Записки бойца Армии теней

Эпилог

А дальше… а дальше все пойдет «по кочкам и буеракам»: строительство Шекснинской ГЭС под Рыбинском… В декабре 1946 года, в лютую зиму, нас в нашей летней одежде и истоптанных полуботинках сгрузят в снег до пояса, при морозе в –25–35 °C… Недостроенные бараки-срубы у города Ухта, Коми АССР, «район, приравненный к Крайнему Северу», то есть где «двенадцать месяцев — зима, а остальное — лето». Ва-ленки-ушанки, рукавицы и ватную робу выдадут примерно через месяц. Тем, кто жив еще останется. Так будет соблюден принцип «экономии» и… «естественного отбора». Строительство «Гофманской печи» для обжига кирпича для Ухты и других новых городов…

В мае 1949 года в зону лагеря, где мы находились вместе с «бытовиками» со сроками «трижды по 25 + 10 и 5», где «попки» на вышках, сменяясь, «вещали»: «Сдаю… Принимаю охрану врагов народа», мне вручают на подпись «ознакомлен» бумажку. Это — «ордер на арест». Только тогда я узнал, что, как оказалось, до тех пор я был «на свободе»! Все эти несколько лет под строжайшим конвоем, когда в любой момент, если «попке» не понравишься, можно было ждать пулю в затылок «за попытку к бегству!»… — я был «свободен». Наконец-то я и вправду «арестован»! По настоящему!!!

Меня мгновенно «изолируют», то есть из лагеря привозят во «внутреннюю тюрьму МТБ» в столице Коми Республики в Сыктывкаре. Допросы, уговоры, пытки: «Подпиши, что ты — засланный в СССР шпион! С каким заданием?» Соответственно предъявляют статью «58–6» — шпионаж. Так указано и в ордере на арест.

Через некоторое время я «дошел»: сломлено, ввиду бесполезности, мое упрямство. Я согласен на все: «Пиши, гражданин майор, все, что хочешь! Подпишу всё!..» И в самом деле: к чему сопротивляться, отнекиваться, на что можно надеяться? И какой в том смысл? Раньше, там, когда дрался, я знал, на что и за что иду: они — враги, и я им враг! И всё было правильным: и пытки, и суды, и приговоры… или просто пытки и перспектива уничтожения без суда и приговора, Бухенвальд… Всё было правильным, всего этого я был достоин, как злостный враг, от врага и получал по заслугам. А здесь?! Зачем и сколько можно терпеть? Какой смысл? Что и кому, с какой целью доказывать? Кому это нужно? А допросы и пытки тоже варварские. Пропали и все мои зубы. Надоело! Смерть — лучше! Это — избавление от никому не нужной жизни. И мне она не нужна. Поскорее бы покой! Поскорей бы!.. И вот — радость: я наконец в камере смертников! Мы слыхали о ней: на седьмые сутки, по конвейеру, вызывают «с вещами» и… навсегда покой! Наконец-то! Каждый из нас (нас постоянно семеро: одного заберут, другого приводят) с радостью ожидает «своего седьмого дня». На седьмые сутки для каждого из нас наступит-таки этот долгожданный вечный покой! Ура-ура-ура!… Аж танцевать вприсядку захотелось.

Но… телега жизни не смогла остановиться и, сделав крутой пируэт, помчала по кочкам дальше. «Все дороги ведут в Рим»? Меня они привели в «любимую Москву-столицу». Прекраснейшие, знаменитейшие тюрьмы: Лубянка, Лефортовская и Бутырская-пересыльная. Всё ведь надо познать! На Лубянке, после допросов в основном в Лефортовской со мной беседовала дружная компания симпатичнейших мужей — полковников, генералов… Беседовали, как равный с равным. Я даже расположился в шикарнейшем кожаном кресле. Там все было кожаным и богатым — живут же люди! Даже анекдотами друг друга потчевали — дружно гоготали. Поинтересовались условиями в нацистских тюрьмах, концлагере… Где, мол, лучше, вольготней? Чего, мол, в наших, по сравнению с заграничными, не хватает?… На такой вопрос я ответил, что «там», даже в концлагерях, были простыни. И они постановили:

— Парень ты — симпатичный, веселый! Вот только слишком много зла в тебе накопилось против нас! Выпустим — много дров наломаешь!.. Лучше будет, чтобы ты пару годиков дровец попилил, в мирной обстановке. А там успокоишься, придешь в себя… Вот тогда и откроем тебе двери в наше общество!..

А и вправду: раз здесь сидят даже такие заслуженные люди, далеко не чета мне, как, например, Лев Захарович Треппер (с ним в одной камере я просидел с месяц), то лучше дрова пилить, небо голубое, северное сияние, снег, мороз видеть, иногда даже болотной морошкой, голубикой лакомиться, чем, как он, из камеры в камеру, из тюрьмы в тюрьму и кроме 20-минутных прогулок раз в неделю никакого свежего воздуха, ни неба, ни солнца!…[81]

В одиночной камере пересыльной Бутырки мне вручают тоже на подпись «ознакомлен!» очередную бумажку: теперь я более не «шпиён», а «СОЭ» – «социально-опасный элемент» (статья 7–35 – ни в одном кодексе толком не разъяснено, что это такое). Так «постановило» некое «Особое Совещание при МТБ СССР». И всё тут! То есть без всякого суда: разве же можно осудить, не имея на то оснований?! И срок, вроде бы, гуманный – 5 лет! Но... «со дня предъявления ордера на арест», то есть с мая 1949 года. А годы, что были раньше? Не в счет! О них никто ничего не знает и слышать не хочет!

Статья гуманная, правда, лишь на первый взгляд: давали-то по 25, а то и трижды по 25! Да еще плюс 10 — поселения, да плюс 5 «по рогам», то есть лишения всех гражданских прав… Так что эта статья очень-очень гуманная. Вот только все мы знали, что по истечении срока по таким статьям-формулировкам (СОЭ, СВЭ, ПШ, АСА…) его повторяют, и еще, и еще… Итак, по-настоящему я получил «пять лет в периоде». Как «цифра в периоде» в математике… Срок — бессрочный, постоянный!

Еще раз телега поворачивает назад. Я опять в Коми, Железнодорожный район, какой-то Вожаэль, какие-то Ветлосяны… Где-то выше «Воевожнефть», где-то выше «Тяжелая вода», Воркута, Инта, Минлаг, 501-я стройка… тундра… И кругом — вышка на вышке! Кости на костях! Имя нам в ГУЛАГе — миллионы!

5 марта 1953 — кончина «Усатика». Тут же, в этом месяце, мне — амнистия. Выпустили же лишь через год: такие бумаги, как амнистия, помилование, освобождение, в системе ГУЛАГа «тянутся на волах»: а вдруг «начальство» вновь передумает!?

Итак, в который уже раз, я — «новорожденный»! Вместо паспорта — «Вид на жительство», с обязательной, каждые три месяца, регистрацией в милиции по месту прописки — как всем бывшим «зэкам». Естественно, в каждой «автобиографии» я обязан упоминать о годах в ГУЛАГе. Работа в угольной шахте, вскоре становлюсь бригадиром монтажников, вечерняя школа «рабочей молодежи», аттестат зрелости, и тут же через год сам становлюсь учителем черчения в той же вечерней школе. Все выше и выше: институт, становлюсь учителем технического обучения в десятилетке… Университет… Карабкаюсь и карабкаюсь. Выбиваюсь в люди всеми четырьмя! Как в той песне: «Все выше, все выше и выше!..» А куда? Будущее в тумане и ненадежно… Потихонечку, в перерывах на уроках, рассказываю своим ученикам о превратностях жизни, о своих друзьях, их борьбе за идею — об их гибели… Хотя нет — о гибели и смерти говорить избегаю. В юные сердца надо вкладывать оптимизм — веру в торжество справедливости, горючее на пути к достижению намеченного идеала. Подчеркиваю значение дружбы и самоотверженности, значение чести. Слегка критикую поступок и образ «идеала пионерской организации» — Павлика Морозова.

Вездесущие «глаз и око» кривятся, ждут момента, ловят случая… Часто приходится менять место работы, место жительства. Ничего, не привыкать стать! А ученики мои все требуют и требуют: «Пиши, Михалыч, обо всем, что было и как было! Это нам, ой, как нужно!»

«Kopf hoch!» — «Голову выше!» — приказывали себе в самые критические моменты мои друзья, узники Бухенвальда.

Последовал их примеру, «плевал на все невзгоды» и… выжил! Дожил даже до реабилитации: в 1973 году было «начальством» признано, что «прокатили меня по кочкам» ошибочно, в чем и выдали соответствующую справку. «Повинную голову меч не сечет!» — так говорят. Да вот, голов таких не оказалось: в стране, где нет судей, не может быть и палачей для них!

«Конец — всему делу венец!» — великая народная мудрость. Каковым же оказался этот самый «венец» моей бурной жизни? Надеюсь — заслуженным.

В 1990 году, в Питере, меня разбудил неожиданный звонок. Сразу в трубке узнал милый голос Ренэ!!! Она жива! Ждет! И вот, через 49 лет, на гар дю Нор в Париже меня встречают… ее дочь Даниэль и она! Объятья, слезы — всё, как всегда при таких встречах через полвека… И теперь мы живем вместе. Все трое: Ренэ, я и… покойный Мишель, наш незабвенный друг! Где-то рядом, в двадцати километрах от нас, близ Виллер-ле-Лак, в безымянной, никем не найденной могиле, последним сном покоятся его останки. Но дух его, как был, так и остался с нами. Память о нем облагораживает, объединяет, помогает легче перенести любые жизненные невзгоды… Не его ли молитвами мы и смогли найти друг друга (через полвека!) и вновь объединиться?

Казалось бы, пережитое должно бы было озлобить человека, отвернуть его от Родины — России. Но нет, не Россия, не русский народ виноват в моем «пути по кочкам и буеракам». И вам, читатели, особенно юноши, и те, которые просили, чтобы я все это описал, — а я это и сделал пока частично (будет сила, напишу и продолжение) — советую: никогда не унывать, духом не падать, «плевать на все невзгоды»! В нашей жизни все преходяще и относительно. Говорят же гороскопы: семь счастливых лет сменят семь несчастливых, и наоборот! Каких-то семь несчастливых переживем, чтобы прожить затем семь счастливых! Знайте самое главное: с земного шара нас, как бы кто ни старался, а не спихнут. Так утверждал мой отец! И в этом — великий наш козырь. Не будьте же злы и мстительны! Жизнь прекрасна — слов нет. Стоит лишь шире таза раскрывать, не унывать от досадных мелочей. Помните:

— так, в этих нескольких строках, значимо выразил отец в подаренной к моему четырнадцатилетию книге свою жизненную мудрость. Это и стало моим девизом, вело меня всю жизнь и не дало повесить голову и опустить руки даже в самые критические ее моменты. Насчет же друзей добавлю словами древних римлян: «Amjeus cognoscitur amore, more, ore, re» (друг познается по любви, по обычаям, по облику и в деле)!