Западноевропейский сонет XIII-XVII веков. Поэтическая антология

Шлю поздно я стихи — и жду суда:[119]

Корят меня, что порчу, правя рьяно,

Но, Государь, страшусь самообмана:

К своим строкам пристрастны мы всегда.

Любому дорог плод его труда,

И вот отделываю неустанно.

Гляжу-то в оба, да в глазах туманно,

Иной же крив, а зренье — хоть куда.

Сражаюсь я со словом, полон пыла, —

В том взять пример с Горация посмел,

В ином тягаться с ним мне не под силу.

Из множества боев кто выйдет цел?

Одним одно, другим другое мило:

Разноголосье мнений — наш удел.

Та вера, истова, чиста кристально,

Та воля, что, себя не опороча,

Познала испытанье всех жесточе

В огне, меж молотом и наковальней;

Та преданность, с которой беспечально

Сносить все беды мне хватало мочи,

Грудь полнившая жаром, влагой — очи,

— Вина моя поднесь и изначально —

Что принесли они мне? Лишь прозванье;

И мне клеймом на лоб словцо пустое

Легло — и жизнь клеймом мне омрачило.

Во власть молвы я отдан суетою.

Коль нет душе погибшей состраданья,

Мне лишь прощенье душу б излечило!

В жестоких муках, в боли неустанной,

Ни в чем не находящей облегченья,

Смерть призывать — а смерть все длит мученья,

Смеется свысока над старой раной.

И убеждаться, мучась: разум, данный

От неба нам, во власти помраченья

И нет для сердца воли, нет леченья —

Как тут не счесть, что все — лишь ветр обманный.

Я знаю очи, что всему виною,

И взглядом я ищу их взгляд ответный,

Чтоб оправдать себя их чистым светом.

О сны мои, возвышенны и тщетны!

Кто вас не видит, смейся надо мною.

Но я один вас вижу в мире этом.

Надежду, что напрасно муки множит,

Отбросил я — зачем пустые сны

Вернулись вновь? Зачем, превращены

В ничто, до дна испиты, ум тревожат?

Ужель слепой мальчишка превозможет

Все доводы, что здравы и ясны?

Иль он моей не видит седины?

О жизни срок, растрачен ты, не прожит!

Душа, обман познавшая стократ,

Ужели не опомнится? Ужели

В расчет не примет зноя, мук, утрат?

Так странники, что в бурях уцелели,

Клянут моря — и с берега кричат:

— Эй, корабельщики! Доставьте к цели!

Не греет Солнце, птицам невозможно

Распеться над холодными полями,

И пробужден я шумными дождями,

Нет, не от сна — от дум, что так тревожны.

О мир вещей, изменчивый и ложный,

Кто вверится тебе, пленившись снами?

Уходит время, дни идут за днями,

Как корабли под ветром, ненадежны.

Я помню: все цвело здесь, пели птицы;

И помню: шли дожди, смолкало пенье;

Мой цвет волос успел перемениться.

Сейчас все немо здесь, все скрыто тенью,

Но знаю я: природа обновится,

А мне уже не ведать обновленья.

Когда мой дух, ночной объятый тьмой,

Заметил в вас то пламя неземное,

Что жжет меня, вмиг небо надо мною

Зажглось путеводительной звездой,

И вмиг тиран жестокий и слепой

Оружье бросил, ощутив, что к бою

Готов я, ибо с вашею душою

Отныне слился радостной душой.

И вот я иго бросил, торжествуя,

Тяжелые сорвал оковы с рук,

«Свобода!» — победительно вскричал.

Теперь в огне так радостно горю я,

Теперь любовь ответную познал,

И мне теперь не страшен грозный лук.

О тело, жалкий прах, источник боли,

Мой тяжкий гнет и мрачный мой острог,

Когда ж, скрипя, откроется замок,

Когда я вырвусь из твоей неволи?

Когда душа из горестной юдоли

Взовьется птицей и настанет срок

Со счастьем, что похитил злобный рок,

На небесах не расставаться боле?

Недолговечный, временный сосуд

Моей души — вот что ты значишь, тело,

И только ею на земле ты живо.

Что тебя держит, как в темнице, тут?

Ужель ты свет увидеть не сумело?

Не слышишь к жизни подлинной призыва?

Мгновения, часы и дни считаю,

Что до свидания остались мне;

В цветах, деревьях и речной волне —

Везде разлуки письмена читаю.

В тропинках полевых и птичьей стае,

В стадах, полях, туманной пелене,

В дыханье ветра, солнце и луне —

Во всем живет моя тоска немая.

Печаль тем горше, чем она нежней,

И неизменно предо мной виденье

Той, в чьих руках ключи судьбы моей.

Но слезы, что струятся все сильней,

И в шторм душе несут успокоенье:

Штиль вспоминать без них еще больней.

Отшельник, ты тернистою и трудной

Идешь стезей, которая ведет

Из ночи к дню, где, сбросив смерти гнет,

Жив человек, где свет струится чудный.

Так вырви же из спячки беспробудной

Мой дух, и пусть с тобою он взойдет

На небеса, хотя, слепой, как крот,

О них забыть хотел я безрассудно.

Доселе жизнь моя была пустой,

Унылой, скудной; вся — сплошные пени,

Вся — вожделенья тщетные и страх,

Но наконец мой дух обрел покой.

Оплаканы и преданы забвенью

Дни, что прошел я без пути, впотьмах.

Порой Судьба надежду мне дает,

Что скоро я утешен буду ею,

И я при этой мысли так пьянею,

Что все во мне и пляшет, и поет.

Я слышу музы радостный полет,

Но тут любовь, боясь, что я прозрею,

Придумывает новую затею

И муку вновь, как слепоту, мне шлет.

Вы, горькой обреченные заботе!

Рабы любви, когда вы здесь прочтете

Все тайное, что вверил я стихам, —

Рассказ правдивый о печальной были, —

О, если вы подобно мне любили,

Как много скажет эта книжка вам!

Луга, леса в вечерней тишине,

Ручей, едва журчащий на просторе,

Иль тот, что в разрушительном напоре

Шумит, катясь по горной крутизне;

Граниты скал в лазурной вышине,

Согласные в своем нестройном хоре, —

Пока меня в оковах держит горе,

Отрады вы не принесете мне.

Другим стою перед тобой, природа,

Не радуясь ни краскам небосвода,

Ни весело струящейся воде.

Мне чудится пора совсем иная,

Я слезы лью, о прошлом вспоминая,

И здесь печалюсь так же, как везде.

Заря во взгляде вашем зажжена:

Он проникает в сердце, зренье раня

Увидеть вас и не ослепнуть — дани

Законной вам не уплатить сполна. —

Пусть это справедливая цена,

Она мне недоступна, — как в дурмане

Любя вас, я дошел до низшей грани,

И жизнь, и душу вычерпав до дна.

Я нищ: вам отданы мои богатства,

Мечты, надежды, помыслы, тревоги,

Но этот крест я с радостью влачу.

Поэтому корить вас — святотатство;

Я все отдать вам счастлив, и в итоге

Тем выше долг, чем больше я плачу.

Мучительно за годом год идет,

А дней уже осталось так немного.

Но чем их меньше, тем длинней дорога,

Тем больше в сердце горестных забот.

Мой дар слабеет, и который год

Не знает радость моего порога.

И только опыт, все измерив строго,

Порой обман грозящий узнает.

Гонюсь за счастьем — вот оно! попалось!

Увы! рванулось и опять умчалось.

Я падаю, встаю, пропал и след…

Бегу опять, зову — оно далеко.

Вперяю в даль отчаянное око…

Оно исчезло, и надежды нет.

Неужто в вас влюбиться — тяжкий грех?

Кто чист тогда? И для кого пощада

Возможна? Ведь любое сердце радо

Вам сдаться в плен, — что ж, вы казните всех?

Нет в целом мире сладостней утех,

Чем жить мечтой о вас, а будет надо

Принять за это муку — пытки ада

Душа преодолеет без помех.

И если впрямь заслуживает дыбы,

Кто любит вас безмерно, беззаветно,

Терзайте, не жалея, всех подряд.

Сеньора, вы с меня начать могли бы,

Ведь всем давно понятно и заметно,

Какой огромной страстью я объят.

Уж если я сумел перешагнуть

Через потоки слез — по воле рока

Плывущий вдаль, я этого потока

И этой бездны не страшусь ничуть.

Был час прощанья, и томилась грудь

От тысяч уз, разорванных жестоко,

Когда, за миг до истеченья срока,

Река любви мне преградила путь.

Но мной и эта пройдена граница.

Я шел, подобно тем, кто, прям и тверд,

Идет на плаху, зная: казнь свершится.

Пускай любые образы и лица

Приемлет смерть — страдальцу, что простерт

У ног ее, чего еще страшиться?

Любовь казалась сладкой мне когда-то;

В плену надежд несбыточных и грез,

Не видя притаившихся угроз,

Душа цвела, желаньями объята.

Все фальшь и ложь, чему я верил свято!

Надежды пролились ручьями слез!

К вершинам счастья рок меня вознес,

Но тем скорей и горестней расплата.

Кто высших благ и радостей достиг,

Неисцелимой скорби предается,

Когда судьба ему изменит вмиг;

Но как бы ни был яростен и дик

Ее удар, спокойным остается,

Кто видел мир и ко всему привык.

Меняются и время, и мечты;

Меняются, как время, представленья.

Изменчивы под солнцем все явленья,

И мир всечасно видишь новым ты.

Во всем и всюду новые черты,

Но для надежды нет осуществленья.

От счастья остаются сожаленья,

От горя — только чувство пустоты.

Уйдет зима, уйдут снега и холод,

И мир весной, как прежде, станет молод,

Но есть закон: все обратится в тлен.

Само веселье слез не уничтожит,

И страшно то, что час пробьет, быть может,

Когда не станет в мире перемен.

Амур, на мне истратив весь свой пыл,

Все мерзости испробовав и трюки,

Решил меня отдать Фортуне в руки,

Когда запас мучительств истощил,

А та, стараясь из последних сил

Затмить его в палаческой науке,

Наслала на меня такие муки,

Каких никто вовеки не сносил.

Преподавая горькие уроки

Всем, кто подвластен этим двум тиранам

Я составляю свод моих мытарств

И боль мою переливаю в строки,

Поскольку не нашел иных лекарств,

Чтобы доставить облегченье ранам.

Ты, римлянка, чиста и совершенна,[120]

Что не могла бесчестья перенесть

И над собою учинила месть,

Хотя была невольною измена,

Сумела поступиться жизнью бренной,

Сумела ей надежду предпочесть,

Что добродетель, и любовь, и честь

Пребудут в памяти людской нетленно.

Себе она чужда, ей свет не мил:

Чтоб кровью смыть насилие тирана,

Она вонзает в сердце сталь клинка.

О редкая отвага, редкий пыл:

Смертельную себе наносит рану,

Чтоб обрести бессмертье на века.

Дожди с небес, потоки с гор мутят

Речную глубь. В волнах не стало брода,

В лесах не стало лиственного свода,

Лишь ветры оголтелые свистят.

Сменил весну и лето зимний хлад,

Все унеслось в круговращенье года.

Сама на грани хаоса природа,

И умертвил гармонию разлад.

Лишь время точно свой блюдет порядок.

А мир… а в мире столько неполадок,

Как будто нас отверг всевышний сам.

Все ясное, обычное, простое,

Все спуталось, и рухнули устои.

А жизни нет. Жизнь только снится нам.

Я жил, не зная ни тоски, ни слез,

И думал в сладостном самообмане,

Что больше стоит благо упований,

Чем счастье тех, которым все далось.

И с этой мыслью славно мне жилось,

Я в ней блаженство обретал заране,

Не ведал едких зависти страданий,

Покою своему не знал угроз.

Но неугодно злой Фортуне было,

Чтоб жизнь моя всегда текла ясна,

Она меня и этих благ лишила.

Мне только память о былом дана,

Чтоб смертною тоской меня томила

О счастии несбывшегося сна.

Да сгинет день, в который я рожден!

Пусть не вернется в мир, а коль вернется,

Пусть даже Время в страхе содрогнется,

Пусть на небе потушит Солнце он.

Пусть ночи тьма завесит небосклон,

Чудовищ сонм из ада изрыгнется,

Пусть кровь дождем из туч гремящих льется

И сын отца убьет, поправ закон.

Пусть люди плачут и вопят, не зная,

Крепка ль еще под ними грудь земная,

Не рушится ли мир в бездонной мгле.

Не плачьте, люди, мир не заблудился,

Но в этот день несчастнейший родился

Из всех, кто был несчастен на земле.

Хоть время день за днем, за часом час

Свой суд вершит над славой и над властью,

Кладет конец уму, богатству, счастью,

Оплакивая жертвы всякий раз,

Хоть бег его поспешный многих спас,

Попавших в руки злу и безучастью,

Оно бессильно перед этой страстью —

Моя судьба зависит лишь от вас.

Мгновенья мчатся: день сменился ночью,

Веселый смех растаял в горьком плаче,

Гроза прошла — и вспыхнул небосклон.

Но каменному сердцу, средоточью

Моей надежды, скорби и удачи,

Неведом вечный времени закон.

Недаром я страшился, о сеньора,

Что ваше недоверье — знак дурной:

Вы медлили, ища любви иной,

А я любил, и ждал я приговора.

Надежда, сгинь — мне не сдержать укора:

Другой вам мил, покончено со мной.

Мой дар был тайным, вверен вам одной,

Неверность ваша явной станет скоро.

Жизнь, чувство, душу — вот что вверил я

Вам, госпожа всевластная моя,

А вы, мне посулив любовь вначале,

Сменили обещанья на отказ.

Как жить, не знаю, но наступит час —

И обо мне вы вспомните в печали.

Сражений гром, кровавая вражда,

Пожары, дым, ползущий по просторам,

Смертельный свист ядра, перед которым

Не устоит и гордая гряда, —

Мне никакая не страшна беда,

Я все опасности считаю вздором.

Благословенный вашим чудным взором

Я стал неуязвимым навсегда.

В горнило схватки бросившись с размаха,

Я гибну от железа и огня,

Но, словно Феникс, восстаю из праха.

В любом бою спокойствие храня,

Я лишь перед тобой дрожу от страха,

Амур, жестоко ранящий меня.

Отважны будьте, вы, что влюблены!

Решимость льстит Фортуне сумасбродной;

А малодушье — склеп, где ум свободный

И счастье навсегда погребены.

Смельчак достиг небесной вышины,

Обласканный звездою путеводной;

Трус, расточивший жизнь в мечте бесплодной,

Разбитыми свои увидел сны.

Будь каждый сам судьбы своей радетель;

К победе нужно прорубать дороги;

Без храбрости удача терпит крах.

Быть дерзким — не порок, а добродетель;

Позор тому, кто, встретив вас, в итоге

Оставит вас, не пересилив страх.

Влекомы ветром, сквозь морские дали

Несите, волны, боль мою туда,

Где скрылась та, что, скрывшись без следа,

Не может утолить моей печали.

Скажите ей, что дни пустыми стали,

Но все полней, скажите ей, беда,

Скажите: горе будет жить всегда,

Но я, скажите, выживу едва ли.

Скажите ей: смертелен мой недуг,

Скажите: радость скрылась без возврата,

Скажите: вы — причина этих мук.

Скажите ей, сколь велика утрата,

Но, ей скажите, все утратив вдруг,

Любовь, скажите ей, храню я свято.

Чего ищу? Чего желаю страстно?

Любовью иль пустой мечтой томим?

Что я утратил? Кем я был любим?

Кто враг мой? С кем сражаюсь ежечасно?

Желанье, расточенное напрасно,

Ушло. И радость вслед ушла за ним…

В любви узрел я мир, что был незрим,

С тех пор я слеп: мне темен полдень ясный.

Но вновь мне, то ль во сне, то ль наяву,

Упрямое дарит воображенье

Лик красоты неведомой, иной…

И пусть она — химера, тень, виденье, —

Из-за нее в мученьях я живу,

И смерть лишь разлучит ее со мной.

Прекрасный Тежо,[121] сколь же разнородный

Мы оба в жизни обретали вид:

Мы вместе исцелялись от обид,

Тоской обуревались безысходной.

Твое лицо менял избыток водный,

Высокий берег временем размыт.

И я меняюсь: жизнь меня стремит

Тропою то утешной, то невзгодной.

О, мы вкусили злобы и тщеты.

Вкусим ли счастья? Кто залечит рану,

Несходства сгладит нашего черты?

Теперь весна везде, куда ни гляну:

Опять таким, как прежде, станешь ты,

Но я таким, как был, уже не стану.

Решив, что страсть моя — в преддверье краха,

Томлюсь, не зная, что мне предпочесть:

Покинуть вас? Терпеть обман и лесть?

Нет, лучше узел разрубить с размаха!

Но вновь тревожусь: вдруг любовь из праха

Восстанет, надо мной свершая месть?

Всегда для чувства в сердце место есть,

И, значит, вечно повод есть для страха.

Брожу вслепую, покорясь судьбе —

Ведь все равно в любви, в надежде, в смерти,

Куда ни ступишь, всюду западня.

Понятен лучше вам, чем сам себе,

Я в ваши руки жизнь отдам, поверьте,

Но прежде научите жить меня.

Смерть, злобствуя, среди людей блуждала.

Увы, подобны зрячие слепцу!

Старик, столкнувшись с ней лицом к лицу,

Не видел хищного ее оскала.

А юноше, тому и дела мало

До будущего: невдомек глупцу,

Что неизбежно жизнь придет к концу…

И всех их Смерть перстом пересчитала.

А после выстрелила наугад,

Глаза зажмурив. «До чего нелепы

Твои злодейства!» — вслед я крикнул ей.

«Таков закон, — взглянув на миг назад,

Ответила она, — раз люди слепы,

Вслепую поражаю я людей».

Чур, чур меня! Смотрю вокруг с опаской:

Невежество, Умом назвавшись, вмиг

Болтливый распустило свой язык —

И люди сбиты с толку вздорной сказкой;

Распутство, спрятавшееся под маской,

Мир принимать за Нравственность привык;

Слывет Радушьем Злоба, черный лик

Слегка подкрасившая белой краской.

С троянцами, поверившими в ложь,

Расправились наперсники Паллады:[122]

Наивность не доводит до добра.

Жизнь — как театр, в ней правды ни на грош!

Пусть простаки обманываться рады,

Но мне давно ясна ее игра.

Есть множество нехоженных дорог,

Чтобы достичь желанного порога;

И есть одна, известная дорога,

Протоптанная тысячами ног.

Пойти по ней? Но горестный урок

Людских невзгод предупреждает строго:

Неторных троп опаснее намного

Путь, что на вид удобен и широк.

Я полон страха — каждую минуту

Подстерегает странника беда.

Быть может, не искать пути к приюту?

Земной стезей не выйдешь никуда:

Мир смутен и рождает в сердце смуту.

Лишь в небе — путеводная звезда.