Запах гари

31

Научно-исследовательский институт, находившийся на окраине города, почти не получил повреждений. Пара трещин змеилась по центру фасада, начинаясь на уровне третьего этажа и заканчиваясь чуть выше пятого. У проходной стоял охранник в защитной форме, и, позёвывая, словно он обитал в ином мире и трагедия, постигшая город, его не касалась, поглядывал по сторонам.

— Мне сюда, — словно обращаясь к самому себе, проговорил Котиль, рассматривая забор.

— А что там? — заинтересованно спросил Кащей, во все глаза таращась на здание института.

— Там много чего. Но меня сюда не пустят. А если и пустят, то уже не выпустят. Поможете мне.

— Да ты ж супермен! — взревел Кащей и грязной рукой утёр под носом. — Пустят, не пустят… Кто сейчас кого спрашивает? Погляди вокруг! Конец света! Анархия — мать порядка!

— Никакой анархии. Пойдёте на проходную и скажете, что мы к Андрею Михайловичу. Если не будут пускать — требуйте. Устройте скандал, отвлеките внимание. А я зайду с другой стороны. Да автомат спрячьте! Пусть Заноза под ватник засунет.

— Хорошо, командир. Но только ты нас не обмани. Встретимся внутри.

Они выбрались из машины, а Котиль поехал дальше, свернув за угол ограждения. Охранник подозрительно глядел на двоих красавцев в нелепых одеждах, стоявших посреди улицы и не знавших толком, что они здесь забыли. Из дверей проходной выглянул второй охранник, что-то буркнул и тоже уставился на них.

— Э-э, да там целый батальон, — предположил Кащей. — Через проходную мы не пойдем, нашёл дураков — подставляться почём зря. Обойдём с другой стороны.

— Да зачем это надо, Кащей? — вызверился Заноза.

— Да не ори ты! Чувствую я, разживёмся здесь. Ты посмотри, какое всё… Обстановочка, шуры-муры… Пошарим, почистим всё, что есть, до нитки — и ноги! А этот, серый, прикроет нас, если что. Ты ж видел, что он вытворяет! Пошли!

Тем временем Котиль остановил машину у забора, в безлюдном месте, съехав с дороги. Асфальт, который во многих местах уже пробили слабые стебельки травы, тянувшейся к солнцу, здесь заканчивался, и начиналась тайга. Места в этом тупике жизни были нетронутыми, ели стояли в обрамлении густо разросшегося можжевельника. Котиль, чувствуя очередное раздвоение натуры, подумал, что для него-то эта природа, которую он любил и защищал, не жалея сил и здоровья, теперь представляет смертельную опасность. Прогуляйся он среди лесов, вдали от буровой, вдали от пепла и гари пожарищ, и конец будет ему точно. Он задохнётся в кислороде, ослабеет в короткое время, его скрутит в три погибели, вырвет серым желудочным соком, сведёт судорогами мышцы. Лишь огонь, благодатный всепожирающий огонь, охвативший вековые деревья, превращающий их в пепел, в прах всю эту инородную теперь для него жизнь, был бы спасением. Как здорово, как славно горит тайга! Сколько чёрного, густого дыма, насыщающего атмосферу основой для новой жизни, даст каждый гектар этих необъятных просторов! Сколько животных, не успевших спастись, окружённых со всех сторон стеной безжалостного огня, зажарится до углей — пища для тех, кто придёт им на смену!

Подойдя к забору, Котиль уцепился за край, подтянулся и уселся верхом. Сразу за ограждением стояли сооружения, крытые рубероидом — то ли склады, то ли гаражи, и не было видно ни души. Котиль спрыгнул и пошёл по заросшей травой полоске между забором и кирпичной стеной построек. Пробравшись по узкому проходу между секциями, он увидел у корпуса института кусты роз и осторожно выглянул.

На улочке между цветочными клумбами и хозпостройками не было никого. Котиль осмотрел здание, высматривая брешь в этой обороне, через которую он мог бы проникнуть внутрь. Он не знал, где искать Вику, но не сомневался, что рано или поздно найдет. Он пробовал обращаться к своему чутью, углублялся в себя, насколько позволяла обстановка, но не чувствовал пока ничего.

На втором этаже неподалеку он увидел приоткрытое окно. На первом тоже было немало растворённых окон, но все они были зарешечены. Котилю не составляло труда вырвать решетку, но он хотел проникнуть внутрь без лишнего шума.

Он двинулся к зданию и увидел вышедших из-за угла двоих охранников в камуфляжной форме, один из которых вёл на поводке добермана. Он удивился, ведь раньше собак здесь не встречал. Учуяв постороннего, доберман глухо зарычал и рванулся, поднявшись на дыбы и скаля зубы.

— Это он, — воскликнул один из охранников, и рука его потянулась к кобуре. — Спускай собаку!

Доберман полетел, как камень из мощной катапульты.

Котиль стоял неподвижно, вполоборота, и ждал. Лицо его застыло, глаза, казалось, потемнели от гнева, упрямства добиваться своего во что бы то ни стало, и ещё от чего-то невыразимого. Доберман прыгнул, взвившись в воздух за несколько метров от него, прекрасный в отчаянном броске, в напряжении мускулистого, поджарого тела. Пасть его растворилась, обнажая огромные клыки, глаза жутко сверкнули. Котиль уклонился, в доли мгновения сдвинувшись на полметра, и ладонью ударил собаку по шее. Доберман отлетел в сторону, словно в него попало пушечное ядро, перевернулся, сминая розовые кусты, но через мгновение, глухо зарычав, снова бросился в атаку. Котиль ударил его кулаком по голове, но доберман успел клыком оцарапать ему руку, и на кисти появилась серая кровь. Пес, получив серьезный отпор, поубавил пыл. Он застыл на мгновение в нескольких шагах от врага, злоба клокотала у него в глотке, глаза горели. Наученный людьми честно выполнять свой долг, не умеющий притворяться, он снова кинулся в атаку. Котиль ловко обеими руками вцепился ему в шею, перевернул тело собаки и грохнул им об асфальт. После глухого удара пес заскулил, как щенок, но отвага оставила его ненадолго, и он снова зарычал, намереваясь идти до конца. Котиль перехватил руку, вцепившись ему в загривок, другой рукой схватил за хвост и легко воздел тело собаки над головой. Все это он проделал в доли секунды, упиваясь своей силой и уверенностью. Глухо выдохнув воздух, он резко опустил тело добермана на выставленное колено. Позвоночник, хрустнув как сухая ветка, сломался. Котиль отшвырнул тело и, резко повернув голову, злобно взглянул на охранников.

Несмотря на тёплый день, те побледнели, растерянно наблюдая за происходившим. В руках один из них, коротко стриженный, с вдавленным, словно перебитым носом, держал пистолет, второй, с худощавым лицом, нервными пальцами тоже рванул клапан кобуры. Котиль видел это, но не спешил ничего предпринимать. Уверенность в себе, усиленная победой над доберманом, переполняла его, злость кипела в сердце. Эти люди сделают всё, чтобы его остановить, но он тоже готов на многое. У него есть все шансы выйти победителем, в десятки, в сотни раз больше шансов, чем у обычного смертного, придавленного жизнью и измождённого болячками. Должна же существовать в этом мире, в конце концов, хоть тень справедливости!

— Крысы! — сдавленно воскликнул худощавый, сумев извлечь, наконец, из кобуры пистолет.

— Плевать на крыс! — со зверским выражением лица прорычал другой, передергивая затвор. — Ну-ка, стоять, не двигаться! — крикнул он Котилю и прицелился.

Котиль стоял и не двигался, словно выполнял команду и не думал сопротивляться, вперив взгляд в противников, лишь грудь его едва заметно вздымалась. Доберман с переломанным позвоночником громко скулил и бессильно сучил лапами. Крысы, принюхиваясь и деловито семеня по асфальту, острыми, как бритва, зубами неспешно и без суеты впились в тело собаки. Доберман завыл, протяжно и жалобно, предчувствуя страшную, бесславную кончину. Все мимовольно глядели на собаку; у худощавого лицо покрылось потом. Крупная чёрная крыса вцепилась доберману в горло. Тот перестал выть и захрипел, изо рта его выступила кровавая пена, воздушными пузырьками окрасившая асфальт.

— Пошли вон! — заорал коротко стриженый и бросился на выручку доберману. Не добежав шагов десять, он стал стрелять в крыс, и только напрасно потратил патроны. Котиль тем временем отбежал к углу здания. Остановившись, он крикнул:

— Лучше б ты собаку пристрелил!

— Эта собака стоит десятка таких, как ты! — взревел стриженый и, быстро вскинув пистолет, выстрелил в Котиля. Тот отскочил за угол; пуля, срикошетив о кирпичную кладку, прошла мимо.

— Собака стоит десятка людей! — с невыразимой болью в голосе воскликнул Котиль. — До чего вы дошли! Что у вас вместо мозгов?

Котиль выглянул из-за угла и с укором посмотрел на охранника.

— Собаку пристрели, говорю! И себе пулю оставь, не пожалеешь!

Тем временем асфальт вокруг обречённого добермана все больше окрашивался кровью. Из перекушенной артерии в горле кровь выходила толчками. Крысы тоже перемазались кровью и сновали вокруг тела жертвы, словно нечисть на картинах Босха. Кончик хвоста добермана мелко подрагивал в агонии. Стриженый, в глазах которого блеснули слезы, поменял обойму и выстрелил ему в голову. Тотчас он снова стал палить в крыс, изливая на них свою ярость и матерясь с отчаянием в голосе. Напарник его достал телефон.

— Мы с тыльной стороны здания. Тут полно крыс!

Спрятав телефон, минуя крысиное пиршество, он бросился за Котилем. Стриженый, прихрамывая, побежал за ним.

Котиль, не теряя времени, ухватился за оконную решетку и рванул её на себя. Лязгнул метал, нижние крепления выскочили из кирпичной кладки, но верхние держались. Котиль, переполненный решимостью, подтянулся на решётке и ногами упёрся в подоконник. Крепления, не выдержав напора, повыскакивали со своих гнёзд, и Котиль спрыгнул с решеткой, едва удержавшись на ногах. Через мгновение, когда из-за угла появились преследователи, он уже замахивался решеткой, развернувшись и пригнувшись, как метатель диска. Не давая противнику опомниться, он запустил свой снаряд и бросился к окну. Решетка попала в худощавого, который успел выставить руки, и звонко упала на асфальт. Охранник охнул и медленно, не выпуская пистолета, опустился на колени. Когда Котиль рывком поднялся на подоконник и занёс ногу, где-то вдали он услышал автоматную очередь.

«Уголовнички, — подумал он, спрыгивая на пол. — Давайте, давите их!»

Благоразумно отойдя от окна, он осмотрелся. Помещение, по-видимому, когда-то служило лабораторией, но теперь было запущенным, захламлённым. Древние осциллографы на таких же старых столах соседствовали с объёмными старыми мониторами, химические реторты — со змеевиками, словно предназначенными для самогонных аппаратов. Одёжный шкаф с отвалившейся наполовину дверцей стоял рядом с книжным, книги в котором стояли единым монолитом, не нарушаемым уже много лет. На одном из приборных столов возвышалась кипа наспех скрученных грязных медицинских халатов. Над всем этим бедламом, на стене висел портрет президента.

Где искать Вику? Котиль не знал, и, к недоумению, чувства ничего не подсказывали ему. Где-то в глубине его души тлел то ли страх, то ли сожаление — если бы в организме жены начались мутации, он бы чувствовал её, как чувствовал крыс, оставленных на улице, как крысы чувствовали его, идя по следу. Неужели она нормальная? С двойственностью, с горечью он осознавал, что не радуется этому, уже не может радоваться. Мир так называемых нормальных людей удалялся от него всё дальше.

Но он знал, что Вика здесь, и он должен её спасти, несмотря ни на что. Он двинулся по лаборатории и зло пнул ногой один из приборных столов. Большая колба покатилась и упала на пол, рассыпавшись на множество мелких кусочков. Соблюдать тишину уже не было смысла.

Он выглянул в коридор. Там было пусто и тихо. Он вспомнил, что лежал на втором этаже, и пошел по линолеуму с рисунком паркета по направлению к лестнице. На улице, со стороны коридорных окон, снова раздалась короткая автоматная очередь и чьи-то дикие крики. Котиль, даже не обернув головы, свернул на лестничную клетку и направился вверх.

Войдя в коридор второго этажа, со стороны ступенек он услышал топот множества ног. Он стал бросать быстрые взгляды по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно обороняться. У окна стояло несколько больших цветочных горшков, и он побежал к ним. В конце коридора, навстречу ему шла девушка в белом халате, цокая каблучками. Увидев его лицо, она, пробормотав что-то про маму и неуклюже перебирая ногами, развернулась и поспешила обратно. Котиль схватил самый большой горшок, размерами превосходивший ведро, легко поднял его, развернулся к входу со стороны лестницы и застыл в ожидании.

Как только первый преследователь, в камуфляжной форме и с резиновой дубинкой, ворвался в коридор, бросая лихорадочные взгляды по сторонам, он швырнул горшок с такой силой, что охранник не успел увернуться. Тяжёлый, полный земли горшок врезался ему в грудь и свалил на пол. Семенивший за ним охранник, не целясь, жахнул из пистолета и тотчас исчез за дверью, увидев, как Котиль, дико зарычав, замахнулся следующим горшком. Горшок врезался в стену с такой силой, что земля разлетелась по всему коридору, долетев до дальних окон. Котиль подхватил невысокий столик, сбросил с него цветочные горшки и со всех ног побежал к двери. Он чувствовал такую злобу, что казалось, готов был уничтожить весь мир. От могучего удара столом дверная створка сорвалась с петель и повалила двоих, один из которых замахнулся было резиновой дубинкой, но ударить не успел. Охранник, стоявший поодаль, на ступеньках, вскинул автомат и дал очередь.

Котиль едва успел отшатнуться, спрятавшись за стеной. Он осознал, что стреляли на поражение. Тем лучше, пронеслось у него в голове; теперь нет ни одной, даже самой мизерной причины сдерживать свою ярость.

Он бросился бежать по коридору, дальше от лестничной площадки. Тотчас перед собой он увидел закрытую дверь и надпись на ней: «Посторонним вход воспрещен». «А я не посторонний!» — прорычал он и сходу, всем весом тела, плечом обрушился на дверь. Дверь была металлической и если и поддалась, то совсем немного. За нею, видимо, скрывали что-то важное. Деваться ему было некуда, и он принялся изо всех сил молотить в дверь ногой.

После нескольких ударов металл вогнулась, дверная коробка стронулась с места, со стены пошла пыль и посыпалась штукатурка, но пути к спасению по-прежнему не было. Дверь всё так же громоздилась на пути Котиля непреодолимой, казалось, преградой, а агент с автоматом, настроенный решительно, уже застыл в начале коридора, целясь ему в ноги. Ни при каких обстоятельствах Котиль не собирался сдаваться, и мысль выпрыгнуть в окно, выбив телом стекло и вывалив раму, молнией пронзила ему мозг. Но тут он услышал угрожающие и оскорбительные слова, адресованные агенту с автоматом. Защищая спину, тот вынужден был повернуться. Со скоростью, которая составила бы честь любому спринтеру, Котиль пронёсся по коридору и обрушился на врага.

Тяжело, грохнув автоматом, они повалились на пол. Двумя ударами Котиль оглушил противника и расквасил ему нос, из которого кровь потекла, как сок из спелого, раздавленного ногой помидора. Он занёс кулак и в третий раз, пылая гневом на всё и вся, что растоптало его жизнь, но остановился. Он видел перед собой молодое, чисто выбритое, красивое лицо, выражение на котором теперь было почти детским, страдальческим и безобидным. Третий удар, нанесённый в запальчивости, мог быть смертельным.

Котиль поднялся и взял автомат. Перед ним стоял Васильев, в больничной пижаме, с взъерошенными волосами и с подвязанной к шее левой рукой. Он тяжело дышал и очумело смотрел на Котиля.

— Ё-мое! — обронил, наконец, Васильев, — что они с тобой сделали?

— Некогда рассказывать.

— И со мной хотят то же? Чуть собака не разорвала, а теперь…

— Где моя жена?

— Скорее всего, там, куда ты ломился.

Тут Котиль спиной, всей кожей почувствовал опасность. Обернувшись, он увидел, что парень, которого он пожалел и не стал добивать, навёл на него пистолет. Парень всё так же лежал на полу, слегка развернувшись для удобства. Лицо его было в крови, но выражение на нём сменилось со страдальческого на ожесточённое. Палец уже жал на спусковой крючок, и Котиль, подавшись в сторону, толкнул Васильева. Раздался выстрел, за которым последовал второй. Котиль, упав на пол, видел, как у Васильева, который не успел ничего понять, на груди образовалось красное пятно, словно плеснули краской. Котиль изогнулся, рывком навёл автомат и дал очередь, опустошившую магазин. Пули попали агенту в голову, и кровь, смешавшись с мозгами, забрызгала стену. С глухим звуком Васильев повалился на пол и тело его задрожало в агонии.

Котиль глухо зарычал, как львица, у которой убили детеныша. Быстро поднявшись, он с силой сжал крышку автомата и снова бессильно заорал, стоя между двумя телами, между двумя смертями. Он подошёл к Васильеву, склонился к нему и взял за руку, словно надеясь на чудо, но товарищ его был мёртв. Он понял, что двумя этими трупами не обойдётся. Один из агентов, оглушённых цветочным горшком, издал стон и пошевелился. Пылая ужасной смесью чувств, Котиль шагнул к двери и выглянул на лестничную площадку. Третий, упавший на лестницу, сидел на корточках и сжимал ладонями голову, но пистолета из рук не выпускал.

— Брось оружие! И пошёл отсюда, бегом! — властно прорычал Котиль, потрясая автоматом. Тот искоса, зло взглянув на недруга, повиновался. Медленно поднявшись и вцепившись в перила, он побрёл, пошатываясь, по ступенькам вниз. Котиль быстро вернулся к железной двери, и снова, с ещё большей яростью, стал бить в нее ногой. Когда дверная коробка, выходя со своего гнезда, наклонилась, а стена стала сотрясаться и пылить так, что, казалось, она вот-вот рухнет, в образовавшейся щели он увидел растерянное лицо человека в белом халате.

— Открывай, быстро! — негромко, но злобно приказал Котиль, и человек тотчас стал проворачивать ручку замка. Дверь, смещённую ударами, заклинило в потерявшей геометрию коробке, но Котиль сумел протиснуться в образовавшуюся щель.

— Где моя жена?! — прорычал он, схватив перепуганного сотрудника за воротник.

— Здесь, здесь, — пролепетал тот, указывая на дверь рядом. — С нею все в порядке, не волнуйтесь!

Котиль не почувствовал опасности. Одолев вооружённых врагов, будучи уверен в своих силах, он без оглядки ворвался в комнату и сразу услышал позади себя, как ключ провернулся в замке. Осознав, что его заманили в ловушку, он увидел перед собой это.

Он не сразу понял, что это была собака. Вернее, существо когда-то было собакой, а теперь оно превратилось в непонятно что грязно — белого цвета, местами обросшее темной свалявшейся шерстью, с отвратительными клыками и белыми, словно незрячими глазами. Грязно — молочная слюна свисала с нижней губы чуть не до пола.