Прожит ужасный год. Он никогда не забудется: много горя, несчастия, бед принес он. Сколько смертей, сколько ужасов! Потеряна вера во все: исчезли надежды. Одна мысль у всех: кончится ли все это в настоящем году, а также доживем ли мы до этого? Хуже, кажется, не может быть ни при каком строе… Спорят многие, следует ли возлагать надежды на союзников, что они освободят страну от большевистского насилия.
Я против призыва «варягов», страна должна сама себя освободить, иначе не перестанут многие верить в «коммунистов». Но, говорят, каждый лишний день их господства грозит гибелью страны возвращением ее вспять на многие десятилетия. И тем не менее я решительно против союзников. Россия должна сама себя освободить. Только в этом случае она станет со временем действительно свободной, демократической республикой Я убежден что она и станет такой, несмотря на все ее тяжелые переживание Великая страна не может погибнуть, как опасаются многие. России выживет — это я всегда утверждал.
Для меня лично минувший год был неимоверно тяжелым: смерть Г. В. Плеханова несмотря на ожидание ее меня поразила в сильнейшей степени, расстроила, огорчила. Это — незаменимая для меня, как и для всей России и всего цивилизованного мира, потеря. Я же лично с ним лишился единственного, в сущности, единомышленника. Несмотря на его промах, он самый умный, понимающий и образованный с[оциал]-д[емократ]. Я дал себе обещание посвятить остаток дней своих увековечению его памяти, т. е. изданию его сочинений и пр.
Смерть Веры [Засулич] после продолжительной болезни далеко не столь сильно подействовала на меня, как кончина Г. В. Плеханова. Причина: ее возраст, ее бездеятельность в последние годы и ее мучительно тяжелое моральное состояние вследствие современных событий — для нее лучше. Но ужасно огорчительно, что таков ее конец, после полустолетнего самого горячего участия в революционном движении, после полного поглощения всех дум, мыслей, стремлений обще[ственными] вопросами, стать посторонней наблюдательницей, выносящей отчасти и на себе все последствия создавшегося ужасного строя, к которому она относилась с крайним негодованием и отвращением, считала хуже всякой монархии, готова была хоть черта призвать для его сверж[ения]. Горько также, что это — сложная, замкнутая и массу сделавшая женщина осталась, в сущности, почти совершенно никому неизвестной. Это поистине одна из величайших трагических натур и жизней не только в русской, но и во всемирной истории. Едва ли она получит достойную себе оценку и в будущем. Вера выше всех не только русских, но и когда-либо бывших революционерок — она занимала исключительное место. С нею не могут идти в сравнение ни Бреш[ковская], ни Фигнер, ни даже Перовская.
Сегодня в Западной Европе (в Италии, Франции, Англии) всеобщая забастовка за невмешательство тамошних правительств в русские дела. Еще не известно, чем она кончится, но факт сам по себе очень знаменателен. Чтобы ни говорили противники большевиков, я не могу не одобрить этой демонстрации, так как она указывает на интернациональную солидарность рабочих названных выше стран. И я не думаю, не допускаю, чтобы эта солидарность могла принести не пользу, а вред. Я задаю себе вопрос: как бы отнеслись Маркс и Энгельс к этой демонстрации, зная, насколько это возможно, живя вне России, и не минуты не сомневаюсь, что они одобрили бы эту демонстрацию, доказательством чего может служить их вполне сочувственное отношение к народовольцам после 1 марта [1881 г.], хотя мы, марксисты, тогда не разделяли из взгляда.
Правыми оказались Маркс и Энгельс — их прогноз, что «русская революция — в авангарде Западной Европы» — теперь осуществляется, правда, после 37–38 л., но, ведь, они не указывали, когда это произойдет.
Меня арестовали, но после допроса в Чрезвычайной Комиссии выпустили.
Расстрел многих за заговор.
В Москве брошена была бомба. Гнусный, возмутительный, бессмысленный [акт], фактически могущий вызвать усиление красного террора, о чем уже пишут коммунисты.
Празднование 2-й годовщины Октябрьской революции прошло довольно вяло. Больше всего в шествиях участвовали красноармейцы, милиция и дети. Сухи и бессодержательны статьи в юбилейных No, посвященных этому дню.
Вновь у меня в трамвае утащили часы и перчатки. Теперь ни того, ни других нельзя достать здесь, или за бешеные деньги. Да и не знаешь, где купить.
Цены растут неимоверно: масло 2000 р. фунт, хлеб — 300 р., картофель (на 1/2 гнилая) 80–90 р. и т. д. Но всего ужаснее — отсутствие топлива и света. Сами «власти» признают в этом отношении положение «катастрофическим»… Большей бестолковщины невозможно нарочно выдумать, а в это же время сытые, откормленные комиссары и всякие «коммунисты» разъезжают в ревизованных автомобилях и экипажах.