Заигрывающие батареи

Побежал к «своему» пулемету. За амбразурой — словно вата клубится, серая, плотная. Напряжение достигло высшего градуса. И — ничего. Пыль постепенно осела. Перебрался глянуть — что случилось-то? Осторожно глянул в окно — не подходя близко, оставаясь в сумраке глубины комнаты. От одного захваченного раньше дома осталась груда битого кирпича с погнутыми двутаврами, сложившаяся кучей между огрызками стен. Второй дом — без крыши и с осыпавшимися стенами выглядел совершенно полым. Все внутренности дома рухнули вниз, пустые проемы окон насквозь просвечивают.

Из тех, кто там занял оборону, не вернулся никто. Жаль, нахальные и шустрые были мальчишки. Когда у людей апатия, они как бы одноразовые. Им все пофигу. Спасибо, если выстрелит куда-то, пока его убьют. А шустрые могут очень стойко воевать. По ним все время долбят, а они всё огрызаются. Кто быстро все делает, того и на мушку взять не успевают. Могли бы дальше пригодиться. Но после такого взрыва — там от них только мокрые тряпки остались. В груде строительного мусора. В глубине груды.

— Слышно, как через стенку и два матраца — пожаловался гауптфельдфебель, безуспешно ковыряя грязным пальцем в своем ухе. Понятно, контузило.

— Вот не зря не хотел туда идти — неожиданно признался Поппендик.

— Обученный и обстрелянный — громким голосом заявил старшина. Вероятно, сам он считал, что шепчет заговорщицки. Лейтенант кивнул. Грань между обученными и необученными была видна любому вояке.

Потому как необученные делятся обычно на два типа (третий — это те, кто учится, но их мало). И первые впадают в страх и ступор и всего боятся. А вторые прутся напролом.

И по результатам боя, первые, увидев в какое мясо замесили вторых, впадают в состояние зомби, и иногда идут напролом дабы скорее все кончилось, а вторые переходят на место первых и начинают панически и иррационально бояться.

Потом постепенно привыкают. Если останутся живы.

Это и есть те самые «обстрелянные бойцы». Они ничем не лучше остальных, кроме того что уже прошли эти стадии. Так же ничего не умеют, но первые немного охолонули, а вторые устали бояться. И с ними можно как с людьми обсуждать что-то, ставить задачи, учить и так далее. Ничем более «повоевавшие» от «не воевавших» не отличаются.

Вот обученные, на учениях хлебнувшие всего чего надо — могут обойтись фактически сразу без этого всего. Буквально любой «первый бой» и то часто формально. Потому что натасканы, знают, что делать и когда.

Для этого в армии и учат. Самому Поппендику на офицерских занятиях

это все объясняли вполне научно с точки зрения химического вещества адреналина и какого-то там неадреналина. Но это он все равно не понял и не запомнил.

— Достойно вести себя, когда судьба благоприятствует, труднее, чем когда она враждебна — выспренне заявил старшина, не оставляя бесполезных попыток прочистить себе отбитые уши. И добавил уже нормальным тоном, что соединить ходами здания не получается — стенки капитальные, надо рвать толом, но сейчас старичье забилось по всем щелям и взрывами обязательно кого-нибудь из этих тараканов покалечит. А сводная рота и так уже потеряла два десятка сопляков в подорванных домах.

Над головой что-то тошнотворно грохнуло и затрещало. Поневоле пригнулись. Посыпалась всякая ерунда сверху.

— Этажом выше. Танк — поставил точный диагноз случившемуся гауптфельдфебель.

Поппендик не успел ответить, а потом уже оставалось только головой кивнуть — сам расслышал в трескотне и пальбе звенящий выстрел танковой пушки и тут же гром взрыва где-то наверху.

— Он сквозь скелет лупит! — крикнул напарнику. Тот кивнул. Два подорванных дома — трехэтажные, нелепые, неправильной формы в плане — теснились словно на островке между трех улиц, по-средневековому узких и кривых. Теперь пристроившиеся за ними Иваны лупили в пустые оконные проемы навылет — и достать чертов танк было нечем. Для фаустпатронов — далеко, а от пушек закрывают остовы домов.

— Господин лейтенант, вас вызывает к себе гефольгшафтсфюрер Кучер! — заявил оказавшийся рядом малец из гитлерюгенда. Запыленный, но бравый маленький оловянный солдатик.

— Он смертельно ранен? Ему оторвало ноги? — уточнил несколько удивленный таким пассажем Поппендик.

— Нннет! — растерянно ответил сопляк.

Старшина старательно высморкался на заваленный всяким хламом пол. Выразительно получилось. Нет, ну это уже предел нахальства и нарушения субординации!

— Дружище, возьми пару зольдат и приведи сюда этого утырка! Если будет сопротивляться — разрешаю применить силу! — рявкнул лейтенант и мальчишка вздрогнул от рыка. Ну да, нет настоящей казарменной выучки.

— Будет выполнено, командир! — шикарно козырнул приятель, показав весь лоск прусской строевой выучки, ловко сцапал мальчишку за шиворот и заорал раненым оленем, призывая подчиненных.

Кучера приволокли через пять минут — без синяков на бледном, испуганном лице, но страдальчески морщившегося и придерживавшего локтем бок.

— Это что за хамство? Вы немец или поляк? Вы понимаете саму суть субординации? — напустился на него взвинченный лейтенант.

— Я был занят делом государственной важности, а вы его сорвали! И теперь при атаке русских я не смогу перекрыть атмосферной вольтовой дугой обе улицы, потому что вы не дали мне закончить сооружение атмосферноэлектрической приемной антенны! — огрызнулся бледный изобредатель.

— Если командование посчитает вашу ерунду серьезной и важной — то я получу от командования недвусмысленный приказ! До получения этого приказа — вы с вашими прохвостами (Поппендик вовремя успел заменить в речи этим словом более уместное слово «детьми») — входите в сводную роту под МОИМ командованием! И обязаны выполнить любой МОЙ приказ, а не разводить тут штатский хаос! Мы занимаемся здесь обороной города, а не невнятными псевдонаучными экспериментами! Вам ясно, гефольгшафтсфюрер? Или мне вас арестовать и сделать все, чтобы ваш бело-зеленый аксельбант никогда не стал зеленым?

— Я с моими подчиненными как раз занимаюсь именно обороной города! Я послал трех гитлерюгендовцев с двумя фаустпатронами на ликвидацию русского танка! И еще пятерых — на установку мин моей конструкции перед нашей линией обороны! — опять вернулся в свою роль вождя Кучер.

Командир роты недоуменно переглянулся со старшиной. Потом тихо спросил:

— То есть вы, Кучер, без приказа и согласования с начальством, выставили минное поле там, где наша рота будет контратаковать? Прямо нам под ноги? Вам кто-то отдавал на это приказ? Да это же прямая диверсия! Где ваши выродки установили минное заграждение? Ориентиры установки, шаблоны, формуляр где?

— Хорошо нам будет взлететь на воздух, нарвавшись на собственные мины! Спасибо, Кучер, за помощь — вздохнул и гауптфельдфебель. Всем своим печальным видом он ясно показывал всю грусть от перспективы атаки по своему же полю с ловушками.

— Если вы ничего не делаете для защиты города, то приходится военное дело брать в руки нам, гражданским инженерам! — как ни в чем ни бывало ответил напыщенно руководитель гитлерюгендовцев.

Поппендику стало душно. Его всегда удивляла такая безразмерная наглость, когда ссы в глаза — все Божья роса! Он задумался на короткое время — куда дать кулаком в морду очумевшего подчиненного, не понимающего азов военного дела и субординации — расквасить ему нос или подбить глаз?

Это секундное раздумье спасло Кучера от побоев — в комнату без стука вперся очередной молокосос и доложил, что вернулись пропавшие вчера во время артобстрела. И пользуясь паузой, в ходе которой лейтенант еще продолжал думать, склоняясь все же к прямому в инженеров нос, гефольгшафтсфюрер важно, как римский триумфатор, повелел привести провинившихся пред свои очи.

Сопляки стояли за дверью и вошли раньше, чем лейтенант успел высказать идиоту-инженеру свое мнение на его поведение. Вид у обоих дезертиров был крайне грустный и шли они враскоряку.

— Итак? — свысока спросил своих птенцов вождь молодежи.

— У меня сегодня день рождения, я с товарищем пошел забрать пирог, который мама пекла, чтобы угостить товарищей. Но нас задержал патруль — забубнил тот, что был покрепче.

— Итак?

— Хотели расстрелять тут же, но на наше счастье проезжал бециркфюрер Хирш, он сказал: «Мы хотим считать твое поведение безрассудно глупым и тем самым спасти тебя от расстрела. Ты получишь двадцать пять ударов палкой. Сожми зубы и терпи!»

Старшина хмыкнул. Кучер покосился недовольно в его сторону и опять произнес свое коронное:

— Итак?

— Я потерял сознание после десятого, но потом после экзекуции нам вернули форменные куртки, которые забрал офицер патруля и фюрер Хирш сказал «Ну, юноша, ступай на фронт и отличись там. Надеюсь, я смогу скоро прикрепить на твой мундир Железный крест».

— Ты дешево отделался, Людке, с тобой и твоим дураком-приятелем обошлись крайне мягко! Вам теперь придется из шкуры выпрыгнуть, чтобы ваш проступок был прощен товарищами, фюрером и Рейхом! Я…

— Приказ — все рядовые гитлерюгендовцы — вон из помещения! — рявкнул внезапно Поппендик.

Все, кроме бывалого старшины, подпрыгнули от умелого казарменного рева. Мальчишки вытаращились на офицера, потом — на своего непосредственного начальника. Кучер поднял недоуменно брови.

— Я не закончил свою нотацию, господин Поппендик! От этого ее воспитательный результат может пропасть втуне! А моя речь должна иметь практическую пользу! Лейтенант побагровел лицом и еще более по-фельдфебельски рявкнул:

— Сопляки — вон отсюда!

Все же строевая подготовка и в гитлерюгенде была! Мальчишки выскочили за дверь, причем даже и выпоротые поспешили по мере возможностей, охая, но старательно шевеля своими отбивными.

— Что вы себе позволяете, Поппендик? — возмутился Кучер.

— Так как мы только что убедились в том, что телесные наказания разрешены в гитлерюгенде и даже поощряются командованием — у тебя, животное тупое — выбор расширяется! Либо я тут же выбью тебе зубы и отдам под трибунал на диверсию, воспрещающую вверенной мне роте вести наступательные действия, либо ты немедля кинешься выполнять приказ и снимешь свои сраные мины. Тогда ты обойдешься, скотина дурная, одним подсрачником! — выпалил взбешенный не на шутку танкист.

— Вы не посмеете! — побледнел инженер-изобретатель.

— Ой, полетят сейчас зубы по комнате, как тогда! — внятно заявил гауптфельдфебель. И сказано это было так веско, что глянувший через плечо волчьим оком Кучер сразу сдулся.

— Вы ответите за срыв научного эксперимента, срывающего принятие на вооружения чудо-образца — и боком по-крабьи, подался к выходу. Старшина ловко уцапал отступающего за шкирку, сорвав тому маневр отхода за спасительную дверь.

— Приказ ясен? Сроку — полчаса! — тише, но не менее злобно спросил лейтенант.

— Да, понятен — сломался окончательно гефольгшафтсфюрер. И старшина отпустил его. Из комнаты болван выскочил пулей.

— Когда это — тогда? — спросил лейтенант, когда его приятель глянул — не подслушивает ли кто под дверью.

— Тогда — это не сейчас.

— Зато мы наглядно продемонстрировали соединенную мощь вермахта и фольксштурма с гитлерюгендом! Теперь-то победа у нас в кармане, когда весь немецкий народ в едином порыве… — грустно сказал командир сводной роты всяких обсевков.

— Этот морок ненадолго. Такая романтика быстро разбивается о быт. Послали мы Ганса за пивом, а денег не дали. Поупивались своей властью, повеселились. Но пива не будет.

— Я с него теперь с живого не слезу. В конце концов нам все уши прожужжали блестящими результатами атак питомцев этого палочного Хирша — сказал сущую правду лейтенант. Старшина хмуро пожал плечами:

— Сдаётся мне, эти атаки вообще не могли быть успешными. Это как собрать крестьян, раздать им всякие виолончели, и пусть исполнят концерт. А без струн можете? А ногами? Может, они что-нибудь могли отбить, что никто оборонять и не собирался. Нужное им никто не отдаст. Это ж опять отбивать надо, потери нести. Лучше подмогу пришлют, если понадобится.

— Брось, дружище, энтузиазм чудеса творит! — не совсем оптимистично ответил Поппендик.

— Энтузиаст может удивить на индивидуальном уровне. Проявить храбрость, смекалку и все такое. Танк фаустом спалить, если хитрое место для засады нашлось. Но нормальные пехотные подразделения получаются за полгода боевой подготовки. Их сила во взаимодействии. Сам же знаешь. А тут совершенные неучи.

— Но все же те же сопляки прошли строевую подготовку. Если взять взвод гитлерюгендовцев, которые давно строем ходят, то это уже плюс. Тем более по сравнению со старичьем! — тут командир роты вздрогнул — за стеной странно протарахтело нечто, что было непохоже ни на очередь из стрелкового оружия, ни на что иное — его тренированное ухо такое слышало впервые.

Старшина тоже изумился, что не помешало ему мигом схватить автомат и торбу с гранатами. Еще раз такой же треск! И еще!

— Откуда тут китайские петарды?

И наконец-то привычное — пяток гранат рванул совсем рядом, загрохотали пулеметы и автоматы — и русские тоже и фырчащий свист «дыхания дракона» — огнеметная струя где-то близко.

— К бою — рявкнул лейтенант и бросился вон, за ним следом, хрустя штукатуркой под шипами сапог рванул и старшина.

— Парочку бы, а? Ну, хоть одиин! Товаарищ капитаан! Поглядите, какая роскошь сейчас уедет! — канючил, словно малой совсем дитенок наводчик первого орудия.

А ведь старше Бондаря аж на семь лет! И вояка матерый. И даже семейный. Был. До 1942 года. Всю семью немцы прибрали — попали в заложники и были расстреляны за то, что кто-то из подпольщиков немецкого солдата подстрелил. В таких случаях оккупанты не церемонились, хапали кого попало. Вот и не повезло. Мать подвернулась на улице в облаву вместе со старшим, а малой от голода помер. И наводчик, узнавший об этом в прошлом году только, изменился в корне.

Он был этаким Васькой Теркиным, никогда не унывающим, разговорчивым шутником, поднимавшим настрой ребятам даже в совсем паршивых ситуациях, а после — превратился в мрачного молчуна.

И оживала прежняя натура только тогда, когда появлялась возможность сквитаться. Вот — как сейчас, когда батарею, в которой осталось три орудия, спешно выдвинули (выбросили, кинули, направили — кому как больше нравится) для устройства засады на пути вероятного отхода немецких танков. Немецкую броню старались замечать и уничтожать в первую голову — и штурмовики и наземники. Вот и сейчас — как засекли в соседней не то деревушке, не то городке несколько единиц панцеров, так и принялись их обрабатывать. Больно уж неприятным сюрпризом оставались бронированные звери, особенно если их появление было неожиданным — как третьего дня, когда второе орудие было расстреляно на марше вывалившимся из леса немецким артштурмом.

Впрочем и фрицам не свезло — рассчитывали, что перестреляют всех, а иптаповцы оказались и шустрее и точнее — в итоге наделали дырок в приземистой серой жабе. Сначала-то она показалась в два раза больше — выхлопные газы облаком увеличили размеры цели.

Наглость немцев выяснилась чуть позже когда поняли, почему броняшка не загорелась — атаковали немцы на последнем стакане бензина. Может, как раз рассчитывали из грузовиков топливо слить, потому лупили строго по пушкам, а с этим сложнее — и шоферы ученые и бойцы толковые — ответно плюнули снарядами так быстро, что фрицы и удивиться не успели.

Теперь батарея стояла в 830 метрах от дороги, по которой текла тягучая масса из беженцев со всеми бебехами и отступающих частей вермахта, СС и поди пойми, кто там еще плетется и в какой форме, перемешанная толпа, пестрая, нелепая, черта лысого разберешь кто есть кто. Вместо того, чтобы бодро идти войсковыми колоннами, отступавшие теперь устало шагали вот так — вместе с бабами и стариками. И это мешало Бондарю, потому как по бабам он стрелять не хотел, недостойно советского офицера. Да и снарядов очень мало. Левее и правее дорога уходила зигзагом дальше, а этот участок словно был создан для обстрела.

Позиция была неплохая, даже и спешно окопаться успели, правда, немцы все же засекли и обстреляли с дороги, но тут такое — главная задача — танки, а вот им будет непросто. Сами же немцы накопали тут противотанковых заграждений, насовали драконьи зубы, чешские ежи из кусков рельсов и всячески затруднили саперными ухищрениями жизнь танкистам, которые попрут с востока. Ждали-то русских. А идти придется самим, подставляя борта и стараясь не вляпаться в свои же ловушки — там и мины поставлены, потому ползущие потоком по дороге с обочин в поле не разбегались.

Тремя снарядами отбили охоту немцам пулять по засаде и теперь как бы получался вооруженный нейтралитет — и фрицы не стреляли и наши тоже.

Появившийся в потоке — в основном пешем и с редкими вкраплениями конных фур, заваленных горкой всяким добром, ярко, вызывающе шикарный легковой автомобиль, сверкающий никелированными деталями, длинный, светло-серый, не армейского раскраса, да еще и в сопровождении здоровенного крытого грузовика на трех осях, вызвало у всех артиллеристов страстное желание — влупить!

Тем более, что ползший в густом киселе толпы агрегат был очень легкой мишенью. скорость-то — чуть выше, чем пешая, хоть и дают дорогу этой машине, но очень не спешно. И сейчас Бондарь прикидывал — стоит или не стоит поддаться на канюченье наводчика.

Как и положено офицеру — артиллеристу получалась сплошная математика. Снарядов осколочно-фугасных было мало, три ящика, уже початых. Когда стало ясно, что опять драться с танками — так набрали бронебойных побольше. Потому долбить по транспорту из орудий как-то было жалко. Нерентабельно. Пулемет подавить или что еще, что идет в боевой отчет — это да, а грузовик поджечь… Их сейчас сотнями берут в трофей и ломать просто так не желательно. Не по-хозяйски. Оно теперь наше, пока только вот еще немцы пользуются. Но это уже не надолго, скоро их из кабин вытряхнут.

По грузовику не стал бы долбить капитан. Но легковой лимузин, чересчур роскошный для фронта, ясно говорил, что НАЧАЛЬСТВО улепетывает! И будь это нормальная армейская машина — не задумываясь приказал бы: «Огонь!» Тем более, что такой здоровенной раньше не видал. У немцев был, как слыхал капитан, определенный ранжир по чинам — всякая шушера ездила на опель-кадетах, посерьезнее — на опель — капитанах, а уж совсем заоблачные чины — на опель-адмиралах. И один раз Бондарь даже видел немного побитый и потому брошенный громадный и роскошный «Адмирал». От то МАШИНА, да. На такой бы — да по своей улице не спеша проехать! Сначала — туда, а потом — и обратно! Выйти, покурить папироску — и опять проехаться!

Была у врага еще масса всяких разных других марок легковушек, но тут у артиллериста имелся пробел в знаниях. Немцы сгребли с Европы все четырехколесное и потом оно горело и ржавело на дорогах и полях войны. Привычное зрелище было, глаза намозолило.

То, что сейчас лезло по дороге, хамски распихивая под зад бампером нерасторопных пешеходов, было, пожалуй, пороскошнее даже «Адмирала». Но — не военное. Точно — не военное! И черт его знает, что за шишка внутри. И стоит ли партийный деятель, пусть даже крупного чина или тем более какой железнодорожник или еще что этакое — пары снарядов? Которых может вдруг не хватить в бою, тем более, что сейчас батарея, считай, у немцев в тылу и эта сволочь — вокруг. Не так давно взяли ребята с батареи Бондаря в плен расфуфыренного как индюк чина. И мундир отличный и цацек всяких на жирной груди масса. В разбитом доме прятался и был немножко не в себе — после знакомства с нашими штурмовиками.

Думали — невесть что поймали, а оказалось — чиновник средней руки из Германского бюро регистрации и патентования. Ребята даже не поняли, что это за зверь такой. А понавешено всякого — ну прямо как на генерал-лейтенанте! Вот и думай — что там восседает в лимузине. Может и впрямь вредная тварь высшей категории, а может и наоборот, пригодится потом.

Мешало Бондарю еще и то, что в его семье прижилась байка про деда, который турецкого полковника в плен взял, а ему начальство еще и выговорило вместо награды, что зря это он так сделал, потому что был этот турецкий чин известным по наглым злоупотреблениям интендантом и якобы воровством своим рушил мощь султанскую сильно, а тут его фельдфебель в пылу рвения пленил и турчане от того усилились.

Сложно сказать — правда это или байка семейная, но что было сказано, то — запомнилось.

И сейчас все это ложилось на разные чашки весов. Серьезный руководитель — стоит как танковая дивизия и так же опасен, а дерьмо дутое еще и напортачит в рядах врага какой бедлам — а уж что ухитрялись немцы ляпать из-за глупости и несогласованности в верхах — любой воевавший в Германии этой зимой видал не раз. И поди пойми — что это там никелем полированным сверкает!

— На прямом выстреле сейчас будет! — взмолился наводчик.

— Ладно! Два снаряда, разрешаю! — азартно согласился Бондарь, поднося бинокль к глазам.

Замок чавкнул так быстро, что опытным ухом командир определил — замковой уже наготове сидел с унитаром в руках. Привычно рявкнуло над ухом, взметнув пороховым дымом снег перед стволом. Земля дрогнула, приближенная оптикой дорога, забитая отходящими немцами прыгнула, но опытным глазом увидел — дымный плоский всплеск совсем рядом с серой роскошью. Тут же плешина на забитой до того дороге — сдуло взрывной волной всех, кто рядом был, лысина такая образовалась метров на 15 и сквозь дым от взрыва — увидел что-то странноватое, потом дошло — грязное днище авто. На бок перевернуло лимузин!

Грузовик трехосный газанул — сизый хвост отлично видать — и попер по людям на дороге, словно их там и нет! И деться пешим фрицам некуда — тут дороги — не как на родине, где справа степь до горизонта, да слева степь — беги, пока ноги несут. Зажато все в узости, противотанковый рубеж во всей своей продуманности и красоте.

Как-то странно пискнул горлом наводчик — ему — то в прицел отчетливо видно, как грузовик своих давит. С деталями и подробностями.

Оторвался от бинокля — встретился глазами с умоляющим взглядом бойца.

— Давай, второй снаряд!

Ручки наводки аж засвиристели, так быстро их завертели наводчиковы руки — чертов грузовик, буксуя в раздавленном мясе, все же довольно быстро продвигался по забитому шоссе, уходя из зоны обстрела. Снес прочь фуру с парой лошадей, только чемоданы полетели!

Рявкнуло над ухом. И сейчас понял, что мазанул опытный глаз, взрыв сзади и далековато от цели. А трехосник пер вперед, вроде как и поднаддав во всю свою дурную мощь. С шоссе донеслись разрозненные хлопки выстрелов, но пули рядом не щелкают, над головой не свистят. По грузовику лупят те, кто из под колес выскочить успел?

— Ушел, сука! — огорченно выдохнул наводчик, оторвавшись от прицела и глядя поверх щита.

— Надо было пулеметами его уделать — запоздало мелькнуло в голове у капитана. Теперь он понимал, что если бы тормознуть и трехосную громаду — она бы дорогу забила такой пробкой, что шоссе это встало б точно. И хрен бы по нему прошли танки — слишком уж беженцев до черта. А если б и прошли — то потеряв столько времени, что и без толку идти уже. Была мысль это сделать еще раньше, когда давил огнем ожившие пулеметы.

Но остановило простое соображение — крыса, загнанная в угол, становится опаснее иного пса. И остановленная человеческая масса обезумеет. У них одна идея сейчас — утекать любой ценой, а тут капитан Бондарь им путь перекрыл! А в толпе не только бабы и дети. Там военных до черта! И принять бой с атакующей (причем не из-под палки, а спасая свои шкуры) пехотой — не имея в достатке снарядов — радости никакой. У этих чертей германских офицеры контроль над солдатней держали до конца, а подчиненные кидались выполнять даже убийственные приказы — дрессировка многолетняя и на германскую дисциплину и тупость помноженная. И если вся эта солдатня, все эти фольксштурмисты, военные строители и прочая и прочая попрет толпой с шоссе — батарее не отмахаться. Силы не сопоставимы!

Конечно, как человек разумный и запасливый, командир батареи имел в хозяйстве много чего, что по штату не полагалось, но требовалось частенько и потому с собой было. А то, что ИПТАП то и дело залезал в места и вовсе гиблые и батареи нередко действовали самостоятельно, да в условиях стремительного наступления определяло отношение командование к заначенному сверх штата. Вполне одобрительное отношение.

Потому было у запасливого Бондаря в заначках и четыре трофейных ручных пулемета, миномет малого калибра (толку-то от него мало, но раз уж попал в руки с десятком ящиков мин — не выкидывать же!) и фаустпатроны в количестве, причем не старые плюгавцы, что на 30 метров летели, а новехонькие голованы — 100 метровики. Отбиваться от заблудших фрицев уже доводилось не раз, потому каждый боец свой маневр знал. Беда была в том, что последняя стычка с мелкими и верткими, как обезьяны, фрицами сложилась вроде и удачно — напало прямо по лугу несколько десятков этих, как подумали — эсэсовцев — в черной униформе они были, с далеко заметными красными нарукавными повязками со свастикой, всех их и уложили сосредоточенными пулеметными струями на открытом поле, а потом добили, кто еще ворочался и верещал — не любили ССманов на батарее, счетец к ним у многих уже был.

Оказались — мелкие сопляки из гитлерюгенда. Никто особо не переживал, да вот беда — стреляли от души, азартно, очень уж хорошо атакующие сами подставились, прямо мишенная обстановка на полигоне, патронов сгоряча пожгли много, не привыкли эту ерунду беречь, трофеев горы были. Ан так получилось, что восполнить потраченное не успели — и убитые были с какими-то допотопными ружьями, потому найденные на них старорежимные древние патроны ни к черту не годились, да и было их по десятку на труп. Рассчитывал Бондарь, что подберет при первом случае боезапас, но вот так сложилось — что не попалось по дороге. И потому молотить как раньше, невозбранно и обильно поливая врага его же пулями — сейчас бы не вышло. Но можно было бы снаряд придержать, а дать команду ребятам, что освоили чужую технику. Сейчас — то поздно жалеть, раньше надо было подумать.

Батарейцы хором завопили что-то радостное. оторвался от своих мыслей, привычно кинул бинокль к глазам. И удивился — грузовик, по которому вроде и не попали — горел! Хорошим бензиновым коптящим злым пламенем. И хотя пока огонек был еще маленьким — но разгоралось быстро! Машина встала, воткнувшись рылом в бетонную хреновину, поставленную для того, чтобы остановить прущий на полном ходу танк. Не срулил водила! Уж чего — чего, а даже здоровенному грузовому автомобилю хватило с походом. В кузове что — то рвануло, выбросив круглый клуб огня, тут же обернувшегося черным дымом и грибом полезшим в низкое серое небо. И еще! И еще — заливая жидким огнем полотно дороги, раскидывая искры на ветру. Пошло бабахать!

— Канистры у него были! Бензин для хозяина холуй тащил! А мы осколками цапанули и искры брызнули! — догадался наводчик.

А на дороге начался затор. Кто-то попытался двигаться вперед — но там уже хорошо припекало. Другие попытались вернуться обратно — навстречу прущей массе — задние не видели, что тут происходит, продолжали идти, подпирая лавиной из тел. Даже на таком расстоянии видно было ясно — пошла там паника! И желающих атаковать что-то не видно, шкуры свои спасают!

Бондарь полез в планшетку, перепроверяя себя. По карте вроде получалось, что танкам только здесь пройти можно. Но гусеничная техника — она такая, вездесущая. Сейчас земля мерзлая, лед более-менее крепкий… Как бы не обошли! Поглядел на вспухающую пробку на дороге, из которой уже стали выползать тонкие щупальца из групп смельчаков, обходивших возникшую огненную преграду обтекая через имевшиеся дыры в противотанковых заграждениях.

Проваливались в снег мало не по пояс, но энергично ковыляли, высоко задирая ноги. Следом и кто-то дурной фуру погнал с дороги, второй за ним. Первый сразу увяз, другой взял в сторону и тут же от упряжки полетели в облаке дыма клочья и куски всякого — тяжелая повозка нашла колесом мину для танка. На дороге еще больше засуетились. Солдатня-то поняла, верно, что это мина, не было этого страшного «ратш-бум!», когда парой идут грохот взрыва и выстрела. А гражданские, небось решили, что опять артиллерия лупит!

Ладно, нехай суетятся! Сейчас по дороге танковая колонна не вот-то как проскочит. И не жалко их, сволочей, хлебают то, чем кормили наших — и самого Бондаря в том, первом году войны, когда культуртрегеры расстреливали, веселясь, даже беженок с детьми по дорогам.

Прекратил веселье, приказав окапываться на случай удара с флангов и сзади. Наблюдатели — бдили, хотя, конечно, отвлекались на пальбу по дороге, люди же. Но — не пойман — не вор! Строго напомнил, что если прохлопают ушами — положат всех. Вроде — осознали. Батарейцы, поругивались, рыли мерзлую землю. На дороге тоже все скоро успокоилось — просто дальше шли уже только пешеходом, фуры и всякое в том же духе, типа тележек и колясок — оставалось до пылающего в полную мощь бензинового костра.

Сколько времени прошло, уже вспотеть копари успели, как по нервам ударило — хрипатый голос одного из наблюдавших за обстановкой в тылу:

— Танка с заду!

Кинулся смотреть. В полукилометре по краю заснеженного поля ползет что-то гусеничное. Фигурки рядом мельтешат, с пехотой значит — но к счастью мало их — меньше полувзвода. Пригляделся. Самоходка. Неуклюжая, с высокой рубкой, пушечный ствол со здоровенным набалдашником дульного тормоза.

Рявкнул команды. Первое и третье орудия шустро бросились разворачивать, выдернули вкопанные сошники, сноровисто установили в новом положении, от третьего и тут же от первого — доложили, готовы.

Самоходка, не очень грамотно прикрываясь жидкими кустами продолжала медленно ехать. Крадутся! Того, болваны не учитывают, что прет железяка на фоне леска, по зимнему времени голого, потому стволы и мокрые ветки — черным фоном сзади. А самоходка беленая, в зимнем раскрасе. И чего едет-то? Если батарею они не видят — то слепошарые уроды, а если видят — так давно надо было встать поудобнее и накрыть издалека и лучше из — за прикрытия — вон меньше километра до каких-то каменных сараев. И уделали бы иптаповцев, скорее всего — некрасивое дело, перестрелка с самоходкой, что из-за укрытия лупит осколочными. Непонятно. Или до грузовиков хочет дорваться?

Определил расстояние, отдал приказ — по два снаряда с каждого ствола. Три трассера уперлись в самоходку, сразу вставшую мертво, только пушка тупо качнулась, четвертая малиновая нить улетела в лес. И все закончилось, те, что бежали в сопровождении — тут же смылись. Не видно за кустами никого.

Пока орудия разворачивали стволами на дорогу обратно — спешно думал. Очень зачесалось самому сбегать к подбитой машине. С одной стороны — не по чину, командир должен на батарее быть, достаточно послать несколько бойцов с гранатами и пулеметом, чтобы посмотрели что и как. Вернутся, доложат — тогда и решать. С другой стороны — просто по-мальчишески хотелось глянуть вблизи на свою победу. Сам же понимал, что таковое желание недостойно взрослого человека, командира батареи и офицера, но тянуло неудержимо. Очень нечасто такая возможность выдавалась! Тем более, что в принципе надо оценить возможную пригодность использования подбитой техники, лишний ствол тут при общей бедности обороны никак не обуза, а если агрегат еще и ехать сможет — так и совсем хорошо! То есть даже для самого себя оправдания есть!

Послал ребят — давно уже сформировалась такая гоп-компания, по два человека от орудия — из тех номеров, что для непосредственной стрельбы не так важны — ни одного замкового или наводчика там не было. И работали эти парни именно как замена пехоты и разведки. Привычно напомнил — чтоб поаккуратнее там! И чтоб на рожон не лезли! Когда убедятся, что все там чисто — пусть ракету дадут. Зеленую.

Не зря школил батарейцев в плане незаметно передвигаться, давно еще на своей собственной шкуре убедившись, что это вполне может жизнь спасти — как в воду канули.

Вздрогнул непроизвольно, когда там — у техники битой, протрещало несколько очередей и граната бахнула, пустив в небо жидкий дымный грибок. Следом — через пару минут — и зеленый огонек порхнул в низкое хмурое небо.

Кликнул ординарца с собой, назначил временно старшим Кота Сибирского, бывшего уже командиром первого орудия, замещающим отсутствующего пока командира огневого взвода и заодно еще и наводчиком работающим, потому как людей люто не хватало, и по следам своих батарейцев мигом добежал до самоходки. Недовольно поморщился — такой техники он не помнил. Шасси опознал сразу — от легкого немецкого танка Т-2, а вот сверху нахлобучен этакий самодельный скворечник из брони сантиметра в полтора толщиной. Немудрено, что такую жестянку его снаряды прошили всерьез.

Сержант «нахальной команды» не без печали доложил, что двигатель расколот, да и орудие теперь без гидравлики, походя снаряды сокрушили. Глянул сам в тесную бронированную конуру. Еще больше удивился, такого раньше не видал и в справочнике артиллериста не было похожего — в коробку из стальных листов была сунута старая пушечка противотанковая 50 миллиметровая — только без станин и колес. Аккуратно ставя ноги, чтоб не замараться в том месиве, что образовалось из порванных в рубке снарядом трех немцев, проверил сам — да, пушка покалечена всерьез. Поискал прицел — не нашел, пустой кронштейн, да еще и в смазке грязноватой.

— Прицела у них не было. Потому и лезли ближе — замок открыт, через ствол наводить решили! — сообщил сержанту, копающемуся в двух здоровенных ящиках на корме. Железные, прочные, выглядящие солиднее, чем сама эта самодельная какая-то самоходка.

— Не иначе, товарищ капитан — прогудел тот в ответ.

— Снаряды есть?

— С десяток. Зато патроны нашел! Должен бы еще пулемет быть — даже кронштейны есть, но пустые и тут всякий хлам! Бензин сольем — и все, нечем тут разжиться больше.

К сожалению опытный сержант оказался прав.

Напомнило почему-то это подбитое железо капитану его первый танк БТ-5, находившийся в давнем довоенном времени на хранении в дивизионном парке. И разное вроде совсем — а что-то есть общее. Почему-то уверен был Бондарь, что и эта железяка изношена до предела и где-то стояла, числясь боевой единицей, но уже таковой не являясь. И тоже — прицела нету. С БТ как послали на юстирование — так до начала войны и не вернулся. А потом и из парка выехать боевой танк не смог, не завелся. Немудрено, отходил до того двигатель мало не втрое больше, чем моторесурс позволял. И стал Бондарь артиллеристом.

Зато у этого на стволе облупившейся белой краской — два кольца нарисованы. Так у немцев их победы обозначались. Повоевала машинка раньше. Там ей братья — славяне рога пообломали, видать стояла как учебная, слабовато сейчас орудие в 50 миллиметров…

Ну ладно, два серых цинка с патронами — уже хлеб.

Спрыгнул с брони. Рядом с самоходкой валялась еще пара сильно драных немцев и снег под ними потаял, малиновое желе… С неудовольствием отметил, что замарал в крови пальцы, да и след от сапога левого — красный. Оттер снегом, тихо ругаясь. Немудрено запачкаться — болванка снаряда рвет человеческое мясо в таких коробках люто. И хлещет из порванных струями. Неподалеку сухо трескотнула автоматная очередь, бойцы загомонили. Присел за броню, автомат поудобнее перехватил, окликнул.

В ответ гурьбой приволокли за шкирку ругавшегося немца. Шныряя вокруг подбитой техники прошли по кровавому следу — нашли этого недобитка. Он пытался схватиться за пистолет, но пока лапал кобуру — его подстрелили. Чтоб не суетился.

Найденыш был сильно битый — правая рука в гипсе вообще, левая плетью и из рукава кровь струйкой, нога вывернута неестественно и на ляжке ремешок палочкой закручен, опытный Фриц, сам себе помощь оказал.

Кроме ругани он ничего говорить не захотел, а когда собрались надавать пинков для вразумления — внезапно мигом скис и потерял сознание. И не притворяясь, притом.

— Толку с него немае, оставьте тут валяться. Оружие все собери и боеприпасы! Берем, что пригодится, самоходку сжечь!

Сержант выполнил все досконально, недобитого ганса спихнули в канаву, чтоб под ногами не валялся и пускай его спасает германский бог, сгребли все годное оружие и боеприпасы, включая запасные обоймы к пистолетам и даже из сломанной пушки бахнули, отчего ее сорвало с люльки и теперь из бронекоробки торчал только дульный тормоз. Смотал длинную веревку, которой из осторожности дергал за спуск, погодил, пока жадные до топлива водилы высосут практически весь бензин — и подпалил то, что стояло в кустах.

Горело хило и слабо, но зато все были спокойны — немцы этой техникой уже больше не повоюют. Возникало две сложности — как отметить в рапорте победу над неизвестной самоходкой и как набивать ленты — в цинках патроны заботливо были уже упакованы в винтовочные обоймы. Ну а из обойм патроны вынимать и набивать ленты — что еще остается? Лишняя возня, но куда денешься…

— Не артштурм — значит, Фердинанд! — предложил вариант записи Кот Сибирский. Он был человек простых решений.

— Ну да. Тот больше гораздо! — возразил скрупулезный Бондарь.

— Рубка высокая, большая. И не артштурм! — уперся командир первого орудия.

Командир батареи его возражения отмел. Тем более, что он немножко бравировал перед сослуживцами тем, что как человек опытный и повоевавший — хорошо знает вражью технику. И он действительно — знал! А эта зараза все карты смешала. Пунктуальный Бондарь решил, что запишет агрегат, как «Мардер», благо тут у немцев модификаций было куда как много.

Наличествовавший при споре командир огневого взвода предпочел не вмешиваться. Это был его первый бой в этом составе, потому приглядывался.

Не секрет, что другие артиллеристы спокойно называли Фердей любую гусеничную самоходку с рубкой. А уж пехота и вовсе не сомневалась. Им дела до силуэтов и ТТХ было мало. Но то — не ИПТАП! Надо держать марку! Да и хорошо, что греха таить, что не Фердинанд приполз сегодня. Там совершенно чудовищной толщины броня и пушка в разы мощнее. Наломал бы дров! Он и с двух километров достанет, зараза. И нечем ему ответить.

Зиска была неплохой пушечкой, но как и в любом оружии у нее были плюсы и минусы. Она была легкой, маневренной и ее мог вполне свободно катить по полю расчет. Но при встрече с толстолобыми шедеврами немецкого производства мощи явно было маловато. И по тому же «Фердинанду» молотить зиски могли бы долго и без успеха. В лоб не пробить, даже сблизи. И артиллеристам на ЗиС-3 когда начинался бой — очень бы хотелось и ствол подлиннее и калибр побольше и заряд помощнее. А когда окапывали или тащили орудие на себе — наоборот, поменьше бы весу и габаритов — желалось.

Но так не бывает, тем более, что поглядев на трофейные противотанковые стволы — артиллеристы понимали, что немцы по своей твердолобой привычке пожертвовали маневром в пользу мощи — и теперь из-за того войну и проигрывали. Не только, но и поэтому тоже. Довелось видеть их позиции ПТО, где гансовские монстры при стрельбе так вбили себя в мягкую почву, что даже тягачом не смогли их сдернуть, что говорить про жалкие силенки нескольких человеков из расчета. И толку от мощи, если ее невозможно доставить в нужный момент в нужное время? Да никакого!

Сейчас калибр 76,2 мм. получался минимальным, как раньше — у сорокапятки. Слабовато уже было это орудие и против бетонных укреплений, даже и полевых и против новодельных немецких танков и САУ. Но зато было оно вездесущим и подавляющую часть своих целей било уверенно. Вот — как эту межеумочную самоходку, которая уже коптила небо жидкой струей дыма.

Победу отметили перекусом — среди вещей самоходчиков нашелся весьма аккуратный ящичек из тонко сделанного шпона с яркими надписями «Пате фойе грас» (Паштет фуа-гра — прим. автора.), как уверенно прочитал грамотный Бондарь. Разумеется, он никому бы не признался, что ни черта не понял — явный французский язык, а он понимал в немецком. Внутри оказались завернутые в мягкую бумажку маленькие баночки с той же надписью на крышке. Получилось всем батарейцам по детской этой коробочке и несколько прибрал ординарец для командира. Остальные сожрали с сухарями. На вкус — печеночный паштет, жирный такой. У пары бойцов, что постарше, даже изжога пошла.

А потом притарахтел шалый сорвиголова — посыльный мотоциклист, вручил записку с приказом. Как эти черти ухитрялись носиться по дорогам, где поровну было наших и немцев, да зачастую — немцев и поболее встречалось — Бондарь не представлял. Себя он трусом не считал — и вполне справедливо, но вот так в одиночку гонять по немецким тылам, имея защитой только нахальство и скорость двухколесного агрегата — точно бы не смог. Хотя и завидовал иногда чуточку. В глубине души хотелось ему тоже носиться на мотоцикле так же бесшабашно — и даже пробовал пару раз, но очень неудачно — хорошо не поломал себе ничего.

Приказ был короткий — немцы, бросив технику, уходят из этого села пешим строем, воспрепятствовать выходу организованных подразделений!

Бондарь любил такие приказы, которые оставляли возможность маневра и толкований. Потому доставленный ему понравился. Обычно-то пунктуальный начштаба старался расписать все максимально точно, но в горячей обстановке с полной неопределенностью, да инициативным командирам можно было и не устраивать дотошное указание всего. На месте виднее и если человек честно исполнял раньше свой долг, то ему можно доверить, как уже зарекомендовавшему себя воину. И сделать поблажки.

Комбат как раз к таким относился и потому в штабе знали — он сделает все возможное и еще чуточку сверху, при том использует все свои силы и постарается и задачу выполнить и не уложить свою батарею костями. Потому как помереть-то просто, а кто тогда завтра воевать будет? И так людей мало, с пехотой вообще беда, да и не придают артиллеристам мотострелков, вроде как пушкари должны и так под прикрытием царицы полей работать, но тут в этих бесконечных прорывах и наступлениях часто ИПТАП оказывался впереди пехтуры и мог рассчитывать только на свои силы. А сил на все про все — не хватало.

Да и отошли уже от довоенного правила выставления заслонов, когда на пути отступающего противника полагалось вставать насмерть, не пуская никого. Сейчас уже не заслон выставляли, а вот так — сбоку дороги, вроде как и проламываться не надо и беги себе вражина полным ходом мимо, да только обстрел мало не губительнее получался в этом случае. Потому как дорога — под полным контролем. Можно бить на выбор. И накапает кровищи вчетверо больше, чем выхлестнет при атаке. Глупые враги потому — бежали.

Умный враг в таком случае атаковал вроде как и не очень мешающую батарею, потому как понимал — потери меньше будут при однократном штурме прямо в лоб этой засады, чем при долгом прохождении под огнем, когда выбивать будут самое ценное в потоке беглецов, ломая главное в армейском деле — организованность и управление. Это очень разное дело — рота из трех вводов с командирами и своим оружием или просто сто испуганных и растерянных человек в военной форме но с голыми руками. В первом случае — это боеспособная единица, во втором — бестолковая толпа, толку от которой очень мало. А всего-то — выбить командиров и пулеметы с минометами. Их издалека видно. А еще тягло побить. На горбу много не унесешь. Теки жижей!

Бондарь за два первых года войны наотступался досыта, всякое видал. Потому на своей шкуре знал — как из блестящего воинского подразделения делается куча бестолочей в униформе. Прекрасно помнил, как горько было убедиться несколько раз — немцы, нагло действуя малыми, даже можно сказать жалкими силами, громили куда более превосходящие вроде с первого взгляда части Красной Армии.

И тогда же убедился, что на чужую наглость есть своя же дерзость — впервые ему это показал свирепый старлей — медик с искореженным лицом и нечеловеческой речью, когда совершенно сумасшедшим образом полез разведывать укрепленную немецкую линию обороны с танками. Оказалось, что линии нет, так — жиденький пунктир из нескольких пьяных пулеметчиков и одного легкого танчика, стоило снять всего одного фрица — и через «линию обороны» спокойно пробрались не только орлы лейтенанта Бондаря, но и вся сбродная гоп-компания того сумасшедшего медика — даже и бабы, которые ползать не умели совершенно — но и на четвереньках выбрались! А несколько сотен бойцов и командиров, остановленных этой «мощной линией» просто на испуг так и остались в мешке! Потому как не нашлось там лидера, просто толпа военных в разных званиях. Не было организации и структуры для боя. И потом много чего случалось.

Но все виденное капитан мотал на ус и делал выводы — прямо с первых же дней, когда несколько тысяч безоружных красноармейцев — вся его дивизия — были разгромлены маленьким мобильным отрядом немцев. А потом сам же убедился — совсем рядом был склад с трофейным польским оружием, которого хватило бы с походом вооружить всю массу. И позже видал не раз — как психологически ломаются люди в окружении из-за пустяка. Как вспыхивает безумная паника среди вроде бы до того разумных людей. Теперь он примеривал эту деревянную шинель разгрома на отступающих немцев — и пока получалось неплохо.

Приказ ясно говорил, что надо воспретить не вообще всем военным немцам бежать — а именно самым опасным — организованным подразделениям. Сохранившим управляемость и потому — боеспособность. Зубастым и упертым. Надо им выбить зубы, сломать волю. И бери их голыми руками.

Пересчитал наличные боеприпасы, поморщился. Слезы кошачьи. Теперь даже жаль двух потраченных на машины снарядов стало.

Поглядел, что на дороге творится. Грузовик все еще горел жарким бензиновым пламенем, заткнув своей тушей проход в противотанковом поясе заграждений. Перед этим железом вспухла здоровенная пробка, то ли беженцы не хотели бросать свое добро, которое не протащишь по снегу в обход, то ли ждали, когда прогорит, чтоб оттащить в сторону и проскочить с фурами, которые спичечными коробками торчали из черной массы толпы. Жиденькие цепочки пеших обтекали затор, спешили утечь налегке, струились ручейками между «драконовыми зубами», как пышно называли острые бетонные пирамиды, уставленные рядами.

Нужно помочь, а то что-то неправильно себя ведут. Не надо им стоять и умничать — надо бежать со всех ног, раз взялись. Стоит, определенно стоит взбодрить.

Приказал пристрелять по дороге трофейный минометишко. Замковой первого орудия не без злорадности кинулся к своему самовару. Давно руки чесались. Второму огневому взводу приказал сменить позицию — танков не будет, потому лучше им сбоку прикрыть подступы к батарее. Трофейное оружие и боеприпасы поделили меж взводами. Опять замахали лопатами — пехота враг не менее опасный, чем танки. А чем больше копаешь окопов, тем меньше потом могил копать. Давно уже убедились. Расставил пулеметы для отражения атаки с дороги, проверил сектора наблюдения с обстрелом и успел перехватить замкового с пудовым минометиком и еще двоих номеров с ящиками мин, которые куда-то явно намылились. Вид у них был деловитый и шкодный, словно у мартовских котов.

— Это вы куда собрались? — спросил офицер.

— Так вы же приказали пристрелять миномет по дороге — вроде как удивился замковой.

— Он же на 830 метров берет? — поднял бровь капитан.

Замковой, как деликатный человек не стал намекать, что начальство проглядело очевидную вещь, а сказал об этом прямо:

— Так то наш полтинник, там мина легче, а немецкий самое дальнее — 526 метров. Я так и понял, тащ капитан, что вы имели в виду — подобраться ближе — и накрыть этих у грузовика…

Бондарь не стал морщиться. Это да, насчет трофея не слишком вникал, больно уж машина несерьезная, но раз попал в руки — чего не взять. Помнил только, что взрыватель у полтинников этих такой чуткий, что нельзя минами этими в дождь стрелять — взорвутся от удара о капли, да и так может в стволе бахнуть, а вот пороховой заряд паршивый — в стволе может застрять легко, силенок нет выплюнуть минометку. Ну, не артиллерия толком, хотя как и любое оружие — смертельно и опасно. И в нужный момент может пригодиться. Посмотрел путь к намеченной позиции, прикинул, дал очень ценные указания пулеметчикам, чтобы прикрыли — и бойцы с компактным минометом, бодро пригнувшись, потрусили по канаве — водоводу к намеченной ложбинке. И скоро забабахали оттуда красными минометками — первые три легли с большим недолетом — погода холодная, потом взяли поправку и бодро секанули десятком мин прямо в толпу перед грузовиком. Вой и визг был слышен даже у пушек. Масса беженцев всех родов войск, полов и профессий растеклась в разные стороны. Опытные залегли, гражданские заметались и кинулись в поля, увязая в рыхлом снегу.

Поубивать их всех тут не было никакой возможности, но и так намек немцы поняли, тем более, что по кинувшимся прочь мимо грузовика никто стрелять не стал, да и после наведенного фурора минометик замолчал. Потому по тропинкам в снегу побежало двумя потоками куда больше людей. Капитан удовлетворенно вздохнул и тут же мигом присел за бруствер — в щит зиски звонко брякнула пуля. Не пробила, оставив глубокую вмятину в стальной пластине, но веселье среди батарейцев как рукой сняло — ясно, что какой-то хам лупит из кучи брошенных фур. Хотя тут и для снайпера далековато.

Минометчики это тоже поняли. Из их ложбинки забухали серые дымки сверху хорошо видные. Пошли накрытия по сгрудившимся повозкам, полетели в воздух какие-то шмотки и куски. Стрелок еще пару раз пальнул оттуда, потом перестал. Вряд ли зацепили гада, скорее свои винтарь отобрали и дали по шее.

Во всяком случае, капитану хотелось так думать. Редкие случаи. когда немцы не выполняли слепо приказы, а проявляли какие-то человеческие качества очень радовали не только Бондаря, но и других бойцов, которые не вполне понимали, почему у врага поведение такое, словно это не люди, а механизмы бездумные. Вот и сейчас — то, что война гитлеровцами проиграна вчистую было уже понятно даже и им самим, пленные это говорили прямо, но дрались они так же остервенело и надо было прилагать массу усилий, чтобы ломать это сопротивление.

И потери в самом конце были куда горше, чем раньше. До слез было жаль товарищей, покалеченных и убитых сейчас, когда все уже ясно и конец Рейха виден. И потому всякий раз, когда видел нежелание немцев погибать зря — радовался. Хотя редкое это было дело. Недавно — недели не прошло — в взятой деревне увидели трех гражданских немцев, висящих на дереве перед кирхой. Замполит мигом узнал у боязливых местных, что это бургомистр, то есть староста, местный партийный секретарь нацистской партии и бауэр.

Оказалось, что вчера сюда заявились воевать до конца четверо фольксштурмистов — сопляков из «Гитлерюгенда». Не местные, из города. Они были мощно вооружены — французской винтовкой с тремя десятками патронов к ней, фаустпатроном и пятью гранатами — колотушками. Этот бауэр — что висит слева, собрал несколько крестьян и они отобрали у подростков оружие и надрали им уши. А потом пинками выгнали из деревни. Понятно же, что сопротивление вызовет ответный огонь и от селения останутся руины. Сопляки, все в слезах, убежали. До ближайшей эсэсовской части. Оттуда прислали взвод карателей — те быстро провели следствие и бауэра тут же повесили.

А заодно и ответственных представителей власти — гражданской и партийной, хотя они и не виноваты — их в момент прихода воинов-защитников Рейха не было в деревне. Но это уже никого не интересовало, должон быть орднунг. А мальчишки еще и подрались друг с другом за право выбить стулья из-под приговоренных.

Но такое было очень редко. Что даже и странно — сдавшиеся уже в плен немцы не производили такого впечатления — бездушных и бесчувственных механизмов, обычные люди. Но это после того, как у них оружие из лап выбили. Хотя множество висельников с картонками и фанерками на запорошенных снегом шинелях говорили о том, что дезертиров сейчас в Рейхе — прорва. Люди все же некоторые, не хотят зря дохнуть. Но мало разумных, мало. А дураков — дивизии.

— Стало больше вояк в толпе, тащ каптн! — оторвал от высоких мыслей Кот Сибирский.

— В смысле?

— Когда мы тут встали — было по одному военному на семь — восемь гражданских. В среднем. Когда грузовик подожгли — уже на пять. А сейчас густо потекли — трое штатских, один в форме. И с оружием в основном. Утром были без винтовок многие. А теперь — автоматчиков до черта. Половина. И гражданские что-то засуетились. Хотя куда уж больше — мы — то по ним сейчас не лупим! — внятно доложил наводчик.

Ну да, глаз — алмаз у парня. Раз такое говорит, значит так и есть.

— Как считал? — и бинокль к глазам.

— Пересчитал ноги, глянул, кто в каких башмаках и поделил на два — фыркнул в сторону замковой, сидящий рядом. Капитан мимо ушей шуточку пропустил, Кот и впрямь на батарее по сапожным делам помогал, после войны собирался идти ботинки шить модельные, потому подшучивали над ним товарищи чуток.

— А от одного ежа до другого считал и смотрел. Там как раз с десяток влезает.

Понятно, разведданные точные. Понять бы, что это значит. Решили немцы вроссыпь выкатываться и гражданскими по привычке своей гадской прикрыться? Но почему автоматы? Думать надо, причем быстро. Поймешь, что враг задумал — он будет гнить на поле. А нет — так тебе валяться падалью вонючей с выдолбанными птичьими клювами глазами, скалить зубы, потому как губы сожрали трупоеды всякие. Кто кого передумал — тот того и перестрелял. Когда был взводным — так начальник лихой — Афанасьев, как выдавался свободный момент, так своих щенят взводных натаскивал. Устраивал чаепитие и учил, учил, учил. Именно понять обстановку и что будет в этой обстановке враг делать. А дальше — что тебе делать надо — решать и выполнять. Зачастую по-чапаевски наглядно разыгрывали с посторонними предметами тактические задачки. Танки — чашки, ложки — пушки.

— Бой — сложная штука. Как шахматы! — как-то выразил свое мнение парень со шрамом через лицо.

— Сравнил! — фыркнул иронично Афанасьев.

— Проще? — удивился чаехлеб северный.

— А сам посуди. В шахматах поле известно, 8 на 8 клеток, квадратное, без рельефа и растительности, никаких строений. Силы у тебя с противником одинаковы совершенно. Поле все видно отлично. Никакой пыли или дыма и маскировки тоже нету. Как и что ходит — известно, правила жесткие. И все комбинации тоже с давних времен отработаны — гамбит там, защита Филидора или, наоборот, индийская. И время на подумать у тебя есть после каждого хода. Как можно сравнивать-то? А на поле боя — сегодня оно круглое, завтра треугольное. Да овраги, холмы, рощицы, да деревни, да мосты и всякое такое. Все время — оно разное. И все это учесть надо, чтоб врагу в тягость, а тебе — к выгоде.

Но у тебя тура в ремонте, конь в госпитале и пешек — половина от штатного расписания и пополнение будет только через неделю. Притом у противника две королевы, тройной комплект пешек и тура новой системы — Тура-2, которую спереди бить невозможно, а надо подкрадываться сзади или сбоку — иначе никак! Проще, как считаешь?

— Но считается-то, что гроссмейстеры по шахматам самые умные люди, ведь так? И в газетах печатают, чемпионаты всякие, слава…

— Чего там умного? Посади такого умельца в окоп хотя бы командиром батареи — погляжу я на него, как он воевать будет. Рассчитывая тактическую задачу, ставя цели батарее и действуя быстро — пока танки не доехали до позиции. Другое дело, что шахматы, будучи куда проще — обычным людям понятны. И они к этой мудрости припадают и сами себя умнее чувствуют. И гордятся своим умом.

А на деле — тот же бильярд требует таких же соображений и знания правил игры, или преферанс. Игрушки это все! Ну есть мастера в этом в общем бесполезном деле, на которых приятно посмотреть, подивиться. Толку от них, как от фокусника, что из цилиндра ленты тянет. Ловко, да. И повосхищаться можно, особенно если сам ни черта не умеешь.

— Баловство одно — согласно кивнул парень со шрамом.

— Именно. Потому — всякий раз думай, какую гадость делают сейчас тебе и чем ты в ответ плюнешь. К слову, ребята, к мирной жизни это не меньше относится. Не меньше. Сейчас все равно не поймете, потому просто запомните!

Бондарь запомнил. И потому получалось кислое — автоматчики у немцев были двух разных, можно сказать — диаметрально разных категорий. И пистолеты-пулеметы они использовали по-разному. Одни — именно как пистолеты, а другие — как раз как пулеметы.

Одни — тыловые крысы, всякие вспомогатели, стой — стройвойска, прочая шелупонь, которые условно боеспособны, но воевать нормально не горазды. Пистолет нормальный таким хамам не по чину — он символ власти в первую голову и привилегированности. Да и стреляют они хреново. А если их будут обижать, то большой пистолет — самое оно, глядишь очередями кого и зацепят в упор, придурки пахорукие.

Зато другая категория автоматчиков была куда злее — разведчики всякие и особенно — штурмовые группы, которыми немцы еще в ту Большую войну навострились врагам кровь пускать. Сколачивались штурмовики под конкретную задачу и тут, если требовалось драться в лесу, окопах или городских домах — в руках матерых фронтовиков автоматы превращались в то, чем и были созданы — в маленькие и легкие — но пулеметы! Совсем-совсем ручные. Косы смерти! И взвод таких хватких сукиных детей стоил дороже иной пехотной роты со всем приданым, устраивая резню накоротке, врываясь в чужие окопы, словно волки в овчарню.

— Гранаты у них есть? — спросил наводчика. Зря спросил — сам уже увидел у пары немцев торбы. Известно для чего такие сумы таскают. И да — видно, что тяжелые. И дубины фаустов тянут, по паре штук на человека.

— В сумках явно — хмуро отозвался наводчик. ну, не дурак, сам понимает. И так же хмуро через несколько минут сообщил, что стало меньше зольдат в толпе, что мимо идет.

Переглянулись. Оба думали об одном и том же.

Это не тыловики. Авангард.

И реально могут ударить с фланга или из тыла.

А что это такое, да в исполнении опытных волчар — оба знали. Да и не они одни, вон у замкового считай шинель испариной пробило.

Да, тут не шахматы. Тут думать надо — быстро. Неоперившегося взводного послал убрать из-под возможного удара грузовики, переиграл расположение пулеметов, один — с самыми нахальными шалопаями — рискнул и послал для перехвата штурмовиков. Ставка наглая, могут фрицы их засечь — и тогда расчет пропадет ни за грош. Не засекут засады — лягут сами в жидком кустарничке. Другой пулемет, прикрывавший батарею по флангу, с которого штурмгруппа могла двинуть, велел переместить глубже — чтоб и дорогу видели и тылы батареи контролировали. Оставшиеся два по-прежнему с дороги прикрывали батарею. Им остаток патронов, вылущенных, наконец, из дурацких обойм отнесли. И все бегом, бегом, быстро-быстро.

Вздохнул свободнее, когда увидел ковыляющие по снежной колее грузовики своей батареи. Дороги тут сейчас убирались плохо, орднунг сильно сбоил, часть была перекрыта намертво баррикадами от русских, часть минирована, потому и фрицы вынужденно перлись по магистрали, где еще был какой-никакой проход и снег притоптан прошедшими толпами, а не текли многими ручейками и преследовавшим их красноармейцам было не сахар продираться через заносы и преграды, тем более — не по магистрали. Спасала зима с замерзшими реками и озерами, да уже полученная привычка выбираться из любой самой невыразимой ситуации. И еще немножко то, что у хитрого Бондаря был трофейный грузовик повышенной проходимости. Опять бинокль к глазам.

Эти идиоты для поднятия морального духа шли как на параде. Нет, не так, чтоб совсем, как на параде, уж что-что а про парады капитан знал достаточно, но и не овечьим стадом перла эта куча немцев. Черт их поймешь, что за формирование — для роты много, для батальона — мало. И уже привычно — сбродная часть, форма разная и те же танкисты видны кучками, но понятно, что — это боеспособная группа.

Странно, начальство, раз так, должно впереди маршировать гордо. Начальство впереди, артиллерия приданная сзади. Так положено, потому ломал себе голову Бондарь, что лучше бы накрыть первым делом — руководство или минометчиков? И те и другие паскудная гадость, если дать им работать безнаказанно.

А не видно. Уж что-что, а офицер у немцев заметен издалека, когда снайперов нет рядом. Штатские шугались на обочины, давая куче злой солдатни идти более — менее ровно. Вздрогнул, потому что загрохотал МГ справа, тут же затрещали автоматы — и старые и новые немецкие, их звук ухо брало легко. Еще пара МГ включилась. Успел рявкнуть: «Огонь!» уже понимая, что бой пошел по худшему варианту. Пехота на шоссе разворачивалась в цепи, не слишком бойко, но поперла по снежной целине к батарее. Хорошо еще несколько снарядов успели влепить, пока колонна развертывалась, по гущине, остались на дороге корчащиеся фигурки.

Минометы у немцев нашлись все же — всего три, но они забахали и первые же мины рванули в неприятной близости от орудий. Не зарылись бы в мерзлую землю — уже повышибло бы расчеты.

Попытался достать минометчиков, стреляя вслепую, но те тоже не дураки — то, что дистанция и направление взяты верно — Бондарь бы поручился, но явно суки в канаве сидят, а навесом тут ЗиСка не может влепить. Впрочем, не так все паршиво — немцы уже приморенные, усталые, а снежку тут мало не полметра навалило. Бежать по такому — то еще удовольствие, вон уже еле ковыляют, заразы, а им еще полкилометра так бежать, пока что смогут сделать внятно. Не, тактически все разумно — штурмовую группу послали с фланга, сами с фронта отвлекли, минометами прижали — и абгемахт! Три года назад бы вполне у них получилось. Но многое изменилось за это время!

Пальба с фланга явно приближалась. Несколько раз бахнула крайняя ЗиСка. Вроде немец заткнулся один, два других МГ молотили так же как и раньше. То, что один — свой — капитан слышал по тому, как отсекал очереди пулеметчик, чередуя короткие с длинными. Знакомая манера, так, дескать дольше не перегревается ствол. Немец просто лупил длинными все время. Потом загрохали фаустпатроны, гранаты, схлопнулась дистанция. Сейчас рванут.

Рванули. Под лихорадочную длинную — на ленту — очередь засадных шалопаев, бивших сбоку, кулисным, самым жутким для атакующей группы, огнем. Сердце колотилось — что дальше? Подловили?

Стрельба из автоматов резко усохла. Показалось, что она какая-то растерянная и не во все стволы, как минутой раньше. В лучшем для фрицев случае — треть, если не четверть. Туз засадного пулемета побил козырь штурмгруппы.

Огорчился — свой МГ, начавший драку и отвлекший внимание штурмовиков — заткнулся мертво. Паршиво.

Прущие от дороги немцы тоже это услышали — вроде как-то заменжевались, трудно это словами передать, но вот шли довольно уверенно, а тут что-то заозирались.

Эх, тут бы шрапнель или совсем уж древняя картечь пригодилась. Осколочные хорошо били по дороге, а тут осколки глохли в снегу и взметываемый взрывами снег только смотрелся живописно, а толку было мало.

Нет, не удержать позицию. Доберутся все равно, доползут по снегу, а перестрелку устраивать — зря рисковать людьми и матчастью. С мизерными результатами. Фрицев сильно больше и пехотные дела им привычнее.

— По три красных давай! — велел ординарцу, таскавшему с гордостью здоровенный, старинного вида ракетный пистолет и запас ракет в алюминиевых гильзах.

Стрелять из него вчерашнему мальчишке очень нравилось — и солидно и красиво. Забахал красными огнями в серое низкое небо — по три звездочки вправо и влево. Для батарейцев это был сигнал понятный и уже отработанный. По старорежимному — ретирада, по — уставному куда солиднее и приличнее — выход из боя, а просторечно, как говорили бойцы — смотать манатки и улизнуть. Тягачи живо к орудиям, грузить спешно все имущество, отходить на запасной рубеж!

Вообще-то достаточно было и одной ракеты, она вполне служила таким сигналом, но тут важно было, чтоб увидели и пулеметчики и те, кто с минометом трофейным вылез вперед, да и спешность подчеркивалась. Уносить ноги было самое время — пока фрицы корячатся на снежном поле — опасность была еще не велика, хотя грузовики — большая мишень, обстрел какой — никакой, а есть, потеряешь тягло — потеряешь и пушки, вручную хрен укатишь, а за это по головке не погладят!

Но если чертова пехота дорвется до позиций — тут совсем все худо будет, орудия закидают гранатами и фаустами, расчеты положат и пользы от такого боя совсем никакой. ИПТАП — он танки гробить должен, а не со всем этим сбродом потягушки устраивать.

Беда была в том, что до запасной позиции — у каких-то сарайчиков — еще надо было доехать и хотя бы одним стволом прикрыть отход для ребят с пулеметами, а времени было для того мало. Им придется сдерживать фрицев, без артподдержки, да в придачу если немцы увидят отход — солоно придется. И дымом не прикрыть — в свою сторону ветер, сам себе обзор закроешь.

Глянул на поле — осклабился зло. Холод сразу зубы прихватил. И отчетливо всплыло в памяти — как сам бежал так же, проваливаясь в топкий снег, хватал ртом ставший густым воздух, не вздохнуть, хоть кусай. И ребята бежали рядом так же — на прорыв из очередного окружения, некуда было деваться — только по полю чертовому, высоко задирая ноги и проваливаясь при каждом шагу. Первая военная зима, лютая и гибельная. Он тогда выскочил из кольца, да пятерых бойцов вывел. А сколько на поле лежать осталось — никто не знал, потому как немцы подпустили поближе и врезали по бегущим к спасению людям из пулемета. И сразу срезали многих. Когда почти уже проскочили, метров триста осталось, порадовались уже, что — повезло. И тут из рощицы, к которой стремились — загремело и трассы зеленые по полю запрыгали. Рядом вроде спасительные деревья совсем…

Но сил уже мало было, выдохлись, и хрен пулемет этот проклятый достанешь, стрижет по головам, только слышно как пули взвизгивают, стучат и шуршат в снегу. Да, пытались вразнобой по нему стрелять, но без особого толку, хотя от этого фрицы нервничали и лупили длинными. То ли стрелок за МГ был не шибко толковый, то ли настильно по слою снега не вытанцовывалось достать зарывшихся в белую ледяную вату, но для себя решил тогда взмокший Бондарь, что — просто патронов было у немцев мало. Расстреляли весь боезапас, которого и было пара лент и свалили — судя по тарахтению — на мотоцикле. Уцелевшие кинулись вслед, да куда там. И потом пробирались малыми группами — как и лейтенант со своими бойцами. Еще тогда ломал себе голову Бондарь — откуда была такая идиотская установка у наших генералов — как попали в окружение, так сразу — спасайся кто может, не пойми, кто командует, пушки и технику рвать, боезапас рвать, добро уничтожать, а то и исправными бросить — и на своих двоих малыми группами по лесам, пока фрицы по дорогам прут. Самоустранялось командование как-то очень быстро, не понять — кто главный. Немцам на поживу — бежало через поле больше сотни бойцов и командиров — а не командовал никто, хоть своими глазами видел майора и капитана как раз перед рывком этим страшным. Только после приказа 227 полегче стало.

Фрицы — наоборот, в любой ситуации старались сохранить управляемость и лепили из окруженных боевые группы, не предусмотренные никакими уставами и самые разношерстные по составу, но, черт их подирай — действовавшие до последней возможности. Пользуя на всю катушку любую имевшуюся у них технику. И сейчас вон — уже ясно, что Рейху конец, а они по дороге строем шли, по трое в ряд, протыкая толпу беженцев неорганизованных, словно серая иголка — черную дерюгу. Фасон держат! И атакуют толково.

Только роли поменялись — теперь они по снегу прорываются из окружения и у них артиллерии кот наплакал — и особенно важно — боеприпаса не густо, только то, что на себе утащишь, на своем горбу и в руках, раз технику им вывести из деревни не дали, то и мин и патронов у них — слезы. Как у нас тогда. Ну вот и жрите, хочь повылазьте! Раньше немцы имели манеру отступать налегке, перед отходом расстреливая интенсивной пальбой имеющиеся на позициях мины и снаряды — на новом рубеже уже был складирован боезапас, только орудия и минометы привези. Сейчас орднунг сыпался как штукатурка при бомбежке, потому отходили фрицы куда печальнее. Дефицит в огнезапасе теперь зеркалил такую же беду в РККА начала войны.

Немцы, глазастые заразы, заметили, что грузовики подскочили к пушкам. И минометы загавкали часто и откуда-то пулеметным огнем понесло — есть у отступающих еще машингеверы, есть, два затрещали и еще чуть позже — еще два, только другой темп стрельбы у всех, не МГ-42, пожиже трескотня. И пожалуй два — магазинные ручники, после трех десятков выстрелов — паузу дают, меняют коробки жестяные на полные.

Черт, пехота поднялась для рывка! Хотел сказать ординарцу, чтоб еще ракет пустил тройку — но пулеметчики, что были выдвинуты ближе к дороге — оба расчета — уже и сами сообразили. Добежали гансы до намеченного рубежа открытия огня, значит. Загремели длинными очередями наискосок, вперекрест по полю, друг друга прикрывая, сшибая темные на белом фигурки, как кегли. И ждавший за прицелом Кот Сибирский засвиристел поспешно рукоятками наводки, разгоняя ствол по горизонтали — и поспешно раз за разом — туда, в пальбу пулеметную восемь снарядов высадил. Один пулемет точно заткнулся сразу во взрыве, как ножом обрезало, второй, похоже, тоже свое поймал, потому как стрельбу хоть и не оборвало, а как-то он с темпа сбился и вскоре заглох вообще.

А оставшиеся заткнулись сами, если не дураки — стали мигом позицию менять, потому попали по ним или нет — не понятно, еще и чертовы беженцы мечутся посреди разрывов, сбивают внимание.

Минометы потеряли темп, перестали мины рядом бахать. Как рассчитывал Бондарь — должны они по приказу перенести огонь с убегающей батареи на проснувшиеся пулеметы, положившие камрадов в снег. Хотя бы подавить, прижать расчеты осколками, тогда инфантерия подберется поближе — а что делать она знает. Только вот эти 400 метров по снегу враз не проскочишь и полагал Бондарь не без оснований, что его бойцам обратно — по своим же следам протоптанным туда бежать куда проще будет, чем фрицам — по целине.

Как всегда в пиковые моменты боя странно стало растягиваться время, потянулось, люди как замедлились, даже снег из под колес рванувших прочь грузовиков летел как-то плавно, торжественно.

Кот Сибирский, сгорбившись за прицелом, высадил еще серию снарядов.

— Все снаряды вышли, тащ капитан! — крик ящичного.

Вроде считал выстрелы, а видно ошибся, улетело что было. Нехорошо! Глянул — бойцы спешно кидают в кузов ящики с бронебойными.

— Один сюда! Старых! Огонь! Где б сам корректировщиком сел!

Кот Сибирский не оглядываясь кивнул. Расслышал и понял не вполне внятно сказанную за грохотом фразу.

Взрывчатки в тупоголовом бронебойном смешное количество, практически толку не будет от пальбы, но тут капитан считал, что такое воздействие помешает корректировке и минометчики недосягаемые потеряют драгоценные минуты с переносом огня. Сейчас они лупят уже по внезапно обнаружившимся пулеметам, а как грузовик дернет пушку — попытаются перенести огонь. Если их корректировщику хотя бы придется присесть в канаве и голову спрятать — уже хорошо. Это все секунды и минуты выигранные. А за их счет можно успеть уйти без потерь. Восемь бойцов за МГ сейчас. Да трое с минометишкой трофейной. Одиннадцать человек! Нельзя терять!

Трескотня пулеметная усохла. И минометы что-то не бабахают. Все, пора!

— Все снаряды вышли! — голос ящичного.

— Стрельбу закончил — потное лицо повернув, рявкнул Кот Сибирский.

— Машину к орудию! Сцепляй!

Бойцы рывком выдернули сошники из земли, только колышки распорные в воздух полетели, лязгнули сдвинутые в воздухе станины. Грузовик задом, отчаянно пробуксовывая, ревя мотором, сунулся на огневую.

— Быстрей, братцы, быстрее!

Куда уж быстрее! Водитель шплинт вставил в буксирный крюк, лязгнув звонко на морозе, командир орудия орет: «Готово!»

— На запасной рубеж! — махнул Бондарь. Бинокль к глазам. Обрадовался и огорчился. Увидел бегом бегущих троих бойцов. Поводил по снегу взглядом. Больше никого нету… И немцы залегли.

— Товарищ капитан, орудия уже все на запасном рубеже — сбоку ординарец.

Совсем рядом рвануло дважды. Есть еще у фрицев мины, черта им в печень.

Надо бы к пушкам, он командир, но страшно захотелось дождаться бегущих.

Распаренные, взмокшие, горячие от боя и бега по снегу — добежали.

— Рябцева наповал, Красильников легко ранен — доложил младший сержант. Раненый зубы весело скалит, значит в порядке, даже и крови не видно.

— А пулеметы где?

— Побило… Осколками…

— Тогда отходим живо!

Двумя вереницами по колеям продавленным в снегу. Два орудия за сараями, одно — с Котом Сибирским — развернуто дулом на дорогу. Неожиданно увидел — оба шалопая, что рисково выдвинуты были против возможной штурмгруппы, стоят тут же за сарайчиками. и МГ их рядом прислонен к стеночке. А ведь им дальше всех бежать было!

— Доложите!

— Задача выполнена, всыпали фрицам, около взвода положили, кого навсегда — не скажу, но за десяток ручаюсь. По израсходование патронов и при увидении сигналов ракетами отошли на сюда, товарищ капитан — с легкой наглинкой, но серьезно сказал тот, что был старшим в расчете. Нахал, конечно, но за то и ценен. И ушанка этаким чертом на голове и из-под нее чуб неуставной кандибобером. И говорить любит вычурно и заковыристо, считая это особым шиком.

— Что с расчетом Иванова? — нетерпеливо спросил комбат.

— Закидали их гранатами и фаустами. Тут мы помочь ничем не могли, только тряпки из дыма летели. Долго их долбили. К нам самим лезли, только отмахивайся. Хорошо снег взрывы гасит, повезло, в нас не попали. А там прямо прилетело.

Странный стук костяной и бойцы загомонили. Неожиданно столбиком рухнул Красильников, мертво ударившись затылком об лед дороги. Его перевернули вверх лицом, а он уже и все — и лицо восковое и глаза открыты и снежинки на них падают, а не моргает боец. Но ведь бежал, веселый был…

— Опять гансы поднялись, тащ каптн! — крикнул Кот Сибирский.

— Машину к орудию! Сцепляй! — махнул рукой Бондарь.

Хватит удачу за хвост дергать. Замковой с приятелями своими не дурак, если жив еще, должен унести ноги, ему в канаве заснеженной пулеметы не страшны были, так что вывернется.

— Отходим! Командир взвода — на головнуй машине, я — замыкающим, маршрут отхода — как сюда ехали — велел Бондарь. Только сказал — защелкало вокруг — какая-то сука с пулеметом пристрелялась. Так лупят или то корректирует — черт его знает. Бойцы пригнулись, шарахнулись за сараи. Неприлично для солидного человека взвизгнул Кот Сибирский, затряс рукой, а с нее кровища в стороны брызжет.

— Сука, руку раскурочил — взвыл наводчик.

И впрямь ладонь распорота безобразно, мясо рваное торчит пухло и кровь хлещет оттуда. Забинтовывали ему руку уже в машине, на ходу. Он скрежетал зубами и спрашивал: «Как же мне — без руки?»

Вернулись в расположение без приключений, только замерзли, как собаки. Для уменьшения силуэта — и, значит, облегчения немцам стрельбы, с грузовиков ИПТАПа тенты были сняты и по зимнему времени это сказывалось. Настроение у бойцов было поганым, таких потерь давно не было. В каждом расчете по убитому и раненых хватало. И главное — от кого досталось! От сраной и разгромленной пехоты! Гопники бродячие! Хвастаться — нечем, бравым гвардейцам досталось люлей от шпаны какой-то. Невнятная самоходка, восставшая из металлолома, да голытьба сбродная. Обычно после боя люди оживленно обменивались впечатлениями, трепались и веселились незатейливо. А тут хмуро чистили оружие, хмуро ели и так же хмуро отбились на отдых.

Бондарь сам бы с удовольствием завалился на боковую, но ему надо было сдать начштаба, как теперь называли адъютантов, донесение о бое. А эта писанина вызывала у удалого артиллериста головную боль. Нет, не тогда, когда результат в виде жарко горящего бензинового костра из десятков тонн броневой стали был налицо. Там-то все ясно, победу описывать легко и приятно. Такое, как сегодня вышло — вызывало тупую головную боль.

Еще и потому, что дотошный НШ очень не любил хвастовства и голословной брехни. Потому надо было написать, как оно было, а тут тоже одни вопросы. Потому хитрый Бондарь свалил задачу — вроде как тренировка командирская — на комвзвода новоприбывшего, тем более — парень образованный, техникум почти закончил и считать умеет.

Но пробежав бегло взглядом исписанный скупо листочек, сморщился недовольно.

— Плох тот младший лейтенант, который не мечтает стать старшим лейтенантом! Каждый солдат носит в ранце жезл маршала — слыхал такое? Ты же грамотный человек, а написал несуразное!

Комвзвода пожал узкими плечами.

— Я, товарищ капитан, строить хочу. Вот разгромим фрица — я из армии галопом, как только можно будет. Просился я в саперы, а попал в артиллерию волей случая. И написал, что есть — и вид независимый, ешьте, дескать, меня без масла!

— Ага. Самоходная установка неизвестного типа, 50 мм. Вроде верно, а НШ мне за такое уже вставлял лисий хвост — дескать командир из иптабра должен силуэты знать на зубок. И закатил мне настоящий экзамен. А у фрицев всякой самодельщины чертова прорва, да еще и названия меняют, заразы. То был Слон, а теперь он — Фердинанд — блеснул эрудицией комбат.

— И как писать тогда? — занудным тоном спросил подчиненный.

— Напиши — «Мардер».

— Это ж не «Куница» — показал знание вражьего языка младший лейтенант. Тоже не из темного угла прибыл, ага.

— Головой поручишься? Сколько ты типов этих «Мардеров» знаешь? Чего молчишь? Завтра возьму альбом в штабе полка, подучишь. Не ровен час спросит начальство, а ты ни в зуб ногой! Три типа известно, при том — по силуэтам их шесть, в каждом типе по паре разных. Это те, что нам известны и в альбом попали. А может их больше. Так что пиши — «Мардер»! — веско заявил Бондарь.

— Почему шесть? Их же три! — возразил комвзвода. Все же смотрел альбом силуэтов.

— Фрицы. Они все так запутывают, что мозг кипит и булькает, если вникаешь. Разные шасси и разные пушки. Теперь про пулеметы. Ты пишешь, что уничтожено восемь. Это с чего такое? — прищурился подозрительно, как показалось комвзвода, а на деле дым махорочный неудачно в глаз влетел, защипало.

— Три у нас немцы разбили, трофейных. Но это не наше штатное вооружение, так что Рейх на три машинки стал беднее. Остальные — фрицевы. Один точно мое орудие накрыло, сам наблюдал. Два уничтожили в самом начале, да два — когда они в атаку поперлись — пояснил внятно, логичнео, но неправильно.

— Знаешь, какая любимая поговорка у НШ?

— Нет.

— Плохо, начальство знать надо. Так вот у него поговорочка римская еще: «Орел не мух ловит!» — назидательно выговорил Бондарь.

— Слыхал такую. Только правильнее говорить: «Орел мух не ловит!» — начал умничать мальчишка взводный.

— Агась! Только вот комполка как раз, если он кого пушит и разносит, то говорит, что дескать, мух не ловишь! Как это называется?

— Диссонанс!

— Ни фига себе какое слово красивое! — тут на секунду Бондарь задумался, запоминая услышанное, потом продолжил: «Так вот, чтоб этого дисанаса не было — НШ поговорочку свою изменил. А к чему он ее говорит, ты знаешь?»

Младший лейтенант вздохнул и молча набычился.

— Так вот он говорит ее к тому, что наша основная цель — не пулеметы и всякие там ружья с пистолетами. Наша цель — танки, самоходки и всякое такое громадное и стальное. Остальное — мышиная возня и нам не суразно. Говорил он тут нам, что нашей бригадой танков намолочено 400 штук, да самоходов всяких, что пожиже добыча, но все же — 30. А пулеметов знаешь, сколько набито?

— Тысячи две?

— Да как раз нет, две сотни. Вдвое меньше танков.

— Вы не разыгрываете, товарищ капитан? — не поверил офицерик.

— Только и была охота. Пулеметы — это для полковой да дивизионной артиллерии цель достойная. В зачет им вполне справедливо и подавленные идут, потому как их задача — пехоте дорогу расчищать. Им танки не по зубам, вот и мышкуют. Потому — в лучшем случае пару пулеметов пиши, вот пару мы там точно поломали. А то, что трофеи нам попортили — тут гордиться нечем. Теперь по немцам. Вот ты написал 150 солдат и офицеров. Ты их считал?

Будущий строитель тяжело вздохнул и признался: «Нет, не до того было».

— Вот, а Кот Сибирский, то есть наводчик с первого орудия…

— Я его уже знаю, товарищ капитан!

— Так вот он посчитал, сколько там солдат набило и получилось от артогня 42 штуки. Глаз у него — как мелкоскоп, ему бы пастухом работать или пионервожатым. Любую толпу сосчитает.

— Но там и гражданские были — напомнил младший лейтенант.

— Их он не считал, я ж говорю — он перископ ходячий. Да на каждый пулемет по десятку считай — выходит 84 фрица уложили. К слову и цифра красивая — не любит начальство круглой цифири, сразу подозревает подвох и приписки. Понятно все?

— Так точно, товарищ капитан — уныло ответил подчиненный, которому вся эта образцовая военная писанина никак не нравилась. Особенно вечером. После сытного ужина, а каши с мясом было от пуза, с добавкой, он осоловел немного и больше всего мечтал прикорнуть. Да и не очень он доверял тому, что даже глазастый наводчик за считай за 800 метров разглядел в той каше, что текла рекой по магистрали, сколько там легло солдаперов и сколько гражданских. А уж когда отходили — тем более, не до того было. И пулеметчики толковали, что хрен разберешься, когда очередь кладет в снег наступавшую цепь — кто там навсегда носом уткнулся холодным, а кто вскочит через секунду. Тут тем более, были фрицы ученые — перебегали короткими рывками не все сразу, по одному, по два. Поди посчитай, да под обстрелом!

— Вот и хорошо.

Расстегнул пуговички гимнастерки, от раскочегаренной кафельной печки волнами шел жар. Убаюкивающе так.

— Нужна вся эта писанина, бюрократия нелепая — позволил себе вольнодумство новоиспеченный офицерик. Ему очень хотелось спать. Прямо до невозможности.

Бондарь аж удивился. Поднял в недоумении брови до ранее невиданной высоты.

— Эко завернул!

— А зачем это буквоедство и счетоводство? — продолжил свое забубенное вольтерьянство философ с одной звездочкой и одним просветом на погоне.

— Удивил ты меня. Да затем, чтоб понимать, сколько перед тобой врага осталось. Разведка из штанов выпрыгивает, собирает данные по стоящему напротив врагу. Мы отчитываемся, сколько положили. Штаб прикидывает — чего от фрицев ожидать дальше и какое сопротивление будет. На Курской дуге начальство поняло, что фриц силен — и встало в оборону и то он ее почти прогрыз. А полезли бы сами, как годом раньше, не посчитав, что к чему — получили бы полной авоськой, не утащишь! Наш начштаба утверждает уверенно, что фрицы и потому войну проиграли, что врали начальству все время, он специально этим вопросом занимался, с переводчиками говорил, с разведкой. И теперь точно знает — врали немцы, как проклятые, вводили свое командование в обман сознательно. Подшибут один танк, а пишут, что — пять. А к тому же его на свой счет записывают и танкисты и артиллеристы и пехота ихняя и летчики. Причем все с завышением диким. И получается совсем уж головотяпство — они за день все танки на фронте уничтожили, а кто назавтра наступать начал — уже непонятно. И про свои потери врут — у них хитрая тройная итальянская бухгалтерия — козырнул красивым, но не очень понятным выражением командир батареи.

— Это как? — не уразумел призванный в армию грамотей городской.

— А так, НШ толковал, что те же самолеты и танки у немцев считаются только поврежденными на сколько-то процентов. Ну вот если к нам горелая их железяка в руки попала — то тут да, пишут, что их панцир или флюгцойг уничтожен. А пока он у них — то как-то считают, что поврежден только на сколько-то процентов. И вроде его можно восстановить.

— Как бы поврежден на 99 %? Кусок днища целый и каток один, значит танк в порядке и подлежит ремонту? — не поверил молокосос. Не удержался и зевнул во весь рот.

— Именно! А списывают по износу, потому — у них потерь по бумагам нет, а наши потери — вдесятеро завышены — итог — вон — капитан широко обвел рукой комнатку немецкого дома, в которой оба офицера сидели. Но этот жест как раз был понятен.

— Ты учись. Мне тебя хоронить неохота, потому — ученье свет, а для неучей — тьма. Я потому жив, что все время на ус мотаю, что лучше сделать. И учителя у меня были дельные — заметил капитан. Помолчали — ординарец притащил в кастрюльке цивильной кофе, которое Бондарь тоже не любил, но приходилось его пить — и культурно и сон прогоняет, а за ночь у комбата было много чего надо успеть. Да и притащили бойцы этого кофея здоровенный мешок в подарок. Не выкидывать же. Чего люди в этом напитке находят? Дорогущий же, барское питье. Горький, зараза, хотя если сахара насыпать — то и ничего так. Зато спать неохота, в глаза словно спички кто вставил.

— Теперь по нашим потерям. Убитых — пятеро, четверо из пулеметных, да с третьего орудия ящичный. Раненых восемь, тоже верно. Но вот зачем ты троих в пропавших без вести записал?

— Так это те, что с минометом убежали на нейтралку — начал комвзвода.

— Кто это я и так понял. Но они не пропали. Там такие ребята, что из всякого выбирались. А ты их — в безвестники. Ты не торопись. Напишем так: «Отходят другим маршрутом и в пешем строю — три бойца. Так точнее будет. За три дня если не придут — тогда по — твоему напишем, а пока погодим. Ну, по расходу боезапаса все верно, но на кой ляд ты сюда немецкие патроны вписал?» — удивился капитан.

— Так мы же их израсходовали тоже! А по расходу судят по боевой активности — показал свою осведомленность в военном деле лейтенантик.

— Ты их получал? И я не получал. Потому с какой стати это писать? Убери. И вот еще что, я видел, что твои бойцы за щитом сидя курили. Было?

— Так точно, товарищ капитан. Но ведь и ваши курили! Я посмотрел, мы ж стрельбой надымили так, что от цигарок дым и не заметен, не демаскировало же!

— Мои курили по моему разрешению. Ты своим разрешил?

— Нннет.

— И это — неправильно. Ставь себя побыстрее, ты — командир. Все должно в твоем взводе быть по твоему распоряжению. И курить и оправиться и пьяным напиться — все с твоего слова. То есть с моего — но чтоб ты в курсе любой мелочи был и свои командовал, что им делать. Понятно?

— Понятно.

— А раз понятно, то мотай на ус. Сердцем чую — придется нам в Берлине драться, а это самое на войне невнятное и суетливое дело — бой в городской застройке. Я обе дырки в организме получил в уличных боях, в сравнении полевой бой — куда проще и понятнее. Так что учись, пока я жив! Я-то жив потому, что учился и всерьез все запоминал! Чего и тебе желаю — очень серьезно сказал Бондарь, прихлебывая горько-сладкое пойло. Спать и впрямь стало хотеться меньше. Хотя волны тепла от печки расслабляли.

— Бой, как бой — сказал, пожав плечиками, молокосос в офицерском чине. Он тоже пил кофей, но делал это с таким видом, словно с детства привык и ничего необычного для него тут нет. Это рассердило комбата. Фыркнул по-котовьи.

— В поле ты врага видишь. А в городе — шиш. То ли он за углом тебя ждет, то ли до него квартал можно спокойно бежать. И дальше носа не видно, ты внизу бежишь — а дома высоченные трехэтажные, да с чердаком, что там — пес разберет! То ли из подвала пулеметом врежет, то ли с третьего этажа бутылку с бензином на голову кинет, или со второго — гранату. Или вообще в спину стрелять с чердака начнет, когда ты вперед пушку покатишь!

— Здесь у немцев здания и повыше будут и в пять этажей не редкость в архитектуре — заметил будущий строитель сущую правду.

— А это еще хуже! Потому как окон до бисовой матери и из любого могут пальнуть. И пальнут, хоть ты в четыре глаза таращься! Да еще и не просто пальнут — тех дурней, что с подоконника, как с бруствера стреляют — убивают тут же, бо их видно отлично. Это ж не кино!

— Как же стрелять-то тогда? — удивился младший лейтенант.

— А стрелять хорошо с середины комнаты. Из темноты. Ну и дольше живут те кто все время бегает с комнаты в комнату. От таких помогает, когда чем-то серьезным лупят сразу в смежные окна. Фаустами, к примеру, залпом. Или хотя бы снарядом в одно. В Опатуве мы так тот МГ добыли, что у Иванова потом был. Расчет там то из правого крайнего окна лупит, то с углового — левого. Сначала думали, что работают два пулемета, потом я сообразил, что перебегают с места на место. Посчитали по времени — и посередке — шмяк фугасным. Расчет в фарш, а стрелялка целехонька оказалась.

Помолчали. Погибший Иванов был удачливым парнем, везло ему все время. Потом Бондарь негромко продолжил.

— Очень стремно, когда стреляют из темноты. Ну а самому удобно из глубины на свет стрелять. Еще если через два проема, тогда лупить будут по ближнему проему, а тебе пофиг. Кстати, в помещениях всегда как-то темно, если не совсем развалины. В многоквартирных домах очень стремно, что много окон. Если мало народу то проконтролировать все сложно.

— С улицы? — спросил взводный, живо представивший себе, как держать на мушке сразу десяток окон. А то и поболее…

— И с улицы и из дома тоже. Подкрадутся — закидают гранатами. Потому малая группа часто берет второй этаж держать и лестницы. Со второго выпрыгнуть, если совсем все худо пошло, можно, а запрыгнуть сильно сложнее.

— Так гранаты же…

— Граната долетает, но с третьего уже не выпрыгнешь. В Тарнополе нас так на втором этаже зажали, хорошо пехота надоумила — на шпагате гранаты на первый этаж сверху как маятник закидывать. Благо, шпагат у них был. Целый моток! Привязываешь гранату — и хопа — если шпагата отмерил верно, то аккурат в окошко влетает. Так и спаслись, накрыли фрицев, когда они уже к штурму готовились.

— Значит на первом не сидеть? Плохо там? — видимо взялся мотать на ус сказанное мамлей.

— Как повезет. Но хуже всего подвал! Подвал это жопа, их не штурмуют, а ровняют — выжигая или взрывая, в подвале хорошо если только оттуда ход есть какой. Чтобы ноги вовремя унести. Нет если норы долой — сожгут или взорвут, как ни отстреливайся — хмуро вспомнил пару неприятных случаев Бондарь. Сам он тогда успел унести ноги через узкий лаз, чуя спиной обжигающий жар и фыркающий рев огненного шквала, которым немцы прожаривали подвальные отсеки многоквартирного дома, где с остатками своего расчета отбивался перешедший временно в пехоту капитан. Промерзший каменный темный лабиринт, в котором устроили филиал ада на земле.

— А на чердаке лучше? — уточнил внимательно теперь слушающий подчиненный.

— Тоже весьма печальна участь загнанных на чердаки и верхние этажи. Но иногда они там могут отсидеться до подмоги. Главное — лестницы держать под прицелом. Если нет рядом огнеметчиков и не запалят все это к чертовой матери, конечно. Про лестницы запомни накрепко. Они — ко всему дому ключ. И когда лестницу сверху держат, то подходящего к лестнице видно раньше чем он видит.

— Это как?

— Так голова с глазами — наверху, верно? Ноги — внизу. И ноги видно раньше. Вот дурачки стреляют по ногам, а умный — в живот, ибо один хрен его не видно. Потому при таких подходах если есть возможность лестницу причесывают «вдоль потолка» надеясь на всякие рикошеты. И такие лестницы самые поганые которые напротив входа и в отдалении. Ляжет кто на площадке — и хрен его увидишь. Будет возможность — покажу и тебе и остальным, хотя у нас половина с батареи в этом деле — опытная уже.

Комвзвода покрутил головой. Видно было, что наука ему эта внове и потому надо все осмыслить и по полочкам разложить.

— А вообще оно как? — не очень понятно спросил, но комбат понял правильно, ухмыльнулся. Потом заговорил задумчиво и почему-то даже поэтично, немного взгляд затуманив. Было что вспомнить.

— Там много пыли. От штукатурки, от кирпичей и она отовсюду и везде. И летает когда все крутится, и лежит как снег потом. Вместе с пеплом. Много всякого под ногами. Люди же жили и все их добро, целое и битое, рваное и поломанное — все тут. Все мебеля, все бебехи — кучами и развалами. Постоянно потому рикошеты дурные. Гранаты при броске скачут, как попало, и кстати работают тоже чорти как, взрывная волна штука интересная, а в лабиринтах городских она и совсем себя странно ведет. С моего бойца штаны сорвало — одни лоскутки остались на поясе да на щиколотках, а сам целехонький, хотя колотушка прямо под ногами бахнула. Ни царапинки! А в другой комнате через коридорчик — у двоих тяжелая контузия, оглохли и рвало их потом долго. Еще большой расход боеприпасов, ибо постоянно стреляют беспокоящим и самое стремное, если вдруг тишина.

— Почему? — спросил комвзода.

— Так слышно плохо, по слою пыли можно тихо передвигаться, а все полуоглохшие и в тишине начинается психование, что вот-вот где-то кто-то обойдет и подкрадется, бо обойти часто можно всячески. Вот чего еще запомни и своим скажи — если заняли помещение — то всех вражин, что там валяются, надо проверить. Если не дураки то непременно всех добивают, ибо контуженных и потерявших сознание много бывает, и в спину пальнуть могут. И палят. Старшину у нас так застрелили, только термос и загремел, по этому звуку догадались, что неладно что-то стряслось. Сам без звука повалился. Так-то на выстрелы-то уже и внимания не обращаешь — поморщившись, допил кофе.

— Все стреляют? — грустно усмехнулся младший лейтенант.

— А то ж! Да ну и мажут все отчаянно, даже в упор, ибо стреляют как попало. Там же нос к носу зачастую. Но тут надо вертеться юлой, а голову не терять. Если кто-то безбашенный или позиция удобная и безопасная, то может, хорошо целясь, навалить немало народу, почти как в фильмах — подтвердил матерый Бондарь. Подумал и добавил:

— Еще и снайпера, не как в кино, а стреляют сиииильно из тыла. Потому лучше по открытым участком — галопом бежать, чтоб целиться времени не было по тебе.

— Этак аллюром три креста?

— Не. Еще быстрее. Четыре креста, а если жить охота — так и все пять. А в пиковый момент — так шесть и восемь! До десяти доходило, как прижмет!

Оба посмеялись тихо над незатейливой шуточкой.

— Вам спасибо за науку! — искренне сказал мамлей.

— Будь ласка! Ведь тебе тоже людей учить придется, так что — все мы друг друга учим. Меня тоже учили, начальник у меня — у, начитанный был. Шпарил, как по писанному. И в драке — толковый. Все думали, что бесшабашный — а у него всегда был точный расчет! С сихологией!

— Психологией? — поднял бровки домиком комвзвода.

— Ну, а я как говорю? Я так и говорю. Он врага чуял и понимал, что тот думает. На том и ловил. Потому и жив был, что врага успевал укокошить.

— А сейчас он где? — спросил комвозода и тут же как-то поморщился, ожидая неприятного ответа на свой поспешный вопрос. Но любопытство сошло с рук.

— В тыл отправили. Вас учить. Уже год, считай, такая метода пошла — как себя на фронте проявил — давай его в тыл, молодежь растить…

— А мы, значит за них тут…

— Ну если он вас таких красивых еще и навстобурчит как надо, так и нам на фронте польза. А то такие неуки приходили бывало — пока не в ИПТАбре был — хоть плачь! И уж всяко моего командира крысой трусливой не назовешь. Мужчина во всех смыслах! Что смотришь? — внимательно глянул комбат на смутившегося подчиненного.

— Я насчет крыс не понял…

Капитан потянулся к своей шикарной планшетке. Достал аккуратно сложенный листок бумаги, развернул. Ровный, красивый почерк…

— Вот, читай и проникайся. Командир мой на память мне оставил:

Чарльз Дарвин «Происхождение человека и половой подбор»

— Это тот Дарвин сказал? — удивился младший.

— Он самый! — важно подтвердил Бондарь, хотя больше Дарвинов он не знал, да и про этого-то рассказал перед отъездом Афанасьев. Сама мысль капитану сильно понравилась. Тогда он и сказанул на прощание — что в людском обществе по его мнению есть люди, а есть крысы.

Люди стараются на будущее, работают на свою страну и народ, а крысы только гадят, думают только о себе и своей пользе и плевать на все хотели. Только вред от них. Но если их мало — то это и не заметно особо, а когда размножатся — так и все, кончилась страна. Потому как для всех иногда приходится себе в убыток действовать, иначе не выходит, зато всему племени польза, всему народу.

Вот как с заигрывающими танками и батареями — один кто-то лезет на рожон, шкурой своей рискуя и выглядит сущим дураком, но в том-то и мудрость, что если б не такие люди — остальным бы тоже хана. И напомнил засмущавшемуся Бондарю про тот бой, когда прилипло к нему прозвище «Артист». Если бы не самопожертвование огрызков батареи и взвода обманщиков — всему полку бы каюк вышел, не устояли бы. и потерь врагу не нанесли. Смел бы бронированный кулак артиллеристов без напряга.

А тут вот так вышло — что и полк цел и кулак немецкий выгорел и полк выжил. Потери для Бондаря были лютые, но в сравнении с возможным вариантом «стоять насмерть» — так пустяк.

Были бы в полку крысы — кончилось бы плохо для всех. Потому что по — ихнему «каждый сам за себя — один бог за всех!»