Запах снега

Глава 1

Запах снега

(Вонючка)

Автор благодарит: Евгения Львовича Некрасова — за литературную помощь, Сергея З. за техническую помощь, Ивана Блажевича и Юрия Паневина — за помощь. Также большое спасибо читателям Самиздата за поддержку и комментарии.

Пролог

Лёшка быстро карабкался по узкой тропинке. Обрыв к морю был ничего себе, глянешь вниз — сердце холодит. Прибой ласково лизал крошечные камни, плеска с высоты уже не слышно. Дальше только море. Голубое, сияющее, бесконечное. Сентябрьский денек жаркий, совсем летний. Лёшка потряс башкой, провел ладонью по волосам, «ежик» почти высох. Нужно поторапливаться, мама, должно быть, уже борщ на стол ставит.

Лёшка в последний раз обернулся на синеву. У стыка слепящего горизонта угадывалась узкая тень миноносца. Граница на замке.

Тропинка вилась меж бурьяна, крепко пахло высушенной до ломкости полынью и немножко осенью. Лёшка поправил болтающуюся через плечо полевую сумку и поднажал. Маме волноваться совершенно незачем, и так не привыкнет, что сын в одиночестве купаться бегает.

Лёшка и сам к одиночеству не привык. Временное это состояние, переходное. В новый коллектив почти влился, — класс нормальный, ребята сознательные. Алексею Трофимову не привыкать школу менять. За свои двенадцать лет чуть ли не половину Союза объехал. Служба. Сейчас, правда, до школы мотаться далековато. С назначением отцу тянут. Уже третий месяц на даче семья живет. Отец целыми днями в штабе округа пропадает, а жена с сыном морским воздухом дышат, да потихоньку быт обустраивают. Половину вещей уже распаковали. Дачу снимали старинную, дореволюционную. Стены в облупленной штукатурке, лепнина дурацкая. Отрыжка прошлого, одним словом. Окраина. Но сам город у моря Лёшке нравился. Вольный, со славными традициями матросских восстаний и большевистского подполья, со смешными Фонтанами без фонтанов, каштанами и платанами-бесстыдницами. И, конечно, морем. Даже жаль, что жить здесь долго не придется. Куда дальше батю направят? Хорошо бы на Дальний Восток, там сейчас комдиву Трофимову самое место. Честно говоря, Лёшка уже скучал по нормальной гарнизонной жизни, с понятным и строгим расписанием, с подтянутыми и веселыми красноармейцами, с вечными хлопками винтовочных выстрелов с близкого стрельбища и ухоженными просторными конюшнями.

Лёшка срезал угол, перемахнул через обветшавший забор и оказался в запущенном саду. Вон она, бывшая барская веранда, пыльными стеклами поблескивает. И борщом уже пахнет.

Лёшка вылетел к дверям и замер. Батя сидел на растрескавшихся ступеньках крыльца, дымил. Кивнул сыну, аккуратно замял-затушил папиросу о ноздреватый камень:

— Купался?

— Ага, окунулся попутно.

— Добро. Иди, похлебай. Разговор есть.

Лёшка торопливо метал ложку в рот, сглатывал наваристую гущу. Отцовская тарелка стояла нетронутой, островок густой сметаны медленно таял-расплывался. Батя остался курить на ступеньках. И мама молчала, звякала посудой в буфете. Что-то дрянное случилось. Отец днем дома, мама сама не своя. Видно, с назначением что-то не так вышло. Небось, в глушь направили. На Орловщину или в Кинешму какую-нибудь, где с тоски взвоешь. Да ладно, не в первый раз. Прорвемся. Красная Армия везде в полной готовности обязана находиться.

Сквозь марлю, подвешенную в дверном проеме, было видно, как встал старший Трофимов. Крепкий, коренастый, в домашней гимнастерке с еще старыми, отмененными знаками конной разведки в петлицах. Лёшка отпихнул тарелку с остатками борща, хлебнул из чашки прохладного компота и выскользнул из-за стола.

На ступеньках дохнуло приморской жарой. Лето не сдавалось. А в Кинешме, небось, уже грибы собирают. Там леса, чащобы. Впрочем, почему обязательно в Кинешме?

— Налопался? — отцовская рука легла на затылок. — Поел, водные процедуры провел, хорошо. Разговор у нас невеселый будет.

Лёшка тупо смотрел в стол. Голова соображать отказывалась. Вот крошки лежат. Мама смести забыла.

— Бать, ты же орденоносец.

— Усугубляет, — отец усмехнулся. — Те заслуги давно были. Переродился, личину изменил. Румынская разведка за вербовку орденоносного комдива уже давно премию хапнула. Керосином и спичками, небось, взяли, мамалыжное племя.

— Бать, да как ты шутить можешь?

— Какие уж шутки. Боец я, Лёха. Не привык на тылы оглядываться. Полтора десятка лет прошло как Гражданскую закончили. Вроде кругом свои. Не сообразил.

— Так свои же кругом! Разберутся!

Отец, молча крутил портсигар короткими пальцами. Зато мама тихо сказала:

— Лёшик, ты дядю Борю вчера вспоминал. С ним разобрались? Может, еще и разберутся. Только теперь и могилки уже не найдешь.

— Мам, не говори так! Одна ошибка еще не показатель!

— Ты кулаки-то разожми, — пробормотал отец. — Здесь не прорубишься. Здесь по-иному требуется. Так, как мы не умеем. Я в партии с 18-го года. Скрывать мне нечего. Завтра-послезавтра меня возьмут. Товарищи надежные в штабе еще остались, предупредили. Только суда партийного ждать глупо. По-другому они сейчас судят, мля…

— Егор! — резко сказала мама.

— Чего там, — отец щелкнул ногтем по портсигару. — Лёха с сегодняшнего дня взрослый. Как ни крути, не верти — взрослый. Посему, лирику отставляем. Уходить нам нужно. Драпать.

— Куда⁈ — ахнул Лёшка.

— Да уж не за румынскую границу, — отец хохотнул. — Не примут, пожалуй. Да я и сам их на дух не выношу. Есть местечко. Укромное. Секреты выдавать там некому. Отсидимся. Так что решай, Алексей. Останешься — мы поймем. Страна тебя вырастила, воспитала. Учиться тебе нужно, а там и в комсомол вступать. Сын за отца, как говорится, не ответчик.

— Именно, что говорится, — язвительно вставила мама. — Детдом, да полное бесправье.

— Какой детдом⁈ — Лёшка побледнел. — Вы что⁈ Они же ошиблись. Дураки в органах, а может вообще какой-то вредитель окопался. Наверное, надо переждать. Ты, бать, лучше знаешь. И никакой измены тут нету. Пусть серьезно разбираются. Без горячки. Вы с мамой и есть самый, что ни на есть трудовой красноармейский народ.

— Точно, олицетворение народное, — отец усмехнулся. — Значит, имеем право на отпуск? Тогда собирайся, Лёха. Походная форма одежды. Налегке двинем. Собирайся, только у окон не слишком мелькай.

Сумерки навалились быстрые, южные. За окном шелестел листьями виноград, с моря долетал соленый ветер. Лёшка подравнял стопку учебников на этажерке, сел на подоконник, на миг зажмурился. Прощай, комната. Сколько их еще будет? Служебных, съемных, городских и гарнизонных?

Мама за стеной уже не плакала. Злые всхлипывания прекратились, возилась, вещи в третий раз перебирала. Лёшка решил сумку не набивать. Только нож перочинный, компас, да новый электрический фонарик. Ну, штаны новые, да ботинки, хоть и жаркие, но добротные. Батя предупредил, чтобы о теплом шмотье не забыли.

Сколько там еще задержимся? До зимы? Вдруг дольше? Отстанешь в школе, потом придется нагонять. Могут и на второй год оставить.

— Лёшик…

Готовы. Чемоданчик, рюкзак, да еще узел с теплой одеждой. Лёшка с облегчением увидел отца в военной форме, — боялся, переоденется батя, а в гражданке он какой-то… неправильный. А так — полевая форма, привычно надраенные сапоги, два ромба на черных петлицах. Только фуражка старая, любимая, вылинявшая, чуть сломанная. Ну, не на парад, это уж точно.

— Что там у тебя, брат, в резерве?

Лёшка предъявил сумку. Фонарь отец забраковал, — с батареями проблемы будут. Лучше взять учебник математики, — первая из наук, в бою без нее никуда. Да и нагонять по ней труднее.

Лёшка поставил фонарик на полку, рядом с оловянным буденовцем, высоко вскинувшим шашку. Глянул на второго конника, — с сигнальным горном. Несите караул, товарищи. Все разъяснится.

Родители сидели в темноте.

— Учебник взял. Еще две тетради и карандаши.

— Толково, — рассеянно одобрил отец.

— Лёшик, присядь на дорожку, — прошептала мама.

Все шелестел, шелестел за окном виноград. По улице кто-то прошел, заливисто рассмеялась девушка. К клубу на Даче Ковалевского народ потянулся…

— Ну, пора, товарищи отпускники, — отец тяжело встал, подхватил с кровати длинный сверток.

— Бать? — с тревогой прошептал Лёшка, угадав под брезентом приклад карабина и ножны шашки.

— Не дури, — с досадой сказал отец. — Это для тамошней жизни. Места глухие. Охота, опять же. Да и мало ли что. А по своим я сроду не стрелял. Матери с узлом помоги.

Лёшка с облегчением подхватил узел. Сейчас разглядел, что на поясе отца старая кобура с наганом, вместо именного миниатюрного браунинга. Это ничего. Все обязательно разъяснится.

Вышли садом, к обрыву. Лёшка тропку давно разведал, оказалось, и отец ее знает. Сползли не без труда. Луна светила в срез, под ногами ничего не разберешь. Мама едва слышно ругалась. Наконец, под ногами оказались прибрежные камни. Двигались в тени, отец вел неспешно, уверенно. Только вот куда? Неужто лодка ждет? Может, с морскими пограничниками условились? А дальше куда? В Турцию Лёшка абсолютно не хотел. А что там кроме Турции и той же дурацкой Румынии имеется?

В раздумьях Лёшка зазевался, плюхнул ногу в воду. Отец обернулся, шикнул:

— Не зевай. Сейчас придем.

— Ноги промочил? — с тревогой прошептала мама.

— Сухие, — соврал Лёшка. — Мам, давай узел понесу. Мы идем-то куда?

Мама дернула плечом:

— Себя донеси, купальщик. И помалкивай.

Остановились у ступенек недостроенного санатория. Белый камень светился в темноте, Лёшка задрал голову, всмотрелся в неразличимый обрыв. Высотища, только звезды мерцают.

— Вон там присядьте, — приказал отец. — Запаздывает наш проводник. Я осмотрюсь пока.

Лёшка сидел рядом с мамой. В тени камня было как-то сыро, неуютно. Пахло водорослями и дохлыми бычками. Мама напряженно прислушивалась.

— Мам, ты не волнуйся. Скоро все образуется. Я уверен. Батю в Москве хорошо знают. Разберутся.

— Очень хорошо, если образуется. Только я, Лёшик, о другом сейчас волнуюсь. О ближайшем. Я, знаешь ли, женщина трусливая.

— Это ты-то трусливая? Ты мне просто скажи, чего мы ждем и я…

— Успокоишь? Верю. Только пусть тебе отец объяснит. Когда мы уже на месте будем. Я в науке не очень-то.

Лёшка открыл рот, чтобы уточнить, о какой науке идет речь, но тут из-за камней беззвучно возник батя с угловатым мешком на спине. Следом слышалось пыхтение и стук камней под подошвами.

Отец осторожно прислонил мешок к камню:

— Знакомьтесь, кто не знаком. Ефим Лукич Шмалько, ученый и изобретатель. Давний мой знакомец. Еще с 20-го года.

— Ефим, ты на нас не наступи, — попросила мама.

— Виноват, — крупный дядька, отдуваясь, поставил на песок громоздкий чемодан. — Доброй ночи, Верочка. А это, надо понимать, Алексей Егорович собственной персоной?

Лёшка неуверенно пожал широкую потную ладонь изобретателя.

— Я вас, Алексей, в последний раз видел двухлетним, — сообщил толстый ученый. — Вы тогда изволили в Николаеве проездом побывать.

— Ефим, ты делом займись, — сказал отец. — Успеешь наговориться.

Мужчины возились с железками. Ефим Лукич бормотал про какой-то контур, в песок с трудом вонзали металлические стержни, натягивали провода.

Лёшка пытался рассмотреть лицо мамы:

— Ты что? Это же прибор такой. Электрический.

Мама как-то прерывисто вздохнула.

— Да не волнуйся ты! — горячо шептал Лёшка. — Современная техника еще и не такое может. Вот дивизионную радиостанцию взять, целый грузовик хитрой техники. Связь — это же как нервы.

— Именно связь, — согласился Ефим Лукич. — В самую точку, молодой человек. Жаль, что подобные возможности современной науки сочтены классово чуждыми выдумками.

— Не болтай, Ефим, — отец вытер руки о бриджи. — Готовность объявляешь?

Лёшка так ничего и не понимал до самого конца. Старался быть взрослым, сдержанным. Ефим Лукич объяснял про эксперименты, про то, что нужно держать металлические предметы подальше от тела, нагревается железо весьма прилично, но по всем расчетам патроны должны выдержать. Мама на всякий случай сняла с Лёшки полевую сумку, положила на остальной багаж.

Ефим Лукич проверил пусковой блок, смонтированный на эбонитовой пластине, прикрутил провода.

— Понимаю, момент волнительный, но ей-богу, для беспокойства нет оснований. Верочка, верьте мне как своей любимой газете «Правда». В конце концов, я уже бывал там. В смысле, не в газете, а по ту сторону. Клятвенно заверяю — великолепный лес, секвойи, птичий гомон. Полагаю, североамериканский континент глубоко доколумбовой эпохи. Полное безлюдье, очаровательная дикость…

— Ефим, не тяни из нас нервы.

Лёшка с недоумением встал, куда велели. Пространство в два квадратных метра ограждали прутья, с протянутыми между ними проводами. На игру похоже. В челюскинцев. Громоздится багаж, с трудом умещаются люди. На плечи Лёшки легли руки мамы.

— Внимание! Включаю! — торжественным шепотом провозгласил Ефим Лукич.

Щелкнул тумблер. Лёшка успел заметить яркую искру от аккумулятора.

Песок под ногами крепко ударил по подошвам. Мама ойкнула, села. Лёшка неловко повалился ей на колени. Под ногами оказался не черноморский песок, а каменистая сухая земля. Воздух, холодный и очень текучий, наполнял легкие. Вокруг плыла серая дымка раннего-раннего утра. Лёшка ошеломленно завертел головой.

— Ефим, по-твоему, это секвойи? — страшным шепотом поинтересовался отец.

Ефим Лукич неловко перешагнул через чемодан, потрогал ветвь низкорослого куста.

— Гм, это не секвойя, естественно. Но тоже хвойное. Полагаю, можжевельник.

— У нас в Туркестане эти кусты арчой назывались, — сквозь зубы сказал батя и принялся разматывать сверток с оружием.

— Промахнулись слегка, — пробубнил Ефим Лукич озираясь. — Сейчас определимся…

Вокруг высились горы. Беглецы оказались на одном из узких уступов крутого склона. Внизу, метрах в пятидесяти, текла река, — доносился рокот воды, бьющейся о пенные камни. Уступ, похожий на заброшенную тропу, тянулся вдоль отвесного среза, заросшего цепкими кустами можжевельника.

— Ничего страшного, — Ефим Лукич сел на чемодан. — Сейчас рассветет, осмотримся, понаблюдаем.

— Иди-ка сюда, наблюдатель, — пробормотал отец, прислушиваясь.

— Да не паникуй ты. Погрешности в любом деле могут… — Ефим Лукич охнул и начал медленно валиться с чемодана.

Лёшка с опозданием расслышал короткий свист. Свистнуло снова, чиркнуло по скале над головой у мамы.

— Под стену! — рявкнул отец, щелкая затвором.

Мама рванула Лёшку, швырнула под козырек скалы. Ниже по террасе угрожающе взвыли-завизжали десятками голосов. Басмачи! Засвистело-застучало по камням. Лёшка, наконец, разглядел расщепившуюся стрелу с нелепым, обмотанным вроде бы просмоленной бечевкой, наконечником. Каменный, что ли?

Отец рванулся к вздрагивающему на земле Ефиму Лукичу, ухватил за шиворот, поволок под скалу. Толстяк застонал, из его бока торчало древко стрелы, оперение вздрагивало от вздоха-выдоха пробитого легкого.

— Егор, как же я так? — прохрипел Ефим Лукич, из угла его губ плеснула кровь. — Прости, а?

— Потом, — рявкнул комбриг. Выбросился на каменную площадку. Лежа, — носы хромовых сапог привычно уперлись в жесткую землю, — вскинул карабин. Сухо щелкнуло. Отец, выплюнув гадкое слово, передернул затвор. Вылетел негодный патрон, затвор дослал следующий. Снова щелчок осечки. Отец в ярости обернулся. Сверкнул оскал неузнаваемого, постаревшего лица.

— Лови! — мама швырнула кобуру с револьвером, — мелькнул хвост ремня портупеи. Отец вырвал из кобуры наган…

— Уру-ру-рра! — с урчащим кличем с карниза слетели две фигуры, — квадратные, в каких-то темных коротких кожухах, голоногие, но вооруженные. Передний взмахнул шипастой дубинкой, но бухнулся на колени, — за его ногу уцепился Ефим Лукич. Второй басмач кошкой прыгнул на отца, — но короткое копье было мигом перехвачено и вырвано, а сам копьеносец принят на бедро и отброшен к краю крошечного плато. Дикарь, задержанный Ефимом Лукичом, сидя, бил врага в лоб жесткой черной пяткой. Шмалько ахал, но не отпускал. Дикарь взмахнул дубинкой, но ударить не успел, вздрогнул и обмяк — комдив Трофимов действовать копьем обучен не был, но полутораметровое оружие с крепким толстым древком не слишком-то отличалось от родной трехлинейки с примкнутым штыком.

Лёшка заворожено смотрел на широкий наконечник, вырвавшийся из меховой груди дикаря. Нечесаный человек булькнул что-то нечленораздельное, повалился на бок, дергая толстыми узловатыми коленками. Рожа у него была обезьянья, нос плоский, с провалами ноздрей, из широкой пасти торчали неровные длинные клыки. Кровавый сгусток плеснулся изо рта прямо в слетевшую галошу Ефима Лукича.

Отец схватился с первым неприятелем, — тот насел со спины, цепкий, такой же коренастый и сильный, как и батя. Выли взбирающиеся на уступ басмачи. Еще один беззвучно соскользнул сверху, с карниза, помахивая топором, бросил беглый взгляд на сжавшуюся женщину и мальчика, и плавно двинулся к сражающимся. Попутно небрежно махнул оружием, раскроив череп силящемуся приподняться Ефиму Лукичу. Отец, словно и не видя, возился со своим противником. Лишь за миг до удара топора, рывком развернул своего дикаря, заслонился. Хрипящий оборванец заорал, его товарищ озадаченно отпрыгнул, выжидая момент. Тут ему врезали по затылку, — мама, пусть и не очень ловко, использовала подобранный карабин в качестве палицы. Коренастый обезьян шарахнулся. Отец, изловчился, перехватил своего за широкое запястье, вскинул отработанным приемом на плечи, и швырнул с уступа. Мелькнула распахнутая в крике зубастая пасть, выпученные глаза. А отец уже метнул свое тело вперед, — дикарь успел чиркнуть топором, распорол гимнастерку на ребрах, но был опрокинут, вбит в землю. Удар рукояти нагана смял заросший бурой шерстью висок.

— Уру-ру-рра!!! — выли рядом. Уже вскарабкались на уступ, — десятка два, — одичавшие, уродливые, махали копьями и луками.

Отступать комдиву было некуда, выпрямился, распоясанный в набухшей кровью гимнастерке, вскинул наган. Щелчок, щелчок, — звонко треснул над рекой единственный выстрел. Толстый дикарь в каких-то чудных тройных рогах, изумленно скосил глаза на свою грудь, лапнул когтями костяные украшения и рухнул мордой вниз. Остальные попятились, всполошено выставляя копья. Снова тщетно щелкал боек револьвера, пятились низкорослые горцы. Еще перекатывалось над ущельем эхо выстрела.

Отец шагнул назад.

— Верка, уходите! Прыгайте. Река вынесет.

— Егор…

— Выполнять! — отец подхватил с земли, вырвал из ножен шашку.

— Уру-ру-рра!!! — снизу полезли решительно.

Лёшка видел, как сверкала в холодном воздухе шашка. Вдоволь когда-то погуляла Златоустовская сталь под Орлом и Курском, потом от Крыма до Туркестана добралась. Что белую кость крошить, что темную под мохнатой плотью — невелика разница. Но стрелы отбивать — то только в сказках бывает. А из гимнастерки латы слабенькие.

— Уходите, Верка!

Лёшку подхватила неведомая сила, — вышвырнули мамины руки за срез скалы, губя и спасая. Летел Лёшка на пенные камни, и верить тому не верил. Вода бурная не мягче тех камней оказалась, — вышибло дух мгновенно, закрутило в брызгах и холоде ледяном.

Пришел в себя на мелководье. Река урчала успокоенно. Тело — колода промерзшая. Выполз по камням тритоном издыхающим. Вокруг лес молчащий, только вода шумит. Деревья высоченные, стволы во мху зеленом. Почти секвойи, будь они прокляты. Прижал Лёшка к голове ухо оборванное, и, шатаясь, в чащу поковылял. Где та скала, то плато крошечное? Ничего в этом мире Лёшка не знал. Не знал, что с горными орками батя схватился, и что до ближайшего человечьего жилья месяц пути. Не знал, что люди там ничуть не лучше орков.

Одно знал — в тот день лучше было со своими погибнуть.

Глава первая

23-й день месяца Листа.

Хутор в верховьях р. Синелилы (один переход от Кэкстона)

— Мы будем готовы не ранее начала зимы, — сказал лорд Эйди.

— Что ж, мой друг, всецело полагаюсь на вас.

Голос союзника, неизменно благозвучный и убаюкивающий, звучал дружелюбно, но лорду Эйди вновь почудилась насмешка. Пожилой мужчина обернулся, взглянул, — Нааг-Хаш полулежал на кушетке в своей излюбленной позе, облокотившись о мягкие подушки, по грудь укутанный в меховые одеяла. Согревал узкие ладони о бокал с горячей водой. Ресницы опущены, точеное лицо абсолютно беспристрастно. Слой пудры делал лицо светлым, почти человеческим. Умеет ли союзник смеяться, лорд Эйди не знал. Собственно, это было не важно. Нааг-Хаш не брат по вере, и уж тем более не друг. Союзник. Весьма полезный союзник. Об остальном будет время подумать позже. Светлый подскажет, поможет.

— Мне весьма жаль, что самое главное придется делать зимой, — сказал лорд Эйди. — Я знаю, как вы ненавидите холод. Но раньше мы не успеем подготовиться. Слишком многое еще предстоит сделать.

— Да, здешний снег меня совершенно не радует. Мрачные леса, мрачные люди, ледяная земля. Но у меня, в отличие от вас, мой друг, куда больше времени. Не спешите. Пусть Светлый удостоит вас мудростью и осмотрительностью.

В бокале едва слышно забурлило, поднялся душистый пар. Ноздри защекотал аромат кардамона и ванили, еще каких-то пряностей. Роскошь. Непомерная, вопиющая роскошь. Лорд Эйди заставил себя смотреть в узкое окно. Светлый простит. И пряности, и меха, что скупали по рынкам Кэкстона, и развратные перстни, что украшают гладкие, женственные, никогда не сжимавшие рукояти меча пальцы союзника. Нааг-Хаш ценен. И у него пять пальцев. Он не дарк, да будет Светлый тому свидетель. Грех временного союза с оборотнем простителен.

Лорд Эйди упорно смотрел в окно. Дом, бывшая ферма, стоял у подножья холма. Подправленный частокол, укрепленные ворота. Временное убежище. Надежное, надо думать, раз сюда пока не заглянул никто из посторонних. У короля хватает шпионов. Продажные, падкие до серебра людишки. Страна тонет в разврате, в пьянстве, бездумно и слепо привечает ночных тварей. В столице открыто принимают дарков, король садится с дикими тварями за стол, называет друзьями

Скоро все кончится. Собственно, уже почти кончилось. Два месяца, пусть три.

Лорд Эйди поправил ножны старого меча. Большая честь повернуть королевство Ворона к истинному пути. Восемь лет назад не получилось. Поспешили. Пяти легионов, тысячи двухсот мечей оказалось мало. Чернь не осмелилась открыто поддержать благое дело. Столицу удалось взять, но дальше… Первосвященник погиб в неравной битве. Вот кого сейчас так не хватает. Святой человек, да поможет Светлый вечно помнить его строгое лицо. Все знал, все предвидел. Кроме собственной нелепой гибели. Но его тень всегда стоит за плечом, поддерживает и наставляет. И погибший будет отомщен. Когда все кончится, королева будет казнена здесь, в Кэкстоне, где совершила свое мерзостное предательство. И остальные убийцы, каждый, кто соучаствовал тогда злодейству, милосердной виселицей не отделаются. И о королевской подружке, этой гнусной шлюхе, ненасытной подстилке дарков, позаботятся отдельно и в первую очередь.

— Приказать принести еще дров? — спросил лорд Эйди, не оглядываясь.

— Нет, мой друг. Мне уютно, — пропел-прошептал союзник.

— На днях нам придется выехать в Кэкстон.

— Я буду готов, — Нааг-Хаш теснее свернулся под невесомыми мехами.

Лорд Эйди кивнул и с облегчением вышел из жаркой комнаты. Хладнокровно наблюдать, как извивается, пусть и прикрытая одеялами змеиная плоть союзника было трудно. Тошнотворно толстое и упругое, длиной в два человеческих роста, тело. Тем более отвратительное, что взгляд трудно оторвать от изменчивых узоров, от причудливых украшений, охватывающих мощный хвост. Лорд Эйди многое бы отдал, чтобы маг-оборотень никогда не показывался в своем истинном виде. Но Нааг-Хаш обязан сохранять силы. Он сейчас самое ценное оружие Светлого. Пусть и самое омерзительное на вид.

Телохранители и служанка сидели за столом. Рыжеволосая девушка ждала, стоя на коленях у двери.

— Иди, господин ждет, — лорд Эйди мягко дотронулся до затылка девы. Рыжая красотка легко встала. От нее пахло макадамовым маслом и настоем сории. Опьянять жертву не было особой нужды, но лорд Эйди порой был склонен проявлял расточительную гуманность.

Стройная девичья спина лоснилась, тщательно расчесанные рыжие локоны приподнимала над затылком бархатная лента. Красавица, не оглядываясь, скрылась за дверью.

Угрызений совести лорд Эйди не испытывал. Девчонка исчезнет без мучений. Нааг-Хаш умерщвлял свои жертвы столь нежно, что и женщины и мужчины, попав в объятья желто-зеленого тела, уходили с неизменным восторгом. С тихим восторгом, слава Светлому. Отобрать из сотен паломников и селян десяток-другой красивых и глупых особей труда не составляло. Светлый простит. Общему делу нужны не только преданные, но и умные люди. Хотя скоро понадобится каждый способный держать копье или метнуть камень.

С гор налетел резкий ветер. Лорд Эйди подставил лицо порыву, дохнуло холодом. На перевалах уже лег первый снег. Скоро, совсем скоро. Король-развратник будет метаться в снегах, охотиться за бесплотными тенями. В мертвящей стуже будут таять королевские сотни, распадаться власть над королевством. Возможно, король даже не заметит этого, заснув навечно в своем походном шатре. А королевство возродится под милосердной дланью Светлого. Год, пусть два года хаоса и крови, затем истинное, отнюдь не лживое как сейчас, благоденствие. Сотни храмов, ежедневные благодарные молитвы, честный труд и честные люди. Только люди. Все нелюди и ублюдки, все, до последнего брауни, исчезнут. Бог создал лишь людей, остальные — грязь, семя и плод демонский. Так любил наставлять Светлый устами первосвященника.

Брать плащ лорд Эйди не стал — до лабораторий недалеко. Лорд-претор вышел за ворота. Походка его, не смотря на возраст, была упруга и решительна. Арбалетчики, стоящие у бойниц частокола, смотрели вслед предводителю с гордостью.

24-й день месяца Листа.

Лес в окрестностях Кэкстона

В глубине ствола кратко затрещало. Лит опустил топор, окинул взглядом жертву, — береза стояла еще крепко, — толстый узловатый ствол напряг мышцы в последнем, отчаянном усилии. Лит глянул на клинья, подставил щеку едва заметному ветерку. Нормально. Топор резкими частыми ударами вгрызся вглубь ствола. Треснуло раскатисто, дрогнули ветви, отягощенные желтой яркой листвой. Лит нанес завершающий мощный удар и отскочил. Береза валилась шумно, отчаянно цепляясь за мелкие ели и подминая ни в чём не повинные кусты. Хорошо легла, комлем к опушке. Все равно тащить разделанные под рост человека коротыши придется вокруг, по лощине, потом через ручей. Береза — дерево ценное, в округе их почти не осталось. Уголь получается отличный, да только если в печи жечь. Потому и придется к печи носить…Если на месте в стоячем костре выжжешь — цену вдвое потеряешь. Ну, боги нам помогут. Лит протер короткое лезвие топора и занялся делом.

Когда худощавая фигура с двумя бревнами-коротышами на плечах перебралась через ручей, дневной свет ощутимо поблек. Осенние дни становились все прохладнее и короче. Ничего, зато употеешь не так. Человек без работы никак не может. Холод иль жара — руки всегда при деле должны быть. Ну и голова, само собой. Ремесло свое Лит знал недурно. Углежог — это вам не свинарь какой-нибудь. Против пастухов, овчаров и прочих свекловодов Лит, собственно, ничего не имел. Но уголь жечь только настоящие мужчины могут. Уже не говоря о том, что одинокого свинопаса в лес и полноценной серебряной «короной» не заманишь. Страшно им в лесу, вот так-то.

Сам Лит в свои шестнадцать лет из леса, считай, и не выходил. Чего там, в деревне, делать, когда дома работы полно?

[- К печи или домой?

— К печи. Домой успеешь. И завтра время терять не придется.

— Ладно. Шагай шире.]

С собой Лит беседовал частенько. Не вслух, само собой, а мысленно. Вслух с собой лишь бесноватые болтают, да умом тронутые. В деревне Лита и так не иначе как Диким Вонючкой величают. Это они зря. Лит, в отличие от них, зазнаек, читать умел. В Дубовке еще староста буквы понимает, да безрукий Будек. Ну, тот пришлый, из солдат, они грамотные. Так что если считать по правде, — Лит в округе третий человек. То, что в деревне об этом знать не знают — их проблемы. Но Диким обзывать — это напрасно. Вонючка, оно конечно…

Лит пах. Сильно. Чего уж там, вонял просто несусветно. Дед и тот ругался, говорил, что наизнанку выворачивает. Лит и сам что-то такое чувствовал. Вот как сейчас, — тепло по коже пошло, ноздри чуть щекочет. Скорее даже приятно. Уютно, словно в хижине у очага с миской сидишь. Но людей воротит, словно от дарка тухлого. Так прямо и орут. И дед тоже самое говорил. А дед был единственным человеком, которому верить стоило. Ладно, воняем, значит, воняем. Видать, болячка какая-то. Охотиться и работать, между прочим, не мешает. Зверю и деревьям на ту вонь наплевать. Может, и вовсе они ее не чувствуют.

Лит постоял, отдыхая. Сейчас подъем, и поворачиваем к печи. Если прямо шагать — то к хижине. Хаживать за качественным деревом все дальше приходится. Известное дело, береза, дуб да ясень за год не вырастают. А уголь из сосны да ели — разве товар? Вот рос бы здесь бук или граб. Да где там, ценное дерево лишь на юге найдешь. Лит и видел-то буковую древесину один раз в жизни — дед специально на рынке чурочку выпросил.

Парень поправил топор за поясом, взвалил на загривок коротыши и зашагал по узкой тропке. Вскоре потянуло дымком, открылась поляна. Дымил стоячий костер, рядом торчала просевшая угольная печь. Подмазывал ее Лит часто, да что толку, — глина из Черничного ручья держала камни из рук вон плохо. Впрочем, и пользовался печью одинокий углежог теперь редко. Вот сложить бы другую, у Змеиного распадка, там берез и дубов еще много. Только осилить такую работу в одиночку трудновато. Может, следующим летом?

Юный углежог пристроил коротыши на низенький штабель, — отборная древесина копилась, подсыхала, дожидаясь своего часа. Лит поправил навес, глянул на дымящиеся бревна. Здесь все нормально, — держат жар, утром корзина товару готова будет. Жаль, больше чем на «щиток» уголь не потянет. Ладно, чем богаты…

Лит резво зашагал к хижине. Между стволов уже клубился мрак, наползал от ручья. Знакомые заросли бересклета, украшенные веселыми яркими ягодами, уже и не различались. Ничего, сейчас дома будем. Фасоль с утра замочена, грибов добавить, полоску зайчатины — сварится мигом. Живот набьем, наукой займемся.

Собственные ароматы Лит не различал, зато на чужие реагировал чутко. Порыв ветерка донес волну едва ощутимого, но острого, очень острого запаха. Шорох сзади, — Лит замер, — ноги полусогнуты, топор в руке. Тень, возникшая за еловыми лапами уже не скрываясь, пренебрежительно зарычала.

Вег-дич! Литу хотелось заскулить. Ох, у самого дома подстерегли. Откуда они взялись⁈ И где второй⁈ Они всегда парами. Ветер в лицо дул, значит…

Оборачиваться Лит не стал. Здесь второй. Вернее, вторая. Семейные они твари, всегда парой. И деваться тебе, углежог, некуда. Дарка или животного быстрее вег-дича в лесу просто не бывает. А уж человеку то где с ними состязаться?

Вег-дич неторопливо отклонил еловые ветви. Стоящий вертикально дарк очень походил на человека. Только передние лапо-руки чересчур, просто до безобразия длинны. Заворчал, смутно блеснули клыки в вытянутой пасти. Не Литу рычал, поверх головы обращался к подруге своей, что б они околели разом. Одинокий человек им не противник. Такая семейка и десяток охотников передавит шутя.

Пропал! Вот оно как. Об одинокой смерти, сколько думал-размышлял, а оно вот так пришло…

Ну уж нет, рано сдаваться! Дома ты, и лес здесь твой. Это они пришлые.

— Пошел, трупоед! — Лит воинственно взмахнул топором.

Вег-дич удивился. Склонил башку, наморщил низкий лоб. Черная когтистая лапа уперлась в колено. Зверь глянул одним глазом, другим. Издевается, кабан ребристый.

Ой, пропал. Куда бежать? К ручью — глупо, в ельник — тупо, к хижине — не пустят. Выход один, да и тот не выход. Эх, подумать не дадут.

— Убирайся, говорю, доходяга! — Лит ухватил топор двумя руками, взмахнул по-дурацки, словно колоду колоть собирался.

Вег-дич издал короткий звук — натурально ржал, веселился. Шагнул вперед, не торопясь, отвлекая. Одновременно, сзади чуть слышно толкнулись лапы по мягкой хвойной подстилке.

Лит прыгнул. Не вперед, в самоубийственную атаку, и не в молоденький ельник, что наверняка ноги заплетет. Вверх взлетел топор углежога, не глядя, рассек тьму. Попал, — топор, словно крюком, зацепил нижнюю ветвь старой сосны. Тело качнулось маятником, подтягиваясь и одновременно поджимая ноги. Любил Лит на деревьях побаловаться, «комедиантов представить» как покойный дед говаривал. И сейчас получилось, белкой подлетел на сук, только в последний миг что-то по ноге ударило, сбило с движения. За ветвь кое-как ухватился, но топор уронил. Внизу взревели. Лит немедля метнулся ближе к стволу, нащупал сук повыше. Ветвь под ногами заскрипела, прогибаясь, — вег-дич без труда допрыгнул, повис. Ветка затрещала под тяжестью, но Лит взлетел выше, а внизу, вот чудо-чудное, хрястнула ветвь и обломилась. Зло рявкнул упавший вег-дич, кратким рычанием ответила ему подруга.

Лит лез и лез вверх. Нельзя сказать, чтобы сосна была высокой, — смотрел пару раз, приценивался, но рубить не стал. Отблагодарила, колючая. Теперь век расти, никто не тронет.

Сердце колотилось, чуть через ворот рубахи не выскакивало. Лит на миг прижался лбом к смолистой коре. Выше лезть незачем. Вег-дичи, хоть и хитрее росомахи, хоть и бегают резвее косуль, но с деревами не очень дружат. Влезть наверх им слабо. Вон как самец раздраженно порыкивает под сосной.

Лит, крепко держась за сук, свесился, постарался рассмотреть. Во тьме разобрать было трудно, вег-дич вроде бы рылся в хвое. Ага, это он, гад, топор подальше отгребает. Говаривали, дикие дарки с железом не уживаются, лапы оно им прожигает. Как же, вон как яро загребает. В лапу взять не может, попробуй с такими когтищами ухвати, но боязни к железу и рядом нет.

Лит пощупал собственную щиколотку, ладонь стала липкой. Приласкала тварь коготками, — судя по боли, может и до кости зацепило. Был бы в сапогах, — испортил бы обувку, душегуб. Придется хвои нажевать и приложить.

Боль в разодранной щиколотке, залепленной кашицей хвои, потихоньку успокаивалась. Внизу было тихо. Ночной холодок давно забрался под старую рубаху, Лит ежился, обнимая ветвь.

Поганка-дело. Топор не достать. Зубастые сторожат. Не ушли, затаились. Вроде хитрые, но не хитрее человека. Возились бы вы с топором, как же. Умники безмозглые.

Лит знал, что до утра продержится. Кровь из ноги остановилась, не так уж и холодно. Хотя в дедовом жилете было бы в самый раз. Ничего, до утра просидим. Вот только что потом? Вег-дичи, хоть и считаются ночными дарками, днем никуда не деваются. Сказки все это. Может, тролли на солнце каменеют, а навы утром в огромных жаб превращаются, но вег-дичи остаются вег-дичами. Пустым сказкам пусть те верят, кто в лесу не бывает. Выходит, останутся твари ждать добычи. Лит собой гордился в меру, но если рассматривать с точки зрения любителей мяса, то даже костлявый углежог, ничуть не хуже косули или годовалого кабанчика. Подождут. Значит, терпеть пока руки-ноги сведет и им в лапы валиться? Или попытаться спрыгнуть и убежать? То есть, опять же прямиком им в лапы свалиться? На помощь рассчитывать глупо. В деревне найдется два с половиной хвастуна, что охотниками себя величают, так они, если про вег-дича услышат, до зимы просидят запершись. Говаривают, когда вег-дичи совсем допекают, наместник на облаву войско присылает. Ну, к этому времени от углежога и косточек не останется. Откуда вег-дичи вообще взялись? Ведь редкостные твари. Самому Литу лишь раз шкуру такого дарка довелось видеть.

Угу, зато сейчас насмотришься. Если успеешь. Интересно, они сперва за требуху принимаются, или с мозга начнут?

Поганка-дело. Ничего ты здесь не высидишь. Эх, топор бы…

Единственное, что могло бы сойти за оружие — это нож. Лит пощупал самодельные ножны. Нож, конечно, инструмент надежный и испытанный. Только лезвие длиной с половину ладони страху на вег-дичей едва ли нагонит. Нет, свежевать им вполне можно, вот только как уговорить вег-дича посидеть спокойненько, пока с него шкуру драть будут? Эх, нужно было новый нож купить. Все на топор копил. Так теперь спрятанные у хижины «щитки» и пропадут.

Что-то нужно делать. Если день здесь просидишь, послезавтра дядька Жор за товаром приедет. Сожрут и его, и меринов, тогда кому товар будет нужен? Без бобов и масла зимовать будет совсем худо.

Лит вытащил нож. Острый, утром точил. Это хорошо. Делом нужно заниматься.

Углежог лазил по ветвям, не особенно скрываясь. Тряс и ломал ветви, сыпал вниз иглы и кору. Вег-дичи, если и следили, то ничем свое присутствие не выдавали.

Лит, отдуваясь, уселся на ветвь. Нога снова кровоточила, пришлось вновь нажевать горькой хвои и залепить раны. Было холодно, сквозь ветви ярко сияли звезды. Углежог, вздрагивая от холода, уложил сучек на колени. Долго поглаживал мозолистыми пальцами, пытаясь разгадать кусок дерева, найти правильное место, потом принялся за дело. Короткий клинок ножа ощупью снимал с сучка лишнее.

— Сможешь?

— А чего делать?

— Может и получится, если их разведешь.

— Ха, поганка-дело, это и так понятно.

— Ладно, только не спеши.

— Куда уж спешить. Не окоченеть бы.

Пока Лит особо не мерз. Даже вроде теплей стало, работа помогала, да и беседа с самим собой развлекла. Чего не поговорить с мозговитым парнем?

— До хижины доберусь, сразу котел на огонь.

— Угу, и можно зайчатины всухую поживать.

— Ха, умник, а зимой как?

— Зимой силки пустыми не останутся. Только доживи до снега.

— Уговорил. Полоску маленькую сжуешь. Потом варево.

— Точно. И спать. Девица приснится.

— Да нужна она как…

Девицы снились. Поскольку Лит знаком с ними был, мягко говоря, не близко, то и снились как-то так — вообще. Расплывчато. Но снились. Особенно под утро. Впрочем, с вечера тоже, бывало, приставали.

— Угу, прямо проходу не дают.

— Ничего. Как-нибудь. Скопишь денег. Углежог — мужчина с руками. Не прохвост какой-нибудь. Найдется умная.

Лит знал, что не найдется. И денег на свадьбу скопить не получится. Как-то пробовал посчитать, сколько собрать нужно, но в цифрах запутался. Уже не углежоговы цифры пошли, в голове не удержишь. Да и не в десятке «корон» дело. Брезгуют Диким Вонючкой. В Дубовке невест раз два и обчелся. Нечего и мечтать. Пришлую взять бы. Когда в городе был в последний раз (первый раз не в счет, тогда еще десятилетним с дедом ездил), на девиц смотрел. И они посматривали. Хоть и ободран углежог, но видом не пугает. Посматривали. Пока не унюхивали. Некоторые мигом нос затыкали, да подальше, подальше от повозки. Другие просто морщились. Обидно, но что поделаешь. Ладно, еще выдастся случай.

— В лесу какая дева заплутает. Спасешь. Благодарность заслужишь.

— Да иди ты! Некогда с глупостями. Где ты дев в лесу видел?

Лит на миг закрыл глаза, и принялся осторожно стягивать с себя рубаху. Ком получился слишком легковесным. Пришлось снимать и штаны. Нож, веревка-подпояска, несколько веточек с хвоей. Больше набивать опасно. Догадаются. Они и так догадаются, хитрющие твари. Но может хоть мгновение удастся выиграть. Держа ком, Лит выпрямился вдоль ствола. Мышцы порядком одеревенели.

— Ну, помоги тебе боги.

— Сам не оплошай. Кстати, если та косматая — самка, то чем не дева? Уж точно, крепенькая.

— Тьфу! Гадость какая.

Жаром стыда обдало крепко. Лит прошел по ветви, нарочно хрустнул сучком, и, хекнув, швырнул сверток подальше, в низкорослый ельник. Балансируя, пробежал к стволу, скользнул вниз. Смотреть, купился кто на приманку или нет, было некогда. Лит, уже свесил ноги с нижней ветви, соскользнул сам, повис на руках. Видят боги, голый мосластый парень красавцем не был, — ребра торчали, мяса, считай, и нету, вместо мышц сплошь жилы сухие, но все одно, — клюнули.

Шорох внизу, Лит резко подтянулся, почти ощутив скользнувшие вдоль бедра когти. Вег-дич раздраженно рявкнул, — добыча снова ускользнула. Но сейчас добыча удирать куда подальше и не думала. Едва оказавшись на ветви, Лит выхватил из развилки оружие и рухнул вниз, прямо на плечи хищника. Сук, заточенный до остроты иглы, заменить рогатину все-таки никак не мог, — шкуру на толстом загривке не пробил, скользнул вбок, едва не вырываясь из рук парня. Лит в отчаяньи пытался обхватить коленями шерстистые бока противника, насел, — короткий кол вонзился под углом. Обрадоваться углежог не успел, — вег-дич мощно рванулся, и Лит отлетел, покатился по хвойному ковру. Все к лучшему, — до полузакопанного в хвое топора оставалось рукой подать. Вот рукоять, отполированная углежоговыми ладонями. Лит вскочил, занося оружие.

Вег-дич топтался под сосной, скреб по себе лапами. Сук, вроде бы и встрявший неглубоко, наконец, вылетел. Из раны на шее толчком плеснула черная кровь. Вег-дич жалобно зарычал, и пошел к человеку. Лит приготовился, — разок рубануть успеем. Но тварь вдруг опустилась на четыре лапы. Лит подумал, что так оно даже опаснее, — огромный руколапый волк. Но вег-дич ворчал, вертел головой, то ли пытаясь прижать башку к плечу, то ли рассмотреть рану. От резкого движения кровь брызнула длинной струей. В этот миг Лит увидел самку, — стояла под сосной, смотрела на мучающегося супруга. Стояла как-то неловко, припав на левую лапу. Ранена?

Самец вдруг повалился на бок, заскреб задними лапами, плотно обхватывая башку передними.

Возликовать Лит не успел. Самка взревела, — показалось, с деревьев посыпалась хвоя и листья. Вой, жуткий, вибрирующий, взлетел над лесом, рассыпался на робкий лунный свет и дрожащую тысячу звезд.

Лит не кинулся бежать только потому, что не успел. Самка, подраненная или нет, летела на него длинными прыжками. Четырехногая, она была ниже человека, но казалась просто огромной, — сплошь темный сгусток силы и ненависти. Лит успел выдохнуть и ударить топором.

Очнулся Лит, должно быть, не скоро. Голова была чужая. Ноги и спина, впрочем, тоже. Углежог попытался сесть, башка чуть не лопнула от боли. Мыча, Лит сжал руками череп. Ох! Ноги оказались придавлены,- на них вытянулось что-то вонючее и тяжелое. Ребра слева при каждом вдохе отдавали резкой болью.

Лит освободился от липкой тяжести, ощупал собственные конечности. Руки-ноги, остальное, — все цело, не переломано. И не оторвано. Чудно. Топор лежал рядом. Ну, слава богам. Надо бы одеться.

Лит окинул взглядом поверженных противников. У самки оказался начисто снесен верх черепа, таким ударом можно гордиться. Самец, скрутившийся в угловатый комок, закостенел в луже крови.

— Подвиг. Сроду не слыхал, чтобы кто-нибудь двух вег-дичей валил.

Лит спохватился, не хватало еще в ночном лесу вслух болтать. Совсем уж ненормально.

— Можешь и болтать сколько влезет. Крутой ты парень.

— Скорее, везунчик. Боги помогли. Чего теперь делать-то?

— Так одеться и домой. К вег-дичам из зверья никто не подойдет. Остается дух перевести, вернуться, разделать тварей и все обмозговать.

— Да уж, обмозгуешь тут.

Лит подержался за раскалывающуюся голову и поплелся разыскивать одежду. Проклятая самка узел разодрала, штаны порядком пострадали. Сплошной убыток. Да еще, кажется, ребра слева все-таки треснули.

Ковыляя к хижине, Лит придерживал бок, морщился от головной боли, но уже и улыбался как дурак. Желчь и нутряной жир вег-дича, говорят, чуть ли не по серебряной «короне» за мерку идут. Редкость. А еще клыки, шкура. Ха, богатство само в руки привалило. Правда, чуть не сожрало. Главное, теперь чтобы торгаши не облапошили. Такой шанс упускать нельзя.

Когда управился, совсем рассвело. Пришлось долго отмываться в ручье. Потом Лит клацал зубами, грелся у костерка. Купался углежог, конечно, круглый год. Но одно дело, просто помыться, а другое отмыться. Грязная работенка. Противная. Ладно, освежевал, все припрятал. Шкуры потом выделать можно. Желчи и жира прилично получилось. Только кому такая гадость нужна? Блевать пришлось три раза. Забыть бы эту работенку побыстрее.

Сидел в хижине у очага, в горшке соблазнительно булькало. Но устал так, что ужинать-завтракать почти не хотелось. Ну и ночка. Боги помогли.

Наевшись, Лит выглянул наружу. Лес стоял притихший, спокойный. Мягко светило неяркое осеннее солнце. Лит закрыл дверь, повалился на лежак. Сегодня работу отменяем. Меру нужно знать, как дед говорил.

Проснулся Лит под вечер. Бок еще болел, зато голова прояснилась. Вот нога беспокоила. Лит прочистил и промыл раны, перевязал полоской ткани, не забыв проложить кусочек мха-засушника. Сунул за пояс топор, и вышел на воздух. Работать не работаем, но за доходящим костром проследить нужно. С углем разобрался быстро, на обратном пути завернул на холм над ручьем.

Могилы стояли в порядке, только дедушкину в изобилии застлали красные кленовые листья. Лит прибрал, сел на чурбак.

— Вот так-то, получилось. Дарки, они, оказывается, не шибко умные.

Разговаривать с могилами было можно. Это же не сам с собой. Под самым оплывшим холмиком лежала мама. Ее Лит не помнил, — умерла, едва родив. В серединке лежал Грыз. Хороший был пес, помер от старости. Вместе с дедом хоронили. Ну, под третьим холмиком сам дед лежал. Его Лит два года назад схоронил. Сам могилу копал, сам и уложил. Дядька Жор тогда только через три дня наведался, только лысой башкой покачал.

Лит трогал пальцем припухшую свежую царапину надо лбом и раздумывал над тем, что в лесу жить не так уж и плохо. И дед, и Грыз от старости померли, что не так часто и бывает. Мама — иное дело. Женщины — существа сложные, хрупкие. Вот рожать детей — как это вообще бывает? Непонятно. Дед толком не рассказывал. Он вообще много чего не успел рассказать. Или сам не все знал? Ладно, в лесу жить спокойно. Это в городах да деревнях с ума сходят. А здесь живешь спокойно, умираешь спокойно. Вот только кто тебя самого хоронить будет? Или без хлопот сожрут и всё?

Лит вспомнил отца. Его помнил хорошо. Крепкий мужчина, всегда выбритый до синевы. Восемь лет назад сгинул. Был заказ в городе, вроде на самого наместника работали. Отец хорошим углежогом был. Три печи, здесь над ручьем стояло. Деготь гнать собирался. Деготь — это ж иное дело. Это серьезно. Эх…

Что ж с отцом-то случилось? Уехал, где-то неподалеку от Кэкстона работал. Два раза деньги прислал, потом, как в воду канул. Дед в город ездил, все расспрашивал да разузнавал. Никто ничего толком не знал, но намекнули, что с такими глупыми расспросами дед и сам исчезнуть может. Может, ограбили отца и убили? Он тогда серебро прислал, видно, хорошо дела шли. Да, город — дело темное.

Лит вернулся в хижину, не торопясь, принялся готовить ужин. По пути набрал грибов, осень выдалась обильной. Вдобавок две картофелины испек. Оно, конечно, роскошество, но день такой. Без фасоли да картофеля в жизни радости маловато. Ну, на сладкое отвар, — сегодня земляничный. Ягод заготовлено вдоволь, можно не экономить.

После ужина пришло время науки. Лит, тщательно отмерив масла, зажег светильник. Вынул из тайного ящичка Книгу. Развернул истертую кожу, открылись желтоватые древние листы. Ровно тридцать один! Каждый исписан и пронумерован с обеих сторон. Правда, нет начала и конца, но это не имеет значения. Великая, мудрая история. Ровненькие и мелкие (как такие можно вывести пером?) буквы. Два рисунка. Лит бережно перевернул две первые страницы.

По этой книге учился читать. Собственно и цифры учил по ней. Попробуйте-ка догадаться, как надлежит считать от одиннадцати до сорока двух? Дед-то только до десяти и умел. Великая книга. Лит много размышлял о написаном. Когда дед был жив, вместе рассуждали о древней истории. Конечно, о многих словах было уже не догадаться, но главное-то как не понять?

Лит медленно провел пальцем сверху вниз, не касаясь древней бумаги:

«Вздыхая, он окунул кисть в ведро и провел ею по верхней доске забора, повторил эту операцию, проделал ее снова, сравнил ничтожную выбеленную полоску с необозримым материком некрашеного забора и уселся на загородку под дерево в полном унынии. Из калитки вприпрыжку выбежал Джим с жестяным ведром в руке, напевая „Девушки из Буффало“».

Как замысловато, как изящно. И сколько загадок. Что такое материк? Что за город «Буффало»? Должно быть, девушки там необыкновенно прекрасны. Именно «девушки», не девки, не девицы, а де-вуш-ки. Так и подобает выражаться сдержанному мужчине.

Вообще-то, Книга повествовала о юных годах некоего героя. Кем он стал — великим воином или могущественным магом, так и осталось неизвестным для читателя. Большая часть Книги (несомненно, самая поучительная и увлекательная) была непоправимо утеряна. Книгу дед получил от своего отца, а тот нашел на поле боя у какого-то древнего города. По крайней мере, так свидетельствовало семейное предание.

Раздумывая о том, что древний герой происходил из семьи, несомненно, благородной и состоятельной (даже в самом Кэкстоне заборы сейчас никто красить не додумался), Лит улегся на лежак. Боги помогут, так и у одного углежога когда-нибудь будет стоять настоящий забор вокруг дома. А в доме будет кому готовить обед.

Дядька Жор заявился спозаранку. Лит сидел у хижины, разглядывал сапоги, — подметки совсем истончились, сейчас наденешь, — зиму могут и не пережить. Вот и выбирай. Ступня-то побаливала, одна из борозд, проделанных когтями вег-дича, все-таки воспалилась. Да и задетую кость саднило.

Когда воз, влекомый дряхлыми лошадьми, приблизился, Лит поставил на чурбан сапоги, и, не торопясь, встал.

— Здоров будь, Вонючка, — пробормотал дядька Жор. — Товар наготовил, или пробездельничал?

Лит лишь кивнул головой в сторону навеса.

Углежог поднимал корзины на воз, мерины сонно взмахивали хвостами. Дядька Жор почесывал кнутом спину под латаным жилетом.

— С ногой-то что?

— Зацепил, — кратко объяснил Лит, ставя последнюю корзину с углем.

— Ты, того, осторожнее. Случись что, сгинешь в одиночку. Лес, однако. Вон, у Озерной облава давеча случилась. Живоглоты с месяц назад объявились, так из Кэкстона помощь прислали. Два десятка солдат, да еще слуги Светлого, что за храмом присматривают. Покололи вег-дичей, да прямо в озере утопили. Соображаешь?

Лит кивнул.

Дядька Жор глянул с жалостью, покачал головой:

— Ничего-то ты парень не соображаешь. Сказывают, один живоглот ушел, хоть и шибко пораненный. А у нас два дня тому как Рыжий Хофт из города не вернулся. Загулял, понятно, но слухи нехорошие уже пошли.

— Ясно.

— Да что ты меня всё обрываешь? — рассердился Жор. — Старших слушать да почитать нужно. Я уж не говорю, что без меня вовсе с голоду сдохнешь. Кому ты еще такой задичавший нужен? И нечего мне рот затыкать. Ишь, всезнайка выискался.

— Молчу.

— Вот и молчи, — дядька Жор сердито подергал корявыми пальцами хвост кнута. — Я, может, тебе одолжение хотел сделать. Завтра мне на рынок ехать. Поможешь? С меня половина «щитка» и харч. Ну и на город полюбуешься.

Лит глянул вопросительно.

Жор замялся, потом объяснил:

— Торек со мной ехать не может. Прихворнул. А Рыжий Хофт всё шляется где-то. Одному мне несподручно. Съездишь? Тебе, все одно делать нечего.

Лит кивнул.

— Ну и хорошо. Вдвоем веселее. И время-то такое…

— Топор возьму.

— Вот-вот, — Жор взялся за вожжи. — Утречком, как забрезжит, к дороге выходи. И помойся ради такого случая. Люди ведь смотреть будут.

Воз скрылся за деревьями, а Лит все стоял, ухмылялся. Удачно все складывается, прямо удивительно. Все раздумывал, как в город выбраться, а тут само собой сложилось. Там на рынке еще бы подходящих людей найти. Глупить нельзя, мигом облапошат. Нутряной жир вег-дича — это не уголь. Тут десять раз подумать нужно.

До Кэкстона добрались без приключений. Солнце только выползало из-за леса. По сути, не так уж далеко ехать, за день туда-обратно и пешим ходом управишься. Только в одиночку мало кто рискует ходить. Здесь, к востоку от Кэкстона, всего две деревни, да четыре хутора. Дорога одна — та, что в Сон-озеро упирается. Дальше ни людей, ни мирных дарков — леса дремучие, горы мертвые, медвежье да волчье королевство. Вот на юг да на юго-запад — иное дело. Там и столица, и земли населенные. Говаривают, даже до моря теплого можно добраться.

— С чего взяли что оно теплое? Вранье.

— Знающие люди говорят. Теплое и льда не бывает.

Веришь? Те люди говорят, что и зимы там нету.

А что? Там же магов полно. Греют колдовством себя, вот и…

— Ну, простофиля. Любой дури готов поверить.

— Почему дури? Вот в Книге тоже ни слова о зиме нет.

— Книга неполная. И о древних временах она.

— Все равно. Без зимы интереснее жизнь представлять.

Дядька Жор обернулся, потянул носом воздух, скривился страшно:

— Да что ж тебя в детстве не удавили-то, а? Говорил же — помойся. Видят боги, будто полный воз тухлятины везу. Вспотел от безделья? Куда тебя такого? Позор один. Мыться лень, а?

Лит мылся. Так мылся, что растертые ручейным песком бока до сих пор горели. Вот же незадача.

— Сейчас окунусь, — Лит спрыгнул с воза, бросился к камышам, что виднелись справа от дороги. Ледяная вода слегка попахивала тиной, но парень торопливо поплескался, и, на ходу натягивая рубаху, кинулся догонять воз.

Дядька Жор придирчиво потянул носом:

— Ну вот. Ну что ты за дурень — студеной воды не боишься, а мыться ленишься? Эх, вот отец твой на голову силен был. И дед разумный. Баловал он тебя, сироту. Ладно, сиди спокойно. Взмокнешь — господа стражники в город не пустят. Чистое наказание, воняешь хуже боуги, пусть они передохнут до последнего. Да лохмы-то пригладь, ворона встрепанная.

На Лита стражники внимания не обратили. Взяли с воза два положенных «щитка» пошлины и пропустили. Воз въехал в ворота внешней стены, колеса принялись постукивать по вымощенной камнем древней мостовой. У Лита глаза разбегались. Высоченная стена, лестницы из тщательно обструганных, гладеньких досок, оконные переплеты с настоящими (размером локоть на локоть!) оконными стеклами. А сколько железа: шлемы и алебарды стражников, решетка ворот, цепи, котел с треногой. Лит успел рассмотреть боевой арбалет, — великолепное устройство с хитро выгнутым ложем и металлическими дугами лука. О таком, конечно, нечего и мечтать. На хороший лук бы накопить. Из самоделки разве что зайцев сподручно бить. В прошлом-то году с волками столкнулся, худо пришлось…

Чем дальше от ворот, тем теснее наваливался город, грозил раздавить. Стук колес и цокот копыт, звон и грохот, гвалт десятков глоток. По улице торопились разносчики товара, селяне с ближайших хуторов, бежали мальчишки, мелькнули две или три женщины. Угольный воз двигался медленно, с трудом пробиваясь по узкой улице. Приходилось останавливаться, пропуская встречные повозки и верховых. Взрыкивал на чернь телохранитель, пробивал дорогу. Юный лорд ехал неторопливо, — подбородок высокомерно задран, плащ заколот огромной серебряной пряжкой. На легконогом жеребце красуется ярко-синий чепрак с немыслимым шитьем. Прогарцевали всадники мимо, но перед группкой пилигримов Светлого сами лошадей попридержали, — пропустили фигуры в бедных холщовых плащах с вышитыми на плече крестами-решетками.

Дядька Жор тоже проводил светло-серых людей взглядом, на всякий случай поклонился вслед.

— Вишь, Вонючка, сколько паломников? Новый бог ныне в почете, десятками к нему так и прут. Тебе-то и невдомек, что в нашем Кэкстоне когда-то самолично Посланник Светлого правил. Я когда-то его даже видел. Издали, правда. Были времена, тогда порядок крепкий наводили. Всех дарков — в петлю или в воду. И правильно, нечего добрым людям жить мешать. С воровством опять же…

Лит промолчал. Воровать в лесу все равно некому, а мирных дарков в Кэкстоне давным-давно извели. Говорят, в городах, что к югу стоят, дарки свободно по улицам расхаживают. Ну, там чудес много. А в Кэкстоне только люди живут, и пусть какой-нибудь пикси или клуракан-пьянчуга сюда только сунется. В лесу другое дело. Изредка натыкался Лит на чужих. Ну, об этом лучше помалкивать. У тех свои дела, у углежога свои, и мешать друг другу незачем.

— Славное место наш Кэкстон, — продолжал дядька Жор, задумчиво пришлепывая губами. — Вот Посланник жил, властвовал. Храм громадный возвели. Оно, конечно, странно — почему Светлый один-одинешенек должен быть? Ну, ладно, они только в Светлого верят, а мы по старинке, со своими старыми богами советуемся. Но порядок при Посланнике был. Я помню. Вот потом война случилась. С чего? Зачем? Нас, слава богам, стороной обошла. А у столицы битва произошла. Тыщи погибли. Тыщи! Э, тебе разве понять. Уж восемь лет как минуло. Да какое там, почти девять. Король-Ворон тогда сильно изволил гневаться. А наш Посланник погиб геройски. Один с сотней схватился, вот как. Там и скоге были, и колдуны, и мертвецы-оборотни. Одолели толпой Посланника. Да, вера в Светлого тогда сильно пошатнулась. Сейчас-то опять поднялись. У Старой дороги какой храм возвели. Я специально заезжал глянуть. Ох, сила! Выше здешнего замка башню сложили. Хоть и недостроенная, а уж этажей семь. И строят, и строят. Паломники вокруг живут, целыми днями строят и молятся, строят и молятся…

Лит опять промолчал. Что за дело простому углежогу до чужого бога? У Лита свой имеется. За Черничным ручьем живет, у сосны кедровой, что молнией тронута. Видеть его впрямую Лит не видел, но советовался частенько. Сосновый бог дурных советов не давал, помогал в меру сил, правда, частенько и сам не знал, как лучше поступить. Но храм в семь этажей, это конечно…

Лит задрал голову, оценивая огромный дом. Два таких этажа, да плюс еще пять? Привирает Жор. Этот-то, двухэтажный какой огромный. Пришлось склонить голову к плечу, читая вывеску, — что за обычай их боком вешать? Намалевано — харчевня «Удачливый возчик». Странные все-таки буквы в городе принято вырисовывать.

— Чего башкой вертишь? Сиди смирно. И так на тебя, на чучело, люди оглядываются, — сердито пробурчал дядька Жор.

Лит замер. Привлекать к себе внимания не хотелось. Вид у углежога совсем лесной — штаны короткие, на коленях уже зашиты-перешиты, места живого нет. Рубашка опять же…

Тут Лит забыл о недостатках своего костюма. Со двора харчевни вышла девушка. Да какая! Из-под платка светлые завитки выбились, щеки румяные. Идет, что плывет, пальчики подол юбки придерживают, от грязной мостовой оберегают. Корзина на локотке висит, плечи покатые, и пониже…

— Они всегда такие округлые?

— Не, только в городе, наверное. Это от чистоты.

— Ага, из зажиточных она. Вон, колечко на пальце.

— Да что кольцо. Ох, раскачивает-то как! Уж не от ветра.

— Точно. Виляет телом. Вот возьмет она тебя пальчиками в кольцах, да этак благородно…

Лит почувствовал, как жар приливает к щекам и ушам. Мгновенно стало жарко. Взгляд от нежной белой шеи незнакомки оторвать было трудно. Вот она, благородная красота…

Жор шумно втянул носом воздух:

— Ах, так твою растак! Ты ж мылся⁈ Ох, опозоришь! Пошел вон с воза!

Лит соскользнул с корзин, пошел за задком воза, пытаясь ссутулиться, поменьше ростом быть.

— Понаехали деревенские, дышать от них нечем! — немедленно сказал идущий вдоль дома помощник пекаря, и принялся прикрывать тряпицей поднос с пирогами. — Ну и смрад! Эй, дед, валил бы из Кэкстона, и всех своих вонючек с собой забирал. Что босых, что копытастых.

Дядька Жор не ответил, только втянул голову в плечи. Лит, проклиная свою тяжкую судьбу, тащился следом, суетливо поправляя топор за поясом.

— Да успокойся. Сейчас рынок, корзины покидаешь и на волю.

— А покупателя искать? Клык вег-дича, вот он, в тряпице за пазухой. Хоть его сбыть.

— Потом как-нибудь. Побьют ведь.

До рынка оставалось всего ничего. Вон уже проезд на площадь, толчется народ, рыночная стража прогуливается, за порядком надзирает. Дядьке Жору сворачивать левее, там верный человек весь уголь оптом заберет.

— Эй, бродяга! Дохлятину везешь? — бросил коренастый купец, возмущенно зажимая нос.

И дядька Жор, и Лит, сделали вид, что обращаются не к ним.

Но оказалось, неприятности только начинались. На повороте к возу шагнул паломник, требовательно зыркнул из-под капюшона, тряхнул глиняной кружкой:

— На храм, селяне. «Щиток» — на храм.

— С радостью, достойный, — дядька Жор искательно улыбнулся. — Щас расторгуемся, пожертвуем.

— С хорошей сделки еще «щиток» причитается, — нагло заметил паломник.

— Так это… в убыток будет… — жалобно сказал Жор.

— В убыток будет Светлого по совести не почтить, — паломник нюхнул и отшатнулся. — Э, да вы что за отраву в город везете?

— Так это… уголь. Каждый рыночный день приезжаем… — забормотал несчастный дядька Жор.

Как назло рядом возникла пара стражников:

— Чего встали? Не загораживать.

— Так поворачиваем, господин десятник, — Жор суетливо задергал вожжи.

— Пошевеливайтесь!

— Вы, воины, гляньте попристальнее, — негромко сказал паломник. — Тут нежитью несет.

— Как? — стражник потянул носом, замотал головой. — Эй, дед, что в корзинах?

— Так уголь. На каждый рынок…

— Дарковы прихвостни. Магию таят, — убежденно заявил паломник. — Вот этот босяк не человеком пахнет.

Лит и сообразить ничего не успел. Били его не сильно, должно быть брезговали. Дядьке Жору тоже врезали пару раз, чтоб не возражал. Потом воз и рассыпанные корзины остались позади. Лита куда-то вели, подбадривая тычками. От ударов копейных древков сильно заболело поврежденное ребро. Отупел, — не мог поверить, что это его, честного углежога, гонят по улице, подбадривая тычками и пинками сапог. Вокруг орали.

— Дарка поймали! — запомнился восторженный мальчишечий визг.

Опомнился Лит в каком-то сарае. Из-под двери дуло. Сидеть на тонкой и загаженной соломенной подстилке было неудобно. Сосед, старик, заросший бородой, боязливо отодвинулся в угол. Лит совершенно не обиделся — старикан выглядел бродяга бродягой, все время чесался. Видно, блохи заедали.

Что теперь будет? Лит попытался приладить на место оторванный клок штанов, — продралась одежка совсем неладно, — чуть ли не половина задницы наружу сияла. Что будет-то⁈

Ни напугаться до конца, ни обдумать не успел. Криво сбитая дверь распахнулась, вошли стражники. Первым делом, пинками вышвырнули старого бродягу. Было слышно, как старик причитает во дворе. Вошел богато одетый господин с мечом у пояса.

— Этот, что ли? Эй, болван, живо скинул рубаху и сапоги. Ну?

Лит немедля стянул рубаху и разулся.

Господин кинул беглый взгляд:

— Если этот сопляк — дарк, то я — сиятельная ланон-ши. И не так уж сильно воняет. Гоните его взашей.

Старший охранник что-то зашептал на ухо благородному господину. Тот скривился:

— Так углежог или бродяга? Эй, к тебе, оборванец, обращаюсь.

— Углежог, ваша милость, — пробормотал Лит.

Господин пожал плечами:

— Тогда сиди. Хотя цена такому сопляку…

Он вышел. Брякнул засов. Лит ошеломленно уставился на дверь. Машинально шагнул к бочке, зачерпнул ладонью воды, хлебнул, но тут же выплюнул, — ощутимо несло мочой.

Впрочем, свежей водой юного углежога угостили почти тут же. Лит, фыркая, топтался в грязи у колодца, — двое стражников, ругаясь, с силой обдавали из ведра, третий доставал из колодца ведро за ведром ледяную воду.

Вымытого, мокрого до нитки Лита втолкнули в крошечную коморку:

— Жди, вонючка.

Углежог постоял у двери, — у ног натекла целая лужа. Впрочем, попортить в коморке было нечего. Стоял узкий стол, табурет, да грубоватый стул. В углу валялась куча тряпья. Поразмыслив, Лит осторожно примостился на табурете, и принялся оценивать урон, нанесенный штанам. Видят боги, починить одежду будет непросто.

Дверь резко распахнулась. Вошел человек, одетый неброско, но добротно.

— Эй, парень, да я вижу, искупали тебя на совесть, — человек покачал головой, шагнул к куче тряпья. Порывшись, выбрал измятый плащ. — Накинь. Кто бы ты ни был, мерзнуть не годится.

— Благодарствую, милорд, — Лит осторожно завернулся в плащ. Холодно и так не было, но отказываться от нежданной милости не стоило.

— Ну, рассказывай, кто такой, откуда взялся, отчего с дарками дружбу водишь?

— Милорд, да я с дарками сроду не дружил. Нету их у нас.

— Рассказывай, рассказывай. Только лгать не нужно.

Человек расспрашивал, улыбался доброжелательно. Литу особо скрывать было нечего, — рассказывал. Собеседник попался любознательный, — и все-то его интересовало. Лит рассказал и про трубовые костры, и про стоячие. Про работу с печью, и про то, чем уголь еловый от благородного дубового отличается. Человек про ремесло углежога знал мало, но слушал внимательно, — вроде как проверял. Наконец, вздохнул добродушно:

— Добрый ты малый, Лит, да только одичал совсем. Видишь, даже горожане тебя побить норовят. Ну, ничего, мы ошибку исправим. Меня, кстати, господином Ирнимом зовут. Я за законностью городской присматриваю. Совет Закона при его милости, лорде наместнике. Слыхал? Обидели тебя, конечно, зря. Помяли, порвали всего. Возместить бы надо, да пуста казна городская. Всё в столицу уходит, к королю. Ну да ладно, выход найдем. Поработаешь на город? Оплата щедрая. Тут недалеко. Три «короны» в месяц, да полная кормежка. Одежду получишь, инструмент.

Лит сообразил, что его и вправду за дикого лесного дурака принимают. Три «короны», да на всем готовом, — как же, кто поверит? Дядька Жор, хоть жалуется и врет не в меру, всего две-три «короны» за месяц и выручает. Это с возом-то собственным, да со старыми связями. Если расходы на лошадей вычесть, да на починку воза…

Врет господин Ирним. Но отказа, похоже, не примет. Сидит вон как, — только мигни, — под дых мигом заедет и не задумается. И чего ему скажешь-то?

— Милорд, — неуверенно забормотал Лит. — Я работы не боюсь. Три «короны» — это щедро. Да еще с харчами. Только, вы уж не обессудьте, вы человек, сразу видно, благородный, но там-то, на месте, небось, по-иному со мной обойдутся… По-разному ведь бывает, долго ли неграмотного парня обмануть…

Господин Ирним торжественно распахнул ворот дублета, извлек крупный медальон. Напоказ тряхнул серебряным крестом-решеткой:

— Глянь, парень. Светлым клянусь — получишь свои деньги, когда заказ закончишь. Работы много, скрывать не буду. Заказ важный. Но богоугоден сей труд. На пользу миру, на пользу всяк в нем живущему. Ибо сказано — труд за Свет чистый отданный, обернется стократ…

Лит перестал улавливать смысл. В городе и так изъяснялись чересчур сложно, а этот вообще… Тым-тым-тым, тым-тым-тым. Сорока бахнутая. Ага, вот…

— Подождешь обоза. Заодно, уж не сочти за труд. Здесь один скользкий тип сидит, подозреваем — с дарками вроде бы шушукается. Ты сам-то как к этим зловредным тварям относишься?

Лит вспомнил вег-дичей и без особых раздумий пробормотал:

— Давить их. И шкуру сдирать.

— Вот! Слова настоящего мужчины. А этот чужак, он другой. И не подцепишь его так сразу. Ты уж послушай что болтает. А завтра поедешь делом заниматься. Да покормят тебя, естественно, попоят…

Накормили Лита здесь же. Хлебал густую похлебку, не торопился. Время подумать выгадывал. Получалось, совсем поганка-дело. В темницу сунут. В натуральную. Как злодея какого или изменника. Да еще шпионить придется. Шпионы, как известно, долго не живут. Ну, до завтра, положим, дотянуть удастся. Может, и выпустят. А потом? Работать незнамо где? «Заказ важный». Нашли дурака лесного. Отец вот так же шею в силок-то и сунул. Даже могилы не осталось. Нет уж, нужно притвориться, что согласен, потом деру дать. Пусть в лесу за углежогом погоняются.

В кружке оказалось пиво. Лит осторожно попробовал. Ничего особенного, — вода да чуть-чуть хмеля чувствуется. Может разбавленное? Все равно рисковать нечего, — пиво, говорят, легко в голову бьет. Не пробовал, и пробовать незачем.

— А если этот Ирним насчет работы не врет? Выгодное ведь дело.

— Ага, обманут, как пить дать. И не думай соваться.

— Так работа ведь. Что с бедного углежога еще взять?

— Ты жить хочешь или нет? Загубят и не объяснят за что. Они же городские.

В коморку заглянул стражник:

— Нажрался, углежог? Тьфу, демоны тебя задери. Тебя мыли или нет? Воняешь свиньей дохлой.

Лит шел и ругал себя. Нужно было отказываться. Пусть бы отлупили, может и не убили бы. Ребра срастутся, а в темницу идти страшно. Стражники шагали сзади, вполголоса ругались, хотя Лит уже и не сильно-то вонял. По крайней мере, прохожие не шибко принюхивались. Поглядывали только с презрением. Понятно — со связанными руками да под конвоем приличные люди не ходят. Позора Лит пережил за сегодня столько, что дальше переживать уже сил не было. Зато вспомнил, что не попросил хитроумного господина Ирнима топор вернуть, и совсем пал духом. Без своего топора никак нельзя. Этак ни работать, ни подохнуть не получится.

Вышли к огромному, — три воза в ряд проедут, — мосту. За ним возвышались стены замка. Лит глянул на высоченные стены, квадратные башни, и на ногах едва устоял. Там же такие подземелья, — сунут во тьму и забудут. Сто лет гнить будешь.

К счастью, туда не пошли. Свернули вдоль реки. Стражник стукнул древком в глухие ворота. Угрюмый тип переговорил о чем-то со стражниками, дернул Лита за ветхий ворот. Ступеньки вниз, низкая дверь. Коридор, показавшийся бесконечным. Зарешеченные темные каморки, слабый дневной свет падал сквозь узкие щели-бойницы под потолком.

— Сиди, вонючка.

Лязгнул ключ в замке. Бухнула в отдалении дверь. Лит растерянно огляделся. Вонючее ведро в углу. Соломенная подстилка. Всё.

— Да ты садись. Тут торопиться некуда, — доброжелательно посоветовали из-за стены.

Лит вздрогнул, подошел к двери, ухватился. Дверь была деревянная, но доски толстенные, да еще металлическими полосами окованы.

Ох! Заперли. Совсем заперли. Камень кругом. Сверху, снизу. Камень и металл. Раздавит. В лепешку раздавит. Лит застонал, вцепился в полосу металлическую.

— Эй-эй! Ты на свет смотри. И дыши глубоко, — посоветовали из соседней камеры.

Лит вцепился в дверь так, что та заскрипела. Закрыл глаза. Успокоиться. Нужно успокоиться. Эти камни сто лет стоят. И еще простоят.

— Считай медленно, — подсказал неугомонный сосед. — Умеешь считать?

Лит досчитал до семидесяти восьми, потом сбился. Частенько в восьмом десятке запутывался. Попробуй догадайся, как цифры идут, если в Книге их вообще нету.

Лит глубоко вздохнул, отпустил дверь и отошел к соломе.

— Силен парень, — одобрил сосед. — Справился мигом. Из лесовиков будешь, а? Камень не любишь?

Юный углежог не ответил. Распутал веревку на руках, — связали для виду, что б выглядел настоящим разбойником. Расстелил плащ, лег.

— Не в настроении? — спросил сосед. — Ну, отдыхай.

Спать не получалось. Лит старался не ворочаться. От соломы несло плесенью, плащ тоже дурно попахивал. Вот сам вонючка вонючкой, а чужие запахи мешают. Плащ-то, с мертвяка, наверное. Лит осторожно поскреб заскорузлое на ткани пятно, — неохотно сыпалось под ногтем. Вот и дыра рядом. Пропороли ножом, а может и мечом. Ладно, отстирается. Сам плащ ничего, шерстяной. Хоть какой-то прибыток. Эх, топор жалко.

Дневной свет уходил. Тени по углам камеры густели. Лит сидел, обхватив себя за плечи. Ходить здесь некуда: четыре шага вдоль, два поперек. Верхняя часть боковых стен-перегородок обветшала, — из дыр торчали доски. Сквозные дыры, — оттого и соседа так хорошо слышно. Темница. Никогда в такой тесноте не бывал. И ведь не придет никто, не выпустит, даже воды не даст. Вообще забудут. Лит крепче обхватил колени, скрипнул зубами.

— Эй, проснулся, что ли? — окликнул неугомонный сосед. — Ты откуда будешь?

— Из леса, — буркнул Лит.

— Я и сообразил — не по сердцу тебе нормальные тепло да уют, — сосед неожиданно бухнул в стену ногой разок, другой, — отвалился ком, появилась щель.

— Ты что делаешь⁈ — перепугался Лит.

— Так бойницу создаю. Поздороваться, перемигнуться. Как требует вежливость.

— Так ребра переломают.

— Нам не привыкать, — в щели смутно мелькнула жизнерадостная физиономия. — Ты на неженку не сильно похож. Откуда, говоришь, родом?

— Из леса.

— Исчерпывающе. А я из Тинтаджа. Слышал о таком городке?

Лит хмыкнул. Даже ребенку ведомо, что Тинтадж — великий город. Столица королевства Ворона, и вообще самый огромный город в мире.

— Слышал, значит? Приехал я по торговым делам, да вот подзадержался. Убытки терплю, — пожаловался сосед. — А все из-за человечьей подозрительности и злобы.

Лит снова хмыкнул и поинтересовался:

— Мне-то что?

— Тебе-то? Тебе, могу спорить, интересно. Ты не стесняйся, спрашивай. Все равно делать нечего.

— Дурь. Не нужно мне лишнего.

— Да? А я жуть как любознательный. Про себя хоть расскажи. За что сунули?

Лит поразмыслил и сказал:

— За вонь и бродяжничество.

— Ну, аванк их сожри, совсем озверели. И кто ж их тебя нюхать заставлял? Или даме какой не угодил, а, лесовик? Придирчивая попалась?

— Заткнись! — обозлился Лит.

— Понял, на больное наступил, — сосед вроде бы беззлобно хихикнул. — Да ты не обижайся, лесной человек. Я сам не красавец, вполне понимаю. Тебя как зовут-то?

— Дело тебе? Я, может, сюда подслушивать посажен, — злобно сказал юный углежог.

— Не исключено, — все так же весело согласился сосед. — Я бы, конечно, никогда не поверил, по голосу ты приличный парень. Ну, а если и «наседка» — имя то должно быть?

— Лит — меня кличут. Отстань.

— Как скажешь, лесной Лит.

Было слышно, как сосед прохаживается по камере. Лит поразмыслил и сам спросил:

— Здесь жрать-то дают?

— А как же, — охотно сказал сосед. — Скоро пожалуют с ужином. На многое не рассчитывай, но с голоду точно не сдохнешь. Хозяева гостеприимны. Ума не приложу — и чем я им так понравился?

— Ты разговорчивый, — пробурчал Лит.

— Да ладно. Это у вас все такие молчуны, лишнего не ляпнете. Нет, я одобряю. Как говорится — семь раз подумай, один раз сболтни. Эх, не дошла еще до столицы такая благость.

— А у вас в каких богов верят? — не удержался Лит.

— Так у каждого собственные имеются. Беспорядок. Кто в свое родовое божество верит, кто с покойными родственниками советуется. Примитивно так, без размаха.

— А сам-то?

— Так у нас в роду свой советчик был. Водный-подводный. Вспоминаю его порой. Но больше как-то так, самостоятельно выкручиваться привык.

— Вообще не веришь, выходит? — удивился Лит.

— Почему? В жену верю. В друзей верю. Ну, в себя чуть-чуть. Дети подрастут, — если воспитаю толком, тоже в них верить буду. Но пока они мелкие.

Лит поскреб в затылке. Почему-то стало завидно. Чему завидовать? Не топор, не сапоги. Подумаешь жена, дети. Сплошь и рядом бывает. Правда, не похоже чтобы дядька Жор сильно своей старухе верил. Вечно жалуется на старую ведьму. А у этого, у соседа, жена может еще корявее.

Сидели под стеной, разговаривали. Вернее, сосед всякие разности рассказывал, а Лит удивлялся да изредка вопросы вставлял. Ничего тайного и злодейского сосед не выдал. Просто интересно болтал. Про Тинтадж, да про дорожные приключения. Дорога до столицы длинна, мало кто по ней хаживал, а сосед по ней, видимо, не один раз прошел. С таким интересным человеком Литу еще разговаривать не приходилось. Так и болтали, в желудке посасывало от голода, но Лит не обращал внимания, все думал чего бы еще спросить-узнать, раз такая возможность выпала.

Как-то получилось, что наоборот — начал о себе рассказывать. О лесе, о непомерно дешевом угле, о мыслишках насчет добычи дегтя. Сосед слушал вроде бы с интересом, про деготь сказал, что дело абсолютно выгодное, а вот на уголь стоит сбытчика нового поискать. И вообще с людьми лучше быть поосмотрительнее. Разные людишки попадаются. Лит хмыкнул и сказал, что в нынешнем положении ему терять нечего. Сосед засмеялся — раз шкура пока цела, остальное приложится да заработается.

Охранник зажег светильник в коридоре, осведомился, не сдохли ли еще, и подсунул под дверь миску с кашей. Лит с наслаждением проглотил, масло в каше явно чувствовалось. Сосед ел не торопясь, видно не оголодал. Лит задумался — а вообще-то, какого демона разумному углежогу вздумалось первому попавшемуся незнакомцу все про себя выкладывать? Вдруг сосед сам дегтярное дело откроет? Он не простак, выгоду носом чует.

— Будет он мелочами заниматься.

— Да, видно, что образованный. Может и жулик.

— Ха, но уж точно не по дегтю промышляет. Но проныра.

— Точно. Кто кого выспрашивать должен был? Ты его или он тебя?

Так ты ж простак. Он и слова лишнего не ляпнет.

Сосед встревожено завозился за стеной:

— Эй, что за смрад? Откуда? Словно йиена обделался. Ах, стурворм меня затопчи, ну и запашок.

— Я воняю, — буркнул Лит.

Кажется, сосед-всезнайка слегка растерялся. Поразмыслив, пробормотал из-за стены:

— Ну, углежог, ты уж как-то себя в руках держи. А то я и не доел еще.

— Болячка такая, — угрюмо сказал Лит. — Или проклятье.

— Странно. Слушай, ты сядь чуть подальше. Я в дырку гляну. Я в болячках кое-что понимаю. И в проклятьях чуть-чуть смыслю. Сталкивался когда-то.

Лит пожал плечами, но сел перед дыркой. Неизвестно что мог рассмотреть сосед при слабом свете светильника, но глазел долго. Литу уже хотелось швырнуть в стену миской.

— Странно. Надо бы тебе хорошему колдуну показаться. А еще лекарю. Только настоящему. Судя по всему, ты не дарк.

— Вот спасибо. А то я не знал.

— Вообще-то, люди так не воняют. Можешь поверить, я много бродяг и больных повидал. И гниющих заживо видывал, там запашок другой.

— Я не гнию. Просто воняю. Меня и кличут Дикой Вонючкой.

— Хм, неоднозначное прозвище. Дикий — это, пожалуй, хорошо. Дикие парни частенько дамам нравятся. Вонючка — это лишнее. Неизящно.

— Правда? Я-то думал… — Лит в сердцах плюнул в угол.

— Надо тебе жизнь менять. Сдерживаться. Себя контролировать.

— Как?

— Сам соображай. Я из-за стенки хорошего рецепта в два счета не выдам. Но сдается мне, твое проклятье на мое похоже. Я тоже вроде такой вонючки по молодости бегал.

— Ну? Колдуны помогли?

— Колдуны тоже советы давали. И лекари. Но я вроде как сам выпутался. Полегоньку так. Друзья помогли.

Лит промолчал. Друзей у него не было.

Сосед тоже помолчал, потом сказал:

— Ты главное головой работай. Получится. Ты парень неглупый.

Лит хотел сказать, что одной продымленной башки в таком деле маловато будет, но тут бухнула дверь, в коридоре затопали шаги.

— Вот бездельники! Удави вас столетняя нава. Засмердели, дышать нечем. Ты, лесовик, ну-ка бери ведро поганое, да выноси. Задохнетесь, отвечай потом за вас.

Лита подпихивали в спину так, что он ведро чуть о стену не расколотил. На дворе уже было темно, у ворот маялись двое часовых.

— Ведро, дурень, поставь.

Лита впихнули в какую-то дверь. За столом сидели двое. Лит узнал господина Ирнима, рядом с ним восседал толстопузый благородный человек, чавкал чем-то вкусным. «Ветчина» — сообразил углежог, втягивая носом аппетитные запахи.

— Ну как, Лит? Не холодно отдыхать? — приветливо спросил господин Ирним.

— Нет. Покормили, солома лежит. Премного благодарен, — пробормотал Лит.

— Что сосед?

— Разговариваем. Он из Тинтаджа. Вроде как по торговой части.

— Это мы знаем, — громыхнул толстяк. — Дело говори.

— Какое дело?

Толстяк поднял косматую бровь, глянул на господина Ирнима:

— Ты кого подсадил? Он полудурок или совсем тварь безмозглая?

— Лесовик. Соображает небыстро, — объяснил господин Ирним.

— Да мне плевать! — рявкнул толстяк. — К утру должен знать, сколько у гостя столичного волос на заднице. Откуда он, как в действительности зовут, зачем он к нам лез так настойчиво. Понял, чучело блохастое?

— Понял. Но волосы в темнотище посчитать трудно.

— Шутишь, свинья?

Лита увесисто стукнуло по лбу. Парень зажмурился. Плохо обглоданную свиную ножку в морду ему еще никто не швырял. Почему-то именно это показалось совсем оскорбительным. Вот гад жирный.

— Кривишься? — толстяк выбрался из-за стола. — Или разговоришь гостя, или завтра с тебя самого шкуру сдерут.

Лита ухватили за ворот, тряхнули. Шею крепко сдавило, но потом рубашка лопнула.

— Осторожнее, милорд, — предупредил Ирним. — Придушите. Я его на Лампу отправлю, у Стеклодува людей не хватает, а этот углежог в чаще ковырялся.

— Червь он, а не углежог! — милорд отшвырнул Лита к двери, на лету умело поддел сапогом под ребра. — До утра чтоб все вызнал, шелудень одичалая. Шкуру сдеру.

Литу хотелось вскочить, врезать кулаком в жирную морду. Кулак не то чтобы велик, но мозолист. Зубы бы точно покрошил, да и из трех подбородков полтора бы осталось.

Сапог еще раз двинул по ребрам. Лит сжался. Эта боль ничего, но вот костью в лицо швырять… Хуже, чем с крысой.

Господин Ирним успокаивал милорда:

— Людей не хватает, ваша светлость. Кости поломаете — куда его? В реку? И пользы-то?

— Да мне что за дело⁈ — громыхал благородный кабан. — Знать мы должны. Завтра лорд Эйди вместе с Многоликим здесь будут. Опять упрекнут, что мы во славу Светлого лишь пить и жрать умеем.

— Милорд, вы лишнее говорите, — вдруг совершенно иным тоном оборвал господин Ирним.

Милорд в замешательстве громко рыгнул, прорычал вдвое тише:

— Что такое? Во славу Светлого я ночи недосыпаю. Что ты на оборванца киваешь? Он, и как собственного отца зовут, не помнит. Пошел вон, недоносок!

Лит схлопотал еще один пинок и, согнувшись, поплелся к двери.

Господин Ирним выскользнул следом:

— Крут нравом милорд. Но отходчив. Узнаешь полезное — за наградой дело не станет. «Корону», а то и две, обещаю. Поболтай с соседом. А завтра на заработки поедешь. Отдохнешь в повозке, покормят до отвала — благородная жизнь.

Лит глянул на улыбающегося господина Ирнима, и отчетливо понял, что если и отправят куда завтра, то на дно реки. Угораздило лишнее услыхать.

Но пока господин Ирним потрепал по плечу и заботливо спросил:

— Есть-пить хочешь?

— Благодарствую, — Лит потрогал ушибленный бок. — Милорд, нельзя ли мне на работу свой топор взять? Инструментом привычным рубить сподручнее…

— Топор? Конечно, топор, — господин Ирним улыбнулся. — Будет топор. Ты же наш человек. Работник. Тут, кстати, твой дядька вертелся. Заботливый у тебя родственничек. Надо бы вам повидаться. Я как раз об этом думал. Ты иди, иди. Придет дядька, и об инструменте позаботимся. А ты поболтай с соседом — дело важное.

— Я что… я во славу Светлого.

— Именно, во славу защитника нашего, — господин Ирним снова дружески похлопал по плечу.

В свою камеру Лит вернулся не без облегчения. Ребра слева тупо ныли, не везло им — то вег-дич стукнет, то древком пощупают. Теперь вот и обувкой благородной попробовали. Думать особенно было не о чем, и Лит осторожно присел под стеной:

— Сосед, не спишь?

— Рановато еще. Погулял?

— Угу. Удавят меня завтра.

— Что так? Дерзил начальству?

— Вроде того. Тебя вот не разговорил. Меня для того и подсадили, чтобы вызнал твои хитрости.

— Да ну⁈ Надо же! А я думал для компании рядом сунули. Тестнотища же в этом крысятнике.

— Сразу догадался? — мрачно спросил Лит.

— Я⁈ Да не в жизни. Так, мелькнула мыслишка и пропала. Хотя вообще-то, я видывал тюремщиков и поумнее.

— Часто сидишь?

— Бывает. Торговая жизнь ох и беспокойная. Ты если хочешь поболтать, поближе садись. А то орем, можем господ охранников побеспокоить.

Лит заглянул в дыру. Сосед улыбался, — зубы у него были ровные, белые, даже в полумраке сияли. Веселый парень, — ишь, подмигивает.

— Ты, лесовик, не нервничай, — прошептал сосед. — Тут кормят и не дует. Привыкнешь.

— Вряд ли. Совсем поганка-дело, — Лит запнулся. Оказывается, сосед не подмигивает — левого глаза у него не было. Лишь темная, страшноватая впадина. Зато правое око смотрело с явным любопытством.

— Ты, пахучий лесовик, видно, одноглазых уродцев ранее не видал, — ухмыльнулся сосед. — Не обращай внимания. Что там стряслось?

Лит шепотом рассказал все. И про жирного милорда с крепкими сапогами, и про ласкового господина Ирнима. Про заказ на хороший уголь, про заработок обещанный. Про таинственное местечко под названием Лампа вспомнил. Должно быть хутор какой-то. Про угрозы утром шкуру содрать, и про каких-то Эйди с Многоликим, что должны пожаловать.

Сосед слушал вроде бы рассеянно, пару вопросов задал. Больше всего его заинтересовало, что дядька Жор прийти должен. Похвалил — не у каждого такие родственники заботливые. Лит хотел сказать, что дядька не родной, да смолчал.

— Ты раньше времени не пугайся, — сказал сосед. — Для того и сунули сидеть-посиживать, чтобы напугались. Погрозят-погрозят, пинка дадут — глядишь и на свободе. Мы же ничего серьезного не сотворили. Отпустят.

— Ну. Камень на шею, да в воду.

— Пессимист ты, — мудрено обозвал сосед. — Не боись. Завтра видно будет. Слушай, а если твой дядька придет, можно через него весточку передать? Да не преступную. У меня на постоялом дворе и вещи, и деньги остались. Попросить бы, чтобы хозяин пиво прислал. Ведь разрешается, за дополнительную плату. Дерут, конечно, ну так мне здесь еще долго сидеть. Ты сам ему скажи, а то заподозрят меня в умыслах немыслимых. Пусть дядька заглянет на постоялый двор «Гнедой скакун». Там поймут. А дядька половину «короны» заработает.

Сквозь дыру Лит видел, как сосед скинул сапог, извлек откуда-то серебряную монету.

— Держи.

Лит повертел «корону». В последний раз держал полновесное серебро года четыре назад, еще при жизни деда. Надо же, видно, сосед действительно по торговой части шустрит.

Дядька Жор пришел вскоре. Видно выдернули из гостиницы. Встрепанный, напуганный. Охранник вывел Лита во двор, но сам торчал в двух шагах, говорить было неудобно.

— Ты это…- дядька Жор пожевал губами, — не думай, я сказал, что ты с дарками сроду дела не имел. Если нужно староста бумагу выправит.

— Да не нужно, — небрежно сказал Лит. — Разъяснилось. Извинились, работу дали. Завтра начну. Хорошо подрядили, выгодно.

Дядька Жор смотрел недоверчиво.

— Все к лучшему, — Лит нагло похлопал возчика по плечу. — Слава Светлому, даже плащ мне дали. И аванс. Вот, зайди в «Гнедого скакуна», за мой счет пива выпей.

Дядька Жор почти с ужасом глянул на монету:

— Ты что, Вонючка⁈ Куда я пойду? Темно уже, мне к коням нужно. Убытки несу…

— Кружечку пропустишь, остальное твое, — великодушно разрешил Лит. — Возместишь ночевку. Только в «Гнедого скакуна» загляни. Расскажешь, какая со мной ошибка вышла. Вот смеху-то. У меня там подружка работает, пусть ей передадут, что скоро наведаюсь.

Дядька Жор рот раззявил, — видать, не знал, что и сказать.

— Ладно, ввернусь — всем пива поставлю, — поспешно сказал Лит. — Иди, пей. А мне спать пора. Завтра работы полно.

Охранник покосился насмешливо. Потрясенный дядька Жор зашаркал к воротам.

В камере Лит подождал, когда охранник запрет дверь коридора и подполз к дыре:

— В «Гнедого» дядька зайдет. Про тебя говорить не будет, при охраннике я сильно плести не стал. Но про меня, дурака, расскажет. Догадаются твои?

— Догадаются. А ты умный парень, Пахучий Лит, — сосед тихо рассмеялся.

Довольный углежог вытянулся на плаще. Хитро провернул. Сам бы не поверил, что на такое способен. В Книге похожие штуки описаны. Вот только если охранники догадаются? Могут до «Гнедого скакуна» дойти?

Испугавшись, Лит сунулся к дыре.

— Не дергайся, — успокоил сосед. — Тут до таверны два шага. И никого из «моих» там нету. Только уши. С ушей какой спрос? Принесут пиво или нет — это другой вопрос. Ну, обойдусь как-нибудь.

Лит лежал, думал. Ведь хитро как все запутанно. Лесовику не понять. Людей нет, одни уши. Жуть. Удрать бы отсюда. Ребра болят. Завтра еще хуже будет. То ли прибьют честного углежога, то ли денег отсыплют. Не понять. Но вот костью в морду, это…

Тоска навалилась. Хижина, очаг, лежак любимый. Сейчас бы налить в кружку взвару, открыть заветный ящичек. А здесь стены давят, давят…

Ночь шла. Сосед примолк, видимо, устал. Лит задремал ненадолго и проснулся. Дышать среди камней было тяжело. Шума леса не хватало. Из узкой щели окна другие звуки слышались. Ночью тихо, каждый шорох как треск дерева валящегося. Вот процокали подковы припозднившегося всадника, — может, к самому Наместнику гонец спешит? Плеснуло на близкой реке, — рыба или труп в воду спихнули? На улицах сейчас пусто. Научены горожане в сумерках двери запирать. Со старины так повелось, раньше дарков боялись, теперь воров да грабителей. Впрочем, диких дарков и сейчас хватает. Вег-дичи и снежные волки к городу не суются, но от крыланов-кровососов и упырей, лишь осторожность да патрули и спасут. И сейчас слышно как во дворе стражи прохаживаются, изредка негромко переговариваясь. Хоть какая польза от тюремщиков, — кроме крыс никто в подвал не проберется. Пищат грызуны, возятся в старых стенах. Или то не крысы? Ох, помоги боги, дурное место город. Все сюда сползаются: люди дурные, твари коварные, вроде утбуртов. Уж лучше с вег-дичами силой меряться.

Лит пощупал под рубахой узелок с клыком. Вот история — сам чуть жив, а трофей уцелел. Может, удастся еще продать или на что дельное выменять?

Кто-то пискнул за стеной погромче, — на крыс тоже своя погибель нашлась. Снова плеснуло в реке. Кратко взвыла собака. Блоха должно быть ей особо злобная попалась. Раньше Лит думал, в городе псы ухоженные, холеные. Ведь ценность какая — щенка меньше чем за восемь «щитков» не купишь. Тоже думал все накопить. В лесу с собакой совсем иная жизнь. Назвал бы Грызом. Эх, теперь бы собственную шкуру уберечь.

Снова кратко взвыл пес. Экий мерзкий голос. С притявкиванием. Нет, за такого и восемь «щитков» много. Не пес, лисица бродячая.

Лит с удивлением услышал, как шевелится сосед. Тихо возится. Видно, дурная собака разбудила.

— Не спишь?

В дыру было видно, как сосед присел на корточки, — был он почему-то разутый. Поношенный, но крепкий сапог держал в руке. Рисковый. Лит разуваться поостерегся, — крысы, того и гляди, пальцы на зуб попробуют.

— Пахучий, ты бы спал себе, — шепотом сказал одноглазый. — Утро скоро, не выспишься.

— Да выспался я уже.

— Тогда помалкивай, — с какими-то новыми нотками в голосе посоветовал сосед.

Лит хмыкнул, от дыры отодвинулся, но не слишком далеко. Подглядывал, — сосед зачем-то портил сапог, — уверенно отдирал кант голенища. Подцепил ногтем, потянул… На дыру в стене одноглазый не смотрел, просто сказал:

— Тявкнуть не вздумай, не то…

Голос вроде, как и раньше дружелюбный, только… Лит попятился от дыры, успев заметить, как в руках соседа появилась тонкая проволочка.

Затаив дыхание, Лит прислушивался. Едва слышно звякнул металл. Углежог не выдержал, глянул. Видна была лишь спина соседа, тот присел у двери. Возится… вот отстранился, проволочку подгибает.

— Слушай, — зашептал Лит, облизнув пересохшие губы. — Меня тоже… открой, а?

— Не дури, — сосед не обернулся. — Тебе зачем? Завтра выпустят. А так напорешься, как гусь на вертел.

— Завтра меня того… — с тоской прошептал Лит. — Догадаются. Лишнее я слышал. Тебя упустил.

— Так я еще не ушел, — возразил сосед. — Спи. Обойдется.

Едва слышно заскрежетал металл.

— Одноглазый, выпусти, — в отчаянии зашептал Лит. — Так по-честному будет.

— О! — удивился сосед. — По-честному? Давно такую смешную штуку не слыхал.

— Что же вы в городе за твари такие⁈ — скрипнул зубами Лит.

Сосед не ответил, — исчез, лишь дверь опустевшей камеры бесшумно прикрыл.

Ушел. А, сволочи они все. Хуже любого вег-дича. Вот заорать бы сейчас погромче. Тогда не дадут ему ускользнуть. Впрочем, все равно не дадут. Во дворе два охранника с клинками. Не спят же они. Заорать? Может снисхождение будет. Нет, эти благородные со своими тайнами еще похуже одноглазого.

Лит вздрогнул. Дверь камеры медленно открывалась. На пороге стоял одноглазый. Улыбался белозубо:

— Орать придумал?

Одноглазый оказался ростом невысок. Поджарый, в плечах узкий. Только ухватки волчьи. В руках проволочка о-остренькая. А улыбочка еще опаснее.

Лит попятился, выставляя кулаки.

Одноглазый почесал щеку:

— Брось. Не тявкнул — молодец. Хочешь рискнуть — пошли. А то и правда, удавят как кутенка. За мной вроде как должок. Только тихо.

Лит подхватил плащ. Одноглазый насмешливо качнул головой, исчез. Углежог, втягивая голову в плечи, выглянул в коридор. Сосед уже возился у входной двери. Лит подошел сзади, шепнул:

— Куда? Там стража.

— Вот ты умник. Что ж ты раньше не спросил? — одноглазый на миг оглянулся, оскалился.

Лит разглядел, что щека соседа под пустой глазницей покрыта сетью тончайших шрамов. Почти не разглядишь, но понятно, в крутых переделках побывал ловкач.

Засов лязгнул, дверь дрогнула. Одноглазый, не торопясь, согнул отмычку, теперь из кулака выглядывало лишь тончайшее жало. Мягко толкнул дверь.

— Куда⁈ — шепотом завопил Лит. — Заметят!

Одноглазый отрицательно мотнул головой, выскользнул в холодную темноту. Ни криков, ни стука. Лит осторожно высунул голову, — понятно, не заметят. Две тени лежали посреди двора, — бесформенные в плащах, лишь из спины одного торчало оперение стрелы. Откуда их подстрелили-то?

Одноглазый ткнул пальцем в узкое оконце знакомого Литу строения, резко показал на ворота. Ага, в доме, стало быть, еще стража имеется. Нужно быстрее удирать. Лит, комкая под мышкой плащ, выскочил во двор. Тут, словно нарочно, заскрипели в доме старые половицы, распахнулась дверь. Лит, дурак дураком, застыл посреди двора. На ступеньках показалась фигура в одной рубахе, кашлянула, окинула взглядом двор…

Беззвучно взметнулась на ступеньки невысокая фигура. Сонный стражник и отшатнуться не успел. Одноглазый, даром что ниже был на голову, цепко обхватил, ткнул врага за подбородок. Стражник захрипел, рванулся, сбрасывая убийцу, но одноглазый держался цепко. Мягко опустил вздрагивающее тело на ступени, — стражник слабо водил руками, слабенько топнул ногой в мягком башмаке. Из дома что-то властно спросили, — одноглазый, не раздумывая, скользнул внутрь. Через мгновение раздался изумленный возглас, что-то треснуло…

Лит рванулся к воротам. Перепрыгнул через мертвое тело, затоптался на месте. В доме дрались, раздался яростный рык. Лит застонал и бросился к дверям. Перескочил через полуголое тело на ступеньках, — стражник смотрел в небо, в зрачках отражались звезды. Из крошечной дырочки на шее капал темный ручеек. Лит заставил себя двинуться дальше, в темной комнате споткнулся о руку, остального тела под опрокинутым столом видно не было. Дальше было светлей, металось пламя свечи, прыгали по стене страшные тени. Здесь были живые, — хрипели, дрались, выкручивая друг другу руки с оружием.

— Вот аванкова задница! Отожрались здесь, — прошипела одна из теней голосом одноглазого.

Лит в замешательстве сделал шаг, другой. Под ногой скрипнули черепки разбитой тарелки. Рычащая пара обернулась, — Лит увидел незнакомое лицо, темное от прилившей крови, и изо всей силы двинул его кулаком. Человек качнулся, выронил оружие. В следующий миг одноглазый ткнул его в бок длинным кинжалом, сделал вращательное движение. Стражник, все с тем же выражением изумления, повалился на табурет. Одноглазый придержал его за одежду:

— Тихо-тихо. Порядок. Сваливаем.

Лит тряс ушибленным кулаком.

— Не стой столбом, — одноглазый дернул соучастника за рукав. Метнулся к двери, попутно успев прихватить со стола кожаный кошель и ломоть хлеба с ветчиной. Двигался одноглазый удивительно быстро. Лит пытался не отстать, снова споткнулся о мягкое. Выскочили во двор.

— Стой! Я первый. Иначе подстрелят, — властно шепнул одноглазый.

С запором ворот он разобрался, словно сто раз их открывал. Проскользнул в щель, замер на миг, повернувшись лицом к соседнему двухэтажному дому и широко раскинув руки.

— Не топчись! — одноглазый выдернул Лита на улицу, окончательно отодрав рукав рубахи. — Туда…

Бежали вдоль стен домов, справа журчала дурно пахнущая река. Впереди замаячил мост, уже мерещилась утренняя серость.

— Сюда, лесовик!

Соскользнули в кусты, к самой реке. Одноглазый сел в бурьян:

— Всё, отдышись.

Лит комкал плащ, никак не удавалось свернуть его нормально. Одноглазый вытер кинжал, сунул за голенище, бережно спрятал отмычку. Отсмотрел бутерброд с ветчиной:

— Вроде свежий. Ну, не могу я жрать их пайки мерзкие. Хочешь половину?

Лит отчаянно замотал головой.

— Не любишь свинину? — удивился одноглазый.

— Вчера накормили, — буркнул Лит.

Одноглазый извлек кинжал, отрезал от ломтя кусочек, принялся с наслаждением жевать.

— А ты ничего. Не сплоховал. Только чего ты кулаком? Там же клинков полно валялось, — одноглазый ткнул бутербродом за спину.

— Не обучен, — сказал Лит, отворачиваясь от проклятой свинины.

— Тоже верно, — одноглазый отрезал следующий миниатюрный ломтик, сунул в рот. — Ты подучись. Здорово ты вляпался.

— Ты их всех порезал?

— Так не проснулись бы они, живы бы были. Война, брат. Или ты, или тебя.

— Какая война? Нет никакой войны.

— Есть. Только не все об этом еще знают. Держись-ка ты подальше от Кэкстона. Целее будешь. И «крестовым» на глаза не суйся. Они, ох, злопамятные.

— А вы?

— Мы законно защищаемся. Видишь ли… — закончить одноглазый не успел.

Что-то жутко стремительное перелетело через Лита, и рухнуло на одноглазого, вжав того в траву. Лит подпрыгнул, хватаясь за плащ. Но одноглазый лежал расслабленно, лишь на лице у него появилось виноватое выражение.

Оседлавшее его существо вдруг склонилось, быстро и яростно поцеловало одноглазого в губы.

— Прости, — пробормотал одноглазый.

— Гад, — хрипловато заявило существо. — Гадская погода, гадская река, гадский город. И муж у меня гад. И жрет гадскую свинину. У, жирная морда.

— Прости, детка, — покаянно пробормотал одноглазый. — С тюрягой получилась импровизация. Пришлось решать на ходу. Записку передал, но это меня не оправдывает.

— Гад, — суровое существо тряхнуло одноглазого убийцу за ворот, и они снова поцеловались.

Литу, так близко поцелуев вообще не видевшему, стало совсем стыдно. Отвернулся к реке. Существо на одноглазом, было бесспорно женского рода. Девушка. Красивая. Лит ни за что на свете не стал бы ее разглядывать, но, понятно что красивая. Легкая, стройная, темные волосы повязаны черной косынкой. И лук у нее ничего, — длинный, нездешний, — таких Лит еще не видел. Значит, это она с крыши стреляла. Хороша семейка. Не пора ли тебе, углежог, в родной лес убираться? Пока цел.

— Полумордый, если ты еще раз такой фокус выкинешь, я тебя ждать не буду, — голос у красавицы был хрипловатый и очень рассерженный. — Уеду к детям и скажу, что у них отца никогда и не было. Самому в тюрьму лезть — дурь невиданная.

— Согласен. Я раскаялся. Прости. Зато все узнал. Нужно убираться побыстрее. Утром меня ловить начнут. Лодка на месте?

— Нет, я ее пропила с горя, — молодая женщина резко поправила колчан, набитый стрелами, и соизволила глянуть на Лита. — Что за мальчик? Я его чуть не подстрелила.

— Нехорошо бы получилось, — одноглазый сел. — Это Лит Пахучка. Хороший парень. Попутчик. Удар с правой у него о-го-го. Немножко хворает. Проблемы у него с потоотделением.

— У него? — женщина с сомнением глянула на Лита, углежог мгновенно покраснел. — Ничего я не чувствую, — красотка дернула узким, чуть вздернутым носиком. — Нормальный симпатичный парень.

— Да? — одноглазый глянул на жену с интересом. — А я и сейчас немножко чую. Ладно, Лит, ты парень что надо, но сейчас нам нужно срочно разбегаться. Если плавать умеешь, уходи по реке. Если нет, выскакивай утром за ворота, только подожди когда народ гуще пойдет. У «крестовых» люди не на всех воротах, проскочишь. И советую изменить место жительства, в Кэкстоне тебя любить не будут. Да, вот тебе пригодится, — одноглазый вытряхнул из кошеля деньги, сам кожаный мешочек сунул под куст. — Бери.

— Нет, — Лит отодвинулся.

— Это честные трофеи.

— Нет. Я не по этой части.

Одноглазый кивнул, и глянул на жену. Та дернула носом, но сняла с пояса один из трех метательных ножей.

— Прими клиночек. Пригодится.

— Не нужно, — угрюмо пробормотал Лит.

— Это подарок, а не плата. И в Кэкстоне никого этим ножом не резали. По крайней мере, в последнее время.

— Мне отдарить нечем, — Лит спохватился, полез за пазуху…

Одноглазый оценил клык:

— Нормальный зверек. Спасибо. Только мы не возьмем. У нас порядок такой — кто лично зверушку завалил, тот украшением и хвастает. Мне вег-дич не попадался. Вот детка моя подстрелила, но клык носить стесняется.

— Я благородное ношу, — высокомерно заявила молодая женщина и улыбнулась. На пальцах и в ушах у нее действительно красовалось богатое серебро, но глаза были куда ярче — плавали в них дивные янтарные блестки.

Лит засмотрелся.

— Эй-эй, парень, — одноглазый ухмыльнулся. — Веди себя прилично. И вообще, помни, что лучше держать себя в руках. Не хмурься. Еще вспомнишь меня, поблагодаришь за дельный совет. Поразмысли, что с тобой такое. Ну, счастливо. Будешь в Тинтадже — если прижмет, сошлись на Полумордого. Помогут.

Супруга одноглазого доброжелательно улыбнулась, и они исчезли в зарослях. Лит только и услышал хрипловатое:

— Ненавижу эти гадские лодки…