Запах гари

3

Полночь. Тьма окутала притихший город и присмиревшую, основательно вырубленную на подступах к новостройкам тайгу. Неясные звуки доносились со стороны спящих районов, подслеповато глядевших в ночь редкими освещёнными окнами, ухала в кронах ближайших к городу деревьев сова. Котиль с Васильевым шли по пустынной дороге, которая вела мимо гаражного кооператива к буровой. Встречный ветерок доносил до них вонь с отстойников, которая усиливалась по мере приближения. Тучи то набегали на урезанный ломоть луны, то плыли прочь, гонимые недовольным ночным ветром. Из тьмы звонко залаяла собака, отрабатывая свой хлеб, охраняя гаражи. Васильев, вздрогнув от неожиданности, стал уговаривать её хриплым голосом. Пошумев для верности ещё некоторое время, собака угомонилась.

— Хватит, хоть? — спросил Васильев, дотрагиваясь рукой до сумки, висевшей на плече Котиля.

— Хватит, — ответил тот. — Петрович сказал, что штуки три — четыре должно хватить, а мы десять тащим. Будет им кордебалет.

— Не прорвёт?

— Не-а. Строительная пена, быстро застывает, потом только вырубать — вырезать надо. Всё это назад им польется. По-другому они не понимают. Только так. Скоты — они только скотский язык понимают. Человеческий для них — китайская грамота.

Не меньше получаса брели они то по пустырю, то по зарослям можжевельника с возвышавшимися над ним елями, пока труба с выгоравшим круглые сутки попутным газом не оказалась рядом. Приглядываясь, нет ли кого, они разглядели эстакаду трубопроводов в теплоизоляции. Пригибаясь, они пробрались под эстакадой и пошли вдоль отстойников. Здесь воняло так, что их чуть не стошнило. Впереди, под неверным светом луны, заросшая по берегам густым кустарником, матово блеснула гладь реки. Даже сейчас, в ночной полутьме, на воде были видны радужные разводы. Неподалеку по земле тянулась сточная труба, подходившая к реке. Еще раз оглянувшись и прислушавшись, по гранитным валунам они подобрались к краю трубы. Котиль расстегнул сумку и достал баллон. Немного повозившись с колпачком, он нажал на кнопку, и темная масса с шипением стала извергаться на стенку трубы.

— Ну-ка, стоять! — рявкнул вдруг кто-то у них за спиной, и две фигуры быстро приблизились к ним.

— Это что такое? Руки подняли, чтоб я видел!

У одного из них было ружье. Другой включил фонарь и направил луч в лицо Котилю, который сощурился от резкого света.

— Спокойно, мужики, мы ничего такого не делаем.

— Я и вижу! А это что? Не делают они!

— Послушайте, вы все по уши в проблемах. Все, конец вашей лавочке!

— Это мы еще посмотрим, кому конец. Звони начальнику охраны.

— Я тебе говорю — никому не звони, иначе будешь соучастником!

— Не двигайся, я сказал!

Он вскинул ружье, молния прорезала тьму, сухой треск ударил по ушам.

— Мы нянчиться с вами не будем. Кишки выпустим — и в воду!

— В склад их до утра, — сказал второй, доставая телефон. — Там ворота железные, стены бетонные. Никуда не улетят, соколики!

— Вы не имеете права!

— Хочешь жить — пошли молча. А то мы тебе быстро объясним, кто имеет право, а кто нет.

— Вы совершаете преступление!

— И телефоны свои сюда, быстро!

Шрам на щеке Бардаганова побагровел, налился кровью. Все знали, что это отражение бури, которая пылала у него внутри, хотя внешне он выглядел спокойным. Все знали, что надолго спокойным он не останется.

Он хлопнул дверцей автомобиля и некоторое время стоял неподвижно, разглядывая мерно качавшийся насос, словно впервые его видел. Он был в футболке и джинсах, что на работу одевал редко. Футболка, обтянувшая его могучую фигуру, была плохо выглажена.

— Хотел хоть сегодня выспаться. Не дали.

Он неспешно двинулся в сторону склада. За ним семенили охранники в камуфляжной форме — короткий, приземистый, с двустволкой, и высокий, худощавый, с резиновой дубинкой на поясе. Бардаганов шёл, не разбирая дороги, шлепая кроссовками по грязи. Он спокойно ждал, пока, позвякивая ключами, отпирали дверь склада, лишь шрам на щеке багровел всё больше. Войдя, он остановился и всмотрелся в темноту, затем прищурился от вспыхнувшего света.

— Это называется киднепинг, — громко сказал Котиль, который сидел, сгорбившись, на деревянном ящике.

— Чего? — удивлённо протянул Бардаганов.

— Киднепинг, похищение людей. Тянет лет на пятнадцать как минимум.

— Нет, — возразил Бардаганов. — Это называется кража с проникновением, нападение на охрану, угроза жизни людей. Или нет, ещё лучше: проникновение с целью террористического акта. Естественно, охрана защищалась. Двое озверевших придурков, обкурившихся или обпившихся чего-то. Что же с ними делать? Только так.

Неожиданно быстро он схватил один из деревянных брусков, которые стояли у контейнера с тронутыми ржавчиной запчастями. На ходу замахнувшись, он подскочил к Котилю и ударил. Тот едва успел прикрыть голову и вскрикнул от боли. Бардаганов с маху ударил ещё, затем тычком попал в живот, после чего угодил по голове. Котиль съехал с ящика и упал на колени, съёжившись в защите. Васильев, который тоже сидел на контейнере, поднялся, что-то растерянно бормоча. Охранники схватили его за руки, долговязый принялся лупить дубинкой куда попало. Васильев заорал, заматерился, после чего стал уговаривать. Бардаганов, отбросив звонко грохнувший о бетонный пол брусок, стал бить кулаками. Котиль свалился на бок, скрутившись калачиком. Бардаганов с остервенением бил ногами, зашел со спины и бил по почкам; шрам его горел.

— Вот как решили, — прохрипел он, переводя дыхание, — все остановить, чтоб с голоду тут подохли! У меня четыреста человек работает! Что они есть будут? Что весь город жрать будет, если мы остановимся? Из-за таких, как вы!

Отдышавшись, он с отвращением сплюнул под ноги.

— Ты знаешь, сколько я задниц лизал, чтобы все это наладить? Сколько денег платил? Нет, я отважу вас отсюда! Любой ценой! Любой.

Быстро, словно сработал некий переключатель, он снова подскочил к Котилю, схватил его руку и, зарычав, ударил ею о колено. Раздался громкий хруст, словно сломали сухую ветку; Котиль заорал, катаясь по полу.

— Ну-ка, где… — Бардаганов протянул растопыренную пятерню к охранникам и взял бутылку водки. Отвернув колпачок и швырнув его на пол, цепкими пальцами он схватил Котиля за челюсти и влил порцию ему в рот.

— Алкашня всякая лазит ночами по объекту! Житья от вас нет… Но этого мало, ребятки, мало. Запомните на всю жизнь. Чего стоите? — обернулся Бардаганов к ещё двоим охранникам, которые переминались у двери. — Присоединяйтесь, научитесь жизни!

Те неуверенно подошли ближе. Тот, который моложе, судя по лицу, был покладистым. Послушным. Так надо, говорили его глаза. Надо подчиняться, набираться ума, иначе никак. Иначе окажешься на месте этих двоих. Станешь изгоем, который покушается на общественное, на святое. На основы. На фундамент жизни клана. А как без фундамента?

Старший и сам выражал готовность. Он уже кое-что повидал в жизни и знал, что своя рубашка ближе к телу. Гораздо ближе. А бунтовать — выдумки, бред витающих в облаках романтиков. Не наша затея. Нет, не наша.

Они потащили изгоев к реке. Васильеву досталось меньше, но стонал он громко, видя, что не шутят. Котиль рычал, плевался кровью и проклинал; рука его висела как неживая. Их столкнули в воду, сами зашли по пояс, притопили.

— Вот она, речушка, какую защищали! Напейся водички, какая маслянистая, что ж ты? — приговаривал Бардаганов, удерживая Котиля пятерней за рыжую шевелюру и окуная голову в воду. Радужные круги на источавшей тошнотворный запах воде весело сверкали в лучах поднявшегося над тайгой солнца.

— Попил — и закусить можно, вон плавает, — кивнул Бардаганов в сторону, где белёсым брюхом вверх плавала килограммовая рыбина. — Смотри, какая аппетитная. Рыбу защищаешь — а людей не жалко, нет?

Голова Котиля снова и снова оказывалась под водой, после чего он кашлял и отплёвывался, тяжело дыша; белки глаз его налились кровью. Мышцы рук Бардаганова опять беспощадно напрягались, делая свое дело, словно поршни бесчувственной машины, движимые давлением раскалённого газа. Один раз он удерживал голову Котиля под водой особенно долго, но после короткой передышки голова его снова оказалась в грязной воде.

— Не придёте больше? — почти ласково спросил Бардаганов, отпустив Котиля, который едва стоял на ногах, хрипя и отплевываясь. — Нет, не придете. А если придете… Это будет последнее, что вы сделаете в жизни. Это я вам обещаю.