Записки Клуба Лазаря

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Я поднимался по лестнице вслед за Брюнелем, который опирался на трость, служившую верным признаком его нездоровья. Я рекомендовал ему остаться дома, но он проигнорировал мой совет, и вот мы здесь, на корабле, чтобы в последний раз проверить все перед отплытием. Брюнель настоял на том, чтобы я сопровождал его. Я согласился, так как видел, что ему требовалось наблюдение врача. По дороге мы обсуждали события предыдущего вечера, и мой отчет о театральном дебюте Оккама вызвал улыбку у нашего импресарио. Но одну тему мы не обсудили. Хоть нам и удалось добиться успеха и убедить всех, что работа над механическим сердцем прекращена, я все еще не был уверен, что Рассел именно тот человек, которого мы искали.

— А как насчет Хоуса? — спросил я, не в силах больше молчать по этому поводу.

— Почему вы про него спрашиваете? — вопросом на вопрос ответил Брюнель.

— Просто я подумал, что, учитывая его положение в военном министерстве, у него больше, чем у кого бы то ни было, оснований проявлять интерес к двигателю.

Брюнель остановился и повернулся ко мне, его желтые зубы крепко сжимали сигару, в любой момент угрожая перекусить ее.

— Так вы думаете, что это он стоит за всем? И я должен поверить, что мой зять — убийца?

Я сделал шаг назад.

— Ваш зять? Я не знал об этом.

Брюнель отбросил в сторону искалеченную сигару и посмотрел на меня с видом учителя латыни, собирающегося наказать нерадивого ученика.

— Этот человек женат на моей сестре. Полагаю, ваши беспочвенные обвинения основываются на информации, которую предоставила вам мисс Найтингейл?

Я не ответил.

— Тьфу! — бросил он. — Эта женщина никак не может простить ему то, как он обошелся с ней во время войны.

— Я думаю, нам не стоит впутывать мисс Найтингейл в эту историю. Она не сказала мне ничего особенного, только сообщила, что Хоус имеет отношение к военному министерству. Поэтому я и заподозрил, что он может быть заинтересован в вашем двигателе. Не более того. Да, она относится к этому человеку без особой симпатии…

— В отличие от вас, мой друг.

— Извините?

Брюнель улыбнулся и продолжил подниматься по лестнице.

— Я видел, как она заботилась о вас, когда вы болели. Пока вы лежали в больнице, она почти не отходила от вашей кровати.

Он снова остановился, повернулся к перилам и посмотрел на реку; его лицо стало темным, как вода внизу.

— Хотите — верьте, хотите — нет, но я не разделяю точку зрения Хоуса относительно ее. Она не боится высказывать свое мнение, а я уважаю это качество и в мужчинах, и в женщинах. Когда он поручил мне создать госпитали для Крыма, ее замечания показались мне весьма ценными. Да, у нас были разногласия по некоторым вопросам, но Хоус не знает, что в конечном счете они разрешились в ее пользу. Однако, как вы правильно сказали, давайте не будем впутывать ее в это дело. Вопрос в другом: зачем Хоусу выбирать такой изощренный и радикальный способ завладеть изобретением?

— Возможно, вы не отдали ему сердце, когда он вас просил?

— А с чего вы взяли, что он просил меня об этом?

— Если ваше изобретение действительно способно произвести революцию, то вполне закономерно, что британское правительство захотело бы получить его в свой арсенал.

Брюнель покачал головой.

— Вы переоцениваете предусмотрительность военного министерства. Я предлагал королевскому правительству много идей, но они все их отвергли, так как не смогли рассмотреть выгоду в том, что само плывет им в руки. Почему двигатель должен был стать исключением? В любом случае именно Рассел создал торпеду. Даже если в деле замешано военное ведомство, то виноваты обе стороны, я в этом уверен.

— А что насчет Витуорта? Разве он не заинтересован в изготовлении оружия? Как насчет его ружей?

— Любой инженер, живущий за счет своих изобретений, заинтересован в оружии, включая меня. В свое время я придумал плавучую батарею и паровой военный корабль, но оба предложения были отвергнуты адмиралтейством и военным министерством. — Он рассмеялся. — Что касается ружей Витуорта, что ж, он украл идею этих винтовок у меня!

— Ну вот видите. Он украл идею один раз, что мешает ему сделать это опять?

Брюнель снова остановился.

— Он поступил так, поскольку знал, что я не стал бы возражать. Если бы я волновался за свое изобретение, то запатентовал бы его, но патенты нужны только жадным и слабоумным. И прежде чем мы пойдем дальше, скажите: вы уверены, что у вас больше нет обвиняемых на примете?

Я покачал головой, и мы двинулись дальше. На палубе к нам подошел джентльмен в очках, его представили мне как мистера Диксона, он отвечал за изготовление двигателей.

Именно этот человек некоторое время назад привел Брюнеля в ярость. Но на этот раз Брюнель был почти что в благостном расположении духа и принялся расспрашивать своего коллегу о работе двигателей.

После короткой беседы он повернулся ко мне:

— Пойдемте посмотрим. — А затем обратился к Диксону: — Если там достаточно пара, то я попрошу вас запустить их.

Я уже не в первый раз был на корабле, но никогда еще не удостаивался чести увидеть двигатели. Покинув палубу, мы спустились в люк и оказались на железной лестнице. Мы спускались все ниже и ниже, проходя по галереям и узким коридорам. Наконец оказались ниже уровня воды. Здесь слышалось странное журчание, когда вода ласково билась о корабль. Миновав еще одну лестницу, мы оказались на платформе, которую окружала балюстрада, даже здесь, внизу, она была украшена завитками кованого железа. Мы стояли там некоторое время, разглядывая представшую перед нами чудесную картину.

Повсюду тянулись перекрещенные железные брусья, некоторые из них были прямыми, другие — изогнутыми. Чуть поодаль цилиндрический стержень толщиной с дерево поднимался из похожего на бочку барабана. Снаружи он был отделан деревянными панелями, а сверху его накрывала крышка из отполированного металла, которая вполне уместно смотрелась бы даже на крыше павильона в Брайтоне. Другим концом стержень крепился к огромному диску из блестящего металла, который при ближайшем рассмотрении также присоединялся к находившимся перед ним балкам.

Казалось, главная идея заключалась в том, что все здесь было взаимосвязано. Напротив первого барабана находился еще один, точно такой же, но вместо поршня из его выпуклого купола вырастала похожая на лошадиную подкову скоба. Она соединялась с верхом поршня, который был прикреплен к большому диску, подвешенному на тяжелой оси, закрепленной на одной из перекладин. С обеих сторон находились металлические колонны, поддерживающие огромные сводчатые арки; мы словно оказались в кузнице мифического существа. Лишь ряд рычагов на полу свидетельствовал о том, что этот зверь должен выполнять приказы человека.

Мое изумление явно пришлось Брюнелю по душе. Он показал, что сзади нас, за лестницей, находился точно такой же двигатель, который я только что увидел. Но над ним работали механики: закручивали болты огромными гаечными ключами, смазывали соединения и проверяли детали. По сравнению с этими двигателями любой локомотив показался бы карликом. Я даже не мог себе представить, какой силой они обладали.

Брюнель велел мне оставаться на месте, а сам вместе с Диксоном спустился к механикам. Посмотрев вниз, я увидел, как они прошли подо мной по железному полу и приблизились к мужчине, изучавшему большой чертеж, который он держал на коленях. Брюнель указал на чертеж, затем — на двигатель. Стоя на платформе, я не слышал из-за грохота, что он говорил. Отдав распоряжения, Брюнель вернулся ко мне. Механики прошли по галерее и скрылись из виду, поднявшись по другой лестнице.

Брюнель объяснил, что котлы находились в другом отсеке позади нас и что сейчас печи заправляли углем. Диксон встал теперь у рычагов, он посмотрел на часы, затем поднял голову и кивнул Брюнелю, который в ответ опустил руку. По сигналу Диксон потянул за рычаг. Как просыпающийся дракон, двигатель выпустил пар и начал медленно оживать, поршни и валы зашевелились в клубах белого пара.

Надраенные до блеска детали двигались и поворачивались на удивление легко. Диксон снова поднял голову и по сигналу Брюнеля потянул за другой рычаг. В ответ двигатель начал набирать скорость, его детали слились в одно большое пятно из пара и стали. Когда скорость возросла, раздался такой сильный грохот, что я невольно зажал уши руками.

Волна жаркого воздуха ударила в нас, окружила, высушила губы. Брюнель не сводил глаз с двигателя, словно вращающийся металл гипнотизировал его. Затем, выйдя из транса, отнял мою руку от уха и прижал к своей груди. Его слабое сердце колотилось в бешеном ритме. Биение ускорялось, по мере того как машина выпускала все больше пара, пока не издала наконец последний крик, набрав предельную скорость. Лицо Брюнеля было непроницаемым, словно выкованным из металла, он еще крепче сжал мою руку. Ни одно сердце не выдержало бы подобного напряжения, и я ожидал, что оно в любое мгновение может разорваться на тысячи кусков.

Затем Брюнель в последний раз взмахнул свободной рукой, подав сигнал Диксону, который вернул рычаг на прежнее место. Машина стала постепенно замедлять ход. Сердце Брюнеля тоже стало успокаиваться, и через некоторое время я едва мог ощутить его биение.

Отпустив мою руку и не сказав ни слова, Брюнель стал подниматься на свет божий. Я жадно вдохнул прохладный воздух, чтобы немного смягчить пересохшее горло. Сначала я думал лишь о том, как бы поскорее вернуться на берег, но вскоре хладнокровие опытного врача вернулось ко мне.

Мне хотелось поскорее отвести Брюнеля в каюту, чтобы обследовать его состояние после сердечного приступа, который он, по всей видимости, перенес. Но не успел я настоять на этом, как к нам приблизился человек, показавшийся мне смутно знакомым. Брюнель, который каким-то чудом еще держался на ногах, заговорил с ним. По оборудованию, которое принес с собой этот человек, я узнал в нем фотографа, снимавшего Брюнеля во время неудачного спуска корабля. К моему изумлению, инженер снова согласился позировать перед трехногой камерой. Позади него из палубы поднималась одна из труб парохода, ее холодная, покрытая заклепками поверхность должна была послужить фоном для, вероятно, последнего портрета Брюнеля.

Глядя на то, как он стоит, ссутулив плечи, с утопающим в воротнике подбородком и, словно призрак, смотрит на мир, я вспомнил разговор с Броди, когда мы обсуждали состояние здоровья Брюнеля. Кажется, он говорил, что Брюнель был неразрывно связан со своими машинами. Там, в машинном отделении, мне показалось, что его сердце билось в унисон с работой двигателя, ускоряя и замедляя ход вместе с ним.

И все же я склонялся к тому, что этот человек просто загнал себя до полусмерти.

Пытаясь отогнать мрачные мысли, я посмотрел, как Брюнель снял шляпу и взял в руку. Фотограф исчез под своим покрывалом, убрал крышку с объектива, сосчитал до восьми и запечатлел изображение Брюнеля на стеклянной пластине.

— Спасибо вам, мистер Брюнель, — сказал он, выбираясь из-под покрывала.

Инженер хотел надеть шляпу, но она выскользнула у него из руки, ударилась о палубу и покатилась. Не успела она остановиться, как ее хозяин сам рухнул на палубу прямо на нее. Я склонился над ним, развязывая галстук и ослабляя воротник.

Брюнель пришел в себя, но его состояние вызывало тревогу. Исполняя обязанности частного врача. Броди настоял на том, что будет лечить Брюнеля в его собственном доме на Дюк-стрит, а не в больнице. В первый раз после болезни отца я так переживал за моего пациента и был даже рад, что не мне поручили заботу о его самочувствии. Здоровье Брюнеля было серьезно подорвано, однако подлинной причиной его приступа стало сильнейшее потрясение, которое он пережил в результате удивительного события. Он словно хотел, чтобы я был с ним до конца, но так и не смог вырваться из тисков, в которых двигатель держал его сердце. Впрочем, у меня не было времени для воспоминаний. Броди, как всегда, стал возмущаться, когда его пациент попросил сигару, с трудом шевеля губами, наполовину пораженными параличом, который полностью обездвижил левую сторону его тела. Пока Броди отчитывал его, я пытался утешить Мэри — многострадальную супругу нашего пациента.

Я никогда прежде не встречал миссис Брюнель, но решил, что она достаточно сильная женщина, чтобы знать правду, однако ничего не рассказал ей о происшествии в машинном отделении. Она приняла все с выражением усталой неизбежности на лице. Без сомнения, ей уже не в первый раз приходилось становиться свидетельницей того, как ее супруг оказывался на грани гибели из-за своей работы.

Броди пригласил меня к кровати больного. Брюнель звал меня.

— Я хочу… — прохрипел инженер, едва выговаривая слова искривленным ртом, — хочу, чтобы вы были на корабле, когда он отправится в плавание. — Он замолчал, чтобы отдышаться. — И проследили за всем.

— Но, Изамбард, я хирург, а не инженер.

— Вы знаете людей, Филиппс, знаете их повадки. Я хочу, чтобы вы последили за нашим другом Расселом.

Я посмотрел на Броди, который стоял по другую сторону кровати.

— Изамбард, у меня есть обязанности в больнице.

Брюнель бросил взгляд на своего врача — его глаза мерцали, как горевший в снегу костер.

— Уверен, это можно уладить.

Броди молча кивнул.

— Хорошо. Тогда я поплыву на вашем большом ребенке.