Загадка Ватикана

ГЛАВА V,

«Собрались патриархи и решили отдать Басофона Самсону. Поняв, что их преподавание стало бесполезным, они втайне спрашивали себя, почему Мессия выбрал именно этого ершистого и невежливого мальчишку для борьбы с язычниками, тогда как есть немало других, гораздо лучше. Впрочем, оставался лишь один ангельский месяц до того, как юноша вернется на Землю. Басофон ликовал, увидев Самсона. Этот атлет показался ему намного здоровее ученых патриархов, которые за пять небесных месяцев довели его до изнеможения. Он уже начал кашлять. Самсон нашел, что у мальчика бледный вид и дряблые мускулы, и это требуется срочно поправлять. Он стал посвящать его в секреты античных военных игр племени Дан, которым сам научился в молодости.

Басофон отлично усвоил упражнения с палкой и мячом. Борьба и искусство падения вскоре перестали быть для него секретом. Его мускулатура крепла с каждым днем. Сабинелла с радостью наблюдала, как гармонично и без больших усилий развивается ее сын. Самсон, конечно же, был строгим учителем, но юноше даже нравилась эта строгость. По вечерам, набегавшись, напрыгавшись, испробовав все приемы борьбы, он возвращался к плотнику Иосифу и с такой же горячностью совершенствовался в искусстве работы с деревом. Заботило его лишь одно — как сравняться с обоими учителями. Но приближался момент, когда он должен будет покинуть Рай: шесть первых небесных месяцев почти истекли. Басофон пошел к Самсону, отдыхавшему в своем храме, и сказал ему:

— Все, чему ты меня обучил, принесет мне больше пользы, нежели уроки старцев. Жаль только, что я ни разу не смог одолеть тебя в борьбе. Чего мне не хватает? Мускулов?

— Нет, — ответил Самсон, — тебе бы стать назиром.

— Назиром? — удивленно воскликнул Басофон. — Что это такое?

— Это Божий дар, знамение, данное тебе и делающее тебя непобедимым борцом за правду.

— Дай мне этот дар! — потребовал юноша.

— Не могу. Только сам Бог может пожаловать его.

И Басофон, опечаленный, вернулся в свой перламутровый дворец, который вдруг показался ему уродливым. Неприятно резало слух журчание фонтанов. Сабинелла, увидев, в каком состоянии сын, спросила, в чем причина его огорчения. Он все ей рассказал.

— Пойди к доброму плотнику Иосифу. Может быть, он знает способ стать назиром…

Басофон покачал головой. Только патриархи могли посвятить его в эту тайну, но он так плохо с ними обращался, что вряд ли они его примут.

Всю последующую ночь юноша провел без сна. Ворочаясь на своем ложе, он размышлял, как бы сделать так, чтобы приблизиться к Богу и получить от него чудесный дар. Но хотя все и упоминали постоянно этого всемогущего владыку, никто так и не удостоился чести лицезреть его. Он витал в сферах намного выше Рая. Лишь Святой Дух и Мессия имели к Нему доступ. Проворочавшись до утра, Басофон решил попросить аудиенции у этих влиятельных лиц, чтобы они походатайствовали за него перед Всевышним.

В тот день Святой Дух совершал облет райских садов. Поговаривали, якобы демоны разного ранга проникли туда, чтобы шпионить в Святой обители. Мессия отправился встречать души жертв землетрясения в Антиохии, среди которых насчитывалось две сотни детей. Так что когда Басофон пришел к преддверию, привратник ответил, что Их Совершенства отсутствуют, но его с удовольствием примет святой Петр, если молодому человеку угодно будет немного подождать. И его попросили присесть на скамью, на которой уже сидела сотня просителей.

Ждать?! Это было не в характере Басофона. Он вернулся к привратнику и заявил, что, будучи единственным смертным в Раю, имеет право на некоторые поблажки.

— Эх, юноша, — сказал привратник, — как вы нетерпеливы! Вас вообще следует пропустить последним. Сидящие здесь — святые. А вы кто?

— Я Басофон, ученик Самсона, и, если вы тотчас же не доложите обо мне святому Петру, я не на шутку рассержусь.

Такого привратнику еще не доводилось слышать. Правда, он отвык от смертных, поскольку жил на Небе уже четыреста лет.

— Утихомирьтесь, друг мой, — сказал он, дабы успокоить разгорячившегося юношу. Почему вы так спешите встретиться со старшиной святых апостолов? Доверьтесь мне. Может быть, я смогу чем-либо помочь вам.

— Я хочу стать назиром, прежде чем вернусь к людям. Привратник чуть не задохнулся от изумления.

— Вы?

И он расхохотался, чем привел Басофона в неописуемую ярость. Схватив стол привратника, он с силой бросил его в стену, разбив на мелкие кусочки. Затем, вцепившись в несчастного старика, приподнял его и выкрикнул ему в лицо:

— Да! Почему бы и нет! Разве Фессалии не нужен спаситель?

Шум привлек внимание святых, ожидавших в приемной. Они бросились выручать привратника. Но Басофон в гневе раскидал их, так что не меньше десяти заступников остались лежать на полу, а затем вышел, хлопнув дверью.

Какой скандал! Никогда в Раю не происходило ничего подобного. Прошел слух, что Басофон — демон. Бедняжка Сабинелла была потрясена.

— Что ты наделал? Ты подвел Матерь Божью, которая просила за тебя, посодействовала, чтобы ты получил такое образование в Раю, какого не удостаивалось ни одно человеческое существо. А ты, усвоив лишь уроки Самсона, накинулся на привратника и безо всякой причины оскорбил святых. Что подумают о твоем поведении? Мне стыдно за твой поступок, я действительно считала, что ты будешь светочем Фессалии.

И она зарыдала, а Басофон, не зная, что ответить, ушел.

Слух о случившемся дошел до ушей Иисуса, когда он возвращался после встречи с жертвами землетрясения в Антиохии. Погибшие дети оставили на Земле неутешных в горе родителей, Мессия был опечален. Поэтому он не придал значения гневу Басофона, посчитав его недостойным внимания. Зато Параклет, вернувшись из райских садов, подумал, что этот молодой человек может быть одним из шпионов Сатаны, которых он искал, и отдал приказ бригаде ангелов из небесного воинства немедленно доставить к нему смутьяна.

Найти его не составило труда. Басофон бродил вблизи перламутрового дворца, кипя от гнева, к которому примешивалась горечь. Укоры матери ему казались несправедливыми. Разве не избрали его спасителем Фессалии? А раз так, почему не дают ему назир, с помощью которого он лучше справится со своей миссией? Его что, вознесли на Небо, чтобы он выслушивал нудные назидания патриархов? Разумеется, сам он не был праведником, но его довели до того, что он стал похож на бурлящий котел. Когда ангелы в шлемах и доспехах приблизились к нему, он приготовился защищаться. Однако узнав, что Святой Дух приглашает его к себе, успокоился и даже обрадовался. Разве не желал он сам встречи с Ним? Дух Святой прилетел в свой дворец, где обычно принимал незначительные души. Он не гнушался выслушивать жалобы и просьбы даже самых ничтожных душ, населявших Небо, и, дабы не напугать их, принимал различные обличья, далекие от его всесилия. Отметим, что образ голубя, приписываемый ему смертными, совсем не соответствовал его сану. Святой Дух предпочитал образ императора на троне. Но ему не удавалось смягчить исходящее от него свечение, так что приходилось помещать перед собой ширму, дабы защитить глаза просителей.

Приведенный в зал для аудиенций воинствующими ангелами, Басофон первым делом увидел эту ширму. А так как его попросили преклонить колени, он резонно задал себе вопрос: чего ради делать это перед каким-то предметом мебели?

— И мне приседать перед паршивой перегородкой! — вскричал он.

— За ней находится Господь Святой Дух, — смущенно пояснил начальник отряда.

— Так пусть он явится! — отважно воскликнул юноша.

Ясновидящий Святой Дух сразу узнал будущего светоча Фессалии и успокоился: тот явно не был шпионом Сатаны. Зато наглость мальчишки его немало позабавила. И решил он преподать ему урок. Надувшись немного, Святой Дух испустил из груди ветер, опрокинувший ширму, и тотчас явился во всем своем сиянии. Ангелы вскрикнули от почтительного ужаса, прикрыли лица и пали ниц. Басофон же, ослепленный, потеряв равновесие, попытался удержаться на ногах, ухватившись за крыло одного ангела, но упал на спину в нелепой позе, не в силах подняться.

— Принявший святое крещение и нареченный Сильвестром, — произнес Божественный голос, — ты разве не знаешь, кто я? Говори, я слушаю.

Басофон, прижатый к полу, барахтался, как опрокинутый майский жук. Он ничего не видел. Веки его были обожжены. И вот в таком жалком положении он крикнул:

— Милосердно ли использовать так свою силу? Святой Дух засмеялся:

— Вообще-то ты прав. Давай, вставай, но повернись ко мне спиной. Иначе с тобой произойдет нечто худшее.

Юноша с трудом встал на ноги, остерегаясь смотреть в сторону голоса.

— Ну, в чем дело? — спросил Дух. — Мне сказали, что ты совсем не ценишь уроков ученых патриархов, а предпочитаешь силу Самсона и рубанок почтеннейшего Иосифа. Между прочим, я согласен, что физические упражнения пригодятся тебе на Земле больше, чем богословские рассуждения, несмотря на всю их полезность. Дело в том, что внизу не все идет гладко. Некий Бар Кохба объявил себя мессией Израиля вместо Иисуса, и иудеи верят ему. Они бунтуют против Рима. Сильвестр, тебе предстоит распутать этот клубок, который с каждым днем запутывается все больше.

— Как вам угодно, — ответил Басофон, — но не лучше ли сначала вернуть мне зрение и залечить веки?

— О, конечно, — спохватился Святой Дух и тотчас вылечил юношу. Потом он добавил: — Ты хотел встречи со мной, не так ли? По какой причине?

— Вам это известно, вы знаете все… — проговорил Басофон, настроение которого не улучшилось.

— И все же говори…

— Тщетно я развиваю мускулы, мне никак не удается одолеть Самсона. Мне нужно стать назиром. И кажется, только Бог Отец может наделить меня таким даром. Я хотел бы попросить вас походатайствовать перед Ним…

— Дорогой мой, никто не может быть назиром, не совершив больших дел. А что ты сделал? Будь разумен. Твое нетерпение проистекает от твоей молодости. Она нам еще принесет пользу, но подумай сам: иногда чрезмерная благодать становится невыносимым бременем…

Басофон заупрямился и повысил голос:

— Хочу быть назиром!

Не дождавшись ответа и видя, что ангелы уходят, бренча своими доспехами, он обернулся: Святой Дух исчез. И тут кровь бросилась Басофону в голову, безумная ярость обуяла его. Ангелы были поражены: они не привыкли к такому детскому упрямству смертных».

Когда профессор Стэндап умолк, кардинал Бонино, президент Священной обрядовой конгрегации, глубоко вздохнул. Вероятно, ожидалось, что он выскажется первым, поэтому все смотрели на него. Но он тоже молчал. Его преосвященство лишь высокомерно оглядел сидящих вокруг стола. Магистр Караколли решился нарушить молчание, становившееся тягостным:

— Разумеется, это всего лишь легенда. Гм-м… я хочу сказать, что театральное Средневековье, например, отличается фарсами. В этом же тексте так замечательно, с такой легкостью переведенном нашим милейшим другом…

— Текст этот отвратителен! — сухо прервал его каноник Тортелли и повернулся к кардиналу, ища его одобрения.

— Я признаю, — продолжил нунций, — что в показе образов Христа, Всевышнего и Святого Духа есть нечто легкомысленное. Но такова была народная традиция.

— «Народная молва…» — процитировал Вергилия кардинал.

— Да, но Христос и Святой Дух здесь отделены от Бога Отца, — едко заметил каноник. — Троица составляет одно целое. Она неразделима!

— И все же, — возразил нунций, — они действуют раздельно. Христос перевоплотился. Ни Отец, ни Дух не сделали этого. Святой Дух снизошел на апостолов в виде языков пламени. Ни Отец, ни Христос этого не сделали. Что касается Бога Отца, то именно он сотворил мир.

— Не сказано ли, что в этом участвовали Слово и Дух Святой?

— «Дух дышит где хочет…» — проговорил на латинском кардинал.

Каноник озадаченно посмотрел на него: ведь в «Вульгате» говорится: «Дух делает что хочет…» Но сейчас было не до философских споров, так что он предпочел пропустить слова кардинала мимо ушей и начать наступление с другого фланга:

— Монсеньеры и вы, господа, да позволено мне будет заклеймить другие неправдоподобия, которых достаточно, чтобы осудить «Житие». Я записал их. Во-первых, допуская, что живой человек может вознестись на Небо, как представляют язычники, кажется совершенно невероятным, что он, удостоившись такой неслыханной милости, ничего не вынес из чудесных уроков. К тому же этот Басофон, не преуспев в теологических науках, насмехается над именитыми учителями, предпочитая физические упражнения Самсона. Абсурд! Вообразите себе святых, по утрам занимающихся гимнастикой! Нелепо! Непристойно!

— Данте, ведомый Беатриче, живым взошел на Небо, — лукаво заметил Адриен Сальва.

Каноник пожал плечами, не сочтя нужным ответить на столь коварный выпад, выходящий за пределы приличия, и продолжил:

— А этот дар назира! Что еще за выдумка? В Ветхом Завете назир связан с обетом, данным Богу. Назират обязывал человека к воздержанию и, дабы все знали об этом, требовал никогда не стричь волосы… Самсон, к примеру… Самуил, опять же… нигде в Писании не говорится, что назират влияет на боевые подвиги.

— Поэтическая вольность… — не очень уверенно возразил нунций Караколли, которого начинала раздражать сварливость каноника. — Мы имеем дело с легендой, а не с теологическим трактатом.

— Вольность! — возмутился Тортелли. — Вольность! Вот так в наше время и впадают в атеизм. Повсюду царит разнузданное воображение. И вы считаете это поэзией?

Кардинал положил руку в красной перчатке на плечо каноника, чтобы успокоить его, и произнес по-латыни:

— «Придите в себя…»

Затем, прикрыв глаза, он, казалось, полностью отключился от происходящего. Однако легкий блеск глаз За приспущенными веками предупреждал, что внутренне кардинал был настороже.

Взял слово профессор Сальва.

— Дорогие коллеги, не стану пока углубляться в содержание легенды. Напомню только, что нам известно о существовании текста, единственного в своем роде, который никогда-никогда не подвергался переписке. И это в XI веке! Столетием позже Венсан де Бове вскользь упоминает о нем в «Зеркале истории». Напоминаю: «Утерянная история Сильвестра, языческое имя которого было Басофон». И ничего более, кроме известной фразы Родриго де Серето в его сборнике легенд: «Этого Сильвестра не надо путать с Басофоном…» В действительности Родриго имеет в виду папу Сильвестра, сражавшегося с арийцами и умершего в Риме в 335 году. И тем не менее можно спросить себя, по какой такой странной причине он приводит имя Басофона, тогда как, согласно «Житию», последний родился на двести лет раньше. Одним словом, вернемся к XI веку, времени написания нашего «Жизнеописания». А точно ли то был XI век? — Безо всякого сомнения, — ответил профессор Стэндап. — Особенности написания характерны для этой эпохи. Что касается языка, то это латинский, перемешанный с кельтскими словами. Он архаичен и в то же время софистичен, что позволяет думать о длительном устном распространении легенды, прежде чем нашелся писец, записавший ее с сохранением некоторых народных оборотов речи. А мы знаем, что все страсти и жизнеописания греческого и латинского происхождения никогда не появлялись позже X века. Отдельные следы, правда, можно обнаружить в VIII веке, не раньше. Первые греческие и латинские манускрипты жизнеописаний датируются 930—935 годами, так же как и амплификация Симона Метафраста, глосса Никетаса Пафлагонянина, поэма о Флодоарде и многочисленные коптские, древнесирийские и англосаксонские версии, которые все вертятся вокруг легенды о Сильвестре-Басофоне, но никогда не упоминают его имени и не затрагивают сути сюжета.

— Рассуждая по аналогии, — уточнил нунций, — во всех этих манускриптах время от времени появляется тень Басофона, но никак не его личность.

— Дело в том, — предположил Сальва, — что Басофон олицетворяет собой варвара. Его имя мелькает в манускриптах, потому что он, как говорится, стоит у порога и в любой момент может обрушиться на цивилизацию. Похоже, в этой легенде мы сталкиваемся с двумя противоположностями: христианизация варвара, хотя и преждевременная, и в то же время использование варвара для распространения Благой Вести.

— Короче говоря, — заключил Стэндап, — Басофон есть сын язычника Марсиона и христианки Сабинеллы. И в нем постоянно борются две силы.

— «Подобное лечат подобным…» — произнес по-латыни кардинал, открыв левый глаз, почему-то напомнивший стеклянный шарик.

— А не послушать ли нам продолжение перевода? — предложил Сальва. — Мне кажется, сюжет становится захватывающим.

— Захватывающим!.. — чуть не ругнулся каноник. — В какую же ловушку мы попали!

И тем не менее он включил свой магнитофон, издавший подозрительное скрипение, словно старенький аппарат, записавший в прошлом немало благочестивых слов, тоже опасался худшего. Адриен подумал: «Не существует абсолютных знаний. А через этот пробел мы придем к истине».