Заигрывающие батареи

— Ну и шо ты жгутуешь? Кровянка не хлещет, не жгутуй! — услышал ругань одноглазого, который турнул суетившихся с какими-то ремешками брательников. Сам бывший танкист откуда-то уже вытянул индпакет и умело, хоть и немного неуклюже, бинтовал культю, бывшую недавно мальчишеской рукой.

— Шо бабахнуло? — поднял горелое лицо к Новожилову.

— Детонатор снарядный. Видел такое. У взрослых после пара-тройка пальцев остается в лучшем случае, а тут вот так — машинально ответил сержант, судорожно думая, что можно сделать дальше.

— Точно, головка от снаряда была. Красивая такая, с циферками и делениями — солидно подтвердил старший из брательников. Сапер с трудом подавил уже машинальное движение выдачи подзатыльника, зло спросил:

— Ну, вот она вам, красивая штучка… У кого что еще есть в заначках такого — чтоб утром все было в капонире, где мы сегодня взрывали собранное. Поняли?

И не удержался:

— Вредители чертовы…

— Надо в район везти — мелькая бинтом, сказал Гриценко. Судя по всему — в карманах у него этих индпакетов было несколько, запасливый.

— Нет. В районной больнице из медикаментов только солома. Да и врачей нет вовсе. В город надо, в военный госпиталь — твердо сказал Новожилов. Про себя он решил, что вывернется наизнанку, но этот мальчишка не помрет. Нельзя этого допускать, и так много кого хоронить пришлось за последнее время.

— Не ближний свет — буркнул бывший танкист, заканчивая перевязку. Странно, но хоть и люто оторвало сопляку руки, а кровь еще не прет, пока чистенькая повязка на обеих культях. Всегда это удивляло сапера, что вроде страшная рана — а ухитряется организм первое время кровищу в себе удерживать…

— Руки держи выше, кровить меньше будет. Я к начальству, машину просить. Ты поедешь? — буркнул на ходу, убегая уже.

— Поеду — кивнул сержант.

Разминеры держались виновато, молчали, старались попрятаться друг за друга и вообще быть как можно незаметнее. И сержант молчал, нечего было ему сказать. Только слышно было, как прерывисто дышит раненый и вроде как девочка сзади за спинами тихонько плачет.

Одноглазый обернулся быстро. Легонькое тело отнесли вдвоем и уложили в кузове грузовика, хотя мальчишка и топырился, говоря, что может идти сам. Прикрикнули в два голоса. И поехали, словно на катафалке. Провожающие стояли молча, никто ничего не крикнул вслед, не махал руками.

Странно было ехать ночью с полным светом фар, до того только с нащельниками на технике ездил. Странно контрастно, словно вырезанная из покрашенной ярко зеленым анилином бумаги торчала трава на обочинах. выглядела как-то непривычно, словно не отсюда она, словно колыхается грузовик в другом мире, совсем другом. Мир уже здесь, не нужно светомаскировки наконец. Мирный тыл. Только вот в кузове лежит искалеченный мальчишка, который и вообще еще не жил считай, даже 18 летние сопляки в сравнении с ним — и то пожили.

В госпитале сначала принимать не хотели, пришлось писать рапорт на имя начальника и скандалить с дежурным врачом.

— Он — разминер, подорвался в ходе работы по снятию немецких подарков, чтобы тебе же ходить по земле спокойно и твоим друзьям! — наехал на капитана медслужбы грубоватый Гриценко.

— Он — гражданский. Госпиталь — военный, нам запрещено брать посторонних — отбрехивался гладкий розовощекий офицер, стараясь не глядеть на изуродованную физиономию собеседника. Видно было, что он к такому не привык, свежевыпущенный, наверное. А по горелому танкисты черта лысого поймешь — кем он был до демобилизации — может и ефрейтором, а может — и полковником, поди знай. Новожилов вклинился, не дав взвинтиться градусу общения до ненужной жары. В отличие от приятеля он все же испытывал пиитет к офицерам, тем более — лекарям. Потому постарался сбавить накал.

Как и ожидал — дежурный потому и сидел тут, что был неопытным пока, вот его, молодого, и сажали на ночь в приемное. Обнаружился и хирург, ночующий в своем отделении, пришел хоть и заспанный с помятым лицом, хмуро выслушал обе стороны, бегло глянул на пациента и отработанный механизм завертелся, хотя и была еще ночь. Мальчишку укатили на больничных носилках с колесиками так быстро, что и слова сказать не успели.

Дежурный капитан оставил себе рапорт, с неудовольствием потребовал справку из военкомата о принадлежности раненого к команде саперов, еще разные бумажонки. Новоселов дернул за рукав открывшего рот Гриценко, пообещал все принести до обеда и выпер животом приятеля на улицу. Впрочем, танкист не шибко и сопротивлялся, так, топырился немного.

— Сидит, жаба, жопу наел розовую! — плюнул в сторону бывший танкист.

— Что, напомнил кого знакомого? — догадался сапер.

— А то ж! Ладно, поехали, дел еще полно.

— Я думал, что машину дали раненого отвезти — удивился Новожилов.

— Одно другому — не третье — мудро ответил обожженый.

Дела и впрямь были малопонятные сержанту, что уж крутил-мутил приятель — не вникал. В одном месте сгрузили мешки, вроде с картошкой — на них раненый лежал, пока везли в другом — загрузили какие-то свертки и пару ящиков, потом было еще что-то звякавшее стеклянно. Попутно и справки нужные получил. Что хорошо — дали их военкоматовские без споров. Но с Минькой повидаться не вышло. Не позволили пока. Состояние средней тяжести.

Когда ехали обратно — немного отпустило. Потому рассказал ведущему машину танкисту про те брошенные немцами грузовики, которые нашел во время саперной разведки. Тот ухватился за сказанное, пообещал, что ворот приготовят в самые сжатые сроки.

Не обманул и даже бригадной автолебедкой помог потом протралить пару полей, чтоб до вожделенных автомашин дорваться быстрее. На одном точно указанном, как минное поле, оказалось всего две противопехотные мины. зато на другом четыре раза пришлось менять бревна — тралы, потому как было насыпано смертельного дерьма густо и взрывы мочалили древесину нещадно и быстро. Вздохнул потом облегченно сапер — лежали мины в земле без склада и лада, никакого порядка и рядом не было и просто щупами все это проверить было никак не возможно. А уж времени бы потеряли невиданно!

Машины из оврага и ручья технари утащили к себе с радостью муравьев, нашедших несколько вкусных жирных гусениц. К Миньке в город сержант так и не выбрался, отчасти потому, что работы было невпроворот, с другой — не знал, что мальчишке сказать при встрече. Не раз представлял себе как заходит в палату — и дальше немота нападала, хотя умом понимал, что невиноват — сам пацан себе счастье нашел. А все равно — грызло в серединке организма, что не доглядел. И никак себя не мог убедить в обратном. Когда поделился этим ощущением с одноглазым приятелем, тот хмыкнул и сказал неожиданно мудро:

— Нормально это для любого начальника и родителя, если не фанфарон безголовый. Поди пойми, твоя ли заслуга в успехе его и твоя ли вина в провале. Я того не понимал, пока сын не родился. Может, потому и людьми командовать было мне проще. Так шо — не журыся, хлопец! Я зато книжку полезную для твоего мальца обменял — вот!

И показал растрепанную и засаленную уже пухлую книжонку без переплета. То, что ее явно читали не раз, а не пустили на самокрутки и подтирки говорило, что не только интересная, но и нужная людям эта книжка.

— Мне кум сказав, шо для калек самое оно. Про летчика, который без ног летать снова начал. Так что вот тебе — подарок, когда в город приеду — отдам от вашего лица, дескать саперазгильдяи вручили.

— Спасибо. Ему там поддержка нужна, а я не умею, чтоб утешить — признался Новожилов.

— Ты свою работу работай — вон конца края не видно — заметил бывший танкист и как всегда оказался прав. Загаженной смертью земли было больше чем нужно. Гораздо больше.

От автора: В прошлом году умер Леонид Птицын. Художник, очень светлый и талантливый человек. Во время войны попал в команду пятнадцатилетних подростков — разминеров (на Псковщине их называли иначе — истребительные отряды). Подорвался на своей 71 мине и ему оторвало кисти, после ампутации остались только частью предплечья. Тем не менее окончил Репинский институт и рисовал так блестяще, не имея рук, что многим своим коллегам мог дать форы, несмотря на то, что у них с руками внешне все было в порядке.

От автора:

Коротенькая сводка по событиям текущего 1944 года для лучшего понимания событий.

Методика целевых внезапных ударов в самые болезненные точки обороны врага уже апробировалась нашими войсками на практике. Чем дальше — тем успешнее и успешнее. Мобильные усиленные танковые группы вполне усвоили тактику, которая больше всего походила на удар стилетом, тонким, отточенным ядовитым лезвием в промежуток между непробиваемыми пластинами лат тяжелого рыцаря.

Вермахт уже не мог наступать, он уходил в глубокую оборону, создавая великолепно защищенные рубежи, подобные рыцарским латам, закрывающим вояку с макушки до пят. Но и у глухой защиты и тяжелых лат есть маленькие дырочки, стыки между деталями брони, куда не бахнешь боевым молотом или двуручным мечом.

Зато острое граненое жало туда отлично воткнется. И усиленные роты и батальоны именно так и проникали — по возможности без грохота и шума, просачиваясь в неожиданном месте, чтобы вдруг устроить адский погром и страшную головную боль гитлеровским штабникам и командирам в самой мякотке, в самом больном месте.

Достаточно просто представить себе, когда и так все плохо и Иваны собираются явно наступать, на передовой их солдаты стали носить каски, усилен радиообмен, разведка засекла прибытие резервов и тут вдруг оказывается, что в 40 километрах от фронта невесть откуда взявшиеся русские танки захватили очень важные склады и прочно там обосновались, заодно подорвав мосты, без которых тяжелую технику туда не бросишь. Только удается составить план действий и сколотить команду для ликвидации этой неприятности, как оказывается, что другая мобильная группа, опять же с танками, захватила важный стратегический мост аж в 100 километрах от фронта и потому предыдущий план действий годится только на сортирную подтирку. И самый страшный яд уже вливается в души, начинается тихая паника у тыловиков, для которых вражеские танки на коммуникациях самый ужасный ужас. И уже понимаешь, что такие мобильные группы могут оказаться вот тут — прямо за дверью! И карандаш в пальцах трясется.

Не успели решить, как действовать, оказывается, что красные совершенно нагло вырезали гарнизон в приречной деревне, что не так бы и страшно, но с прошлого года, когда еще вермахт рассчитывал наступать, там складировано имущество саперного понтонного батальона и чертовы Иваны уже собрали за несколько часов две переправы из этих забытых понтонов и теперь внезапный плацдарм ширится, на него потоком прут танки и артиллерия, да плюс ко всему явно получившие команду лесные бандиты дружно и повсеместно рвут линии связи, устраивают диверсии на дорогах и в довершение ко всему началась артподготовка на фронте.

И не просто долбежка снарядами окопов первой линии, от которой пехота привычно прячется на линии второй и перед атакой возвращается, чтобы встретить цепи врага плотным огнем. Нет, теперь советские артобстрелы составлены с изощренным коварством и мало того, что плотность огня чудовищная и точность парализующая, так еще и с обязательным накрытием сидящих на второй и третьей линии обороны, а потом — с имитацией наступления и превращением в фарш тех, кто прибежал в передовые окопы отражать атаку. Вместо атаки, которую только имитировали, крича ура и поднимая чучела над брустверами да посылая группки наглецов — опять град снарядов и ракет! И потом только на перепаханные позиции, давя огрызки сопротивления прут танки с пехотой.

Артиллерия РККА получила достаточно и стволов и боеприпасов. За характерное для 1942 года бабаханье наобум по площадям парой десятков снарядов уже драли нещадно. Каждую цель артиллеристы должны были разведать — и потом точно накрыть. Составлялись панорамные фото немецкого переднего края с расшифровкой, засекались огневые точки, позиции артиллерии и прочие объекты — потому когда начинался артобстрел, он мало того, что был массированным, порядка 200 стволов на километр фронта, так еще и ювелирно точным. Этакая хирургическая кувалда. Такая обработка переднего края и линий обороны немцев позволял пехоте без больших потерь осуществлять прорыв, открывая дорогу танкам. Танки теперь действовали не в голом виде — без пехоты и артиллерии, но вполне себе сколоченными соединениями, со своими саперами, артиллеристами, мотопехотой и потому обидеть танк было куда сложнее. Гитлеровцам возвращали угощение блицкрига во всем.

Немецкие штабы захлебывались в потоке информации, не успевая вовремя принять решения в неудержимо меняющейся обстановке. Любое принятое решение уже было опоздавшим. При отсутствии мобильных резервов реагировать становилось все сложнее, что подогревалось еще и стратегией советов.

1944 год стал показательной поркой вермахта и сателлитов Рейха. Сейчас мало говорят о 10 ударах, которые в том году сломали хребет вермахту и практически похоронили все надежды Гитлера на успешное окончание войны. Немцы всякий раз вынуждены были гонять резервы, тратя драгоценные моторесурсы и топливо, но уже фатально не успевали нигде. Причем блестяще научившиеся искусству дезинформации красные раз за разом обводили гитлеровских военачальников вокруг пальца, начиная не там, где немцы ждали наступления. Внезапность теперь окончательно перешла к РККА. Теперь каждая стратегическая операция наносила немцам большие потери, чем теряли наступавшие советские войска. В ряде операций потери немцев безвозвратом были не в разы — а на порядки больше! У обороняющихся немецев!

Мало того, что от Рейха откусывались кусок за куском громадные территории, так еще и войска на них обычно терялись в диких количествах. Сначала потери дивизий, потом армий, потом — групп армий. Там, где немцам удавалось выдраться из окружения хотя бы частью — они все равно теряли все тяжелое вооружение, всю технику, все припасы. Блицкриг 1941 года вернулся гитлеровцам как тяжелый бумеранг. Теперь били их. Били насмерть.

Очень коротко по ударам:

1. Январь — февраль — Полное снятие блокады с Ленинграда, освобождение Новгорода. Засбоил 2 Прибалтийский фронт, проспали отход немцев, за что командующий фронтом Попов был отстранен от командования и понижен в звании. Поэтому 18 и 16 армии вермахта потрепаны, но уничтожено полностью всего 3 дивизии, 26 понесли серьезные потери. У немцев подвис северный фланг, финнам дан весомый намек. Вермахт потерял почти все сверхтяжелые артиллерийские системы, обстреливавшие Ленинград.

2. Январь — февраль. Освобождена Правобережная Украина. Разгромлены группы армий «Юг» и «А» Германия лишилась марганца. И теперь броня немецких танков станет хуже. Опять нашим не получилось сделать полноценный котел — часть сил немцев выдралась из Корсунь-Шевченковского котла. Но наши быстро учатся. Курьез — опять наши разгромили 6 армию вермахта, разумеется воссозданную с нуля после Сталинграда.

3. Март — апрель. Освобождение Одесской области, Крыма. Разгром 17 армии вермахта, потерявшей всю тяжелую технику и весь боевой состав, эвакуировать удалось тыловиков и то не всех. Безвозвратные потери немцев почти в 10 раз выше — 140 000 (из них 61 000 пленные), наши потеряли безвозвратом 17 тысяч человек. Уничтожен румынский флот, Крым — как непотопляемый авианосец теперь позволял бить по нефтяным полям в Румынии. Деталь — немцы брали Севастополь в течении 250 дней. РККА 12 дней готовила штурм и взяла укрепленный гитлеровцами город за 5 дней.

4. Июнь — июль. Карелия. От финнов освобождены все оккупированные ими территории в Карелии и других местностях. Освобождены Выборг и Петрозаводск. Вышедшие из переговоров о мире финны получили новый намек. Наши дошли до границы, снеся все «неприступные линии обороны» и в частности «Карельский вал» бывший усовершенствованной и усиленной «линией Маннергейма». Советские войска демонстративно встали, углубившись за линию границы не более 10 километров (такой был приказ Ставки). Тупым соседям еще раз внятно намекнули. В этот раз они намек поняли. Начались переговоры и в августе Финляндия запросила мира. Рейх лишился союзника.

5. Июнь-июль. Освобождена Белоруссия, значительная часть Литвы и Польши. Уничтожена группа армий «Центр». Зеркальный блицкриг, три пятых люфтваффе уничтожены на аэродромах, вермахт посажен в те же котлы — Минский, Бобруйский. Скорость продвижения советских войск выше, чем у немцев в 1941. РККА вышла к границам Восточной Пруссии. В ответ на идиотские действия «польского правительства в эмиграции» создано просоветское правительство Польши в Люблине. Польша становится союзником СССР.

6. Июль — август. Освобождена Западная Украина. Взят Львов. Под Сандомиром создан мощный плацдарм. Наши воспользовались тем, что для затыкания дыры в Белоруссии вермахт перебросил из Северной Украины резервы. Немцы выложили здесь свой козырь — «Королевских тигров». Получилось для панцерваффе полное позорище. Уничтожена группа армий «Северная Украина». Помимо прочих немецких и венгерских войск уничтожена украинская дивизия СС «Галиция» (так ее называли официально, селюковское «Галичина» — более позднее самоназвание). Это была единственная дивизия СС, в которой официально были физические наказания, тупые бандеровцы иначе не понимали приказаний, кроме как мордобоем и поркой. В бою эта дивизия оказалась никудышной.

7. Август. Освобождена Молдавия. Кишинев, Яссы. Затыкая дыру в Северной Украине немцы перебросили что могли с юга. Здесь уже резервов взять было неоткуда. Разгромлена группа армий «Южная Украина», южный фланг фронта рухнул. Деталь: полностью ликвидирована та самая 6 армия, которую опять восстановили, но теперь ее за 4 дня ликвидировали в Кишиневском котле. Интересно, что силы РККА (1,3 млн. человек) были здесь ненамного больше, чем у немцев и румын (0,9 млн. человек). При этом безвозвратные потери наших — 13 тысяч, врага — 240 тысяч. Румыния и Болгария перестали быть союзниками Рейха и перешли на сторону СССР. Германия потеряла нефть.

8. Сентябрь — ноябрь. Освобождена Прибалтика. Группа армий «Север» разгромлена, остатки — порядка 400 000 военнослужащих заперты в Курляндском и Мемельском котлах.

Деталь: в ходе сражения из-за неудачи действий под Ригой было перенаправлено направление главного удара, что является высочайшим искусством. Немцы проморгали это, в итоге открыта дорога РККА в Германию. Блокированные группировки уже не могли оказать никакого действия на дальнейший ход войны. Германия потеряла поставки руды из Швеции. Финляндия, не объявляя войны Рейху, тем не менее приступила вместе с РККА к военным действиям против недавнего союзника в соответствии с подписанными условиями Московского перемирия.

9. Октябрь — декабрь. Освобождена Закарпатская Украина, очищена территория Румынии и часть Югославии. Операция — экспромт. В Словакии, союзнице Рейха, восстание. Наших попросили помочь, но пробиться через горы быстро не получилось, восстание было подавлено. Единственная операция этого года, где потери РККА выше, чем Рейха — 133 000 общих потерь против 70 000. Разгромлена армейская группа «Сербия».

10. Октябрь. Освобождены Петсамо и Печенга. Масштабы операции невелики в сравнении с предыдущими, что видно и по безвозвратным потерям — у РККА 7 000 человек, у вермахта — 30 000. Результаты — снята угроза с Мурманска, достигнута безопасность наших морских коммуникаций, резко ухудшилась ситуация с морскими перевозками у немцев. Германия потеряла никель.

И это только крупные, стратегические операции. Тактические же велись все время и тем более не давали немцам ни отдыха ни продыха.

Итог 10 ударов подвел сам Сталин на докладе к 27-й годовщине Великой октябрьской революции:

«В результате этих операций было разбито и выведено из строя до 120 дивизий немцев и их союзников. Вместо 257 дивизий, стоявших против нашего фронта в прошлом году, из коих 207 дивизий было немецких, мы имеем теперь против нашего фронта после всех „тотальных“ и „сверхтотальных“ мобилизаций всего 204 немецких и венгерских дивизий, из коих немецких дивизий насчитывается не более 180».

Стоит отметить и чистку генеральских рядов в вермахте после неудачной попытки переворота и убийства Гитлера летом 1944 года. Не берусь судить — но по — моему разумению нам на пользу эта неудача, те, кто его делал держали сторону англо-саксов и как бы в случае успеха не получилось бы, что война для нас продолжилась бы, только теперь вместо с немцами против нас воевали бы и бывшие союзнички. Во всяком случае при успехе переворота ничто не мешало немцам капитулировать перед США и Англией и тогда РККА уперлась бы в оккупированную и прикрытую «союзничками» Германию.

(Необходимое отступление от канвы повествования. Необходимое для понимания сути событий. Использованы высказывания толкового человека, здесь известного под псевдонимом Кыш)

Как наши гансов победили — вопрос далеко не риторический. Как танковые части, которые идут в прорыв, громят тылы и режут коммуникации противника, могут выполнять свою работу при такой насыщенности этих самых тылов и коммуникаций мобильными противотанковыми средствами и особенно МЗА? Ведь эти средства могут реагировать практически мгновенно и способны причинить танкам серьезный ущерб, а танки с противопульным бронированием просто убить с большого расстояния. А все дело в мастерстве и тактической выучке. В этом наши танкисты превосходили немцев с самого начала войны, просто у немцев была огромная фора, они начали войну отмобилизованными и в штатном составе. И тем не менее.

Есть масса примеров, как наши бэтэшки и даже Т-26 давали гансам прикурить, хотя, казалось бы — чем? Вплоть до того, что таранили их танки и скидывали в овраги. А зазевавшиеся колонны потрошили от головы до хвоста, как селедку. Уже в 1942 году немецкие танкисты окончательно поняли, что крыть им нечем. Поэтому Гитлер к лету 1943 копил тяжелые танки, чтобы один раз применить их массировано, отлично понимая, что второго шанса не дадут. Не дурак был. Но наши под Курском изорвали на тряпки практически все немецкие танковые войска, а орду немцев под Прохоровкой пожгла пара сотен старых тридцатьчетверок пополам с легкими танками.

Далее немцы безумными темпами наращивали выпуск все более мощных боевых машин и одновременно неуклонно катились на запад. Это объясняется прежде всего моральным превосходством, лучшей выучкой, лучшей организацией и лишь потом — превосходством нашей новой техники, которая стала массово поступать в войска ближе к концу войны. Самую тяжелую часть войны нам выиграли старые тридцатьчетверки и легкие танки. Включая бэтэшки и т. п., которые летом 41-го не только горели и были брошены, но и рвали немцев непрерывно от Бреста до Москвы. И на паях с остальными родами войск порвали всех. Иначе, немцы перед воротами Москвы не остановились бы с выпущенными кишками. Слава советским танкистам, от которых Гудериан получил по щам.

К моменту нападения на СССР у Гитлера было свыше 10000 танков вместе с трофейными (легко проверить, сложив данные о количестве чешских и немецких танков с количеством полученных в 1940 году трофеев. И даже не добавляя то, что французские заводы по выпуску бронетанковой техники работали по старым заделам и рабочие там получали паек). По количеству танков и самоходок с противоснарядным бронированием немцы превосходили нас в разы. Точное количество бронемашин различного назначения установить трудно, но очевидно, что счет идет на десятки тысяч. (Наша местная сволочь любит толковать про кучу советских бронемашин, так вот у немцев подобного было не меньше. Плюс масса такой техники, о которой наши могли в то время только мечтать — самоходки, в том числе и противотанковые, мобильные зенитные комплексы, бронетранспортеры для пехоты, связистов и штабников, бронированные транспортеры боеприпасов, бронированные мостоукладчики и много чего еще, чью боевую ценность трудно переоценить. Зачастую одна единица спецтехники куда полезнее, чем десяток танков).

При этом крайне сложно оценить верно всю мощь вермахта. Сейчас очень любят ее преуменьшать, ссылаясь на «раССово верные немецкие документы», при этом ни о какой достоверности этих бумажек речь не идет, особенно учитывая важную политическую задачу — смешивания с дерьмом Советского Союза, чем занимаются уже которое десятилетие и наши «партнеры» и их местная прислуга.

При том издавна известен такой постулат, сформулированный древним полководцем Сунь-Цзы: «Война — это путь обмана. Поэтому, даже если ты способен, показывай противнику свою неспособность. Когда должен ввести в бой свои силы, притворись бездеятельным. Когда цель близко, показывай, будто она далеко; когда же она действительно далеко, создавай впечатление, что она близко».

Для дезинформации противника еще в военное время лепятся самые лживые документы, которые этому противнику старательно подсовываются. Сколько такой лабуды сфабриковали и нам скормили за время «Холодной войны» — невозможно оценить. И да — эта война против нас не кончилась после распада СССР.

Преувеличение сил СССР и преуменьшение сил вермахта — давняя традиция наших врагов. Для прикручивания нам фитилька, для затаптывания нашей уверенности в себе и внушения холуйского раболепия перед западным уберменьшем.

Между тем, по просачивающимся разным признакам видно, что силы вторжения были куда мощнее. Даже когда начинаешь смотреть на какую либо вроде пехотную дивизию — ан вдруг вылезает, что у них в дивизии противотанковый абтайлунг был упакован танками и, возможно, самоходками. А не позднее 1942 года появился еще «шнеллеабтайлунг» — это бронетанковое подразделение. Номера абтайлунгов зачастую совпадают с номером дивизии.

Комично выходит с фотографиями тех же трофейных танков в панцерваффе. Показываешь «ихспердам» очередное фото. Наши доморощинеры обычно тут же заявляют — да, этот танк был на вооружении у вермахта. Один. И вот именно он — на фото и есть. А этот танк другого типа? Да, тоже немцы использовали один. Ах, есть еще три фото других таких же? Это тот же, но с разных ракурсов. Как, не сходятся номера и ряд признаков? А, ну это у немцев было 4 танка этого типа использовалось. Из тысячи попавшихся в целом виде и полной исправности. А остальные — не, не использовались. Почему? А немцам не нравился дизайн! И стул в башне был некрасивый! И пепельница прикручена не по-арийски, не справа, а слева! Ну, невозможно же на таком воевать!!! При чем заявляется такое нашими «есторегами» на голубом глазу. Гитлер хотел превратить свою армию в музей, где каждой твари по паре и все машины разные? Что-то тут не так. Наиболее правдоподобная версия — опять ублюдки набрехали. Просто можно прикинуть — какой бурелом получается с доставкой нужных деталей для ремонта в таком случае — на 1 танк нужно столько же, сколько на 20.

К 1943 году вся эта орда немецкой техники была уже повыбита. Полагаю, что уже в 1941 году много немецкой — и трофейной техники в том числе уже сдохла. Кому охота спорить — предложу почитать мемуары Бидермана. Въехали они сюда противотанковым дивизионом с тягачами — бронированными французскими транспортерами «Женилетт». И за три месяца из 10 машинок 8 ушло в безвозвратные потери. Как говорил О. Бендер: «Проколы, поломки, энтузиазм населения. Все это задерживает».

То есть даже при грамотном использовании техники — на войне в 1941 году в СССР конкретный противотанковый дивизион за три месяца потерял в безвозврат 80 % броняшек. Не факт, что везде было так — но деталь говорящая. К слову и возвращенные области западных Украины и Белоруссии с Прибалтикой тоже внесли вклад бананльно расстояниями, съев моторесурсы машин.

Немцы сделали ставку на тяжелые танки. Главная беда тяжелого танка — хреновая подвижность. Можно порассуждать, что вот есть и сейчас меркава и абрамс, чифтен-челленджер, значит, есть смысл. Кое-какой есть. Если использовать эти танки по дорогам, то они не завязнут, по большим мостам пройдут и мощь свою реализуют. Бывают же такие задачи? Бывают. Но главный смысл танка — это собрать их много там, где хочется нам, и не хочется противнику. Если этот козырь есть, то можно пробить даже очень мощную оборону не очень большими силами. Но для этого надо, чтобы танк уверенно ходил вне дорог. Желательно и по тяжелому бездорожью. А посмотрим на танк весом 60 тонн. Чуть мокрая земля для него уже почти мертвая распутица. Как такой дурой обходить врага по буеракам?

По идее немцы не планировали использовать тигры в качестве танков, которые идут в прорыв. А вот пантеры да. Но и пантеры оказались очень медленными и с плохой проходимостью. Не говоря о дороговизне обслуживания и обеспечения при сильной ломучести. А ведь не дали немчикам-то развернуться. Вот бы посмотреть (я уже мечтал, как пантеры пошли в прорыв и развивают наступление. Вот они стремительно мчатся по пашне со скоростью 3 км/ч, вот они встали перед первой же речушкой. А вот они расстреливают санный и конный обоз противника из дорогущих стволов дорогущими вольфрамовыми снарядами.) А немецкие трехи и четверки вполне себе делали эту работу. И ведь было понятно, что модернизированные(и потяжелевшие) машины уже близко к пределу оптимальной подвижности. Мне трудно соединить заявленное якобы феноменальное немецкое умение играть в оперативные шахматы и такой радикальный отказ от подвижности танков. Это за гранью разума.

В итоге, у нас на 1941 год крейсерским танком был БТ. Достаточно нелепая машина на тот момент с противопульной броней. Ее можно было улучшить, попытки навесить дополнительную броню были, но то ли не успели, то ли еще почему — не срослось. БТ — переросток — в виде Т-34 еще не вылез из пеленок и страдал массой детских болезней. Понятно, что БТ не мог тогда рейдовать по немецким тылам долго — его жгло все, что у немцев могло стрелять, даже винтовки с бронебойной пулей метров со ста. Т-34 ровно так же не мог уйти по тылам из-за мизерного моторесурса.

Но наши сделали ставку именно на Т-34. И когда смогли вылечить детские проблемы этой машины — началось по полной схеме. От Сталинграда и авиабазы в Тацинской — далее везде. Страшнейшая катастрофа германской группы армий «Центр» была связана и с тем, что танки прошли по болотам, пользуя не дороги — гати! Это означало, что наши теперь пролезут везде.

Гать — как раз тот случай, когда важнее полная масса, а не удельное давление. Естественно, никакая гать тигра бы не выдержала. Насколько я помню, наши тоже тяжелее тридцатьчетверок там ничего не прогнали. Кстати, интересное наблюдение. Пантера и КВ (или ИС) по весу примерно одинаковые. И удельная моща схожая. Но наши пролазнее, хотя и заметно уступают более легким собратьям. А разница в ходовой и трансмиссии, причем, у пантеры они гораздо заковыристее и как бы совершеннее. А в грязи тонет в итоге веселее.

Наши хорошо учились потому, что у них не было спеси. Советскому человеку это считалось не к лицу. Да и более ранние национальные традиции этому способствовали. И наши — научились.

И в том числе и в 1941 году. Ихсперды очень любят считать в СССР все танки, получаются ужасные цифры. Но в массе — это легкие танки. Броня которых держит только винтовочную пулю, да и то не всякую и издалека. КВ мало, Т-34 тоже мало. Вместе, допустим, тыщи две. Это танки с противоснарядным бронированием, которые не поражаются легкой противотанковой артиллерией и МЗА. (Да у нас, стараниями Тухачевского той же МЗА, тем более мобильной просто вообще не было). А у немцев порядка 10000 танков, которые не поражаются тем же самым. У всех этих легких рено и гочкисов броня почти как у Т-34. Неважно, какое у них вооружение, главное, что они выдерживают снаряды нашей сорокапятки на такой дистанции, с которой сами могут уверенно поражать огневые точки. Их задача — атаковать оборону нашей пехоты, которая осталась без усиления сверху, а только с полковой артиллерией.

Таких частей много было. Они не бежали, а занимали оборону. И их вовсе не всегда бомбили с воздуха или долбили тяжелой артиллерией. На всех не напасешься. А просто выезжали маленькие французские танчики с маленькими пушечками и толстой броней, и гасили все пушки и пулеметы, которые себя обнаружили. Наши предки не были врунами. Они говорили, что у немца танков дохера потому, что реально так и было. Они боялись этих танков не по метафизическим соображениям, а потому, что наличным оружием поразить их не могли.

Грубо 4000 немецких танков (это еще надо посмотреть), среди которых не было ни одного с тонкой броней — все были усилены до кондиции, плюс 6000 французских средних и легких танков с противоснарядной броней. Из винтовок можно было расстрелять танкетки и FT-17. А именно французские танки — нет. Они по кругу толстые. А у нас против них получается херня, спасибо тухачевским всяким. Я уже давал расчет, из которого следует, что усилить броню БТ до противоснарядной толщины реально, без каких-либо проблем. И в Мариуполе, действительно, изготовили сколько-то комплектов усиления, но судьба их не ясна.

Я уже сто раз говорил, но еще повторю. На 1941 год танк являлся несомненным стратегическим оружием на сухопутных театрах. И тот, который поддерживает пехоту, и тот, который ходит в прорыв. Защищенность первого — отдельный вопрос. А защищенность второго должна была быть строго обеспечена против легких ПТО, а также МЗА. Это именно те средства, которые быстрее всего разворачиваются к бою, когда внезапно появляются танки противника. Если эти танки имеют противопульную броню, то они будут побиты с приличных дистанций большими пулями и маленькими снарядами. Как в такой обстановке можно работать — громить тылы, резать коммуникации, внезапно атаковать на марше резервы и т. д.? Если напорешься на зенитки, которые успели развернуться к бою, или солидные противотанковые рубежи — тут ничего не поделаешь, но ведь есть хороший шанс не напороться. А вот на большие пулеметы и маленькие пушки напорешься обязательно, слишком их много, слишком они быстрые. И их снаряды должны отскакивать. Поэтому Т-34 — идеальный танк для той войны. Он наилучшим образом защищен именно от этого, плюс высокая подвижность. Да вот только не успели с ним к началу войны.

Когда эту машину довели до ума — она показала, на что способно, особенно при толковых экипажах. Смертоносные для БТ и Т-26 крупнокалиберные пулеметы и вездесущая МЗА против Т-34 оказалась бесполезной, а вот их танки давили и расстреливали быстро. Убойные для Т-34 системы вполне можно было обтечь, да и по скорости передвижения они не могли сравниться. Противопоставить в своем тылу что-то оперативно рейдерам вермахту было нечем.

Как боевой механизм Т-34 был оптимален по всем параметрам. Он был органичен во всем. По всем системам. Часто встречается заявление, что вот прицелы были паршивые. Ерунда все это. В наши тогдашние танковые прицелы все видно до горизонта. Увеличение скромное, угол зрения хорошо бы побольше, но и так сойдет. А почему? А потому, что изделие должно быть прочным и живучим. Это война, а не выставка хрусталя. При том вроде бы лучшие немецкие прицелы куда сильнее разбалтывались от ударной нагрузки, что было особенно хорошо заметно у хорошо бронированных «Тигров». Танк цел — хоть в него и прилетело несколько снарядов и вроде не пробили и не повредили — а внутри беда.

Прицелы- это все фигня. С двух километров можно прицелиться в танк через любой прицел. Хоть из трехлинейки. Если воздух достаточно прозрачный. А если нет, то никакая оптика не поможет. Промахи на таких и более коротких дистанциях связаны с осложняющими факторами. Цель движется, да еще и не прямолинейно и не равномерно. Клубы дыма и пыли пролетают в поле зрения в самый неподходящий момент. А просто попасть в танк — это не совсем то. Надо попасть в уязвимые места. Самые лакомые бывают размером с книжку в мягкой обложке. Да, еще раз акцентирую — не верьте особо рассуждениям о роскошной оптике. От лукавого это все. Для войны самая лучшая оптика — советская. Она вся продуманная со всех сторон. Это с помощью такой оптики сожгли больше всего танков. Не с блюдцами цейсовскими, нет. И после войны продолжали выпускать эти же модели или сходные по характеристикам, хотя технологические возможности постоянно росли. Не было никакой убогости в советских прицелах, а была разумная достаточность в сочетании с максимальной надежностью и живучестью. Наши, кому удалось поглядеть через немецкие чудо-окуляры, отмечали разницу видимости в пользу немцев, что ошибочно считается кое-кем за признание превосходства немецких прицелов и приборов наблюдения. Нет. Немецкие приборы были хуже. Немецкие военные поставили своей оптико-механической промышленности неправильную задачу, а она сделала, что от нее требовали. Командиры немецких танков постоянно гибли из-за того, что по пояс торчали из люка или вообще сидели на крыше моторного отделения за башней, чтобы что-то видеть. А потому что офигенные стекла засрались, а отмывать их целый день, если вообще отмоются. Такие дела.

Когда заходит разговор о рейдах, обычно говорят только о танкистах. Но эти операции были бы неуспешны без танкодесантников, мотопехоты. Темп наступления у мотопехоты в среднем выше, чем у пешей, это понятно. Потому что у нее средства усиления подвижнее, а также подразделения, которым поручено выполнять обходы-охваты, движутся быстрее. Кроме того, перегруппировки идут быстрее, а потери от артиллерии противника меньше.

Рекомендую присмотреться на кадрах хроники как бойцы двигают пулемет «максим» вслед за наступающими цепями. А потом найдите кадры, где пехота едет на легком танке, а сзади волочатся салазки с тем же «максимом» и солидным запасом патронов, а то и пушку тащат. И чувствуя свою силу, наши бойцы действовали дерзко.

Есть целый ряд ситуаций, когда наступать надо нагло, во весь рост, не суетясь. Когда противник подавлен в достаточной степени, вообще всегда надо именно так. Потому что, когда ты ползешь-крадешься, бежишь сломя голову и залегаешь в ямках, ты ни черта не видишь. Так можно попасть в ловушку. А топать во весь рост — милое дело. Надо только противника артиллерией глушануть как следует, поставить пулеметы, чтоб держали на мушке вражью оборону, но не мешали своим продвигаться. Или ворваться на танках, когда не ждут такого. И иметь возможность обстреливать обороняющегося противника на ходу с 200 м и ближе. Для этого нужен автомат. И не надо страдать, что перегреется или патроны кончатся. Не такая уж интенсивная эта стрельба. А как поближе к окопам подойдем, там гранат в них накидаем, патроны не понадобятся. Люди воюют очень давно, они уже придумали приемы против слишком осторожных. Если кто неизменно труслив, то его тактика просчитывается, меры принимаются, а в результате он несет потери больше, нежели отпетые наглецы. Да и не нужно быть военспецом, чтобы интуитивно понять, что единственный шаблон потенциально вреден в любом деле.

К слову. Никаких «легенд о немецких автоматчиках» не существует. Есть реальные рассказы о том, как немцы использовали это оружие на фронте. Есть заниженная статистика производства этого оружия. Есть недостоверные данные о том, кто в сухопутных войсках был вооружен им. Из всего этого у слабых на голову соотечественников получается впечатление, будто наши ветераны врут про немецких автоматчиков. Этот чахлый уголек в пустом черепе заботливо раздувается всякими недоумками, чтобы обосрать память лучших в мире солдат. Все то же самое. Не стоит недооценивать пистолет-пулемет на поле боя, даже такой как МП-38/40. Тем более, если вспомнить, что именно немцы первыми вооружили ими свои штурмовые отряды еще в первую мировую. Важно правильно понимать, о каких больших/малых дистанциях идет речь, когда обсуждают тот или иной вариант огневого боя. Эффективная дальность таких пистолетов — пулеметов значительно превышает дальность обнаружения затаившегося человека. Также она превышает дальность стрельбы навскидку из винтовки, исключая лучших стрелков. А по сложнодвижущейся мишени вместе с лучшими.

Если кто захочет высунуться над бруствером там, где я жду, и попытаться прицелиться в меня из винтовки с 200 м, то я огнем от пуза или убью его сразу, или заставлю спрятаться, если проворный оказался. Эти пули летят медленно, поэтому самые шустрые успевают увернуться. Поэтому немцы шли в атаку на недобитков при поддержке огня ПП — точно как в кино. Когда оглушенных врагов уже мало, то подавить их таким образом нетрудно. А потом гранатами. А кто думает, что орднунг позволяет обходиться без зачисток вручную, тот ошибается. Наши ходили точно так же. Копари знают про немецкие каски с несколькими пробоинами от ППШ во лбу. И фрагментами черепа внутри.

В рейдах все это сложилось воедино — лучший танк, лучшие воины и опыт войны. И отличное взаимодействие родов войск.

Именно потому весь 1944 и весь 1945 немцев наши били без перерыва. Так, что и сейчас свои потери за тот период времени немцы назвать физически не могут. Но чтобы мы своими дедами не смели гордиться — на нас выгружают тонны фальсифицированного дерьма по заветам доктора Геббельса.

Объясняют же истореги, что не было ничего у немцев. А те пара сотен разновидностей техники, что на фотках — так их было по одной штуке. А как же, против фотки не попрешь, а на большее документов нету. А еще говорят, немецкие пехотинцы отказывались носить каску, потому что на ней нет командирской башенки. Насилу уговорили пока потерпеть, а потом обещали приделать. А еще жаловались что на винтовке рации нет. Тоже уговорили пока так пострелять. А еще говорят, огромные запасы гондонов, захваченные во Франции, немцы не использовали, потому что на них свастика не нарисована. Только немножко в учебных борделях. Поэтому такой высокий уровень венерических заболеваний.

Но вы все же помните простую вещь — наши победили и после разгрома Рейха одним молодецким пинком разгромили Квантунскую армию, перебросив часть войск через всю страну в сжатые сроки и пользуя стоявшее на Дальнем Востоке старье типа тех же БТ. А если бы «союзнички» сглупили и устроили свое «Немыслимое», то и они бы огребли величественно. И да — при всех рассказах, что РККА победила, завалив трупами — нет ни одного фото этих завалов из красноармейцев на поле боя.

Просто стоит об этом помнить. Уши не так устают от массы вешаемой на них разными «ихспердами» лапши.

Кошка сдохла не доехав пары километров до ремонтников. Последняя «Пантера» из его взвода. Да и сам взвод весь уместился на танке, все восемь еще живых, да старшина роты впридачу. Вымотанные, уставшие до предела, грязные и чумазые. Нет, все же не до такой степени, как презренные голодные пехотинцы, которые последнее время уже настолько опустились, что смотреть было противно, особенно на тех, которые страдали расстройством желудка и в коловороте отступления и разгрома уже и штаны не снимали, безразлично и бесконтрольно гадя в портки несколько раз, а потом вытряхивая все разом.

Всех мучили вши, которые словно чуяли, когда людям совсем плохо и особенно отчаянно и обильно плодились на самых несчастных. Старшина, оставшийся третьего дня без свиты и кухни, раздавленной черт его знает откуда выскочившим советским танком, совсем сник и теперь напоминал помойного кота. Но пулемет в руках держал крепко и уверенно и несмотря на самый жалкий вид — сверкал глазами зло и даже свирепо. И настроен был по-боевому.

— Дружище, нам никак нельзя пускать Иванов к себе домой! Если они устроят нам хотя бы треть того, что мы устроили им — мы исчезнем как страна! Как шумеры и прочие ассирияне! — так тихо, но горячо и убежденно шепнул он своему приятелю-взводному, который несколько удивился боевой прыти обычно меланхоличного тылового хомяка.

Оставлять танк было грустнее грустного. Ощущения было явное — выперли из родного, уютного жилья и теперь все стали бездомными бродягами. Много чего полезного было брошено вместе с танком — просто не утащить все с собой. Одна надежда на ремонтников, по общему мнению двигатель еще можно было оживить.

Поппендик, как взводный, послал к ремонтникам пару самых толковых подчиненных — своего заместителя, унтер — офицера, командовавшего сгоревшим вчера танком, да водителя с третьей взводной машины, потерянной еще неделю назад. Пара ускакала налегке. Остальные двинулись следом, сняв с орудия прицел.

Раньше оберфельдфебель устроился бы рядом с танком для его обороны и опоры на его броню, теперь, понасмотревшись вдоволь на результаты такого героизма, решил не рисковать так глупо. Оставшаяся пара снарядов не позволила бы толком принять бой, а танк — слишком заметная мишень. Русские теперь шныряли в самых неожиданных местах и для измотанных и обессиленных танкистов хватило бы и нескольких советских автоматчиков. Загнали бы стрельбой в танк, а потом безнаказанно подпалили бы его, пользуясь полной неподвижностью. Так сгорел с экипажем командир роты, его котейка застряла в грязи — и пока ждали помощи — попали на зубы русским наглым кавалеристам. Тягачи приехали уже когда «Пантера» полыхала во всю мочь, а от казаков осталась только пара лошадиных трупов. Без седел и прочей конской упряжи, что показательно.

Наглости Иванам было не занимать, они словно с цепи сорвались. Действовали бесшабашно, дерзко и бесстрашно. И очень результативно.

Хромые фельдфебели не прошли и половины пути, как навстречу вынырнули из кустов посланные ранее. Вид у обоих был более, чем печальный и озабоченный, очень говорящий был вид.

Потому торопливый доклад на этом чертовом швабском наречии оба хромых черта поняли сразу. Русские опередили незадачливую кошку и теперь рембазы нет. Никого из живых, полтора десятка трупов да поломанная техника. Если кто и уцелел, то — удрал. Русские тоже торопились — с мертвых ремонтников даже сапоги не сняты. Но самое ценное времени хватило захватить — тягачей и ремонтных фургонов след простыл и потому отремонтировать танк никак не выйдет, видно, что базу громили технически подкованные враги — очень грамотно выведена из строя. Все, теперь это склад металлолома. Как и оставшаяся за спиной сломавшаяся машина.

— Ладно, были бы мы кавалеристами — пришлось бы еще хуже — философически, но бодро заявил старшина разгромленной роты.

— С чего бы? — буркнул ежившийся под холодным дождиком Поппендик.

— Тогда бы нам еще пришлось и свои седла на загривке тащить. А седло весит много и неудобно для переноски на человеке — рассудительно и точно, как и положено опытному воину, заявил бранденбуржец.

Стоявший рядом наводчик вдруг заржал весело и заразительно.

— Неожиданная ремарка! Бесы щекочут? Или вода по хребту потекла? — покосился на него взводный.

— Прошу прощения! Представил себе наш экипаж с танковыми креслами на горбу, а ля спешенные кавалеристы Шарнхорста! — еще улыбаясь, браво ответил наводчик. Хоть и шваб, а с командиром говорить умел на человеческом языке. Когда хотел этого сам и не волновался.

Командир кисло усмехнулся. Веселиться было не с чего. После прибытия на фронт стало ясно — время блистательных побед прошло безвозвратно. Весь год русские умело откусывали громадные территории вместе с оказавшимися там войсками Рейха. Как правило — безвозвратно. Поппендик не понимал высокой стратегии, но покойный командир роты в двух словах дал понять, что удары в разных местах заставляют перебрасывать спешно для закрывания проломов в линии фронта самые боеспособные части с других участков фронта, ослабляя их оборону — и давая возможность Иванам ударить в другом, ослабленном месте.

— Научились, дикари, концентрировать силы и перебрасывать маневренно войска за сотни километров. Они теперь возвращают нам наш блицкриг — сказал тогда ротный. И определенно испугался, захлопнул рот. Но оберфельдфебелю этого хватило. Он не был глуп.

Теперь от его дивизии остались ошметья и только старая добрая немецкая привычка сколачивать из огрызков боеспособные команды не давала фронту рассыпаться окончательно.

— Эх, а я уже думал, что хуже не будет — высморкался на мокрую землю старшина роты. Передернул плечами, поудобнее пристраивая тяжеленный рюкзак, глянул на Поппендика. По должности и опыту военному он был старше, чем взводный командир, но все присутствующие были подчиненными не его. А это серьезный и важный нюанс, кто понимает.

— Быстро посмотрели, что тут может нам пригодиться! Пятнадцать минут на все! — понял его взгляд оберфельдфебель. И когда желторотые чесанули прочь, спросил приятеля:

— Что будем делать?

— Маршировать с песнями. Больше ничего не остается. Вряд ли русские проглядели мотоцикл или еще что полезное. Патронов надо набрать из подбитых танков, там точно еще оставались. И идти дальше. Командуй! — криво усмехнулся, тяжело опираясь на свою резную тросточку старшина роты.

— По старшинству ты выше — заметил взводный. Он не удосужился обзавестись палкой и потому теперь немного завидовал. Ну да, в отличие от своего приятеля он большей частью ездил в танке.

— Если будет нужно, я тебе дам толковый совет. Но люди твои — вот ты и командуй этой кучкой тупых швабов. Глаза бы мои на них не смотрели, на дармоедов. За неделю от дивизии остались горелые железяки, тряпки и кучка оболтусов. Воины, чертей им триста в печень. Стой, надо глотнуть, а то простудиться на такой погоде — раз плюнуть.

Поппендик усмехнулся. Он прекрасно знал, что на фронте грамотный командир будет стараться хлебать из одного котелка со своими солдатами, чтобы поддерживать дух и не злить гусей. Но когда подчиненные не видят — можно и не ущемлять себя в порывах.

Сесть было некуда, стоя хлебнули по очереди из фляги, крякнули, закусили отломанными от круга колбасы кусками. Вкусная была у старшины закуска, офицерская колбаска-то. И вроде стало как-то веселее. Когда дохромали до рембазы, взводный только присвистнул — здесь словно стадо диких обезьян пронеслось.

Русские ничего не запалили, наверное, не хотели привлекать внимание к дымам, но попользоваться тут было нечем. Патронов, правда, нашлось несколько коробок, да пяток плащ-палаток. Пулеметные ленты, в самый раз. Тем более, что в группе было аж три пулемета. Оба начальника знали полезность плотного огня в случае внезапного контакта. Причем на собственном опыте.

Больше задерживаться не было никакого смысла. Идти по дороге, украшенной отпечатками советских гусениц, было слишком рискованно. Цепочкой пошли в лес, благо туда вела тропинка. Глядели в оба, но кроме нескольких трупов солдат вермахта из тыловых подразделений никого более не попалось.

Темнело быстро. Ночлег был сырым и неуютным. Одно хорошо — нажрались от души, слопав все, что весило много, а было не очень калорийно.

— Такое было у нас, когда я попал в Жопу Мира — сказал бранденбуржец, старательно посапывая короткой трубочкой и ежась от мокряди вокруг.

— Это где такое? Я бы не удивился, если тут то же самое — заметил Поппендик.

— Это под городишком с нелепым названием Новгород. Там остряки штабные даже транспарант такой поставили большой. И — должен сказать честно — совершенно не наврали. Мерзейшие места. Северные джунгли! То же, что на Амазонке, только вода даже летом ледяная, и везде болота и речонки с ручьями. А комары там такие, что впору их ловить мышеловками! Можно неделю идти по лесу — ни одного человека не встретишь! И заросли такие, что и мачете не поможет, там с топором ходить надо. Дорог — нету в принципе — вздохнул старшина.

— Но вы же как-то пробирались — отметил явный факт командир бывшего взвода.

— Так лошади тонули, на тамошних дорогах. Жижа на полметра и глубже — вот такая дорога. Делали лежневки — бревно к бревну. Проедешь пару километров — так перетрясет, что печенка с кишками перемешалась. А пойдешь пешком — обязательно вывихнешь ногу. Потом нас отрезали Иваны — и стало нечего жрать. Птенчики Геринга сбрасывали нам жратву в мешках и контейнерах, но пока не сделали аэродром приходилось затягивать поясные ремни. И холодно все время было, черт бы все это драл. Потом к нам пробили все же дорогу. Коридор смерти, как мы его называли, потому что русские молотили по нему днем и ночью. Я на своей шкуре испытал эту прелесть, хотя меня вывозили ночью. Но к дырке в ляжке я там получил и осколок в колено — от «швейной машинки». Допотопные русские бипланы!

Эта воздушная дрянь выключала мотор и планировала бесшумно, потому засечь было невозможно, пока не сбросит бомбы. Не самолет, а кофемолка недоделанная, но бед от них было много. Всю ночь вертелись над головами, не заснешь. Но как задремлешь — так они бомбы кидают. Они хуже комаров были. Хотя сейчас сам своим словам удивляюсь… Комары — это был постоянный кошмар. И вши. Их там было еще больше.

— Так сейчас тоже не сахарная глазурь на пасхальном кексе — отметил очевидный факт командир разгромленного взвода. Подчиненные благоразумно помалкивали, слушая, о чем говорят умудренные ветераны. Жались под навесом из плащ-палаток, которые собрали не так, как полагалось по уставу, но явно бранденбуржец понимал толк в этом деле — получилось даже лучше, чем стандартная сборная палатка. Однако, все равно было неуютно.

— И все — таки, все — таки… Смотри сам — ни один из твоих щеглов пока не нажрался крема «Нивеа». И даже самострелов не было ни одного — рассудительно заметил старшина, сопя своей носогрейкой.

— Какой смысл стрелять себе в ногу, когда в ногах — спасение? — пожал плечами Поппендик.

— Не сейчас, когда мы драпаем. Раньше — когда мы прибыли на фронт. А в Жопе мира это было частым делом. Кто пил ледяную воду с неразжеванными кусками сырых овощей, кто жрал соль, кто жевал русскую махорку, а кто и перетягивал ремешками ноги. И эти коновалы, которые только и умели отрезать солдатам руки и ноги, ничерта не могли сделать, не хватало им мозгов выявить всех симулянтов. Я, пока лежал в госпитале, насмотрелся, много там таких было. Особо ушлым и ловким даже не надо было себя калечить, они блестяще разыгрывали ишиас и последствия контузии, такие мастера были, что куда там актерам записным! — вспоминал прошлое хромой черт.

— Не всем доступно умение. Вон мой наводчик по русскому грузовику попал только 22 снарядом. Прикинь сам, сколько обойм ему бы пришлось пальнуть, чтоб попасть себе в ножищу — ехидно фыркнул Поппендик. Тот шваб, о котором сейчас говорил начальник, поежился.

— Двигающаяся мишень — сложная цель — усмехнулся старшина угробленной роты.

— Грузовик стоял неподвижно — поставил точку командир взвода.

— Качество обучения упало, признаю. Как и качество новобранцев. Так все укороченное — сроки, планы, даже патронов и снарядов на учебу впятеро меньше отпускают. Но все же напомню — в Жопе Мира было хуже. Средневековая резня, «крысиная война» во всей красе. Постоянно воняло трупами и болотом, жрать нечего, холодрыга и мокрота, русские долбили на каждое шевеление, а доставка грузов все время была под их огнем. Я завидовал летчикам, они гордо парили сверху, в то время как мы корячились в болотной жиже, а потом, когда лежал на излечении понял, что им тоже досталось — в палате был штурман с «Тетушки Ю». По его мнению из тех, кто обеспечивал «Воздушный мост» половина наших транспортников накрылась, не меньше 200 самолетов теперь там в болотах валяется. Потом этих машин и их экипажей так не хватило под Сталинградом…

— Разрешите задать вопрос, господин гауптфельдфебель? — по-ученически поднял ладошку лопаткой шустрый наводчик, который видимо решил свести в практическую сторону поток ветеранской трепотни.

— Давай, гордость и надежда нации.

— Зачем жрать крем и овощи? И соль? — с видом примерного отличника вопросил шваб. Остальные его земляки внимательно глядели на ушлого и тертого жизнью бранденбуржца.

— Как для чего? Чтобы с фронта смыться в лазарет. Это, знаешь ли, очень разные вещи — спать в коричневой вонючей жиже или еще лучше — на снегу в летней одежде и сапожках, или в теплом госпитале на белых простынях и мягком матрасе.

Сопляки переглянулись и вздохнули одним общим вздохом. Что-что, а сейчас нормальная постель казалась тоже райским наслаждением.

— От «Нивеи» получалась отличная желтуха, не человек, а лимон с виду. Много холодной воды и овощи кусками вызывают отличный понос и очень похожи на дизентерию. Хотя, конечно, ледяное пиво с огурцами подходят лучше, но пива у нас там не было совсем. От крепкого соляного раствора, если не пить воды пару дней и не жрать жидкого супа — замечательные отеки, как от почечной болезни. Такие же отеки — если ремешком себе перевязать ноги под коленками и походить — но тогда могут остаться следы от ремней, на этом ловили. Те, кто жевали русский табак получали клинику порока сердца — потеря дыхания, колотье, перебои пульса, рвота, замирание сердца и прочее, что в медицинских книжках описано, все — как надо, не подкопаешься.

— Мрак и жуть — передернул плечами наводчик. Его сверстники так же продемонстрировали излишнюю впечатлительность. Хромые черти переглянулись с усмешкой, чувствуя себя умудренными жизнью стариками среди глупых детишек.

— Те, кто поглупее, еще и не так себя калечили. Одни совали руки и ноги под колеса и гусеницы. Хотя, должен заметить, по тем дорогам, да зимой — и не такое бывало. Мой командир танка так погиб — показывал, как заехать на насыпь, трудный был въезд, а водитель — молокосос — и как на санках прямо под гусеницу. Хороший был мужчина, настоящий ариец, а погиб вот так, глупо. Так что — всякое бывало… Но хватало симулянтов. Поди пойми, случайно упал или нарочно. Самострелы опять же…

— Это — через буханку хлеба, господин гауптфельдфебель? — уточнил любопытный наводчик.

— Там хлеб был мороженый все время, да и мало его было. Просто — через сложенную шинель или прямо через сапог. Но самострелов ловили часто, а бывало, что и порядочные люди под суд шли, не доказать же, что пуля русская была. А судейским — наплевать, кто им в жернова попал. Те еще тыловые крысы. Свирепые и беспощадные. Но тут дело суровое — в окопах еще хуже — задумчиво покачал головой рассказчик.

— Да, страшно на фронте — с ноткой превосходства ляпнул шваб.

— Даже не то, что страшно, ефрейтор, невыносимо было жить в таких условиях. Просто по-житейски говоря — выжить даже без стрельбы было трудно. Насчет теплой одежды наши штабные умники не побеспокоились и на вторую зиму, а в снегу на льду да голодным — когда глаз не сомкнуть, а просыпаешься — волосы примерзли и на лице корка льда… Там все простуженные были, считай все простатит подцепили — теперь и не поссать толком, кто засмеется сейчас — обижу всерьез — нахмурился старшина.

— Да чего смешного — тут же поспешил успокоить начальника шустрый шваб.

— То-то же, поросята. Так что не совсем трусы были. Просто по-человечески — не вынесли. Ледяной мокрый ад. Знал пару человек, которые добились выпадения прямой кишки (гауптфельдфебель знобко передернул плечами от воспоминаний, заметил, что трубка потухла, разжег заново, слушатели и в их числе Поппендик, сидели терпеливо ожидая продолжения, очень уж неожиданной стороной поворачивалась героическая картина войны).

— Пришлось им много дней пить теплую мыльную воду и поднимать серьезные тяжести. Кому-то не везло, получали банальные грыжи, которые не считались поводом для отправки в тыл, а эта пара — смогли своего добиться. Так и ходили хвостатыми — с красно — лиловой кишкой, висящей из жопной дырки… Правда, говорил мне один из них, что каждый поход в сортир по-большому для него был — как половина расстрела. Но — свой выбор.

— Зато живой.

— Да, верно… А мы там многих похоронили. Очень многих. Русских набили в сотни раз больше, в тысячи, там их прямо поля целые валялись, но и наших мы потеряли изрядно. От нашей дивизии осталась четверть, да и те — тыловые практически все, когда меня увозили… У меня в экипаже тогда уже были портной и хлебопек…

— О, так вы были тоже танкистом — удивился искренне сопляк-наводчик.

— Заряжающий, потом наводчик, потом командир танка… Служебный рост был быстрый, вакансии освобождались моментом. И да — на стоячий грузовик я не тратил по два десятка снарядов, малыш. Тем более учти то, что снаряды к новым кошкам стоят дорого. Ты выпулил больше марок, чем стоила эта русская колымага. Так мы навоюем, знаешь ли…

Оскандалившийся наводчик потупил орлиный взор, застеснялся и покраснел, насколько можно было судить в темноте, где свет давала только трубочка рассказчика, да три сигаретки, зажатые для маскировки огня в кулаки.

Утром старшина отвел Поппедика в сторону от убогого лагеря. Желторотые спали младенческим сном, сбившись в плотный ком на манер щенят, а бранденбуржец, взявший себе утреннюю смену караула, хмуро потирал ноющее колено. И танкист отлично понимал его — у самого кости простреленной ноги ныли, словно там напиханы были больные зубы.

— Я отсырел и местами заржавел. А ты порвешь себе пасть, если зевнешь еще пару раз так же старательно — сварливо заявил хромой черт.

Опять предложил глотнуть из фляжки. Пара глотков жидкого огня и пара тонких кружков колбасы. Очень вкусная закуска, жаль осталось совсем мало. Помолчали, потом командир группы спросил хрипловатым после сырого ночлега голосом:

— Что — то тихо стало. Куда считаешь нам идти лучше?

— А что считать? Ясно даже этим твоим желторотым, но прославленным в боях героям Рейха, что фронт от нас ушел за пределы слышимости. Русские опять прут. Так что либо бежать с ними наперегонки, благо понятно, что им нужны транспортные узлы и склады, либо двигать перпендикулярно их наступлению. Они будут как всегда переть вперед, а на флангах хлипкими силами сдерживать наши возможные попытки отрезать их ударные части. Хотя, некому и нечем там сейчас резать, сам знаешь — внятно оценил окружающее безобразие ветеран.

— Ты затмил Мольтке! — хмыкнул подобревший после выпивки Поппендик.

— Не спорю. Есть у меня кое-какие таланты. Например, спасать свою задницу из всяких гадких ситуаций. И сейчас чую — надо сваливать с направления главного удара. Русские начнут чистить тылы от всяких недоделанных, вроде нас. Труби подъем и сбор — усмехнулся несгибаемый старшина.

— Сколько харча у нас есть?

— На три дня. Со всеми моими заначками — на четыре. Если затянуть ремни и побольше спать — растянем на неделю. Последнее дело — воевать голодным. Было дело, мы скосили одной очередью несколько русских десантников, которые даже не заметили нашего топота и были кожа да кости. Как спали, так и не проснулись. Нам нельзя доходить до такого. Надо выбираться к своим до того, как положим зубы на полку — уверенно заявил старшина.

Командир взвода кивнул. Пока молокососы продирали заспанные глазенки и завтракали, он сформировал из них три пулеметных расчета по три человека, двоих выделил носильщиками под команду старшины (который очень неохотно отдал наводчику свой пулемет), еще одного взял себе в ординарцы — и так двинули, выставив самых осторожных в головной дозор.

Оба хромых шли в середине цепочки и Поппендик слышал, как тихо ворчит сзади его сослуживец из Бранденбурга.

Во время короткого привала спросил — что за бурчание?

— Ощущение от этой чертовой мокряди, словно в штаны наклал. Промокли мы за ночь, если не подсушимся — сотрем себе кожу в междужопии и завтра будем все ковылять однообразно и ракообразно. Знакомо все, было не раз, так что знаю. Я бы тебе мог много чего рассказать про поздние вёсны Восточного фронта, про длинные осени, про грязь под ногами и воду под нарами в блиндаже. Про бесконечную плесень, сырость и гниль, про постоянно мокрые вещи, от которых воняет мокрой псиной, про невозможность развести нормальный костер, про то что попытка прогреть блиндаж превращает его в натуральную русскую баню, поскольку влажность высока и как её не выпаривай из грунта подходит ещё. Про необходимость обеспечения боеспособности в таких условиях и какими силами это достигалось. Но вряд ли это будет тебе полезно. А подсушиться — стоит. Если твои охламоны проверят на 500 метров по окружности — я смогу сделать костерок и мы себя приведем в порядок, а заодно и горячего поедим.

Поппендик тоже чувствовал себя неуютно — хотя его плащ-палатка и не промокала от дождя, как шинель старшины, зато тело под ней отпотело и да, при ходьбе было как-то неуютно. И да, между ягодиц было что-то такое неприятно мокрое, что говорило о правоте собеседника.

Как ни удивительно, но все прошло успешно — и пожрали толково и подсушились и повеселели. Как ухитрился пронырливый бранденбуржец развести неяркий, бездымный, но жаркий костерок, так и осталось тайной. Сам командир взвода отметил, что смотрят на него швабы уже иначе, явно заработал себе авторитет.

А на следующий день почуяли запах дыма, который привлек внимание головного дозора. Тихо выдвинулись — и к огорчению обоих хромых чертей обнаружили командира первого взвода, того самого кровопивца и подхалима, любимчика ротного начальства, немало попортившего нервы обоим оберфельдфебелям еще в эрзац батальоне. В полной целости и сохранности, что особенно огорчительно. Этот тип был последним, которого бы хотели видеть.

Чертов фанфарон явно обрадовался встрече, как-то нехорошо обрадовался, гнусновато заблестев глазенками. Выглядел он паршиво, явно пару дней не жрал ничего, обтрепался, но тут воспрял.

— Как командир первого взвода и по званию, принимаю командование ротой на себя! Становись в одну шеренгу! — первым делом заявил этот свиной выкидыш. Оберфельдфебели переглянулись. Но команду выполнили, как и положено немецким воинам. В панцерваффе было традицией — замещают командира подразделения по номеру взводов и рот. Так командира батальона при выбытии замещает командир первой роты, если он выбыл — то второй, потом — третьей. В ротах то же самое — командир первого взвода — автоматически заместитель командира роты. Формально этот мерзавец был прав, а, учитывая что пару недель назад ему стараниями ротного начальства успели присвоить звание лейтенанта, — и неформально тоже.

Оставалось только в знак протеста по-швабски шевелить пальцами ног в сапогах.

Поппендик отделался несколькими выговорами — за неуставную форму одежды подчиненных, нечищенные сапоги и тому подобное. Зато в загривок ненавистного старшины свежеиспеченный лейтенант вцепился с восторгом. И трепал его, как молодой бодрый терьер — престарелую унылую крысу. Бранденбуржец только плечами передергивал и кривился мордой, покашливая и словно бы поплевывая в сторону, когда свалившееся на голову начальство ревизовало его запасы.

Дальше лейтенант произнес длинную пафосную речь, от которой Поппендика чуть не стошнило. Вечер прошел так же деятельно и суетливо, только после ужина, который по приказу чертового лейта был сделан чересчур сытным, новый командир недобитой роты завалился спать, забрав для своего шатра половину плащ-палаток.

С большим трудом оберфельдфебелям удалось уединиться, отойдя на всякий случай подальше от лагеря. Настроение было кислое.

— Тотальная невезуха! Лучше было бы на русских нарваться — буркнул Поппендик.

— Не волнуйся, за этим не заржавеет. Он все сделает как умеет. Так нагадит, что и сто жоп не смогут… Ты заметил, что от его взвода — ни одного человека? Только приблудный из соседней роты, да и тот раненый? Теперь мы потянем этот крест со смирением…

— Это трудно не заметить. «Гамма кресты первых христиан на наших танках и с нами бог, как написано на наших пряжках! Мы победим с божьей помощью!» — хмуро процитировал из речи лейтенанта командир третьего взвода.

— Да уж. Крестоносец недоделанный. Назначить тебя командиром отделения — глупость…

— Ну так и тебя тоже. Рота неполного состава, потому старшина роты сейчас нам не нужен! — опять процитировал кусок из речи начальника недовольный всем этим Поппендик. То, что его вот так понизили в должности неожиданно разозлило особенно сильно.

Лейтенант разбил его людей на два отделения, отобрав себе ординарца и это дополнительно укололо самолюбие. При том, что у командира первого взвода даже количество подавленных целей было меньше, чем у его взвода. Откровенно трусоват был этот выскочка, но — вот, командует.

Идти на следующий день было легко — по приказу лейтенанта завтрак был сытным, что здорово уменьшило груз на плечах. Попутно от командира группы опять влетело бывшему старшине — за забытые его подчиненным на стоянке две коробки с лентами. Поппендик только вздохнул — малый этот забывчивый был сущим проклятием во взводе, рассеянный словно старая дева.

Вел группу лейтенант как-то хитромудро, во всяком случае у Поппендика возникало не раз ощущение, что то ли компас у начальства неисправен, то ли начальство не очень помнит занятия по ходьбе по азимуту. Тащились и тащились пока не уперлись в речушку. Лейтенант приказал — форсировать. Набили плащ — палатки камышом, собрали какие — никакие плотики из валежника и кусков сухостоя, которого в этом сраном лесу было полно. И переправились. Холодно было чертовски, одевались поспешно — ветерок просто резал голую мокрую кожу.

Построившись на том берегу обнаружили, что пропал вместе с пулеметом радист из отделения Поппендика. И речка-то переплюйка — и день светлый, а никто и не заметил, как этот парень булькнул без звука. Совершенно незаметно! Осталась от него только пустая фляга с котелком, которую прибило к берегу ниже по течению. Лейтенант словно даже обрадовавшись, закатил головомойку оберфельдфебелю за слабую организацию переправы вверенных ему зольдат и за отсутствие контроля за переправой. Поппендик не сдержался и огрызнулся, что можно было бы и не переправляться, нужды в этом не было, за что получил порцию нотаций дополнительно.

Настроение в команде упало и новая пафосная речь его не улучшила.

— Плотик связал непрочно, он у него и развалился. Ему бы бросить пулемет, а то ли он его привязал, то ли хотел выудить, ну и мигом с гирей на дно, как шкодный кот — думал Поппендик, когда группа двинулась дальше. Ему было неприятно получить не боевую потерю, но где-то и грело душу, что погибший уже на совести лейтенанта. По его мнению шла группа совершенно не туда, да еще и какими — то зигзагами и кривулями.

Запах падали учуяли первыми шедшие в головном дозоре. Ожидаемо группа встала, а Поппендика начальство отправило разобраться в ситуации. Пришлось хромать, ощущая сладковато-душный запашок, который становился все сильнее.

Нога сильно разболелась от всего и шел оберфельдфебель тяжело и медленно, двое щенят посматривали на него неодобрительно, все время забегая вперед. А он и рад бы быстрее идти, а не получалось.

Впереди посветлело. И что-то забелело сквозь кусты, как-то странно даже. Снег что ли выпал? Подбирались осторожно, тут и двое сопровождавших прыть умерили. Запах совсем густой стал, липкий, душный, знакомый. Еще и гарью тянуло. Знаком приказал щенкам изготовиться к ведению огня. Высунулся аккуратненько, раздвинув ветки. И почти уперся носом в стертые шипастые пластины немецких сапог. Глянул поверх — стало все понятно.

Дорога, не шибко и широкая, была завалена бумагой, может и не слоем, но разлетелись листы широко, загадив местность, создав тут подобие городской свалки, чему поспособствовали несколько разбитых вдрызг грузовиков, небрежно сброшенных в неглубокие кюветы. Аккуратиста Поппендика всегда удивляло — как из стройных подтянутых солдат получаются такие безобразные непристойные расхристанные трупы? И почему в отличие от целой техники битая всегда представляла собой хаос мерзотный, словно специально извращаясь в помойку, моментально заваливая все вокруг каким-то непонятным хламом — кусками железа, рваными тряпками и черт знает чем еще?

Убитых было десятка три, валялись ломаными куклами, словно выкинутые на свалку манекены — видел такое в Харькове, только там подумал про ломаных кукол, что это мертвецы, а тут — наоборот, что манекены в униформе. Манекены поломанные и перекрученные на слое бумаги. И черные птицы вокруг каркают.

— Быстро посмотри, что за бумага — велел длинноногому заряжающему со своего танка. Тот был туп, но быстр. Парень буркнул что-то на своем сраном диалекте, что с трудом человеческое ухо могло бы с некоторой натяжкой воспринять как «Слушаюсь, господин оберфельдфебель»! Метнулся на дорогу и обратно словно зеленый заяц. Только и шарахнулись вороны с трупов. Притащил в горсти пук смятой бумаги. Письма. Обычные письма.

— Какие значки на машинах?

— Соседи справа. Почтовое подразделение раскатали Иваны — вот может же, скотина и на нормальном немецком говорить!

— Бегом — доложи господину лейтенанту.

Черт, опять по-швабски ответил и исчез, только сучья затрещали. Лось, а не воин Рейха!

Ротный любимчик появился с видом римского триумфатора. Горделиво дланью указал обеим расчетам — куда им поставить машинки. Поппендик поморщился незаметно — дурацкое распоряжение и поставлены пулеметы коряво, если появятся русские, то расчехвостят пулеметчиков мигом, тем более сам же этот лощеный придурок на директрисе стрельбы красуется.

— Где эти калеки недоделанные? — спросил брезгливо начальник у своего ординарца.

Во всяком случае оберфельдфебель так интерпретировал его фразу. Да и понятное дело — в хвосте отряда тащился старшина и раскоряченный наводчик с танка самого комвзвода — три. Чирьи высыпали внезапно на заднице и спине парня, отличные, белоголовые, добротные. И потому идти он мог врастопырой, кряхтя и плача.

Лейтенант не упустил возможности излить на всех хромых инвалидов в своей роте очередную чашу с ядом. Высыпал мешок угроз. И наконец осведомился — понимают ли эти клоуны из цирка уродов, что так вверенная ему рота никогда не выйдет к своим? Что невозможно тащить такую гирю на шее! Может им помогать переставлять ноги? Или нести в паланкинах, как индийских одалисок?

И высокомерно, словно он уже полковник из люфтваффе и смотрит на жалких червей внизу из кабины самолета не меньше, чем с километра, вытаращился лупоглазо на своего недоброжелателя, откровенно наслаждаясь жалким видом гауптфельдфебеля. Тот и впрямь был плох — по бледному лицу катился градом крупный пот, губа закушена. У растопыренного раскорякой наводчика вид был не лучше.

— Господин лейтенант, нам бы сутки в себя придти — достаточно было бы — пролепетал жалко и просительно раздавленный старшина.

— Мне держать роту сутки только из-за слабовольности господина оберфельдфебеля? Может быть еще что пожелаете? Бабу грудастую или бочонок свежего пива? Не ожидал от старого, как он говорил, вояки такой хилости и убогости! Сутки! Это говорит ветеран! И как у вас наглости хватает, а? — лейтенант с восторгом опять понес своего подчиненного по буеракам и косогорам, упиваясь своим голосом. Старшина привычно кряхтел, жался и пришибленно поплевывал в сторону рефлекторно, когда эпитет или сравнение выдавались особенно ядреные. Швабы втишка хихикали, поощряя своего начальника на продолжение спектакля.

— Господин лейтенант, осмелюсь доложить, я вывернул свою ногу в лодыжке и тоже не могу идти — неожиданно даже для самого себя сказал Поппендик. Уж больно невыносимо было смотреть на этого наглого франта. Тошнило, словно тухлого нажрался.

— Снимайте сапог, показывайте — с видом записного доктора велел новодельный командир роты. И оберфельдфебель сел на мокрые письма и стянул сапог. Ноги у него пухли уже неделю и вид имели паршивый. А зазнайка с погонами офицера разбирался в этом, как свинья в апельсинах.

— Господин лейтенант, прошу вас не обращать на нас, хромых, внимания. Мы не имеем права сдерживать темп продвижения танковой роты своими хворями. Без нас вы гораздо быстрее и безопаснее выйдете к нашим, тем более, что трудно будет потом объяснить с чем связана такая задержка при выходе из окружения. Мы пойдем следом и выйдем когда вы уже будете командовать пополненной ротой — польстил хитрый ветеран.

— Хотите сдаться в плен Иванам? — понял по-своему гнусный выскочка.

— Никак нет, господин лейтенант! С такими жестянками, как у меня, нас в плен не возьмут — подал тусклый голос старшина, коснувшись словно невзначай пальцами невзрачного значка на своей груди.

Значок был странным, почему-то сам Поппендик считал его шведским или датским — из — за «Солнечного колеса», как называли эту зализанную округлую свастику. Щит с такой эмблемой был у 5 танковой дивизии СС «Викинг», где служили всякие скандинавы. Видал не раз, когда пересекались с этими северянами в ходе боев за Харьков. Почему-то был уверен, что и значок у старшины оттуда. Овал из дубовых листьев со старомодным мечом, воткнутым в клубок змей — и без имперского орла, обязательного для всех германских наград.

Тем не менее на бойкого лейтенанта вид этого знака с потертым серебрением как-то подействовал охлаждающе и отрезвляюще. Даже странно.

— Итак, слушайте мой приказ! Неспособные поддерживать темп продвижения двигаются сами. Вы должны выйти к нашим не позже, чем через три дня после нас, в противном случае я подам на вас данные, как на пропавших без вести. Вам остается суточный паек, я не могу обделять своих солдат ради калек. И оставьте им одну плащ-палатку. Все, до встречи! Поторапливайтесь, колченогие! Остальным, нормальным — марш — марш!

Когда здоровые танкисты убрались в лес, наводчик неожиданно расплакался крупными слезами, безутешно, как ребенок. Как брошенное в лесу дитя. Поппедику тоже было не по себе, но он крепился.

И открыл от изумления рот, взглянув на странно оживленного старшину. Тот даже лицом порозовел, ухмылялся вполне себе бодро и вскочил на ноги весьма поспешно. Право, не удивительно было бы, если б он даже и перестал хромать. Но это уже было из области сказок и легенд, нога у него не стала вдруг сгибаться.

— Эй, сынок, ты что повесил нос? Ищи бутылку, лечить тебя буду, побежишь птичкой завтра — напряг плачущего наводчика оживший старшина.

— Но мы одни, без провизии, без медикаментов! Мы еле ходим, господин гауптфельдфебель! Нам неоткуда ждать помощи! — сказал сущую правду наводчик — ефрейтор.

— Дитя! Вот тут на дороге Иваны раздавили почтальонов и кого еще? А? Не знаешь, молокосос? Скотобойный взвод, вот кого! У почтарей явно несколько мешков с посылками, а там будут точно засохшие пироги и черствые пряники, а может и сухая колбаса. Если ж ее не будет у почтарей, то уж точно что-нибудь найдется у скотобоев, это я тебе сто марок ставлю против затрещины. Принимаешь пари? — широко осклабясь, показал все свои оставшиеся зубы старшина.

— Точно так, то есть — никак нет! — спохватился носитель чирьев.

— То-то. Если попрутся русские — ложись и не мельтеши. И не вздумай стрелять, балбес! Дуй за бутылкой!

Сопляк не по-уставному кивнул и зашкандыбал прочь, испуганно оглядываясь.

Удивляясь преображению приятеля, Поппендик отправился за поживой. Старшина явно был мастером в обыске, действуя быстро, методично и результативно. Радостно ухнул, найдя в кабине опрокинутого на крышу грузовика трофейный русский неуклюжий автомат с круглым диском.

— Йепи каней, дружище! Теперь у нас есть лесной пулемет! — и чуть не заплясал от радости.

Поппендик пожал плечами, ворочая отсыревшие мешки с почтой. Сроду бы не подумал, что 16 800 человек в одной дивизии так мощно портят бумагу. Хотя попались и мешки с письмами из тыла…

Посылок, к сожалению, не нашлось. Зато в изрешеченной пулями машине скотобоев обнаружились колбаса и консервы и бутылки со шнапсом и подчерствевший, но съедобный хлеб. Жаль другая машина была сплющена, как камбала и в придачу сгорела. Но и того, что нашли — на троих должно было хватить с походом на несколько дней. Нашлись шинели и плащ-палатки и даже сносный кусок брезента. Напоследок, старшина ловко стянул отличные офицерские сапоги с безголового трупа.

— Считай это наследством. Он оберфельдфебель, я — оберфельдфебель, значит — родственники! — уверенно заявил повеселевший старшина на немой вопрос приятеля.

Наводчик смотрел странным взглядом напуганного ребенка, которому хочется верить в чудо. Ну, вдруг эти хромые черти обернутся рыцарями в сияющей броне — и спасут маминого сына?

Бивак разбили неподалеку от дороги, так, чтобы не слышно было, но если что вспомнят, то утром — наведаться. Выпили чуток шнапса, причем старшина заботливо дал сопляку побольше. Велел обнажить свои недоделанные гнойные холмы. И пока еще было светло — принялся за лечение пустой бутылкой. Поджег и накидал туда горящих бумажек, а потом прижал пустое горлышко к самому знойному чирью. Хлопнул по донцу. Ефрейтор ахнул, в бутылку хлестко плюнуло белым с розовым гноем. С легким хлопком старшина оторвал от кровоточащей дырки жадную горловину. Опять накидал в бутылку горящих бумаг. Прижал к другому чирью — опять плюнуло и потекло густым по стеклу гнусное. Больной кряхтел и тихо охал от боли, но держался.

— Не пыхти мне тут, я тебе специально налил двойную дозу, хотя мы, как старички и более достойны такой чести! — уверенно выговорил самодовольный лекарь.

— Я никогда бы не подумал, что так можно делать… Чем-то варварским отдает — честно признался Поппендик, глядя, как с присловьем «Болезнь, иди прочь!» бравый теперь старшина зафитилил опоганенную бутылку в лес.

— Это — прогрессивное лечение вакуумом! И совсем оно не варварское, у варваров такие стеклянные сосуды стоили безумных денег. Разумеется, наши коновалы от такого приходили в ужас и верещали, что так делать не допустимо, но завтра, паренек, ты себя будешь чувствовать куда лучше! — заявил старшина, обрабатывая сочащиеся кровью и какой-то жижей дырки в коже, смоченной в шнапсе ватой.

— Учиться никогда не поздно! Ишь, не жопа, а лимбургский сыр!

— Так мы сможем отсюда выбраться, как считаете? — стараясь придать дрожащему голосу героичность, но очень жалко спросил прооперированный.

— Мальчик! Я воюю с самого начала войны и не такое видал. А твой командир — хоть и стал воевать немного позже меня — но тоже заслуженный старый заяц. Он учился в Баварии, еще в первом наборе пантерников, когда была такая лютая секретность, что даже инструктора не имели конспектов и методичек и все говорили по памяти, и курсантам тоже нельзя было ничего записывать, все заучивать, как в монастырской школе со слуха, от корки до корки! Так и бубнили и те и другие, сплошь комические ситуации — пихнув локтем в бок сидящего по соседству Поппендика подначил приятель.

Командир уничтоженного танкового взвода «Пантер» только усмехнулся. Ах, какое далекое и прекрасное время, умилительно вспоминать, ведь и впрямь тогда учеба казалась мукой мученической потому горячие и глупые юнцы рвались на фронт. Сейчас бы Поппендик с удовольствием служил инструктором, даже без конспектов и наставлений вызубрив все по танку наизусть.

Хотя чего греха таить — много раз танкисты поминали незлым тихим трехэтажным словом изыски чертовых инженеров, намудривших и начудивших словно по дремучему лесу катаясь. Очень многое было в «Пантере» сделано нерационально, чересчур сложно и заковыристо. Такое впечатление, что инженеры рисовали свои чертежи спьяну левой ногой через правое ухо. Потому поломок у кошек было очень много, а после того, как зверюшки попадали под массированный русский обстрел — и тем более! И чинить эти поломки было очень трудно. И особенно в боевых условиях.

— Эх, вот что забыли — у почтарей и скотобоев точно должна быть карта! И вроде даже мне что-то этакое в рваном виде попадалось на глаза, но я тогда совсем другое искал! Старина, давай-ка сходим обратно, пока еще не стемнело совсем — кряхтя стал подниматься на ноги преображенный старшина.

Поппендику очень не хотелось вставать, ноги гудели, ныли — и одна, та, что с дыркой, всерьез разболелась. Он тянул время, но гауптфельдфебель оказался бодр, напорист и непреклонен, хотя сопляка с собой не стал брать, приказав тому обязательно выздороветь до утра. Вполне логично объяснив: потому как утром на него нагрузят вся и все — формально он куда здоровее двух битых и стреляных ветеранов. Чирьи — вещь неприятная, но тут не гражданская жизнь.

— Я бы отложил до завтра! — сказал уныло Поппендик, умом понимая, что приятель не отцепится. Но очень не хотелось опять вставать и идти. Даже по важному делу.

— Завтра тут попрут Иваны — отрезал старый вояка.

С этим спорить было сложно. Кое-как встал и заковыляли к разгромленному обозу.

— Ты сам понимаешь, где мы находимся?

— В пределах школьного учебника географии. Хотя с чертовым лейтенантом немного ориентировка сбилась — заметил оберфельдфебель.

— Да бешеная собака навертела кренделей — согласился старшина.

Полежали немного в кустах. Прислушались — все тихо, только вороны орут, как торговки на рынке. Командир взвода зябко передернул плечами — видал он уже, что вытворяют эти птички с мертвецами. Самое мягкое у человека — это лицо, особенно губы и глаза. И самое вкусное, лакомые кусочки. С них и начинают свой пир трупоеды, отчего повалявшийся без присмотра зольдат скоро приобретает видок инфернальный — все тело и кисти рук — нормальные еще, человеческие, а зубы скалит и таращится весело провалами глазниц задорный череп, словно знает что-то и глумится над еще живущими из своего небытия, заходясь в разудалом приступе беззвучного хохота. Те почтари и скотобои, что валялись на дороге и обочинах, уже были такими весельчаками, значит тут прорыв Иваны устроили еще раньше, чем добили дивизию Поппендика.

Старшина двинулся уверенно, словно что-то знал. Скрылся за развороченным фургоном, не иначе его танк таранил и отшвырнул ударом на несколько метров — аж шины с ободов слетели. Командир взвода поспевал, как мог, следом. И удивился, увидев, что его напарник шустро копается в ворохе бумаг, странно знакомом на вид.

— Вау! Да это деньги? Откуда тут деньги? — удивился командир взвода.

— Казначей обычно при почтарях ездит. Или при скотобоях. Закупки провизии. Я как увидел этих ребят в чиновничьих мундирах (старшина кивнул в сторону трех покойников, лежащих неряшливой кучей грязного рваного мяса и изодранной одежды в обломках фургона), так сразу подумал, что и ящик их тут где-то. Искать не пришлось — Иваны его даже вскрыли, но марки взять не догадались. Тут немного, но на двоих калек хватит. Если ты не против, дружище?

Глянул хищно, остро. Неприятный взгляд, как сквозь прицел. И год назад воин Рейха бы возмутился, возразил бы… теперь, когда плечи придавлены погонами с тусклыми галуном и двумя четырехугольными звездочками сильно характер поменялся. Усмехнулся только, увидев, что кобура у старшины расстегнута и автомат весит на плече удобно, только чуть пошевелись — и скользнет в руки. Прямо американский ковбой из довоенных фильмов.

— Зачем отпихивать сладкий кусок пирога, лезущий прямо в рот? Тут много?

— Оккупационных марок — много. А рейхсмарок совсем чуть. Но нам хватит. Давай сухарную сумку. И все же тряхни мешки вон в том грузовике. Определенно, должны быть посылки. По моим прикидкам нам идти больше недели, нужна еще жратва.

Увы, старания Поппендика успехом не увенчались. Посылки были, но в них оказалась всякая чушь — какие-то детские вещи, распашонки, пинетки, ни уму ни сердцу. Бабья обувка. Какие-то книги. Как на грех, посылок из Рейха не было у почтарей, только с фронта. А с фронта уже давно не слали домой еду. Кончилось жирное время побед. Единственно, что могло пригодиться — кусок суконной ткани.

— Ничего хорошего, какая-то дрянь нелепая. Шлют всякую ерунду — сказал оберфельдфебель огорченно.

— Однажды немецкий солдат в Италии нашел дохлого осла, отрезал от него уши и послал своим детям в Германию. Пусть дразнят своего школьного учителя, старую крысу — когда мне это рассказывали, я даже не поверил сначала. Видимо, не врали — пожал плечами старшина. Как ни странно — карта у него была в руке. Немного не то, что нужно для скитаний пехотных, мелковата, но уже хорошо. И тут же встревожено поднял голову, прислушиваясь.

— Вот и гости, давай — ка, хромой друг, уносить свои больные ноги!

Максимально быстро кинулись с дороги долой. Только успели нырнуть в придорожные кусты — а уже и русские показались. Неказистые толстопузые лошаденки, телеги с каким-то хламом и такие же невзрачные солдаты в мешковатой одежде. Идут неспешно, размеренно, устало. Обоз гужевой, длинный. Ого, значит уже тылы тянутся. Потиху — помалу отползли прочь и ползли, пока лошадиный топоток и позвякивания с поскрипываниями не стихли почти.

Поглядели карту. Прикинули, где могут оказаться. Мнения почти совпали, как и выбор направления. Идти решили мимо деревень, редких тут и малолюдных. Так спокойнее. По здешним лесам можно несколько дней идти.

— Я почему-то подумал, что ты врежешь по Иванам из автомата — усмехнулся Поппендик.

— С какой стати? Я по-твоему — идиот? — всерьез обиделся старшина, перебиравший патроны, вынутые из круглого диска и заботливо протиравший тряпочкой каждый.

— Но ты рвешься в бой, тут как раз удобная была бы ситуация. Ты мне показался таким воинственным, что я честно — удивился. Мы все солдаты, мы честно и точно выполняем приказы, но чтоб так человек хотел воевать — я не видал. И, само собой разумеется, никакой издевки, Бог свидетель!

— Старина, ты путаешь кретинизм и точное понимание ситуации. Не знаю, стоит ли об этом говорить… — он оценивающе поглядел на сопящего товарища по несчастью.

— Я никогда не сдам боевого товарища золотым фазанам или этим тыловым крысам, которые видят крамолу где угодно, только не у себя под носом, если ты об этом. Как видишь, я вполне откровенен. Сам знаешь, за такие слова я уже точно попадаю в списки неблагонадежных. Так что ты хотел сказать? Я ведь отлично знаю, какую партизанскую войну развязали эти русские бандиты у нас в тылу, чем мы хуже? — негромким шепотом, но очень убедительно заявил оберфельдфебель. Не то, чтоб он так уж сильно презирал эту чиновничью братию в армии, у этих 60 категорий, не являвшихся в прямом смысле военнослужащими и солдатами, в конце концов у всех свои обязанности, хоть у провиантмайстеров, интендантов, хоть у финансистов, музыкантов, ветеринаров и так далее, даже и тайная полевая полиция тоже ела свой хлеб не зря, хотя и не являлась ни эсэсовцами, ни военными. Эти драконы с горжетными бляхами на груди тоже работали на победу, хотя сволочи, конечно… Такие же, как и судейские чиновнички.

Старшина грустно улыбнулся, словно вспоминая что-то, не прекращая протирать патрончики, мельком ткнул большим пальцем в свой странный значок на кителе.

— Этот знак мне дали за то, что мы 50 дней подряд дрались с партизанами. На деле вышло больше, но поди разбери что там было боем, а что — нет. Зато я сообразил про шоколад, это начальство учло, мое предложение широко использовалось. Обещали дать награду повесомее, но не получилось. В целом почти полгода ушло на успокоение мятежной области. Так вот я разбираюсь в этом деле не хуже, чем в консервах военного времени. А уж в этом суррогатном дерьме я разбираюсь! Так вот, без организации эти все бандитские лесные выходки — бесполезны и давятся успешно и быстро. Мы громили их банду за бандой, неся невеликие потери. Стоило только взяться всерьез. Потому я знаю. что одиночные выходки без взаимодействия — бестолковая трата времени.

— Но я же знаю, что бандиты много раз очень серьезно навредили нам в тылу…

— Да. Как только сталинские жиды наладили командование и управление, собрав всю сволочь и организовав ее на военный манер. Вот тогда нам стало грустно. У этих подлецов оказывались и пушки и противотанковые ружья, рации и черт знает что еще. Это уже не просто бандиты, это армия диверсантов в нашем тылу. И сравниваешь нас двоих, бесспорно храбрых и умелых, но не шибко быстрых. Нет уж, зря класть голову не хочу. Но сделать все, чтобы русские не пришли в милую Германию, мы просто обязаны. Они будут мстить, и им есть за что мстить. Ты-то недавно служишь, а я в первую зиму видел, как тысячами дохли эти азиаты в шталаге, который мы охраняли. По приказу мы забрали у них теплые вещи и обувь, мне как раз достались теплые сапоги из шерсти и ватные штаны и куртка. Совсем другая жизнь, когда у тебя есть теплая одежда. Так вот жратвы им было велено не давать, так, бульон из кормовой брюквы и дохли они как мухи. Сначала еще трупы вывозили до ближайшего противотанкового рва, чтобы не воняли, а как приморозило, так и наплевали, смотрели только, чтобы никто не удрал за изгородь. Какое там удрать — этих скелетов ветром шатало. Точно знаю, что все миллионы, которые мы взяли в плен во время своего блица — они все сдохли. Когда нас переводили и мы сматывали колючую проволоку — там внутри уже и не шевелился никто, только из снега руки и ноги торчали…

— Ворон там наверное было много — немного растерянно сказал Поппендик.

— Ни одной, они туда залетать боялись. Русские за проволокой переловили и сожрали всех птичек, мышей, лягушек. Я даже крыс не видел. И хотя я слыхал, что перед сокращением линии фронта, наши заметали следы — будь уверен, Иваны про это знают. И за бандитов тоже будут мстить. За все, что мы не смогли сделать — будут мстить…

— Нельзя мстить за несделанное!

Старшина проворно и умело начинил патронами кругляш диска, тихо щелкнул крышкой, пристегнул магазин к автомату. Усмешливо глянул на собеседника.

— Дорогой мой полководец танковых армад третьего взвода нашего христолюбивого воинства! Был приказ фюрера о ликвидации полной этих жидовских гнезд — Петербурга и Москвы. Да, мы старались, но не сделали этого, не хватило сил. Приказ не выполнен. Зато если русские придут, то они легко могут ликвидировать весь Берлин со всем населением и, например, мой Бранденбург. У них сил хватит.

— Но мы-то не ликвидировали у них население!

— Да. Не получилось. Хотя слыхал, что в том же Петербурге от наших снарядов, бомб и голодухи в лютую зиму сдохла половина горожан. Сколько мы наколотили в Москве — не знаю, но дрались эти Иваны под ихним Петербургом совершенно свирепо. И можешь мне поверить — я знаю, что говорю.

— Да я верю, камрад, просто не знал, что мы их собирались уничтожить… — немного растерянно ответил Поппендик. Хотя он и считал себя матерым воином, но одно дело громить врага в бою, а всякие бабы и дети… Все-таки он был чуточку сентиментальным идеалистом, как и положено немцу.

— Для командира целого танкового взвода ты удивительно неграмотен. «Если у меня спросят, что я подразумеваю, говоря об уничтожении населения, я отвечу, что имею в виду уничтожение целых расовых единиц». Газет не читал? Это сказал фюрер, между прочим — усмехнулся весьма ехидно старшина. Чувствовалось, что он доволен вылазкой и, хотя надо бы идти к месту стоянки, ему трудно заставить себя встать прямо сейчас, потому он с радостью почешет языком. Он вообще был разговорчивым, а последнее время из-за сраного лейтенанта вынужден был держать язык за зубами. Теперь его немножко попустило и понесло. Отмяк старина. Стал прежним.

— Так и сказал?

— Более чем. «Теперь является важным, чтобы мы не раскрывали своих целеустановок перед всем миром. Это к тому же вовсе не нужно. Главное, чтобы мы сами знали, чего мы хотим… Мотивировка перед миром наших действий должна исходить из тактических соображений… Итак, мы снова будем подчеркивать, что мы были вынуждены занять район, навести в нем порядок и установить безопасность. Мы были вынуждены в интересах населения заботиться о спокойствии, пропитании, путях сообщения и т. п. Отсюда и происходит наше регулирование. Таким образом, не должно быть распознано, что дело касается окончательно урегулирования. Тем не менее, вопреки этому и несмотря на это, мы все же будем применять все необходимые меры — расстрелы, выселения и тому подобные меры» Ты же сам знаешь, что нам было позволено на русской территории все. Вообще — все. Если только это не несло вреда нашей армии. А то помню, как трех дураков из соседней роты отправили в штрафной батальон за то, что перепутали девок и вместо местных спьяну натянули чистокровных немок из вспомогательной службы. Впрочем, эти дуры были сами виноваты. Им не стоило соваться в деревню, где мы резвились. Тем более — без сопровождения. Там всех отчпокали, у кого были сиськи — не без приятсвенности в воспоминаниях усмехнулся старшина. Мечтательно возвел глаза к небу: «Эх, время было!».

— Ну я думал, что так на войне и должно быть… Читал про ландскнехтов — так они точно то же делали… Традиции… И меры усмирения чужого населения… — немного растерянно заговорил командир уничтоженного взвода.

— Э, наши простоватые предки палили деревни и резали крестьян от веселости нрава и резвости мыслей. Сравниваешь очень различные вещи. Только сейчас германский гений достиг понимания того, что для освобождения нашей земли от грубой и примитивной массы, первобытных диких созданий нужен иной подход. Научный, строго обоснованный! Математически просчитанный! Часть населения Земли относится к низшим расам, не являясь людьми в полном смысле этого слова. Это-то ты знаешь? — весело глянул старшина. Он оживал прямо на глазах и снова становился собой — уверенным, опытным сукиным сыном, с которым не пропадешь. Сумка, набитая деньгами, служила ему подушкой и определенно испускала какие-то флюиды от которых он оживал, словно подвальный цветок под солнцем.

— Конечно. Все эти азиаты и негры — бесспорно ублюдочная ветвь эволюции… — чувство было у Поппендика мерзкое, словно он опять в школе у доски или в училище на зачете. Ладошки вспотели и в животе закрутило. Точно, у доски.

— Белая кожа тоже не является свидетельством принадлежности к европейскому высшему народу. Мы — сверхлюди, арийцы, некоторые недоноски, вроде тех же французов или выродившихся бывших викингов признаны тоже возможно людьми. Но никак не эти русские. Это омерзительная отрыжка Азии, выплеснутая словно из трактирного ведра с блевотой прямо нам под двери. И чикаться с ними никак нельзя. Их слишком много.

И потому биологический потенциал этой публики высок. И это — прямая угроза всем нам и будущим поколениям. Понимаешь, они — дикие. С ними невозможно договориться. Они должны понимать, что разгромлены и должны подчиниться — это отличает цивилизованных людей от дикарей. Европейцы всегда послушно подчиняются более сильному повелителю. На этом стоит Европа. Это — цивилизация. А эти — они тут все бандиты, хуже негров. И что делать в таком случае — давно уже известно.

— Уничтожение? Ты это имеешь в виду? — уточнил командир взвода.

— Точно так, мой юный друг, ты уловил соль! «Фильтрация», «акция», «экспедиция» — так все же называть лучше. Можно сказать — и дрессировка! Мой приятель, с которым мы не раз сиживали за кружечкой пива — известнейший зверолов Карл Майер — рассказывал, как диких зверей приводить к послушанию. Он ловил слонов для зоопарков и цирков. Так вот особо упрямых приходилось морить голодом и бить пару месяцев каждый день. И они становились как шелковые. Не все, конечно, особо упрямые дохли, туда им и дорога.

Так вот с недочеловеками надо поступать именно так. Апробировано. Такая масса дикарей не нужна. И чтобы жить спокойно — испанцы и португальцы истребляли всяких инков и ацтеков миллионами. И обеспечили себе господствующее положение. То же — англичане и французы, которые иначе бы не удержали все эти свои колонии. И даже бельгийцы, уморившие, вырезавшие и перестрелявшие десяток миллионов негров в Конго. А там не было партизанской войны, которую тут устроили нам эти русские. И мы этим отлично воспользовались. Это дало нам возможность соблюсти приличия, не перед дикарями, но перед собой. Так бы пришлось их акцировать просто так, а совсем иное дело — когда караешь виноватых, а не просто подвернувшихся под горячую руку. Химера совести спит! Внешне-то эта мразь похожа на людей, иной раз — чуть задумаешься… Но их действительно чертовски много! И еще больше детей! Да у русских этих недомерков — треть населения! Проклятые мелкие опарыши! И они все конкуренты для нас, вытесняющие нас с Земли! С нашей Земли! Так что как ни вертеть — а их не должно быть. Представляешь, если бы их всех оставили жить? Они же продолжили бы размножаться! Да и в конце концов был внятный приказ, подписанный самим Кейтелем и принятый всем руководством нашего вермахта.

«Фюрер распорядился, чтобы повсюду пустить в ход самые крутые меры… При этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью…»

Поппендик кивнул. Что-то такое он слыхал, но не был уверен, что понял правильно. Он любил технику, а пропаганда… Что ж каждый выполняет свою работу, его работа — громить врага огнем и гусеницами, у других работа — молоть языком, воодушевляя воинов. Старшина удовлетворился таким ответом и ехидно — поучающе продолжил:

— Дружище! Поверь, это только начало! То, что сейчас творится на Востоке — будет проблемой для всех цивилизованных белых людей. Там сейчас творится черт знает что, какие-то гоминиды из Гоминьдана воюют против гиббонов из Габона. Но потом все равно — нам их цивилизовать! Для назидания потомков, как пишут в книгах. Нужен яд, который эта сволочь сожрет и пойдет помирать в другое место. И этот яд — как раз нормальный ужас. После серьезного внушения дикари сами перестают плодиться! От страха! Это проверено — и нашими дедушками на черномазых готтентотах и герреро. Использовать для этого самих же дикарей, чтобы их резали и свои тоже. Покупаются за сравнительно недорого.

Мы чистили нашу землю вместе с дядюшкиными племянниками и эти идиоты местные нас даже путали — форма черная, гусарские черепа. Так эти парни из СС говорили что Гиммлер поставил перед ними задачу — истребить 30 миллионов славян, остальных выгнать к чертовой матери с нашего жизненного пространства за Урал, в Сибирь! Оставить здесь ровно столько, чтобы они нас обслуживали, сколько нам потребно рабов, а остальных — вон! Мы тогда над ними подшучивали, над дядиными племянниками, что они справиться не могут, приходится их выручать, они даже и обижались. Видишь, мы тоже не справились, мало их прибрали. Что посеяли — то и пожмем. Нам не удалось их сломать и обескровить. И они теперь сами прутся на Запад. А мы с тобой — покалеченные.

— Все-таки живые.

— Да, это хорошо, что ты — живой, у меня гораздо печальнее все прошло. Впрочем, мы еще побарахтаемся, дружище! Такие старые кости, как наши. просто так в кучу не сложат!

Старшина потянул свою трубочку — носогрейку, неторопливо, словно выполняя ритуал, набил ее табаком (раньше этого резинового кисета Поппендик у него не видел), пыхнул вкусным дымком и сказал странным романтическим тоном:

— Ты ведь знаешь, что кукушонок, подброшенный в чужое гнездо, выкинет из него всех своих сводных братьев, убив их этим без пощады? Киваешь, значит хорошо учил биологию в гимназии. А у нас в наше гнездо кукушат этих природа насовала куда как щедро — и жиды и славяне и всякая прочая гнусь черная и желтомордая. И все нас обжирали, отнимая у нас будущее. (Пыхнул дымком, посопел растрогано носом, вспоминая прошлое, глаза увлажнились, потянул фляжечку из кармана — что странно — тоже ее раньше не видал спутник, серебряная, с гравировкой на тему охоты)

Поппендик сделал единственно верный вывод касаемо появления новых — и определенно ценных — предметов в руках его напарника, но никак не удивился тому, сам он тоже успел прибрать из машины с почтой старый немецкий автомат МП-18 с дырчатым кожухом и деревянным прикладом, сдернув с некоторой брезгливостью с поддутого трупа, в котором потрескивали пузыри газа, когда он его ворочал, пояс, где висела сумка с магазинами, штык-нож к этому автомату — и фляга.

Тяжеленькая, уютно булькнувшая. Сейчас отвинтил пробку — оказалось, что тут — шнапс, причем не самый худший. Все же фельдфебели — это особая каста непотопляемых вояк! Говорили же ему, еще когда был курсантом, что ефрейтор — это дурно дрессированный щенок, унтер — офицер — уже сторожевой пес, но только с фельдфебеля начинается армейский человек. И да, слыхал, что фельд — вайбель, это со старогерманского означало уважительно-шутливое «полевой бабий начальник» — то есть глава отрядного обоза со всем добром, жратвой, питьем, маркитантками и шлюхами. Стоглазый, сторукий, всевидящий и почти всемогущий. Любой нормальный просто мужчина от такого табора и баб с ума бы сошел за день, что видно по несчастным женатикам, на стенки лезущим от одной-то бабы, но не такие были кремни фельд-вайбели! И конечно не мудрено, что два оберфельдфебеля не остались внакладе, при проходе мимо ценностей. Как раз странно было бы, будь оно иначе! Солдат прошедший мимо выпивки — либо тяжело болен, либо спит на ходу!

Чокнулись сосудами, приложились. Втянули ноздрями воздух. Хорошо пробрало. И тут Поппендика тоже попустило, стал размякать, ушло напряжение последних дней. На краешке своего сознания он отметил некоторую перевернутость сказанного старшиной про кукушат, мельком вспомнил заржавший строй швабов, когда во время отработки строевой подготовки он сбился с ноги и командир роты не замедлил отметить это глупой шуточкой, что вот какая досада — весь взвод марширует не в ногу и не глядит на своего командира — как надо! Но с другой стороны командир взвода был начитанным человеком и прекрасно помнил — Рейх обязан расширяться, давя сопротивление соседей. И великий архаический Римский Рейх в случае, если какой-то глупый город оказывал упорное сопротивление — вырезал там руками легионеров все живое, включая собак и делая поблажку только скоту, который тоже шел под нож, но с отсрочкой и Железный Хромец Тамберлан точно так же ликвидировал всех сопротивлявшихся ему, щадя только покорных беспрекословно. Давно так принято!

И Германия просто вынуждена так поступать! На войне — как на войне! Древний германский Рейх, как называли Священную Римскую империю, выросшую на останках той, архаичной Римской — просуществовал почти тысячу лет, пока не был разгромлен выскочкой Наполеоном. Второй Рейх продержался совсем ничего — 47 лет и рухнул под ударами внутренних врагов и плутократов всего мира. (Оберфельдфебель мимолетно и сентиментально улыбнулся, вспомнив занятия по истории в гимназии). Третий, нынешний — должен простоять на страх врагам 1000 лет!

Старшина хитро подмигнул, полез в свою бездонную сухарную сумку и вытянул две плоские жестяные коробочки. Одну кинул Поппендику, вторую бойко вскрыл ключиком с крышки.

— Кушай, камарад! Это довоенного производства сардинки! Тот вкус, почти забытый. Откуда они взялись у этих бедолаг — не знаю, давно уже только норвежские видал, а эти — видишь — португальские. Прозит!

Тихо стукнули бока фляжек, бодрое горячительное птичкой порхнуло в желудки. На секунду даже показалось, что не в сыром лесу — а в гаштете отдыхают, и нет неподалеку врагов и не надо тащиться пехонтурой черт его знает сколько времени. Всего-то мягкие и вкусные сардинки в настоящем оливковом масле и со специями, на которых чертовы норвежцы явно экономили. А уютно ведь! Как мало надо зольдату!

— Нам надо продержаться подольше! Ведь этих русских англичане ненавидят, еще почище, чем мы! И поверь — американцы тоже! Досадно, что фюрер повздорил с англо-саксами, очень досадно. Очень. Прозит!

Еще глоток обжигающего блаженства. Дерьмо собачье, как быстро кончились сардинки! Вроде ведь — только открыл — и уже осталось масло допить. Допил не без печали, удивился — на донце выбита дата производства — и не довоенная, а прошлогодняя. Сказал об этом старшине. Тот пожал плечами, подмигнул:

— Нас поддерживают многие. Мы взяли на себя серьезную миссию очистки земли от всякой дряни и плесени, и те, кто разумен, в отличие от того же борова Черчилля или коммуниста Рузвельта — это понимают. Русские — угроза цивилизации. А мы — единственный щит ее! Прозит!

Расчувствовавшийся гауптфельдфебель опять полез в сумку, вытянув на этот раз колбасу, твердую, как дерево, но очень вкусную, когда удается ее размочалить зубами и размочить слюной. Немного помолчали, причем Поппендик чувствовал себя самую малость трудолюбивым бобром, но челюсти у него были крепкие и колбаса стала поддаваться. Еще разок хлебнули. Шнапс определенно украшал окружающую природу, делая ее куда симпатичнее.

— Ведь в этом году, камарад, все чуть не стало на правильные рельсы… Совсем малости не хватило, впрочем, чего ждать от генералов… Понимаешь меня? — с намеком произнес старшина.

— Но ведь фюрер… Это было неправильно! Ты ведь про заговор этих изменников? — испугался даже тут командир взвода, стал оглядываться. Но лес вокруг был тих и безлюден, только капли падали редко.

— Да что ты как испуганное дитя, нет тут никого, кроме нас — не без досады проворчал старшина. Попыхал недовольно трубочкой. Помолчал, потом сказал задумчиво:

— Вожак хорош, пока он ведет свою стаю правильно. Да, раньше все шло хорошо. А сейчас — нет. И чем дальше, тем хуже. Как ты думаешь, что бы изменилось, если бы этот дурацкий заговор получился? Было бы хуже, как думаешь?

— Я даже боюсь представить, какой бы это был крах! — честно признался Поппендик.

— Ты серьезно? Или шутишь?

— Серьезно! Без фюрера мы… — начал было говорить Поппендик, но его собеседник только досадливо сплюнул.

— Германия существовала без фюрера тысячи лет. Сколько было вожаков? Ну, к примеру — когда удрал Кайзер и нас бросил на произвол судьбы — что, мы все погибли? Нет, его заменили другие, нет незаменимых. Конечно генералы ни черта бы хорошего не придумали, но было бы сделано самое главное, даже если бы они сдались англичанам. Ты не подпрыгивай и не ерзай, я знаю, что говорю. Главное — русские не вошли бы на территорию Германии. Уж поверь, англо-саксы их бы не пустили. И русские остались бы в своей нищей разоренной стране, где мы выжгли все, что смогли. Да, нам бы пришлось солоно, хотя кто знает… Мы бы воевали вместе против русских, вполне вероятно. Ведь они все равно будут воевать с русскими, им тесно на маленькой планете вместе. А мы — хорошие солдаты, с какой стороны не смотри.

— Так ты считаешь, что генералы бы договорились с лайми? — всерьез удивился командир роты.

— Абсолютно! Само собой разумеется, дружище! Ты думаешь, что у наших носителей лампасов хватило бы ума на такое самостоятельно? Что они не получили гарантий? Лично я не сомневаюсь, что в случае успеха тут же был заключен сепаратный мир. И русские остались бы с носом перед закрытой от них границей Рейха. А за это можно было бы многое отдать, лишь бы они не пришли к нам…

— Сейчас ты так говоришь, словно знаешь, как русские будут нас резать! — как-то странно пискнул Поппендик. Его всерьез пугал уверенный тон старшины, словно это пифия, изрекающая страшную волю богов.

— Будут. Если они хоть немного знают о наших забавах. А они — знают. Тогда, в 41 году каждому воевавшему было обещано по поместью и 50 рабов-туземцев. Мне это было даром не надо, я потомственный горожанин, копаться в навозе — не моя радость. Но мы тогда поняли, что такое — быть Господином!