Второе. В ходе войны фронт приближается к городу. И при неудачах на фронте, если противник вышел на подступы к городу — разгромленные и отступающие войска неминуемо вливаются в состав гарнизона, усиляя его пуще прежнего. Немцы на голубом глазу во многих источниках пишут, что в Бреслау было 2 танка Королевский Тигр и десяток штугов. Но на фото со СПАМа в Бреслау отлично видна «Пантера», «Мардер» — на нем позируют наши офицеры и на заднем плане — штуг. Да и в итоге сдачи города в трофеи попало несколько десятков танков разной степени побитости и исправности. Понятно, что отступающие привели с собой уцелевшую технику, но формально они не относятся к гарнизону, значит — зачем их считать? То, что они воюют — и воюют зачастую получше гарнизонных крыс остается за скобками, речь-то ведь о гарнизоне, да?

Уже писал, что польский идиотский план «Буря» — по захвату польских городов Армией Краевой под носом у наступающих москалей провалился именно потому, что с гарнизонными служивыми поляки бы справились, ан вот на отступивших с фронта войсках сломали себе зубы и в Вильнюсе и в Люблине и тем более в Варшаве. Еще и по этой причине рассусоливать на тему где какой был гарнизон — не очень разумно. Зачастую гарнизон был самой слабосильной составляющей в общем массиве защитников города.


Третье: немецкие счетоводы полностью игнорируют ополченческие формирования, вслед на германцами тем же занимаются и наши ихсперды. Гитлер был уверен, что фольксштурм — это 5 миллионов дополнительных защитников Рейха из числа не подлежащих к призыву по возрасту и здоровью. Наши объективисты вслед за немецкими и английскими пускателями тумана наводят тень на плетень совсем лихо.

Цифры фольксштурма в тотальной мобилизации, когда по немецким воспоминаниям судя, гребли всех подряд, получаются такими убогими, что непонятно — как это наши, громя немцев уже с конца 1944 года ввели словечко «тотальники» — то есть призванные по тотальной мобилизации? И встречались эти фолькштурмисты нашим все время и везде.

Напомню, что в конце войны гребли под ружье в Рейхе от 14 до 70 летнего возраста. И не только гребли — многие патриотично настроенные немцы — сами рвались, было стыдно отсиживаться в час, когда Рейх и Фюрер в опасности!!! Потому искренне удивился, например, увидев в серьезном вроде издании информацию, что в обороне столицы Германии участвовало 1215 гитлерюгендовцев. В двухмиллионном городе получается мужеска пола подростков от 14 до 17 лет — 1215? Серьезно? Даже при самом общем подсчете вытанцовывается, что в Берлине гитлерюгендовцев было в таком возрасте не меньше 55 тысяч. Чем они занимались в условиях тотальной — еще раз повторяю — тотальной, то есть всеобщей, всеобъемлющей — мобилизации всех ресурсов Рейха? Так вот про Бреслау немцы пишут, что там все подростки приняли участие в обороне. Но опять же скромно умалчивают — а сколько это в тысячах?


Четвертое. Стоит напомнить, что перечисление всяких там дивизий и полков и батальонов — тоже представления не дает внятного. Численность воинских частей колеблется очень сильно от штата. И немцы, перечисляя все наши части, принявшие участие в осаде Бреслау, ловко считают по-максимуму штатного расписания набирая 150 тысяч злых азиатов. При том, что по списочному составу эти весьма потрепанные полки и дивизии имели — сюрпрайз — 58 тысяч человек. и вытанцовывается странное — осаждавших в лучшем случае было сопоставимо с обороняющимися, а скорее — и поменьше, если учесть, что ряд частей убыл на берлинское направление. Но немцев это не смущает — тут они считают русских с большим походом, тут они своих вообще не считают, тут селедку заворачивают!

При этом мило упускается важный момент. На начало осады немецкие источники признают наличие 40–45 тысяч защитников города. Признают потерю военнослужащих 7 тысяч убитыми и сколько — то (не меньше 6) тысяч эвакуированных авиацией раненых. В плен к исходу 8 мая сдались 40 845 (по другим источникам 44 848) человек. При том, что подростков и стариков из фольксштурма и гитлерюгенда наши отпускали по домам — лечить и кормить пленных — это серьезная и тяжелая нагрузка. Вот и считай — сколько было защитников, если потери гражданского населения, куда уходят все погибшие фольксштурмисты — от 10 до 80 тысяч по немецким источникам.

К слову — вспомнилось, что подростков и стариков выгоняли ко всем чертям и американцы, чтоб не кормить эту шушеру зря. И известный немецкий танкист Кариус, попав в плен, выдал себя за гитлерюгендовца, в связи с чем его пинками из лагеря американцы и выперли. Кариус был щуплый и низкорослый, так что ошибиться было не сложно. Пример этот хорош дважды — как подтверждение того, что число пленных не отражает всех защитников Рейха, а только нормальных вояк и — неожиданно для меня — странным образом сошлось то, что рассказывали сумевшие залезть в танк «Тигр» знакомые и воспоминания Кариуса.

А именно то, что показалось моим современникам, что в «Тигре» в отличие от того же «Шермана» удивительно тесно и некомфортно. Вытанцовывается такой вывод, что экипажи в танки «Тигр» набирались из тщедушных плюгавцев, чем Кариус служит подтверждением. И сразу рушится вбитый с детства образ громадного тяжелого танка «Тигр», набитого двухметровым экипажем. Не влезли бы туда рослые арийцы. И то сказать — по габаритам «Тигр» не шибко больше нашего КВ — за счет чего делать толстую броню — да вот за счет внутреннего пространства. И тут же становится интересно — как плюгавый экипаж мог ворочать тяжеленные детали при ремонте. И становится понятно — почему «Тигр» был неремонтоспособен в поле без серьезных ремонтных машин. Отчего эти танки и бросали после поломок.)

(И тут сразу вспоминаются слова нашей бравой танкистки Бондарь, которая воевала командиром танка Т-34. К ней постоянно обращались девчонки, просились в экипаж, даже и некоторое начальство делало попытки создать «чисто женский коллектив Т-34» для прославления и описания в газетах.

Героиня всем им давала отлуп, внятно и доходчиво объясняя, что наличие ее одной — уже экипаж ослабило, потому как женщины все же слабее физически мужчин. А если в экипаже будет две и больше девушек, то в случае срочного ремонта такая команда не сможет ворочать тяжелые детали и потому не сможет ни гусеницу натянуть без посторонней помощи, ни каток поменять, а это зачастую делается мужиками прямо на поле боя, под огнем и даже где-то рутинное дело.

И потому если вместо мужчин будут девушки, то они танк не починят и его либо придется бросить, либо их просто и бесславно перестреляют немцы. Девушки и начальство понимали ее правильно. И тут напрашивается параллель между изящными девушками и тщедушными немецкими «тигристами» которым и детальки достались потяжелее.)


Пятое. При всем этом у советских, которые как бы по прививаемому нам мнению и в подметки не годятся немецким счетоводам — данные куда точнее и легче проверяются. Погибших, в условиях карточной системы, проще простого пересчитать по разнице в выданных карточках. Просто прикинув на сколько тонн того же хлеба в этом месяце пришлось выдавать меньше.

Число умерших от блокады в Ленинграде именно так и подсчитано — по разнице выдаваемых продовольственных пайков перед блокадой и после нее, минус эвакуированные и призванные в армию. Достаточно точно подсчитана численность ополченцев. И казалось бы — в том же Дрездене достаточно просто прикинуть, сколько из тех, кто получал паек до бомбежек получило паек после. Еще раз — когда все население живет по карточкам — учет точен и ясен. Тут не воздушные победы Хартманнов — все строго документировано и подтверждается материальными запасами. Ан нет, ни тогда, ни сейчас немцы не посчитали свои жертвы, а проамериканская комиссия не так давно тупо сочла количество похороненных — по полицейским рапортам того времени. Никто, получается не сгорел в дотла выгоревшем центре города, где плавился кирпич и сталь. Никто не уплыл по реке, когда американцы расстреливали толпы дрезденцев, спасающихся на берегу и в воде Эльбы от лютого огня. Вот полиция захоронила 25 тысяч трупов — их и посчитаем. Мудро, особенно на фоне того, как считают якобы потери от советских — на том же Густлоффе мифических детей уже 9000 оказывается. И никаких документов для этого немцам не надо


Шестое. Наконец о самой важной фишке немецких (и прочих) фальсификаторов. Они постоянно дают не точные данные, не приблизительные — а строго отрывочные. По ним судить о цифрах совершенно невозможно. Еще и впечатление сиротское получается. когда тщательно выпячивается какая-нибудь особо убогая деталь.

Уже писал о том, что как речь заходит о перечислении сил, то начинается раздувание сил советских и преуменьшение сил немецких. Образно говоря, если бы описывался поединок советского и немецкого боксера, то типовым было бы то, что советский весил на 300 килограмм больше, у него было 6 рук и на помощь ему прискакали на ринг аж тридцать жидомонголов. Конных. На гусеницах!

А вот немецкий боксер весил всего 30 килограмм, у него был один глаз, три пальца на левой руке и тщательнейшим образом описанный нос. Судя по тому, что в третьем раунде он героически отступил с ринга ползком на бровях — ряд историков полагает, что брови тоже были у него. При этом он успел нокаутировать сто жидомонголов!

Для лиц, плохо понимающих в военном деле этого достаточно, чтобы восторгаться героическим немецким боксером. Ведь так тщательно описан нос и его три пальца! У немцев ведь все точно!!!

На деле это называется отрывочной и неполной информацией, смешанной с пропагандистскими враками — когда у русских всегда и везде необозримые ресурсы и подкрепления миллионные, а немцы, ведя мобилизацию тотального типа в городе — миллионнике никак не могут призывать дополнительно к учтенным на момент описания их сил на начало боев граждан. Вот был гарнизон 40 тысяч — и усе!

А остальной миллион жителей ваньку валял. То, что при мобилизации есть очередность и призывают до последнего момента — это знатокам неведомо. И старательные описания какого-то батальона и какой-то роты позволяют создать у читателя ошибочное впечатление — что кроме этого батальона и роты больше и защитников не было. Я уже не говорю о том, что через одну роту могут пройти тысячи солдат — если эту роту будут истреблять раз за разом и пополнять тут же, что вполне возможно в осажденном большом городе — лишнего мяса там много, до определенного предела.

При этом очень характерны утверждения наших исхпердов, что в осажденном Ленинграде мобилизовывали сотни тысяч на убой (когда говорят, к примеру, что на Невском пятачке убито более 200 тысяч красноармейцев) — а вот ни в Бреслау, ни в Берлине, ни вообще в Рейхе никак мобилизовать сотни тысяч было невозможно. Ведь у немцев так тщательно описана рота Бугенгагена и батальон Фикенмуттера, что ну как можно усомниться???


Седьмое. Пора закончить уже разговор про арифметику, с которой не в ладах ни гитлеровские прихвостни, ни наши ихсперды, еще одной задачкой. Той самой, по типу «Когда Серый волк доберется до бабушки, если в час он проходит 5 километров, а бабушка живет в 10?»

Разбираясь с советским блицкригом 1945 года, когда наши войска проходили в день по 25 километров, невзирая на напряжение всех немецких сил и на созданные рубежи обороны, поневоле начинаешь смотреть — а что было у немцев в 1941 году. когда — по признанию целой кучи ихспердов — германский Рейх блистал военными успехами.

Создается странное впечатление — немцы в 1941 году успешно проигрывали войну, заваливая свой блицкриг, а наши в 1945 году — наоборот блицкригом войну выигрывали.

И, как часто это бывает — возникает резкий когнитивный диссонанс. Нам так много говорили о том, что немцы были невероятно умными гениями, а совки — тупыми уродами, что это уже прописано в подкорке. Начинаешь разбираться — и никак не вытанцовывается подтверждение этого более, чем спорного постулата.

Даже разбираясь с планом «Барбаросса» офигеваешь с первой же минуты. Просто поглядев в Яндекс-картах — чего должны были добиться германцы в сжатые сроки.

Известно, что немцы должны были дойти до линии А-А (Архангельск-Астрахань) до холодов. Так и не смог найти внятное определение сроков этой победы — дается от 3 до 5 месяцев, как точно — не могу сказать.

Померяли с Дзиньштейном расстояния. От границы до этой линии АА немцам надо по прямой пройти порядка 1800 километров, по современным дорогам если ехать — сразу становится 2300, а фронт наступления — 2100 километров. Полагаю, что по дорожной сетке того времени и поболе выйдет. И значит немцам в день нужно проходить по СССР около 20 км. постоянно. При том, что такой темп наступления у них раньше не практиковался сколько-нибудь успешно долгое время.

И тут вылезает странное.

В развитие плана «Барбаросса» главнокомандующий сухопутных войск 31 января 1941 года подписал директиву по сосредоточению войск.

На восьмые сутки немецкие войска должны были выйти на рубеж Каунас, Барановичи, Львов, Могилев-Подольский. На двадцатые сутки войны они должны были захватить территорию и достигнуть рубежа: Днепр (до района южнее Киева), Мозырь, Рогачев, Орша, Витебск, Великие Луки, южнее Пскова, южнее Пярну.

После этого следовала пауза продолжительностью двадцать дней, во время которой предполагалось сосредоточить и перегруппировать соединения, дать отдых войскам и подготовить новую базу снабжения. На сороковой день войны должна была начаться вторая фаза наступления. В ходе её намечалось захватить Москву, Ленинград и Донбасс.

Особое значение придавалось захвату Москвы: «Захват этого города означает как в политическом, так и в экономическом отношениях решающий успех, не говоря уже о том, что русские лишатся важнейшего железнодорожного узла».(с)

Это вот как понимать — после 20 дней наступления, захватив приграничную полосу километров всего в 500, вермахт встает на 20 дней? Это зачем? С какой стати? Понятно, что надо бы перегруппироваться, пополнить технику и личный состав и так далее. Но такой перерыв позволит и противнику опомниться, собраться, мобилизовать силы. Москва, Ленинград, Харьков — крупнейшие промышленные центры — не взяты. За 20 дней Советы и с Дальнего Востока армию привезут!

Эффект внезапного нападения будет утерян, инициатива в боевых действиях — тоже. А впереди — еще полторы тысячи километров и надо будет поспешать до морозов. а они уже в начале ноября, ага.

Хотя по «Барбароссе» попадалось, что за пару месяцев должны были достичь этой самой АА. А это каждый день на фронте в 2100 километров надо проходить не менее, чем по 30 км. Такой скорости даже во Франции не было. И дальность не французская и дороги тут иные. То есть получается при таком раскладе только два варианта.

Либо немцы полные идиоты вообще. Но прежние планы они все же выполняли.

Либо они всерьез рассчитывали на какое-то явление в ходе этих 20 дней простоя, которое кардинально изменит обстановку в СССР. Причем так изменит, что война превратится в туристическую прогулку. С полным прекращением сопротивления в СССР. И тут вариантов совсем нет — только смена руководства СССР. Тогда вермахту лучше постоять, подождать, пока русские сами себе сделают харакири. И я даже не буду говорить о том, что до того те же верховные поляки удрали из своей страны и во Франции основной разгром пошел после слива руководства.

Я просто напомню, что поражение Российской Империи в первой мировой войне было не на фронте, а в столице. Когда царя скинули отнюдь не большевики, а генералы и прочая илита. К слову — у самих немцев было ровно то же, они проиграли не из-за военного поражения в Первой Мировой. В такой ситуации план становится понятен и в принципе повторяет действия немцев после Февральской революции. И да, более чем странные действия наших военачальников в первый год войны более чем подозрительны. На это по привычке мало обращается внимания, но и тот же Павлов и тот же Кирпонос и тот же Лукин — вызывают вопросы своими действиями.

Просто на минутку напомню — немцы в окружении дрались упорно, управляемость не теряли и сдавались только по исчерпании всех возможностей для обороны. Вспомним того же Паулюса и его 6 армию.

Сравниваем с нашими частями в той же ситуации в 1941 году — начальство тут же бросает все, отдает приказ — спасайся кто может и вполне себе еще боеспособные соединения вмиг превращаются в разрозненную толпу одиночек, которыми никто не руководит. Есть оружие, снаряды, продовольствие — но нет командования. И получается стадо львов под руководством барана. И даже хуже — вообще без руководства. Только ли это глупость, наивность и прочее — или все несколько сложнее — я не берусь судить. Но подозрения возникают сильные. Пока внятных объяснений — почему те же гитлеровцы после самого лютого разгрома продолжали действовать организованно в отличие от наших невинно репрессированных — я не видел.

Причем таких страдальцев было много.

И понять не могу, почему тот же комдив Кирпичников, обнаружив, что выборгское шоссе оседлал финский десант силами до полка и без тяжелого вооружения вместо того, чтобы своей полнокровной дивизией с артиллерией и бронетехникой размазать этот десант и восстановить пути сообщения с тылом, гонит свою дивизию панически отступать в обход по редким и узким проселочным лесным карельским дорогам, где мосты телегу с трудом выдерживают что совершенно без военного воздействия приводит к потере всей матчасти и ликвидации этой дивизии без боев. Потом из наших же орудий нашими же боеприпасами финны воевали с нами. С чего такой пацифизм командиров? Причем далеко не всех. У нас были и нормальные. Они и победили.

И к слову — для того, чтобы подумать — а почему в реальности немцы, выполняя план «Барбаросса» не устроили через 20 дней боев перерыв на 20 дней, как предписывалось? Может быть именно из-за того, что не произошло некоего ключевого события?


Поппендика удивляло, что по всем приметам, которые опытом нарабатывает матерый солдат, начальство определенно ждало врага с севера. Сам он был уверен, что тут русские не полезут, но держал свое мнение при себе, надувал щеки, пучил глаза и выражал неустрашимую готовность встретить врага грудью. Но внутренне — удивлялся, не раз усмехаясь в душе своей нынешней такой почти швабской недоверчивости к командованию.

Два внешних обвода обороны города (первый в 30 километрах, другой в 10) уже были разгромлены, красные подошли вплотную к окраинам города. Теперь, когда стало ясно, что Бреслау окружен, можно было ждать штурма. И, как находившимся на направлении ожидаемого удара Поппендику и другим командам по соседству улучшили питание и снабжение. И старшина выжал из этой ситуации все, что можно, тем более — было что выжимать.

Много лет в Силезии, или как ее называли «имперской кладовой», создавались колоссальные склады. Отсюда шло снабжение Восточного фронта. И безопасное «бомбоубежище Германии», теперь, когда началась осада, имело огромные запасы всего необходимого, особенно — продовольствия. Запасы были так велики, что зачастую командование даже и не знало, что хранится в подземных хранилищах и заводских ангарах. Спешно проводилась инвентаризация имеющегося, для чего привлекались военные специалисты.

Нередко выяснялось, что в этих сокровищницах Али-Бабы совершенно неожиданные находки. Так нашли две тысячи новеньких пулеметов МГ-42, в которых не хватало одной детальки. Попытки ее сделать на заводах не увенчались успехом. Потому мертвое железо использовали для создания фиктивных огневых точек. «Жилистый хомяк», однако, больше обращал внимание на склады со жратвой. Особенно — деликатесной. Имеющиеся там миллионы куриных яиц и десятки тысяч замороженных кроличьих тушек манили его и он всеми правдами и неправдами, добывал для команды разные вкусности. Лейтенант заметил, что после омлетов и яичниц его дыра в ляжке наконец-то затянулась!

— Тебя впору прозвать «Хитрым Лисом, находящим все курятники»! — заметил поощрительно приятелю командир участка обороны, тот в ответ гордо ухмыльнулся. И вот такая незадача — гауптфельдфебель выбыл из игры и непонятно, когда он сможет придти в себя. А еще чуял Поппендик, что скоро начнется. И потому постарался последние спокойные дни, словно мальчишка малолетний — побольше покататься на трамваях и походить по городу, который теперь производил странное впечатление — вроде еще живой, почти мирный, совершенно целый, но задницей своей чуткой лейтенант ощущал — все это скоро кончится.

Поводов поболтаться по городу было много, родная бюрократия с запутанным документооборотом и многоначалием позволяла из пустякового дела раздуть беготню по кабинетам на целый день. По кабинетам, расположенным в разных зданиях разных районов города. Из 10 городских трамвайных маршрутов осталось для гражданских 3, зато военные проложили новые — между своими учреждениями и это позволяло легкомысленному лейтенанту совершенно официально целыми днями развлекаться таким детским образом. Со стороны может и смешно, когда берлинец находит упоительное наслаждение, катаясь в трамвае, словно сельский житель, что впервые в город приехал. Но достаточно побыть недолго на фронте, чтобы радоваться такой поездке, хотя штатские шляпы этого не поймут, да и черт с ними!

Это очень разные вещи — вольготно сидеть на широкой удобной скамейке и любоваться в окошко лепниной фасадов и вывесками (и красивыми девушками, но — тсс!), или корячиться в промерзшей броне из которой видны клочки рваной земли и задымленного неба!

А еще прекрасно понимал битый вояка, что измененные маршруты позволяли перебрасывать трамваями войска на угрожаемые участки, совершая быстрый маневр силами и средствами. тут в городе хватало путей и для трамваев и для паровозов, что работали на территориях заводов. Потому, увидев буксирующий противотанковую пушку трамвай, в вагоне которого чинно сидел расчет — не удивился.

Единственно, что еще портило настроение — заклеенные яркими плакатами стены зданий. Это раздражало, да и тексты были в массе неприятные — кого еще расстреляли и как накажут всяких паникеров. Судя по всему, там написанному и по слухам, теперь могли расстрелять за любую ерунду, а у чиновников получалось, что если выехал из своего постоянного места жительства со своей резиденции даже в соседний городишко — уже достаточно для обвинения в дезертирстве. С печальным и быстрым концом.

Военным глазом отмечал всякие детали, штатскому непонятные — связисты с их далеко видной лимонно — желтой окантовкой погон, корячились с бетонированными каналами для электрических и телефонных кабелей, а то, что мельком увидал и саперов, которые везли газовые баллоны в нелепом количестве — дало понять — фугасы готовят. Хотя, может и не только — вся телефонная городская связь ставилась на военную службу тоже, случаи, когда из уже занятых русскими поселков и городков и даже городских районов граждане сообщали важную информацию про войска красных — были привычны и уже не удивляли. Ясно, зачем возятся саперы и связники. И не они одни копошились.

Так называемая «гарнизонная рота технического содействия», растолстевшая до величины даже не батальона, а уже и полка по количеству специалистов, занималась водоснабжением и канализацией — опять же на свой лад. Поппендик не был охотник лазать по вонючим и мрачным подземельям, но в своем участке нос сунул — убедившись, что в Бреслау все эти говнопроводы лежат на четырехметровой глубине и по ним не то, что ловкие разведчики пролезут, а вполне можно усиленную роту провести без особой напряги.

Потому, когда часть ходов замуровали, а часть затопили, чтобы русским было не пролезть — обрадовался. То, что эти враги все время выделывают совершенно неожиданные выходки, лейтенант отлично знал на своей шкуре. Радовало, что в городе полно артиллерии и по мнению старого окопника Поппендика — ставили ее грамотно, как и другие войска — то, что малоподвижно — в виде гарнизонов подвалов и опорных пунктов, в засады, то, что можно было легко перебросить — в виде мобильных резервов и групп быстрого реагирования на осложнения. Участок, где мелким начальником был лейтенант — как раз прикрывали подразделения выставленного тут пехотного полка.

Теперь, когда из города по трем направлениям уже не было смысла вылезать — перекапывались улицы, делались замаскированные ловушки, ставились мины, которые хитроумно маскировали под куски разбитой кирпичной кладки, обклеивая кусками дерева и кирпичной пылью — так они не бросались в глаза, как если бы их выставили без маскировки — в городскую мостовую не очень-то спрячешь теллермину, разве что там, где не асфальт, а брусчатка.

Все время сообщали, что вот-вот кольцо русских будет прорвано, Шернер обещал это сделать буквально если не вчера, то — завтра. Пообщавшись со старшиной лейтенант пришел к неутешительному выводу — это все вранье и нечем прорываться. Хотя войск в самом Бреслау много, но русские прут к Берлину, потому германскому командованию уже не до столицы Силезии.

Лейтенант должен был признать — крепость Бреслау хорошо подготовили к бою. Капитальных домов и строений с толстыми — до метра — стенами было тут много, оборону подготовили многослойную и самое главное — большая часть защитников была горожанами. И дрались они за свои дома. Хотя — как печально заметил гауптфельдфебель — всем им от этого будет только хуже. Он определенно не верил в то, что рейх еще как-то сможет выкарабкаться из той ямы, в которой уже сидел глубоко. И даже как-то ляпнул, что лучше бы не бесить этих русских. Правда, тут же заткнулся, за такие речи по нынешним временам он «подлежал». Другое дело, что сам Поппендик не мог понять — что делать-то? К его родному городу сейчас с двух сторон перли лавиной и русские и ами. Рейх сейчас сжупился до смешных размеров. А для защиты его сил уже не было. Даже несмотря на тотальную мобилизацию, сейчас уже подлежали призыву все немцы от 14 до 70 лет. И гребли всех — лейтенант только присвистнул, когда узнал, что в Фольксштурме официально есть 4 категории военнослужащих — и последняя — четвертая — состоит из лиц, имеющих сложности с передвижением. Нетранспортабельные самостоятельно! То ли дряхлые старперы, с уже высыпавшимся песком, то ли калеки с отсутствием трех конечностей. С такими навоюешь!

И что лучше — все же сдаться на милость диких и беспощадных азиатов, или драться до последнего — было вопросом вопросов и каждый решал его сам. Понятно, что всех немцев русские обязательно убьют и сошлют в жуткую Сибирь, но старшина как-то сказал, что и в Сибири люди живут, а быть мертвым — это уже точно не жить. Хотя, если в Сибири еще холоднее, чем в России, где морозов и Поппендик хватанул до верхнего люка своей души, то черт их разберет, тех, кто живет там во льду.

Но то, что после такой обороны от города останутся горелые каменные скелеты — это как раз сомнения не вызывало. Хоть Поппендик гнал от себя навязчивые, словно навозные мухи, мысли — а все примеривалось на себя — каково это, когда у тебя нет ни родных, ни дома и даже знакомых и соседей уже тоже нет. И все что на тебе — это твой дом и более — ничего. Вспоминало невольно всякие ценные для души вещички, становилось тошно.

Русские шли на Берлин! И уже стояли на пороге Бреслау! И поговорить не с кем, так старшина не вовремя запил.

А скоро и загремело на том конце города, на юге.

На севере, вопреки ожиданиям руководства было тихо — постреливали чуток, да разведгруппы шарились по ночам, но все, что тут предпринималось русскими — было впору не для крупного города, а для ничтожной деревни. Мелкая возня силами до роты и без танков. Ну да, ломиться тут танками невозможно, потому ясно, что русские сами здесь делают оборонительный рубеж. Фестунги ведь не только для перемолачивания сил врага, еще и в тыл ему можно врезать многотысячным гарнизоном, коммуникации порезать, сорвать наступление вглубь Рейха! Вот и запечатали русские северную сторону, сев на немецкие же укрепления, которые тут делались еще с Большой (ну да, в сравнение с этой ВОЙНОЙ та, прошедшая, уже казалась пустяковиной, потом в период обострения отношений с Польшей добавили бетона с 1936 года, ну и нынче усилили. Все это красные захватили и теперь переделывали под себя, меняя направление стрельбы вовнутрь).

Потому русские рванули с юга, где теперь грохотало свирепо — почти как в Харькове. От этого снова заныла ляжка. Как раз там, где только-только зарубцевалась надоевшая дыра.

С помпой сообщили, что удалось пробить дыру в русской обороне, туда пеше ломанулись массы жителей. Но прорыв этот русские запечатали через сутки. Город был в плотном мешке. Рассказывали с восторгом, что сунувшиеся в город красные уже потеряли несколько десятков танков, что их жгут фаустпатронами даже маленькие дети, что потери у русских чудовищные, что здесь им наконец-то выпустят кишки и обескровят! Радоваться, правда, мешало то, что попытка взять Бреслау с наскока закончилась не паузой, а тщательным и неспешным прогрызанием обороны. Сданы кирасирские казармы, потеряно несколько районов и теперь аэродром уже под обстрелом постоянным, а воздушный мост — это очень важно не только для морали. Сейчас на заводе ФАМО делают чудовищной мощи бронепоезд, для которого авиация привезла стволы орудий вроде и хотелось бы, чтоб и дальше страна помогала осажденным!

По своей привычке русские попытались взять город на шпагу с ходу, не получилось и теперь — на слух, казалось Поппендику, что стволов стало стреляющих меньше, но бои на другом конце не прекращались.

Старшина вышел из запоя, опять включился в хитромудрые махинации, удвоив рвение. Настоящий камарад! Только улыбаться перестал, а когда пообщался со знакомыми связистами при штабе — и тем более похмурел. И лейтенанту настроение портил постоянно, то рассказывая, что 17 госпиталей в городе уже забиты битком и «Тетушки Ю», привозя сюда всякое нужное, увозят обратным рейсом раненых, превышая все допустимые нормы загруженности, то, что трения в верхах достигли апогея и Ханке скоро сожрет нынешнего коменданта, потому как фюрер держит сторону своего гауляйтера.

Особенно это проявилось в том, что комендант просит все время боеприпасы, а гауляйтер запросил присылку 8 тяжелых орудий. Пушки таких габаритов в транспортник не влезают, потому лично Гитлер приказал направить запрашиваемое в 8 тяжелых планерах, в каждый громадный планер — по громадной пушке, с расчетом, запасом снарядов и прочим нужным. Тяжело загруженные планеры нехотя оторвались от полосы бетона и взяли курс на восток. Семь из них были сбиты русскими и на аэродром в Бреслау сел только один, а остальные с орудиями, ротой артиллеристов и боеприпасами сгинули по дороге. И толку от одного жерла — если боеприпасов к нему нет, таких некормленых дудок в городе полно.

Поппендик знал, что на многочисленных складах в ходе спешной ревизии нашли несколько тысяч «Офенроров» — к сожалению с боеприпасами к ним дело обстояло крайне убого, хотя сама по себе машинка была неплоха. Теперь в городе сотни «изобредателей местного разлива на манер этого идиота Кучера», как презрительно отзывался старшина о тех, кто самонадеянно брался конкурировать с конструкторскими бюро и спецами — инженерами, пытались как-то приспособить эти мощные, но бесполезные без боезапаса стволы.

Пытались стрелять пустыми консервными банками, набитыми взрывчаткой, пытались делать эрзац-снаряды, но получалось паршиво. Разве что в госпиталях прибавилось покалеченных испытателей. Среди всей этой волны изобретателей только двоим удалось сделать что-то понятное и употребимое.

Но не с гранатометами, а с так же обнаруженными на складах в Арсенале сорока 125-миллиметровыми минометами. Как ни искали — к ним мин не нашлось. Что и понятно — про такие дудки Поппендик и слыхом не слыхивал, скорее всего трофейные, благо тут таких стволов, полученных в годы побед из разных стран, скопилось по прихоти генштабовской логистики множество. И понятно, что к таким боеприпасы найти было сложно. Прошло время побед, потому и советские и французские и голландские с английскими системы сидели на скудной диете.

Было очень досадно, сами эти минометы были хороши, особенно в уличных боях, где навесной огонь был особенно важен. И пара офицеров-саперов смогла сделать из этих страшных жерл хоть что-то внятное — вместо мины пользовали набитые эрзац-взрывчаткой и всяким железным хламом пустые гильзы от ахт-кома-ахт флаков. Этого добра было очень много и бабахали такие дурацкие «мины» вполне прилично.

(От автора: Не могу удержаться, чтобы не сравнить поведение немцев в Бреслау и наших в похожей ситуации — при осаде Ленинграда. Удивляет разница подходов немцев и советских людей к такому важному делу, как обеспечение боеприпасами.

У нас ведь тоже это было колоссальной проблемой — в нашем городе тоже не было своего боеприпасного производства. И как в Бреслау — особенно нужны были мины и снаряды. Немцы возили унитары в сборе, занимая в самолетах лишнее место. Наши организовали переснаряжение тех же снарядов на месте, что позволило каждую стреляную гильзу использовать до 16 раз. То есть не надо было возить те же гильзы, занимая ими полезное пространство. Наладили сами выпуск взрывателей. Причем в таком количестве, что их вывозили из Ленинграда.

Как только появилась возможность — то есть по дну Ладоги провели кабель для подачи электричества — наши стали сами делать корпуса мин, опять же облегчив доставку жизненно необходимого. (Угробив на это дело уникальную чугунную мостовую Кронштадта, к слову).

То есть в Ленинграде сделали все, чтобы возить как можно меньше — и только самое важное! И на Большую Землю обратно было что везти полезного. Город — работал на победу!

В Бреслау — наоборот — вместо внятной распланированной и скоординированной работы — какая-то мышиная возня все время.

Потому только поражаюсь тому, как нерационально немцы действовали. Давно складывается впечатление, что они — никудышные двоечники, которые в школе плохо учились. Судя по детскому удивлению захватчиков, что тут в России, оказывается зимой — холодно и пространства велики, выходит очевидно — по географии у этих уродов явно была двойка, так еще и явные глупости в той же логистике и россказнях исторических говорит и о двойке по арифметике.

А уж двоевластие в городе и совсем непонятно. Да, имевший в вермахте чин всего лишь лейтенанта, гауляйтер Ханке имел генеральский чин в СС, мало того, был там вторым лицом после Гиммлера, а после предательства «верного Генриха» — стал — пусть и номинально, руководителем всеми СС вместо него. Но пример с даром угробленными грузовыми планерами и тяжелыми орудиями — только один из длинной цепочки чудовищных результатов конкуренции и драки за власть в осажденном городе, что рыгалось защитникам сотнями и тысячами погибших. Впрочем, для нас это было только полезно.

И то, что про Ханке пишут так невнятно и то, что город с миллионом жителей списывают практически в небольшой райцентр — лично меня уже не очень удивляет.

«Адвокат настырно называл особняк обвиняемого хижиной» — этот прием очень характерен для битых гитлеровцев и подпевающих им «есторегов».


Грохот на юге и юго — западе звучал глуховато — все же Бреслау большой город, как раз те самые 10–15 километров и получается с севера на юг. Уж что-что, а дальность звуков при стрельбе и прочей жизнедеятельности человеческой Поппендик запомнил еще будучи в Гитлерюгенде. Толковый был инструктор, да и подавал материал грамотно. Матерый, старый вояка, с широким шрамом поперек виска — усмехаясь в сивые усы заметил еще в первое занятие, что это его наказали за то, что он забыл — простой разговор слышен за 200 метров. Стояли ночью, высунувшись из вонючего окопа, болтали с приятелем — и по ним выстрелил какой-то француз. На сантиметр правее — и седой вояка не усмехался бы тут в усы, поучая молодых волчат. Мальчишки не очень-то поверили, старательно проверив при первом же возможном случае. И оказалось, что сорокалетний старик прав! И потом его слушали со всем тщанием. И многое пригодилось!

Как ни странно а кататься на трамваях, хоть теперь и с перебоями — пока получалось. Бюрократия снабженческая знать не знала, что город в осаде и идут бои, орднунг должен быть орднунгом! А учитывая разноподчиненность складов и разноподчиненность различных подразделений этот самый легендарный орднунг чем дальше, тем был ближе к Хаосу первозданному.

То, что на здравый смысл нормального человека — а Поппендик не без оснований считал себя именно таковым — подобная избыточная бумагомарательность был явной глупостью, потому как даже с получением боеприпасов получалось столько инстанций и утверждений и согласований, что становилось страшно, никого не интересовало.

Не важно, что там на улицах, на складах все должно быть в порядке! Но при том неминуемо все время возникала путаница и даже Поппенддику пришлось таскать обратно ошибочно переданные ему ящики с боеприпасами французского калибра 7,5 миллиметров. Непросто все было. И это для подразделения, которое сидит в глухой обороне и даже не стреляет пока вообще — а каково тем, кто дерется? У них банально нет времени на беготню по кабинетам! Но это никого не волновало.

На улицах тоже творилось вавилонское столпотворение — ожидая удара с севера, начальство эвакуировало в южные районы массу населения. Как только выявилось направление удара русских, всех их — и жителей южных районов — пришлось эвакуировать обратно. Толпы народа, нагруженные своими шмотками в узлах и чемоданах, корзинах и кульках перемещались подальше от боя. И тут же возник вал проблем, связанных с тем, что поселяемые в чужое жилье люди неминуемо начинали использовать чужое имущество. Разбираться с этим судам было невозможно из-за массовости ситуаций. Потому решением руководства за такое было решено расстреливать.

Сначала в это не верилось, но публичная казнь двух баб за взятое ими белье (простыня и две наволочки на подушки) быстро прочистила мозги всем. Хотя брать чужое не перестали, да и постоянное перемешивание масс народа вело к тому, что отношение к чужой собственности стало куда более легкомысленным, а всех нарушителей поймать было невозможно. Тем более, что масса домов после отселения и эвакуации жителей стояли пустыми, по ним стреляли, в них дрались, они горели и разваливались — так чего пропадать добру? И потому, хотя расстреливали за это постоянно, даже как-то и рутинно — отношение было наплевательское. Многие уже были уверены — жить осталось недолго, так чего не пожить в свое удовольствие?

Русский штурм провалился, с налета взять город не вышло. Рассказывали о десятках тысяч убитых азиатов и сотнях сожженых танков. Так ли это было — Поппендик не брался судить, но прикрывавший его участок полк Мора был отправлен на передовую, на юг, а вместо них на оборону северных рубежей, а вообще-то на отдых и переформирование прибыл изрядно трепаный другой полк и в нем людей было вряд ли половина с первоначального количества.

— Господин лейтенант! — внезапно окликнул шедшего на очередной тур получения подписей и согласований закопченный солдат в драной и густо запачканной кирпичной пылью шинели. Вид у него был настолько неподобающ, что танкист еле удержался, чтобы тут же не начать разнос. Но — голос показался знакомым. Не ошибся — этот парень был из его взвода. Из бесславно провалившейся на мосту кошки. Как на грех, вспомнить его фамилию сейчас не получалось.

— Вот так встреча! — поднял в удивлении брови.

— Господин лейтенант, возьмите меня к себе! — тут же выпалил бывший подчиненный, стараясь принять максимально бравый вид. Получалось не очень.

— А Йозеф тоже тут?

— Нет, господин лейтенант, он погиб.

— Здесь?

— Там еще!

— Так, веди меня к своему начальству! — странно, это известие скорее обрадовало Поппендика.

Командовал взводом ефрейтор, а ротой — унтер-офицер, от которого шибало крепким запахом шнапса. Да и людей осталось что-то маловато.

Договорились быстро — за три литра крепких напитков, которые тут же старшина и прислал с посыльным. Телефон городской — определенное благо. Зольдата Поппендик забрал с собой, а на следующий день поехал в штаб с отношением о переводе. Всего полдня возни — и блудный сын вернулся в лоно.

— Как прошла засада и погиб мой водитель? Надеюсь, вы сожгли танковую колонну русских? — спросил у своего танкиста Поппендик, когда тот на следующий день привел себя в порядок и не производил такого убогого впечатления, которое у любого строевика вызывало зубную боль и резь в животе.

— Нет, господин лейтенант… — замялся найденыш.

— Так рассказывай, черт тебя дери!

— Мы поставили танк поперек дороги, ствол навели в сторону, откуда ожидали приезда русских — Йозеф сказал, что они рано утром везут на передовую всякие грузы, затемно еще. Вот мы и ждали. Я держал снаряд на коленках, в стволе уже был осколочно-фугасный. Каюсь, я задремал, господин лейтенант. Полагаю, что и остальные тоже.

— Молодцы, не посрамили! — фыркнул Поппендик.

Танкист глубоко и покаянно вздохнул.

— И дальше что? — спросил подчиненного, уже понимая, что вместо героической засады получился гиньоль. Или — учитывая, что перед ним всего один из трех — скорее макабр.

— Я проснулся оттого, что кто-то открыл люк. Уронил снаряд, пытался вскочить, но оказалось, что рука затекла. Йозеф уже выскочил из башни, Пауль — следом. А я не мог подтянуться, рука срывалась. Когда выскочил, увидел, что с другой стороны приехало несколько русских саней. Русских было два десятка!

— Разумеется, так бы вы и справились с ними. Не надо мне тут сыпать пыль на уши. Двое-трое, а? Я же не пропагандист, а твой командир.

— Все же не меньше пяти, господин лейтенант. Йозеф дрался на дороге с русским, Пауль выстрелил несколько раз в остальных и прыгнул в Швиммваген. Русские ответили из винтовок и пистолетов — у них были пистолеты. Тут машина поехала и я в нее тоже вскочил.

— А Йозеф? — недовольно поморщившись, спросил лейтенант.

Рассказчик неуверенно пожал плечами:

— Полагаю, он погиб, господин лейтенант.

— Ты это видел? Собственными глазами? — пристально поглядел Поппендик.

— Никак нет! Но он не побежал за машиной!

— Как он дрался, ты говоришь? — прищурился лейтенант.

— Ну они возились на дороге, он и двое русских.

— То есть, вы удрали, бросив товарища и исправный танк? Отвечай, моргать глазами не надо мне тут!

— Господин лейтенант! Вероятнее всего, Йозеф, выскакивая из машины, привел в действие подрывной заряд! И я уверен, что он уже был мертв, когда мы уезжали! — уперся подчиненный. Видно было, что он напуган перспективами разбирательства и Поппендик был на все сто процентов уверен, что эти три героических болвана, уставшие после ночной возни с заправкой тягача и беготней на морозе — пригрелись в собачью вахту и мертвецки заснули. Так что русские свободно подъехали, удивились, полезли в танк и дальше сумели спеленать водителя, а два молокососа удрали в панике. Небось ума не хватило взяться за оружие, так пистолеты в кобурах и лежали. Впрочем, русские обозники тоже хороши гуси, будь они из боевых подразделений — сунули бы в танк пару гранат. Хотя и так трофей получили достойный и без фарша внутри, чистенький. Садись, да езжай. То, что разбуженный герой — штаны с дырой — Йозеф спросонья успел включить подрыв — не верилось. Хоть и сидел этот дурак на командирском кресле, но незнакомо ему там все было. Особенно, когда русский открыл люк и полез внутрь.

— Молодцы! Герои! С такими мы навоюем! — фыркнул бывший командир взвода.

— Русские внезапно и коварно подкрались!

— Разумеется. Куда делся Пауль?

— Он был тяжело ранен, его вывезли авиацией уже отсюда, господин лейтенант.

— Можешь быть свободен! — смилостивился Поппендик. Давать хода этому разбирательству он не собирался, но когда подчиненный знает за собой вину — командовать им проще. Так — то наводчик раньше был услужливым и на фоне необученных придурков хотя бы стрелять умел, а то, что его загнали в пехоту — лишний раз показывало развал и бедлам в осажденном городе.

Второй комендант Бреслау продержался около месяца — и как и пророчил мудрый старшина — его тоже «съели». Готовился решительный прорыв через русские позиции к основным силам фельдмаршала Шернера. Нужны были ударные части и комендант фон Альфен просил прислать парашютный полк, который бы возглавил удар и потянул за собой в прорыв — как иголка — нитку — и основные массы гарнизона..

Прислали батальон. Один. Поппендик мельком видел, как маршировали по улице эти ударники, но странные ощущения возникли — много людей в чинах, много наград, вроде бравые и маршировали неплохо… только вот создалось впечатление у лейтенанта, что как-то не так держат эти десантеры свои винтовки и автоматы. Хмуро фыркнувший на сказанное всезнающий старшина вмиг вылил ушат ледяной воды на возникший было энтузиазм наивного танкиста.

— Это жертвы Геринга. Слыхал, про авиаполевые дивизии? Из сосланных в пехоту ребят из Люфтваффе? — усмехаясь одним уголком рта, спросил вечно мрачный гауптфельдфебель.

— Кто ж не слыхал об этих несчастных придурках… Так эти — что, тоже?

— Ага. Это — безлошадный персонал бомбардировочной авиации. Летчики, штурманы, воздушные стрелки, техники, оружейники и прочие и прочие… Когда ты последний раз видал в небе наших бомберов? Вот и я тоже. Это — последние огрызки мощного бомбардировочного флота.

— Вот то-то я гляжу — наград много, а винтовки держат, словно в первый раз в руки взяли! — сообразил Поппендик.

— Ну так и впервые. Сам суди — на кой черт экипажу «Юнкерса» винтовка?

— Ясно, как божий день — накрылся прорыв — кивнул Поппендик.

— Генерал Альфен тоже. При связистах наших, не стесняясь, он требовал заменить этот батальон, как непригодный для ведения боя в поле. И не сдерживался в выражениях. Судя по всему — одним махом он оскорбил и Геринга и Шернера. Это ему не простят. Скоро его кресло будет жечь ему задницу, словно он простой танкист — заявил пророк в звании гауптфельдфебель, разливая по стопочкам что-то особенно душистое.

Как в воду смотрел.

Прорыв провалился, едва начавшись. Город горел, на юге и западе все время грохотало.

А в Бреслау прибыл новый комендант — генерал Нихоф. Ехидный всезнающий старшина не преминул заметить, что только с третьей попытки. Русские обложили Гундау прочно и все время долбят по взлетному полю и всем строениям аэродрома. Глушат радиостанции, ловят самолеты на подходах. Первые два самолета были подбиты и вернулись, не довезя нового коменданта, только третий смог сесть на обстреливаемый русскими аэродром. Хитрый пилот вырубил двигатели и тихонько спланировал, словно он ночная ведьма на «швейной машинке». Стреляный воробей! А генералу эти засранцы крылатые даже парашюта не дали! Слышали штабники, как он ругался.

— Дружище, ну и что напророчишь на этот раз? — спросил своего заместителя Поппендик.

— Весна наступила. Чувствуешь, пахнет? — ответил старшина.

— Воняет гарью. Так весь февраль так было. Сначала мы сами жгли окраины. Потом — русские — честно признался Поппендик, старательно нюхая воздух.

— Ах, увы нам, немецкая романтичность и сентиментальность пали смертью героев… — патетично запричитал дрезденец.

— Да ладно тебе. Пока русские не преуспели. Ломятся бессмысленно и бесполезно, несут потери, а даже аэродром не взяли! — сказал лейтенант.

— И это говорит один из разумных! — возвел глаза к небу, то есть кирпичному своду подвального потолка гауптфельдфебель.

— Спасибо за комплимент, но смотрю ты не так считаешь?

— Мой наивный друг, мне стыдно толковать тебе, увенчанному офицерскими погонами, что мне странны твои речи, словно ты свежепринятый гитлерюгендовец, а не бритый жизнью воин! Ты же учил геометрию и арифметику? Так ведь?

— Разумеется!

— Ну так реши простую тактическую задачку. Основная цель русских — твой родной Берлин. И туда они прут всей силой. Мы заблокированы и уже не мешаем. Если бы смогли устроить прорыв и соединиться с армиями Шернера — тогда наступление на Берлин спеклось бы мигом. Но с прорывом — не вытанцовывается вальс. Хотя за февраль только трижды обещали, что скоро-скоро все будет в порядке и вот-вот. При том нас тут в городе под полсотни тысяч, не считая даже фольксштурм. Так все говорю?

— Так — кивнул лейтенант.

— Значит, если в городе 50 тысяч войска, то, чтоб их сдержать- надо бы иметь минимум двукратное, а с учетом резервов — трехкратное превосходство. А иначе осажденные прорвут в выбранной ими точке кольцо и попрут куда хотят или куда попало. По тылам. Мы — внутри круга, нам проще и ближе перебросить резервы по диаметру, а им — куда сложнее по окружности. Не успеют. И растянув войска по периметру Бреслау — хрен удержишь оборону. То есть просто вот без вариантов не удержать никак. У нас здесь не меньше 50 тысяч можно набрать всяких фольксштурмистов, посадить их в оборону. Ударный кулак получается солидный!

И чтобы мы не прорвались русским тут надо держать бесполезно не меньше 200 тысяч, да тысяч 100 в тылах, тогда — есть шанс сразу не дать прорваться и запечатать резервами, успеть перебросить. Тем более, что у нас, у осажденных, боеприпасы и силы есть и такой вариант более чем реален. Не возражаешь? — учительским тоном спросил старшина.

— Ну, предположим.

— Тогда продолжим наши игры. Чтобы штурмовать и взять город, готовый к обороне — надо примерно столько же, а может и чуть больше сил — надо создать не только локальное превосходство, но и обжимать всюду не давая перетащить резервы и отбить штурм. Так?

— Положим, что так.

— А теперь сам подумай, что оставлять здесь, на второстепенном уже направлении триста тысяч просто так — когда им нужен Берлин — русские не захотят. И стоит против нас столько же, сколько нас тут, нормальных солдат — тысяч 50. Ну, не хватает им на все войск. И, если я прав, единственно, что они могут — это прикрыться с севера и дергать нас все время с разных напрвлений. Потому если не хватает сил — остается только «безуспешно и бессмысленно атаковать».

То есть постоянно, со всех направлений, наносить относительно локальные, но мощные удары. Все время, с минимальными перерывами. Не давая нам времени не то что сгруппироваться и подготовить прорыв, а едва чтоб еле успевали мы пожарные команды на новые направление формировать.

Это называется — инициатива. Когда создается преимущество, наносится удар — причем с небольшими потерями, ввиду подавляющего локального преимущества, а потом можно и закрепиться или вовсе отойти. Понимаешь? И СОВЕРШЕННО СПОКОЙНО, планово — тут же наносится удар в другом месте. причем прочие в это время не суетятся и волнуются, как внутри города, а отдыхают — ибо у них точно будет спокойно, нам не до них. И так день за днем без вроде видимого эффекта.

Но! К осаждающим есть подвоз и пополнения. Им есть куда эвакуировать раненых.

А у нас в городе — фига с постным маслом, аэродром они обжали, потери у транспортников лютые и чем дальше, тем больше. И боеприпасы и силы тают. И отдохнуть не выходит толком — все одно при каждом штурме мы все на ушах. И в таком раскладе можно обойтись теми же 50 тысячами войска снаружи — бегая кругом и кусая нас за жопу, без возможности и потому и желания выпустить кишки.

А в итоге в городе начинается расслоение защитников — дисциплина падает вместе с количеством боезапаса и получается две фракции вояк, которые держатся упорно — одни уже не хотят победы, а хотят сдохнуть в бою — и, в общем, дерясь ожесточенно, этот шанс быстро получают.

А вторые — те кто вымотался совершенно и в плен не бежит только потому, что он честный солдат. И ему надо просто дать повод и возможность попасть в плен. Он сдастся при первой возможности, а до того будет стойко сражаться. Других тут уже нет, в основном эти категории — а их очень быстро переводят в соответствии с их пожеланиями.

И тогда уже очередной штурм заканчивается успехом.

Или до того еще происходит капитуляция всей страны.

Так что русским главное — не прекращать бессмысленных и неподготовленных атак на сколь — нибудь серьезный промежуток. Уверен, что они и севера, здесь все же полезут, Просто потому, что нам придется парировать этот удар, опять перетасовывать силы, эвакуировать отсюда — туда публику и склады и суетиться, суетиться, суетиться… Есть что возразить, господин лейтенант?

— Что тут возразить… — буркнул Поппендик.

— Но есть и плюсы! Новый комендант, ознакомился с положением дел в документообороте, ожидаемо пришел в первобытный ужас от путаницы со сложностью и уже отдал несколько грозных приказов, которые должны сильно упростить процедуру. А это, мой достойный командир, означает одно — сейчас начнется такой бедлам, которого свет не видывал! И это позволяет зажить перед концом особенно весело! Мои приятели из числа складских крыс уже весело сверкают глазами! Предвкушают упоение в разворачивании гешефтов и перекрестных обменов. И мы тоже половим рыбку в половодье!

— Паршиво. Нет, для нас в целом — отлично, учитывая твои фуражирские способности, но я теперь не смогу вволю покататься на трамвае. Одна была радость, а теперь и ее отняли! — огорченно заметил Поппендик.

— Обижаешь ты меня! Я думал, что пожрать и выпить — тоже радость в жизни — надулся непритворно гауптфельдфебель.

— Глупости, дружище! Пожрать и выпить, защищая Рейх — это смысл жизни. Стержень бытия! Квинтэссенция нахождения в этой Вселенной! А радости — это то, что помельче. Мне всего лишь приятно поездить на трамвае. Но покушать отлично сваренное всмятку яйцо, да с теплым хлебом и даже маслом — несравнимо! — совершенно искренне заявил лейтенант.

— А, ну если это так, то я клянусь удвоить, нет — утроить рвение в обеспечении защиты как всего Отечества, так и конкретно города Бреслау в северной его части — пафосно выпятил грудь старшина. Но тут же капнул жидким желтком на потрепанный китель, стал вытирать салфеткой.

— Кстати, раз ты толкуешь, что русские полезут и тут, то неплохо бы и нам укрепить участок чем-то более весомым, чем два десятка фаустпатронов. Слыхал, что такого добра навалом в арсенальных пакгаузах, нам бы побольше, чтобы и поучить пользоваться, теория без практики мертва, а древо жизни бодро зеленеет! — сказал Поппендик. Сам он в руках не держал ничего из пехотного арсенала борьбы с танками и чувствовал себя не очень уверенно.

— Будет исполнено, господин лейтенант. Думаю и пяток «Голиафов» раздобыть, есть на что обменять. Только там возни с аккумуляторами много.

— Слышал краем уха, что тут есть и пусковые противотанковые управляемые ракеты «Румпельштильцхен». Правда толковал об этом Кучер, а это известный враль…

— Есть такие. Только там одна беда — они очень точные, мощные, дальнобойные, это все так. Но дело портит один нюанс… — поморщился старшина, нарезая себе от куска сыра со слезой аппетитные ломтики.

— Не летает?

— Отчего же. Летает и попадает точно. И одного попадания хватает и тяжелому танку. И управлять несложно, главное — увидеть танк и навестись на него — старательно делая бутерброд, сказал гауптфельдфебель.

— Итак, в чем беда?

— Наводится такая ракета по трем световым лучам. Достаточно легкого тумана, дымка, снежка, дождика и тому подобного — ракета уходит с директрисы выстрела. Так что летним ясным днем в сельской местности — ее применить можно. А тут — дрезденец безнадежно махнул рукой и принялся жевать сделанный шедевр с колбасой и сыром.

— Не удивлен. Все, что рекомендует этот осел Кучер — все неприменимо в реальной жизни. Такой уж выбор у этого придурка… Но то, что с нашего участка сняли две пушки — мне не нравится. И пехота сейчас не та, что была в полку Мора. Им до прежней численности насовали фольксштурмистов, но качество просело. Надо чем-то возместить — заметил Поппендик.

— Ясно. Сделаю, что смогу.

То, что он сделал, удивило даже видавшего виды лейтенанта.

Через пару дней с загадочным видом поманил командира участка в комнату, что служила им штабом. Зачем-то закрыл дверь на ключ. Поппендик сильно удивился, увидев знакомые лица двух девчонок — сестричек, которых он подобрал в зимнем лесу голыми.

Что удивило — они и сейчас сидели голышом — были замотаны в каких-то одеялах точнее, которые мигом скинули, как только он со старшиной вошел в комнату. В свете двух керосиновых ламп они смотрелись лучше, чем тогда на снегу, разве что руки красные и расцарапанные.

— И как это прикажете понимать? — спросил хорошо воспитанный лейтенант, со стыдом чувствуя, что его организм начинает реагировать на обнаженных девиц так, как и должен.

— Это Хильда и Хельга. Они будут с нами спать, помогать нам по хозяйству и быть под нашей защитой. Я их встретил на новодельном аэродроме, где они таскали кирпичи и они предложили мне такой вариант. Девушки они милые, работящие, только дурную работу не любят. А нас запомнили с хорошей стороны. Я их оформил, как помощниц вермахта — невозмутимо, словно старую козу продавал, заявил старшина. Видно было, что он совершенно спокойно воспринимает все происходящее. Поппендик, хоть и не был совсем уж нецелованным, все же несколько засмущался, такая простота нравов ему была непривычна все — таки. Так вот, по-военному, без ухаживаний и флирта… С немецкими девушками опять же.

— А спать это в смысле что? — и сам огорчился, что прозвучало это как-то глуповато.

Голые сестренки переглянулись не без удивления, старшая пожала плечами.

— Ну можно и на спине, животиком кверху, а если захотите — мы можем и по-другому. На четвереньках, или на боку. Не прогоняйте нас, там на аэродроме и страшно и противно, и к нам бригадир уже лез, Хильде трусики порвал, старый козел. А белье сейчас достать сложно. Мы все-все делать будем, особенно если вы с нами будете нежны! — очень по-взрослому сказала младшая.

Поппендик только нервно сглотнул. Дурацкое положение — и отвести глаза глупо и шарить жадным взглядом по маленьким, но твердым грудям и круглым ляжкам тоже вроде как не очень хорошо. Хорошенькие, заразы, особенно когда прошли все черно-лиловые синяки на лицах и грудях. Определенно, глаз не отвести. Тем более, что девчонки привели себя в порядок, сидели чистенькие, помытые и причесанные. Даже пахло от них вкусно, сквозь постоянную гарь в воздухе пробивался приятный аромат фиалок. И соски торчат розовенькие, как магнит для глаз.

— Значит, вы согласны тут с нами жить во всех смыслах? — наконец выдал дипломатичный вопрос. Внутренне поморщился, потому как понимал, что выглядит по-дурацки. Тем более таращась на стройные коленки.

— Конечно. С нас не убудет, не сотрется и не смылится. И тут куда безопаснее — уверенно заявила старшая. Фигуркой она была покрепче и посочней младшей — уже почти женщина. Почти, да…

— Гауляйтер приказал в центре города построить аэродром. На Кайзерштрассе, потому как Гундау уже под постоянным огнем. Потери транспортных самолетов лютые, доставка снизилась вполовину. Потому сейчас строят в самом городе. Снесли несколько церквей, чтоб не мешали, взорвали несколько домов, теперь бабы и девки там ровняют площадку, а русские поняли мигом, что там за возня и лупят, как по Гундау. Потерь до черта каждый день — пояснил старшина. Он смотрел выжидательно, одинаково готовый и вывалить на стол кучу деликатесов для грядущего пиршества с излишествами и выгнать девчонок вон, если глупый лейтенант воспротивится своему счастью.

— Все равно помирать скоро — равнодушно, но уверенно сказала старшая.

— Красотки, накиньте пока на себя что-нибудь, а то ужинать будет сложно и я сам люблю снимать лишнее. Давай, дружище, отметим прибытие в нашу грозную группу обороны таких красивых помошниц. Тебе какая больше нравится? — спросил Поппендик.

— Выбирай сам, господин командир обороны участка. Потом все равно поменяемся! — ответил успокоившийся старшина, ловко, словно столичный официант в лучшем ресторане, накрывая стол на четверых.

Девчонки переглянулись и захихикали, им явно стало легче, висевшее в воздухе напряжение исчезло.

— Ой, какой роскошный тонкий фарфор! И серебряные вилки! И хрустальные стаканы! — всплеснула ладошками младшая. У старшей тоже глазища заблестели, а добрый дядя старшина, улыбаясь во весь рот, посоветовал не обращать внимание на посуду, а отдать должное тому, что он выставлял на стол — и да, тут он расстарался от души — розовая ветчина, спаржа, маленькие огурчики, явно не входящие в рацион солдата, тушеный кролик, вареные яйца, отличное сало, сардины и колбасы — девчонки даже в ладоши захлопали, отчего опять полуобнажились.

На этот раз лейтенант не стал восстанавливать статус кво, а наоборот, погладил по пушистым волосам сидящую рядом с ним старшенькую. Та поощряюще стрельнула голубыми глазищами, подвинулась поближе.

Вино на этот раз гауптфельдфебель добыл подходящее — сладенькое и ужин с тостами прошел замечательно. Немножко непривычно было заниматься любовью в соседстве с другой парой, но неловкость быстро прошла, от близости обнаженной девицы мозги отключились, стеснительность испарилась и бравый танкист выдал все, на что был способен, тем более, что пыхтевшая девушка явно старалась доставить ему как можно больше удовольствия. Краем глаза видел, что изощренный старшина выделывал со своей протеже всякие изысканные, почти акробатические штуки, но к своему удивлению — уснул, как провалился.

К утру, спросонья, почувствовал, что бес не дремлет, потянул к себе спящую рядом, немножко удивившись, что вроде как на ощупь иная стала, и только проснувшись окончательно, понял, что это — вторая сестричка. Как ее? Хильда вроде? Или Хельга? Ну, не прогонять же, раз уже слились вместе.

И опять выключился сразу после.

Следующий день прошел, как в тумане, девчонки были безотказны, как винтовка Маузер, позволяли все, что только начальству в голову взбредет и лейтенант к вечеру еле ноги таскал. Старшина куда-то делся, появившись только к ужину, притащил девчонкам одежонку и весьма залихватское кружевное бельишко, отчего они радостно визжали, примеряя обновки.

— Где спер? — лаконично спросил осоловевший лейтенант.

— По дороге. Там в квартале цепные псы задержали за мародерство двоих щенков последнего призыва, те матрасы тащили. Вот их вместе с матрасами и загребли. Квартал богатый, а цепные псы убыли со своей добычей. Стоило ли терять время? Девочки вполне достойны такого пустяка. Еще я добыл четыре «Голиафа» на бензиновом ходу и полсотни фаустпатронов. Завтра апробируем. А сейчас — ужинать!

Оглядев стол, лейтенант не удержался и зааплодировал. Девчонки — а они, хитрые Евины дочки, так и красовались в бельишке, переглянулись, прыснули и тоже захлопали в ладошки. Старшина горделиво и картинно раскланялся, ему явно было очень приятна такая оценка его стараний. Было на что полюбоваться — одних разнокалиберных бутылок — с десяток, самых заманчивых названий. От сухого Рислинга до крепких настоек. Ну а такой жратвы — к которой Поппендик уже и привыкнуть успел — девчонки давно не ели. Пахло все так ароматно, что слюнки текли. А уж смотрелось в свете десятка свечей в причудливом канделябре особенно роскошно.

— К столу, к столу, а то жаркое остынет, а вино согреется! — улыбаясь, пригласил старшина. Его с удовольствием послушались. Застучали вилки по тарелкам, зазвенели бокалы.

Было очень уютно, хотя в маленькой каморке, которая служила для начальства участка и штабом и спальней и столовой было очень мало места — поневоле приходилось тесниться, потому как с противоположной стороны города толпами валили беженцы, внутренняя эвакуация шла постоянно, из районов, где лезли русские — гражданских жителей отправляли в «спокойные» районы.

Так как Иваны в основном ломились с юга и запада, сюда — на север — уже переселили дикое количество горожан, сидели как лягушки в банке, мало не на головах друг у друга. То, что стряслось с Рейхом и Бреслау не способствовало благодушному настрою, все были нервными, дерганными, а постоянные психозы и истерики среди пострадавших еще больше угнетали публику. В тесноте, в постоянном страхе, после стольких лет благоденствия и сытой жизни без бомбежек — и вот нате вам!

Да и спокойствие даже здесь было кажущимся — и снаряды залетали и бомбежки были, хотя, конечно, не сравнить с тем, что было на другом конце — выжженные руины и постоянно бой, иногда стихавший до редкого пулеметного перегавкивания, но чаще грохотавший всерьез. И всполохи были все время видны и зарево пожаров и дым оттуда шел плотной завесой, как только ветер был южным или западным. А еще воняло оттуда трупниной и горелым мясом.

Хотя нажрались все, как удавы, но блуду предались самозабвенно. Странно: чем ближе чуялся крах всего привычного мира, тем сильнее действовали инстинкты. И у женщин тоже. Сам лейтенант поражался тому, куда делся вколоченный родителями стыд — глядя на фортели старшины с младшей сестренкой, Поппендик со своей любовницей вытворял еще более причудливые варианты любовных игр.

Когда первый пыл утолился и захотелось пить, голый старшина, нимало не смущаясь, разнес, ловко лавируя по узенькому, свободному от мебели пространству, вино и лимонад. Попутно ловко и непринужденно подкинул дров в печку, хотя и так было жарко.

— Странно, дружище — я было подумал, что ты акробат, но сейчас смотрю, что ты матерому кельнеру нос утрешь! — с уважением заявил лейтенант.

— Всякое бывало, я не всегда таскал мундир. Ты, к слову, тоже не похож на выскочку из училища, определенно актерское мастерство наличествует — вернул комплимент смакующий «Фанту» гауптфельдфебель. Девчушка с уважительным страхом глядела не шрамы, щедро украшавшие шкуру ее партнера. Лейтенант опытным глазом определил, что одно ранение точно — от пули, пара — осколочные, а вот те, что поперек груди — совершенно точно — ножевые. И еще характерные пятна на коже от обморожений. Интересная биография у камарада.

— Я много участвовал в кружке самодеятельности, в школе — усмехнулся Поппендик.

— О, а может быть покажете нам что-нибудь? — хором спросили девчонки. И глазенки у них заблестели.

— Для постановки «Персифаля» маловато актеров. И для постановки «Смерть Цезаря» — тоже, там одних сенаторов сотня нужна. Да и тесновато тут, а то мы бы, конечно, показали вам бой на мечах между рыцарями Боруссии или битву Зигфрида с драконом — чур я за дракона, а то копьем тут не развернешься, получится французский гиньоль с побитием зеркал — заржал старшина.

— Да, для Вагнера тут тесновато — кивнул ему камарад.

— Даже вас, красотки, не научишь канкан плясать.

— Поломаем мебель? — понятливо спросила младшая.

— Конечно. И ноги.

— А потом научите? — серьезно спросила старшая.

— Это уж как выйдет. Завтра нам надо будет обучить этих орангутангов, которые по воле немилосердной Фатум служат в нашем грозном подразделении, пользоваться новым оружием, а это непросто. Но вообще мысль хорошая, я об этом подумаю. А пока — допиваем, что есть, камарад, не уступишь на полчасика свою деву? Не разврата ради, а высокого искусства для.

Зря смеетесь — я совершенно серьезно! Помнится, было в моей жизни время, когда денег не было вовсе и жрать совсем нечего, кабаре наше прогорело, безработных вокруг прорва, готовы работать за миску супа, Да где найти дурака, чтобы раздавал суп! В общем, впору сдохнуть, подумывал о том, чтоб застрелиться, но мой револьвер был в ломбарде и выкупить его нечем.

— Судя по тому, что ты и сейчас жив, так и остался твой пистоль в закладе — подначил приятеля лейтенант, в котором боролись любопытство и не то ревность, не то просто приятно было тискать эту фигуристую податливую деваху и потому отпускать ее не хотелось.

— Да, пропал револьвер, жаль, хороший был, пару раз выручил. В общем, когда все было уже совсем из рук вон плохо — встретился случайно на улице с нашей танцовщицей из кордебалета — Мицци. Шалая девчонка, но с добрым сердцем. Когда дела были хороши, я ей то рюмашку из сэкономленного поднесу без монеты, то пошутим, посмеемся. Пару раз и перепихнулись между делом, но так, не зацепило.

Я еще удивился — мордашка у нее розовая, губки бантиком — в общем — выделяется из общей толпы серокожих и голодных. Удивился, спросил, а она на минуту задумалась, потом тряхнула своей красной челкой — она и так была рыжей, а еще и хной красилась — и говорит, что ладно, ты парень неплохой, помогу тебе. Только — рот на замок! Ни гу-гу никому!

— И ты поклялся страшной клятвой? — усмехнулся лейтенант.

— Очень кушать хотелось — просто ответил голый гауптфельдфебель.

Девчонки переглянулись, видно было, что любопытство их разбирает, а какая радость — быть голодным — они прекрасно понимают.

— И что было дальше? — спросила старшая. Очевидно, ее заинтересовало, для какого залихватского трюка она нужна.

— А это было «Детское кабаре» — усмехнулся старшина.

— И только-то? Их полно было, сам помню, мне тоже предлагали, было дело, а потом пришел фюрер — и кончилось малолетняя проституция. К тому же ты не ребенок вроде был? В кельнерах там и работал? — немного разочаровался лейтенант, фантазия которая, после немалого количества горячительного начала бурно рисовать картины одна другой соблазнительнее.

— Ну наше было чуточку на особицу. Только для жирных котов, впуск ограничен. Да и дорогое было. И у нас была такая деталь — живые картинки…

— Ой, не смеши. Эти живые картинки у нас в школе даже делали, потом правда все больше в спорт ушло, пирамиды живые и прочие гимнастические упражнения.

— Ну тогда тем более я тебя не шокирую. Дамы и господа, сейчас мы с актрисой Хильдой представим вам живую картину «Лорелея и глухой рыбак»! — голосом заправского конферансье, но негромко, чтоб за запертой дверью не разобрали, объявил старшина. Потянул за руку к себе полуодетую девицу, усадил ее в позу известной речной соблазнительницы-русалки, она еще даже что-то успела пропеть из хрестоматии, а потом оказалось, что рыбак глуховат и потому чарам обморочным не поддался, а как человек грубой профессии поступил с русалкой односторонне, но по-разному. Зрелище и впрямь впечатлило Поппендика, он с прискорбием сообщил, что их школьные живые фигуры были куда более пресными. А потом и сам сыграл в Лорелею со своей напарницей…

Так как вечер и ночь были весьма насыщенными, утром оба командира на ногах стояли с некоторым трудом и занятия вести было непросто. Борясь с последствиями вчерашних излишеств, лейтенант только был рад, что инструктаж вел старшина, как более опытный в обращении с новым оружием. Тот хрипло откашлялся, прочистив голо и начал говорить:

— Это — фаустпатрон, противотанковое оружие на реактивном принципе с кумулятивной тягой. Прошибает любую броню. Если, конечно попадешь. К моему глубочайшему огорчению, настоящих солдат тут передо мной стоит очень мало. остальные — унтер-зольдаты, неполноценный эрзац, почти суррогат. И назвать вас пехотинцами у меня получается с трудом, потому как вы в подметки не годитесь тем ребятам, которые воевали в начале войны, когда мы шли вперед. С такими, как вы, у нас получается только идти назад.

А той пехоты, что они имели в 1941-м году в рейхе не осталось… Уже вся переработалась к тому времени, когда конструкторы дали инфантерии таковое оружие в огромном числе! Уж те б парни «фаусты» применили! И мы отступаем потому, что пехота рейха со второй половины 1943 года ближний бой с танками не ведет. Сколько раз видал, при подходе танков врага к окопам прохвосты убегали по ходам сообщения, а не хватались за «Фаусты». Отдуваться приходилось нам, танкистам!

— Этим фаустпатроном практически нереально стрелять из окопа! — буркнул кто-то довольно громко из строя.

Поппендик поморщился. Дисциплина падает все время… Прикрикнул, но звук собственного голоса болезненно отдался в словно пустом черепе, гремя по сводам.

— Кто это сказал?

— Я! — наводчик с Пантеры, умник чертов. Только его не хватало. А еще и девчонки на свежий воздух вылезли. Зеленоватые, но держатся лучше. То-то сопляк соколом вспорхнул. Перед девками распетушился, не иначе.

— Излагай! — приказал Поппендик. Многознайка четко ответил по — уставному и начал по пунктам:

— Исходя из особенностей устройства, тактика применения своеобразна.

1. Окопчик фаустника должен быть отрыт сильно впереди первой линии окопов и тщательно замаскирован. Почему? Да потому что фаустпатрон это не панцершрек! Мина его не имеет реактивного двигателя и потому летит всего на 30 метров. А танк начинает кромсать огневые точки метров с пятисот. И вот ты сидишь сильно впереди всей роты и ждешь когда танк приблизится на 30 м.

2. Чтобы из фауста выстрелить, нужно высунуться из окопчика по пояс. Под выстрелы советских Иванов, сидящих десантом на их танке. А они люди весьма внимательные. Фаустника моментом удостоят своим вниманием.

3. После выстрела надо успеть слинять к своим, ибо дальнейшее твое пребывание в окопчике пользы не принесет!

В общем, это работа смертника и в реальности фаустники с началом артподготовки сразу начинали выполнять пункт номер три. Более-менее нормальные условия для их работы возникали в условиях плотной городской застройки. А в чистом поле — верная смерть без всякой пользы — браво закончил наводчик. Выпятил грудь и не удержался — стрельнул глазами в сторону девчонок.

— Вот, хоть и недозрелый еще танкист — но вам, пехоте унылой — все же пример! — подытожил Поппендик, стараясь говорить так, чтобы не разбудить дремлющее в голове колокольное эхо.

Тут только с ужасом подумал, что надо бы устроить намеченное по плану — а именно практические стрельбы из фаустпатронов в скелет дома напротив, но голова не выдержит такого грохота.

Беспомощным взглядом рожающей коровы поглядел на старшину. Тот тоже страдал, но его опыт злоупотреблений был явно больше, потому держался молодцом. Гауптфельдфебель понимающе усмехнулся, незаметно кивнул, вышел вперед.

Орал он как умелый служака — вроде и негромко, но так, что подчиненных заколдобило, нагнал морозу. Да и было-то на занятии всего два десятка человек — тех, кто принадлежал к славному вермахту. Сначала работе с фаустпатронами надо было научить их. А потом уже — приписанных к участку обороны фольксштурмистов. С ними занятия должны были идти после обеда.

Беда была только в том, что практически все они были поздних призывов — и солдаты и фольксштурмисты. Несколько месяцев назад призываемых все же обучали, хоть и по куцему, кастрированному курсу обучения, а те, кто пришел недавно — знали крайне мало, а про практику и говорить не приходилось.

Да все рушилось и разваливалось — даже это изучение боевого оружия сейчас Поппендик проводил с такими нарушениями принятого ранее строгого порядка, что иной раз сам себе удивлялся — ни бумажного оформления в виде приказа вышестоящего начальства, ни планов, ни отработанной методики занятия, ни выхода в полигонные условия, ни оцепления, ни прочих строгих обязательных к выполнению требований. Предупредил соседей, что постреляет после обеда — и вот, изволите видеть — занимаются его подчиненные со всеми нарушениями техники безопасности. И тут всем будет наплевать, если кто пострадает — в отличие от приснопамятного инцидента на показушных учениях, где экипаж третьей «пантеры» его взвода траванулся дымом, а чертов водитель ухитрился даже сдохнуть…

Чертовщина какая-то вокруг, а не армейский порядок. И начальству уже наплевать — вон весь город гордится, что эсэсовский полк разграбил склад одежды и при смене дислокации промаршировал по улицам к своему участку обороны с невиданным ранее нарушением формы одежды — один батальон был в щегольских цилиндрах, второй — в тирольских шляпах, а третий напялил на себя модные перед войной летние плетенки. Даже если не обращать внимания на то, откуда в Бреслау такие запасы более чем странных шляп и то, что их забрали совершенно открыто — сам факт такого нарушения формы — да еще всем полком, да еще и с одобрения начальства — вызывал оторопь у любого нормального служаки.

Нет, так-то, в ходе проведения неформальных увеселений всякое бывало, даже и голыми плясали, изображая индейцев, но чтоб при выполнении боевой задачи??? Балаган какой-то!

— Да, из него невозможно выстрелить прицельно, не встав на колено минимум.

Даже по пояс из окопа не получится. Очень крутая траектория и прицеливаться надо по верху гранаты. А не целясь может кто-то и умеет, но только имея охрененный настрел — важно говорил грамотный наводчик, которому утомленный старшина отдал почетную обязанность вводить в курс дела остальных. Из двух десятков обучали работе с фаустпатронами всего троих, вот их-то старшина и наладил вместо себя. Сам он старался не наклоняться и в основном следил, чтобы сзади — под возможным выхлопом из гранатомета — никто не стоял.

— Вот так держи! Под мышку возьми! Потому что эта штукендрачина летит очень медленно и очень по кривой. Можно, конечно, наудачу пульнуть на авось и тикать.

— Да, так чаще всего и происходило, судя по всему — поддержал новолепленного инструктора многоопытный гауптфельдфебель.

Как ни странно, но к концу занятий и солдаперы чему-то научились и начальству полегчало. Махнувший рукой на старые принципы, Поппендик разрешил выдать к обеду и пиво — благо в городе варили его преисправно и в серьезных количествах, потому оно входило в рацион, словно в Средневековье. Лучше бы, конечно, выкатить бочонок на ужин, но лютая сухость во рту и звон в голове требовали подлечиться.

С фольксштурмистами обучение пошло сложнее. Старые пердуны откровенно боялись этого невиданного оружия — кроме пары шустрых стариков, которые, будучи в ту войну пулеметчиками из штурмовых групп, разобрались быстро. Остальные, как понял внятно лейтенант, вряд ли будут полезны в бою.

Вот сопляки из гитлерюгенда — те, наоборот, рвались схватиться потными ручонками за смертельные игрушки. То и дело старшине приходилось лаять, как овчарке, приводя занятие в русло вменяемости. Мешало присутствие начальства сопляков — этого самого Кучера. Он вступался за своих миньонов независимо от того — прав был старшина или нет. Хотя вообще-то с точки здравого смысла гауптфельдфебель был прав все время.

Для практической стрельбы выделили три десятка фаустов. Посовещались лейтенант со старшиной и решили, что лучше потратить эти штуковины сейчас, но хоть представлять — как они работают.

И при том намекнул гауптфельдфебель, что лучше бы натаскать юнцов Кучера. Мальчики рвутся в бой, а вот ничего не умеют. Ни кидать гранаты, ни стрелять толком, ни тем более понятия не имеют о тактике в бою. Потому рассчитывать на них всерьез — бессмысленно. Зато эти малолетние придурки вполне могут бахнуть по танку. Потом из них русские сделают форшмак, но десяток сопляков танк вполне могут подпалить. Лучшего применения не придумаешь.

Поппендик согласился. Дальше три десятка фаустов улетели в горелый остов дома посреди участка обороны. Точнее — в сторону дома. В проем подворотни, который как бы был мишенью, благо размером как раз с танк, попало три, остальные рассеялись в разные стороны, в том числе — и весьма далеко.

И особенно тот фауст, что выстрелил сам Кучер. Разумеется, делать то, что ему говорил старшина и наводчик, он не стал, как всегда выбрав свой путь — стрелял он лежа, положив трубу себе на плечо. Поппендик махнул рукой и, поняв его намек, старшина и зольдаты мигом отступили подальше. Потом бахнул вышибной заряд — и лейтенант сразу не понял, что произошло — что-то метнулось вперед, такое — же — назад, взрыв грохнул метрах в пятнадцати на асфальте мостовой, с большим недолетом, запорошив поднятой пылью всем глаза. Но при том командир участка был уверен, что своими глазами видел — как головка фауста летела и назад!

Он еще протирал глаза, промаргивался, когда как всегда самоуверенный вождь гитлерюгендовцев высокомерно заговорил, как-то внезапно оказавшись рядом:

— Да, неплохое оружие, но бесспорно станет лучше после моего усовершенствования. Совершенно бесспорно, на головку кумулятивного конуса надо прикрепить жестяной цилиндр, как демпфер, и просверлить шесть отверстий вот тут, что даст увеличение дальности на еще 30 метров и силу взрыва процентов на 40. Я заберу для работы пять фаустпатронов!

Тут Кучер прервал свою речь и стал натягивать на босую ногу притащенный его верным холуем Риком сапог.

Не вполне понявший о чем шла речь, Поппендик кивнул. В присутствии Кучера он чувствовал себя странно и когда тот уходил, ему становилось куда легче. И когда гефогльшафтсфюрер со своим холуем- ординарцем и остальными сопляками убыли, наконец, вздохнул облегченно. После практических стрельб оставшиеся 15 фаустпатронов не казались ему серьезным оружием.

— Ну что скажешь? — спросил старшина, пока остальные зольдаты перекуривали и отряхивались от пыли, насыпавшейся после трех десятков недальних взрывов.

— Лучше, чем связки гранат и остальные 18 способов уничтожения вражеского танка в ближнем бою, но не очень впечатлило. Броню, конечно жжет, но поди — попади. В поле и впрямь фигня. То-то валялось их много, пока мы сюда добирались.

— Сам видишь — таскать неудобно. А уж когда отступаешь… Что-то бросать приходится… Карабин числится, за его оставление как минимум в штрафбат загремишь. А Фаустпатрон — не числится! Понятно, что выкинешь при быстром драпе. Но так оружие неплохое — для города и драки в условиях малой видимости. Так что газеты не во всем преувеличивают.

— Ну да, ну да…

— Так есть причины. Применяют «фаусты» лучше всех именно при бое в городах максимально замотивированные фольксштурмисты и гитлерюгенд. Потому что именно среди них или те, кто решил драться до конца, или те, кто по малообученности и глупости не представляет риска, прекрасно известного опытным бойцам. А не только в особых условиях уличного боя дело. Я постараюсь достать что получше — пообещал старшина.

— «Офенрор» или «панцершрек» был бы для нас лучшим оружием, или «Пуппхен». Или, хотя бы «панцерфаусты» — они на 60 метров летят. Потому-то он согласно приказа фюрера «Лучшему солдату — лучшее оружие» их надо выдать нам, а не этим придурковатым штатским фолксштурмистам. К слову — а что это с Кучером произошло? Я как-то не понял ситуации — спросил лейтенант.

— Реактивной струей в раструб голенища с него сапог сдуло. С носками вместе. Так-то видно, что он слыхал звон — с некоторых реактивных систем так можно и нужно стрелять, но не из «фаустпатрона». Но с него — как с гуся вода. Идиот с оттоптанными мозгами. Надеюсь, что у него в руках взорвется усовершенствованное им оружие. И лучше б — до боя. Вот черт! — вылупился старшина куда-то за спину приятелю и командиру.

Тот повернулся, по возможности не слишком быстро двигая многострадальной головой. Мальчишка на велосипеде, гордый выполняемой работой. Гитлерюгенд, служба посыльных. Конверт протягивает, спрашивая — господин лейтенант Поппендик?

— Сначала спрашивать надо, до вручения пакета. Да это я. Приказ понятен, принят к исполнению — расписываясь в тетрадке, хмуро сказал получатель. Мальчишка кивнул головой, упакованной в старую глубокую каску и укатил.

— Вот, дождались, черт бы им в рот! Сдаем участок роте фольксштурма второй категории и команде самообороны из беженцев, сами идем усиливать оборону на юге. Выступаем сегодня через четыре часа…

— Судя по спешке все плохо?

— Куда хуже. А я уж рассчитывал, что пасху проживем тут… Невезуха!

Выйти получилось только утром. Бросить участок, не дождавшись сменной группы Поппендик не решился, а рота в две сотни старых хрычей приперлась к завтраку. Понятно, на спокойный участок пригнали совсем уж негодный человеческий материал. Сгорбленные, скрюченные седовласые старцы. Длинные старинные винтовки показались смутно знакомыми — удивился, поняв, что это игольчатки Дрейзе. Вторая команда была с виду получше, мужики помоложе, но видно, что оружие в руки взяли впервые. Вооружен каждый второй, винтовки определенно французские. Патронов — кот наплакал, гранат нет вовсе. Зато фаустпатроны в изрядном количестве.

— Мощная защита! Одни — беженцы с кладбища, старичье древнее, которое способно только на кашель ягодиц, да дивизион резиновых сапог, деревенщина, за всю войну ружья в руку не взявшая! У этих фермеров была бронь, а теперь их согнали с насиженных клоповников — как они воевать будут — не представляю — ворчал шедший рядом старшина.

Идти пришлось пешком, хорошо еще, что теперь фронт был уже куда ближе.

Шли налегке — перед гауптфельдфебелем катилась тарахтящая бензиновым дымком танкетка — в половину человеческого роста и в полтора метра длиной. С виду она напоминала сильно уменьшенный английский «ромб» с той войны. На нее сложили старшинское имущество, да заодно и оружие начальства. Сам пульт управления был тяжеловат, но это уже было пустяками.

Поппендик вертел головой. тут видно было, что ситуация меняется в худшую сторону. Баррикады в начале обороны — сделанные из балок, шпал и бревен, аккуратные, несокрушимые «галльские крепости», с засыпкой и забутовкой пустот камнями и булыжниками остались теперь у русских, здесь уже сменились на хаотичные, на скору руку собранные из всего подряд — даже рояль торчал в груде хлама. Домам тоже досталось, видно было, что горели не сами по себе, дорога была усыпана битым кирпичом и штукатуркой и пара торопыг уже подвихнули на этой россыпи ноги.

Дойти спокойно не получилось, то ли случайно, то ли что-то заметив, русские накрыли район артобстрелом, к счастью, первые взрывы грохнули поодаль, Поппендик тут же дал команду и колонна успела рассыпаться по домам справа и слева, очистив улицу до того, как пара снарядов рванула там, где они шли.

Обошлось пустяками — только самые нерасторопные стариканы попали под осколки, так что невелика потеря, если честно. Дольше получилось выковыривать всех из укрытий — и то не всех нашли.

— Как, антилопа асфальта, не пострадала? — спросил лейтенант своего приятеля, заботливо осматривавшего самоходную гусеничную танкетку.

— Нет, все в порядке, готова к маршу. А наши бравые герои?

— Пятеро пердунов куда-то делись, да трое сопляков. Еще один сломал ногу, двое старцев ранено и один скоропостижно скончался от волнения, во всяком случае, ран на нем не обнаружено, а лежал на лестнице — ответил Поппендик. Чтобы укрывшаяся колонна столько потеряла на ровном месте — ему было дико видеть. Да еще и мрут сами от старости — вообще нелепость!

Впрочем, человеческий материал был очень никчемного свойства под его началом. Придется писать рапорт, помня при том, что раненые, видимо, для какой-то глупой конспирации, называются «мулатами», а убитые — «индийцами». Как назвать пропавших без вести прямо на улице — придется ломать голову.

Оставил патруль из двух своих солдат, чтоб прошлись по домам, поискали затихарившихся, пока те не стали дезертирами. Мертвеца вытянули на улицу, чтоб подобрала похоронная команда. Двинулись дальше. В воздухе все гуще воняло гарью, какой-то вонючей химией и трупниной и еще чем-то — но тоже — гадостно.

Скоро стало ясно, что тут похоронщики не поспевают — и если валявшиеся возле сгоревшего русского танка черные мумии могли оставить для придания бодрости воюющих, благо труп врага вроде как хорошо пахнет, то разбросанные по тротуарам свои мертвецы — гражданские и в грязной униформе армии, фольксштурма, люфтваффе и прочих железнодорожников и полицейских ясно говорили, что порядка тут нет и передовая уже рядом. Старичье и юнцы побледнели, скукожились, некоторые храбрились и старались выглядеть браво, но таких было мало и Поппендик не верил в их истовость.

Полчаса ушло на то, чтобы найти начальство и получить приказ. Сначала пришлось выслушать напыщенную нотацию о том, что прибыть они должны были вчера и что по отношению к нерадивому офицеру будут приняты меры! Объяснение, что группа не могла бросить занимаемые позиции без людей — даже и слушать не стели.

Потом последовал и приказ, наконец. Весьма неприятный. Русские заняли два дома перед перекрестком, надо отбить. Придется атаковать. Обстановка непонятная, войска перемешаны, от полка, прикрывавшего направление осталась треть, заполнение из фольксштурмистов и того жиже. Именно потому свежей кумпании надо показать Иванам, что тут не шутят. Так что — сменить роту фузилеров, занимавшую позицию, а через час — в бой. Полоса ответственности — шесть домов и те два, которые надо захватить.

Приказал готовиться к атаке, сам с ординарцем отправился на рекогносцировку. Старшина, хмыкнув, присоединился, чему лейтенант был рад. Опытный вояка в таких условиях дорогого стоит.

Пятеро солдат, сидевших в темном подвале у кучи пустых патронных жестянок и ящиков от гранат, выглядели дико. Густо закопченные и сплошь присыпанные кирпичной и штукатурной пылью, грязные донельзя. Словно помоечные клоуны с нелепыми масками вместо лиц. Клоуны из погорелого театра. Видал Поппендик в кабаре до войны что-то эдакое. Только там пародия на диких негров была все же почище — а тут и актеры очумелые и гример шандарахнутый.

Представился, спросил — кто старший?

Неожиданно отозвался самый грязный, ткнул пальцем в сторону своего соседа, безучастным манекеном сидящего рядом. При этом с его каски тонкой кисеей посыпалась словно белая пудра.

— Вот он, штаб-ефрейтор Мюллер. Только он оглох совсем.

— А ты кто?

— Ефрейтор Мюллер.

— Родственники?

— Мы однофамильцы.

— Надо добавлять «господин лейтенант».

— Господин лейтенант.

— Вряд ли они могут сейчас нормально общаться. Контуженные все. В подвале рядом — груда обгорелых мертвяков, вроде наши солдаты, судя по каскам и сапогам — уточнил как бы между делом старшина.

Вид солдат и впрямь говорил о последнем градусе усталости. Поневоле сравнивал их с лощеными и щеголеватыми тыловыми и штабными, которых насмотрелся в городе. И да, гуще как-то они там сидели, на квадратный метр если считать. Маловато защитников на передовой.

— Где ваш командир?

— Штаб был во двор и налево, в подвал — лаконично ответил солдат. Он даже и не подумал встать перед старшим по званию и сидел в распластанной какой-то позе. Поппендик решил не строить чужую солдатню. Не на плацу.

Штабом громко назывался закуток в полуподвальном этаже. Без окон — ну понятно — так и стеклами не побьет и осколки с взрывной волной не влетят. Сидевшие там два лейтенанта — тоже грязные и с обмотанными бинтами руками были изволоханы до последнего градуса изнеможения. Тому, что их сменят, оба обрадовались, как дети. Оживились, стали собираться.

— Что скажете по обстановке?

— Русские все время лезут. Отобьешь в одном месте — суются в другое. Все время пускают дымы, это выматывает нервы — они под дымовой завесой атакуют. Но сидишь их ждешь — а они не идут. Патронов сгоряча пожгли — чудовищно. Десять тревог — уже устанешь, ожидая, осоловеешь — их штурмовики тут как тут, рвут толом стены, закидывают в окна гранаты — сказал один лейтенант.

— И все время перед ними — огонь. Огнеметчики, бутылки с бензином, зажигательные пули и снаряды, сверху бомбы все время сыплют — они все время пытаются подпалить те дома, что мы защищаем — добавил второй.

— Огненный вал! — подтвердил первый.

Поппендик кивнул. Слушал он со всем вниманием, не перебивая и это немного оживило полумертвых вояк. Разговорились, ожили немного.

— Тушим заводскими огнетушителями, расставили их в пунктах боепитания и по комнатам. Без них — нас бы давно выжгли к черту — заметил второй.

— При отходе мы дома сжигаем. Таков приказ — поджигать дома, чтобы помешать русским их занять. Но у Иванов свои пожарные войска есть, тушат быстро — поправил первый.

Из-за копоти и кирпичной пыли оба смотрелись одинаковыми оловянными солдатиками, только очень странно и нелепо раскрашенными. Мельком Поппендик подумал, что вообще-то такой камуфляж тут в руинах — самый подходящий. Заодно догадался, почему сначала показалось что-то особо нелепое — словно у собеседников глаза накрашены, словно у портовых шлюх. Траурная кайма на веках — копоть, глаз моргает и все по краям скапливается, получается физиономия, как у фараонов египетских. Не умывались эти парни с неделю, не меньше.

— Заметь — нашими же огнетушителями! — выговорил второй лейтенант. Губы у него потрескались и были в коросте от простуды. Впрочем, другой был таким же.

— В таких случаях мы наносим контрудар, причем с единственной целью — снова поджечь дом, как загорится — так отходим — пояснил первый.

— Тогда в наступление переходят русские и снова его тушат — подал голос второй.

Поппендик кивнул. То, что из домов прифронтовой зоны старательно удаляли все горючее — оказалось палкой с двумя концами и теперь это помогало наступающим.

— А пока мы корячимся с парой дурацких домов здесь, тратя на это все силы, они внезапно атакуют в другом месте и там начинается та же чертовщина. В общем, камарады — сами скоро все увидите. И учтите — у русских чертова прорва снайперов. Знаешь кто это? Бабы! Чертовы амазонки! Срезают неосторожных мигом, стоит только в окне мелькнуть. Бздынь — и навылет! Мой ординарец полез в шкаф — в глубине комнаты, так его достали через створку открытую, мозги расплескало — мое почтение!

— И пушек у них чертова стая. Подтащат их под дымом и пока не видно — влепят несколько снарядов по пулеметному гнезду. И при том — точно — явно какие-то ориентиры имеют.

— Крысиная война? — с пониманием спросил старшина.

— Да, они грызут город, как головку сыра. Точат, как термиты. Да, еще у них есть воздушные торпеды — если увидите, что идет какая-то возня в доме, который у русских, а потом они отходят с позиций — сразу отходите тоже — предупредил первый.

— Видели, как работает?

— Нет, повезло. Но те, кто выжил — говорят, что адский вой, потом летит такое что-то похожее на торпеду с подлодки, только с огненным хвостом — перелетает через улицу и половина дома в щебень. Хуже авиабомбы! Ну и что с гарнизоном — говорить не стоит. Даже в подвале всех контузит зверски, кровью блюют и потом уже не вояки. Ладно, удачи вам!

— Погоди, проведи по позициям хотя бы! — вскинулся Поппендик.

— Сами разберетесь, не маленькие. Тем более, что все равно сам все под себя переделаешь. Если Иваны дадут время. Только не выглядывай в окна и амбразуры — башку снесут!

Закопченные и грязные ветераны собрали свой скудный скарб и с явной радостью смотали удочки. Поппендик кисло посмотрел им вслед, сплюнул на ободранный от паркета пол. Видок этих офицеров явно говорил о том, что предстоит ему самому. Только у него не кадровые фузилеры, которые вполне обучены городскому бою, а черт знает кто.

Пока заполняли дома — перемешались старики с сопляками. Естественно тут же один умник высунулся в окно — и теперь хрипел, пуская кровавые пузыри. А двух стариков прихлопнуло ловко пущенным с той стороны улицы фаустпатроном.

Атаку начал почти вовремя. Разумеется, своих зольдат поберег, пустив вперед рвущихся в бой миньонов Кучера, который ожидаемо запропал в самый последний момент.

— Вперед, гитлерюгенд!

Мальчишки сыпанули бойко и резво, только показалось Поппендику, что их как-то маловато. Сам он находился при пулемете, расчет которого поливал длинными очередями окна занятого русскими доме.

Стоявшие в ленте трассеры (каждый третий патрон) смешными и какими-то несерьезными огоньками брызгали от облупленных и побитых стен, пускали петушиные хвосты ярких искр. Сыпалась штукатурка, облачки пыли показывали, где хлестануло пулями. Пулеметчик вертел стволом, стараясь упредить возможный ответ, но отверстых темных провалов окон было многовато, хотя дом и не большой, всего в три этажа. Хотя — когда из каждого такого провала может мигом прилететь смерть — поневоле уши торчком держишь!

— Стоп! Прекратить огонь! Рикошетами их зацепишь, уже добежали!

Поморщился, увидев, что мальчишки тут же полезли в окна, а пяток кучей ломанулся в двери подъезда. И тут же выкатился обратно, а внутри на лестнице хлопнула граната, пыхнув серым дымом на улицу.

— Придурки! — рявкнул пулеметчик.

— Что такое?

— Сами кинули гранату и сунулись, не дожидаясь взрыва! Но вроде не попало по дуракам! — не поворачиваясь, ответил парень за МГ.

Хлопнуло несколько выстрелов. И как-то не похоже на серьезный бой.

— Здание захвачено! И соседнее тоже! Приказ командования выполнен! — гордо заявил героический сопляк-вестовой. Совсем мальчишка — лет 15, не больше.

— Оборону заняли? Наблюдение за противником ведете?

— Так точно!

— Потери?

— Все целы! Русские бежали, их потери уточняем!

— Закрепляйтесь, пришлю пополнение, через пару часов сам проверю! — велел лейтенант. Настроение у него так и не улучшилось, хотя вроде как и все идет успешно. Что-то мозжило в сознании, как раньше дырка в ляжке.

Кое-как наладил систему обороны, наметил для пулеметов сектора обстрелов, устроил пару НП, проверил связь. Но в захваченные дома идти не хотелось, вот просто — ноги не шли. Вздрючил своих подчиненнных, когда шмякнулся копчиком об пол, поскользнувшись на раскатившейся под сапогами россыпи гильз.

— Все ходы на позиции должны быть всегда прибраны. Что в окопах, что в домах и прочее. Когда пошла война, спотыкаться нельзя — заявил этим обалдуям. То же постарался внушить и стариканам и молокососам. Обнаружил, что в атаку пошла не более, чем треть сопляков, остальные рассосались и теперь он обнаруживал их совсем не там, где предполагал. То еще воинство. Приходилось чуть ли не каждого ставить туда, где он должен был быть. Повиновались ему со скрипом и крайне неохотно, ясно, что хотелось этим воякам забиться в тараканьи щели, а не защищать окна.

Немудрено — начальники у фольксштурмистов были из соломы, а заменить их на более подходящих Поппендик не имел права. Он вообще не очень понимал размытую субординацию в своей группе. А настоящих военнослужащих было слишком мало, чтобы стать костяком обороны. Расползалось все, растекалось под руками, стоит только отвернуться. Дрисню столбом не поставишь! А еще и чертов Кучер куда-то делся. Как так бодро удалось дома взять — сам не понимал. Чистое везение. Нет, начальство он порадовал, разумеется, но как-то все странно. В полках мобильной обороны еще куда ни шло — там просто фольксштурм подчинили командирам полков и те разбавляли вчерашними штатскими свои роты в пропорции 6 солдат — один штафирка. Потом уже 5 к 1, 4 к 1, теперь вроде уже дошло до 3 зольдат на одного фольксштурмиста, но все же и обучить чему можно и присмотреть и пинка вовремя дать. А тут — наоборот все.

Когда пришло время перекусить (слава старшине, слава!) — выразил все без обиняков компаньону, благо были с глазу на глаз, а ординарцы подобраны были толковые и не болтливые.

— Мало того, что бедлам невыразимый, так еще и смердит тут адски, хуже чем твои носки, которые ты снял, когда мы приехали в этот Бреслау! — закончил он свою жалобу.

— Ну, на позициях всегда воняет говном и мочой. И часто от позиционеров самих. Ссать и срать приходится не отходя, а порой и под себя. И в любом случае тут же прямо. Ты не был в пехоте, а я немножко хлебнул полной ложкой — пожал плечами старшина. Он к запахам относился философски. Нос у него был из гранита, вероятно.

— А ещё я не представляю, как можно что-то атаковать силами непонятных засранцев. Если в чистом поле их можно погнать вперёд, ура, атакуем, а по дороге их все равно перебьют или к земле прижмут насовсем, то взять дом слаженность нужна четкая. Иначе, они друг друга перестреляют и гранатами побьют, если успеют. А скорее будут мешать друг другу передвигаться, и их враги перестреляют, пока они будут бестолково толпиться и друг друга не прикрывать. Нахрапом можно таких же дураков победить, а опытные бойцы такие атаки все отобьют хоть втроем — впятером. Как удалось дома взять без крови — не пойму! — выразил он старшине свои сомнения дополнительно.

— Тебе не сказали?

— Что? — хлебая остывший суп, буркнул лейтенант.

— Да то, что русских в домах не было?

— Как? — поперхнулся Поппендик.

— Вероятно — отошли заранее, когда почуяли, что их будет штурмовать воинство некоего танкиста — пошутил вроде хмурый гауптфельдфебель.

— Спасибо, порадовал, нечего сказать! Надо срочно идти туда, неспроста это все!

— Не стоит! Туда должен идти Кучер, там его люди. А у нас левый фланг открыт и там всего один пулемет — осадил приятеля старшина.

— Парни! Найдите мне этого гефольгшпрехштальмейстершпукфюрера! — приказал ординарцам Поппендик. Те переглянулись, хмыкнули и отправились на поиски.

Вернулись не скоро, лейтенант уже успел подготовить оборону в меру своих сил и средств. При этом успел убедиться, что брать эти два дома было в принципе и не нужно — удержать их трудно, подобраться к ним со стороны русских просто и при этом из-за ряда особенностей этой улицы — еще и незаметно. То есть увидишь атакующих, когда гранаты в окна полетят и струи жидкого пламени из огнеметов.

Уже собрался было отдать приказ на отход, но решил посоветоваться со старшиной и то напомнил нехотя, что приказ был — взять дома. А оставлять — приказа не было. И за такое самоуправство по нынешним временам уже не одного умника расстреляли.

Кучер отказался являться перед светлые очи руководства, так как оказался занят.

— Видишь, камарад, все идет как нельзя лучше. Ты приказал, приказ проигнорирован, ответственности на тебе нет. И да, я вижу ты пылаешь праведным гневом, так вот я хочу тебя сразу предупредить, что кучер так старательно лизал задницу фюреру гитлерюгенда Бреслау, что Хирш теперь ему благоволит. Так что можешь жаловаться, но толку от этого не будет.

Поппендик пожал плечами и все же, хоть и остыл, но выбрался к строптивому вождю молодежи.

— Итак, вы не собираетесь руководить своим подразделением и выполнять мои приказы? — спросил он ковыряющегося с чем-то очень знакомым гефольгсшафтсфюрера.

— Я вам не подчинен напрямую, а к своим мальчикам я приду когда это будет нужно — высокомерно заявил Кучер.

— Ладно. Я сообщу о вашем саботаже по команде — уже довольно спокойно сказал Поппендик, ощущая сильное желание побыстрее уйти из комнатки с изобредателем. И потому, что тот был ему физически неприятен и потому, что в лежащих на столе предметах опознал четыре разобранные шпрингмины. Правда, они были, судя по раскраске — учебными, но черт знает этого сумасшедшего идиота.

— Валяйте, малограмотный филистер! Вы присустствуете при величайшем событии нашего времени — я использую в практическом бою свое гениальное творение — которое пока еще не имеет название, я думаю дать ему либо имя «Литургиатор», либо назвать Bombe-Rabe (каркающая бомба, бомба-ворона). Это истинно германское чудо-оружие. именно такое обещал нам фюрер и я, как верный сын Рейха выполнил эту смертоносную для врагов и безвредную для своих машину смерти! Мне совершенно не хочется посвящать вас в эту тему научного полета мысли, но раз уж вы воюете рядом со мной…

— Вы могли бы обойтись без выспренней болтовни? — поморщился лейтенант.

— Конечно, нет смысла метать бисер перед свиньями. Вы все равно не поймете научного объяснения, потому я скажу проще, снисходя к вашему интеллектуальному уровню…

— Интересно, Кучер, если я вас пристрелю сейчас — что мне за это будет — устный выговор или письменный? — лейтенант демонстративно передвинул кобуру поудобнее.

Слегка побледневший гефольгсшафтсфюрер тем не менее фыркнул презрительно и продолжил свою речь.

— Я в эту шпринг-мину вместо заряда помещу десяток маленьких толовых шашек, соединенных детонационным шнуром так, чтоб они взорвались с промежутком в десятые доли секунды. Если точнее то с частотой 4–7 герц от 0,4 до 0,14 секунды. Цепь взрывов созданных в таких параметрах вызывет мгновенную остановку сердца у человеков в огромном радиусе действия и ни броня ни укрытия не спасают.

Но! Если свои подготовлены и знают что сейчас сработает каркающая мина — то на них не это подействует совершенно! И никаких осколков и прочего, техника и оружие врага остаются целехонькие, потери у ничего не понимающего врага колоссальные, что неминуемо вызовет панику и разгром! Очень дешево, очень просто и действует безотказно.

— Вы серьезно? — оторопело спросил лейтенант. Как бы он ни относился к Кучеру, но абсолютная самоуверенность говорящего явно смутила. В голове мелькнула мысль: «Ну, а вдруг? Он же вроде инженер? Ну не стал бы он так говорить, если бы были хоть маленькие сомнения!»

— Я абсолютно серьезен! И вы будете первыми свидетелями триумфа моей победоносной научной мысли! Отсюда пойдет обратно колесо истории, здесь война получит обещанный фюрером перелом! — пафосно работая на публику в лице трех своих молокососов и ординарца лейтенанта, заявил изобретатель каркающей бомбы.

— Какой радиус действия бомбы? — просто, чтобы не молчать, спросил Поппендик.

— Радиус поражения огромен! По расчетам — более 200 метров. Но на месте мы сможем это определить, измерив дистанцию до самых дальних трупов русских, убитых срабатыванием системы поражения! Хотя, должен заметить, что у русских, видимо, тоже стало появляться нечто похожее — их «Сталинские органы» устраивают срабатывание ракет в подобных условиях и с теми же интервалами. Это и дает особенные результаты обстрелов из этих установок. Но настоящий инженер всегда сделает систему лучше, чем эти полуграмотные варвары. И да, заранее предупреждаю, что у меня есть патент на эту бомбу, так что не пытайтесь своровать идею! — Кучер победно усмехнулся.

— Я требую, чтобы вы вели руководство своими людьми. И обеспечили оборону вверенного нам участка! А ваши изобретения меня не интересуют, слишком феерично звучат заявленные результаты — рявкнул Поппендик и пошел вон, ощущая на спине ироничные взгляды приверженцев новых методов научной войны. Мерзкое ощущение бессилия, тем более, что эта штатская сволочь и впрямь ему не подчинена напрямую. Можно жаловаться по партийной линии, но это — как показывает опыт — практически бесполезно. Что особенно противно — в душе ерзал червячок сомнения — а вдруг и впрямь присутствовал при великом открытии чудо-оружия?

Ну, не может человек нести ахинею так уверенно!

Ну, не идиот же он конченный?

После того, как прошел по занимаемым позициям — настроение и совсем упало. Баррикады поперек улицы — нелепые, собранные кое-как из чего попало. Оконные проемы вроде и заложены мешками с землей и кирпичами, но неряшливо и рыхло. Между этажами дыры не пробиты, легких переносных лестниц нет, одно хорошо — связь есть, даже городские телефоны работают. Занял он, как и предписывалось приказом — 4 дома, да 2 как бы отбил у русских. Велел старперам из фольксштурма прокопать во дворе ход сообщения, хотя бы по пояс, чтобы соединить дома. Видно было, что рыть здесь уже принимались, но глубина — и по колено не будет. Приказал пробить дыры в перегородках, чтобы иметь сквозной проход по обороняемым домам. Работы полно, но эти засранцы еле возятся, черт бы их драл. Только отвернись — уже сидят с одышкой, курят как бы. На сердце было тяжело. Брошенные кухни с посудой на столах и трогательными вышитыми салфеточками, на которых валялись куски штукатурки, (она все время сыпалась с потолков), стулья опрокинутые, словно хозяева только что удрали, статуэточки на полках, разбросанные по полу книги, игрушки. Разгромленный уют разгромленных жилищ. Причем не каких-то там русских — а уже своих, родных, немецких. И значит в своей квартире в Берлине — то же уже сейчас или скоро будет. Все к черту, что нажили!

Аккуратнейшим образом передвигаясь и перестраховываясь при каждой перебежке, проверил фланги.

Соседи — такие же сбродные образования слепленные из горожан, старых и сопляков, чуточку разбавленные боевыми солдатами. Слева — командует тощий обер-лейтенант с негнущейся рукой и сильно, застойно пьяный, справа — ехидный толстячок — оберфельдфебель. Людей у них вроде бы и много, по головам считать если, а на деле — старичье и сопляки, плюс долго отсиживавшиеся в тылу хитрецы, которым, тем не менее не хватило ловкости остаться подальше от передовой. Нормальных вояк, на которых можно рассчитывать — кот наплакал.

Шесть пушек чуть поодаль — в засадах, замаскированные. Сходил и к ним. Тоже второй сорт — две зенитки с расчетами из баб, сопляков и хиви, да четыре трофейных пушки — их тут ремонтировали в мастерских. Артиллеристы из заводских рабочих. Запас снарядов убогий, впрочем, Поппендик не сомневался, что стоит только этим пушкам открыть огонь — как их по обнаружению сразу и задавят.

Моральный настрой — и того хуже, видно, что бабы и сопляки хорохорятся, а сами буквально трясутся от страха. Русские сейчас молотили по городу всерьез, несколько раз приходилось шустро искать укрытия из-за артобстрелов и бомбардировок — штурмовики советов нагло ходили по-над самыми крышами, понятное дело — все зенитки поставлены на прямую наводку против танков. От такого долбежа дома тряслись мелкой дрожью и при близких попаданиях стены ходуном ходили, что совсем было неожиданно от серьезных кирпичных строений добротной выделки. Вздыбливался в комнатах паркет, лопались обои, со звоном высыпались еще уцелевшие стекла. Мебель плясала, как пьяный матрос. Тут не до конца сумели вынести все горючее — видно было, что люди совсем недавно жили. И эвакуация была поспешной. Значит русские продвигаются быстро.

Когда вернулся в свою комнатушку и уже совсем себя уговорил идти глянуть на то, что отняли атакой у русских, пол словно поддал под зад, мало ноги не сломались. Хорошо сесть не успел, а то бы стул сломал хребет таким неожиданным ударом! И после первого сильнейшего удара — все вокруг словно затихающе зашаталось. А потом к тряске добавился и тяжелый гром, видно ударная волна отбила слух и сейчас он возвращался по немножку. Воздух тут же стал взвесью пыли, чихать принялись все. Зажимая рот и нос платком, кинулся узнавать — что стряслось. Подумал, что, наверное бомбу грохнули совсем рядом здоровенную. На улице и в занимаемых домах трескотня хаотичной пальбы, но на слух — лупят свои, знакомого треска русских автоматов и дыдыкания их пулеметов не слыхать. Навстречу попался ошалелый старшина, как мельник белый, весь в штукатурке. Проорал, шатаясь:

— Ахнулись сопляки! Эти русские дом подорвали — фугас!

На улице не видно ничего, словно туман густейший — а воняет горелой взрывчаткой сильно, даже перешибая вонь пожаров и трупнины. Послал вправо-влево ординарцев, огонь — прекратить, патронов не так много! Только по видимым целям! А что тут увидишь — метров на десять уже ни черта не понять, и глаза резью дерет.

Пальба справа, кинулся к телефону, ответили не сразу — да, русские лезут! Не до бесед! Вызвали туда подвижную штурмовую группу, сейчас прибудет.

Загрузка...