ГЕРМАНИЯ

Георг Рудольф Векерлин

К Германии[226]

Проснись, Германия! Разбей свои оковы

И мужество былое в сердце воскреси!

От страшной кабалы сама себя спаси,

Перебори свой страх! Услышь свободы зовы!

Тиранов побороть твои сыны готовы!

Не снисхождения у недругов проси,

А подлой кровью их пожары загаси,

И справедливости восстанови основы!

На бога положись и слушай тех князей,

Которых он послал для высочайшей цели:

Отмстить виновникам погибели твоей,

Заступникам твоим помочь в их правом деле!

Не медли! Поднимись! Зловещий мрак развей,

Чтоб разум и добро безумье одолели!

Сон[227]

Увидел я во сне подобье божества:

На троне, в золоте, средь мраморного зала…

Толпа полулюдей, протиснувшись едва,

Молилась на него, тряслась и трепетала.

Меж тем фальшивый бог, исполнен торжества,

Казнил, и миловал, и, словно с пьедестала

Взирая на толпу, произносил слова,

Провозглашая в них высокие начала.

А небо зрело все… И в сумраке ночном

Сгущались облака, шло звезд перемещенье.

Лжебог торжествовал, но крепло возмущенье,

Лжебог подмял весь мир, и тут ударил гром.

Господь осуществил суровое отмщенье,

Власть, роскошь превратив в зловонный грязи ком.

Мартин Опиц

Образец сонета[228]

Вы, небеса, ты, луг, ты, ветерок крылатый,

Вы, травы и холмы, ты, дивное вино,

Ты, чистый ручеек, в котором видишь дно,

Вы, нивы тучные, ты, хвойный лес мохнатый,

Ты, буйный сад, цветами пышными богатый,

Ты, знойный край пустынь, где все обожжено,

Ты, древняя скала, где было мне дано

Созвучие вплести в мой стих витиеватый, —

Поскольку я томим любовною истомой

К прелестной Флавии, досель мне незнакомой,

И только к ней стремлюсь в полночной тишине,

Молю вас, небеса, луг, ветер, нивы, всходы,

Вино, ручей, трава, сады, леса и воды,

Всех, всех молю вас: ей поведать обо мне!

Средь множества скорбей

Средь множества скорбей, средь подлости и горя,

Когда разбой и мрак вершат свои дела,

Когда цветет обман, а правда умерла,

Когда в почете зло, а доброта — в позоре,

Когда весь мир под стать Содому и Гоморре, —

Как смею я, глупец, не замечая зла,

Не видя, что вокруг лишь пепел, кровь и мгла,

Петь песни о любви, о благосклонном взоре,

Изяществе манер, пленительности уст?!

Сколь холоден мой стих! Сколь низок он и пуст,

Для изможденных душ — ненужная обуза!

Так о другом пиши! Пора! А если — нет,

Ты жалкий рифмоплет. Ты больше не поэт.

И пусть тебя тогда навек отвергнет муза!

Пауль Флеминг

Над гробом[229]

Ярость ливней грозовых,

Торопливые зарницы,

Легкий пар в луче денницы,

Полыханье шутих,

Вихрь, что прянул и затих,

Звон стрелы, что к цели мчится,

Хладный лед в тепле гробницы,

Эхо средь вершин седых —

Если все так мимолетно,

И бесплодно, и бесплотно,

Что ж тогда земной наш век,

Столь же краткий, столь же тленный?

Все — ничто, и всей вселенной

Символ — ты, о человек!

Во здравие любезной[230]

Что во сне, что наяву,

Что витает грезой краткой,

Что мне страшно, что мне сладко,

Что гоню и что зову,

Что творю и чем слыву,

Что мне весело, что гадко,

Мысль, сомнение, догадка,

Всё как есть, всё, чем живу,

Чем я занят, чем не занят,

Что со мною есть и станет,

Страх, блаженство, забытье,

Каждое мое занятье,

Каждый вздох мой, без изъятья,

Всё — во здравие твое!

Обращение к самому себе[231]

Куда стремишься ты, достойнейшим вослед,

По странам колеся, переплывая море,

Взбираясь на гору, с дождем и стужей споря,

Покоем жертвуя для суеты сует?

Зачем приемлешь зло, которым полон свет,

В неправде — правду зришь, несчастье — в сущем вздоре,

Богатство — в мишуре, всем чужд, с собой в раздоре,

У славы не в чести, любовью не согрет?

Зачем, от мудрости отрекшись, тешишь беса,

Печалишь Гигию и гневаешь Зевеса?

В чем цель твоя? Ответь, не опуская глаз!

Ты сам себе претишь. Тоска по чуждой доле

Всю жизнь твою вверх дном перевернет, тем боле

Что твой же ум тебе, как видно, не указ.

К ночи, которая была проведена без сна близ возлюбленной[232]

Куда же ты спешишь, спасительная мгла?

Я думал, минуло лишь полчаса, и любо

Мне было целовать алеющие губы,

Что краску пьют с моих и жгут их добела.

Но вижу: ты от нас уже почти ушла.

Вернись, повремени еще! Ну почему бы

Тебе не погодить? Не разрушай так грубо

Приюта, что любовь над нами возвела.

Твой сын, безгласный сон, обходит темный дом

И сеет россыпи блаженных грез кругом —

Усни, себя и нас напрасно не тревожа!

И так уже вот-вот осветится восток,

Пробрезжит тусклый луч сквозь черный твой платок,

И чуть покинешь нас — мы разлучимся тоже.

Когда она меня отвергла[233]

Уж если весь товар шлет за море купец

На корабле одном, уж если безрассудно

Он сразу всем рискнет, предугадать нетрудно:

В подобной дерзости раскается глупец.

Вот так же точно я сгубил себя вконец:

Добро мое на дне, разбито в щепки судно,

Отчаянье и страх — вот весь барыш мой скудный,

Убыток мой — любовь и свадебный венец.

О я злосчастнейший! В груди теснятся вздохи,

И кругом голова, и сердце как в огне.

Я разорен дотла. За что схватиться мне?

На что теперь нужны оставшиеся крохи?

Богатство кануло, и сознаю, скорбя,

Что, потеряв ее, я потерял себя.

К самому себе[234]

Будь тверд без черствости, приветлив без жеманства,

Встань выше зависти, довольствуйся собой!

От счастья не беги и не считай бедой

Коварство времени и сумрачность пространства.

Ни радость, ни печаль не знают постоянства:

Чередованье их предрешено судьбой.

Не сожалей о том, что сделано тобой,

А исполняй свой долг, чураясь окаянства.

Что славить? Что хулить? И счастье и несчастье

Лежат в тебе самом!.. Свои поступки взвесь!

Стремясь вперед, взгляни, куда ты шел поднесь.

Тому лишь, кто, презрев губительную спесь,

У самого себя находится во власти,

Подвластна будет жизнь, мир покорится весь!

Великому городу Москве, в день расставания[235]

Краса своей земли, Голштинии родня,

Ты дружбой истинной, в порыве богоравном,

Заказанный иным властителям державным,

Нам открываешь путь в страну истоков дня.

Свою любовь к тебе, что пламенней огня,

Мы на восток несем, горды согласьем славным,

А воротясь домой, поведаем о главном:

Союз наш заключен! Он прочен, как броня!

Так пусть во все века сияет над тобою

Войной не тронутое небо голубое,

Пусть никогда твой край не ведает невзгод!

Прими пока сонет в залог того, что снова,

На родину придя, найду достойней слово,

Чтоб услыхал мой Рейн напевы волжских вод.

К Германии

Отчизна, справедлив твой горестный упрек:

Я молодость свою провел грешно и праздно,

Не исполнял твоих велений безотказно

И, вечно странствуя, был от тебя далек.

Мать-родина! Прости! Жар любопытства влек

Меня из края в край. Я не избег соблазна

И покидал тебя ни с чем несообразно,

Но ничего с собой поделать я не мог.

Я лодка малая, привязанная к судну.

Хочу иль не хочу, а следую за ним.

И все же навсегда я остаюсь твоим.

Могу ли я тебя отвергнуть безрассудно?

И в поисках пути, в далекой стороне,

Я смутно сознаю: я дома — ты во мне…

На слияние Волги и Камы, в двадцати верстах от Самары[236]

Приблизьтесь к нам скорей! Причин для страха нет!

О нимфы пермские, о гордые княгини,

Пустынных сих брегов угрюмые богини.

Здесь тень да тишина. И солнца робок свет.

Вступите на корабль, дабы принять привет

От нас, кто на устах у всей России ныне,

Голштинии сыны, мы здесь — не на чужбине:

Незыблем наш союз и до скончанья лет!

О Кама, бурных вод своих не пожалей!

Ковшами черпай их и в Волгу перелей,

Чтоб нас песчаные не задержали мели.

И Волга, обновясь, свой да ускорит бег,

Призвавши благодать на тот и этот брег,

Чтоб глад, и мор, и смерть их ввек терзать не смели.

На смерть господина Мартина Опица[237]

Так в Элизийские ушел и ты поля,

Ты, кто был наших дней Гомером и Пиндаром,

Кто, наделенный их необычайным даром,

Жил, с ними славу и бессмертие деля.

О герцог наших струн! Немецкая земля,

Привыкшая к скорбям, объятая пожаром,

Сотрясена досель невиданным ударом

И стонет, небеса о милости моля.

Вотще!.. Все сметено, все сломлено и смято.

Мертва Германия, прекрасная когда-то.

Мать умерла, теперь во гроб ложится сын.

Пал мститель, пал певец, пал праведник и воин!..

А вам-то что скорбеть? Из вас-то ни один

Подобного певца сегодня недостоин.

Эпитафия
господина Пауля Флеминга, д-ра мед., кою он сочинил сам в Гамбурге марта 28 дня лета 1640 на смертном одре, за три дня до своей блаженной кончины

Я процветал в трудах, в искусствах и в бою,

Избранник счастия, горд именитым родом,

Ничем не обделен — ни славой, ни доходом,

Я знал, что звонче всех в Германии пою.

Влекомый к странствиям, блуждал в чужом краю.

Беспечен, молод был, любим своим народом…

Пусть рухнет целый мир под нашим небосводом,

Судьба оставит песнь немецкую мою!

Прощайте вы, господь, отец, подруга, братья!

Спокойной ночи! Я готов в могилу лечь.

Коль смертный час настал, то смерти не перечь.

Она меня зовет, себя готов отдать я.

Не плачьте ж надо мной на предстоящей тризне.

Все умерло во мне… Все… Кроме искры жизни.

Андреас Грифиус

ИЗ ПЕРВОЙ КНИГИ СОНЕТОВ
Все бренно[238]

Куда ни кинешь взор — все, все на свете бренно.

Ты нынче ставишь дом? Мне жаль твоих трудов.

Поля раскинутся на месте городов,

Где будут пастухи пасти стада смиренно.

Ах, самый пышный цвет завянет непременно.

Шум жизни сменится молчанием гробов.

И мрамор и металл сметет поток годов.

Счастливых ждет беда… Все так обыкновенно!

Пройдут, что сон пустой, победа, торжество:

Ведь слабый человек не может ничего

Слепой игре времен сам противопоставить.

Мир — это пыль и прах, мир — пепел на ветру.

Все бренно на земле. Я знаю, что умру.

Но как же к вечности примкнуть себя заставить?!

Свадьба зимой[239]

В долинах и в горах еще белым-бело.

Теченья быстрых рек еще зажаты льдами.

Измучена земля стальными холодами.

Деревья замерли, и ветки их свело.

Еще седой буран разнузданно и зло

Бесчинствует, кружась над нашими садами,

И все ж огонь любви, сейчас зажженный вами,

Смог чудо совершить, что солнце не смогло!

Так розы расцвели, наперекор метели,

Воскресшею листвой леса зашелестели,

Воспрянули ручьи, отбросив тяжесть льдов…

О, больше чем хвала счастливым новобрачным!

Цветы для них цветут под зимним небом мрачным!..

Каких же осенью им сладких ждать плодов?!

Слезы отечества, год 1636[240]

Мы все еще в беде, нам горше, чем доселе.

Бесчинства пришлых орд, взъяренная картечь,

Ревущая труба, от крови жирный меч

Похитили наш труд, вконец нас одолели.

В руинах города, соборы опустели.

В горящих деревнях звучит чужая речь.

Как пересилить зло? Как женщин оберечь?

Огонь, чума и смерть… И сердце стынет в теле.

О, скорбный край, где кровь потоками течет!

Мы восемнадцать лет ведем сей страшный счет.

Забиты трупами отравленные реки.

Но что позор и смерть, что голод и беда,

Пожары, грабежи и недород, когда

Сокровища души разграблены навеки?!

К накрашенной

Ну, что в вас истинного, детище обмана:

Вставные челюсти или беззубый рот?!

О ваших локонах златых парик ваш врет,

А о румянце щек — дешевые румяна.

Набор густых белил — надежная охрана.

Но если невзначай их кто-нибудь сотрет,

Тотчас откроется — скажу вам наперед —

Густая сеть морщин!.. А это — в сердце рана!

Наружностью всегда приученная лгать,

Вы лживы и внутри, так надо полагать,

Фальшивая душой, притворщица и льстица!

О сердцем лживая! О лживая умом!

С великим ужасом я думаю о том,

Кто вашей красотой фальшивою прельстится!

Невинно страдающему

Огонь и колесо, смола, щипцы и дыба,

Веревка, петля, крюк, топор и эшафот,

В кипящем олове обуглившийся рот, —

С тем, что ты выдержал, сравниться не могли бы.

И все ж под тяжестью неимоверной глыбы

Твой гордый дух достиг сияющих высот.

О, сбудется! Молва тебя превознесет,

И лавровый венец смягчит твои ушибы!

За дело правое свою ты пролил кровь,

И, павши, ты воспрял, умерши, ожил вновь.

Ни в чем твоя душа святая не повинна!

Но разве наш господь не так же шел на казнь?

Свершив великое, преодолеть боязнь

Перед распятием — вот долг христианина!

К звездам

Светила, что меня манят из горней дали,

Лампады, что ночной пронзают небосклон,

Играя как брильянт, сияют испокон,

Цветы, что на лугах небесных расцветали,

Дозорные, Творец, задумав мир в начале,

Премудрый, вас назвал точнейшим из имен,

Вас Он один считал, вас знает только Он

(Мы, смертные слепцы, о чем мы возмечтали!).

Предтечи радости, о сколько же ночей

Разглядывая вас, я не смыкал очей?

Герольды времени, когда же я, с мольбою

Взирающий на вас без устали с земли,

Вас, что огонь любви в душе моей зажгли,

Избавлен от забот, увижу под собою?

Картина нашей жизни

Играет человек, покуда он живет

В театре мировом, конца не зная драме.

Тот — вверх, а этот — вниз, тот хвалится дворцами,

Другой — чулану рад, тот — правит, тот — прядет.

Что было — то прошло, в чем нынче счастья взлет,

Назавтра рушится. И зелень рядом с нами

Пожухла и мертва. Мы только гости сами,

И с нити шелковой сорвется меч вот-вот.

Похожи плотью мы, несходны местом в мире,

Тот — в жалком рубище, зато другой — в порфире,

Но смерть сравняет всех, сорвав любой наряд.

Играйте же в игру у роковой границы,

Но помните, когда пир жизни завершится,

Мощь, мудрость, честь, добро открыто заблестят.

К себе самому[241]

Меня бросает в дрожь, мне страшно поневоле

Себя увидеть вдруг — уста, провалы глаз,

Бессонницы следы, одышки тяжкий глас

И веки, что почти не шевелятся боле.

От жажды почернев, язык, слова мусоля,

Лепечет невесть что. Душа в который раз

Спасителя зовет, плоть смрадна в смертный час.

Уходят доктора, и вновь терзают боли.

Себе кажусь узлом из кожи, мышц, костей.

Лежать — мучительно, сидеть — еще трудней,

И ноги не идут, забыв о прежней силе.

Где слава, юность, пыл, искусства, что мы чтим?

Когда настанет срок, всё обратится в дым,

Смерть настигает нас и всё, что мы любили.

К миру

Игрушка всех ветров, корабль упрямый мой,

Мяч в яростных волнах, один в морском просторе

Стремительной стрелой несется, с бурей споря,

Чтоб в гавани пристать для сердца дорогой.

Когда внезапно мгла скрывала свет дневной,

От вспышек молнии пылал мой парус в море,

Как часто норд и зюйд я путал, шторму вторя,

Что стало с мачтами, бушпритом и кормой!

Пора, усталый дух! Сойти настало время.

Чего боишься ты? Теперь страданий бремя,

И боль свою, и страх ты сбросишь наконец.

Прощай, проклятый мир безжалостной стихии!

Я вас приветствую, о, берега родные,

Покоя вечного сияющий дворец!

ИЗ ВТОРОЙ КНИГИ СОНЕТОВ
Вечер[242]

Короткий день угас. Ночь развернула стяг,

И звезды вспыхнули. Плетутся вереницы

Работников с полей; притихли звери, птицы.

Печаль царит кругом. О, время, скор твой шаг!

К причалу мой челнок подходит кое-как.

Точь-в-точь как свет померк, так год-другой промчится,

И ждет меня, тебя и все вокруг граница.

Жизнь здешняя — бега, где вскачь несется всяк.

Дай, боже, в скачке мне не принимать участья!

Дай устоять в беде, в богатстве, в страхе, в счастье!

Пусть твой пребудет свет всегда в моей судьбе!

Когда же плоть уснет, дух выпусти на волю,

И поздним вечером, из сумрачной юдоли,

В последний миг земной возьми меня к себе!

Одиночество

Я в одиночестве безмолвном пребываю.

Среди болот брожу, блуждаю средь лесов.

То слышу пенье птах, то внемлю крику сов,

Вершины голых скал вдали обозреваю,

Вельмож не признаю, о черни забываю,

Стараюсь разгадать прощальный бой часов,

Понять несбыточность надежд, мечтаний, снов,

Но их осуществить судьбу не призываю.

Холодный, темный лес, пещера, череп, кость —

Все говорит о том, что я на свете гость,

Что не избегну я ни немощи, ни тлена.

Заброшенный пустырь, замшелая стена,

Признаюсь, любы мне… Что ж, плоть обречена.

Но все равно душа бессмертна и нетленна!..

Заблудшие

Вы бродите впотьмах, во власти заблужденья.

Неверен каждый шаг, цель также неверна.

Во всем бессмыслица, а смысла — ни зерна.

Несбыточны мечты, нелепы убежденья.

И отрицания смешны и утвержденья,

И даль, что светлою вам кажется, — черна.

И кровь, и пот, и труд, вина и не вина —

Все ни к чему для тех, кто слеп со дня рожденья.

Вы заблуждаетесь во сне и наяву,

Отчаявшись иль вдруг предавшись торжеству,

Как друга за врага, приняв врага за друга,

Скорбя и радуясь, в ночной и в ранний час…

Ужели только смерть прозреть заставит вас

И силой вытащит из дьявольского круга?!

Сонет надежды

В дни ранней юности, в дни первого цветенья

Я встретиться с чумой успел лицом к лицу.

Едва начавши жить, я быстро шел к концу,

Исполнен ужаса, отчаянья, смятенья.

Болезни, бедствия, безмерность угнетенья

Порой не выдержать и стойкому бойцу,

А я бессилием был равен мертвецу…

Мне ль было превозмочь судьбы хитросплетенья?

Не видя выхода, я только смерти ждал…

И тут… бог спас меня. Господь мне сострадал!

С тех пор, обретши жизнь, усвоил я науку:

На грани гибели, в проигранной борьбе —

Невидимо господь печется о тебе

И в нужный миг подаст спасительную руку.

ИЗ ПОСМЕРТНО ИЗДАННЫХ СТИХОВ
На завершение года 1648[243]

Уйди, злосчастный год — исчадье худших лет!

Страдания мои возьми с собой в дорогу!

Возьми болезнь мою, сверхлютую тревогу.

Сгинь наконец! Уйди за мертвыми вослед!

Как быстро тают дни… Ужель спасенья нет?

К неумолимому приблизившись итогу,

В зените дней моих, я обращаюсь к богу:

Повремени гасить моей лампады свет!

О, сколь тяжек был избыток

Мук, смертей, терзаний, пыток!

Дай, всевышний, хоть ненадолго дух перевести,

Чтоб в оставшиеся годы

Не пытали нас невзгоды.

Хоть немного радости дай сердцу обрести!

На завершение года 1650

Остались позади пожары, голод, мор.

Вложивши в ножны меч, свой путь закончив ратный,

Вкушает родина мир трижды благодатный.

И вместо хриплых труб мы слышим стройный хор.

Теперь нам щеки жжет любовь, а не позор…

Спадает с сердца гнет беды невероятный…

Все вынесло оно: разгул войны развратный,

И бешенство огня, и смертный приговор.

Боже, все мы испытали, все, что ты послал, снесли!

Кто знавал такие муки с сотворения земли,

Как народ наш обнищавший?

Мы мертвы, но мир способен снова к жизни нас вернуть.

Дай нам силу встать из праха, воздух мира дай вдохнуть,

Ты, спасенье обещавший!

К Евгении[244]

Я в одиночестве. Я страшно одинок.

Порой мне кажется, что бедствую в пустыне,

Которой края нет, как и моей кручине.

И одиночеством меня пытает рок.

А между тем настал давно желанный срок:

Народы дождались великой благостыни,

Окончилась война, и все ликует ныне.

Но без твоей любви мне даже мир не впрок.

Потерян, удручен, печален, как могила,

Отторгнут от тебя, той, без которой мне

Все тошно и ничто на всей земле не мило!

И проклинать судьбу, и злобствовать я вправе!

Но одинок ли я? Ты здесь — в мечте, во сне.

И пропадает боль… Так что ж ты значишь въяве?!

ИЗ «ВОСКРЕСНЫХ И ПРАЗДНИЧНЫХ СОНЕТОВ»
Последний сонет[245]

Познал огонь и меч, прошел сквозь страх и муку,

В отчаянье стенал над сотнями могил.

Утратил всех родных. Друзей похоронил.

Мне каждый час сулил с любимыми разлуку.

Я до конца постиг страдания науку:

Оболган, оскорблен и оклеветан был.

Так жгучий гнев мои стихи воспламенил.

Мне режущая боль перо вложила в руку!

— Что ж, лайте! — я кричу обидчикам моим. —

Над пламенем свечей всегда витает дым,

И роза злобными окружена шипами,

И дуб был семенем, придавленным землей…

Однажды умерев, вы станете золой.

Но вас переживет все попранное вами!

Христиан Гофман фон Гофмансвальдау

На крушение храма Святой Елизаветы[246]

Колонны треснули, господень рухнул дом.

Распались кирпичи, не выдержали балки.

Известка, щебень, прах… И в этот мусор жалкий

Лег ангел каменный с отколотым крылом.

Разбиты витражи. В зияющий пролом

Влетают стаями с надсадным воплем галки.

Умолк органный гул. Собор подобен свалке.

Остатки гордых стен обречены на слом.

И говорит господь: «Запомни, человек!

Ты бога осквернил и кары не избег.

О, если б знать ты мог, сколь злость твоя мерзка мне!

Терпенью моему ты сам кладешь предел:

Ты изменил добру, душой окаменел.

Так пусть тебя теперь немые учат камни!»

Исповедь гусиного пера

В сей мир принесено я существом простым,

Но предо мной дрожат державные короны,

Трясутся скипетры и могут рухнуть троны,

Коль я вдруг окажусь неблагосклонным к ним.

Стихом своих певцов возвышен Древний Рим:

Великой доблести начертаны законы,

Увиты лаврами героев легионы,

А власть иных царей развеяна, как дым!

Звучал Вергилия божественного стих,

Священный Август льнул к его бессмертной музе…

Теперь, Германия, ты превосходишь их:

Твой мужественный дух с искусствами в союзе!

Так не затем меня возносят над толпой,

Чтоб шляпу украшать бездарности тупой!

Катарина Регина фон Грейфенберг

О преследуемой и все же неодолимой добродетели[247]

Нет большей радости, чем непреклонной быть

И, словно Геркулес, беде сопротивляться,

Перед могуществом во прахе не валяться,

Мужать в несчастии и тем его избыть,

В борении с огнем и громом лавр добыть!..

В страданиях — сердцам и душам закаляться!..

Тому, что говорю, не нужно удивляться:

Лишь тот, кто смерть познал, способен жизнь любить!

Сломив напор врагов, достиг победы Кир,

И Цезарь скипетр свой добыл в суровом споре,

Филиппа гордый сын завоевал весь мир

Ценой тяжелых войн на суше и на море.

Так что они для нас, опасности и беды,

Как не зарок небес, как не залог победы?

Загрузка...