — сразу же начал толстяк Трудмен, вставая с кровати, — ваша пробежка в Польшу хорошо прошла?

— Нормально, — ответил Сальва. — Что вам от меня надо?

— Совсем не много, профессор. Что это за история с манускриптом? И что, по-вашему, означает смерть профессора Стэндапа?

Адриен Сальва прикурил свою мексиканскую сигару, сразу наполнив комнату едким дымом, затем сел на край кровати, заскрипевшей под его тяжестью.

— Советские службы намереваются покончить с Иоанном Павлом II. Я уверен, что на него будет совершено покушение в следующую среду в 15 часов около одной из вилл князя Ринальди да Понте. Это все.

Блюменталь рассмеялся. Он знал методы Сальва и ценил их, но плохо представлял его в роли вольного стрелка.

— Почему нас не предупредили?

— Ватикан поручил мне найти один манускрипт и изучить его совместно со специалистами, а не заниматься расследованием предполагаемого убийства. И все же мне показалось, что, случайно узнав о готовящемся убийстве главы христианства, я должен этим заняться.

— Конечно-конечно, — одобрил Трудмен. — А мы, стало быть, обеспечим непосредственную защиту святого отца с согласия итальянских властей. Будьте спокойны, мой дорогой Сальва. Но что касается манускрипта — что он собой представляет?

— Господа, с сожалением напоминаю вам, что этот документ — собственность библиотеки Ватикана и, следовательно, святого престола. Я не имею права ни выносить его, ни даже говорить с вами о нем.

Блюменталь присвистнул.

— Через нашего агента, курирующего посольство Польши в Риме, мы знаем, что вы неоднократно встречались с графиней Кокошкой. А вам известно, что эта мадам сует свой носик во все дела и совести у нее не больше, чем у ее мужа, который, будучи послом, является, к сожалению, лицом неприкосновенным.

— Но заговор действительно существует, только я не уверен, что графиня Кокошка — один из его винтиков.

— Допустим. Но не находите ли вы странным, что профессора Стэндапа убили в Польше, тогда как ему полагалось переводить известный манускрипт вместе с вами?

— Вы опоздали к битве, майор Трудмен. Стэндап мертв. А вот верховный понтифик рискует последовать за ним, если не предотвратить покушения. Я открыл вам день и час. Проверьте место, обратившись к князю Ринальди да Понте. И позвольте мне поспать. Гроза вконец измотала меня.

Оба американских разведчика ушли без лишних вопросов. Они знали, что профессор слов на ветер не бросает. Но как только они вышли, Сальва позвонил домой Сирилу Бетхему, своему британскому другу, и, считая, что линия отеля прослушивается, сказал ему кое-что на условном языке. Бетхем перевел сказанное как срочный вызов в Рим и тотчас засобирался.

После чего Сальва заказал в номер пиццу и бутылку ламбруско. Было девять часов, когда он уснул. Однако его сразу разбудила одна мысль. Он сел на постели, подложив под спину подушку, вытер выступивший на лбу пот. Ему только что вспомнилось, что письмо из Ватикана с просьбой присоединиться к поискам «Жизнеописания» было подписано самим кардиналом Бонино. Значит, уже тогда этот человек знал о заговоре и под предлогом научных изысканий призвал на помощь. Что за тайну узнал он в исповедальне? Теперь Сальва стало понятно, почему прелат умышленно — гротескно на первый взгляд — отделывался латинскими изречениями. Делалось это не из оригинальности, а для того, чтобы дать ясно понять, что язык его опечатан. А что до его кажущейся усталости, то это не переутомление, а тоска. С самого начала он знал о грозящей папе опасности и никого не мог предупредить.

«Через три месяца уставшие торговцы статуэтками и хвалами в честь Артемиды сняли осаду с жилища епископа Варнавы. Воспользовавшись этим, Басофон, Теофил и попугай Гермоген ночью покинули дом, где они трудились совместно с Венерой, называвшей себя Софьей — мудростью, — о которой упоминалось в Ветхом Завете.

Впрочем, богиня не очень-то заботилась о продвижении работ. Она знала, что Басофон со своим умом и Варнава с платоновскими познаниями прекрасно справятся и без нее. Так что она обрадовалась, узнав, что Басофон решил покинуть Эфес и продолжить путь морем. Ведь надо было поскорее распространить такое замечательное учение среди жителей Фессалии, поскольку именно там желал Мессия использовать дар убеждения своего посланца.

Да будет известно, что после первой волны христианизации, апостолами которой были святой Перпер и Павел Без Меча, Фессалией вновь овладели Зевс и египетские мистерии. Причиной этого явились не только жестокие гонения со стороны губернатора Руфуса, но и крайне слабое представление о вере Христовой. Привычка греков философствовать стала почти порочной. Все было проникнуто духом Платона. Вера в героя, умершего, подобно рабу, на кресте, могла войти в людей лишь в метафизической оболочке. Гениальная идея Сильвестра, обработанная Варнавой, заключалась в том, чтобы представить Мессию неким Логосом, таким, каким определил его Филон Александрийский.

На корабле, увозившем их в Афины, Басофон и Теофил вспоминали сладкие мгновения, разделенные с богиней. Была ли она так же нежна с другими мужчинами после ее неудачного приключения с Адонисом? Днем они выстраивали философскую концепцию, способную привести в восхищение Фессалию; по ночам им не давали покоя плотско-мистические способности Венеры. Хотя они знали, что такое не может длиться вечно, в момент расставания будто осиротели.

Нет, Афродита не была такой ограниченной самкой, какой ее представляла людская молва. За ее несравненной красотой скрывалась истинная доброта. За мощным очарованием пряталось редкое интуитивное понимание духовности. Она была ни с кем не сравнимой женщиной: великодушной, щедрой и величественной — и в то же время матерью и супругой, сестрой и защитницей, любовницей и пророчицей. Когда они расставались, она говорила такие возвышенные слова, что слезы выступили на их глазах.

— Эпоха царствования Зевса завершена. Он не признается в этом, но время его ушло. Ночь навсегда накрывает мир, отмеченный нами. Но зато поскольку ваш Бог пожертвовал собой ради любви, народ будет ему благодарен. А раз он воскрес из мертвых, то унаследует культ посвящения в таинство Озириса. А я возрожусь в ином образе. Ибо духовная любовь есть основа веры, какой бы она ни была. Так что, друзья мои, пусть не огорчает вас наша разлука. С нее начинается рассвет обновления. Следите только, чтобы слишком ловкие жрецы не превратили живые истины в мертвые поучения, и опасайтесь непримиримости.

Она в последний раз расцеловала обоих молодых людей и удалилась в соседнюю комнату, чтобы втайне обратиться в богиню и исчезнуть. Когда Басофон, пожелав убедиться, что она ушла, вошел в ту комнату, то был приятно поражен: посреди комнаты стоял, словно штандарт, посох плотника Иосифа, который Венера оставила ему в качестве прощального подарка. Какая же радость — вернуть себе дар того, кто был его настоящим учителем на Небе! Да, действительно — посох был его, на изгибе ручки была вырезана его метка. Он с признательностью прижал посох к груди. Узнает ли он когда-нибудь, как удалось богине вернуть ему драгоценную вещь, о потере которой он сожалел сотни раз?

А было так: пока ее телесная оболочка жила в доме епископа, ее одухотворенная плоть прилетела к Аполлону и попросила его возвратить посох. Бог сказал ей, что подарок Иосифа был брошен в волны и отныне принадлежит божествам моря. Тогда Венера обратилась к ворчливому Нептуну. Тот с пренебрежением относился к прелестям этой женщины, по его мнению, слишком красивой, чтобы быть честной. Он всегда подозревал в ней подвох. Поэтому, увидев ее в своем морском дворце, он не на шутку забеспокоился.

— О, — недовольно пробурчал Нептун, — эту палку отдал мне Аполлон. Он честно выиграл ее у того самоуверенного сектанта, что мечтал превратить Фессалию во второй Иерусалим. А ты, безмозглая, хочешь вернуть это оружие такому смутьяну? Не думал, что я приючу в своем гнезде кукушку.

— Экселенц, — ответила Венера, — не знаю, откуда вас такие сведения. Они не точны, с вашего позволения. Если и правда, что молодой Басофон послан Христом, не вижу, чем он может вам навредить. Афины переполнены восточными сектами. В каждой есть египетские или персидские корни. Изида получает больше благовоний, чем Юнона или я. Если иудеям удастся через их Распятого заменить все эти варварские верования своей верой, нам будет легче найти в ней место и для себя.

— Как это? — удивился Нептун. — Говорят, что эти люди верят только в одного бога. А с нами что станет?

— Какой грек еще верит в нас? Чем отличаемся мы от пустых статуй? Мы эллинизируем слово Христа благодаря божественному Платону. Что останется иудейского в этой религии, когда она оценит Логос? Говорят, что сами римляне попытались исказить учение первых последователей назареянина. А те, верящие в конец света и снисхождение некоего небесного Иерусалима на Землю, начинают крепче вставать на ноги, возводя храмы своему Богу. Вместо того чтобы изгонять и пытать их, мы будем их превозносить. Сделаем из них греков и латинян. От сознания успеха они утратят свои души и падут под бременем своей славы.

— Не так уж глупо, — согласился Нептун. — Узнаю твою натуру. Чтобы удушить свои жертвы, женщины раскрывают им объятия и раздвигают ноги. Это хорошо известно.

— Оставьте свои нелепые шутки! — вскричала Венера. — Вы отдаете мне этот посох, а я гарантирую вам хорошее местечко в сердце христиан.

— Какое же?

— Вы бог животворной воды, той, которая течет, волнуется, взбухает, плещется. И именно в этой живой воде принимают крещение последователи назареянина. Растворитесь в той пригоршне воды, которую они льют на головы посвящаемых, и вы будете жить, пока жива будет их религия, — скрытно, разумеется. О, какой вы им сделаете подарок! Без вас распространение религии станет невозможным.

— Да уж лучше я осушу все моря и океаны! Пометаю литься дождю! Не станет больше воды на Земле!

— И не станет больше людей, не станет богов! Старый Нептун признал себя побежденным.

— Будь что будет! Придется растворяться и без ведома Христа крестить его паству.

— Совет мой заслуживает этого посоха…

Вот так Басофон и получил обратно подарок Иосифа-плотника. А на Небе, где ничто не ускользает от внимания, немало позабавились плутнями Венеры. И то правда: разве старые боги не должны поступить в услужение к новым?

Когда корабль причалил в Пирее, у сына Сабинеллы было такое чувство, будто он вернулся домой. А ведь Фессалию он покинул ребенком и никогда не был в Афинах. С волнением подумал он о матери, которая после многих душевных мук, должно быть, с любовью наблюдала за его благополучным прибытием. А что стало с его отцом, губернатором Марсионом с ожесточенным сердцем? Искупал ли он свои грехи в Аду? Басофон пожалел, что не подумал о нем, когда встретил Сатану. Может быть, с помощью какой-нибудь магии ему удалось выбраться из геенны?

Порт Пирея заполняла возбужденная толпа: в этот день прибывал из Рима проконсул Кай Гракус, посланный императором к губернатору. Любопытные толпились, чтобы хоть краем глаза взглянуть на него. Действительно, его уже обогнали лестные слухи: он обещал неизбежное снижение налогов благодаря льготе на портовые тарифы и десятину на городские ввозные пошлины. Поэтому трудно было добраться до Длинных стен, связывающих море со столицей.

— Ах, — не умолкал скрипучий голос попугая, — а еще утверждают, что Афины — город гармонии. Да это настоящий Капернаум! Решительно нет ничего лучше Александрии!

Когда они выходили из порта, их окликнул какой-то старик, сидевший на обломке стены. Длинная белая борода окаймляла лицо, дышавшее восхитительной безмятежностью. Если бы не висящие на нем лохмотья, его можно было принять за аристократа.

— Иноземцы, не входите в этот проклятый город!

— Почему он проклят? — спросил Теофил. — Афины и Рим — две жемчужины Земли.

Старик расхохотался, встал и подошел к путешественникам.

— Они оба прокляты, заражены политическим сбродом, философской гангреной и чумой религий. Вернись Платон, что подумал бы он об этих губернаторах-кровосмесителях, об этих тщеславных неучах, составляющих порочные законы, об этих жирных жрецах в одеждах с бубенчиками? Боги наших предков изгнаны персидскими магами, египетскими фиглярами и всякого рода ничтожествами, зазнайство которых сродни их неспособности. Когда-то наши храмы были открыты солнцу. Сегодня они смотрят в сточные канавы. Уродство и гримасничание заменили красоту. На первом месте — распутство и преступление.

— Это хорошо, — удовлетворенно сказал Басофон. — Это утверждает нас в нашей миссии. Слышал ли ты о Мессии, которого называют Логос?

— Логос — я знаю. Но кто такой Мессия?

— Пройдем в место поспокойнее, — предложил сын Сабинеллы, — и я объясню тебе, как мы сможем вознести Дух из пещер, где поработили его нечестивцы-безбожники.

Они отдалились от толкучки. Старик шагал бодро, остальные едва поспевали за ним. Наконец они остановились в тенистом дворике между двумя домами патрицианского вида. Там они уселись на краю фонтана, и Сильвестр начал:

— Логос, что значит Слово, лежит в основе всего сущего. Бог сказал: «Да будет свет», — и он появился; «Пусть будет мир», — и мир появился. Это созидательное слово и есть Логос.

— Допустим, — бросил старик.

— Логос покрылся плотью. Он стал человеком и спустился к нам. Этот воплощенный Логос мы и называем Мессией, что значит — помазанный на царство.

— Допустим, — повторил старик.

— Вот почему греки зовут его Христос, ибо имя это дается тому, кто, как Мессия, помазан елеем на царствование. А значит, Христос — другое имя платоновского Логоса.

— Все еще допускаю, — повторил старик, покачивая головой.

— А следовательно, это тот, кто сотворил Землю и Небо, кто лично пришел, чтобы искупить грехи человечества, или, если хотите поставить мир на место.

— Обширные притязания! — воскликнул старик. — А почему бы и нет? Я тоже не раз говорил себе, что этот Логос должен чем-нибудь быть полезен. Но ты, такой ученый, можешь ты мне доказать, что знание не пустое бахвальство? Если твой Логос способен навести порядок, он должен излечивать и болезни.

— Естественно, — уверенно ответил Басофон.

— Тогда пойдем со мной. Мой внук болен, и это мучает меня. Он не может ходить и говорить с тех пор, как упал на спину. Ни один врач не берется вылечить паралич, от которого мальчик страдает. Если тебе это удастся, я стану твоим ярым сторонником.

— Хе, хе, — занасмешничал попугай, перебирая лапками на плече Теофила. — Вот и загнали хвастуна в тупик.

Но Сильвестр уже шел за стариком. Так дошли они до предместья Афин».