Замок Саттон

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В ту зиму 1529 года казалось, что вся Англия вымерзла. Начиная с ноября земля затвердела от мороза, деревья побелели и заиндевели, а реки и озера покрылись льдом. Стояли лютые морозы, а долгожданный снег все так и не шел. И именно в это время, в канун Рождества, униженный и смирившийся, отлученный от двора, кардинал Уолси, дрожа, творил молитву, стоя на коленях.

— О, милосердный Иисус, я сделал все возможное для Его Светлости. Я не был игрушкой в руках Рима, как он подозревает. Я пожертвовал бы половиной своего состояния, чтобы вымолить прощение короля, так как в нем — все мое будущее.

Он вспоминал лица своих врагов, в частности герцогов Норфолка и Суффолка, когда кардинал Кампеджио объявил перерыв в суде легата в Блэкфраерсе прошлым июлем. Он знал тогда, что острие стрел будет направлено на него, а самая острая и смертельная из всех находится в руках женщины — госпожи Анны Болейн, черной ведьмы. Эти черные волосы, мрачная внешность, странные холодные глаза, желтоватый цвет лица — безобразное, отталкивающее существо! Как мог король находить ее привлекательной, к ней одной испытывать обожание, превосходящее обычную земную любовь, это было выше понимания Уолси. А ее манера наблюдать за ним, Уолси, лишала его присутствия духа. Даже случайный взгляд, брошенный на нее, приводил его в ужас. Казалось, она затаила против него злобу. Но по какой причине? Он однажды назвал ее «глупой девчонкой». Это было много лет назад, когда он уволил Гарри Перси со службы и расстроил их помолвку. Да, вероятно, из-за этого… Но все это было в далеком прошлом. И хотя она всегда была ему неприятна, он достаточно хорошо скрывал это. Некоторые люди открыто радовались при виде человека, занимавшего такое высокое положение и теперь павшего так низко. Однако он-то знал наверняка, что за его падением стояли темные силы — и прежде всего дочь Томаса Болейна.

— Господи, обогрей меня, — молил он, как ребенок. Он потерял все, такой одинокий и отчаявшийся! Стефен Гардинер — человек, которого он считал другом и союзником, оказался хамелеоном — стал старшим секретарем короля. Вся собственность Уолси — деньги, пенсии и владения — ускользнула от него; все законы Англии нарушены. Ему еще повезло, что он сохранил свою жизнь. Но самым тяжелым ударом было то, что Его Светлость уехал с ночной вороной, даже не позаботившись о том, чтобы попрощаться. Исчез из его жизни человек — монарх, которому он, Уолси, был так предан, которого так искренне любил и для которого работал. Осталось только чувство горечи и злобы: кардинал был растоптан. Он поднялся с колен, испытывая боль, и отправился обедать в одиночестве.

А всего в нескольких милях от того места, где обедал Уолси, запивая грубым красным вином небольшой кусок палтуса — у него совсем пропал аппетит в эти дни, — в замке Саттон, был накрыт стол для ужина, хотя в действительности высокий стол был пуст и только слуги ужинали в Большом зале. Под присмотром Жиля Коука — с разрешения отсутствующего сэра Ричарда — блюда со щукой, морским петухом, линем, угрем, миногами и филе лосося были поданы на стол. Это был постный день — в Рождественский сочельник нельзя есть мясо. Однако эля было вполне достаточно, свободный смех наполнял зал, и в зале раздавались более острые шутки, более громкие и грубые голоса, чем бывало в присутствии хозяев. И, конечно, дошла очередь до тостов. Первый нельзя было не допить до дна — тост в честь хозяина. Затем, с огромным количеством пожеланий — за госпожу Анну, популярность которой среди слуг была искренней и огромной. Потом за молодого господина, за Маргарет и ее мужа, за госпожу Кэтрин, ее мужа и младенца Жиля Роджерса — разве он не родился в этих стенах? И в конце концов за короля и королеву. Бокалы были подняты, и вдруг раздался возглас со стороны кухни:

— За добрую королеву Екатерину. Англии не нужна Нан Буллен.

Жиль Коук нахмурился, когда к этому возгласу присоединились еще голоса.

— Нам не нужны выскочки.

— Да здравствует королева Екатерина!

— Да сгинет Нан Буллен.

— Замолчите, — закричал Жиль Коук, поднимаясь, чтобы его лучше видели. — Тост за Их Светлости.

Когда были подняты бокалы, он вспомнил, как она приезжала в поместье Саттон летом два года назад. Прикрыв глаза, он вспомнил ее магическое обаяние, как он плакал, когда она пела со своим кузеном Томасом Уаттом. Тогда он еще не знал того, что сейчас знает не только он, но и вся Англия: что Его Светлость любил ее и добивался развода для того, чтобы жениться на ней. Но Жиль был одним из немногих простых людей, которые могли понять короля. Шелковые черные волосы и слегка раскосые глаза. Соловей!

В Большом зале в Брайанстоне, украшенном венками остролиста, ветками и гирляндами зелени, застолье было закончено и присутствующих развлекал шут сэра Джона Роджерса. Во главе стола сидел сэр Ричард, рядом с ним Маргарет, а Уолтер Деннис сидел рядом с леди Вестон. Дочь Джона, Алиса, которой было около семи лет, сидела, открыв рот, на коленях у Маргарет, жадно впитывая в себя удовольствие Рождественского вечера и предвкушая следующие двенадцать святочных дней, а маленький Жиль, которому было уже два года, был на коленях матери и радостно отзывался каждому, кто улыбался ему.

Маргарет, крепко прижав к себе девочку, с завистью смотрела на увеличившийся живот сестры, которая ждала уже второго ребенка. С момента выкидыша в начале этого года у нее не было даже намеков на беременность: ее лунные циклы были удивительно регулярны. Но у нее все-таки появился лучик надежды. Этой осенью она побывала при дворе. Ее отец подготовил Уолтера — который наконец-то понял, что должен заниматься чем-то важным — для государственной службы. Пока Маргарет находилась там, ее мать настояла, чтобы она встретилась с очень странным молодым человеком по имени Захарий.

— Дорогая моя, он не только астролог, но и лечит травами. Может быть, он даст тебе какое-нибудь лекарство.

И он действительно дал бутылочку прозрачной жидкости с сильным запахом малины.

— Когда я должна это принимать?

— В середине вашего цикла — во время Рождества.

— В Рождество?

— Да. — Захарий кивнул.

— Почему именно тогда?

— Потому что в это время все расслаблены от большого количества еды и вина.

— А какое отношение имеет к этому расслабление, доктор Захарий?

— Очень большое, леди Деннис.

— Вы говорите так же, как большинство пожилых женщин.

Доктор Захарий рассмеялся:

— Неужели я похож на пожилую женщину?

Итак, не чувствуя особой уверенности, но готовая попробовать что угодно, Маргарет тщательно упаковала бутыль, чтобы она не разбилась при переезде из Хейли Курта в Брайанстон. И Уолтер, поймав ее взгляд через стол и зная, о чем она думает, подмигнул ей.

Захарий, встречающий Рождество в своем доме на Кордвейнер стрит с Джейн Уатт, вдруг тоже вспомнил об этом и улыбнулся.

— Над чем ты смеешься? — спросила она.

— Над тем, что я дал лекарство одной молодой женщине, чтобы она могла зачать ребенка во время Рождества. Ручаюсь, что от ее мужа ничего не останется к концу этих двенадцати дней.

Совершенно неожиданно Джейн расплакалась.

— Лучше бы ты дал мне что-нибудь, чтобы я выкинула, чертов колдун.

Захарий посмотрел на нее с удивлением:

— Радость моя, в чем дело? Ты беременна?

— Кажется, да. Ты относишься ко мне как к жене с момента нашей безумной цыганской свадьбы, когда я была такой дурочкой. А сейчас, когда я стала фрейлиной леди Анны и живу при дворе, ты пользуешься каждой возможностью, чтобы затащить меня в постель. Я ненавижу тебя, Захарий. Я по-прежнему не замужем в глазах церкви, государства и моей семьи, а вот теперь у меня растет живот.

В ту же секунду он был рядом с ней и крепко ее обнимал.

— Тогда, как только пройдут эти двенадцать дней, мы отправляемся в Кент и просим у твоего отца благословения на церковный брак.

— Он никогда его не даст. Он хочет, чтобы я вышла замуж за знатного человека.

Захарий засмеялся:

— Он согласится, я тебе обещаю.

Джейн вытерла слезы его носовым платком. — Все будет хорошо, Захарий?

— Да.

— Надеюсь, Анна не заметит моего живота. Она стала очень гордой с тех пор, как король подарил ей дом в Йорке, и они теперь его полностью переделывают и расширяют. Они даже сносят дома по соседству, чтобы устроить парк для оленей. Ты слышал?

Захарий кивнул:

— По иронии судьбы один из домов принадлежит Уолси. Анна, видимо, испытывает большое удовольствие.

Джейн посмотрела на него непонимающе. Многое из того, что он говорил, для нее ничего не значило, а теперь он бормотал:

— Уолси — только один из первых поверженных. Анна — госпожа несчастий.

Джейн, не поняв, сказала:

— Да, я думаю, сестра короля очень огорчилась, когда Анна села выше нее — в кресло королевы.

— Это было на банкете после того, как Томас Болейн получил титул графа Уилтшира?

— Да.

Захарий задумался. Его отец присутствовал там и описал ему эту сцену. После пожалования Анне титула леди Анны Рочфорд, а Георгу — виконта Рочфорда король давал банкет с маскарадом. И Анна села выше наиболее титулованных женщин в королевстве, включая жену его отца. Это не осталось незамеченным. Саффолк довольно явственно бормотал в свою огромную бороду, что его жена — сестра короля — не должна сидеть ниже «заносчивой выскочки Болейн». В то же время отец Захария, Норфолк — едва ли сильно влюбленный в свою жену, — все же был уверен, что она гораздо благородней, чем дочь новоявленного графа.

А ниже по реке от дома Захария, во дворце в Гринвиче, леди Анна Рочфорд с большой помпезностью встречала Рождество. День был постный, но со своим изысканным вкусом она исхитрилась сделать так, что любое рыбное блюдо выглядело заманчиво, и такие деликатесы, как креветки и устрицы, были расставлены по всему столу. Король ушел из ее покоев, чтобы исполнить свой долг и отдать дань уважения Екатерине, покои которой располагались этажом ниже и которая спокойно ужинала в узком кругу приближенных, оставшихся преданными ей.

— Я очень жду, когда наконец будет закончен ремонт Йорк Хауза, или дворца Уайтхолл, как он будет называться, — говорила Анна блистательной компании, окружавшей ее. — Гринвич очень неудобен.

Раздался смех и шум голосов, все знали, что это значит: во дворе Уайтхолл не будет апартаментов для Екатерины. Это будет дом Генриха и Анны.

«Интересно, пустит ли она его в свою постель, когда они туда переедут?» — думал Фрэнсис. Все при дворе знали и обсуждали то, что леди Анна была по-прежнему девственницей, несмотря на богатые дары, деньги, а теперь вот и собственный дворец, пожалованный ей королем.

А Анна думала: «Я буду изматывать короля, пока у меня хватит сил, и мое единственное оружие — это мое тело. Я почти повержена, хотя ни один из этих ухмыляющихся болванов не поверит в это. Я сейчас на вершине своей власти, и, тем не менее, не ближе ни на шаг к замужеству, чем была, когда он только влюбился в меня. Папа римский почти сокрушил меня. И какой у меня есть выбор? Быть всю жизнь любовницей? Или, еще хуже, быть брошенной, когда надоем? Как легко это может случиться. Но сейчас, мне кажется, моя первоначальная цель осуществлена. Я полностью отомстила за Гарри Перси и Анну Болейн, вернее, за бедные тени, которые когда-то были ими. Уолси повержен и дальше летит в пропасть, а король страдает от любви ко мне. Итак я здесь с намерением сделать то, чего никогда не собиралась делать — стать королевой Англии. И я не вижу ясного пути, который мог бы привести к этому. Я, как любимая птичка, попавшая в клетку по собственному желанию, единственный выход из которой заперт. Подумать только — все это началось с девичьего плана мести. Господи, что я сотворила!» Слезы были роскошью, которую Анна Болейн редко позволяла себе, но сейчас важность того, что предстояло ей, наряду с осознанием, что она зашла уже слишком далеко, чтобы что-то изменить, — все это вызвало слезы, которые потекли по ее щекам. Увидев, что Фрэнсис Вестон заметил это, она взяла себя в руки.

— Что с вами, юный Вестон? — спросила она, так как давно поняла, что лучшая защита — нападение. — Что с вашей помолвкой? Я слышала, что прошел уже год с тех пор, как вы виделись с невестой. А не вас ли я видела на днях развлекающимся с фрейлиной?

Фрэнсис смутился:

— Да… нет.

— Что же это означает?

— Я не видел Анну с лета прошлого года. Она болела, когда однажды я собирался навестить ее; а в другой раз я не мог выехать из-за ненастной погоды.

— Из-за ненастной погоды? — иронично повторила Анна, наивно округляя глаза.

— И к тому же я не развлекался с фрейлиной. Разговор шел о пари на одну охотничью собаку.

— А имя этой охотничей собаки уж не Фрэнсис ли Вестон?

— Конечно, нет, — сказал он, выражая справедливое негодование. — Я очень скучаю по Анне, и мы должны пожениться в мае следующего года.

— Поженитесь, — сказала Анна Болейн, и Фрэнсис почувствовал легкий вздох в ее голосе.

А далеко оттуда, в Вестморленде, Энн Пиккеринг тоже вздохнула. В Киллингтоне, ее поместном доме, было холоднее обычного. Дом располагался на открытом месте, не защищенном от ветров среди огромных озер и возвышающихся холмов. Но она предпочла зимовать здесь, так как ее Кумберлендское имение, унаследованное от матери, находилось в Морсби, а там свирепствовали жестокие ветры с Ирландского моря. Летом там хорошо ездить верхом, меряя версты по белому песку, полностью принадлежащему ей. Это было то райское место, куда она собиралась отправиться с Фрэнсисом после их свадьбы — если только ей удастся оторвать его от двора.

В теплое время года там было как в раю, но сейчас она вынуждена была запереть дом, оставив небольшое количество слуг для присмотра за замком в сильные холода. Но и в Киллингтоне тоже стоял ледяной холод, и после краткой трапезы в маленькой уединенной комнате с дворецким и двумя фрейлинами Энн рано пошла спать, отдав распоряжение, чтобы кто-нибудь из слуг ночевал в Большом зале и присматривал за камином. На Рождество она всегда устраивала званый обед для всех в поместье, и тогда все помещения должны были быть хорошо прогреты, чтобы было тепло и уютно. Она подумала, сможет ли она сохранить эту традицию после того, как выйдет замуж. Последнее время она много размышляла о своей будущей жизни вообще и о Фрэнсисе в частности. Разлука с ним в течение шестнадцати месяцев не способствовала ее душевному спокойствию. К несчастью, у нее была лихорадка, когда однажды Фрэнсис собирался приехать в Кумберленд, а то, что он не смог приехать во второй раз, сославшись на плохую погоду, она считала недостаточно убедительной отговоркой. А так как он сам не раз просил ее быть с ним всегда откровенной, она обо всем написала ему прямо. Прошло много времени, прежде чем пришел ответ, в котором он ей рассказал правду. Он настолько был вовлечен во всевозможные развлечения — игра в кости, в карты, в шары и теннис, — и везде были такие большие ставки, что не оставалось денег на отъезд от двора. Узнав об этом, она поняла, что этот красивый, добрый человек был еще и заядлым игроком. Она не сомневалась, что он любит ее. Его письма, пусть и редкие, всегда были исполнены нежности и уверений в любви. Однако мог ли такой человек, как он, оставаться преданным? Она вспомнила его страстные ухаживания и не сомневалась, что шестнадцать месяцев сохранять полное целомудрие невозможно. Жеребец, конечно, сыскал себе кобылку или двух! Как только пройдут холода и погода позволит отправиться в трудный путь, она уедет вместе со своей свадебной свитой. И тогда, мистер Вестон, остерегайтесь! Конечно, она — не придворная дама, но ей знакомы женские уловки.

Энн Пиккеринг улыбнулась, в то время как горничная помогла ей лечь в постель в холодный Рождественский сочельник, укрывая одеялом свою госпожу и по привычке целуя ее в лоб: с самого своего рождения Энн была сокровищем Пэгги. Она нагнулась, чтобы подкинуть поленья в большой камин, и сказала:

— Чему вы улыбаетесь, цыпочка?

— Завтра начнутся двенадцать дней нашего веселья. А когда все это закончится, единственное, что останется нам делать, — это ждать. И однажды, ты знаешь, Пэг, как это бывает, мы услышим, как с весной земля просыпается.

— Услышим это? Ну, мы не можем услышать это.

— Нет, сможем. Это — как шепот, пробуждающий цветы среди холмов и долин. А потом, когда подует ветер, можно ощущать этот запах, от которого бросает в жар. У тебя, Пэг, никогда не было такого чувства, что кровь играет в твоих жилах?

— Да, конечно, когда я была молода. Хорошо, что скоро вы выйдете замуж, потому что только мужчина может вылечить от этого волнения.

— Да, — сказала Энн, — и самый красивый мужчина в Англии принадлежит мне.

— О, он прекрасно успокоит вас, — сказала Пэг, неслышно выходя из комнаты.

Прошло Рождество; закончились игры и маскарады Двенадцати ночей, и пировавшие придворные разошлись по своим спальням. Обычное оживление во дворце в Гринвиче уже стихало утром 7 января 1530 года, когда на пути туда можно было увидеть странную фигуру Захария Говарда, сидящего в каюте своей яхты в отделанном мехом плаще, защищавшем его от метели, обрушивающейся в темные воды Темзы. На голове у него была меховая шляпа, которую он купил на торговом судне Ричарда Вестона, пришедшем из дикой заморской страны. Чтобы согреть ноги, он поверх штанов надел пару темно-красных чулок. Завершая этот причудливый портрет, скажем, что кроме перчаток у него еще была женская меховая муфта. Как светский человек, доктор Захарий был предметом постоянных шуток при дворе. Но он скорее забавлялся этим, зная, что его закрученный, как водоворот, плащ и весь эксцентричный внешний вид способствуют его репутации тайновидца и астролога.

Но для герцога Норфолка, проснувшегося после вчерашней попойки с чувством тяжести и с трудом разлепившего веки, привидение, похожее на гризли, стоявшее на шаг от его кровати и настоятельно твердившее: «Лорд герцог, мой отец, просыпайтесь», — забавным не было.

— Захарий, — воскликнул он раздраженно, — ради Бога, что ты делаешь здесь? Уходи!

И он снова уткнулся в подушку. Но, к его досаде, Захарий сел в кресло у окна, и герцог даже сквозь закрытые веки чувствовал этот сверлящий пристальный взгляд карих глаз.

В конце концов он уступил, приподнялся и сел в кровати, кротко вздыхая, как он умел это делать.

— Ну, в чем дело? — спросил он. — Захарий, я не хочу, чтобы меня беспокоили таким образом. Что тебе надо от меня?

Глаза сына в упор смотрели на него и напомнили Томасу Говарду то время — как же много лет прошло с тех пор! — когда он поместил урну с прахом матери мальчика в фамильном склепе Норфолков. Он почувствовал внутреннее сопротивление и понял, что опять его внебрачный ребенок собирается втянуть его в то, в чем у него не было никакого желания участвовать.

— Говори, — сказал он устало.

— Моя жена беременна, — сказал Захарий решительно.

— Жена? — воскликнул герцог. — Но, Захарий, это ничтожество, а не госпожа. Цыганские свадьбы не являются законной связью.

Захарий поднялся, его плащ свалился на пол, он стоял спиной к отцу. Кто-либо другой выглядел бы нелепо в таком причудливом одеянии, но в этом астрологе было нечто такое, что удерживало от смеха. Он обладал внутренним достоинством, и это отличало его от любого другого.

— Поди сюда, Захарий, — сказал Норфолк. — Мои слова прозвучали более жестко, чем я хотел. Итак, Джейн носит твоего ребенка?

Все еще не оборачиваясь, Захарий проговорил:

— Герцог, мой отец, я хочу жениться на ней по церковному обряду. А ее отец не сочтет меня подходящей парой. Необходимо, чтобы ты сказал ему, кто есть я.

Теперь герцог, раздраженный, сел.

— Но это тайна, о которой мы договорились никогда не говорить. Во всяком случае, между Уаттом и мной существует старая вражда.

При Боссуорте Говарды и Уатты сражались по разные стороны. Отец герцога поддерживал Ричарда III, а дед Говарда пал в сражении; бесчестье и Тауэр получили за это в награду Говарды, и только благодаря выдающимся способностям отца Томаса как администратора он смог завоевать себе свободу и вернуть прежнее великолепие своей семье. Сэр же Генри Уатт, с другой стороны, был заключен в тюрьму за то, что выступал претендентом Ричарда III. И старые дела до сих пор напоминали о себе.

— Отец, на этот раз правда должна быть открыта. Уолси нет, и ты, после Его Светлости, занимаешь самое высокое положение в королевстве. Сэру Уатту трудно будет противиться тебе.

— Нелегко говорить о своем внебрачном ребенке врагу.

Захарий редко терял самообладание, но теперь он не сдержался. Он повернулся от окна, его глаза стали бешеными от гнева.

— Кровь идолов! Милорд герцог, есть ли у вас чувство меры? Ричард III давно обратился в прах, а вы до сих пор твердите о врагах. И вы, человек, живущий среди других людей, не смеете упомянуть о внебрачном ребенке своей юности? Неужели ваш внук тоже родится вне брака? Где смысл во всем этом?

Он схватил свой плащ и вышел из комнаты, крикнув:

— Я — в Мейдстоун и обращусь со своей просьбой сам. Джейн не должна подвергаться унижению от кого бы то ни было, потому что она хорошая и добрая девушка. До свидания, лорд герцог.

Томас Говард снова откинулся на подушки. Он представил себе, как Захарий выходит из дворца и садится на яхту, сгорбившись от холода. Он так любил своего сына, что мог мысленно представить мрачное выражение на его лице и то, как тот прижимает черные вьющиеся волосы, натягивая на уши эту нелепую шляпу.

— Черт подери! — сказал герцог Норфолк, поднимаясь с кровати. — Если я сейчас сяду на коня, то смогу добраться до Мейдстоуна раньше него. Билл, Билл!.. — Его приближенный слуга, спеша, уже входил в комнату!.. — Приготовь мою самую теплую одежду для верховой езды, да побыстрее. Так случилось, что нам предстоит срочная поездка.

Дороги были тверды от мороза, что отчасти облегчало езду, а холод, казалось, должен был остановить даже разбойников. Впрочем, Норфолк принял меры предосторожности, взяв с собой в качестве эскорта трех вооруженных охранников. Он был президентом Государственного совета Англии и мог стать привлекательной мишенью для разбойников и убийц. Несмотря на его благие намерения и скорую езду, снежный буран так слепил глаза, что не позволил им двигаться вперед, поэтому герцог вынужден был переждать непогоду на постоялом дворе. Говард хотел до темноты добраться до дома Уатта. Вынужденная остановка успокоила его, вернула прежнее равновесие духа. Выходя на улицу, он с оттенком досады заметил, что снег ослабевает, и, бросив тоскливый взгляд на огонь и тепло харчевни, позвал за собой на холод слуг и снова сел в седло.

Но этой задержки было достаточно, чтобы Захарий получил преимущество во времени, потому что он продолжал свой путь, несмотря на буран. Когда сумерки сгустились над Кентом, герцог увидел знакомую фигуру, едущую по направлению к нему от Эллингтонского замка. Невозможно было перепутать эту чуждую условностям одежду, эти безутешно опущенные плечи и печально склоненную голову.

— Захарий! — окликнул он. В темноте он увидел, как сын всматривается, откуда послышался голос.

— Я здесь.

Явно ободренный, Захарий пустил лошадь рысью к тому месту, где остановился Говард со свитой.

— Лорд герцог, — сказал он, целуя руку своего отца. — Я знал, что вы приедете.

— Дедом Морозом на елку, — сухо ответил Томас, стряхивая с себя снег.

Лицо Захария вдруг сморщилось в злой усмешке:

— Нет. Так мне и следует. Приговор соответствовал проступку!

Герцог жестом приказал своей свите отступить за пределы слышимости и потом тихо спросил:

— Что случилось? Уатт указал тебе на дверь?

— Если бы. Он избил меня за то, что я одарил его дочь большим животом.

И только теперь Говард заметил, что молодой человек едва сидит на лошади, а кровь течет из раны на голове. Настала очередь герцога потерять самообладание.

— Боже! — заорал он. — Я засажу этого ублюдка в Тауэр по любому сфабрикованному обвинению. Он ответит за это. Клянусь Богом, он ответит!

Он сорвался с места, послав лошадь в галоп, прокричав слугам отвезти Захария на ближайший постоялый двор и позаботиться о нем.

Эллингтонский замок был всего в трех милях, однако он добрался туда, когда стало совсем темно. Подъемный мост уже был поднят на ночь, и герцог, полный нетерпения от гнева и вспотевший, несмотря на дикий холод, встал в стременах и закричал:

— Именем короля Англии, откройте. Опустите мост, вы меня слышите? — В окне появилось испуганное лицо стражника, который крикнул:

— Кто там?

— Герцог Норфолк, лорд-президент Государственного совета Англии. С ужасным грохотом мост опустился, лошадь Томаса Говарда зацокала копытами по мосту, и они оказались во дворе.

— Где сэр Генри Уатт? — надменно спросил он.

— Он обедает, сэр, и его нельзя беспокоить.

— Ах, «его нельзя беспокоить?!» — передразнил Говард. — Передайте ему, что герцог Норфолк находится здесь и требует принять его немедленно.

При этом он широкими шагами вошел в замок вслед за суетящимися, перепуганными слугами.

Сэр Генри, когда герцог нашел его, сидел в одиночестве за обеденным столом в одной из небольших комнат Эллингтона. Не снизойдя даже до формальных приветствий, герцог без промедления сел напротив него и сказал:

— Как вы смели ударить моего сына, сэр? Как вы смели? Его королевская Светлость услышит об этом, я могу обещать вам.

— Ваш сын, милорд? — повторил Уатт, приподнимаясь.

— Да, мой сын, сэр, — ответил Говард, толкнув его снова на стул.

— Вы имеете в виду этого оборванца, что был у меня часом раньше? Эту тварь, лишившую мою дочь девственности? В самом деле, Его Светлость узнает об этом.

— Послушайте, — сказал герцог, схватив Уатта за ворот, — вашей проклятой дочери предлагают выйти замуж за Говарда. Вы должны считать это за честь. Мелкопоместный рыцарь породнится с самым могущественным семейством Англии. Да услышит Господь, вам очень повезло иметь такую партию для вашей жалкой девчонки.

Глаза Уатта стали непроницаемыми:

— Но он, должно быть, внебрачный ребенок. Ваш наследник — Суррей.

— Даже король имеет внебрачного ребенка, — парировал герцог. — Вы забыли Генри Фитцроя? Итак, вы только что подняли руку на Захария Говарда, и я намерен предъявить вам обвинение в физическом насилии над ним. Думаю, Его Светлость не откажет нам в заступничестве.

— Но что будет с ребенком Джейн? Из-за него у нее растет живот. Вы знаете об этом?

— Конечно, я знаю, — яростно огрызнулся герцог. — Поэтому он и хочет жениться на ней. Что касается приданого, земель, мы этого не требуем. Именно я улажу все, я позабочусь о ее статусе и средствах. Это вас устраивает?

Лицо сэра Генри стало обретать скучное выражение.

— Если — я говорю «если» — я дам согласие на этот союз, моя дочь будет для вас Джейн Говард?

— Да. Да. Да. — Явились еще какие-то мысли по поводу этой свадьбы, которые могли смущать, но к черту все это.

— А контракт будет составлен между нами?

— Да, черт вас побери, — сказал Томас. — И я бы хотел, чтобы свадьба была через неделю. Кроме того, вы сделаете моему сыну крупный подарок, чтобы компенсировать страдания и боль, что вы причинили ему. А теперь я собираюсь пообедать. Приготовьте вашу лучшую комнату, сэр Генри, сегодня лорд-президент Англии будет ночевать под вашей крышей.

— Один последний вопрос.

— Да?

— Моя дочь имеет хорошее положение при дворе?

— В свите моей племянницы, леди Анны Рочфорд. Как только я вернусь, у меня будет разрешение, освобождающее ее от этих обязанностей. Пошлите свою другую дочь Маргарет вместо нее. Теперь не говорите больше ничего, или я могу рассердиться.

При этом герцог Норфолк принялся за еду, оставив сэра Генри в состоянии, близком к нервному срыву.

В самом начале марта Энн Пиккеринг впервые услышала то, о чем она всегда думала как о пробуждении весны. Наконец-то миновали непрестанные морозы и снегопады, и у нее появилась возможность оседлать свою любимую лошадь и скакать во весь опор, что было так необходимо им обеим. Это случилось на холме, возвышающемся над деревней Кендал. Повернув лицо навстречу редким солнечным лучам, она вдруг почувствовала в себе потрясающую способность слышать все звуки Земли.

— Слушай, это — весна, — сказала она себе. Управляющий поместьем улыбнулся ей. Такое воображение у нее было еще с младенчества.

— Я ничего не слышу, госпожа, кроме птиц. Они щебечут дружнее.

— Это еще не все. Вот, слышишь, холмы перекликаются друг с другом.

— Это ветер разносит эхо.

— О, Ситон, ты действительно не слышишь, правда?

— Нет, госпожа, возможно, только отдельным людям дано это.

— Ты позабавил меня. — Она знала и чувствовала пробуждение в самой себе; как будто где-то глубоко внутри весенний ручеек, замерзший зимой, вырвался из своего хрустального заточения и разлился потоком, набирая скорость среди диковинных цветов, растущих по его берегам.

— Поехали, нам нужно домой, — сказала она.

— Уже утомились, госпожа?

— Нет, я не устала. Как раз наоборот. Мне нужно многое еще сделать, Ситон. Я выхожу замуж в мае, и осталось всего шесть недель до моего отъезда.

— Ваши портнихи стараются приготовить все заранее, не правда ли? Только на днях я видел, как шили ваше свадебное платье.

— Я не об этом. Я должна попрощаться с Киллингтоном и с Морсби. И со всеми моими друзьями детства. Кроме того, есть хозяйственные дела — упаковка вещей, которые я возьму с собой в замок Саттон.

Немного помолчав, Ситон сказал:

— Вы не вернетесь сюда жить потом, госпожа?

— Нет, это невозможно. Мой будущий муж — придворный, фаворит короля. Разве может такой человек жить здесь?

— Но как может провинциальная девушка ужиться при дворе?

Он знал ее так давно, что мог говорить подобные вещи. У Энн появилось задумчивое выражение, затем она перевела свои широко раскрытые голубые глаза на него.

— Ситон, я думаю, господин Фрэнсис — мужчина такого рода, что я могу потерять его, если не буду находиться рядом с ним. Пожалуйста, не пойми меня неверно. Он не плохой человек, а только слегка увлекающийся.

«Какие мудрые мысли в голове этой семнадцатилетней девчушки, — подумал Ситон. — Она будет держать этого жеребца Вестона в хорошей узде».

Но он не учел одной вещи: полной неспособности Фрэнсиса чувствовать опасность, исключительное неумение уловить момент, когда ситуация ухудшается и необходимо изменение поведения, чтобы предотвратить несчастье. Было похоже, что способность улавливать политическую обстановку, которой должны были бы обладать два человека, полностью была отдана отцу, и ничего не досталось сыну.

В середине апреля Энн наконец выехала со своей свитой: ее горничная Пэг, несколько служанок и различные слуги, занимающиеся домашним хозяйством, которые должны были сопровождать ее в поместье Саттон и управляться с большим количеством багажа, следующего с ней. Когда вьющаяся по травянистой проселочной дороге процессия завернула за угол и Киллингтон исчез из виду, она повернула лошадь и поскакала во весь опор назад, чтобы бросить прощальный взгляд на замок.

— Не беспокойся, — сказала она дому, в котором родилась, — я привезу сюда Фрэнсиса посмотреть на тебя, даже если мне придется тащить его за волосы.

Спустя три недели после этого дня Фрэнсис выехал из дворца в Гринвиче, чтобы распроститься с холостяцкой жизнью и стать женатым мужчиной. Ему было девятнадцать лет, солнце садилось, и он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым. На прошлой неделе ему повезло — он выиграл у короля четыре партии подряд в теннис, причем ставки в игре были отменно высоки. Это действительно была большая удача. К тому же он вез при себе подарок короля на его свадьбу — 6 фунтов 13 шиллингов, не говоря уже о трех новых рубашках и паре штанов. А его портной Бридж сшил ему к венчанию прекрасный белый камзол, отделанный серебряной нитью и серебряными пуговицами и украшенный жемчужными подвесками. И до свадьбы оставалась всего одна неделя. Удивительно ли, что, только Лондон остался позади, губы сами сложились и запели песню, а он со своим слугой остановился в Эшре выпить свежего холодного пива.

Глядя на пустующую теперь резиденцию Уолси, которая хорошо просматривалась с того места, где они сидели за столиком, Фрэнсису стало любопытно, как поживает кардинал в своей епархии в Йорке, где он по крайней мере сохранил сан архиепископа. Только на мгновение у него мелькнула мысль о том, каким опустошительным должно быть падение от положения фаворита в ничто. Он слышал, что кардинал теперь надел власяницу и живет очень скромно, но из всего этого самым унизительным для него в его разжаловании было то, что он — человек, который был «вторым королем» — вынужден был спасаться бегством, совершая оскорбительный для его положения отъезд на север, когда управляющий Томас Кромвель донес ему угрозы герцога Норфолка: «Если он не уберется, я разорву его собственными зубами».

«Меньше всего на свете я хотел бы потерять милость короля», — вздохнул Фрэнсис.

Но это ему совсем не грозило. Король очень нежно обнял его этим утром, когда он покидал дворец Гринвич, а накануне вечером Анна Болейн скользнула своими холодными губами по его щеке и пожелала прекрасной поездки.

— Вы приедете на мою свадьбу? — спросил Фрэнсис.

— Да, возможно, — ответила она с какой-то странной улыбкой. — Вы будете рады меня видеть?

— Конечно. — Она рассмеялась, откинув голову назад, при этом ее длинная стройная шея вдруг показалась хрупкой и ранимой. Она была так мала и худа и в то же время так могущественна, что существовало нечто тревожащее и нереальное вокруг нее. Иногда Фрэнсису приходила в голову нелепая идиотская мысль, что однажды они все пойдут спать, а когда утром проснутся, то обнаружат, что госпожи Болейн — или леди Анны Рочфорд, как ее теперь называли — вообще никогда не существовало. Но его пугали эти бредовые мысли: они вели в самые дурные тайники его сознания.

Машинально, как это теперь часто случалось, его рука украдкой нащупала амулет на шее, рядом с карбункулом; этот амулет Жиль оставил для него. И еще одна отвратительная мысль лезла в голову — что где-то в густом лесу лежит, разлагаясь, Жиль. Доктор Захарий уверил Вестонов, что их шут ушел умирать в глушь. Фрэнсис оборвал вереницу своих мыслей и заказал еще пива. Он не был расположен думать о свадьбе, до которой осталось семь дней. Однако к нему снова вернулось хмурое настроение, когда, взглянув на замок Саттон, вдалеке — там, на линии горизонта, — он различил двух всадников, летевших во весь опор, и по густым рыжим волосам, развевающимся вокруг одного из них, он узнал, что это его нареченная, Анна, а сопровождал ее мужчина.

Он не видел ее около двух лет и, честно говоря, не мог сказать, что провел это время в тоске и в плаче, потому что азартные игры, выпивки, женщины заполнили все его дни, не давая впадать в воспоминания, но сейчас совершенно беспричинная ревность охватила его. Он пришпорил коня и поспешил вперед, чтобы нагнать всадников. Топот копыт приближающейся лошади, должно быть, привлек внимание Анны, потому что он заметил, как она оглянулась через плечо, услышал ее радостный вопль и увидел, что она сходу резко развернула свою лошадь. Она поспешила навстречу ему, а ее спутник остановился как вкопанный на том самом месте, где находился. Когда Фрэнсис подъехал ближе, он узнал, что это был Генри Ниветт.

— О, Фрэнсис, Фрэнсис, — обратилась она, — наконец ты здесь. Все мои домашние прибыли десять дней тому назад. Я думала, что ты никогда не приедешь.

Фрэнсис сам был удивлен своими словами. Вместо того чтобы нежно приветствовать ее, он невпопад брякнул:

— Я вижу, вы тут развлекаетесь.

Анна с изумлением посмотрела на него и перехватила его взгляд, устремленный на бедного Генри, который, к счастью, находился слишком далеко, чтобы слышать, о чем они говорили.

— Ради Бога, — воскликнула она, — не начинайте с какой-нибудь глупости, Фрэнсис! Так томительно тянулись дни без тебя. А Генри приехал в свой дом в Ист Хорсли, чтобы присутствовать на нашей свадьбе, и оказался здесь раньше тебя — жениха. Ты ждал, что я буду сидеть дома, как монахиня, когда он пригласил меня покататься верхом? Полагаю, что ты все эти дни проводил время в добродетельных молитвах, до того как покинуть двор?

Он почувствовал, что поступает крайне глупо, но решил продолжать свое наступление.

— Я — придворный, — сказал он важно. — Я не мог оставить Его Светлость. Я был занят.

— О, без сомнения, — парировала она. — Королю, конечно, были необходимы твои советы в государственных делах. Надеюсь, что целостность монархии не разрушится за те несколько дней, которые ты проведешь здесь в связи со своей свадьбой? Теперь поедем.

Она снова повернула свою лошадь, крикнула: «Генри!» — и помчалась так быстро, что оба мужчины остались далеко позади нее. Генри поспешил к тому месту, где восседал на лошади Фрэнсис, пристальным взглядом провожающий удаляющуюся фигуру своей невесты.

— Фрэнсис, — сказал Генри, протягивая руку, — я покинул двор два дня назад. Как у тебя закончилась последняя встреча на теннисном корте? Когда я уезжал, игра все еще продолжалась.

Фрэнсис понизил голос до виноватого шепота, в чем совершенно не было необходимости, так как в то время Анна уже была так далеко, что казалась только точкой вдали.

— Я победил, — сказал он, — но ты не упоминай об этом при Анне. Она говорит, что я должен был быть здесь раньше.

Генри про себя подумал: «Если бы я должен был жениться на такой женщине, ничто бы не могло удержать меня вдали от нее. Иногда Фрэнсис Вестон испытывает свою судьбу. Я благодарен Господу, что то отвратительное создание, которое мой отец, избрал для меня, скончалось от потницы…» Он прервал свои размышления, потому что это были кощунственные мысли, хотя и искренние.

— Я думаю, — сказал он мягко, — что тебе на самом деле повезло, Фрэнсис, в том, что Анна Пиккеринг будет твоей. Эта мысль пришла мне в голову, когда я впервые встретил ее, а теперь я все больше убеждаюсь в этом. Она превратилась во вполне сложившуюся красивую женщину, и тебе придется потрудиться, чтобы удержать ее около себя.

Фрэнсис выплеснул на несчастного друга всю свою злобу.

— Как ты смеешь?! — возмутился он. — Я по-настоящему люблю ее.

— Докажи это, — ответил Генри и направил свою лошадь в сторону Ист Хорсли. Фрэнсис не мог вспомнить, чтобы видел его рассерженным когда-либо прежде.

В связи с таким важным событием, как свадьба сына, в замке Саттон было множество гостей и прислуги. После тщетной попытки найти кого-либо из своих родителей Фрэнсис уже собирался было уединиться из-за плохого настроения в своей комнате, но в это время столкнулся со своим шурином, Джоном Роджерсом.

— А, ты уже здесь! — воскликнул Джон. — Мы все ждали, когда ты приедешь. Здесь такой переполох. Кэтрин с твоей матерью просматривают сейчас перечень блюд. Клянусь, здесь столько запасов, что можно прокормить королевский двор.

— Ты… — Но голос Фрэнсиса был заглушен музыкантами, которые начали репетицию в Большом зале. — Боже! — прорычал он разъяренно. — День, который так замечательно начался, становится просто ужасным.

— Пойдем и выпьем в крыле Надвратной башни, — прокричал Джон. — Там очень уютно.

Тактично поддерживая Фрэнсиса, он увел его прочь.

— Знаешь, Фрэнсис, — сказал Джон, — у тебя прекрасная невеста, которая принесет тебе большое состояние и обеспечит тебе счастливое будущее. Однако твой отец сказал мне, что ты не очень-то спешил сюда, а оставался при дворе и поигрывал в теннис. Не кажется ли тебе, что ты поступаешь глупо?

— Его Светлость выразил бы свое неудовольствие, если бы я уехал до окончания игры.

В этом ответе была частица правды, но сэр Джон с сомнением приподнял брови.

— Иди и жди ее рядом с привратником. Свадебное торжество не должно начинаться таким образом.

Когда Энн Пиккеринг проезжала на скакуне под аркой Надвратной башни, к ее удивлению, прямо перед носом лошади выскочила фигура человека, и она вынуждена была резко остановиться.

— Пожалуйста, спустись ко мне, моя любимая, — сказал Фрэнсис.

— Ну уж нет!

— Тогда, моя дорогая, я вынужден присоединиться к тебе. — И без лишних разговоров он вскочил на лошадь позади нее, обнял ее, взял поводья и развернул уставшее животное обратно в сторону леса.

— Фрэнсис, что ты делаешь? Немедленно слезай с лошади.

— Я не могу этого сделать, Анна. Своими поцелуями я хочу загладить твою обиду на глупого ревнивого возлюбленного, тем более что сейчас из замка Саттон никто нас не видит.

Анна пыталась сопротивляться, но, по правде говоря, ей было приятно находиться под крылышком у Фрэнсиса и прижиматься к его груди. Прошло некоторое время, прежде чем она повернулась, чтобы посмотреть на него, и тут каждый из них почувствовал, что не в силах сдерживать желание. Они стали страстно целоваться, а лошадь с удовольствием остановилась и принялась щипать траву.

Последующие дни проходили в постоянных встречах гостей, прибывающих на свадьбу. Это было похоже на непрерывную процессию. Уолтер Деннис прибыл из Оксфордшира один, так как Маргарет перед Рождеством забеременела и перестала выезжать, не желая рисковать ребенком. Сэр Уильям Вестон — младший брат Ричарда и лорд-аббат ордена рыцарей Святого Иоанна Иерусалимского в Англии — прибыл с надлежащей пышностью: он занимал положение первого барона в палате лордов и вел себя в соответствии со своим высоким званием. Впрочем, при своем величии он оставался также и отличным выносливым солдатом. Солдатскую лямку он начал тянуть, будучи еще совсем молодым человеком, еще до осады Родоса, когда орден Рыцарей в конце концов капитулировал перед могущественным султаном Сулейманом.

В последующие дни прибыло несколько старших членов семьи Вестон. Первой приехала Мейбл Динглей — сестра сэра Ричарда, в сопровождении мужа, сэра Джона, и сына, сэра Томаса с супругой Изабеллой. Анне Пиккеринг казалось, что ее закружит такое большое количество народа — и все связанные родственными отношениями! Она почувствовала бы себя неловко и одиноко, если бы при ней не находился постоянно Фрэнсис.

На следующей день рано утром на свадьбу прибыло большинство членов семьи Динглей, за ними вскоре последовала Анна, леди Верней — самая младшая сестра Ричарда, уже ставшая вдовой. Ее сын, Фрэнсис Верней, в честь которого был назван Фрэнсис Вестон, присоединился к ней, приехав вечером того же дня со своей миниатюрной женой Элеонорой. Ростом всего пять футов, она была матерью двойняшек-сыновей, тринадцатилетних крепышей, которые приехали вместе с родителями, чтобы исполнять на свадебной церемонии свои роли. Они, если не считать семилетнюю Алису Роджерс, были самыми молодыми из присутствующих. Всех остальных детей оставили дома. Каждый из родителей отдавал себе отчет в том, какие опасности подстерегали их в этих поездках, и для них гораздо спокойнее было оставить малышей в родовом поместье под присмотром служанки и кормилицы. Поэтому леди Вестон была лишена возможности и удовольствия увидеть шестимесячного сына Кэтрин — Ричарда. Жиль Роджерс тоже был оставлен в Брайанстоне.

Вечером, во время банкета в Большом зале, когда разговоры присутствующих заглушали звуки музыки, Фрэнсис подсел к своему отцу:

— Сэр, Анна и я хотели бы сказать тебе нечто важное.

— Что же именно?

— Нам кажется, для всех было бы легче, если бы мы назвали Анну так, как когда-то ее называл отец — Розой. В нашей семье так много женщин, носящих имя Анна. Ты не будешь против, а?

Сэр Ричард хотел уже ответить, но в это время голос его брата Уильяма прогремел над всеми присутствующими.

— Отличная идея. Я всегда хочу знать, о ком я говорю. Это моя страсть: говорить и думать о людях. И нет ничего хуже, когда не знаешь, кто есть кто. Во время осады Родоса могущественным Сулейманом — каким бесподобным воином он был! — была прекрасная девушка по имени Роза. Язычница, конечно, но необычайно красива.

И он уставился на свой бокал, весь уйдя в воспоминания. Фрэнсис желал бы знать — при всем при том, что дядя был правоверный рыцарь, — раскрывались ли занавеси языческого шатра во время этой длительной жаркой осады, и увидел ли сэр Уильям стоящую там девушку Розу с нежной смуглой кожей. И чувствовал ли он, как хорошо сложенная девушка держит его в своих страстных объятиях, а ее чарующий смех разносится в ночном теплом воздухе. Даже ветхие и почтенные дяди сохраняли в памяти эти незабываемые для них дни.

— Ты прав, Фрэнсис, — сказал сэр Ричард, снисходительно посмеиваясь над своим братом, который все еще витал в своих приятных воспоминаниях. — Трех Анн в замке Саттон вполне достаточно. — Он пожал руку своей вдовствующей сестре Анне Верней. — Выпьем же все за Розу Пиккеринг!

Все подняли бокалы и присоединились к тосту. «За Розу Пиккеринг!» Но слова сэра Ричарда насчет трех Анн стали своего рода предзнаменованием, так как на следующий день прибыло представительство королевского двора, и среди них верхом на черном, как смоль, скакуне, в сверкающих золотом одеждах — волнующая и таинственная особа, сама леди Анна Болейн.

Анна Вестон задыхалась от гнева:

— Я не могу принимать эту женщину в своем доме, Ричард. Она предала мою подругу, королеву. Я не могу разговаривать с ней.

Ее муж повернулся к ней со своим ничего не выражающим лицом.

— Ты должна, Анна. Она друг и гость Фрэнсиса, но, что важнее — и значительно важнее! — в ее руках теперь находится власть, после того как низвергнут Уолси.

— Ты вызываешь у меня отвращение, Ричард. Единственное, о чем ты думаешь, — это власть и какого лагеря следует придерживаться. Есть ли у тебя преданность? Ты отбросил прочь Екатерину и Уолси, как изношенные сапоги.

— Это именно то, что они теперь представляют собой, — спокойно отпарировал сэр Ричард. — Жена, ты хочешь, чтобы твой муж сохранил свою голову на плечах, не так ли?

Она кивнула головой, онемев от досады.

— Тогда слушай меня. Я знаю, что говорю.

— Конечно, конечно! Тем не менее, я ненавижу эти политические шахматные перестановки. Это — свадьба Фрэнсиса, и потому я приму ее. Но, клянусь своей матерью, не жди, что я буду раболепствовать и пресмыкаться перед ней. Госпожа Анна, я имею в виду леди Анна… — Она издала презрительный звук. — …И ее брат виконт — усыпаемые наградами выскочки, вот кто они, получат от меня не больше того, что требует этикет. Но я уверена, что ты с лихвой возместишь все это им. — И, нарочито шурша юбкой, громко ступая, она величаво покинула комнату.

Приезд герцога Норфолка и Генри Ниветта завершал прием гостей, приглашенных на свадьбу. И Анна Вестон, оглядывая Большой зал накануне свадьбы, должна была себе признаться, что, хотя она не выносила некоторых из присутствующих, собравшееся общество было гораздо более изысканным и блестящим, нежели на свадьбе у Маргарет.

Снова и снова она чувствовала, что ее пристальный взгляд останавливается на леди Анне Болейн, которую сэр Ричард, как своего нового покровителя после падения Уолси, посадил на почетное место. Внимательно рассматривая ее, Анна Вестон заметила, что, несмотря на роскошную одежду и драгоценности, эти большие темные глаза, даже сквозь грим, наложенный на лицо, выглядели утомленно — как будто ей пришлось проехать тысячу миль и все это ей страшно надоело. На какую-то долю секунды Анна Вестон почувствовала жалость к женщине, которая потрясла монархию до основания. Ей казалось, что Анна Болейн действует уже не по своей воле, а ею движет какая-то властная неумолимая сила.

Мысли Энн Пиккеринг тоже были об этой женщине: «Мне она не нравится. Совсем не нравится. Она безжалостная и злая. Опасное сочетание. Я бы хотела, чтобы Фрэнсис не был так близок с ней».

И в ней возникло такое сильное желание защитить Фрэнсиса от леди Анны, что она вдруг невольно заерзала в кресле.

Утренний рассвет в день свадьбы был ясным и спокойным для всех прибывших, размещенных в апартаментах вместе со своей прислугой и занимающихся своим туалетом перед свадебной церемонией. Некоторые из них разговелись рано утром в Большом зале, но большинство завтракали в своих комнатах. Только Уолтер Деннис, поднявшийся задолго до рассвета, усердно работал вместе с садовником сэра Ричарда. Он отвечал за украшение балконов для музыкантов зеленью и букетами цветов, а стен Большого зала — свисающими гирляндами из роз, водяных лилий, гвоздик и фиалок. Собственными руками он сплел венок из прекрасных белых роз на голову невесты.

Повар сэра Ричарда и его поварята и служки работали всю ночь, и теперь все было готово: говяжий бок, целый баран, гуси, каплуны, лебеди, павлины, цапли и фазаны. Было приготовлено две дюжины различных видов пирогов, креветки, устрицы, лосось и дюжина других рыб. Но самыми прекрасными произведениями кулинаров были богато украшенная голова хряка и приготовленный кондитером деликатес — сахарное древо любви, с которого свешивались лакомства в форме сердец, колец, и уз влюбленных.

— Сколько блюд будет подано на первое, Бернард? — спросила леди Вестон.

— Шестнадцать, миледи.

— А на второе?

— Восемнадцать.

— А на третье?

— Сто, миледи. Это самый прекрасный пир, который мы когда-либо готовили.

— Все должно быть подано на наших лучших хрустальных блюдах.

— Все, кроме головы хряка, которую нужно вынести на большом серебряном блюде.

Анна Вестон вышла из кухни и направилась в свою комнату, чтобы с помощью Джоан надеть праздничное платье.

Ровно в полдень вся свадебная процессия собралась в Длинной галерее. Здесь были Фрэнсис и вся его семья, за исключением его двух молодых кузенов-двойняшек Николаса и Чарльза Вернеев, которым предстояла особая роль в этой процессии. Как только подошли другие гости — придворные дамы и кавалеры, — все направились веселой, смеющейся толпой в домовую церковь сэра Ричарда, расположенную в западном крыле небольшого внутреннего двора. Когда Фрэнсис, сопровождаемый с одной стороны матерью, а с другой — сестрой, появился наверху лестницы, музыканты в ярких малиновых с позолотой ливреях, битком набившиеся на двух балконах над Большим залом, разразились самой веселой музыкой. Звуки лютни, виолы, духовых инструментов заполнили все вокруг.

Роза Пиккеринг услышала музыку в своей комнате, и ее сердце забилось от волнения. Она уже была одета в платье из белого атласа с буфами из серебристой ткани, с длинным кружевным шлейфом, ниспадающим от диадемы из хрусталя и жемчуга. Услышав шум, Пэг надела ей изящный венок из белых роз и отступила назад, чтобы полюбоваться на творение своих рук.

Раздался стук в дверь: это пришел шафер, чтобы вести ее в церковь. Фрэнсис выбрал Генри Ниветта. Роза увидела, что глаза его влажны от слез.

— Почему ты плачешь, Генри? — спросила она. — Сегодня же праздничный день.

— О, Анна-Роза, — ответил он. — Я так растроган из-за тебя. Я всегда буду твоим преданным другом.

Сделав над собой усилие и запросто утерев рукавом глаза, Генри предложил Розе руку и повел ее в Большой зал. Когда они подошли к лестнице, Николас и Чарльз Верней, два ее «пажа», одетые в голубой атлас с веточками розмарина, прикрепленными вокруг рукавов, выступили вперед, завершая ее эскорт. Музыканты, уже потные от усердия, играли так, будто от этого зависела их жизнь, сопровождая проход невесты через Большой зал в сторону церкви фанфарами.

Фрэнсис, стоя у алтаря перед священником сэра Ричарда, дожидался ее в великолепном пышном одеянии, сшитом специально для этого случая; медленно проходя к центральному приделу сквозь плотную толпу, заполнившую небольшое помещение, Роза заметила, как он мельком взглянул на нее. Она так сильно любила его, что не смела сейчас открыто встретить его взгляд, а опустила глаза, когда они оба стали на колени, ожидая начала этой торжественной и долгой церемонии. Но когда наконец все закончилось и они поднялись с колен, уже будучи мужем и женой, Фрэнсис взял ее руку и повел во главе всей процессии в замок Саттон на их свадебный пир.

Ему казалось, что они никогда не останутся одни, что тот момент, которого он ждал с тех пор, как впервые встретил ее, еще совсем девочкой, не наступит никогда. Шикарный банкет, который его мать так тщательно готовила, постоянно прерывался певцами и музыкантами, не говоря уж о новом шуте сэра Ричарда, смуглом коренастом испанце с хорошим голосом, правда не настолько, чтобы особо расхваливать его. Он вертелся вокруг новобрачной, вращая своими темными глазами, и отпускал довольно непристойные шутки, которые в конце концов должны были вывести жениха из себя.

— Исчезни, — прошептал Фрэнсис, — или, клянусь, я расквашу тебе лицо.

Наконец этот долгожданный момент наступил. Женщины повели Розу наверх. Потом и Фрэнсис удалился и под озорные шуточки приятелей, их похлопывания и подталкивания снял парадную одежду, облекся в ночную рубашку и был препровожден в недавно отделанную комнату, специально приготовленную для новобрачных. Она ждала его, опустившись на кровать, отгороженную четырьмя большими занавесями, на ней была скромная ночная рубашка, застегнутая до шеи, и ночной чепчик на голове. С криками: «Приятного времяпровождения! Иди туда, приятель!» — Фрэнсиса доставили к ней, и сама леди Вестон задернула занавеси вокруг них. Казалось, все вокруг успокоилось, но Роза видела, что Фрэнсис подмигнул ей и приложил палец к губам. Он осторожно высунул голову за занавеси, и потом последовали крики: «Вон, вон отсюда» — и небольшая драчка. Украдкой выглянув туда, Роза увидела, что Уильям Бреретон и Джордж Болейн нарушили их уединение и теперь были без церемоний выпровожены, при этом пинком ноги Фрэнсис помог им обрести надлежащую скорость.

Он запер дверь и потом без всякого стеснения снял рубашку и при свете свечей встал пред ней обнаженный. К его большой радости, она отозвалась на его движение, поднялась с кровати, неторопливо сняла сначала этот глупый кружевной чепчик и отбросила его. Ее великолепные рыжие кудрявые волосы рассыпались по плечам. Потом она также неторопливо сняла ночную рубашку. Наконец он мог увидеть ее такой, какой он всегда желал ее видеть — без одежд, которые прятали прекрасно сложенное тело.

— Хочет ли жеребец кобылку? — вопросила она.

— До конца своей жизни, — выдохнул он. Она засмеялась от удовольствия и расположилась посередине огромной кровати. А Фрэнсис, разгоряченный вином и страстью, приступил к счастливому занятию, увенчавшему его свадьбу.