Запечатленный труд (Том 1)

Вера Николаевна Фигнер и ее «Запечатленный труд»

В русском революционном движении женщины сыграли выдающуюся роль. Провозвестницами явились декабристки, далекие от революции и политики, но мужественно разделившие тяжесть изгнания с мужьями-революционерами. Бурный процесс женской эмансипации в России 60-х годов породил первых, еще немногочисленных активных борцов среди женщин. Лучшие из них — Е. Л. Дмитриева, А. В. Корвин-Круковская — стали защитницами первой в мире пролетарской революции — Парижской коммуны 1871 года.

Эпоха «действенного народничества» активизировала роль женщины в общественном движении в еще невиданных размерах. Имена трех стали известны всему миру: Софьи Перовской, первой женщины, казненной царем в 1881 году по политическому процессу; Веры Засулич, выстрел которой в петербургского градоначальника Трепова послужил сигналом к новому подъему в народническом движении; Веры Фигнер…

Замечательная русская революционерка-народница Вера Николаевна Фигнер прожила долгую и необыкновенную жизнь. Родилась она в 1852 году — в царствование Николая I. Лучшие годы жизни отдала борьбе с его наследником Александром II. Александр III и Николай II «наградили» ее десятилетиями крепостей, ссылки, гонений.

Фигнер было 9 лет, когда отменили крепостное право. И лишь несколько месяцев не дожила она до 25-й годовщины Советской власти.

Тяжкие испытания, выпавшие на долю Веры Николаевны, — полная опасностей жизнь в революционном подполье, утрата близких людей, гибель любимого дела и крушение многих идеалов, 22-летнее одиночное заключение — не сломили ее. Лучшее свидетельство тому — воспоминания Веры Фигнер «Запечатленный труд».

В. Н. Фигнер удалось «запечатлеть» — и запечатлеть ярко, талантливо — целый период в истории русской освободительной борьбы. Ее воспоминания незаменимый исторический источник.

Блестящая плеяда революционеров-народников дала много мемуаристов. Воспоминания О. В. Аптекмана, Н. А. Морозова, М. Ф. Фроленко и других широко известны. Но среди различных воспоминаний есть такие, которые собирают и концентрируют все самое характерное своего времени, становятся как бы зеркалом эпохи. Для 30-60-х годов XIX века такой книгой была «Былое и думы» А. И. Герцена, для 70-х — начала 80-х годов — «Запечатленный труд» В. Н. Фигнер, получивший не только всероссийское, но и всемирное признание.

Вера Николаевна писала так же, как говорила: глубоко правдиво, просто, сдержанно, сурово. Полное драматизма содержание книги, связанное единым стилем и настроением; мастерство художника, оживляющего картины прошлого и людей, давно ушедших из жизни; одухотворенность и моральная чистота автора выдвигают «Запечатленный труд» в число выдающихся историко-литературных произведений.

В. Н. Фигнер была по существу «особенным человеком» — из числа тех, которые, по словам Н. Г. Чернышевского, «двигатели двигателей», «соль соли земли». Он писал, что встретил за свою жизнь восемь таких людей, в том числе двух женщин, что в их характерах не было ничего общего, кроме одной главнейшей черты — целеустремленности.

Совесть, честность, образ мышления Веры Фигнер были, как у многих. Но образ мышления ее никак и никогда не разделялся с образом действий. Ее цель — революция, уничтожающая царизм и приносящая освобождение народу, и на пути к цели не было страха и колебаний. Поэтому нет сомнений в искренности слов революционерки, написанных уже из тюрьмы в ожидании смертного приговора: «Сказать по правде, я считаю, что моя жизнь была счастливой (с моей точки зрения), и больше я и не требую»[1].

Семья, детские годы, учеба, противоречивые влияния юных лет, формирование характера и мировоззрения, вступление в революционное движение и, наконец, «сердцевина» воспоминаний, 1876–1883 годы, — время активной революционной деятельности В. Н. Фигнер, кончающееся арестом, — таково содержание первой книги «Запечатленного труда».

Вера Николаевна вышла из замечательной семьи. Шестеро детей — и никто не прошел по жизни бесследно. Три сестры — Вера, Лидия и Евгения — стали революционерками. Младшая Ольга пошла за мужем в ссылку, в Сибирь, и много сил отдала культурно-просветительной работе. Брат Николай стал выдающимся певцом, другой брат, Петр, — крупным горным инженером.

В детстве и юности будущей революционерки трудно найти обстоятельства, давшие толчок для развития исключительных качеств, — так, как она, жили и воспитывались сотни девушек из дворянских семейств. Среди других ее отличали характер — прямой, честный и живой, прекрасные способности, острый, любознательный ум. Благоприятное окружение прогрессивно мыслящих людей (хотя и в рамках умеренного либерализма) и передовая литература довершили дело.

Вера Николаевна принимает решение стать врачом, поселиться в деревне и лечить крестьян. Ей казалось, что именно на этом поприще она сумеет принести наибольшую пользу народу, облегчить его жизнь. Но двери высших учебных заведений России были закрыты для женщин, и Фигнер едет в Швейцарию, где в 1872 году становится студенткой Цюрихского университета.

В начале 70-х годов Швейцария была центром русской эмиграции. В 1870 году группа революционеров во главе с Н. И. Утиным создала в Женеве Русскую секцию I Интернационала, представителем которой в Генеральном Совете стал Карл Маркс. В Швейцарию приезжали наиболее видные лидеры революционного народничества: П. Л. Лавров, теория которого о неоплатном долге народу была весьма популярна среди передовой интеллигенции; М. А. Бакунин — кумир молодежи, анархист-бунтарь, побывавший в саксонских, австрийских и русских тюрьмах, бежавший из далекой Сибири; русский бланкист П. Н. Ткачев.

Эмиграция была своеобразным проводником западноевропейских революционных идей в России. Деятельность I Интернационала, руководимого К. Марксом и Ф. Энгельсом, Парижская коммуна имели большой резонанс в революционно-демократических кругах России.

70-е годы XIX века были временем победоносного утверждения марксизма в Западной Европе.

В России 70-х годов, недавно вступившей на путь капиталистического развития, где пролетариат начинал формироваться в самостоятельный общественный класс, а рабочее движение было в зародыше, главным направлением освободительного движения стало народничество. Народники довольно широко были знакомы с «Капиталом» Маркса, но считали идеи его приемлемыми только для Западной Европы. Те из них, которые глубже разобрались в учении Маркса, не находили вокруг себя общественной силы, на которую можно было бы опереться, и, следовательно, оказывались в бездействии.

Но люди с душой и темпераментом истинных революционеров жаждали деятельности. Такие возможности давала теория крестьянского социализма, соединенная с революционным демократизмом, т. е. народничество. Родоначальниками народничества были А. И. Герцен и Н. Г. Чернышевский. Они разработали теорию русского утопического социализма: вера в самобытный путь развития России — прямо к социализму, минуя капитализм, при помощи крестьянской общины, в которой — зародыш социализма. «Человек будущего в России — мужик, точно так же, как во Франции работник»[2], - писал Герцен.

Но утопический социализм — одна сторона народничества. Вторая, неразрывно с первой связанная, — революционный демократизм, в основе которого лежала идея крестьянской революции.

Теории Герцена и Чернышевского усвоили и развивали дальше их ученики и последователи. Они искренне верили, что предлагаемый ими путь приведет страну к социализму, на деле же он вел к антифеодальным преобразованиям, расчищая путь капитализму.

Интенсивная духовная жизнь передовой молодежи, изучение социалистической литературы, в первую очередь трудов Н. Г. Чернышевского и А. И. Герцена, революционная поэзия Н. А. Некрасова, пример Западной Европы привели в конце 60-х годов к образованию революционно-народнических кружков.

70-е годы ознаменовались невиданным взлетом революционного движения по числу участников, размаху, действенности.

Мысли о служении народу, желание облегчить его судьбу стали побудительной силой для массового «хождения в народ». На политической арене вслед за Бакуниным, Лавровым, Ткачевым — признанными идеологами народничества 70-х годов — появляются Петр Кропоткин, Сергей Кравчинский, Марк Натансон, Ипполит Мышкин и многие другие.

Русские студенты в Швейцарии, как правило, небогатые и демократически настроенные, быстро втягивались в политику. Этому способствовала активная общественная жизнь: заседания секций Интернационала, рабочие собрания, распространение социалистической литературы, публичные диспуты о судьбах революции в России, агитация эмигрантских фракций, встречи с новыми изгнанниками, привозившими вести с родины.

Вера Фигнер, приехавшая в Швейцарию с единственным намерением учиться, лишь первое время отдавала этому все силы.

Ее революционный путь определила встреча с Софьей Бардиной и сложившимся вокруг нее кружком русских студенток.

Страницы «Запечатленного труда», посвященные Цюриху, замечательным женщинам, составившим впоследствии ядро Всероссийской социально-революционной организации, — одни из самых теплых и лирических в книге.

В 1873 году Вера Фигнер становится членом революционного кружка.

В 1875 году, за полгода до получения диплома, она бросает университет и по вызову революционной организации возвращается в Россию. Возвращается, обманув надежды матери, родных и знакомых, обуздав честолюбие, порвав с мужем, который не принимает революционных увлечений жены, возвращается с горячим желанием немедленно действовать.

«И с 24 лет моя жизнь связана исключительно с судьбами русской революционной партии»[3], - пишет Фигнер в «Запечатленном труде».

Возвращение на родину приносит Вере Николаевне много тревожных переживаний. Совсем недавно она получала бодрые, полные энергии письма подруг. Донос провокатора оборвал их пропагандистскую работу. Кончилось провалом «хождение в народ». На глазах у Веры Николаевны проходят судебные процессы: по делу казанской демонстрации 1876 года (в которой участвовала сама Фигнер), «процесс 50-ти», где судились ее цюрихские подруги, прогремевший на всю страну речами Софьи Бардиной и Петра Алексеева, наконец, «процесс-монстр» 193 революционеров-народников.

Программа, казавшаяся революционерам единственно правильной, не выдержала проверки практикой. Пропагандистам не удалось не только вызвать народное восстание или сформировать боевые крестьянские дружины, но даже наладить прочные связи в деревне. Деревня оказалась совсем не такой, как ее представляли народники. Крестьяне встречали подозрительно пропагандистов, переодетых в батраков и чернорабочих. Иногда отказывали в ночлеге, а если пускали, то внимательно следили за пришельцами, опасаясь ограбления.

Однако неудача «летучей пропаганды» не поколебала веры народников в самобытный, некапиталистический путь развития России, оставила недоступным для них тот факт, что крестьянство не едино, что внутри него идет классовое расслоение, а общинный строй в деревне не что иное, как обыкновенный мелкобуржуазный уклад.

Революционеры вновь собирают силы, уцелевшие после полицейских погромов, и осенью 1876 года объединяются в «превосходную», по словам В. И. Ленина, подпольную организацию, получившую позднее название «Земля и воля».

Землевольцы переходят к новой тактике — созданию постоянных поселений в деревне, неудавшуюся пропаганду социалистических идей решают приблизить к непосредственным нуждам крестьян, сузить требования до «реально осуществимых в ближайшем будущем»[4].

Программа революционеров — заводить связи «со всеми протестующими элементами народа», выискивать «революционеров-самородков» для роли «народных вожаков», организовывать боевые дружины. Цель — подготовка народного восстания.

Вера Фигнер формально не стала членом «Земли и воли». Но возглавленный ею автономный кружок «сепаратистов» (Александр Иванчин-Писарев, Юрий Богданович, Александр Соловьев и др.) разделял платформу «Земли и воли» и сотрудничал с ней.

Практическая деятельность народников-землевольцев оказалась очень далекой от намеченной программы. Пропагандистам, занимавшим в деревнях должности учителей, фельдшеров, писарей или заводившим лавочки, мастерские, мельницы, надо было соблюдать крайнюю осторожность, дабы избежать полицейских погромов. Чтобы не «спугнуть» крестьян, приходилось сознательно отказываться от какой бы то ни было революционной работы, ограничиваясь участием в текущей крестьянской жизни. Но и такого рода деятельность почти неизбежно кончалась вмешательством полиции.

В этом отношении весьма показательна деревенская практика Веры Фигнер (главы 5 и 6 первой книги «Запечатленного труда»). В 1877 году три месяца прожила она в селе Студенцы, Самарской губернии, в 1878 году — 10 месяцев в селе Вязьмино, Саратовской губернии, работая фельдшером[5].

Целый день Вера Николаевна раздавала порошки и мази больным, истощенным людям, а вечером в изнеможении падала на кучу соломы, служившей постелью, и думала: «… что за лицемерие все эти лекарства среди такой обстановки… не ирония ли говорить народу, совершенно подавленному своими физическими бедствиями, о сопротивлении, о борьбе?»[6]

Хотя ее детство и начало юности прошли в деревне, она по существу впервые увидела жизнь, непроходимую нужду и бедствия крестьянства.

«Теперь, в 25 лет, я стояла перед ним, как ребенок, которому сунули в руки какой-то диковинный, невиданный предмет»[7].

Разумеется, при таких обстоятельствах не могло быть и речи о революционной пропаганде. Дело ограничивалось коллективными читками книг вечерами в крестьянских избах да беседами на житейские темы. Но и это вызывало беспокойство и раздражение местных властей. Началось шпионство, в город летели доносы. Оба раза В. Н. Фигнер спасалась из деревни бегством, совсем ненамного опередив приезжавшую полицию.

Конечно, огромные усилия умных, честнейших людей просветить, пробудить деревню оставили след и воспоминания во многих краях. Однако надежды народников на исключительные результаты их пропаганды, на мужика, готового к восприятию их идей, оказались тщетными. Жизнь опровергла представления народников о «коммунистических инстинктах» крестьянина. Надежды народников поднять многомиллионную массу крестьян на революцию с помощью «летучей пропаганды», поселений и т. п. потерпели поражение.

К концу 70-х годов внутри «Земли и воли» назрели глубокие разногласия, резко обострились споры о путях дальнейшей революционной борьбы.

Некоторая часть народников, так называемые деревенщики, несмотря на провал, высказывалась за продолжение работы в деревне, но большая часть революционеров разочаровалась в ней. Сторонники нового направления требовали сосредоточить силы на политической борьбе, перейти к прямой схватке с самодержавием. К осени 1879 года «Земля и воля» раскололась на две организации — «Народную волю» и «Черный передел».

Чернопередельцы, отрицавшие политическую борьбу и считавшие отказ от работы в деревне изменой революционному делу, вскоре оказались в полном бездействии. Наиболее активные члены организации оставляют ее. Г. Плеханов, В. Засулич, П. Аксельрод, Л. Дейч рвут с народничеством и в 1883 году создают первую в России марксистскую группу «Освобождение труда». Другая часть чернопередельцев идет в «Народную волю». Оставшиеся вскоре вообще отходят от революционного движения. Организация ликвидируется.

«Народная воля» сыграла значительную роль в истории революционного движения России.

Героическая борьба «Народной воли» с самодержавием занимает центральное место в первой книге «Запечатленного труда». С «Народной волей» связан и самый важный период в революционной деятельности Веры Фигнер.

В. Н. Фигнер подробно рассказывает, как в недрах «Земли и воли» зрело новое направление, показывает, сколь мучительным был переход к политической борьбе с самодержавием, главными средствами которой стали револьвер, кинжал и динамит, раскрывает разностороннюю деятельность «Народной воли», воссоздает образы товарищей по революционной борьбе, лидеров народовольчества — Андрея Желябова, Софьи Перовской, Александра Михайлова, Николая Морозова и др.

Главы, посвященные «Народной воле», дают богатый материал для изучения истории организации и представляют исключительный интерес для уяснения теоретических взглядов народовольцев.

Главнейшей заслугой народовольцев, которую высоко ценил В. И. Ленин, был переход к прямому наступлению против царизма.

В условиях огромной централизации и роли государства, сохранявшего в царской России относительную самостоятельность по отношению даже к «своему», господствующему классу, в условиях исключительной зависимости и забитости народных масс многовековым гнетом перед революционерами возникал вопрос, как распределить свои немногочисленные силы.

Обращение революционеров-семидесятников к народу, «хождение в народ» дали ничтожно малые результаты, практически почти никаких. Тогда-то народники решают сконцентрировать усилия на непосредственной борьбе с государством, с самодержавием.

В. И. Ленин писал: «История всего русского социализма привела к тому, что самой его насущной задачей оказалась борьба против самодержавного правительства, завоевание политической свободы; наше социалистическое движение концентрировалось, так сказать, на борьбе с самодержавием»[8].

Политический переворот народовольцы рассматривали как свою ближайшую задачу. В результате переворота предполагалось создание революционного правительства, олицетворяющего «самодержавие народа», и осуществление широкой программы демократических преобразований: созыв Учредительного собрания, введение всеобщего избирательного права и постоянного народного представительства, свобода слова, печати, сходок, совести, общинное самоуправление, замена постоянной армии территориальной, передача земли крестьянам, фабрик и заводов — рабочим[9].

Переход народовольцев к политической борьбе был значительным шагом вперед в сравнении с предшествовавшим этапом народнического движения.

Но народовольцы переоценили роль политического фактора. Они рассматривали государство идеалистически, в отрыве от социально-экономической основы, преувеличивая его самостоятельность.

«В то время как на Западе, — пишет В. Фигнер, — правительство служит орудием и выразителем воли имущественных классов, уже достигших господства, у нас оно являлось самостоятельной силой, до известной степени источником, творцом этих классов»[10].

Из этого ошибочного положения вытекала тактика политического заговора: достаточно разрушить государственную власть — «владыку русской жизни», чтобы все общественное развитие изменилось в новом, «народном духе».

Народовольцы, как и их предшественники, по-прежнему считали крестьянство решающей революционной силой. Но практика вопреки теории все больше толкала их в сторону рабочей среды, наиболее благодарной и восприимчивой к революционной пропаганде.

К. Маркс еще в 1871 году, выступая на Лондонской конференции I Интернационала, отмечал, что студенты России теснее связаны с народом, чем на Западе, и «дают сильный толчок рабочему классу»[11]. Деятельность народовольцев среди рабочих приняла довольно широкие размеры. Однако по мере развития их заговорщических замыслов рабочее движение все больше отодвигалось на задний план. Основным методом борьбы становился индивидуальный террор.

В. И. Ленин критиковал несостоятельность тактики политического заговора, но в то же время называл «величественной» попытку революционеров-народовольцев захватить власть «посредством «устрашающего» и действительно устрашавшего террора»[12] и отличал ее от вредных попыток перенести эту тактику в условия массового рабочего движения.

В. Фигнер подобно другим народовольцам неоднократно подчеркивала, что переход революционеров к террору был вынужденным в условиях, когда доступа к народу не было и все другие пути оказались закрытыми. «Террор никогда сам по себе не был целью партии, — пишет Фигнер в «Запечатленном труде». — Он был средством обороны, самозащиты, считался могучим орудием агитации и употреблялся лишь постольку, поскольку имелось в виду достижение целей организационных»[13].

В принципе же отношение В. Фигнер к террористической борьбе было резко отрицательным.

Героическая борьба народовольцев вызывала общественное возбуждение, привлекала самых смелых и сильных. Но в то же время индивидуальный террор поглощал лучшие силы революционеров в ущерб другим видам деятельности, а следовательно, отгораживал их от народных масс, чем по существу предопределялось поражение народовольцев.

Большая заслуга народовольцев состояла в создании крепкой централизованной организации, ядро которой составляли профессиональные революционеры. «Строжайшую централизацию революционных сил» Вера Фигнер рассматривала «как необходимое условие успеха в борьбе с централизованным врагом»[14].

Деятельность народовольцев была одним из самых важных элементов революционной ситуации 1879–1880 годов. В 1882 году К. Маркс и Ф. Энгельс в предисловии ко второму русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» писали: «Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе»[15].

В. Н. Фигнер — активный член Исполнительного комитета «Народной воли». Главные районы ее деятельности — Петербург и Одесса. Обязанности самые разнообразные: пропаганда, подготовка покушения на Александра II, ответственная работа в военной организации, сношения с заграницей. И в любом деле революционерка проявляла необычайную энергию, находчивость, мужество.

В рабочих квартирах и в парадных гостиных, в кружках молодежи ей неизменно сопутствовал успех.

«Гибкий и блестящий ум ее в соединении с красивой внешностью, чисто женская способность очаровывать людей с первого взгляда, с первого слова, уменье незаметно приводить их к признанию своей идеи — все это производило такое впечатление, что не раз один час разговора с ней встряхивал человека и выводил его на другую дорогу». «Все студентки были от нее без ума»[16],утверждал Плеве, директор департамента полиции и будущий министр внутренних дел. Так высоко оценивали Фигнер даже враги.

Известный литератор-народник Н. К. Михайловский, хорошо знавший Фигнер, пытался объяснить исключительное влияние Веры Николаевны на окружающих: «В чем состояла эта сила, это обаяние, которым она пользовалась, трудно сказать. Она была умна и красива, но не в одном уме тут было дело, а красота не играла большой роли в ее кругу; никаких специальных дарований у нее не было. Захватывала она своей цельностью, сквозившею в каждом ее слове, в каждом ее жесте: для нее не было колебаний и сомнений. Не было, однако, в ней и той аскетической суровости, которая часто бывает свойственна людям этого типа»[17].

Не только Вера Фигнер — весь Исполнительный комитет «Народной воли» был исключительным по своей стойкости и преданности революционному делу, честности, моральной чистоте.

Современники стали свидетелями великого единоборства, «отчаянной схватки с правительством горсти героев»[18]. Осень 1880 и начало 1881 года были наиболее тяжелыми, но и самыми плодотворными для «Народной воли».

1 марта 1881 года народовольцы привели в исполнение смертный приговор Александру II. Это был апогей их деятельности, ставший началом конца «Народной воли». Первомартовские события, безусловно, были ударом по самодержавию. Но единичный террористический акт не был поддержан и подкреплен широким народным движением. В решающий момент народовольцы оказались полководцами без армии и потерпели поражение при штурме самодержавия силами только своей организации.

3 апреля 1881 года в Петербурге на Семеновском плацу казнили главных организаторов и участников покушения: Андрея Желябова, Софью Перовскую, Николая Кибальчича, Тимофея Михайлова[19]. «Они проявили величайшее самопожертвование, — писал В. И. Ленин о народовольцах, — и своим героическим террористическим методом борьбы вызвали удивление всего мира. Несомненно, эти жертвы пали не напрасно, несомненно, они способствовали прямо или косвенно — последующему революционному воспитанию русского народа. Но своей непосредственной цели, пробуждения народной революции, они не достигли и не могли достигнуть»[20].

После 1 марта, унесшего основные силы революционеров, и особенно с тех пор (лето 1882 года) как В. Фигнер осталась единственным членом Исполнительного комитета в России, ей принадлежит особая роль в борьбе народовольцев. Она щедро раскрывает все свои таланты в условиях, когда центр партии был разгромлен, товарищи и друзья казнены, осуждены или находились в ожидании суда, в воздухе висели продажность и предательство, торжествовали малодушие и трусость. Энергия В. Н. Фигнер была направлена к одной цели героической и несбыточной — собрать сохранившиеся революционные силы, воссоздать центр. «Буду подбирать порванные нити и концы связывать в узелки»[21], - говорит она, не понимая тщетности своих попыток.

В последнем с воли письме В. Фигнер пишет родным: «Я не могу и не должна вам говорить о том, что я испытывала, переживала и переживаю вот уже год. Вся моя энергия уходит на то, чтобы скрыть свое внутреннее состояние и быть бодрой для других… Я чувствую себя несчастной, глубоко несчастной. Не подумайте, что меня одолевают какие-нибудь сомнения, разочарования. Нет. Я твердо убеждена и в правильной постановке нашего дела, [и] в неизбежности именно того пути, которым мы идем; с этой точки зрения не даром была пролита кровь стольких мучеников. Но в жизни каждой партии, каждой организации были кризисы, переживать которые мучительно… Я видела в прошлом и в настоящем людей, которые отступали под напором обстоятельств и убегали от всех и всего в такие тяжкие времена, другие гибли, исчезали со сцены. Я же существую и бежать не хочу. Если вы хотите добра мне, то пожелайте мужества и силы, чтобы с пользой прожить до момента, когда… партия снова начнет свое шествие вперед. Тогда можно с улыбкой идти и на эшафот…»[22]

Но все начинания революционерки гибнут, сотни крупных и мелких неудач преследуют ее. Имена и приметы народовольцев давно известны полиции. Их ищут повсюду.

Незадолго до ареста тридцатилетняя Вера Фигнер написала младшей сестре Ольге письмо, в котором выражено по существу кредо Веры Николаевны, ее отношение к жизни и к людям, ее последнее напутственное слово остающимся на свободе:

«Всего больше надо иметь в виду личную свою выработку и надеяться главным образом на себя… Как ни грустно сознаться, между великими идеями и идеалами, которые живут в душе, и жизненной действительностью такая страшная пропасть, такое колоссальное несоответствие целей с результатами, грандиозности задач с мизерностью выполнимости, что истинное величие в том-то и состоит, по-моему, чтобы твои глаза не перестали гореть энтузиазмом, а руки не лежали сложенными в бессилии при вполне критическом отношении к себе, к другим, к обстоятельствам, к постановке и обстановке дела, ко всей жизни, словом. Делать кропотливое дело, медленно продвигаться вперед… имея утешение лишь в перспективе, в истории, и сохранить при этом бескорыстную преданность идее, не поступиться идеалом, не изменить друзьям, нести жизнь, как крест, испытывать больше неудач, чем удач, много терять и остаться верным себе, не отступить…

Надо делать посильное дело, вмешиваться в жизнь, сталкиваться с людьми, чтобы болеть их болезнями, страдать их страданиями и делить их радости…»[23]

10 февраля 1883 года Фигнер, выданная предателем, была арестована прямо на улице в Харькове. С ее арестом уходила в прошлое эпоха «Народной воли».

В сентябре 1884 года В. Н. Фигнер судили по «процессу 14-ти» вместе с 13 народовольцами, главным образом военными.

Вера Николаевна, больная, измученная 20-месячным одиночным заключением, едва держалась на ногах. Недаром Катков в «Московских ведомостях» торжественно сообщил о «последнем градусе чахотки у знаменитой революционерки Фигнер».

Однако она собирает все силы, для того чтобы выполнить последний долг перед организацией, погибшими товарищами и произнести заключительное слово:

«…Я часто думала, могла ли моя жизнь идти иначе, чем она шла, и могла ли она кончиться чем-либо иным, кроме скамьи подсудимых? И каждый раз я отвечала себе: нет!»[24]

Смелая речь Фигнер произвела сильное впечатление на присутствовавших. Защитник, выступая, отметил, что «его клиентка сделала все возможное для самообвинения, сказавши о себе все наиболее тяжелое…»[25].

Суд приговорил Веру Николаевну Фигнер к смертной казни через повешение.

Девять дней ждала она смерти. На десятый объявили о «царской милости» замене казни бессрочной каторгой.

Фигнер приговорили к смертной казни, но не казнили — слишком памятна была еще всем Софья Перовская. Фигнер не казнили — просто посадили в самую страшную каторжную «государеву» тюрьму — Шлиссельбург и во всем уравняли с мужчиной: кандалы на руках при перевозке, суконный арестантский халат с желтым тузом на спине, грубые коты на ногах, «глазок» в дверях камеры, обыски, карцер.

«Когда часы жизни остановились» — так много лет спустя Вера Николаевна назовет вторую часть «Запечатленного труда», посвященную Шлиссельбургу.

О шлиссельбургской каторге писали и до Фигнер ее товарищи по заключению Л. А. Волкенштейн, М. Ю. Ашенбреннер, М. В. Новорусский, Н. А. Морозов и др. Ценность «Запечатленного труда» не в новых эпизодах или деталях тюремной жизни, хотя В. Фигнер рисует наиболее полную картину. Она передает внутренний мир, психологию узника, замурованного на многие годы в камеру, показывает, как постепенно настроение, близкое к отчаянию, сменялось стремлением к борьбе, как медленной шлиссельбургской казни революционеры противопоставили свою волю, протест.

Иосиф Лукашевич, отсидевший в Шлиссельбурге 18 лет, писал Вере Фигнер, прочитав «Запечатленный труд»: «Как поразительно верно воспроизведен Вами психологический анализ наших настроений и переживаний. Многое, уже померкшее и стушевавшееся в моей памяти, вновь ярко ожило для меня»[26].

Другой революционер-народник, известный «чайковец» Н. А. Чарушин, не менее восторженно оценил «Когда часы жизни остановились»: «Изобразить так ярко и в то же время с полной объективностью психологию и жизнь заживо погребенных наших лучших людей, как это сделали Вы, едва ли доступно еще кому-нибудь. Честь Вам и слава, дорогая Вера Николаевна!»[27]

В Шлиссельбург привозили не для того, чтобы жить. «Это самое сильное и неприятное наказание»[28], - признался царь, направляя в крепость очередную партию революционеров. Тюремщики же прямо говорили узникам: «Отсюда выносят, а не выходят».

«Мы были лишены всего, — пишет В. Н. Фигнер, — родины и человечества, друзей, товарищей и семьи; отрезаны от всего живого и всех живущих»[29].

Где-то там, за стенами крепости, за часовыми, в другом мире, продолжалась история. Сменялись правительства, образовывались новые партии, выходили книги, подрастали дети. В Шлиссельбурге все тихо и неподвижно. Десять, пятнадцать, двадцать лет тишины. Одиночество, праздный ум, праздные руки. «Вы узнаете о своей дочери, когда она будет в гробу»[30], - ответил сановник матери Фигнер.

Многие не выдерживали.

Михаил Новорусский, осужденный по процессу Александра Ульянова в 1887 году, подсчитал жертвы Шлиссельбургской крепости за 22 года, с августа 1884 по январь 1906 года:

Казнено — 13 человек.

Умерло — 15 человек.

Покончило жизнь самоубийством — 3 человека.

Сошло с ума — 5 человек.

Покончило самоубийством после освобождения — 4 человека.

Умерло вскоре после освобождения — 2 человека.

_________________________

Всего 42 человека.

Вышли из тюрьмы 24 человека, из них 19 просидели в Шлиссельбурге 10 и более лет. Срок заключения шлиссельбуржцев за эти годы составил в совокупности 477 лет![31]

История знает немало случаев героической борьбы заключенных.

Томмазо Кампанелла, итальянский мыслитель, один из представителей утопического коммунизма (1568–1639), пробыл в тюрьме 27 лет. Зверские пытки, одиночество не сломили его. В заключении он написал полную оптимизма книгу «Город Солнца» и в ней изобразил коммунистическое общество будущего.

Феликс Эдмундович Дзержинский, отбывавший заключение в тяжелые годы столыпинской реакции, когда многими овладело уныние, проявил огромную силу духа. В тюрьме вырабатывалась тактика: выдержка, углубленная работа над собой. Силы и нервы не растрачивались на мелкие индивидуальные протесты по незначительным поводам, их сохраняли для принципиальных коллективных выступлений, для грядущих боев.

Вера Фигнер как бы предвосхитила эту тактику: «Я решила — терпеть в том, что стерпеть можно, но, когда представится случай, за который стоит умереть, я буду протестовать — и протестовать насмерть»[32].

Вера Николаевна, человек скромный, лишенный мелкого тщеславия, естественно, не пишет о своей исключительной роли в тюремной жизни и в борьбе узников с тюремщиками. Объективная оценка этих 22 лет жизни революционерки содержится в словах ее товарищей и врагов.

Вот что пишут шлиссельбуржцы.

Герман Лопатин: «Вера принадлежит не только друзьям — она принадлежит России»[33].

Сергей Иванов: «Есть натуры, которые не гнутся, их можно только сломить, сломить насмерть, но не наклонить к земле. К числу их принадлежит Вера Николаевна…»[34]

Михаил Ашенбреннер: «Лучший, любимый, самоотверженный товарищ, нравственное влияние которого было так спасительно для изнемогающих…»[35]

Вот выдержка из рапорта полковника Каирова:

«Арестантка № 11 составляет как бы культ для всей тюрьмы, арестанты относятся к ней с величайшим почтением и уважением, она, несомненно, руководит общественным мнением всей тюрьмы, и ее приказаниям все подчиняются почти беспрекословно; с большой уверенностью можно сказать, что проявляющиеся в тюрьме протесты арестантов в виде общих голодовок, отказывания от гуляний, работ и т. п. делаются по ее камертону»[36].

Борьба с врагами-тюремщиками лучше всего поддерживала силы и дух узников.

Но нужна была и гимнастика для тела: физические упражнения каждый день и помногу. Вера Николаевна вышагивала по крохотной камере из угла в угол до 10 верст в день, за 20 лет — путь, равный окружности экватора. Нужна и пища уму — упорные, систематические занятия. «Если я писательница, — сказала как-то Фигнер, — то меня сделал ею Шлиссельбург».

Победа Веры Фигнер над 22 годами одиночного заключения принципиально важна не только для нее. Героическое прошлое революционерки, исключительно мужественное и стойкое поведение в тюрьме создали ей огромный моральный авторитет, превратили ее при жизни в легенду.

В 1932 году, через 28 лет после освобождения В. Фигнер из Шлиссельбурга, в потоке поздравительных адресов в связи с 80-летием революционерки было письмо от землячества бывших шлиссельбургских узников: «Когда после разгрома революции пятого года нас ввергли в оставленные народовольцами одиночки Шлиссельбургской крепости, когда слуги реакции обрушились на нас своими притеснениями и издевательствами, когда царские тюремщики хотели убить в нас честь революционера, мы всегда вспоминали Вас, Вера Николаевна, и Ваших товарищей. Ваш энтузиазм, Ваша смелость и выдержка, Ваша вера в конечное торжество идеалов, за которые десятки и сотни Ваших друзей шли на виселицу и на каторгу, вселяли в нас огромную бодрость, будили в нас готовность к борьбе»[37].

Имя Веры Фигнер стало широко известным, с нее «делали жизнь» тысячи людей. За славу и всеобщее признание Фигнер заплатила дорогой ценой, ибо трагедия этой выдающейся женщины не кончилась гибелью «Народной воли» и Шлиссельбургом.

Вторая книга «Запечатленного труда» завершается освобождением В. Н. Фигнер из крепости в сентябре 1904 года.

Освобождение, однако, не принесло радости: освободили по царской «милости» в ответ на просьбы умиравшей матери; товарищи оставались в тюрьме… Главное же то, что Фигнер называла «страхом жизни», — полная неприспособленность к ней: «Разве не понятно, что после 22-летнего отрыва, брошенная в общий поток, я не смогла слиться с ним, не могла найти свое место в жизни?»[38]

За 22 года вынужденной изоляции Фигнер Россия сильно переменилась. Выросли фабрики, банки, железные дороги. Поднялась и окрепла многотысячная армия пролетариата. Крестьянство все больше расслаивалось на кулачество и бедноту.

И революционное движение изменилось. Вслед за «молодыми штурманами будущей бури» — разночинцами, народниками — наступила сама буря — массовое движение пролетариата и крестьянства.

Еще в год ареста В. Фигнер, в 1883 году, Г. В. Плеханов в Женеве создал первую русскую марксистскую группу «Освобождение труда». Через 12 лет, в 1895 году, В. И. Ленин возглавил петербургский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». В 1898 году состоялся Первый съезд Российской социал-демократической рабочей партии.

Россия стояла в преддверии первой революции: забастовки, выступления целых городов, промышленных районов, могучие демонстрации. Все это прошло мимо узников Шлиссельбурга, все это предстояло осмыслить, прочувствовать, пережить.

После тюремной мертвечины и узкого мирка Шлиссельбурга многое изумляет, радует и восхищает Фигнер. Россия представляется ей «прекрасным юношей, полным сил, но одетым в платье, из которого он вырос… и вот он поведет плечом, шевельнет рукой, и платье рвется и разлезается то тут, то там: по швам и по целому…»[39].

Но она сама по-прежнему в стороне от живой жизни. После освобождения из Шлиссельбурга В. Фигнер две недели держали в Петропавловской крепости, а затем выслали в посад Нёноксу, в 70 верстах от Архангельска, под бдительный надзор полиции[40]. Опять вынужденное безделье, тяжелый груз мыслей, все ухудшавшееся здоровье — острая форма ревматизма, цинга, постоянная простуда. Годы тюрьмы не ушли — они были в ней. Вера Николаевна отвыкла от жизни, от людей. Поэтому всякие встречи, разговоры, даже самые радостные, были ей просто не по силам, утомляли до полного изнеможения. В первое время она не могла быстро ориентироваться в пространстве, иногда не отличала воду от суши, если долго сидела в комнате, стены и потолок приходили в движение. В памяти образовался временный провал.

«…Все мои мысли и чувства, в сущности, находятся в страшном хаосе, — писала В. Н. Фигнер Людмиле Волкенштейн, — и я вся похожа на фортепиано, по клавишам которого ударили плашмя, обеими руками, — все во мне гудит… и все в какой-то дисгармонии»[41].

Как жить? Чем жить? Для чего жить? «И сгладятся ли следы заключения, чтоб стать хорошим работником и сделать что-нибудь в жизни… Куда примоститься, чтоб создать что-нибудь, и как сбросить ту едкую накипь, которая, слои за слоем, ложилась в течение целых 22 лет!»[42]

В третьей книге воспоминаний — «После Шлиссельбурга» (не вошедшей в настоящее издание) В. Н. Фигнер рассказывает о своих тяжелых переживаниях и упорных поисках места в жизни.

В июне 1905 года после долгих хлопот брата Николая ей разрешили поселиться на родине, в Казанской губернии, но по-прежнему под строгим полицейским надзором.

В родном краю Фигнер ищет ответ на свои вопросы.

Казанская деревня встретила бывшую народницу бедностью, голодом, попрошайничеством. «В политическом же отношении, — пишет Вера Николаевна, в этом уезде, можно сказать, вполне девственная почва. Земство бездеятельно и бесцветно; учительский персонал смирен и принижен. Одни земские начальники представляют торжествующую свинью. Впрочем, — добавляет Фигнер, — я слыхала, что есть сознательные, развитые крестьяне… Вообще край, по-видимому, далеко отстал от передовых, и я еще не видела ни одной черточки, которая указала бы на прогресс сравнительно с 70-ми годами»[43].

Это письмо написано В. Фигнер в августе 1905 года, когда в России шла на подъем первая революция. Уже пронеслась гневная январская волна после Кровавого воскресенья, уже весь мир говорил о «Потемкине», лодзинских боях, Ивановской стачке. В словах В. Н. Фигнер была правда, но далеко не вся. Действительно, Тетюшский уезд был не из передовых. Крестьяне в массе своей были темными, монархически настроенными. Да и по всей России крестьянство еще только раскачивалось. Наивысшая волна выступлений в деревне поднимется в 1906 году.

Однако в 1905 году и в этом отсталом краю мужик начинал пробуждаться. Об «аграрных беспорядках» в соседних имениях Вера Николаевна слыхала: в одном месте крестьяне добивались прощения порубок, в другом — льгот по аренде, в третьем — требовали у помещика земли… Более того, Вера Фигнер сама стала свидетелем этих «беспорядков»: крестьяне спалили старую усадьбу, принадлежавшую ее деду. Крестьяне начинали выступать за свои классовые интересы и права, правда еще стихийно, неосознанно. Времена изменились, но Фигнер не могла понять колоссальных сдвигов в русском обществе.

Вместе с тем Вера Николаевна не могла и сидеть сложа руки, когда вокруг в стране все кипело. При каждой возможности пыталась беседовать с крестьянами, рассказывала им о различных партиях, о Государственной думе. К ее удивлению и даже возмущению, крестьяне весьма скептически относились к разговорам о Государственной думе: «Жили без думы и дальше без нее проживем»; «хорошего ждать нечего: та же канитель будет»; «те же пройдохи: старшины, волостные писаря да кулаки — в депутаты пройдут»[44]. При всей своей неразвитости мужик инстинктивно нащупывал правильный путь: не через думу, а собственными руками добиться земли!

А Вере Николаевне трудно было понять его — контакта, кровной связи с крестьянином у нее нет. В былые годы она жила «в народе» как равная с равными. Теперь же живет в имении брата. «Я так далека здесь от населения, что нельзя и сравнить с Нёноксой. Живешь на отскоке, собаки злые не пускают ко двору, и население не привыкло ходить в усадьбу. Даже нищие ходят по беднякам, а в барский дом не заходят»[45]. «Никогда я не чувствовала того, что испытываю здесь, — пишет Вера Николаевна товарищу по революционной работе Спандони. — Лежа в покойной, чистой постели, в просторной комнате, в бессонный час невольно приходит в голову, что тут же сотни людей валяются кое-как на старых тулупах, и представляешь себе психологию этих людей… Едешь в экипаже на паре и встречаешь телегу, и является отвратительная мысль, что едешь не по праву… что для того, чтобы качали рессоры, кому-нибудь необходимо трястись в телеге, и т. д. Ну, словом, я чувствую себя достаточно несчастной, только вы не показывайте никому этого письма и не рассказывайте…»[46]

Разлад «внутреннего настроения» и «внешней жизни» был настоящей трагедией для Фигнер. «Пока мы жили и после, когда были в тюрьме, у меня было назначение в жизни, а теперь я потеряла его. И мне кажется так ужасно жить без этого!»[47] — признается она в письме М. Ашенбреннеру в сентябре 1905 года.

И если бы только были силы, здоровье — ни часу не осталась бы здесь, в деревне: «…я уехала бы, чтоб быть на улицах и площадях и участвовать со всеми в том, что со стороны представляется каким-то опьянением свободы» ушла бы в революцию[48].

Как же жить? Какое найти себе место в жизни? Какую работу? Политическая и даже культурная деятельность исключена для человека, вышедшего из Шлиссельбурга, — бдительные стражи самодержавия не допустят. Медицинская практика запрещена, да и Фигнер отстала от науки. Остается материальная помощь нуждающимся. Ведь горя и страданий вокруг через край.

Редакция журнала «Русское богатство»[49] передала Фигнер 800 рублей для голодающих. «Только пустота и бесцельность жизни», по признанию Веры Николаевны, заставили ее взяться за филантропию. Вместе с благотворительностью пришли еще большие беды.

«Начались тяжелые впечатления и встречи, приносившие разочарование и досадное сознание, что я делаю непоправимое, безобразное дело, которое лишит меня расположения деревни и отнимет у меня ее, — отнимет ту любовь, которая до тех пор была у меня к ней»[50].

Крестьянин в жизни оказался значительно сложнее и противоречивее придуманного народниками идеализированного «шоколадного мужика».

Помощь голодающим была первым неудавшимся практическим действием Веры Фигнер после крепости. Крушение — и опять пустота, неудовлетворенность жизнью.

В ноябре 1906 года после долгих хлопот брата Николая ей дали заграничный паспорт.

Еще раньше, в Нижнем Новгороде, Вера Фигнер вступила в контакт с эсерами: ей казалось, что именно они — преемники народнических идей. С истинными наследниками лучших революционных традиций — большевиками она была в сущности незнакома: пролетарская партия — авангард рабочего движения сложилась и развилась за те годы, что Фигнер и ее друзья были оторваны от жизни. Поэтому за границей на вопрос члена ЦК партии эсеров Гершуни: «Так вы хотели бы стать членом партии?» — Фигнер ответила: «Да».

Она не несла определенных обязанностей по партии и по существу наблюдала деятельность эсеров со стороны. Много занималась литературной работой — в основном писала биографии жертв Шлиссельбурга.

Уже в то время в революционных кругах за границей ходил упорный слух о том, что один из лидеров партии эсеров, член ЦК и руководитель боевой организации Азеф, — провокатор, оплачиваемый царской охранкой. Веру Николаевну как революционера-ветерана и человека, глубоко уважаемого всеми, пригласили в третейский суд. Обвинение казалось ей чудовищно неправдоподобным, к тому же главным разоблачителем Азефа выступал бывший охранник. И Фигнер — человек беспредельно честный и чистый — не поверила обвинениям. Вскоре, однако, поступили новые доказательства. Разоблаченный провокатор трусливо скрылся.

Вера Николаевна, потрясенная тем, что в центре партии с момента возникновения ее находился провокатор, униженная собственным легковерием и возмущенная бегством Азефа, порвала с эсерами.

Вторая попытка найти место в жизни также кончилась неудачей.

Как раз в это время из России прислали Фигнер материалы о политических ссыльных. Цифры показывали громадные перемены в политической жизни страны: заключенные считались не десятками (как во времена Фигнер), а сотнями, тысячами, среди них преобладали рабочие, крестьяне.

Мысль об использовании своего опыта и воспоминаний для помощи новым борцам приходила и ранее. Фигнер решает взяться за то, что ей было доступно: агитировать в пользу заключенных, организовывать им материальную помощь. С этой целью она едет в Англию. 23 июня 1909 года в Лондоне в присутствии 700 человек Вера Фигнер впервые рассказала о Шлиссельбургской тюрьме. Она говорила ровным тоном, без повышения голоса, без малейшего жеста, без тени напыщенности или театральности. Сама очень простая, серьезная, с гладко причесанными седыми волосами, с прекрасным лицом, в скромном и строгом платье. Выступление Веры Николаевны произвело громадное впечатление. Собранные на митинге деньги были отосланы в Петербург в пользу политзаключенных.

Ф. М. Степняк-Кравчинская (жена революционера) пишет 26 июня 1909 года Вере Николаевне под впечатлением ее первого публичного выступления: «Последние дни живу воспоминаниями Вашего митинга. Скажу откровенно, не ожидала, что Вы окажетесь таким прекрасным лектором. Голос звучный, манера говорить превосходная, и сама лекция по содержанию и по форме не оставляет желать ничего лучшего. Она врезывается в память своей скульптурностью, и мне казалось, что я могла бы повторить ее вслед за Вами целиком»[51].

С тех пор начались выступления Фигнер в разных городах Европы. Она говорила на русском, английском и французском языках, на митингах, в частных домах, на студенческих собраниях. И всюду ее рассказы о политическом застенке в Шлиссельбурге, преследовании в России лучших людей, трагическом положении политических заключенных возбуждали возмущение и ненависть к царизму.

То, в чем Фигнер видела только прошлое, личное, стало нужным, современным революционным делом. Ее рассказы как бы скрепляли преемственность разных революционных поколений в России.

В начале 1910 года по инициативе Фигнер был организован Парижский комитет помощи политкаторжанам. Комитет ставил своей целью привлечь общественное мнение Запада в защиту политических заключенных в России и одновременно оказать им материальную помощь. Комитет проводил работу во многих европейских странах: во Франции, Англии, Бельгии, Голландии, Швейцарии. Денежные взносы поступали из Гамбурга и Бухареста, из Неаполя и Чикаго.

Вера Николаевна написала в это время брошюру «Русские тюрьмы», которая неоднократно переиздавалась на нескольких языках. Разумеется, все доходы от продажи также шли в пользу политкаторжан.

Несомненно, известия о заграничной деятельности Фигнер быстро дошли до царского правительства. В 1911 году в официозе «Россия» появилась статья «Революционные басни» против брошюры Фигнер. Российские власти стали мешать передаче денег заключенным. Связи обрывались. Фигнер с горечью писала: «Я находила удовлетворение в заботах о неизвестных мне товарищах по революции, но правительство вырывало у меня из рук это дело»[52].

Но поиски своего места в жизни не могли не дать плодов. Вера Фигнер приступает к тому, что считает своим революционным долгом. Начинает писать знаменитые воспоминания — единственное, что не могли у нее отнять ни время, ни враги. В предисловии к первому изданию воспоминаний В. Н. Фигнер писала:

«В безрадостные дни бездействия меня утешала мысль, что есть общественное дело для меня — издание книги, которая запечатлела бы опыт той полосы революционного движения, в которой я принимала личное участие»[53].

В разгар работы вспыхнула первая мировая война. Вера Николаевна рвалась на родину. Большую часть рукописей оставила в Швейцарии, справедливо предполагая особый интерес к ним царских властей.

На границе ее арестовали и после долгого и тщательного обыска под охраной отправили в Петербург, в департамент полиции, где припомнили все: и связи с эсерами, и деятельность в пользу политзаключенных. В итоге Фигнер отпустили, но под негласный надзор полиции и с запрещением жить в столичных и университетских городах. Проездом (и самовольно) Вера Николаевна остановилась в Москве. Здесь в присутствии десяти крупнейших литераторов того времени — В. Брюсова, А. Толстого, И. Бунина, В. Вересаева и других она прочла несколько глав своих воспоминаний. Слушатели были потрясены.

В 1916 году Фигнер впервые встретилась публично с русской молодежью. Это случилось в Харькове, куда она приехала на лекции шлиссельбургского товарища Н. А. Морозова. На первой же лекции, куда Вера Николаевна пришла инкогнито, публика узнала ее и устроила восторженные овации. Дело могло кончиться высылкой из Харькова. Но тут пришло разрешение жить в Петрограде.

Шел 1917 год. Февральская революция, и наконец Великая Октябрьская.

Один из очевидцев описывает большое торжественное собрание в Мариинском театре 7 апреля 1917 года: «…интерес всего зала сосредоточен на большой императорской ложе, против сцены… В ней сидят человек тридцать: старые мужчины, несколько старых дам, лица серьезные, худые, странно выразительные, незабываемые, удивленно озирающие публику. Это герои и героини терроризма… Тут: Морозов, Лопатин, Вера Фигнер, Вера Засулич и пр…

Шепот симпатии и какого-то благоговения проносится по залу: какая-то безмолвная овация.

Это Вера Фигнер появилась на сцене, на месте дирижера оркестра. Очень простая, с гладко причесанными седыми волосами, одетая в черное шерстяное платье, с белой косынкой… она поминает бесчисленную армию всех тех, кто безвестно пожертвовал жизнью для настоящего торжества революции, кто анонимно погиб в государственных тюрьмах и на каторге в Сибири»[54].

В 1917 году Вере Николаевне Фигнер исполнилось 65 лет. Из них более 30 лет она фактически была оторвана от активной политической деятельности на родине: сначала непроницаемыми стенами Шлиссельбургской крепости, потом ссылкой, полицейским надзором, эмиграцией и снова полицейским надзором. Только Февральская революция сняла с нее полицейские «запреты».

Вернувшись в Петроград в бурные дни 1917 года, В. Н. Фигнер не смогла правильно оценить характер происходивших событий и понять значение борьбы большевиков во главе с В. И. Лениным за массы, за власть Советов, за переход от буржуазно-демократического этапа революции к социалистическому. Она не могла и остаться равнодушной, болезненно переживала происходившие события.

Вспоминая об этом периоде, Вера Фигнер писала: «Переворот 25 октября ст. ст., которым началась наша социальная революция, был для меня великим потрясением. Я не была подготовлена к нему. Читать в 19–20 лет историю борьбы революционных партий во время Великой французской революции… — это одно, а лично переживать у себя, в своей революционной среде — другое»[55].

Но всей своей душой В. Н. Фигнер была с народом и с первых же дней Советской власти трудилась на благо Родины.

После революции из тайников департамента полиции и архивов судебных учреждений были извлечены секретные материалы и документы. Фигнер получила возможность перечитать свои показания, написанные после ареста в 1883 году. «Я почувствовала глубокое удовлетворение, — вспоминает она, — мне не пришлось жалеть, что они написаны. Я была рада, что они сохранились: они так верно отражали мое отношение к революционному делу, так полно выражали мои чувства не только в прошлом, но и 34 года спустя…»[56] Показания очень помогли ей в работе над воспоминаниями. О том, как они писались, В. Н. Фигнер рассказывает в предисловии к их первому изданию. Первый том воспоминаний, названный Фигнер «Запечатленный труд», впервые был напечатан в декабре 1921 года. В начале 1922 года прибыли наконец рукописи, оставленные во время войны в Швейцарии. Они послужили основой для второго тома «Запечатленного труда» — «Когда часы жизни остановились».

Двенадцать лет работала Фигнер над своими книгами. Обращаясь к своим читателям, она писала: «Так пусть же мой опыт из того времени, «когда часы жизни остановились», не пропадет для тех, кто будет жить в условиях непрестанного движения часовой стрелки, которая будет двигаться все вперед, вперед, в направлении к истинному равенству и свободе — благу России и всего человечества»[57].

Появление воспоминаний старой революционерки было горячо встречено советской общественностью.

В журнале «Летописи марксизма» «Запечатленный труд» характеризовался не только как «замечательный человеческий документ, одно из самых выдающихся явлений мемуарной литературы, но и чрезвычайно важный исторический источник», как героическая повесть «о необыкновенном мужестве, самопожертвовании, служении долгу активного меньшинства, взявшего на себя инициативу борьбы за народное освобождение, [как] памятник небывалой выдержки и чувства достоинства борцов, потерпевших поражение, но сумевших и в глухой тюрьме высоко держать знамя революции и не уступать торжествующему врагу»[58].

В многочисленных отзывах в прессе «Запечатленный труд» причислялся к «самым лучшим образцам русской мемуарной литературы»[59].

Газета «Красная звезда» 14 ноября 1928 года писала: «У В. Н. Фигнер к ее исключительному жизненному опыту присоединяется и выдающееся литературное дарование: у нее не только есть что рассказать, но она и умеет рассказывать. Поэтому ее «Запечатленный труд» принадлежит к числу самых лучших воспоминаний русских революционеров. Знакомство с этой книгой необходимо для каждого, желающего хоть сколько-нибудь сознательно относиться к историческому прошлому».

«Запечатленный труд» читали люди разных судеб и возрастов — от старых шлиссельбуржцев до юных строителей нового, социалистического мира. Бывший шлиссельбуржец, почетный академик Н. А. Морозов находил книги Фигнер «замечательно хорошими». Один из революционеров пролетарского поколения, сам бывший политкаторжанин, называет «Запечатленный труд» «неисчерпаемым источником революционной пропаганды и агитации, неиссякаемым источником революционной энергии для молодежи всех стран и народов»[60].

Вера Николаевна получала сотни восторженных писем. Крестьяне села Вязьмино просят Фигнер приехать к ним («не заботясь нисколько о расходах по поездке, каковые мы охотно возместим»), чтоб «рассказать нам живой речью про Ваши тяжкие и длинные страдания, о которых мы с жадностью узнаем из присланных Вами книг»[61].

Рабочие завода «Электросталь» пишут 82-летней революционерке в 1934 году: «Мы ждем от Вас дальнейших Ваших воспоминаний о героическом времени партии «Народная воля» и надеемся скоро видеть Вас у нас на заводе»[62].

Отношение «партийных внучат» к В. Н. Фигнер выразил Николай Островский:

«Дорогая Вера Николаевна!

Хочу лишь одного, чтобы мое письмо передало хотя бы частичку того глубокого чувства уважения и гордости за Веру Фигнер, переживаемого мной сейчас, когда мне читают Ваши книги… Залитое кровью бойцов знамя «Народной воли» — наше знамя»[63].

На все изъявления благодарности и восторга Вера Николаевна отвечала одно: писать воспоминания о революционном прошлом — «долг тех, кто пережил товарищей»[64]. «…Я смотрела на свой труд как на общественное дело, потому-то произведение и вышло хорошо»[65].

«Запечатленный труд» стал широко известен не только в Советском Союзе. Он был переведен (под названием «Ночь над Россией») на многие языки мира: немецкий, голландский, французский, английский, испанский, на языки всех Скандинавских стран.

Воспоминания Фигнер не кончились «Запечатленным трудом». В 1924 году вышла 3-я книга — «После Шлиссельбурга», охватывающая 1904–1917 годы. Воспоминания неоднократно переиздавались. Литературная деятельность Веры Фигнер, признанной писательницы после «Запечатленного труда», не ограничивалась воспоминаниями. Она — автор очерков по истории общественной борьбы, биографий ряда революционеров, вводных статей и предисловий к книгам о революционно-народническом движении.

Дважды переиздавалось Полное собрание сочинений Веры Фигнер; первое — в шести томах; второе, пересмотренное, дополненное и исправленное (в 1932 году), — в семи томах:

том I — Запечатленный труд. Часть I;

том II — Запечатленный труд. Часть II. Когда часы жизни остановились;

том III — После Шлиссельбурга;

том IV–I. Шлиссельбургские узники. II. Стихотворения;

том V — Очерки, статьи, речи;

том VI — Письма;

том VII — Письма[66].

______________

Большую часть авторского гонорара В. Фигнер использовала не для себя.

Неутомимая общественница, она оказывала большую помощь школам, народным библиотекам, музеям. Особенно тесную связь поддерживала Вера Николаевна со своей родиной. В Казанской губернии она шефствовала над колхозом своего имени (в деревне Ровные ключи, Апастовского района), несколькими школами, детдомом, культурными учреждениями (Тетюшским музеем местного края, библиотеками). В. Н. Фигнер щедро раздавала деньги на строительство школы, оборудование мастерской или приобретение машин, дарила книги, посылала в школы учебники и бумагу.

Иногда Фигнер выступала, как всегда ярко и проникновенно, на собраниях в Обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев, на торжественных вечерах годовщине Кровавого воскресенья, чествовании памяти Н. А. Некрасова, Глеба Успенского, П. А. Кропоткина, на митингах, в школах, на заводах, в колхозах.

В Советской России Вера Фигнер пользовалась всеобщей любовью и уважением. В 1926 году специальным постановлением Совета Народных Комиссаров, подписанным В. В. Куйбышевым, В. Н. Фигнер в числе восьми других «участников цареубийства 1 марта 1881 года» была назначена пожизненная пенсия. В 1922 году 70-летие Веры Николаевны было отмечено торжественным заседанием в Музее Революции. В день 80-летия в 1932 году старейшую революционерку приветствовали ветераны революционного движения Ф. Кон, Ем. Ярославский. Сообщения о чествованиях помещались в центральных газетах.

О необычайной популярности Фигнер свидетельствуют многочисленные письма, сохранившиеся в ее архиве[67]. В потоке юбилейных поздравлений 1922 года запоминается приветствие группы студентов-коммунистов: «Мы, участники рабоче-крестьянской революции, расходящиеся по мировоззрению с народниками, тем не менее чтим тех героев-пионеров, которые первые бросили первые призывы к борьбе с угнетателями народных масс и которые в то же время являлись носителями света и знания в народе»[68].

Молодые революционеры флота приветствуют «ветераншу народовольчества Веру Фигнер», «первую ласточку революционных шквалов, штормов и циклонов», «первую вестницу красного корабля революции»[69].

В 1929 году рабочие фабрики «Освобожденный труд» имени Петра Алексеева прислали В. Н. Фигнер приветственный адрес в связи с 25-летием освобождения ее из Шлиссельбурга: «Теперь мы жмем Твою честную руку и заверяем, что дело, которому Ты служила всю свою жизнь, находится в верных руках и будет доведено до конца. Прими от нас, Вера Николаевна, наше пролетарское спасибо»[70].

Н. А. Семашко, первый народный комиссар здравоохранения, писал в 1934 году Вере Николаевне: «…жизнь Ваша должна еще долгие, долгие годы светить как образец для всех честных людей»[71].

Особенно трогательны детские письма. Школьники просили «бабушку Веру» прислать свой портрет и воспоминания, рассказывали о школьных буднях, присылали свои рисунки, тетради лучших учеников, стенгазеты. Школы имени Веры Фигнер были не только в Казанской губернии, но и в Сибири, Нижнем Новгороде…

«И мы обещаем Вам, — пишут ребята из детдома, — что мы постараемся поменьше думать о своих интересах и выгодах и заботиться о товарищах, жить дружно, не ссориться, укрепить свое здоровье, чтобы, когда мы вырастем большие, бороться за Советскую власть и строить новую, справедливую жизнь»[72].

Вера Фигнер не была членом Коммунистической партии, но люди воспринимали ее как коммунистку. Ударники колхоза «КИМ» из Татарии, рапортуя о своих успехах и недостатках, так и обращались к ней: «Дорогая старая большевичка Вера Николаевна Фигнер!»[73]

Последние годы жизни старой революционерки-народницы прошли в тяжелых условиях культа личности Сталина. На личной судьбе В. Фигнер они, к счастью, не отразились. Сильным потрясением для Веры Николаевны было официальное забвение памяти героев-народовольцев, горячо приветствовавшихся в первые годы Советской власти, незаконные репрессии в отношении многих честных людей, иногда ей близких. В. Н. Фигнер мужественно протестовала против неоправданных и несправедливых арестов, неоднократно писала об этом во ВЦИК и лично Сталину, тщетно пыталась спасти от гибели людей, ставших жертвами произвола, используя все свое влияние и обращаясь за поддержкой к М. И. Калинину, Ем. Ярославскому и другим. Но даже в самые тяжелые минуты Вера Фигнер верила в свой народ, в торжество справедливости.

В конце 1933 года, предлагая вдове С. Кравчинского, жившей в Англии, «воссоединиться с новой Россией», она писала: «Мы не поехали за границу и не хотим ехать; хотим переживать все, что переживают все русские»[74].

С годами все больше седела голова старейшей революционерки, но в остальном время словно не властно было над ней. Только тихий голос и просьба к собеседнику не говорить слишком громко напоминали о десятилетиях «шлиссельбургской тишины». Ей хотелось еще и еще работать. «Если бы у меня были силы, — говорила 80-летняя Вера Фигнер, — может быть, я принесла бы еще пользу народу»[75].

Умерла Вера Николаевна Фигнер в возрасте 90 лет 15 июня 1942 года в Москве.

Три поколения революционеров в России, сменявшие друг друга, сильно отличались. Но в одном и главном они неразделимы: они делали одно великое дело, сражались против России старой, реакционной, отсталой, за Россию обновленную, за свой народ, его будущее. Вера Николаевна Фигнер — крупная представительница одного из революционных поколений. Ее борьба, ее слово будут всегда занимать почетное место в истории русского революционного движения.

Настоящее издание воспоминаний В. Н. Фигнер ограничивается двумя наиболее интересными и ценными в историческом плане книгами «Запечатленного труда». Переиздание осуществлено с последнего прижизненного издания Избранных произведений Веры Фигнер в 3 томах (Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, Москва, 1933).

При воспроизведении воспоминаний Фигнер сохранены все стилистические особенности авторского текста, орфография же и синтаксис приведены в соответствие с современными правилами.

Данное издание пополнено новыми иллюстрациями, прокомментировано и снабжено широко аннотированным указателем имен. Комментарии расположены в конце каждого тома, указатель к обоим томам помещен в конце второй книги.

Подстрочные примечания принадлежат самой Фигнер, текст от издательства, уточняющий выходные данные упоминаемых работ, набран курсивом. Документальные приложения, опубликованные в 1933 году, использованы и в настоящем издании.

Э. Павлюченко.