Записки Клуба Лазаря

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Мисс Найтингейл немало удивила меня, когда во время очередного визита в мой кабинет разрешила называть ее Флоренс, но тут же пригрозила, что лишит меня этой привилегии, когда я попытался сократить ее имя до «Фло». Кроме того, она заявила, что на людях лучше будет воздерживаться от этого фамильярного обращения.

— А вы называйте меня Джордж, — в свою очередь, сказал я.

За этим предложением последовала еще одна замечательная новость.

— Они хотят построить новую станцию! — объявила Флоренс, помахивая в воздухе письмом от железнодорожной компании «Чаринг-Кросс». Сначала я не понял, почему это известие вызвало у нее такую радость, однако затем она объяснила, что компания хочет возвести станцию на месте больницы, но лишь после того, как приобретет этот земельный участок за солидную сумму.

— Мы сможем построить новую больницу, — сказала она, подпрыгивая от волнения. Я взял у нее письмо и прочитал. Деньги, без сомнения, были очень важны для воплощения ее мечты.

— Прогресс порождает прогресс, — сказал я. — Больше не нужно ходить с протянутой рукой, собирая пенни у добрых людей.

Наш разговор прервал стук в дверь, и на пороге возник Уильям. Он не испытывал ни малейшей неловкости из-за того, что прервал нашу беседу с Флоренс, которая после его появления снова превратилась в мисс Найтингейл, хотя Уильям предпочитал использовать в ее адрес почти что королевское обращение «мадам».

— Сэр Бенджамин зол как черт — из кабинета Мумрилла пропал ключ, — сказал он, закрывая за собой дверь.

— Похоже, старина Мумрилл уже не столь трепетно относится к своим обязанностям, — отозвался я. Мне так и не удалось вернуть ключ на место, и я прекрасно понимал, что пропажа рано или поздно будет обнаружена.

Уильям посмотрел на меня с пониманием.

— У босса, как всегда, плохое настроение. Так что, возможно, вам стоит держаться от него подальше.

— Спасибо за предупреждение, — поблагодарила его Флоренс, — но думаю, что новость, которую я сообщу сэру Бенджамину, заставит его на время забыть о пропавшем ключе.

— Хорошо бы, — сказал Уильям, уходя, — но я все равно постараюсь сегодня не попадаться ему на глаза.

Вскоре мы встретились с Броди. Мумрилл выглядел взволнованным, и в глубине души я даже радовался, что вину за пропавший ключ свалили на него. Как и предсказывала Флоренс, Броди заинтересовало ее известие, и он согласился, что мы должны как можно скорее устроить встречу с потенциальными покупателями. После ухода Броди мы с Флоренс вернулись к своим делам. Я, в частности, занялся вскрытием очередного трупа в анатомическом театре.

Следующая официальная встреча Клуба Лазаря состоялась два дня спустя. Я согласился с Оккамом, что хотя наши поиски пока не увенчались успехом, однако нужно было продолжать наблюдения, выискивать малейшие намеки, способные выдать личность убийц Уилки. Впрочем, на этот раз у нас были и другие цели. Мы пришли к выводу, что убийцы могли давно знать об интересе виконта к устройству, им ничего не стоило догадаться, что сердце находится у него, и перейти к активным действиям. В сложившейся ситуации у нас был один выход: потянуть немного время, убедить других членов клуба, что механическое сердце еще не готово, и таким образом отсрочить столкновение с убийцами. Сначала нам нужно было узнать, кто они, не подвергая свою жизнь особому риску, а потом уже действовать в соответствии с этой информацией. Мы еще не решили, как лучше вести игру, хотя у нас была идея организовать беседу «с глазу на глаз», которую ненароком должны были услышать все остальные. Однако когда это все же случилось, события приняли такой неожиданный оборот, что мы даже не успели воспользоваться нашим хитроумным планом.

С наступлением лета от реки снова потянуло тошнотворным запахом, и я надеялся, что Базальгетт как можно скорее проведет свою новую канализационную систему. За день до очередной встречи я отправился ужинать в свой клуб. Неожиданно дорогу мне преградил экипаж.

— Добрый вечер, доктор Филиппс. Вас подвезти? — послышался знакомый голос.

Брюнель вернулся.

Я сел в экипаж и закрыл за собой дверь.

— Куда едем, сэр? — спросил кучер, глядя через оконце в крыше. Брюнель посмотрел на меня.

— Я собирался поужинать в моем клубе на Уильям-стрит, — ответил я.

— Отлично. Ты слышал, Сэмюэль?

— Уильям-стрит. Хорошо, сэр.

Внешне инженер почти не изменился со времени нашей последней встречи, только глаза у него были теперь не такими усталыми, но, судя по густому облаку дыма, по-прежнему не задумывался о своем здоровье и беспрерывно курил сигары. Я заранее подготовил несколько приветственных слов для подобной встречи. Они были по большей части неискренними и должны были стать вступлением к дальнейшим расспросам. Однако его появление застало меня врасплох, и Брюнель первым задал мне вопрос.

— Скажите, мой друг, как у вас дела?

— Мне нужно кое-что вам объяснить, — сказал я, мысленно укоряя себя за нерешительность. — Но прежде я хотел спросить, когда вы вернулись?

— Сегодня утром. Мы покинули Каир две недели назад. Вы получили мое письмо?

Я небрежно кивнул.

— Вы успели с кем-нибудь поговорить?

— Я еще ни с кем не виделся. Кроме вас, разумеется, — ответил он, немного удивленный моей настойчивостью. — Я хотел встретиться завтра утром с Расселом и посмотреть, что этот мерзавец сделал с кораблем за прошедшие шесть месяцев. А сегодня мне просто не хотелось заниматься распаковкой вещей. Расскажите мне последние новости. Я что-нибудь упустил?

— Уилки мертв, — сказал я.

Брюнель побледнел.

— Господи, почему?

— Его убили, пока я был в Бристоле.

Инженер тихо пробормотал слово «убили» и затушил сигару.

— Нейт… что с ним? Бедный парень…

— Юноша уплыл в Америку. Я видел его на корабле.

— Наверняка он поехал к дяде. Господи, Филиппс, но почему? Зачем кому-то понадобилось убивать Уилки?

— То же самое я хотел бы спросить у вас.

Брюнель был явно потрясен известием.

— Он был мастером своего дела и очень хорошим инженером. Кому понадобилось его убивать?

Поскольку похлебка пока что получалась совсем жидкой, я решил добавить в котелок немного информации.

— Я знаю про сердце, Изамбард.

— Сердце? Полагаю, вам рассказал об этом Оккам? Хотите сказать, что оно имеет какое-то отношение к случившемуся?

— Оккаму не нужно было ничего мне рассказывать… я читал конспект встречи, на которой вы изложили эту концепцию. — Затем, рискуя испортить блюдо, я добавил еще ингредиентов: — Уилки был убит из-за того, что отказался отдать детали, которые вы поручили ему выполнить. Он успел передать их Нейту. Мальчику удалось убежать и вручить их мне. Позже убийцы Уилки ворвались ко мне домой и, держа меня на мушке, стали искать сердце. Целое сердце, а не детали. Что, черт возьми, происходит, Изамбард? — Экипаж остановился. — Не хотите поужинать со мной? — предложил я. — Нам многое нужно обсудить.

Брюнель кивнул и открыл окошко на крыше.

— Сэмюэль, оставь нас здесь. Приедешь за мной… — Он достал часы и открыл крышку, — …в десять тридцать. А пока отправляйся домой и скажи моей жене, что я буду ужинать с доктором Филиппсом.

— Хорошо, сэр. В десять тридцать, — последовал неуверенный ответ.

Я вписал в книгу имя моего гостя, и мы вошли в зал. Там было людно, и я попросил лакея выделить нам отдельную комнату, где мы могли бы выпить и спокойно поговорить, не боясь, что нас услышат.

— Я все знаю про Клуб Лазаря и про Оккама.

— Поздравляю, — сказал Брюнель с нотками раздражения в голосе. — Может, мы лучше поговорим о том, чего вы пока что не знаете? — Прежде чем я успел ответить, слуга принес нам напитки. Когда он ушел, Брюнель продолжил: — Простите меня, доктор Филиппс, я давно знал Уилки. Болезнь или несчастный случай — это одно, но убийство? Я просто не могу поверить, что причиной тому могло послужить механическое сердце.

— Вот это меня и тревожит. Почему кто-то так хочет заполучить устройство, даже не зная до конца… для чего оно предназначено?

Брюнель смотрел на огонь.

— Вам не нужно щадить мои чувства, Филиппс. Оптимист сказал бы, что этот проект опережает научную мысль лет на сто, тогда как для остальных он всего лишь глупая причуда, воздушный замок. Но скажите, зачем убивать ради него?

— Вот именно, — сказал я, чувствуя себя не в своей тарелке.

Брюнель поднес щепку к огню и раскурил первую сигару с того момента, как мы покинули экипаж.

Задумавшись, он некоторое время молчал, затем, все еще стоя ко мне спиной и опираясь о каминную доску, проговорил:

— Возможно, мой друг, это устройство не просто механическое сердце.

— Как так?

Он повернулся ко мне.

— Это двигатель. — Я недоуменно посмотрел на него, пока он садился на свое место. — Видите ли, в юности я долгое время пытался придумать двигатель, который работал бы не на пару, а на сжатом воздухе. Я назвал его газовым двигателем. Но испытания прошли неудачно, и эта идея показалась мне бессмысленной тратой времени и денег. А потом появился Оккам с его мечтами создать механические органы человека.

— Похоже, мечтательность у нашего общего друга в крови.

— Вам удалось узнать историю его семьи?

— Это было не трудно. Он сам рассказал мне о своей матери, о дедушке и о «Франкенштейне». Но гораздо больше я узнал от Бэббиджа.

— Понятно. И что же он сказал вам?

— Он рассказал мне о женщине на портрете, который висит у него над камином. Я видел картину, когда был у Бэббиджа в гостях.

— Продолжайте.

— Несколько недель назад я был в каюте Оккама на корабле — там на стене висел портрет женщины, который он поспешно спрятал. Я не сразу понял, что это та самая особа, чей портрет я видел в доме Бэббиджа. Это была мать Оккама, Ада Лавлейс, дочь лорда Байрона. Я поговорил с Бэббиджем, пока мы гостили у Дарвина, и он рассказал мне о ней. Она помогала ему работать над разностной и аналитической машинами, и они стали хорошими друзьями. У нее был удивительный талант к математике, но поскольку Ада была женщиной, то не могла реализовать свои интересы в полной мере. Затем ситуация ухудшилась, они с мужем стали отдаляться друг от друга. Несмотря на все старания Бэббиджа, Ада связалась с плохой компанией. Она стала играть, и в конце концов проиграла на скачках почти все семейное состояние. По словам Бэббиджа, она надеялась, что его изобретения помогут высчитывать и предсказывать, какая из лошадей вероятнее всего придет к финишу первой. Но вскоре она заболела и умерла от рака. Бэббидж, кажется, был одним из немногих, кто обращался с ней достойно. Похоже, она была очень тяжелым в общении человеком. Поэтому ее любящий сын, характер которого тоже не назовешь простым, так привязан к Бэббиджу и относится к нему почти как к родному отцу. Короче говоря, именно поэтому он и оказался в вашей компании и стал одним из основателей Клуба Лазаря.

— Я рад, что вы так хорошо знаете его историю. Думаю, теперь вы лучше сможете его понять. Многие считают интересы Оккама эксцентричными, но его энтузиазм помог мне взглянуть на мой газовый двигатель с новой точки зрения. Впрочем, ваши лекции об устройстве человеческого организма тоже имели для меня немалое значение. Со временем я изменил внешний облик устройства и сделал искусственное сердце. И одновременно, сам того не осознавая, создал газовый двигатель, способный работать.

— Теперь многие хотят заполучить этот новый двигатель, потому что он их интересует гораздо больше, чем механическое сердце, не так ли?

— Верно. Впрочем, мы пока не знаем, сможет ли он работать. Нужно еще провести испытания.

— Думаю, Оккама он интересует лишь с точки зрения искусственного сердца.

Брюнель задумчиво затянулся сигарой.

— Здесь вы можете не сомневаться: он не видит другого применения для этого устройства. Оккам хотел сконструировать сердце, а не двигатель.

Слова Брюнеля лишь подтвердили то, что я услышал от юного аристократа на корабле.

— А кто еще знает об этом? Я имею в виду о двигателе, а не о сердце?

— Многие. Я свободно обсуждал эту идею с моими коллегами.

Теперь круг подозреваемых расширился еще больше. Немного подумав, Брюнель продолжил:

— Большинству из них моя идея не понравилась, но один человек проявил к проекту большой интерес. — Ожидание было невыносимым, однако в тот момент, когда уже собирался назвать имя, Брюнель вдруг покачал головой: — Нет, этого не может быть. Только не он. Да, он мерзавец, но способен ли на убийство?

Данной характеристики было достаточно.

— Рассел? Вы думаете, что это Рассел?

Брюнель выкурил всю сигару, пока рассказывал, как почти пять лет назад, когда юный виконт Оккам только появился на сцене, Рассел с энтузиазмом отозвался о изобретенном им двигателе и заявил, что они должны использовать эту конструкцию в машине его собственного производства. Этот проект, по словам Рассела, мог принести огромную пользу им обоим, но отказался подробно рассказывать о своем замысле. Брюнель объяснил это тем, что в тот момент их отношения были особенно натянутыми, хотя их никогда нельзя было назвать особенно простыми. Рассела как раз уволили из пароходной компании, которая оказалась на грани банкротства, и Брюнель меньше всего хотел продолжать сотрудничество с этим человеком.

Однако с появлением Оккама и не без финансовой поддержки последнего внешний вид устройства претерпел разительные перемены: из двигателя оно превратилось в сердце. Эта перемена подхлестнула Рассела к дальнейшим действиям. Он еще несколько раз пытался поговорить с Брюнелем, но так и не объяснил ему, в чем заключалась его идея. Затем, вскоре после того как меня представили Клубу Лазаря, Брюнель стал изготавливать детали устройства. Заказ на некоторые из них получил Уилки. Странно и весьма подозрительно было то, что, как только перспектива изготовления газового двигателя стала реальной, Рассел отказался от своей идеи или по крайней мере сделал вид, что отказывается.

— Но я до сих пор не могу поверить, что он виновен в убийстве. Однако он единственный подозреваемый. К тому же я не в первый раз ловлю его на воровстве.

— Правда?

— Мы заказали для корабля две с половиной тонны железных пластин. Но как только Рассел получил к ним доступ, тут же использовал их для других проектов. Однако мне так и не удалось доказать, что это было делом его рук.

— Теперь вы тоже уверены, что это был он? — спросил я, опасаясь, как бы эмоции Брюнеля не заглушили голос разума.

— Я уверен только в одном, — сказал он. — Завтра я сам все у него спрошу.

— Я настоятельно рекомендую вам не делать этого, Изамбард. Мы пока не можем допустить, чтобы наши подозрения стали достоянием общественности. Если он виновен, то кто знает, какими возможностями он располагает? Сам Рассел не убивал Уилки, однако люди, сделавшие это, могут работать на него. Мы должны заниматься этим делом очень осторожно. Сначала нужно выяснить, как именно он хотел использовать ваш двигатель.

— Конечно, вы правы, — согласился Брюнель, немного успокаиваясь. — И я знаю, где мы можем получить эту информацию.

Мы вполголоса обсудили детали. К тому моменту, когда все бренди было выпито, мы уже знали, как будем действовать дальше.

Настало время нанести ответный удар.

По иронии судьбы следующим вечером выступать должен был Рассел. Он собирался рассказать об оснащении исполинского корабля, но возвращение Брюнеля из путешествия помешало ему сделать это. Большой шотландец, который был отнюдь не блестящим оратором, с радостью уступил место инженеру.

Все приветствовали Брюнеля как вернувшегося с войны генерала-победителя. За его здоровье подняли бокалы, и он, вполне естественно, захотел поделиться с коллегами по клубу впечатлениями от своих египетских приключений.

Он объяснил, как поднимались массивные камни для строительства пирамид и как их доставляли по Нилу; как огромные монолиты перемещались по земле на деревянных валиках и поднимались наверх по большим земляным скатам; как умерших фараонов консервировали с помощью процесса под названием «мумификация»: их тела высушивали специальными солями, затем оборачивали бинтами, после этого мумии укладывались в сделанные из дерева и камня гробы, украшенные золотом и драгоценными камнями, и замуровывались в пирамидах. Часто вместе с ними клали только что убитых жен и рабов, чтобы они могли служить фараону и после смерти.

Все внимательно слушали. Наконец Брюнель положил на стол какой-то предмет, завернутый в кусок муслина, и я затаил дыхание, когда он начал снимать обертку. Но, к счастью, под тканью оказалось не механическое сердце, а сосуд цилиндрической формы, слегка сужавшийся книзу. Алебастровая крышка была сделана в виде головы сокола, его глаза по-прежнему блестели от краски и позолоты, нанесенных тысячелетия назад.

— Это канопа, — объяснил Брюнель. — Сосуд, в котором хранится сердце фараона. Оно было извлечено из его груди и помещено сюда, прежде чем тело подверглось мумификации.

Он передал сосуд Расселу, который внимательно осмотрел его и даже понюхал запечатанную воском крышку, ожидая почувствовать запах находившегося внутри органа, после чего отдал соседу. Витуорт повторил тот же процесс и вдобавок потряс слегка сосуд, словно хотел услышать, как орган бьется о его стенки. Бэббидж не пожелал даже притрагиваться к сосуду и вжался в спинку стула, поэтому Витуорт перегнулся через стол и протянул его мне. Отложив карандаш, я взял его обеими руками, осторожно провел пальцем по письменам, высеченным на горлышке под головой сокола. Затем я перевернул сосуд, но, не обнаружив на дне знака изготовителя, передал его Стефенсону. Сосуд пошел по кругу, его передавали из рук в руки, и каждый из нас добавлял что-то новое в ритуал его изучения. Когда он оказался в руках Оккама, единственное, что оставалось сделать, это открыть его. Но виконт лишь поставил сосуд перед собой и посмотрел на него.

Пока все изучали сосуд, Брюнель продолжил нас просвещать:

— Крупные органы извлекались, но не хирургом, — объяснил он, бросив взгляд на меня, — а жрецами. Мозг удаляли через нос. Его, а также сердце, печень и легкие, запечатывали в отдельных сосудах, которые ставили в гробнице рядом с мумифицированным телом. Я могу лишь предположить, что в загробном мире эти органы должны были соединиться с телом и фараон обрел бы бессмертие в обществе богов.

— Откуда это стало известно? — поинтересовался Витуорт.

Брюнель достал карточку, на которой были изображены различные символы и знаки.

— Это иероглифы. Письмена древних египтян. Их вырезали на колоннах храмов, рисовали краской на стенах гробниц. С помощью иероглифов мы можем узнать об их верованиях и обычаях.

Я внимательно посмотрел на карточку, пытаясь рассмотреть иероглифы, чтобы дополнить мой конспект набросками. Заметив мое затруднение, Брюнель передал карточку Расселу, и она, как и сосуд, начала свое путешествие вокруг стола. Там были изображены самые разные знаки: перо, нечто, напоминавшее кукурузный початок, сова, лодка, змея, человеческие рука и нога.

— А как разобрать, что все это значит? — спросил Броди.

— Египтяне были хорошими шифровальщиками, если выражаться современным языком. Каждый символ соответствовал одному слову или букве. Мы можем читать их так же, как если бы они были написаны по-английски. Или по-французски, поскольку эта работа была выполнена французским джентльменом по имени Шампольон. Здесь написано следующее, — продолжил Брюнель. — Чтобы попасть на небеса, человек должен был заслужить рай. Все определял вес его сердца. Если сердце было тяжелым от греха, то его проглатывал демон, а тело сбрасывали в ад, но если чаша с сердцем поднималась вверх, значит, человек был безгрешным, и он отправлялся в загробную жизнь.

— Эти знаки напоминают надписи на сосуде? — спросил я.

Брюнель взял сосуд и посмотрел на него.

— Действительно. Насколько я могу судить, здесь сообщается информация о его содержимом.

Затем последовала короткая пауза и еще один вопрос, правда, на этот раз от самого докладчика.

— Джентльмены, — сказал Брюнель, — мне интересно, кто из нас носит в своей груди тяжелое сердце? — Он с укором обвел взглядом собравшихся. — Во всяком случае, я точно в числе этих несчастных. Но мое сердце стало тяжелым не от греха, а от горя. Вчера, после возвращения в Англию, я узнал о трагической смерти Леонарда Уилки — моего друга и коллеги из Бристоля. Время от времени вы могли видеть его на собраниях Клуба Лазаря. Мы можем лишь надеяться, что это жестокое убийство не останется безнаказанным.

Послышалось бормотание, выражавшее согласие с его словами.

— Эта утрата, — продолжил Брюнель, — стала для меня двойным ударом как в личном, так и в профессиональном плане. Я уверен, что вы все присоединитесь к моей молитве в память о нем. — Брюнель склонил голову, и мы последовали его примеру. Несколько мгновений спустя я рискнул взглянуть на него. Ответив мне легким кивком, он остановил свой взгляд на макушке склоненной головы Рассела. Затем, примерно минуту спустя, откашлялся и сказал: — Спасибо, джентльмены. Но прежде чем мы продолжим, я должен еще кое-что сказать вам касательно этого дела. Боюсь, что моя дальнейшая работа над механическим сердцем — проектом, который я начал около года назад, — из-за смерти Уилки откладывается на неопределенный срок, поскольку нам еще предстоит изготовить ряд необходимых деталей. Я надеялся представить вам готовое устройство в ближайшем будущем, но теперь это невозможно.

Благодаря прекрасному выступлению Брюнеля наш план был воплощен в жизнь наилучшим образом. Он выполнил его с таким изяществом, которого мы с Оккамом никогда бы не добились. Собрание закрылось в мрачной атмосфере, но это было даже к лучшему — еще одно доказательство того, что Брюнель достиг своей цели.

Оккам, как обычно, покинул встречу в одиночестве, в то время как я по традиции принял предложение Брюнеля подвезти. Я подождал, пока экипаж свернул за угол, и лишь тогда поздравил его.

Брюнель рассмеялся так громко, что даже закашлялся.

— Хорошо, что никто из них не бывал в Египте!

— Я вас не понимаю, Изамбард.

— Я о сердце в канопе. Это же чушь!

Он совершенно сбил меня с толку.

— Почему?

— Потому что сердце — единственный орган, который египтяне никогда не вынимали из тела, считая его вместилищем души.

— Но вы же сказали, что вес сердца определял дорогу в рай.

— Верно, однако эту задачу решали боги, а не тупоголовые жрецы. Только богам можно доверить сердце. — Он вытащил сосуд из-под сиденья. — И простите мне эту поэтическую вольность, но я надеялся, что сердце поможет нам вычислить убийцу. Я думал, что он испытает чувство неловкости, произнесет какое-нибудь слово или сделает нечто, что выдаст его вину.

Я по собственному опыту знал, что часто одного лишь наблюдения недостаточно, чтобы найти преступника.

— И вы ничего такого не заметили?

— Увы, нет. Он весьма скользкая рыбешка, не так ли?

— Кто?

Брюнель удивленно выпучил глаза.

— Рассел, конечно! Этот судостроитель с каменным лицом точно что-то скрывает.

Брюнель описал какого-то загадочного типа, совершенно непохожего на человека, который так легко дал волю чувствам во время небезызвестного происшествия на верфи. Однако я ничего не сказал.

Инженер постучал по клюву сокола.

— Кстати, вы знаете, что здесь на самом деле?

Я покачал головой.

— Кишки, вот что. Об этом написано вот здесь, — указал он на иероглифы и засмеялся. — Они даже не знали, что держали в руках сосуд с кишками!

Мне показалось вполне закономерным, что призванное разоблачать «сердце» Брюнеля оказалось фальшивкой.

Покинув Брюнеля в хорошем расположении духа, я решил не тратить время попусту и лег в постель, надев ночной колпак и взяв книгу, которую дал мне Оккам. Хотя Брюнелю так и не удалось вычислить нашего врага, вечер прошел удачно, и теперь оставалось лишь почитать что-нибудь легкое на ночь.

Книга начиналась с предисловия, написанного автором. Там рассказывалось, как возник замысел «Франкенштейна», и особенно подчеркивалось, какую роль сыграл в этом дедушка Оккама. Даже в предисловии авторская манера письма поражала воображение:

Возникшая передо мной картина показалась мне знакомой. Труп на столе, моя рука с ножом, занесенная над ним и готовая сделать первый надрез…

Я провел немало времени в компании доктора Франкенштейна и его ужасающего творения, пока у меня не заболели глаза. Затем я встал с кровати и достал мои выписки из конспектов. Некоторые фразы из книги показались мне знакомыми, и я оказался прав. Оккам вставлял их в конспекты, которые делал во время доклада Брюнеля. Одна фраза особенно врезалась мне в память: «И это говорит не безумец».

Вспомнив все, что узнал о Брюнеле за последние два года, я воздержался от суждений.