Запах снега

Глава 2

29-й день месяца Листа.

Река Синелила

Попался Лит глупо. Нужно было еще в темноте по реке из города выбираться. Совет Полумордого был правильный, только одного одноглазый шпион не понимал — возвращаться в лес без топора, все равно, что руки в городе забыть. За своим старым проверенным инструментом Лит, понятно, соваться не рискнул. Как народ проснулся, пошел на рынок. Денег не было, но можно было обменять дареный нож на нормальный топор. Жалко, конечно. Нож был красивый, с узкой ручкой, обмотанной ярким двухцветным ремешком. Лезвие расширяющееся, глянцевое, отполированное. Хоть как в зеркало в него смотри, когда бреешься. Бриться Лит еще не начал, но расставаться с подарком страшно не хотелось. Нож притаился за голенищем, а Лит ходил по рыночным рядам, примеривался, кому благородную вещицу предложить. На оборванного парня поглядывали настороженно, но не гнали. Оборванцев на рынке хватало, а вонять углежог, по студеному утреннему времени, вовсе и не вонял. Рискнул Лит предложить нож торговцу скобяным товаром — прогнали. Торговец еще и вслед во всеуслышание заявил, что ворованное не скупает. Лит потоптался возле оружейной лавки, сунулся внутрь, там двое купцов арбалет выбирали, пришлось выйти. Тут загремел барабан, народ потянулся ближе к воротам. Должно быть, указ наместника объявлять собрались. Что-то орал глашатай, Лит не прислушивался. В то, что розыск беглого углежога объявят, не верилось. Много чести. Это ж Полумордый им насолил, пусть за ним и гоняются. В животе сосало от голода. Лит вежливо обратился к благообразному плотнику — не знает ли тот, где недорогой топор выменять можно? Плотник только рукой махнул — отстань, не видишь, казнь представляют. На узком помосте возились, там кто-то тонко заверещал. Лит глянул, рот открыл, — трое здоровых стражников подвязывали к столбам мелкое существо, одетое лишь в ветхие широкие штанишки. Существо выкручивалось, вырывалось, рот ему заткнули, но из-под тряпки слышался вырывался глухой визг. Тварюшка была ростом с ребенка, отчаянно брыкалась ногами, поросшими густой серой, похожей на заячью шерсткой. В толпе спорили — банника поймали или ниссе? Стражники, наконец, справились с увертливым дарком, потянули веревки, подвешивая тварюшку вверх ногами. В толпе захохотали, одобряя. Старик у помоста заорал — «Так его, воришку!». Старший стражник рванул с дарка тряпье, — тот заскулил, забился, растянутый как для свежевания. Когда пара стражников начала попеременно молотить дарка палками, Лит понял, что смотреть на казнь совершенно не хочет. Протиснулся между людьми, выбрался на улочку. За спиной слышался равномерный стук палок, хруст костей да глухой вой. Народ присмирел, глядел, тихо перешептываясь. Лит уже квартал прошагал, а все слышал скулеж живучего дарка. Дурное место — город. Ладно бы придушили, а то вот так, промеж ног палками забивать.

Нож Лит решил в Дубовке обменять. К однорукому Будеку обратиться, он в оружии понимает. Войдет в положение.

Лит пошел решительно к воротам, пристроился за телегой с фермером. Народу у ворот было немного, да и стражники бездельничали. Лит ссутулился, лицо на всякий случай спрятал, скромно плелся за медлительной телегой. Вот они, ворота. Уже тиной из обмелевшего рва пахнуло. Не тут-то было, — ткнули древком между лопаток, приказали стоять. Толстый стражник спросил у фермера, — с ним ли парень идет? Фермер испуганно головой замотал. Стражник довольно мирно осведомился у Лита — откуда тот будет? Лит соврал, что из Озерного. Мелькнула мысль проскочить мимо телеги, да деру дать. Вдоль рва кусты растут, нырнуть в них, если и стрельнут вслед, то вряд ли попадут. Но было уже поздно, подошли еще двое стражей, спросили, что в Кэкстоне делал? Лит сказал, что нанимали рыбу разгружать, и тут же сообразил, что глупость сболтнул — рыбаки с Озерного наверняка еще до города дотащиться не успели. Толстяк оглядел парня, и сказал, что в Озерном, видать, совсем обнищали. Пусть оборванец своих подождет. Лит пытался было что-то сказать, но мрачный стражник неторопливо опустил свою короткую алебарду, почти уткнул наконечник в запавший живот парня.

В сарае сидело еще двое. Лит, проклиная собственную нерешительность, присел на корточки у двери. Помятый черноволосый мужчина ухмыльнулся щербатым ртом:

— Лоханулся, соплячок? Теперь на каменоломни отправят. Ныне строго.

Второй лишь поднял голову, мутно взглянул на Лита. Глаза у мужчины были красные, слезящиеся, будто сутки напролет у печи работал. И пахло от него сладковато, видно, пил что-то особенное.

Ждать долго не пришлось. К воротам подкатил фургон, сарай отперли.

— Руки сюда положили! Ты, ворюга, первый, — рявкнул десятник в кольчуге.

Черноволосый мужчина пробормотал ругательство, но взялся за перекладину, приколоченную к двери. В тот же момент на его запястьях звякнуло железо.

— Следующий! Эй ты, пьянь.

Красноглазый поднял голову, но не встал. Десятник повторять не стал, ударил ногой в бок, свалив на землю. Наступил на грудь, прижимая к земле. Второй стражник ловко нацепил мудреную железку на руки красноглазому, тот, впрочем, не сопротивлялся.

— Эй, сосунок!

Лит уперся руками в перекладину. Ребра заныли от нехорошего предчувствия. Но бить не стали, только на руках лязгнуло железо.

Троих задержанных мигом запихали в фургон. Лит подумал, что сейчас вернется к господину Ирниму. Ох, интересные вопросы задавать начнут. Но фургон выкатился за городские стены. У Лита даже на сердце полегчало. Хотя радоваться было нечему — запястья сковывала двойная металлическая колодка, оснащенная хитроумной защелкой. Не то чтобы металл был шибко тяжелым, но царапал руки немилосердно. Приходилось держать колодку на коленях и лишний раз не ерзать.

Фургон трясся на ухабах, катился исправно. Лит гадал — куда везут? Одно понятно, не по знакомой дороге к Сон-Озеру катят. Стражники и возница обсуждали стройку, что в замке наместника начали. Галереи там ремонтировать вздумали. Видать, какие-то деньги из собранных налогов король городу все-таки оставил.

Фургон пересчитал колесами бревна моста, — внизу река медленно несла палые листья. «Синелила» — догадался Лит. Стало быть, к юго-востоку везут. Довелось напоследок новые места посмотреть.

За мостом стояла повозка, возились двое вооруженных мужчин.

— Эй, чего так долго? — крикнул один, подходя к дороге.

— Служба, — кратко объяснил старший стражник. — Возьмете троих?

— Смотря кого привез.

— В самый раз. Сильные, много не жрут, помалкивают.

Скованную троицу вытолкнули из фургона. Красноглазый упал на колени, вставать не стал. Так и сидел, бессмысленно глядя на реку. Из угла рта тянулась клейкая слюна.

— Совсем сдурели? — возмутился плохо выбритый мужчина с топором у пояса. — Этот же на нутте сидит.

— Так я нюхал его, что ли? — старший стражник почесал лысину. — Чего дали, то и привез. Может, возьмешь? Он высокий, протянет месячишко.

— Так с него одно дерьмо и никакого толку. Даром не нужен.

Старший стражник пожал плечами, вытащил меч и схватил красноглазого за нечесаные волосы. Блеснула сталь, стражник привычно отшатнулся, чтобы не забрызгаться.

Лит смотрел, не веря своим глазам.

Хрип умирающего быстро стих, лишь река журчала. Старший стражник перевернул тело, ловко снял колодки-наручники. Кивнул напарнику:

— Берись.

Они потащили труп к реке. Щетинистый на них не смотрел, шагнул к черноволосому пленнику:

— Ну, Чернушка, а ты?

— Здоров, ваша милость, — поспешно заверил черноволосый. — Я крепкий. Могу что угодно делать.

Щетинистый ухмыльнулся:

— Что угодно не нужно. Рожей ты не вышел. Грести умеешь?

Черноволосый побледнел:

— Ваша милость, меня выкупить могут. У меня друзья…

— Пусть серебро копят. Весной вернешься, вот радости-то будет, — щетинистый, оценивая, пощупал мускулы скованного человека, ткнул кулаком в бедро.

— Пойдешь. В самый раз.

— Ваша милость…

Щетинистый коротко ударил пленника в бок:

— Пасть заткни. У нас болтать не принято. Споймал?

Согнувшийся пленник смог только кивнуть.

Щетинистый шагнул к Литу:

— Ну, а ты, малый? Чего от мамки удрал?

Лит сообразил, что отвечать не нужно. Его больно ухватили выше локтя, пощупали.

— Сопляк, а жилистый, — удивился мужчина. — Возьму, но со скидкой.

— Чего это? Бери как взрослого, — возмутился, вытирая меч, старший стражник. — Он же ростом с тебя.

Щетинистый скривился:

— Рост есть, а в силу не вошел. Половину «короны» дам. Не хочешь — вези обратно или прирежь.

Лит слушал их препирательства и думал, каково кролику, угодившему в петлю не глупой головой, а лапой. Вроде и жив, и силы еще есть, а конец. Вот он, охотник, уже пришел.

Пленники плелись за груженой повозкой. Железные колодки-наручники стражники сняли. Но щетинистый так связал руки за спиной, что веревка казалась хуже железа. Накинутую на шею петлю зацепил за крюк на повозке, хочешь отстать — твое дело. Удавит мигом. Повозка катилась вдоль реки, по едва заметной дороге. Щетинистый разговаривал с возчиком. Лит не вслушивался, старался короткую веревку не натягивать. Ох, зря про кроликов и силки вспоминал.

— Пропали мы, — прошептал черноволосый. — Уж лучше бы на рудники. Ты своим успел скиву кинуть?

— Нет, — на всякий случай пробормотал Лит, не уловивший смысла.

— А, все одно не сыщут. Жмуры мы.

— Курлычете? — щетинистый спрыгнул с повозки. — Неймется скорее за работу ухватиться? Повезло, сегодня и пойдем. А вот скулить без спросу не дело.

Бил он коротко, почти неуловимо глазу. Лит только и заметил, как черноволосый дернулся, перекосившись, едва устоял на ногах.

— Болтать у меня не принято, — улыбаясь, пояснил щетинистый. — У меня парни хорошие, работящие. Меня, кстати, господин Хабор зовут. Для вас — лорд, король, папочка любимый. Будете молиться на меня истовее, чем на Светлого — тогда еще поживете. Споймал, Малек?

Он сгреб юного пленника за волосы на затылке. Лит приготовился к боли, но его лишь сильно тряхнули.

— Не бойся, Малек, — Хабор дыхнул чесноком и перегаром. — Умных бьют редко. Хотя был бы ты умный, сюда бы не попал. Ишь, морда какая чистая, без прыщей. За дом нужно было держаться, Малек. Ничего, пообвыкнешь.

Лит дернулся, — шутник Хабор ущипнул сквозь прореху штанов. Пальцы у него были хуже клещей. Бедро так и ожгло.

— Ничего, я тебя подкормлю, — непонятно к чему пообещал Хабор. — У нас один мальчонка пристроился, только тот на башку тронутый, бешенный. Ты-то, поумнее будешь?

Лит с ужасом догадался, что чего-то не понимает. Странно глянул на него этот дурак, королем и богом вознамерившийся быть. Сам он бешенный, что ли?

Но Хабор уже глянул на черноволосого:

— Чего косишься, умник?

Два удара сбили пленника с ног. Веревка немедленно натянулась, поволокла, удушая. Человек, преодолевая боль, пополз на коленях за повозкой. С трудом поднялся на ноги. Кашлял, хрипел.

Хабор шагал рядом, наблюдал с улыбкой.

— Соображай, а то еще споймаешь. Хозяина понимать не глядя нужно. Усек, Чернушка? А ты, Малек, запомни — у меня любимчиков мало.

Хабор, поправляя за поясом топор, зашагал вперед.

Черноволосый, все еще задыхаясь, с ненавистью и отчаянием глянул вслед.

Потянуло дымком. Повозка выкатилась на открытый берег. На воде у песчаного берега стояли три барки. Вокруг сновал народ, что-то грузили. Властно орал какой-то человек. Спешно сворачивали большую палатку из синей ткани. Хабор направился к молодому господину в благородной одежде, что-то принялся говорить, показывая на повозку и двоих пленников. Молодой лорд равнодушно махнул рукой в сторону барок, плотнее укутался в плащ с огромным вышитым крестом-решеткой, и принялся рассматривать реку.

Вода была холодной, хлынула в дыры сапог. Веревка на горле нетерпеливо дергалась, — Лит постарался скорее взобраться на борт барки. Двинули между лопаток, заставляя опуститься на скамью. Лит с изумлением смотрел, как стучит молот, сыплет редкие искры, заклепывая металлическое кольцо. Короткая цепь соединила ногу с брусом, проходящим под скамьей. Кузнец распрямился, харкнул за борт:

— Готово.

Грести оказалось не так уж и трудно. Весло, конечно, тяжеленное, но по сравнению с целым днем работы топором и перетаскиванием бревен, работа средненькая. Вот только отдыхать дозволялось только когда прикажут. Да и рукоять у весла… совсем не тесали ее, что ли?

Возможно, и не тесали. Барки построили прямо на берегу Синелилы. Плохо построили, — Лит, хоть и привык к дереву подходить с другой стороны, но изумился. Дощатые борта подогнаны кое-как, только что законопачены туго, потому воду пока держат. Мачта, — смех, — сосна едва от коры очищенная. Лавки для гребцов и те горбатые, занозистые. Весла, эх… Материал сырой, сушить-то и не думали. Руководил постройкой один типчик, — говорили, он далеко на юге речником к самому морю хаживал. Может и так, но ныне пил речник крепко, трезвым не бывал. Но других знатоков не было, рубили барки люди случайные: частью паломники с топором кое-как знакомые, частью люди подневольные. Имелось два плотника опытных, но один, то ли нарочно, то ли случайно себя по пальцам топориком тяпнул. Говорили, беспалого домой отпустили. Лит, конечно, верил, как не верить. Наверняка, всплыл где-нибудь ниже по течению бедняга. Второй плотник был жив-здоров, отстроил настоящую каюту лорду Рибеке. С окошком застекленным, с кроватью, покрытой резными завитушками, и печечкой малой. Благородный лорд Рибеке и командовал барочным караваном. Отряд назывался — эк-спе-ди-цией. Поручено отряду было, ни много, ни мало, отыскать проход к морю. Вроде бы еще сам святой господин Посланник, будучи живым, собирался к морю по реке выйти, тамошние товары во славу Светлого, сюда, на север, возить. На вырученное серебро предполагалось храмы украшать, провизию для паломников и материалы для построек закупать. Ага, считай — оружие для стражи да побрякушки храмовым шлюхам на шею вешать.

За пять дней, что по реке шли, Лит по морде и по загривку не раз получал, сам морды бил, заодно о человеческом бытие много чего нового узнал и последние иллюзии растерял. Красивое, кстати, слово — ил-лю-зия. Тоже из новых. На «Второй» много чего узнаешь. Господин Хабор во время работы позволял гребцам тихонько разговаривать. Добрый он был, господин Хабор. С-сука.

«Вторая» — это имя барки. Назвали суда по-простому: «Первая», «Вторая», «Третья». Лорд Рибеке, естественно, командовал «Первой». На «Второй» заправлял Хабор, на «Третьей» командовал Кильд, — его Лит видел только издали. Каждая барка была рассчитана на тридцать четыре гребца, да на четырнадцать человек вольных. Солдат было мало, только у лорда Рибеке имелось четверо бойцов из сотни, что Кэкстонский замок охраняла. Лорд Рибеке был человеком непростым, самого наместника родственник. Но, видимо, захудалый родственничек, раз его на верную смерть спровадили. Остальные охранники были набраны из паломников, что на голову поглупее, но силой не обделены. Вооружены разномастно — что Совет Закона и храмовые слуги из оружия наскрести сумели, то в дело и пошло. То же самое и с провизией — что похуже, да подешевле, то на суда и загрузили. Все одно, сдохнете.

Что караван, что эк-спе-ди-ция — как ни называй, все равно обреченные. Лит удивлялся, — даже ему, пусть и не видавшему больших рек, ясно — в такой путь осенью отправляться, все равно, что с разбегу в стаю нав-душительниц бултыхнуться. До моря, если не врут, чуть ли не полгода пути. Это если посуху, — через все королевство, потом через горы с горцами-людоедами, потом вовсе непонятными местами. А здесь водой, да еще путем нехоженым. Водой, может и быстрей, — вон как прытко Синелила барки несет. Только неплохо было бы и путь знать. Синелила вроде бы в Тюр впадает, а тот прямо на юг бежит. Но кто этот Тюр видел?

Лит ворочал весло, и думал, что наплевать. Есть на свете этот Тюр, нет его — все едино. Бежать нужно. Барка — могила, только еще не прикопанная. В смысле, ко дну не пошедшая. Бежать обязательно нужно. В этой дурацкой экспедиции точно сдохнешь. А на «Второй» околеешь даже раньше, чем ко дну пойдешь.

Господин Хабор был человеком опытным. Почти и не командовал. Плеть за него командовала. Что именно в хвосты плети вплетено, — гребцы все еще спорили. Но ожоги от семихвостки болели бесконечно. Лит отхватил свою порцию на второй день, так до сих пор не мог плеча коснуться. Кулаками Хабор тоже работал, упаси боги пробовать. Но кулаки у хозяина были для удовольствия, а плеть — для дела. Может, потому что хозяин поровну сочетал дело и удовольствие, «Вторая» шла ходко. Временами приходилось сдерживать барку, дабы от остальных не отрываться.

Ветер попутный помогал, — квадратный парус над головой, пусть невеликий размером, все время гудел, напрягаясь. Мачта опасно поскрипывала, Лит гадал, когда же она на голову грохнется? Гребцы побаивались, а господин Хабор поглядывал вверх довольный. Лит над той загадкой раздумывал, — совсем и не из благородных Хабор, — солдатом был, потом на руднике за рабочими присматривал, пока по пьянке не порезал своего товарища. Хитрый он, и чуткий как старая крыса. И все? Ну, еще у него плеть и кулаки имеются. Да, про топор забывать нельзя. Хотя хозяин им пока и не пользуется, топор — это довод. Значит, власть — кулак и плеть? Достаточно, чтобы взрослые мужчины под себя мочились, стоило зоркому глазу хозяина на них остановиться. Да, о подобном в Книге ни слова не упоминалось. Может быть, дальше, в отсутствующих страницах?

«Хозяином» Хабора даже его дружки-охранники именовали. Вроде в шутку, но на самом деле тоже побаивались. Только старичок, что на кормовом весле сидел, да колдун на хозяина внимание мало обращали. Колдун совсем чудной был. Целыми днями, кутаясь в грязный плащ паломника, на носу сидел, сгорбившись, листал лохматую книгу, нашептывал, скляночки с порошками перебирал. По вечерам начинал колдовать, бубнить что-то, в небо голову задирая. Руками в цыпках пыль цветную подбрасывал, да дул на нее, так что от натуги сопли летели. На «Второй», и так не шумной, народ замирал. Вроде и нелепо колдун колдовал, а ветер-то каждый день попутный.

Плаванье вроде как упорядочилось. Это вначале весла путались, то стучали, то хлюпали. Старик с кормы визгливо орал, Хабор плетью работал. На других барках еще хуже было, — того и гляди, весла переломают. Сейчас уже привычка пошла, — с утра с якоря снялись, до завтрака руки и спину от весла во всю ломит. Днем не кормили — хозяин любил повторять, что от еды человек тяжелеет. Воды хоть от пуза пей, за бортом ее сколько угодно. Развлечений мало — болтовня тихая, да изредка что-то интересное на лесистом берегу мелькнет. Деревня за четыре дня единственная попалась, да и ту в полной тишине прошли — поход-то тайный. Оленя видели, уток несметно. Пара мелких лесных волков на берегу сидела, на барки удивлялась. Больше ничего — лес, вода, плеск весел. А значит работай, в силу наваливайся на корявую рукоять.

— Я ей говорю — да тут рядом у меня товар, за огородом воз стоит, — тихо рассказывал гребец, рослый детина, с глубоким шрамом на подбородке, сидящий впереди Лита. — Она, дуреха, пошла. Прямо передо мной тыквами этак вертит. Ну, я рот ей зажал, в свекольную ботву рылом сунул, да приплющил. Смех — рядом в мастерской муж стучит по деревяшкам, старается денежку сшибить, а я за забором его баруху пошворю. Она уж и не барахтается, присмирела.

— Да что ты все про баб, — пробормотал рыхлый гребец, сидящий через проход — бывший пекарь, попавший на цепь за долги. — К демонам их толстозадых. Тут бы пожрать, да поспать.

— Бабы слаще жратвы, — убежденно возразил Шрам. — Эх, много я их попортил. Небось, помнят меня. Меня разве забудешь? Эй, Бешенный, ты вот сколько девок подпортил?

Бешенный, невысокий парень, лишь поморщился. Светлые, непомерно отросшие волосы все время падали ему на лицо, мешали смотреть. Словно воронье гнездо на башке. Чучело чучелом. Но нравом лют, и на боль ему наплевать, — хотя Хабор мимо не пройдет, чтобы плетью не вытянуть. Только Лит, привыкший учитывать каждое движение топором, приметил, что Бешенного хозяин лупит неловко. Не потому что жалеет, а потому что близко шагнуть остерегается. Цепь, она хоть и короткая, но кое-какую свободу дает. А Бешенный — бешенный и есть. Кинется, собственную башку не пожалеет.

— Чего молчишь? — продолжал подначивать Шрам. — Ты ж молодой, белесый, небось, девицы так и липли?

Бешенный лишь сплюнул за борт. Пара передних зубов у него была выбита, оттого и плевался ловко.

— Что, недотрога, не по той породе промышляешь? — продолжал нарываться Шрам.

Бешенный не ответил, продолжал ворочать весло, только под драной меховой безрукавкой напрягались мускулы.

Он прав — все равно дотянуться до обидчика трудно. Разок уже сцепились, обоим древками копий изрядно досталось, ну и Хабор потом плетью приласкал. Если сейчас весла бросят — вдвойне отгребут. Охранники, и с носа и с кормы уже посматривают. Да и куда им еще смотреть, на «Второй» только и развлечение — гребцы-комедианты по скамьям прикованные.

Цепь. Вот проклятая штука. Звенья с палец толщиной, — не такая уж и хитрая выдумка. А, поди, справься. Лит напряг ногу, — голенище сапога здорово протерлось, — скоро железо голую щиколотку будет резать. Преет ступня, пальцы, небось, уже в плесени. Сгниет нога, раньше, чем сам сдохнешь. Обрезать бы голенище, да тогда сапог испортишь.

Мысль о побеге сидела в голове прочно. Даже не о побеге — о цепи этой проклятой, да о брусе, к которому она крепится. Железо, понятно, не перекусить. Но ведь дерево же. Лит урывками, тщательно выбирая моменты, изучил брус. Лиственница — хороший материал, долговечный. Нашли гады, куда пристроить. Борта набрали из сосны простой, а здесь… Свой брус Лит уже знал на ощупь, — все жилки и сучки. Чувствовал дерево бывший углежог, и точно знал — не поддастся брус. Хоть зубами грызи, хоть дергай изо всей силы — скорее ногу оторвешь. Ножом справиться можно, но для такой работы время нужно. А тут все на головах друг у друга сидят, мигом заметят. Вот сдохли бы они все скопом.

Нога продолжала напрягаться, пробуя крепость железа и дерева, надеясь невесть на что. Лит приказал глупой конечности утихомириться. Гребцы снова болтали про баб и жратву. Никчемные разговоры. Лит все уже знал, и про кобыл ненасытных, и про скромниц лживых, и про то, как и тех и других использовать надлежит. Гадкие выдумки. А про развлечения между мужчинами — вообще гнусь невозможная. И всё никак не наговорятся, кобели гниломозглые. Уж лучше бы про жратву болтали.

Со жратвой было так себе. Кормили обильно, но больше кашей просяной или чечевицей пополам с сорной пылью. Кусок лепешки казался лакомством. Готовили здесь же, на барке, — на корме стоял металлический ящик, над ним котел вешали, да тщательно следили, чтобы искры ничего не подожгли. Сначала гребцы дым нюхали и слюни глотали, косясь на кулеш или похлебку, что свободным людям готовят. Потом собственного варева дожидались. Всё на ходу, всё от весел не отрываясь. Остановки делали раз в день, чтобы лорд Рибеке мог ноги размять, а команды успели дров нарубить. Выбирали места открытые, надежные. Леса дикого и молодой лорд, и охрана, побаивались. За свежей дичиной сходить, грибов набрать не решались. Скорее снова на барки, да орать гребцам, чтобы за весла брались. Торопилась экспедиция.

Лит тоскливо глянул за борт, — судя по близким деревьям, мимо мыса проходили. Из-за борта видно плохо, а привстанешь — живо по хребту схлопочешь. Эх, прыгнуть бы. Нырнуть, плыть в холодной свободе, пока в глазах не потемнеет. Хоть и не видел раньше Лит таких вод широченных, но реки не боялся. Про нав и прочих речных чудищ, врут. Ни разу никаких дарков с барок не заметили. Разве что те навы щуками огромными, да сомами оборачивались. Рыбы в водах Синелилы хватало. Охранники болтали о рыбной ловле, да всерьез за лесы и крючки браться не торопились.

Из-за борта пахнуло осенним лесом, палой листвой, свободой. Лит вдыхал, убеждал себя — выберется, обязательно выберется. Рядом ведь лес.

Удовольствие испортил Шрам, — оставил весло, поднялся. Спустил добротные, но донельзя грязные штаны, и, гремя цепью, взгромоздился на борт. С носа сказали что-то про ленивых засранцев, но бить не стали. Хоть и свешивает задницу за борт, то один, то другой гребец, а как запретишь? Желудки, что у цепных оборванцев, что у самой охраны, бурлили частенько. А в загаженной барке кому путешествовать охота? Вот если зря слазил, — тогда споймаешь-отгребешь.

Шрам кряхтел, наслаждаясь речным видом, да ветерком.

— Слышь, Бешенючка, ни единой речной девы в округе. Знать, опять тебе не посчастливится. Или ты сам собачьей фигурой согнуться мечтаешь?

Бешенный не ответил, лишь ниже нагнул голову. Зато сзади сказал Конюх:

— Ты, Шрам, сиди, да помалкивай. Тут греби за тебя, да еще на мохнатую задницу любуйся. Роскошь — не сглотнуть.

— Так жди когда Бешеннючка или Малек на борт сядут. Они гладенькие, чистенькие.

Свистнула плеть. Скрипнул зубами ожженный по спине Конюх. Шрам, поспешно натянув штаны, спрыгнул на скамью, но это его не спасло. Плеть метко, самым кончиком, приласкала шею гребца. Шрам охнул, с рвением навалился на весло.

Хабор, помахивая плетью, постоял над согнувшимися гребцами. Глянул на Лита, — дернул щетинистым подбородком, намериваясь, то ли ухмыльнуться, то ли что-то сказать. Прошел дальше, к корме, мимоходом вытянув плетью Бешенного по рукам. Уже с кормы сказал:

— Веселее, господа рванина. К двенадцатому дню пути праздник обещаю. День отдыха лорд Рибеке дарует. Лохмотья простирнете, сами помоетесь. Все по благородному. А то задохнешься от вашей вони. Помоетесь с песочком. Эх, и что для вас, красавцев, не сделаешь. Кто постарательнее, так и с цепи на денек слезет, на берегу поработает. Хороша награда, а?

Гребцы молчали. Только когда господин Хабор уселся с охранниками, на веслах зашушукались. Целый день отдыха, неужто вправду? Может и к жратве чего добавят?

— Как же мыться-то? — пробормотал тощий гребец за спиной Лита. — В холод-то такой. Мигом лихоманку схватишь.

— Ведро дадут, потихоньку лей, помоешься, — пробурчал Лит.

— Тебе легко говорить. Небось, на берегу, у костра, погреешься.

Лит стиснул зубы. Кто намекает, а кто прямо говорит. Разве Лит виноват, что они с Бешенным самые молодые на судне? Все ведь в дерьме. Это господин Хабор дразнит. Эх, удавить бы его той плетью.

Лит знал, что убьет хозяина не задумываясь. Мечта такая есть. Взять за горло, вбить зубы в рот, щетиной заросший. Ух, сладкая мечта. Лучше этого только свобода. Значит, сдержись. Терпи.

Терпение здесь, на «Второй», главным оказалось. Дрогнешь, волю себе дашь — пропал. Вчера гребец, что в синей куртке щеголял, не выдержал, рискнул у соседа кусок лепешки выхватить. Сначала палками избили, господин Хабор лишь похохатывал. А ночью на гребца-крысятника соседи навалились. Он после палок и отбиваться-то не мог. Куртку содрали, потроха вовсе отбили. Сейчас не гребет, лишь за весло держится. Господин Хабор его плетью подбадривал, да не особо действовало.

Терпение. Плеть, господина Хабора, охранников да соседей глупых — все перетерпи. Ножичек в голенище томится. Удобный ножичек, плоский, незаметный. И очень даже можно его в брюхо господина Хабора воткнуть. Да, очень просто, — схватить за ногу, дернуть, — он от неожиданности обязательно на колени плюхнется. И под пупок гладкое лезвие…

Вот что потом будет? Терпи.

Под пупок и вверх взрезать. Требуха мигом полезет.

Лит даже зажмурился от предвкушения.

Нет, нельзя. Вот если на берегу… Если с цепи снимут.

Не получится. Лит знал, что на берегу уж точно не получится. Настороже все будут. Охрана, и сам господин Хабор. Он-то слабины не даст. Умный. Присмотрят, руки или в колодки запрут, или свяжут надежно. Нет, другой выход должен найтись.

Гребцы всё шептались, наваливались на весла. Литу тоже пришлось поднапрячься. Ох, тупицы. Праздник у них в уме. Дурачье городское. Побездельничают денек и довольны будут. А если молодых гребцов господин Хабор с собой на берег прихватит, так еще и будет о чем поболтать дурачью.

Лита передернуло. Причудилось что-то неопределенное, но такое отвратительное, что пустой желудок болезненно сократился. Ведь выберет господин Хабор, нарочно выберет. Может, избитым Бешенным и побрезгует…

Лит невольно взглянул на Бешенного. Парень, глядя себе под ноги, наваливался на весло. Спокоен. Как со Шрамом сцепился, так рычал как пес взбесившийся. А сейчас спокоен. Сколько ему лет? Ростом невысок, на взгляд около семнадцати. Может, чуть старше. Лит в таких вещах плохо разбирался. Да и лицо товарища по несчастью плохо видел, — вон какие светлые лохмы рожу заслоняют. Свои волосищи Лит дома хоть и на ощупь, но регулярно ножом подравнивал. А этот… сразу видно — отчаянный. Молчит. Только ногой в мягком истрепанном башмаке чуть заметно притоптывает. Может, напевает про себя что-нибудь? «Девушки из Буффало»? Бешенный, болтали, из-за гор, с заокрайнего севера, где и людей-то не бывает. То-то у него речь такая невнятная, со словами путанными. Может, в том далеке и вправду знают про волшебное Буффало? Эх, на свободу бы, да туда.

Тут Лита осенило. Ха, какие уж танцы у Бешенного. Брус он на крепость пробует. Давно уж, — обруч на его ноге повыше башмака закреплен, видно, что нога уж посинела. Вот дурачок, разве ж брус так поддастся? Парень, конечно, понезаметнее раскачать пытается. Совсем дурачок, даже пальцами, вылезшими из протертого башмака, напрягается, за доску цепляется. Нет, совсем глупый.

Лит принялся обдумывать, как со своим собственным брусом справиться. У каждого бревна, доски, даже палки или сука обломанного свой характер. Здесь обрубишь, там подрежешь, — вот тебе вещь полезная — подпорка, крючок или мешалка для котла. Не угадал — только в огонь годится. Что дерево валить, что ложку вырезать — сначала нужно понять, что само дерево хочет. В одну сторону согнется с готовностью, а в другую лопнет, да щепкой глаз вышибет. В дереве характера побольше, чем в человеке. И глупых деревьев не бывает. Брус под ногами не глупый. Упрямый. Настолько упрямый, что как ни думай, как себя не обманывай — не поддастся. Да, жаль что у человека на цепи сидящего, обычно топора под рукой не оказывается.

Лит бросил напрасно голову ломать. С брусом все ясно. Придется случая ждать. А Бешеный, упрямец, все подергивает ногой. Ох, и болеть она у него должна. Дурачок, что с него взять.

Лит смотрел под ноги парню, и досада брала. Не везет. Вот белобрысый дурак дураком, а если бы Лита на его место приковали, уже бы знал углежог как удрать. Что стоило господину Хабору на место Бешенного его, спокойного Малька сунуть? Лит бы тогда даже и не обиделся на оскорбительную кличку. Может, подсуетиться тогда нужно было? Нет, не скажешь же — «Я вот на том местечке куда лучше грести буду». Мигом, неладное заподозрят. Значит, судьба.

Лит глянул еще раз и чуть не застонал. Плохой брус под ногами Бешенного. Такое дерево на ответственное место ставить нельзя. Сук вроде лишь край бруса захватывает, а дает слабость внутрь дерева. И толщина ту болячку лишь прикрывает. Вон они, кружочки сучка, — вытянутые, нездоровые, подошвами уже слегка затертые. Плохое дерево. А если сидишь на нем на цепи, то очень даже хорошее. Ой, не понимает Бешенный, какое счастье у него под ногами. Дергает глупо, раскачивает, да всё не в ту сторону. Так можно на весле сто лет гнить. А ты в другую сторону качни, да не вверх, а вниз. Между обшивкой и брусом слабина имеется. Если ударить сильно, резко, да двумя ногами. Треснет, трещина вот туда побежит, прямо к крюку с кольцом. Он-то, крюк, слабину и прибавит. Вот тогда-то и рвануть его вместе с цепью.

Видно, слишком пристально смотрел Лит. Обернулся Бешенный, взглянул сквозь лохмы. Ожидал насмешки, да встретившись взглядом, удивился.

Какой демон дернул моргнуть и взглядом под ноги указать, Лит и сам не мог бы сказать.

Бешенный резко отвернулся.

Лит мгновенно пожалел о своей несдержанности. Но ничего не произошло. Ну и хорошо.

Бешенный обернулся и глянул вопросительно, уже перед ужином, когда все вытягивали шеи, ловили запах из котла. Лит, застигнутый врасплох, успел лишь шаркнуть сапогом. Бешенный тут же отвернулся, потому что Шрам забурчал, что готово варево, пора разливать.

Это походило на игру. Довольно опасную. Лит хлебал из миски (ложек гребцам не полагалось) и ждал когда Бешенный повернется. Тот пользовался любым громким словом за спиной, чтобы обернуться, бросить короткий взгляд. Лит успевал состроить выразительную гримасу или сделать короткий жест. Приходилось следить за охраной и гребцами, потому и объяснения выходили малопонятными. Да что тут понимать⁈ Вниз ударил — балка лопнула — рви цепь с кольцом со всей дури. Только момент выбери. Не понимает, дурила. Наверняка, городской. Или из деревни овцеводов-лопухов. Ну и сиди тогда.

«Вторая» покачивалась на якоре. Еще перекликались часовые с разных барок. Раскачивались грубые светильники — по два на корме, и один на носу. По старинному обычаю место ночевки пытались оградить треугольником костров. Считалось верным средством от дарков. Предрассудок. Лит в него с детства не верил, хотя дед иногда и раскладывал волшебный угол, когда в лесу ночевали. Ох, давно это было.

Вспоминать счастливые дни было незачем. Лит плотнее свернулся под плащом. Вокруг похрапывали и посапывали уставшие гребцы. Некоторые под плащами, те, кому не посчастливилось, под куртками или иным тряпьем. Вытянуться на узкой скамье было невозможно, пытались втиснуться между лавками. От днища шла сырость, под помостом похлюпывала вода. Подтекает барка. Скоро вычерпывать заставят. Только это не поможет. Лит лодок сроду не строил, но твердо знал — «Вторая» долго не продержится. Злоумышленник или больной на голову эти барки сколачивал. Нагели вкривь и вкось вбивали, щелей не счесть. Гибельное это дело — эк-спе-ди-ция.

Бежать нужно, бежать. Только бы понять как. Вот Бешеный, простак, не понимает, и ты…

— Сказать ему нужно. Пусть хоть этот дурень выскочит.

— Да? А ты, выходит, загибайся?

— Ну, чего считать. Польза тебе какая, если и парень с тобой подохнет?

— Да пусть хоть сегодня бежит. Не жалко. Только он, ворона недогадливая, так и будет сидеть, башкой вертеть.

— Так трудно же ему сообразить. Может, у них на севере и брусьев-то нет.

— Точно. Сплошь богачи. В каменных домах живут. Тьфу!

— Надо бы сказать. Парень ждет.

— Ждет он, как же. Небось, сопит без задних ног.

— Эй, часовой, что там за бортом? Смердит невыносимо, — спросили с кормы.

— Не видно ничего, темень, — откликнулся охранник, вертя головой.

— Так факел возьми, разиня.

Заворочались гребцы.

— Сдох кто, что ли?

— Так ты же и сдох. Да еще и обделался.

— Вот амару вашу в ноздри оттарабань. Задохнемся.

Лит решился. Видно все равно побьют, так хоть с пользой. Вскинулся, словно спросонья, махнул плащом, громко забормотал (голос тоненький, самому противно):

— Ой, маменька, пирог оставь! Я на сучочек встану, подпрыгну. Корзинка треснет. Мой пирожок! И побегу, побегу!

Вокруг заржали:

— Малому мамка приснилась!

— Га, знаю я его сучок!

Лит сел, растерянно закрутил головой:

— Что такое?

— Во сне пироги ел, чудило!

— А ну пасти захлопнули! — по помосту шел господин Хабор.

Голоса мгновенно утихли. Хабор приподнял над Литом фонарь:

— Не спится мальчонке? Сладенького захотелось?

— Сон мне такой… — заикнулся Лит.

Плеть ожгла грудь. Лит скорчился на скамье.

— Спи, скудоумный. И вы, боровы вонючие, что б ни звука мне!

Господин Хабор вернулся на корму. Лит старался не корчиться — плеть, показалось, кожу до ребер сняла. Лохмотья рубашки — какая защита? Ох, сука заросшая, ну погоди. Лит нащупал плащ, кое-как натянул на себя.

— Ох, счастливчик ты, Малек, — чуть слышно прохрипел Шрам. — Любит тебя хозяин. Горазд он до косточек молоденьких.

Лит ухмыльнулся в вонючую шерсть плаща. Болтай, мордатый, болтай. Ты на цепи, я на цепи — разница малая. Вот если кто сорвется с привязи, порадуемся. Должен же парень догадаться? Или совсем чурбак городской?

Поскрипывали доски помоста под сапогами часового. Осенняя тьма плотно легла на реку. Лит закрыл глаза. Отдохнуть бы, завтра снова ладони до крови стирать.

Утро, как обычно, с ругани и пинков началось. Лит продрал глаза, — умываться по утрам на «Второй» заведено не было. Первым делом взглянул вперед, — Бешенный сидел на месте, расчесывал пятерней свои белобрысые лохмы. Лит испытал некоторое разочарование — не догадался, остолоп. Хотя ночью парню шуметь, да дергаться все равно несподручно было.

Бешенный обернулся и кратко, зато обоими глазами, моргнул — мол, все понял.

Лит не выдержал, расплылся в улыбке.

— Чего лыбишься? — проворчал сосед, только что помочившийся в воду. — На весла не терпится?

— Так ведь и жратва будет.

— И то верно.

Порцию каши Лит проглотил как-то между делом. Все пытался догадаться, что Бешенный задумал? Тот три раза ловил момент, делал таинственные знаки. Путанно как-то. Лит уловить не мог — то ли насчет бруса чего-то не понимает, то ли спрашивает, почему Лит сам деру не дал? Неужто не ясно, что не всем так с червоточиной на брусе повезло? Лит бы и рад за борт, да… Так чего в несчастливого углежога вопросительно пальцем тыкать?

Около полудня пошел дождь и, видно, мозги освежил. Дошло, — Бешенный, оказывается, спрашивает, чем ему, Литу, помочь. Эх, спасибо, конечно. Да только чем здесь поможешь? Лит улучил момент, скривил безнадежную рожу, да один палец показал. Сам драпай, мы уж как-нибудь потом.

Бешенный не отвечал долго, — то рядом охранник торчал, то господин Хабор прохаживался. Наконец, разошлись, — Бешенный обернулся, скорчил свирепую рожу, локтем дернул. Понятно, рвать — так вместе, только придумай как.

Думай, не думай, чего придумаешь? Свой брус ломать — совсем безнадега. Лит изловчился ответить, когда уже ужин господский готовили. Показал глазами на спину господина Хабора, локтем по бедру себя даванул, по тому месту, где у шкипера топор красовался. Без топора никак не дернуть, понял? Бешенный, вроде, сообразил, уже отвернувшись, согласно кивнул. Теперь будет ждать момента. Ну, боги ему в помощь.

Перед сном Лит обмотал левую ладонь тряпицей, там кожа лопнула. Смочил повязку, да не водицей. Многие так делали. За ночь подживет хоть немного. Запашок конечно, да здесь все не жимолостью пахнут. Скоро Вонючка среди своих окажется.

Снова снился лес, родная хижина, лежак уютный. Коротко снилось, ночь в миг пролетела.

Бескурточный ночью околел. Лит не сильно удивился — избили вора крепко, уже вчера доходил, на весле тряпкой висел. Господин Хабор пару раз взбадривал, да видно понял, что бесполезно. Теперь Бескурточный уже окоченел — когда соседи подняли на скамью, так и скорячился, подогнув колени и локти. Моросил дождь, заливал впадины мертвых закрытых глаз.

— Чего уставились? — господин Хабор пнул мертвеца сапогом в спину. — Толку от дармоеда не было. Тряпье можете снять. Потом за борт, пусть навы молодца к его крысиным предкам проводят. Да хвалу Светлому не забудьте вознести. Вы-то еще дышите, а он подох. Радуйтесь, господа.

— Я молитву прочту, — с носа спешил низкорослый колдун со своей книгой.

Мертвеца мигом раздели и положили, вернее, пристроили-повесили, на борт. Соседи придерживали негнущееся, тощее тело в синяках и рубцах, ждали сигнала. Остальные гребцы встали на скамьи, чтобы лучше видеть. Господин Хабор хмурился, но запрещать не стал. Барка, что «Третьей» наименовалась, подошла ближе, оттуда тоже гребцы смотрели. Лишь судно под командой благородного лорда Рибеке, не интересующегося пустяковинами, вышло на течение.

Колдун, наконец, нашел в своей замусоленной книге нужное место.

— Нет печали в конце пути земного. Ибо сказано Светлым — не убоится тот, кто смиренно и в трудах бытие свое измышлял. Ждет Светлый в чертогах высоких, что среди нив и рощ возвышаются…

— Я бы лучше к предкам пошел, — пробормотал Конюх. — Там свои…

— Пасть захлопни! — рыкнул господин Хабор.

Литу хотелось сесть. Светлого бывший углежог в последнее время не слишком-то возлюбил, а стоять под дождем было зябко. Надолго зарядил, сейчас только на веслах и согреешься. А мертвяк пусть быстрее на дно отправляется. Там ему уютнее будет.

Но гребцы и охранники смотрели с интересом. Длинные молитвы, что во славу Светлого читают, были внове. Вроде саг, что бродячие комедианты рассказывают, только вот эти истории непонятно о чем. Бешенный тоже слушал, стоял на лавке, слегка головой покачивая, словно удивляясь. Провел пальцами по веревке, что безрукавку подпоясывала, словно складки оправлял.

У Лита сердце дрогнуло. Выходит — прямо сейчас⁈

Сомнений у Бешенного, видать, не было. Спрыгнул под скамью двумя ногами, всем весом. Хрустнуло негромко, должно быть, не все и услышали. Зато когда рванулся с цепи, не заметить было невозможно — казалось, вся барка качнулась. Рывок, другой…

Еще звучал голос колдунишки:

—…Придет он, и расцветут цветы лазоревые на ложах лугов изумрудных…

— Лохмач моченый! — вырывая плеть из-за пояса, расталкивая гребцов, к Бешенному рванулся Хабор.

Но уже и сам Бешеный метнулся навстречу — комком поджарым, свирепым, тушканом разъяренным, только цепь вырванная хвостом бренчит.

Взревел Хабор, еще не понимая, что не бежать, а драться мальчишка спешит. От толчка хозяин устоял, Бешенный обхватил его за шею, из рук вертко выскользнул, повис за спиной. Хозяин рукоятью плети под ребра мальчишку встретил, но тот вроде и не уклонялся. Отскочил комком легким к борту, прямо по спине гребца, от страха согнувшегося. В руке топор, — оказалось, успел выдернуть из-за пояса хозяйского. Завопил непонятно:

— Даешь барку!

Орали охранники на корме и носу, расхватывали оружие. Взвыл колдун. И парень взбунтовавшийся вопил:

— К ногтю их! Эй, держи!

Топор взлетел над гребцами. Мутно блеснул в дождевых каплях, — кувыркалась узкая выгнутая рукоять. Гребцы, кто к днищу попадал, кто руками головы прикрыл. Лит, еще не веря, потянулся к падающему с неба спасению. В последний миг в спину толкнули, помешали. Рухнул на спину углежогу Шрам, сбил, да тут же вскочил на одной ноге, — вторая цепью оттянута. А в руках топор вожделенный. Урча счастливо, рубанул по цепи натянутой.

Перехватил. Сволочь здоровая. И запортит ведь лезвие!

Шрам взмахивал мощно, звенела цепь. Лопнуло звено. Свободен!

— Дай топор! — застонал Лит.

— Сиди, сопляк! — Шрам уже вспрыгнул на борт.

Лит в ярости ухватил гада за штаны, сдернул обратно, одновременно врезал головой в подбородок. Выдрал из пальцев топорище…

…У кормы дрались. Там Бешенный прямо с борта метнулся на хозяина, — не ударил, а лишь за руку ухватил. Хабор успел кинжал выхватить, да с этим кинжалом и полетел с помоста. Хитро его Бешенный швырнул, — за руку и как-то через бедро. Грохнулся хозяин на гребцов, и не все руки там гостеприимными оказались. А Бешенный уже самого шустрого охранника встречал, — торопился тот, уже занес меч короткий. Так парень сам на встречу скользнул, — ногами вперед, на спину опрокидываясь. Ухватил охранника за куртку, — ногу в живот упер, — и взлетел страж, словно сноп невесомый. Только ноги растопырились, — грохнулся у мачты, меч выронив.

— Даешь барку! — звонко завопил бунтарь белобрысый…

…два косых по брусу, потом обухом по крюку. Хоть и неловкий обух, шишкой острой выкованный, а поддался крюк, никуда не делся. Лит аккуратно выдернул крюк заодно с квадратной пластиной. Краем уха слышал всплеск, — сиганул таки за борт Шрам-счастливец. А мы погодим немного. Лит заправил крюк с тяжелой пластиной за веревку-пояс. Цепь держалась вдоль ноги, теперь мешать не будет. С носа спешили охранники, били гребцов, больше древками, но один долговязый страж с перепугу на острие коренастого гребца насадил, теперь силился копье выдернуть. Видать, не слишком-то они бойцы опытные.

Лит вышел на помост, перехватил топор двумя руками. Топорище ловкое, гладкое — мастер точил. Хотя изгиб непривычный. Охранники глядели, орали. С оружием бунтарь — его в первую очередь. Только не торопились — помост узкий, того и гляди, оступишься. Весла мешают, шевелятся, гребцы волками смотрят. Ор стоит, будто демоны барку наполнили.

Лит молчал. На сердце спокойно было. Вот она — свобода. Пошел навстречу.

Первый, дурачина, мечом махал. Что ножик, пусть и длинный, против топора? Лезвие топора, хоть и зазубренное, с протягом развалило стражника от плеча до бляхи пояса. Лит немало кабанчиков и косуль разделал, здесь даже проще — хранить мясцо не придется, кромсай, как под руку подвернется.

Похвастал. Успел срубить второго, — напрочь отлетела рука с обломком древка, запрокинулось вопящее лицо. Дальше хуже, ощетинились копьями, не сунешься. Трое стоят, еще двое арбалеты спешно заряжают…

…У кормы хозяина уже разодрали, даже кожаного дублета не пожалели. Растрепалась между скамьями кровавая масса. Воздевал обезумевший гребец руки, с которых кишки свисали, хохотал, себя не слыша. Уже сломал Конюх кинжал, пытаясь проклятый крюк с цепью вырвать. Отбивался Бешенный обломком багра, помогали ему трое храбрецов, били в щиты охранников неповоротливыми веслами. Только маловато этого было. Большинство гребцов пытались под скамьи втиснуться, плащами закрыться…

…Помогло Литу весло, догадливым гребцом сунутое. Сломала длинная тяжесть одно копье как соломинку, остальные отбросила. Вошел Лит в проход. Одному хребет разрубил, другому бедро, — кость хрустнула послушно. Хороший топор. И шишка на обухе пригодилась, — смяла висок лысому стражнику. Свистнувшего арбалетного «болта» Лит не слышал. Короткая стрела пробила живот перепуганного гребца, пригвоздила к днищу. Углежог махнул не думая, — топор развалил лицо стрелка, брызнули осколки белых костей. Второй и стрелять не стал, бросил арбалет, да вереща, за борт кувыркнулся…

…Старичок-кормчий посмелее оказался. Орал, понукал, — взялись растерянные воители за арбалеты. Летели «болты», косили гребцов из-за скамей поднимавшихся. У Конюха прямо изо лба белый венчик оперения торчал. С пяти шагов промахнуться трудно. Бешенный пока оставался цел, — охранники со щитами сами невольно прикрывали бесноватого. Чувствуя, что близок конец Бешенный прыгал себя не жалея, бил погнутым наконечником багра, стараясь зацепить, выдернуть противника из короткого строя…

…Лит спрыгнул вниз, ударил обухом по крюку ближайшего гребца. Несподручно. Пришлось рубить цепь лезвием. Сердце аж сжималось, — ох, совсем запортится топор. Освобожденный гребец с воем метнулся к борту, только обмотанные тряпьем ноги мелькнули. Лит перебил цепь следующему, — гребец, заросший седеющей бородой, привстал, да тут же осел обратно, — под глазом торчал «болт». Стреляли не с кормы, — к носу подходила «Третья», орали с неё охранники. Лит с опозданием присел, — свистнуло у плеча. Из-под лавки умоляюще смотрел гребец, стискивал в руках цепь…

…Остаток древка багра окончательно расщепился. Бешенный швырнул наконечник за спины щитоносцев, метя в арбалетчиков. Метнулся назад, — оружие, хоть какое-нибудь! Охранники уже топали следом, торжествующе кричали, кололи гребцов всех подряд. Вопли пронзаемых заглушили ругань и проклятия охранников. Когда Бешенный оттолкнулся от мачты и кинулся в атаку, щитоносцы попятились. Парень нырнул под копье, врезался сразу в два щита. Ухватил за руку ближайшего, как-то странно, — мелкий крупного, — швырнул с разворотом. Тут же сам, сбитый щитом, свалился с помоста на скамью. Взлетело над ним копье, — крутанулся, откатываясь, да проклятая цепь зацепилась за весло. Но копье бессильно ткнулось в борт, охранник отлетел в другую сторону, — вместо башки на плечах какой-то кусман волосатый остался.

…Лит скакал по телам и скамьям, пригибаясь, тщетно пытаясь прикрыться бортом. Густо летели «болты» с приблизившейся «Третьей». Барка надвигалась скоро. Гребцы, подгоняемые безжалостными ударами, работали изо всех сил. Сейчас подстрелят, на куски порежут. А Бешенный, дубина, все бьется. Ох, шкуру живьем сдерут.

Лит рубанул с ходу зазевавшегося охранника. Двое других шарахнулись от топора. Зато «болт» пущенный с кормы, рванул бок под левой рукой. Углежог прыгнул к белобрысому парню, барахтающемуся среди весел и безжизненных тел.

— В воду!

Бешенный тянулся к копью охранника, скалил еще не выбитые зубы:

— Я их, фашистов!

Лит чудного северного проклятия не понял, просто ухватил сумасшедшего за веревочный пояс и с натугой вышвырнул за борт. Летящая за ногой дурня цепь больно ударила по руке. Лит вспрыгнул на скамью, но тут что-то так кольнуло в задницу, что углежог взвыл и неуклюже плюхнулся за борт.

Вода показалась теплой. Уж и забыл, какая она бывает. Загребая руками и ногами, Лит уходил в глубину. Мутно здесь было, того и гляди, что-то потянется со дна, схватит скользкой лапой. Или рукой. Синелила — это не ручей родной. Там нырял, за корни на дне держался, проверял, сколько можно не дышать. Хорошо там было. Особенно летом.

О том, что грудь рвется, Лит специально не задумывался. Плыть мешал топор, да и задница при каждом движении здорово болела. Но Лит знал, что и потонув, на дне,топор не выпустит. А задница… Что задница? Потерпит. Ничего, вот вернемся домой…

Еще гребок, еще поглубже. Только вынырни — подстрелят. Можешь не дышать, еще можешь. «Держи себя в руках» — говорил одноглазый, он же Полумордый. Верные слова. Он бы, Полумордый, этих гадов до последнего вырезал. Да он бы и на цепь не попал. Ловок. И жена у него…

Вынырнул Лит, когда в глазах совсем потемнело. Глоток воздуха — ух, счастье какое! Теперь пусть убивают. Но «болт» затылок не тюкнул, и вообще рядом всплесков не слышалось. В отдалении вопли, скрип да треск. Разворачивается барка вслед плыть, что ли?

Разбираться не стал, так, с темнотой в глазах и нырнул. Цепь и сапоги отяжелевшие сами ко дну тянули. Река темная в ушах бормотала, дышала.

Выбрался Лит на берег в зарослях сухого рогоза. Специально взял левее, — может, не заметят с барки? Стебли и листья шуршали оглушительно, едва слышал крики на реке. Гонятся? Нет?

Оскальзываясь и оступаясь на раскисшем берегу, Лит нырнул в кусты. Упал, задыхаясь. Бежать бы в чащу, да сил нет. Обнял руками землю, пальцы в опавшую листву зарылись. Вот он, лес!

Шуршал по деревьям и листве дождь, пахло близкой рекой и грибами. Красота! По дождю следов не будет, сейчас дальше в лес, и не найдут. Никогда не найдут.

Шуршание дождя и подвело. Шаги услышал в последний момент. Перевернулся, в шаге стоял Шрам с толстым суком в руке.

— Ух, ловкий ты мальчонка. А все молчком сидел, берегся, — Шрам улыбнулся. — Герой, однако. Верно говорят — на дураках мир держится.

Лит выбросил руку за топором, но босая ножища Шрама наступила на оружие чуть раньше.

— Брось, тебе железка ни к чему, — Шрам хохотнул. — Все одно, кровью изойдешь.

Лит с трудом сел. Был бы отдохнувший, посмотрели бы. А после реки откуда-то слабость навалилась.

— Ты, шнурок, не бычься, — снисходительно сказал Шрам. — Сам понимаешь, до людей далеко. Как я без железа пойду? Я на тебя зла не держу, хотя ты мне чуть зубы не выбил. Вон как шатаются. Не боись, не трону. Отползай вон к кустам, может и отлежишься. Только сапоги скинь. Я свои потопил.

— Сука ты, — безнадежно сказал Лит и взялся за сапог.

— Не бубни. Скидывай, а то лапы мерзнут.

Шанс был. Ножичек из голенища в ладонь сам скользнул. Была бы сила — снизу под пупок. Господина Хабора угостить хотел, но и этот боров сойдет. Только руки ватные. Тут быстро надо. Шрам своей дубиной вмиг мозги вышибет.

— Эй, хамло, пошел отсюда! — из кустов, придерживая цепь у бедра, выбрался Бешенный.

— Да вы, малышня, видать совсем не тонете, — удивился Шрам. — Чего кричишь? Услышат. Я же не стражник. Хочешь, пойдем вместе. В лесу компания не помешает.

— Угу, — Бешенный медлить не стал, пошел прямо на здоровенного мужчину.

К удару дубины, белобрысый парень был, видимо, готов. Увернулся, ухватив за руку, поднырнул и неожиданно поднял Шрама на себе. Здоровенный гребец, смешно махнул босыми ногами, пытаясь дотянуться до земли.

— Пусти, сосунок!

Бешенный пустил. Видимо хотел бросить с маху, чтоб дух выбить, да тяжеловат был Шрам. Упасть упал, да успел с собой повалить.

— Ах, тля! — Шрам навалился, в землю вжимая. Бешенный успел противнику в зубы сунуть, но тот только кровью плюнул, плотнее сомкнул пальцы на горле парнишки. И мигом сомлел, лег на противника.

Лит выдернул из-под лопатки врага нож и сел на землю. Стоять сил совсем не осталось.

Бешенный, барахтаясь, выбрался из-под тела.

— Лихо. Видать, не в первый раз кабанов режешь?

— Именно, что кабанов, — пробормотал Лит. — Не велика хитрость, если в ловушке сидит. Оленя жальче.

— Натурально, — Бешенный, пошатываясь, встал, вытер лицо, забрызганное слюной и кровью. — Значит, выбрались мы?

Лит пополз к топору.

— Да не трону, — мрачно сказал Бешенный. — Мне чужого не нужно.

— Я не того, — пробурчал Лит. — В лес уходить нужно. Сейчас доплывут.

— Они-то? — удивился белобрысый. — Ты, что, не видел? Не до нас им. Сами тонут.

— Чего тонут?

— Так вмазалась «Третья» в наше корыто. Со всей дури въехала. Видать форштевень тронулся, а за ним и киль. Обшивка разошлась. Много ли этой лохани нужно?

Что такое «форштевень» Лит не знал, но, похоже, белобрысый не врал. С реки опять доносились отдаленные крики.

— Да ты сам посмотри. Только зад тебе перевязать нужно. У тебя там щель, как будто кусок выкусили. Кровь бы остановить.

Лит с трудом поднялся, — левая ягодица была липкой от крови, — пальцы нащупали рану. Углежог стиснул зубы, подхватил топор и заковылял к берегу.

— Ну, не веришь, что ли? — слегка оскорбился Бешенный.

На барки Лит глянул мимоходом. Вообще-то, в дождливой пелене торчало единственное судно. От второго на поверхности осталась лишь корма. Суетились люди на борту, что-то вылавливали, течение медленно уносило обломки и тряпье.

— Все-таки мы его утопили, — с гордостью сказал Бешенный.

— Вместе с людьми прикованными, — пробормотал Лит, копаясь в грязи у кромки воды.

— Кто хотел свободы, тот дрался и погиб, — строго сказал Бешенный. — За трусов мы не отвечаем. У каждого выбор имелся.

Лит спорить не стал. Корень белокожки углежог нашел, осталось его очистить и намять сочную сердцевину.

— Кровеостанавливающее? — догадался Бешенный. — Вещь. Давай помогу.

— Себе вырой, — буркнул Лит.

У белобрысого кровил бок и нога. Его тоже прилично зацепили.

Кровь остановилась. Лит лежал под деревом, на относительно сухой листве. Прихромал бодрый белобрысый. Видать, успел обчистить Шрама — штаны держал под мышкой, широкую рубаху драл на полоски-бинты.

— Зря одежду портишь, — прошептал Лит.

— Я рукава отрываю. Майка останется, — непонятно успокоил Бешенный. — Нужно замотаться. На реке пополнение прибыло — «Первая» вернулась. Видать сообразил аристократ, белая кость, что дело неладно.

Лит помнил, как уходили вглубь леса. Бешенный нес топор, поддерживал товарища за плечи. Лит беспокоиться уже перестал, захочет оружие забрать — заберет. Углежогу сейчас много не надо, толкни в кусты и обирай до нитки. Совсем сил не было.

Потом Лит лежал под низкой елью. Дремал, или вовсе память уходила? Бешенный возился с костром, бурчал-ругался непонятно. Потянуло дымком, — видно не совсем безруким был. Лапника нарубил, — Лит переполз на мягкое, попил воды, принесенной в неуклюже свернутом берестяном коробе. У огня стало легче.

— Кровишь слегка, — сказал Бешенный, пересыпая из куртки собранные грибы.

— Нужно еще белокожки положить.

— Зашить тебе жопу нужно. Кровь, может и остановится, но шрамище здоровенный будет. Тебе, считай, треть мякоти «болтом» оторвало. Некрасивая задница у тебя будет, Малек.

— Еще раз Мальком назовешь — последних зубов лишишься, — злобно прошептал Лит.

— Ого! Понял. А как именовать прикажите?

— Лит меня зовут. Углежог.

— Понял. Из пролетариата, значит? Так что, Лит, будем седалище зашивать? У меня и нитка с иголкой припасена. Продезинфицировать бы…

Лит зубами скрипел, но молчал. Вообще, лежать, подставляя задницу чужим рукам, было оскорбительно. Хорошо еще слабость наваливалась, в дрему опускала. Бешенный все возился, сопел, временами заверял, что шовчик на загляденье выходит.

Очнулся Лит глубокой ночью. Лежал укрытый чужой курткой, над лицом нависал лапник кривобокого шалаша. Бешенный спал по другую сторону костерка, рядом лежала куча собранных сучьев. Топор был под боком у белобрысого.

«Уйдет утром» — с тоской понял Лит. «Хорошо, если по затылку не рубанет. Самому бы мне уйти, пока спит. Нет, сил не хватит. Совсем я на чечевице ослаб».

— Может и не рубанет. И была ему охота твою задницу шить?

— Задница одно, а тряпье и топор другое. За топор в лесу и девку свою продашь.

— Ты не девка. Он храбрый, да без башки на плечах.

— Угу, ты еще скажи — великодушный. Встречал таких?

— Ну, редкость большая. Все равно бывают. Вот в Книге например…

— Давай сказки вспоминать. Ты сегодня людей рубил, а на сказки пальцем тычешь.

— Книга — не сказка. А люди сейчас — вовсе не люди.

— Точно, ты это тем скажи, кого из-за нас цепи на дно утащили.

— Драться им нужно было. Взялись бы все за весла…

Бешенный шевельнулся, потянул носом, и мигом вскочил на колени:

— Слышь, Лит, ты не спишь? Умертвие где-то рядом. Вот тварь, неслышно подобралась.

— Не умертвие, — прохрипел Лит. — Это я воняю.

— Ты⁈ Быть не может. Так быстро не гниют.

— Я не гнию. Болезнь у меня такая. Старая. От заклятия. Задница тут ни при чем.

— Точно? — белобрысый потянул носом и сморщился. — Ну, ты даешь. Уникум. Мог бы и предупредить. До утра будешь благоухать?

— Нет. Скоро пройдет

— Ну, хрен с ним. Я тогда на ветерок лягу, — Бешенный принялся сдвигать лапник. — Ты, если воды или что — буди. Умаялся я, что-то.

Через мгновение он сопел, свернувшись калачиком, и сжимая топор. На дырявые башмаки капали дождевые капли, но парня не будили.

Лит осторожно шевельнулся, укладываясь поудобнее. Задница болела, но в меру. Чудной парень. С носом у него, наверное, что-то не так. Или если человек так устал, то ему любая вонь не помешает? Всегда бы так.

— Смешно. Мечтаешь, чтобы каждый день тебя убивали?

— Нет. Сегодня повезло, другой раз не выжить. Жуткое дело.

— Но не сплоховал?

— Вроде нет. В Дубовке рассказать — не поверят.

— Э, о таком не расскажешь. Это тебе не вег-дичей свежевать. О барке накрепко забыть нужно.

— Попробуй, забудь. Сейчас перед глазами люди встают, черепами разбитыми качать начинают.

— Не думай. Они сами напросились. О хорошем нужно думать.

— А что хорошее у тебя впереди?

Долго Лит сам с собой беседовал. Успокаивало это, согревало. Замерший Бешенный ерзал, носом крутил, но не просыпался. Лит кое-как приподнялся, укрыл его курткой.

— Эй, жрать будешь?

В ноздри лез запах жареных грибов.

Лит резко сел, охнул.

— Ну, углежог, все мое шитье испортишь, — возмутился Бешенный.

— Ничего, прижилось.

— Что там прижиться за ночь могло? Лежи, тебе постельный режим нужен. На, пожуй.

Лит принял прутик с нанизанными грибами. Принялся жевать.

— Зря ты гадюшку взял. Горчит.

— Да хрен с ней. Я их ел, нормально.

— Вымачивать надо.

— Что я, кулинар?

— Чего?

— Да ладно, это я так. Просто разговор гоню.

— Северные словечки? — догадался Лит.

— Угу. Ты, это, как себя ощущаешь? Мне всю ночь чудилось, что помер. Запашок еще твой… Сейчас рассосалось.

— Я не специально.

— Да понятно. Ну и болячка у тебя. Слушай, я к реке схожу. Барки ушли. Может, выужу чего полезного.

Лит, жуя подгоревший гриб, заозирался.

— Да не ерзай, вон твой топор. Я дровишек подрубил в запас.

— Я не того. Вместе к берегу пойдем.

— Ты на ноги-то встанешь? Вчера совсем готовый был.

— Встану, — заверил Лит.

Действительно встал, только голова кружилась. По сравнению с ночью, так почти здоровый. Повозились, цепи сбивая. Лит чуть не плакал — на топоре еще выщерблин прибавилось. Белобрысому силы хватало, но как держать топор, чтобы ущербу было поменьше, соображал плохо. Пришлось отобрать. Сам справился, хотя и с передыхом.

Ковыляли к берегу — Лит припадал на сторону подранной ягодицы, Бешенный хромал на подбитую ногу.

— А ты двужильный, — с некоторой завистью заметил белобрысый. — Что топором махать, что выздоравливать. Вчера еще кровью исходил.

— Некогда валяться, — буркнул Лит. — Ты тоже не промах. Ловко на гадов прыгал. Сразу видно — Бешенный.

Белобрысый помолчал и глухо поинтересовался:

— Что, с первого взгляда заметно, что не в своем уме?

— Н-нет, — слегка растерянно сказал Лит. — Вот когда с голыми руками на копья прыгал, тогда конечно. И вообще, тебя все так кличут.

— Я тебя по прозвищу дергать перестал?

— Хм, ну да. Так ты скажи, как тебя правильно зовут, я запомню. Я же не со зла.

— Ёха — меня зовут, — неразборчиво буркнул куда-то в сторону белобрысый.

— Ёха, так Ёха. Редкое имя.

Белобрысый мрачно кивнул.

Пока спускались по течению, полезного отыскалось мало. Пустой мешок, несколько яблок, да обломок доски с парой длинных гвоздей. Устали, повернули назад. Когда проходили мимо одинокого островка рогоза, Ёха радостно сказал:

— Ого! Утопленничек.

Влез в воду, за ногу подтащил к берегу тело в бесформенной одежде. Оказалось — колдун. Ёха принялся раздевать утопленника.

— Слушай, брось его, — нерешительно сказал Лит. — Он потом за тобой пойдет. Он же кудом станет или ларвом. От них так просто не отделаешься.

— Мне пофигу. Я — атеист. Отобьюсь как-нибудь. А ряса в самый раз. У, и сума у него осталась.

— Брось! — всерьез заволновался Лит. — Колдун ведь. Проклятье прицепится. И Светлый за своего вступится.

— Светлому, если нагрянет, я все доходчиво объясню. А проклятья нам уже и так цеплять некуда. Не так, что ли? — насмешливо сказал Ёха, раскрывая холщевую сумку, снятую с мертвеца.

Содержимое порядком разочаровало белобрысого. Несколько склянок с порошками, магическая книжка, бритва, да теплая рубашка.

— Рубаха — нужная вещь, — Ёха повертел мокрую одежду. — Жаль, узковат в плечах был служитель культа. Бритва — тоже хорошо. Хотя такой паршивкой хрен кому горло перережешь. А божественная книга нам ни к чему. Порошки шарлатанские, тем более.

— Не бросай! Вдруг…

— Не будет никаких «вдруг». Хозяин утоп, и магия ему не помогла. Склянки, разве что, к делу пристроить? Вдруг у него соль найдется? Кстати, в книге карта может быть. Прихватим.

Лит посмотрел на голое тщедушное тело колдуна, морщась, потащил от воды.

— Ты что? — удивился Ёха. — В воду его, и делов-то.

— Человек должен в сухом лежать.

— Это ты им скажи, — белобрысый кивнул на реку. — Их-то как? Я этому дьячку яму копать все равно не собираюсь. Да и нечем.

Тело колдуна прикрыли ветками и тростником. Лит решил, что это все равно лучше, чем покойнику вечной забавой навам-мучительницам служить. Ёха ворчал, но с ветками помог.

Пообедали грибами и печеными яблоками. Литу очень понравилось, — яблок, кроме дички, считай, пробовать и не приходилось. Ёха проглотил равнодушно, — видимо, привык к лакомствам.

— Ну, чего тут у нас? — белобрысый раскрыл разбухшую книгу. — Каракули, еще каракули. Списочек. Фигушки, нету здесь карты.

— А что за записи?

— Да, ерунда божественная, — Ёха небрежно захлопнул книгу.

— Неграмотный? — догадался Лит.

— Почему неграмотный? Кое-что понимаю. Названия городов, к примеру, или когда цену карябают. Да здесь и расплылось все, — Ёха раздраженно отбросил с лица слипшиеся пряди.

Моложе он был, чем казался с первого взгляда. Лицо скуластое, злое. Как волосы откинул, стали видны шрамы на лбу и у угла губ. Надорванное ухо когда-то не слишком ровно приросло, оттого казалось, что слегка лопоух белобрысый. Боец. Лет шестнадцать, не больше.

Лит вздохнул:

— Дай гляну. Я тоже не слишком грамотный, но, может, что полезное разгляжу.

— Смотри. Не жалко, — Ёха сунул книгу.

Лит раскрыл как положено — горизонтально. Чернила сильно расплылись, — бумага дешевая, пористая. Первую страницу можно пропустить, и так понятно, — имя колдуна выведено. А здесь интереснее.

— Надобен ветер южный. Взять две части красные, часть угля, да неба полчасти, — мозолистый палец углежога скользил сверху вниз. — Выходит, он и впрямь ветер нам делал?

— Может и делал, — озадаченно сказал Ёха. — Что, колдовские книги всегда так читают?

— А как нужно?

Белобрысый развернул книгу боком, корешком влево:

— Вот так вроде? Нет?

— Гонишь? — насмешливо хмыкнул Лит. — С чего ты взял, что лист нужно набок класть?

— Слушай, углежог, я здешние буквы плохо знаю. Но у всех книг строчки слева направо идут. Вот, юго-запад здесь написано.

Лит глянул, — правильно, юго-запад. Только где это видано — вбок читать? В настоящей Книге по-иному учили. Там и обе картинки правильно стоят, горизонтально. И та, где забор красят, и вторая про храмовую школу.

— Я боком не умею, — сердито сказал Лит. — Здесь кто грамотный — ты или я?

Ёха примирительно поднял ладони:

— Я не возражаю. Меня вообще здешним буквам не учили.

— Что значит, «здешним»? Разве еще какие бывают?

— Ну, иногда.

— А, тайные, что ли?

— Ну, не то чтобы очень тайные. Ты читай, читай. Может, что полезное вычитаешь.

Ничего полезного в книге не было. Рецепты как ветры вызывать. Заклятие от слабости кишечника, да десяток пространных молитв во славу Светлого. Разочарованный Ёха ушел собирать грибы, а Лит еще полистал книгу, поразглядывал крест-решетку на последней странице. Тоже, вроде, боком изображен, да еще кривовато. Странные людишки эти колдуны Светлого. Извести столько страниц, и ничего интересного не поведать? Хорошо, два десятка листов пустыми оставили. Лит давно мечтал на настоящей бумаге попробовать писать. Осталось перо найти и чернильницу.

Читать молитвы оказалось не очень интересно. Лит рассмотрел пузырьки. Открыл тот, что с черным порошком, осторожно понюхал. Пахло сложно, даже приятно, но уж точно не углем.

Поужинали обильно. Ёха сбил сойку, довольно жирную по осеннему времени. По крыше шалаша шуршал дождь.

— Ну, товарищ углежог, какие планы? — Ёха укорачивал, подгонял на себя колдовскую хламиду. Иголкой работал шустро, хотя стежки и жутко криво ложились. На заднице, небось, еще хуже получилось.

— Так, вообще-то, я домой думаю двигаться. У меня работа стоит, — сказал Лит, искоса поглядывая на парня. — Я человек одинокий, мне многого не нужно. Пойду себе потихоньку.

— Правильно. Ты не бойся, я компанию навязывать не буду. Я сам одиночка.

— Так я не боюсь, — скованно сказал Лит. — Тебе вообще-то трудно без топора придется.

— Не в первый раз. Цепь есть, вместо кистеня сойдет. Завтра пращу сделаю. Я привычный.

— Можем пока вместе пройти. Тебе куда?

Ёха почесал в своем «гнезде» на голове:

— Вообще-то, мне нужно в горы. В одно симпатичное местечко на притоке Тюра. Дойду до слияния, потом вверх по течению.

— Не знаю где это, но пока дойдешь, в горах снег ляжет.

— Ничего, я туда второй год иду.

— Хм, найдешь ли?

— Найду. Я то местечко очень хорошо помню.

— Так ты уже был там?

— Ну. Только дорогу паршиво помню. Унесло. Потом еще люди добрые помогли, совсем запутали.

— Понятно. Так ты прямиком туда?

— Нет. В город придется зайти. Здесь есть такой городишко — Фурка называется. Одежду теплую раздобыть, железки кое-какие. У меня в горах дело серьезное, — Ёха улыбнулся.

Лит живо вспомнил, как парень скалился на барке, когда господина Хабора валил. Тьфу, не господина, а просто дохляка Хабора, пусть рыбы его кишки вечно по речному дну растаскивают.

— А ты сам как пойдешь? — спросил белобрысый, перекусывая нитку.

— Так вверх и пойду. Тут не заблудишься.

— Не советую. Барки, скорее всего, обратно повернули. Предупредят посты у перевоза, да и у Кэкстона про тебя будут знать. Нарвешься. Лучше спускайся по реке, да поворачивай к Тинтаджу. Выйдешь на Старую дорогу, там само пойдет. Вроде крюк немалый, а спокойнее. А здесь лес сплошной — идти трудно, да и прицепится кто. Хищный, я имею ввиду. Нет, через Тинтадж быстрее выйдет.

Лит посмотрел с уважением. Леса он не боялся, но о географии земель Ворона имел самое смутное представление. По реке сплавляться — одно дело, ногами топать по берегу — другое. Берега — они только с барки безжизненные. Да и пару дней с Ёхой пройти нетрудно.

Прожили в шалаше еще три дня. Травмы заживляли, немного грибов на дорогу подсушили. Ёха с пращей промышлял, глаз у него был меткий, — птицы и белки исправно в жаркое превращались. Тронулись в путь утром, денек выдался солнечным, хотя похолодало. Задница у Лита затянулась, главное было не плюхаться на левую половинку. Ёха тоже был в порядке, углежог его постриг-обкорнал ножом. Получился ёж белобрысый, но, по крайней мере, волосы глаза не закрывали. Ёха остался очень доволен, собрался даже побрить башку, но сообща рассудили, что перед холодами лысеть не стоит. Вооружил Лит случайного попутчика надежной дубиной-палицей. Вытесал и обработал тщательно, да еще два гвоздя в конец вбил, почти воинское вооружение получилось. Изготовили и пару цепных кистеней, но эти получились неудобные, разве что страх нагонять.

Шли вдоль реки. Продираться было трудновато. То кустарник непролазный, то болота. Иногда выручали звериные тропы. К слиянию Синелилы и Тюра вышли на шестой день.

— Ну, вот, — сказал Ёха, разглядывая широкий плес, — давай пообедаем, да рванем делом заниматься. Тебе вниз по Тюру, мне вверх. Времечко поджимает.

Хоть время и поджимало, пообедали не торопясь. Наконец, Ёха встал, подхватил свой мешок, и протянул руку:

— Счастливо, углежог. Хотя, помяни мое слово — сменишь ты занятие. Кто головы рубил, тому к дровам возвращаться интереса нет. Время сейчас не такое. Хватит холопствовать. Биться за всеобщую свободу и равноправие пора.

Лит биться за какую-то всеобщую свободу совсем не рвался, но руку осторожно пожал. В Кэкстоне ручкаться обычая не было, но обижать северянина не хотелось.

— Значит, успеха, Лит, — белобрысый закинул веревочную лямку мешка за плечо. — Может, свидимся. Здесь народу мало, дорог еще меньше. Ты уж поглядывай, кого рубишь. А то когда взъяришься, так ой-ой-ой! Ну, бывай.

Ёха решительно зашагал к ельнику.

— Эй, — окликнул Лит. Ни с того, ни с сего, захотелось сделать глупость. С ножом расставаться страсть как жаль было. Но вынул из-за голенища, протянул узкой рукоятью вперед. — Бери. А то совсем без инструмента гулять собрался.

— А ты?

— Ха, мне за глаза топора хватит.

— Это да, ты им разве что не бреешься. Только нож-то тебе тоже нужен.

— Бери. Не ломайся, небось не девка.

Ёха взял нож-рыбку, полюбовался.

— Спасибо. Вот отдарить нечем. Даже медяшки нет.

— Так это подарок. Чего за него платить?

— Обычай такой есть. Насчет оружия. Ну да ладно, вот в следующий раз встретимся, тогда отдарю.

— Брось. Просто подарок.

— Хороший подарок. Вещь. Вроде как ко дню рождения.

— Ты свой день рождения знаешь? — удивился Лит.

— Угу. Вроде как прошел уже. 14 сентября. Это месяц такой.

— Гонишь?

— Точно. Нездешний это месяц. Короткий и теплый. Ну, бывай.

Лит еще посидел у угасающего костра, глядя на ельник. Смешной, все-таки, парень Бешенный. Ну, не бешенный, а просто с придурью. Месяц сен-тябррь? Надо же такое выдумать.